— Да, я тебя практически уже через трубочку и кормлю, — негромко заметил идущий сзади Луис.

От дверей в глубь подвала шли округлые ниши, напоминающие пещерки. В каждой от пола до потолка вертикально располагались решетки. В центре имелась калитка. В этих нишах некогда хранилось вино. Как видно, ими не пользовались очень давно: мусор и старая упаковка покрывали пол. В одной из ниш, лучи наших фонарей наткнулись на часть пола со снятым покрытием. Справа в ближайшей к нам нише вместо цементных плит виднелась земля. Дверца в нее была приоткрыта.

Среди каменных стен наши шаги отдавались гулким эхом. Внутри ниши мы увидели чистый, без мусора пол, а там, где отсутствовал цемент, земля лежала ровным слоем. На зеленом металлическом столе в углу имелось по две прорези с каждой стороны, куда были продеты кожаные ремни. В другом углу стояла большая бобина полиэтиленовой пленки.

По стенам в два ряда располагались пустые полки, за исключением одной, у дальней стены, где лежал какой-то сверток, плотно завернутый в пленку. Я подошел поближе и посветил на него фонарем: сквозь пленку стала заметна хлопчатобумажная ткань брюк и рубашка в зеленую клетку. Я прошелся лучом по всему свертку и увидел маленькие башмачки, и копну волос, а еще бесцветное лицо с растрескавшейся и лопнувшей кожей и раскрытые глаза с помутневшей роговицей. Запах разложения несколько приглушенный пленкой, тем не менее, ощущался сильно. По описанию я узнал одежду и понял, что нашел Эвана Бейнса, малыша, пропавшего во время праздника в имении Бартонов.

— Боже милостивый! — ахнул Эйнджел. Луис промолчал.

Я подошел ближе и присмотрелся к пальцам и лицу. Если не считать последствий разложения, тело осталось неповрежденным, одежду мальчика, по всей видимости, также не трогали. Перед смертью Эвана Бейнса не подвергали мучениям, однако на виске кожа сильнее изменила цвет, и в ухе виднелась засохшая кровь.

Пальцы левой руки были развернуты к груди, а правой — сжаты в кулачок.

— Эйнджел, иди сюда с сумкой.

Он встал рядом, и в глазах его отражались гнев и горечь отчаяния.

— Это Эван Бейнс, — объяснил я. — Маски принес?

Он молча наклонился к сумке и достал две пылезащитных маски и флакон лосьона «после бритья». Сбрызнув обе маски, Эйнджел протянул одну мне, а вторую надел сам. Затем он подал мне пару синтетических перчаток. Луис стоял поодаль, но маску не надел. Эйнджел направил свет на тело в пленке.

Я достал перочинный нож и прорезал у правой руки ребенка. Зашипел, вырываясь наружу, скопившийся газ и усилился смрадный дух. От него не могли полностью защитить даже маски.

Я нажал на кулачок мальчика обратной стороной ножа: лопнувшая кожа обнажила ноготь.

— Черт, держи фонарь ровно, — прошипел я сквозь зубы. В кулаке у мальчика что-то голубело.

Я ковырнул на этот раз решительнее. Мне необходим был ответ. Я должен был узнать, что произошло в этом подвале. Наконец, мне удалось высвободить голубой кусочек, и он упал на пол. Я поднял с пола и разглядел, освещая фонариком, свою находку. Это был осколок фарфора голубого цвета.

Пока я рассматривал осколок, Эйнджел посветил по дальним углам и вышел из отсека. Потом сверху послышался звук бура, вскрывающего замок, и вслед за ним голос Эйнджела, зовущего нас к себе. Поднявшись по лестнице, мы вошли в открытую Эйнджелом комнатушку. Размером не больше туалетной, она находилась непосредственно над отсеком, где лежал мальчик. На полке один на другом стояли три видеомагнитофона. Тонкий кабель змеей полз к отверстию в основании стены и пропадал в полу склада. На одном из магнитофонов продолжался отсчет секунд, пока Эйнджел не выключил его.

— В углу подвала есть очень маленькое отверстие не больше ногтя, но для объектива видеокамеры как раз подойдет, — начал объяснять Эйнджел. — Если не знать, куда смотреть, то его и не заметишь. Кабель, мне думается, пропущен по вентиляционной системе. Кто-то чрезвычайно любопытный очень интересовался всем, что здесь делается.

Но любопытство проявлял не тот, кто занимался детьми в подвале. Съемка непосредственно в отсеке отличалась бы значительно лучшим качеством. Такая таинственность имела смысл только в том случае, если наблюдатель не желал, чтобы его заметили. В комнатушке отсутствовал монитор, следовательно, автор затеи, он или она, хотел смотреть записи, устроившись поудобнее у себя дома, или существовало другое объяснение: тот, кто забирал кассеты, не мог предварительно просмотреть и отсортировать материал. Я знал немало типов, способных подрядиться на такую работенку, да Эйнджелу была известна такая публика. Но одно имя сразу же пришло на ум: Пили Пилар.

Мы вернулись в подвал, и я принялся разрыхлять землю в злосчастном отсеке принесенной Эйнджелом складной лопаткой. Долго мне трудиться не пришлось. Очень скоро лопата наткнулась на что-то мягкое. Я копнул глубже и стал отгребать землю. Эйнджел помогал мне маленькой совковой лопатой. Сквозь обнажившуюся пленку я с трудом рассмотрел сморщенную побуревшую кожу. Когда мы соскребли с пленки грязь, скрюченное тело ребенка стало видно отчетливее. Оно находилось в позе эмбриона, а голова скрывалась под левой рукой. Разложение не мешало заметить сломанные пальцы. А вот чтобы определить, мальчик это или девочка, тело пришлось бы перевернуть.

Эйнджел медленно обвел взглядом пол подвала, и я без труда понял его мысли, поскольку думал о том же: едва ли дело ограничивалось одним трупом. Выкопанное нами тело находилось очень близко к поверхности, а значит, под ним могли оказаться и другие. Этим подвалом пользовались очень-очень давно.

В отсек беззвучно проскользнул Луис, прижимая палец к губам. Правой рукой он медленно показал наверх. Мы замерли, затаив дыхание, прислушиваясь к едва слышным шагам: кто-то крадучись спускался к нам по лестнице. Эйнджел отступил за стеллажи и погасил фонарь. Луис растворился в темноте еще раньше. Я собирался занять место у двери и полез за пистолетом, но в этот момент пучок света ударил мне в лицо.

— Стой, — раздался тихий голос Бобби Сциорры, и мне ничего не оставалось, как медленно опустить руку.

Он двигался с удивительной быстротой. Бобби приближался из темноты к открытой дверце отсека, не отводя от меня луч фонаря. В правой руке его глянцево поблескивал ствол автомата специального образца, о котором мне рассказывал Коул после убийства Олли Уоттса. Бобби остановился в нескольких шагах от меня и ослепительно улыбнулся.

— Ты — покойник, — сказал он, — как и все дети в нише за твоей спиной. Я хотел тебя прикончить еще в том доме, но Старик велел не трогать тебя, за исключением случая, когда у меня не будет другого выбора. Теперь как раз такой случай представился.

— Продолжаешь подбирать за Феррерой дерьмо? — заметил я. — Но от такой работы следовало бы отказаться даже тебе.

— У всех свои слабости, — повел плечом Сциорра. — Санни любит подглядывать. Да, очень любит наблюдать, а что ему еще остается, если его член ни на что не годится. Он больной, и на всем этом подвинутый, но папочка его любит. А теперь папаше нужно, чтобы все дерьмо было убрано.

Так вот оно что. Значит, Санни Феррера записывал муки этих детей. Это он наблюдал, как Аделейд Модин на пару с Хайамзом медленно отнимала у них жизнь. Бесстрастный глазок кинокамеры записывал все это на пленку, в то время как крики несчастных эхом отдавались в каменном мешке подвала. А потом кошмарные сцены представали перед ним на экране в гостиной. Должно быть, он знал имена убийц, снова и снова наблюдал их за чудовищным занятием, но не пожелал положить конец преступлениям, потому что испытывал удовольствие от того, что видел.

— А как Старик обо всем узнал? — спросил я, но мог бы и не спрашивать. Я догадался, что находилось в машине, когда Пили ее разбил. Я полагал, что понял это, но, как оказалось, заблуждался, как уже бывало не раз.

В углу ниши раздался шорох, а за ним последовало легкое движение. Бобби повернулся на звук с кошачьей быстротой. Пучок света стал шире, он отступил и на мгновение перевел оружие с меня в угол.

В свете фонаря показалась наклоненная голова Эйнджела. Он посмотрел на Бобби и усмехнулся. В глазах Сциорры появилось недоумение, но в следующее мгновение он раскрыл рот, сознавая смысл произошедшего. Бобби хотел было повернуться, чтобы успеть перехватить Луиса, но тьма вокруг него вдруг ожила, и глаза Сциорры широко раскрылись. Он понял, но слишком поздно, что смерть добралась и до него.

В луче блеснула кожа Луиса, и белыми показались глаза. Его левая рука накрепко припечаталась к челюсти Сциорры. Бобби весь напрягся и застыл с выражением боли и страха в глазах. Он поднялся на цыпочки, раскинув руки в стороны, несколько раз сильно рванулся, потом сразу обмяк всем телом, словно из него выпустили воздух, но голова осталась в прежнем положении, широко раскрытые глаза остекленели. Луис вытащил длинный нож с тонким лезвием, которым проткнул Сциорру, и оттолкнул от себя тело. Бобби рухнул к моим ногам. Мелкие судороги несколько раз прошлись по его телу, и он затих. Мне в нос ударил запах его опорожненного мочевого пузыря.

Эйнджел появился из темноты за моей спиной.

— Я этого гада ползучего всегда ненавидел, — Эйнджел удовлетворенно смотрел на крошечную дырку у основания черепа мертвого головореза.

— Да и мне он таким нравится гораздо больше, — добавил Луис и посмотрел на меня. — Куда его девать?

— Оставь здесь. Дай мне его ключи.

Луис обшарил карманы Сциорры и бросил мне связку ключей.

— Он из посвященных. С этим могут быть проблемы?

— Не знаю. Постараюсь уладить дело. Держитесь поблизости. Через некоторое время я позвоню Коулу. Когда услышите сирены, сразу же уезжайте.

Эйнджел наклонился и осторожно отверткой поднял с пола оружие Сциорры.

— А это мы тоже здесь оставим? — спросил он. — Ты прав, это серьезная штука.

— Да, ствол тоже останется, — откликнулся я. Очевидно, это оружие связывало Олли Уоттса, Коннелла Хайамза и семейство Феррера. Оно было связующим звеном между серией убийств детей, совершавшихся на протяжении тридцати лет, и династией мафиози, существующей в два раза дольше.

Переступив через труп Сциорры, я выбежал со склада. Его черный «шевроле» стоял во дворе багажником к зданию. Ворота были закрыты. Машина очень напоминала ту, из которой пристрелили убийцу толстяка Олли. Я открыл ворота и выехал со двора склада «Манчино», потом оставил позади и Куинс, это скопище складов и кладбищ. Иногда они становились и тем и другим.

Глава 28

Итак, я приближался к определенного рода финалу. Вскоре мне предстояло стать свидетелем завершения череды преступлений, продолжавшихся на протяжении трех десятилетий. И сколько же молодых жизней оборвалось за этот срок! Их с лихвой хватило бы, чтобы заполнить подземелья заброшенного склада. Но независимо от того, во что это выльется, одного объяснения произошедшего недостаточно. Делу будет положен конец, но это не станет решением проблемы.

Я спрашивал себя, сколько раз в год безупречно одетый и с дорогим дорожным саквояжем адвокат Хайамз отправлялся в Нью-Йорк, чтобы загубить еще одну детскую жизнь. Он заказывал билет на поезд либо мило улыбался девушке-регистратору в аэропорту, а может, проезжал в своем роскошном, пахнущем натуральной кожей «кадиллаке» мимо дежурной при въезде на платную дорогу — неужели ничего в его лице не заставило всех этих людей повнимательнее присмотреться к вежливому, степенному мужчине с аккуратно подстриженной седой шевелюрой, одетому в строгий классического покроя костюм?

А еще у меня не шла из головы женщина, погибшая в огне пожара много-много лет назад. Совершенно очевидно, что сгорела тогда не Аделейд Модин.

Мне вспомнилось, как в разговоре со мной Хайамз сказал, что вернулся в Хейвен накануне дня, когда нашли ее тело. Выстроить теперь логическую цепь событий не составляло труда: вслед за паническим звонком Аделейд Модин последовал выбор подходящей жертвы из картотеки доктора Хайамза, затем совершилась подмена карточки с записями зубного врача; далее у тела было оставлено известное всем украшение и портмоне, а потом появились первые языки пламени и запах горящего мяса.

Сама же Аделейд Модин исчезла, чтобы затаиться в укромном уголке, дожидаясь благоприятного момента, и, появившись под новой личиной, продолжать убивать. Как коварная арахна, она караулила свою добычу среди хитросплетений своей паутины, а, когда та забредала в ее сети, Аделейд Модин набрасывалась на нее, и жертва оказывалась в полиэтиленовом коконе. Тридцать долгих лет она творила, что хотела, не зная преград и искусно пользуясь двумя лицами. Одно было знакомо всем окружающим, другое открывалось только беззащитным детям. Она была тем чудовищем, что мерещится во тьме малышам, когда весь мир объят ночным сном.

Теперь черты ее лица проступали отчетливее. И мне подумалось, что я понимаю, почему Санни Ферреру преследовал собственный отец, почему в Хейвен за мной отправился Бобби Сциорра и что вынудило толстяка Олли Уоттса удариться в бега, а в итоге распрощаться с жизнью посреди улицы, купающейся в лучах летнего солнца.

* * *

Уличные фонари мелькали за окном, как вспышки выстрелов. Я чувствовал набившуюся под ногтя землю. Меня неудержимо тянуло заехать на автозаправочную станцию и как следует вымыть руки, и не только вымыть, а скоблить их щеткой до крови, пока не сойдут все пропитанные духом смерти слои грязи, которые, как казалось, успели въесться в мою кожу за последние сутки. Я с усилием проглотил горечь во рту и заставил себя сосредоточиться на дороге, огоньках подфарников едущей впереди машины, и раз или два взгляд мой скользнул по россыпям звезд на темном бархате неба.

Ворота во владения Ферреры оказались открыты, не было видно и федералов, наблюдавших за домом в начале недели. На машине Сциорры я подъехал к дому и остановил ее в тени деревьев. Зверски болело плечо, и от частых приступов тошноты, которые едва удавалось сдерживать, меня постоянно бросало в пот.

Сквозь приоткрытую дверь мне было видно, как в доме ходят люди. Под окном, обхватив голову руками, сидел мужчина в темном, рядом лежал автомат. Он заметил меня, когда я подошел к нему вплотную.

— Ты не Бобби, — заключил он.

— Бобби мертв, — пояснил я.

Он кивнул, как будто ждал такого поворота дела. Поднявшись, он обыскал меня и взял пистолет. Внутри по углам, переговариваясь вполголоса, стояли вооруженные охранники. В доме царила похоронная атмосфера и ощущалось недавно пережитое потрясение. Я последовал за провожатым в кабинет Старика. Он впустил меня, а сам отступил в сторону, наблюдая за мной.

На полу виднелась кровь и какая-то серая масса, бордовое пятно расплылось по толстому персидскому ковру. Кровь покрывала и коричневые брюки старика. Санни лежал на полу, головой на коленях отца. Старик левой рукой гладил длинные, начавшие редеть волосы сына, а в правой, безвольно повисшей руке он держал пистолет. Раскрытые остекленевшие глаза Санни отражали свет лампы.

Я предположил про себя, что старик застрелил Санни, держа на коленях голову сына, когда тот на коленях умолял о... о чем он мог молить отца? О помощи, времени исправиться или прощении? Разжиревший, погрязший в пороках Санни с толстыми застывшими губами мертвый вызывал не меньше отвращения, чем живой. Старик выглядел суровым и непреклонным, но когда он поднял на меня глаза, они были полны вины и отчаяния. Я видел человека, вместе с сыном убившего и самого себя.

— Убирайся, — тихо, но отчетливо произнес старик, но взгляд его был теперь устремлен не на меня. Через раскрытую дверь в сад порыв легкого ветерка занес опавшие лепестки и листья — верный символ близкого конца. В проеме двери появилась фигура охранника, и я узнал одного из людей Ферреры — немолодого человека, которого видел в прошлый раз, имя его было мне неизвестно. Старик Стефано подрагивающей рукой навел на него пистолет.

— Вон! — гаркнул он, и охранник послушно исчез, инстинктивно прикрыв дверь. Но своенравный ветер снова распахнул ее и принялся хозяйничать в комнате. Феррера несколько мгновений продолжал целиться в дверь сада, затем рука его дрогнула и упала. Он возобновил прерванное появлением охранника занятие: снова стал гладить волосы сына с бессмысленной, успокаивающей размеренностью, с какой животное в неволе обходит свою территорию.

— Он — мой сын, — заговорил старик, не глядя на меня, а обращаясь взглядом одновременно и к прошлому, которое минуло, и к будущему, которого уже не будет. — Он мой сын, но с ним что-то не ладно. Он болен. У него не в порядке с головой и внутри что-то не так.

Мне нечего было сказать, и я молчал.

— Зачем ты пришел? — спросил старик. — Всему конец. Мой сын мертв.

— Мертвых много. Дети... — старик болезненно поморщился — ...Олли Уоттс...

Он медленно покачал головой, взгляд его оставался неподвижным.

— Чертов Олли Уоттс. Какого дьявола он сбежал? Мы сразу все узнали, когда он удрал. Санни узнал.

— Что вы узнали?

Мне подумалось, появись я в комнате несколькими минутами позднее, и старик отдал бы приказ немедленно меня убрать, а может, пристрелил бы собственноручно. Но сейчас у него возникло желание использовать меня как своего рода жилетку. Он решил открыться мне, облегчить душу, чтобы больше никогда не говорить об этом.

— Мы узнали, что он заглянул в машину. Не следовало этого делать. Ему надо было уйти и все.

— И что же он увидел? Что лежало в машине? Кассеты? Снимки?

Старик крепко зажмурился, но это не помогло ему скрыться. От увиденного в уголках глаз выступили слезы и покатились по щекам. — Нет, нет, нет, хуже, — шептали сухие губы.

— Там были пленки, — наконец, выговорил он. — И ребенок. В багажнике машины лежал ребенок. Мой мальчик, мой Санни, это он убил ребенка.

Он повернулся ко мне. От прежней неподвижности в лице не осталось и следа. Все мускулы пришли в движение: казалось, голова его пыталась освободиться от виденной им чудовищной картины. Этот не знающий жалости человек, сам убивший и замучивший многих и отдававший приказы другим убивать и мучить, — он обнаружил в своем сыне нечто настолько темное, чему даже он не нашел названия. В этом зловещем, беспросветном мраке лежали убитые дети. Это было черное сердце всего, что есть мертвого.

Санни уже не мог удовлетвориться одним наблюдением. Он видел власть этих людей, то удовольствие, которое они испытывали, медленно отбирая жизнь у детей. И ему тоже захотелось все это испытать.

Я велел Бобби привести его ко мне, но он сбежал, как только узнал о происшествии с Пили, — старик посуровел. — Тогда я приказал Бобби убить их всех, всех оставшихся, всех до одного. — Внезапно лицо его побагровело от ярости. Казалось, он снова видит перед собой Бобби Сциорру и отдает ему приказы. — Уничтожь записи. Найди детей, найди, где они, и спрячь так, чтобы никто их не смог отыскать. Хоть на дне морском, но спрячь. Я хочу, чтобы от всего этого не осталось и следа, как будто ничего не было. Ничего и никогда, — в этот момент он снова вернулся к реальности и вспомнил, что совершил, по крайней мере, мне так показалось, потому что рука его снова стала гладить волосы Санни.

— А затем являешься ты со своими вопросами о той девушке. Откуда она могла обо всем узнать? Я нацелил тебя на ее поиски, чтобы ты уехал отсюда, подальше от Санни.

Но у Санни на мой счет имелись свои планы. Он отправил мне вдогонку наемных убийц, а они опростоволосились. Их неудача заставила старика Ферреру перейти к активным действиям. Если бы женщина, покушавшаяся на мою жизнь, выжила и дала показания, Санни могли бы припереть к стене. Такой исход совсем не устраивал старика, и он послал Сциорру уладить дело, и Бобби уладил — своим излюбленным способом.

— Но почему Сциорра убил Хайамза?

— Кого?

— В Виргинии Сциорра убил адвоката, человека, пытавшегося убить меня. Зачем он это сделал?

Взгляд Ферреры стал подозрительным, и ствол пистолета нацелился на меня.

— На тебе есть «жучок»? — я покачал головой и рывком распахнул рубашку на груди. Пистолет снова опустился.

— Бобби видел его на пленке и узнал. Вот так он и вышел на тебя. Бобби проезжал через город, а тот человек направлялся в противоположную сторону. Бобби узнал его по пленкам, что это именно он... — Феррера умолк, тяжело ворочая языком. Казалось, У него пересохло во рту, и Старик пытается его смочить, чтобы продолжить разговор. — Все следы следовало уничтожить, все, до единого.

— Но не меня?

— Возможно, ему нужно было бы при случае убить и тебя, и неважно, как на это посмотрели бы твои друзья-полицейские.

— Да, не стоило ему упускать шанс. Теперь он мертв.

— Это ты его убил? — прищурился Феррера.

— Да.

— Бобби был посвященным. Тебе известно, что это означает?

— А вам известно, что сделал ваш сын?

Он помолчал: чудовищная тяжесть злодеяний сына прошлась по нему девятым валом. Но, когда к нему вернулась способность говорить, в его тоне отчетливо чувствовалось едва сдерживаемое бешенство. Мне стало ясно, что наше рандеву близится к концу.

— Кто ты есть, чтобы судить моего сына? — заговорил Феррера. — Если ты потерял ребенка, значит тебе дано право выступать в роли святого покровителя мертвых детей? Ни черта подобного! Я похоронил двух сыновей, а вот теперь убил последнего. Ты не судья мне и не судья моему сыну, — дуло пистолета снова смотрело мне в голову.

— Всему конец, — заключил он.

— Нет, — возразил я. — Кто еще был на пленке?

Глаза его сверкнули. Упоминание о видеозаписях подействовали на него как пощечина.

— Там еще была женщина. Я велел Бобби найти ее и убить.

— И что же?

— Он теперь мертв.

— У вас есть пленки?

— Нет, их все сожгли.

Он умолк, снова возвращаясь к действительности, от которой его на короткое время отвлекли мои вопросы. Старика опять окружала реальность совершенного, где на нем лежала ответственность за сына, его преступления и смерть.

— Убирайся, — проговорил он. — Если снова попадешься мне на глаза, ты покойник.

Никто не пытался меня остановить. Пистолет ждал меня на маленьком столике у входной двери, ключи от машины Бобби Сциорры позвякивали в кармане. Отъезжая, я бросил взгляд в зеркало на дом Ферреры. Он выглядел таким тихим и мирным, как будто в нем никогда не происходило ничего особенного.

Глава 29

После смерти Дженнифер и Сьюзен я каждое утро просыпался после сумбурных снов, и на какое-то мгновение мне казалось, что они по-прежнему со мной: жена тихо спит рядом, а дочка в комнате по соседству окруженная игрушками смотрит свои безмятежные сны. Несколько мгновений они продолжали жить, и с каждым пробуждением я заново переживал потерю, так что не мог определить, снится ли мне смерть или после сна я возвращаюсь в трагическую реальность, видится ли мне несчастье во сне или горе ждет меня на пороге пробуждения.

И среди всего этого меня неотступно преследовало сожаление, что по-настоящему я узнал Сьюзен, когда ее не стало, и получалось, что я любил лишь тень.

Тем временем еще одна женщина и ребенок погибли в круговороте насилия и смерти. И, казалось, нет возможности положить этому конец. Я горевал о женщине и мальчике, которых никогда не видел живыми и о ком почти ничего не знал, но боль, рожденная смертью чужих мне людей, сливалась в моем сердце с горечью утраты своих близких.

Ворота усадьбы Бартонов оказались открыты. Я предположил, что кто-то недавно въехал с намерением долго не задерживаться, либо кто-то уже успел уехать. Оставив машину на посыпанной гравием площадке, я направился к дому, отметив по пути, что других машин поблизости не было видно. Окно над дверью светилось. Я позвонил дважды, но никто не торопился меня впускать, поэтому я подошел к окну и заглянул внутрь.

Открытая дверь в прихожую позволяла увидеть ноги лежавшей на полу женщины. С одной ноги туфля свалилась, а на другой она держалась на одних пальцах. Высоко вздернутое черное платье только немного прикрывало ягодицы. Остальную часть тела видно не было. Я разбил стекло рукояткой пистолета и прислушался, хотя сигнализацию едва ли оставили включенной. Но, кроме звона посыпавшихся на пол осколков, внутри не раздалось ни звука.

Я осторожно дотянулся до задвижки и влез через окно. В комнату проникал свет из прихожей. Открывая дверь в прихожую, я чувствовал, как кровь стучит в ушах, а приблизившись к телу, ощутил пульсацию даже в кончиках пальцев.

Ноги женщины покрывала голубая сеть вен, бедра выглядели немного дряблыми. Седые волосы прилипли к разбитому чем-то тяжелым лицу. Глаза оставались открытыми, кровью чернел рот. От зубов остались одни пеньки, что меняло ее почти до неузнаваемости. Только считанные детали — золотое ожерелье с изумрудами, яркий лак ногтей, дорогое платье — позволяли предположить, что женщина на полу — Изабелла Бартон. Я коснулся ее шеи: пульса не было. Этого и следовало ожидать, но тело ее не успело остыть.

Я вошел в кабинет, где мы впервые встретились, и сравнил осколок фарфора, найденный в кулачке Эванса Бейнса, с уцелевшей собачкой на каминной полке. Рисунок полностью совпал. Скорее всего, Эванс умер сразу, как только обнаружилось, что статуэтка разбита. Он стал жертвой приступа ярости из-за утраты одной из реликвий семьи Модин.

До моего слуха дошло доносившееся из кухни позвякивание, оттуда же тянуло жженным: так пахнет забытая на раскаленной плите кастрюля. А еще в воздухе появился не заметный до этого запах газа. Пока я медленно приближался к закрытой двери кухни, полоска света под ней не появилась, а гарью и газом пахло все сильнее. Я осторожно открыл дверь, держась немного в стороне. Мой палец оставался на спусковом крючке, однако я прекрасно понимал, что при утечке газа оружие превращает в бесполезную железку.

В кухне никакого движения заметно не было, но газом здесь уже воняло до одури. Мое внимание переключилось на громкое нестройное позвякивание и низкое гудение. Набрав в легкие побольше воздуха, я как в воду нырнул в кухню, готовый при малейшем постороннем движении, если не выстрелить, то навести пистолет на цель.

Внутри не было ни души. Свет поступал через окна, от лампы в прихожей и трех больших, используемых на крупных предприятиях микроволновых печей, стоявших передо мной. Сквозь стеклянные дверцы я видел в пляске голубого света подпрыгивающую и дребезжащую металлическую кухонную утварь: кастрюли, ножи, вилки, сковороды — и между ними поблескивали крохотные серебристо-голубые молнии. Частота дребезжания стремительно нарастала, и от дурманящего запаха газа у меня начала кружиться голова. Что было духу, я бросился прочь. Когда я распахнул входную дверь, в кухне глухо ухнуло. Второй взрыв, более мощный, последовал за первым. Взрывная волна подхватила меня и отшвырнула на гравий дорожки. Послышался звон бьющегося стекла, и охватившее дом пламя залило ярким светом всю лужайку. Пошатываясь, я двинулся к машине, наблюдая в ее окнах отражение пляшущих языков пламени.

У ворот имения Бартонов мигнули красные огни, и машина выехала на дорогу. Аделейд Модин заметала следы, готовясь снова раствориться в спаситель-вой тени. Дом полыхал: языки пламени с ненасытной жадностью пожирали стены. Я выехал на дорогу и поспешил за быстро удаляющимися красными огоньками.

Она гнала машину по извилистой дороге, и в тишине ночи отчетливо слышался визг тормозов на поворотах. Я догнал ее на подъезде к скоростной дороге, идущей от Стэйтен-Айленда. Слева крутой поросший деревьями склон спускался до проходящей внизу Суссекс-авеню. Поравнявшись, я стал теснить своим тяжелым «шевроле» ее «БМВ» к краю обрыва. Тонированные стекла «БМВ» не позволяли мне разглядеть водителя. Впереди дорога резко сворачивала вправо, и я отвернул в сторону, чтобы вписаться в поворот. В ту же минуту передние колеса «БМВ» отделились от дороги, и машина устремилась вниз.

Она катилась по мусору и гальке, ударилась о два дерева, но на середине усыпанного листвой склона ее движение остановила темнеющая масса молодого бука. При столкновении корни дерева наполовину вышли из земли, а само оно сильно наклонилось, и не упало только потому, что зацепилось ветвями за ствол дерева, росшего ниже.

Я остановил машину у кромки обрыва и, оставив ее с включенными фарами, заспешил вниз по склону. Ноги скользили по влажной траве, и мне пришлось поддерживать равновесие здоровой рукой.

Я уже почти добрался до «БМВ», когда дверца открылась, и Аделейд Модин с трудом выбралась наружу. Я увидел на лбу ее глубокую рану и потеки крови на лице. В слабом свете фар среди темных зарослей вид ее казался еще более диким. Как видно, она ударилась о руль, потому что, сутулясь, держалась за грудь, но при моем приближении через силу выпрямилась.

Злоба горела в глазах Изабеллы Бартон, затмевая боль. Когда она раскрыла рот, из него полилась кровь. Поворочав языком, она выплюнула вместе с кровью выбитый зуб. Даже сейчас она не утратила коварства, будто все еще выискивала возможность скрыться.

В ней продолжали жить исконное зло и жестокость, выходившие далеко за рамки озлобленности загнанного зверя. Мне думается, для нее не существовали такие понятия, как правосудие, справедливость, возмездие. Она жила в своем собственном царстве насилия и боли, где истязать, калечить и убивать детей было также естественно, как дышать. Она не мыслила своей жизни без их сдавленных криков и тщетных попыток вырваться, — без всего этого жизнь теряла для нее смысл.

Мне почудилась усмешка на ее лице.

— Дрянь, — зло бросила она.

Я вдруг подумал, догадывалась ли о чем-либо миссис Кристи до того, как ее жизнь оборвалась в той прихожей? К несчастью для нее, этим подозрениям не хватило глубины.

У меня появилось искушение убить Аделейд Модин, чтобы покончить с частью чудовищного зла, отнявшего жизнь у моего ребенка и других детей в мрачных подвалах Виргинии и Нью-Йорка. Это зло породило Странника, Джонни Пятницу и десятки им подобных нелюдей. Я верил в дьявола и страдания. Я верил в муки, насилие и страшную медленную смерть. Я верил в боль, агонию и удовольствие, которое получали те, кто творил все это. И все это объединялись для меня в одно понятие: зло. А в Аделейд Модин искра этого зла вспыхнула кровавым пламенем.

Я взвел курок. Она даже глазом не моргнула. И неожиданно рассмеялась, сразу же сморщившись от боли. Ее снова скрючило почти до земли. В воздухе все заметнее пахло бензином, вытекающим из разбитого бака.

Я пытался представить себе чувство Кэтрин Деметр, когда она увидела эту женщину в универмаге «Деврис». Может быть, она заметила ее отражение в зеркале или стеклянной витрине. Должно быть, внутри у нее все сжалось, и она обернулась, не веря себе. А когда их взгляды встретились и исчезли последние сомнения, что перед ней та, кто лишила жизни ее сестру, — что в этот момент почувствовала Кэтрин: ненависть или гнев, а возможно, ее охватил страх, что эта женщина способна расправиться и с ней, как когда-то с ее сестрой. Как знать, может быть, на какое-то мгновение Кэтрин Деметр снова ощутила себя маленьким испуганным ребенком?

Совсем необязательно, что Аделейд Модин узнала девушку с первого взгляда, но она не могла не отметить вспыхнувшую в ее глазах искру догадки. Может быть, ей показался знакомым неправильный прикус Кэтрин, не исключено, что, вглядевшись в лицо молодой женщины, она перенеслась мысленно в прошлое, в темный подвал, где убивала ее сестру.

А когда Кэтрин скрылась, Аделейд Модин срочно стала искать путь уладить дело. Под удобным предлогом был нанят я, затем она убила пасынка, но не только для того, чтобы тот не смог уличить ее во лжи. Это убийство являлось первым шагом к осуществлению плана, заключительным этапом которого должны были стать смерть миссис Кристи и поджог дома, а тем временем сама Аделейд благополучно скрылась бы, уничтожив все следы своего существования.

В какой-то мере часть вины за случившееся лежала на Стивене Бартоне, поскольку лишь он мог стать связующим звеном между Санни Феррерой, Коннеллом Хайамзом и мачехой: когда Хайамз искал укромное место, куда можно было бы приводить детей, ему требовалось найти помещение, владелец которого не задавал бы лишних вопросов. Сомнительно, что Бартон догадывался о происходящем. И недостаток любопытства в этом случае стоил ему жизни.

Смерть Хайамза оставила Аделейд Модин в одиночестве, и она поняла, что пришло время исчезнуть со сцены, а миссис Кристи предстояло сгореть вместо нее в пылающем доме, как когда-то в Виргинии сгорела вместо нее неизвестная женщина.

Но как мне все это доказать? Пленки сожжены. Санни Феррера мертв, Пилар, скорее всего, тоже на том свете. Не осталось в живых никого: ни Хайамза, ни Сциорры, ни Грейнджера, ни Кэтрин Деметр. Кто сможет спустя тридцать лет опознать детоубийцу? Уолт Тайлер? Но окажется ли достаточным его свидетельство? Конечно, убийство миссис Кристи также дело ее рук, но и этот факт доказать непросто. Да и станут ли находки в винных погребах убедительным свидетельством ее вины?

В эту секунду скрюченная до этого болью Аделейд Модин встрепенулась, как паук, учуявший колебания паутины, и ринулась на меня. Ее правая рука впилась ногтями мне в лицо, а левой она попыталась завладеть пистолетом. Я ударил ее в лицо основанием ладони и одновременно отшвырнул коленом. Но она вновь метнулась ко мне, и я выстрелил. Пуля попала ей под правую грудь.

Она отступила к машине и, чтобы не упасть, ухватилась за дверцу, зажимая рану в груди.

Усмешка поползла по ее лицу.

— Я тебя знаю, — превозмогая боль, заговорила она. — Я знаю, кто ты такой.

За ее спиной под весом тяжелого «БМВ» сильнее накренился, еще больше обнажились корни удерживающего машину над обрывом бука. Аделейд Модин покачнулась, кровь лилась из раны в ее груди. Что-то сверкнуло в ее глазах, отчего у меня сжалось сердце.

— Кто сказал тебе?

— Я знаю, — вновь усмехнулась она. — Я знаю, кто убил твоих жену и ребенка.

Я двинулся к ней, она заговорила, но слова ее поглотил скрежет металла. Дерево не устояло, и машина сначала съехала на землю, а затем стремительно покатилась вниз с холма, ударяясь о деревья и камни. Обдираемый металл высек искру, и машина вспыхнула, как факел. А я смотрел на этот костер, и мне вдруг стало ясно, что конец этому должен был быть именно таким.

Вытекший из поврежденного бака бензин воспламенился у ног Аделейд, и ее мир взорвался, обратившись в желтое пламя. Она оказалась в кольце огня. Голова ее запрокинулась, рот раскрылся, и в следующую секунду, превратившись в живой костер, Аделейд Модин опрокинулась в темноту, слабо отмахиваясь от неудержимо пожиравших ее плоть языков пламени.

У подножия холма, слепя глаза, полыхала машина, и от нее столбом поднимался вверх густой черный дым. Я наблюдал за всем с дороги, чувствуя лицом обжигающий жар. А ниже по склону, среди лесного мрака горел еще один, маленький, погребальный костер.

Глава 30

И снова я оказался в успевшей уже надоесть комнате для допросов со знакомым деревянным столом и выцарапанным на нем сердечком. Мне сменили повязку на плече, и впервые за прошедшие двое суток я смог принять душ. Как ни лез из кожи Росс, ему не удалось упрятать меня в камеру. Допрашивали меня самым тщательным образом: сначала Уолтер с другим детективом, затем Уолтер и начальник отдела расследований, а на закуску мне досталась встреча с Россом и одним из его агентов, на которой также присутствовал Уолтер, чтобы эти друзья не пришибли меня от злости из-за полного фиаско.

Мне кажется, пару раз я видел вышагивающего по коридору Филипа Купера. Он неимоверно напоминал восставшего из могилы покойника, явившегося посчитаться с гробовщиком. На мой взгляд, репутация трастового фонда находилась перед реальной угрозой нокаута.

Можно сказать, что я почти ничего не утаил от сыщиков. Рассказал им о Сциорре, Хайамзе, об Аделейд Модин и Санни Феррере. Умолчал лишь о том, что влез в это дело по милости Уолтера Коула. И еще кое-какие пропуски я предоставил им заполнить самим. А сказал просто, что следовал за всплесками своего воображения. Когда Росс это услышал, он готов был меня удавить.

Теперь мы остались наедине с Уолтером, и перед нами стояло по чашке кофе.

— Ты спускался туда? — наконец нарушил я затянувшееся молчание.

Уолтер кивнул.

— Да, но долго не задержался.

— Сколько их там нашли?

— Пока восемь, но ребята продолжают копать.

И раскопки будут продолжены, но не только там, а в разных местах по всему штату, а возможно, и за его пределами. Аделейд Модин и Коннелл Хайамз безнаказанно занимались своим жутким ремеслом на протяжении тридцати лет. Склад «Манчино» был арендован ими лишь небольшую часть этого срока, и вполне возможно, имелись и другие заброшенные склады, подвалы, старые гаражи или стоянки с останками пропадавших в разное время детей.

— И давно ты это заподозрил? — спросил я.

Мой вопрос застал Уолтера врасплох. По-моему, он подумал, что я спрашиваю о чем-то ином, например об убитом Джонни Пятнице.

— Что заподозрил? — вздрогнув, Коул и повернулся ко мне.

— Что к похищению Бейнса причастен кто-то из дома Бартонов.

Уолтер заметно расслабился, но все же его напряжение полностью не исчезло.

— Тот, кто его увез, должен был хорошо знать дом и парк вокруг.

— Если исходить из того, что его захватили прямо в доме, а не в парке.

— Да, если основываться на этом предположении.

— И ты отправил меня выяснить что к чему.

— Да, верно.

Я теперь винил себя не только в том, что не смог отыскать Кэтрин Деметр живой, — к этому чувству прибавилось ощущение, что я неумышленно навел Аделейд Модин и Хайамза на ее след.

— Возможно, я их к ней и привел, — помолчав, высказал я свое предположение. — Перед отъездом в Виргинию я рассказал миссис Кристи, что отправляюсь туда продолжать поиски. Для них этого оказалось вполне достаточно, чтобы выследить девушку.

Уолтер отрицательно покачал головой:

— Она наняла тебя для подстраховки. Скорее всего, она предупредила Хайамза сразу же после того, как была узнана. Так что Хайамз уже разыскивал Кэтрин. Если бы девушка не объявилась в Хейвене, они рассчитывали, что найдешь ее ты. А после того, как ты бы ее отыскал, вас, как мне думается, убили бы обоих.

Мне представилось приткнувшееся к стене тело Кэтрин Деметр в подвале старого дома с кровавым ореолом вокруг головы. А еще у меня перед глазами возник завернутый в целлофан Эван Бейнс и разложившееся тело другого ребенка полускрытое землей. А сколько трупов еще предстояло найти в подвале склада «Манчино» и в других местах...

И во всех этих жертвах мне виделись моя жена и ребенок.

— Ты мог бы послать и кого-либо другого.

— Нет, здесь был нужен только ты. Если убийца Бейнса имел отношение к этому дому, я знал, что ты его разыщешь. Я был уверен, что тебе это удастся, потому что ты сам... убийца.

Роковое слово на мгновение повисло в воздухе, как занесенный меч, а затем обрушилось вниз, клинком рассекая наше общее прошлое. Уолтер отвернулся.

— Она сказала, что знает, кто убил Дженнифер и Сьюзен, — помолчав, продолжил я разговор, как будто не слышал слов Уолтера.

Он даже обрадовался, что я нарушил молчание.

— Не могла она этого знать. Ей просто хотелось тебя помучить. Все это проявления ее воспаленного воображения и злобного нрава.

— Ошибаешься. Она на самом деле об этом знала. И ей стало известно, кто я, но, мне кажется, нанимая меня, она об этом еще не знала, потому что не захотела бы рисковать.

— Ты ошибаешься, — снова возразил он. — Давай оставим это.

Я не стал его переубеждать, но, тем не менее, чувствовал, что царство тьмы Аделейд Модин каким-то образом соприкоснулось с миром мрака Странника.

— Я подумываю об отставке, — продолжал Уолтер. — Я вдоволь насмотрелся на трупы и больше видеть их не хочу. В последнее время меня увлек Томас Браун. Тебе случалось читать что-нибудь Томаса Брауна?

— Нет.

— Христианская мораль: «Не взирайте без меры на лики смерти, дабы не стало зрелище сие привычно глазу вашему, и долго не держите взор свой на картинах унизительных и оскорбительных, дабы не разучиться различать их».

Уолтер сидел ко мне спиной, в окне отражалось его лицо и глаза, устремленные вдаль.

— Я слишком долго смотрел на смерть, и у меня больше нет сил заставлять себя видеть все это, — он пригубил кофе. — Тебе нужно уехать отсюда и найти себе занятие, чтобы все тени и призраки остались в прошлом. Ты не тот, каким был когда-то, но, может быть, ты еще сможешь остановиться и не потеряешь себя окончательно.

Мой нетронутый кофе подернулся пленкой. Я молчал.

— Мне бы не хотелось больше видеться с тобой, — в голосе Уолта сквозила незнакомая печаль. — Я поговорю с кем нужно, чтобы тебя отпустили.

Во мне действительно кое-что изменилось, но я сомневаюсь, что Уолтер уловил истинную суть этих изменений. Может быть, только я мог по-настоящему понять произошедшее и осознать, как отозвалась во мне смерть Аделейд Модин. Ни с чем в этом мире невозможно сопоставить ужас преступлений, совершенных ею за тридцать лет, и все те муки, которым подвергала она самых слабых и невинных из нас. И все же злодеяниям пришел конец. И я способствовал этому.

Ничто не вечно. Все должно иметь свой конец: и зло и добро. Смерть Аделейд Модин в беспощадном пламени подтверждала правильность моих выводов. И если мне удалось приблизить ее конец, то и до других я смогу добраться. И Странник не станет исключением.

В этот момент где-то среди непроглядного мрака подали голос часы и принялись отсчитывать часы, минуты и секунды до мгновения, когда придет пора известить о том, что время Странника истекло.

* * *

Размышляя над словами Уолтера и его сомнениями на мой счет, я задумался и об отце, о том, что унаследовал от него. Об отце у меня сохранились отрывочные воспоминания. Помню, как перед Рождеством он принес елку: крупный мужчина с красноватым лицом входит в дом, и клубы пара вырываются у него изо рта, как дым из паровозной трубы. Помню, как зашел как-то вечером в кухню и увидел его ласкающим мать. Мое появление смутило обоих, и мать рассмешило это смущение. Помню, как он читал мне на ночь. Его большие пальцы двигались по строчкам в такт произносимым словам, чтобы мне было легче их узнать, когда я снова к ним вернусь... А еще мне врезалась в память его смерть.

Его форма всегда была тщательно отглажена, и оружие он регулярно чистил и смазывал. Служба в полиции ему нравилась, по крайней мере, так казалось. Я не знал тогда, что заставило его поступить именно так. Возможно, Уолтер Коул что-то понял, когда смотрел на тела детей. Может быть, и мне тоже кое-что стало ясно. Наверно, я стал таким, как отец. Можно сказать только, что в нем что-то вдруг умерло, и мир вокруг утратил яркие краски. Слишком долго смотрел он на муки мертвых и стал отражением того, что видел.

То был вполне рядовой вызов: двое подростков поздно ночью носились по пустырю в машине с включенными фарами и не переставая сигналили. Отец выехал на вызов и увидел одного из местных хулиганов, пока мелких, но с задатками уголовника, и в его обществе девицу из семьи среднего достатка, которой захотелось поиграть с огнем и поймать кайф.

Отец не мог вспомнить, что сказал ему парень, чтобы произвести впечатление на подружку. Слово за слово, и я представляю, как наливался угрозой голос отца. Парень шутя полез в карман куртки, довольный своей выдумкой пощекотать нервы полицейскому, а хихиканье девицы только добавляло ему куража.

Но вот отец достал пистолет, и смех стих. Я могу представить себе, как парень поднял руки, испуганно тряся головой и пытаясь объяснить, что у него нет оружия, что это была шутка и он просит извинения. Отец выстрелил ему в лицо. Кровь забрызгала салон машины, стекла, лицо девушки на переднем сиденье. Отец застрелил и ее, думаю, она даже крикнуть не успела. Потом отец ушел.

Сотрудники службы внутренних дел пришли за ним, когда он переодевался в раздевалке. Они представили его на суд коллег-офицеров в назидание остальным. Никто не вмешивался в их действия. К этому времени все знали, что будет, или думали, что знают.

Он ничего не отрицал, но дать объяснение своим действиям не мог. Когда его спрашивали об этом, он только пожимал плечами. У него взяли пистолет и значок, но другой пистолет, тот, что теперь у меня, оставался в его спальне. Затем его отвезли домой, в соответствии с правилом, существующим в Управлении полиции, согласно которому, допрос полицейского по уголовному делу может производиться не ранее, чем через 48 часов. Он словно находился в каком-то оцепенении и отказался разговаривать с матерью. Двое сотрудников Службы внутренних дел сидели в машине и курили. Я смотрел на них из окна своей спальни. Думаю, они знали, что должно произойти. Вскоре прогремел выстрел, но они вышли из машины только после того, как смолкло в прохладной ночи звучное эхо. Я сын своего отца со всеми вытекающими последствиями.

* * *

Дверь следственной комнаты открылась, впуская Рейчел Вулф. Она была одета безо всякой официальности в голубые джинсы, кроссовки и черную кофточку с капюшоном. Распущенные волосы падали на плечи, прикрывая уши. Я разглядел россыпь веснушек на носу и у основания шеи. Она села за стол напротив меня.

— Я слышала о смерти Кэтрин Деметр. Жаль, что это случилось, — она смотрела на меня участливо и с сочувствием.

Я кивнул, и мне подумалось о Кэтрин в подвале. Мысли эти бодрости не добавляли.

— Что вы чувствуете? — в ее голосе помимо заинтересованности слышалось мягкость.

— Трудно сказать.

— Вы сожалеете, что убили Аделейд Модин?

— Она меня вынудила. Мне ничего другого не оставалось.

Ее смерть не вызывала во мне никаких эмоций. Мою душу сковало оцепенение. С таким же безразличием думал я об убийстве адвоката и вспоминал о Бобби Сциорре, когда вошедшее в шею лезвие ножа заставило его приподняться на цыпочки. Меня пугало это бесчувственное спокойствие. Я бы встревожился еще больше, если бы не терзала душу боль при мысли о невинных детях, чьи тела уже были найдены, и тех, кого еще предстояло найти.

— Я не знал, что вы выезжаете к пациентам по вызову, — попробовал пошутить я. — Зачем они пригласили вас?

— Меня никто не приглашал, — ответила она.

Она коснулась моей руки. И в этом робком, нерешительном жесте я почувствовал нечто большее, чем обычный профессиональный интерес, и мне хотелось надеяться, что я не ошибся. Я стиснул ее руку и крепко зажмурился. Мне представляется, что это был своего рода первый шаг, неуверенная попытка заново утвердиться в жизни. После мрачных событий последних двух дней меня тянуло прикоснуться, пусть ненадолго, к чему-то доброму и светлому, чтобы смогло пробудиться хорошее, что было во мне.

— Мне не удалось спасти Кэтрин Деметр, — наконец, сказал я. — Я пытался, и, может быть, попытка сыграла для меня свою роль. Я по-прежнему стремлюсь найти убийцу Сьюзен и Дженнифер.

Она медленно кивнула, не отводя взгляда.

— Я знаю, что вы его найдете.

* * *

Вскоре после ухода Рейчел зазвонил мой мобильный телефон.

— Слушаю.

— Мистер Паркер? — раздался в трубке женский голос.

— Да, у телефона Чарли Паркер.

— Меня зовут Флоренс Агуиллард, мистер Паркер. Моя мать — тетушка Мария Агуиллард. Вы к нам заезжали.

— Помню. Чем могу помочь, Флоренс? — я снова чувствовал напряжение внутри, но на сей раз его вызвало предчувствие, ожидание того, что тетушка Мария нашла нечто, позволяющее установить личность девушки, не дававшей покоя ни ей, ни мне.

Из трубки доносились звуки музыки и смех, мужской и женский, низкий и многообещающий.

— Я целый день не могла до вас дозвониться. Мама велела мне вам позвонить. Она говорит, вам нужно к ней приехать, — что-то в ее голосе настораживало: говорила она торопливо и сбивчиво, словно ее подгоняли. Я понял, что так действовал на нее страх, как туманом окутывавший все, что она говорила.

— Мистер Паркер, она говорит, что вам надо к ней ехать прямо сейчас, но никому об этом не говорите. Никому, мистер Паркер.

— Флоренс, что случилось? Я ничего не понимаю.

— Я не знаю, — ответила она со слезами в голосе. — Но она говорит, что вы должны приехать, и должны ехать сейчас. Мистер Паркер, — собравшись с духом, заговорила Флоренс, — она говорит, что Странник идет.

* * *

Совпадений не бывает, а есть модели или схемы, которые мы не можем различить. Звонок Флоренс был частью модели, связанной со смертью Аделейд Модин, однако модель эта пока оставалась для меня непонятной. О звонке я не сказал никому, забрал свой пистолет и на такси вернулся домой. Из всех рейсов, отправлявшихся в тот вечер в Луизиану, единственный билет оказался только в первый класс на маршрут до Муазан-Филд. Я зарегистрировался незадолго до отлета, записав в декларацию пистолет.

Самолет заполнили туристы. Как видно, у них не нашлось лучшего занятия, чем испытать на себе августовское пекло в Новом Орлеане. Стюардессы раздавали пассажирам булочки с ветчиной, чипсы и пакетики изюма.

Мы летели над морем тьмы, когда я внезапно почувствовал возникшее в носу давление. Я сразу потянулся за салфеткой, чтобы промокнуть первые капли крови, и тут меня пронзила такая чудовищная боль, что я резко дернулся в кресле. Рядом со мной сидел бизнесмен, которого мое движение поначалу удивило, но, увидев кровь, он был потрясен и принялся давить на кнопку вызова стюардессы. Вдруг голова моя откинулась назад, как от удара, а из носа рекой хлынула кровь, заливая спинку впереди стоящего кресла. Руки неистово дрожали.

И когда голова моя вот-вот была готова лопнуть от боли и давления, мне послышался голос. Со мной говорила старая креолка с Луизианских болот.

— Дитя, — услышал я, — он здесь, дитя.

Голос смолк, и я погрузился в темноту.

Часть 3

Полости моего тела из-за их емкости — сущий ад. «Гаргантюа» Рабле
Глава 31

Насекомое с глухим стуком ударилось о ветровое стекло. Это была большущая стрекоза «комариный ястреб».

— Черт, ну и громадина, — поразился водитель, молодой агент ФБР О\'Нилл Брушар. Из-за сильной влажности жара в Луизиане переносилась особенно тяжело. В тех местах, где кондиционер высушил рубашку, она неприятно холодила тело.

«Дворники» усердно пытались освободить стекло от крови и крыльев стрекозы. Кровавые потеки на ветровом стекле соответствовали по цвету пятнам крови на моей рубашке, служившим напоминанием о случившемся в самолете, но такое напоминание было совершенно лишним, потому что голова моя еще немного болела и переносица казалась на ощупь мягкой.

Сидевший рядом с Брушаром Вулрич молчал, сосредоточенно вставляя в пистолет новую обойму. Заместитель начальника отдела оставался верен себе: на нем был примелькавшийся коричневый костюм и мятый галстук.

Возле меня на заднем сиденье лежала небрежно брошенная темная ветровка с литерами службы ФБР.

Я пытался связаться с Вулричем из самолета через спутник, но безрезультатно. Уже в аэропорту я отправил ему номер телефона и сообщение с просьбой немедленно мне перезвонить, когда он получит мое послание. После этого я взял машину и направился в сторону Лафайета. Телефонный звонок застал меня уже за Батон-Руж.

— Берд? — раздался в трубке знакомый голос. — Какого черта ты здесь делаешь? — озабоченно спросил Вулрич. Мне был слышен шум работающего мотора.

— Ты получил мое сообщение?

— Да. Слушай, мы уже в пути. Кто-то видел Флоренс возле ее дома с пистолетом, и на платье у нее кровь. Мы встречаемся с местными полицейскими на разъезде номер 121. Подожди нас там.

— Вулрич, но так можно опоздать.

— Жди и все. Не пори горячку, Берд, и не нужно никаких выкрутасов. Мне это дело тоже не безразлично. Меня заботит Флоренс.

Впереди нас маячили огни двух патрульных машин. Позади на стареньком «бьюике» ехали два детектива из Сент-Мартина. Свет их фар освещал салон нашего «шевроле» федеральной службы и кровь па ветровом стекле. Один из детективов в «бьюике», Джон Чарльз Морфи, был мне знаком. Как-то раз я встретил его с Вулричем в баре «Кузница Лафита» на Бербон-стрит. Помню, как он покачивался в такт мелодии в исполнении мисс Лили Худ.

Морфи был потомком Пола Чарльза Морфи, чемпиона мира по шахматам из Нового Орлеана. Рассказывали, что последний мог играть одновременно три-четыре партии вслепую. А вот накачанная фигура Джона Чарльза как-то не вязалась в моем представлении с наклонностями к шахматам. Участие в соревнованиях штангистов — да, но никак не в шахматных турнирах. По словам Вулрича, это был человек с «прошлым». В бытность свою полицейским в Новом Орлеане он, прикрываясь расследованием убийства на грузовой станции, застрелил чернокожего по имени Лютер Борделон. Спустя два года после этого Морфи перевелся помощником шерифа в Сент-Мартин.

Я оглянулся и поймал устремленный на меня взгляд Морфи. Его бритая голова блестела в свете внутреннего освещения салона. Он крепко держал руль, что было нелишне на изрытой колеями дороге. Рядом с ним сидел его напарник Туисан с «винчестером» двенадцатой модели, стоявшим у него между ног. Приклад покрывали царапины и щербины, не блистал новизной и ствол. Я пришел к выводу, что оружие не казенное, а собственность Туисана. Мне вспомнился запах смазки, доносившийся из окна «бьюика», когда я разговаривал с Морфи на перекрестке.

В свете фар появлялись и исчезали ветви пальм, ниссы и поникшие ветви ивы. С огромных кипарисов свисали бороды испанского мха, а иногда лучи выхватывали торчащие из воды пни древних деревьев. Мы свернули на дорогу-туннель. Ветви кипарисов переплелись и полностью закрывали звездное небо. Но вот под колесами машин загрохотали деревянные мостки, ведущие к дому тетушки Марии Агуиллард.

Две машины канцелярии шерифа развернулись в противоположных направлениях и остановились под углом друг к другу. Одна освещала заросли, тянущиеся до болота. Направленные на дом фары второй машины отбрасывали тени на стволы-опоры, на которых стояло строение; освещенными оказались и стены, и ступени, ведущие к сетчатой двери, которая стояла открытой, так что внутри дом, должно быть, звенел от комариного писка.

— Ты готов? — повернулся ко мне Вулрич.

Я кивнул и вместе с ним вышел в теплую ночь, держа наготове «смит-вессон». Пахло гнилым болотом и слабо тянуло дымком. Справа от меня в кустах раздался шорох, и кто-то их обитателей зарослей плюхнулся в воду, торопясь убраться от греха подальше. За нами шел Морфи с напарником. Я отчетливо слышал, как щелкнул затвор винчестера.

Одна пара из команды шерифа в нерешительности остановилась у машины, а две другие с пистолетами в руках медленно двинулись по ухоженному саду.

— Как действуем дальше? — спросил Морфи.

Он был высокого роста и атлетического сложения, предпочитал брить голову, рот его обрамляли сомкнувшиеся в кольцо усы и борода.

— В дом войдем мы с Паркером и больше пока никто, — распорядился Вулрич. — Пусть вон та парочка обогнет дом, но внутрь не входит. Вторая пара остается у фасада. Вы двое прикрываете нас. Брушар, отойди к машине и наблюдай за мостом.

Мы пошли по лужайке, переступая через разбросанные по траве игрушки. Из дома с темными окнами не доносилось ни звука. У меня застучало в висках, и липким потом покрылись ладони. В нескольких шагах от крыльца нас остановил щелкнувший курок и возглас потрясенного помощника шерифа:

— Милостивый Боже! Господь милосердный, что же это такое...

Недалеко от воды стояло засохшее дерево, почти один ствол. Оставшиеся ветви разной толщины, некоторые тонкие, как прутики, другие толщиной с руку, начинались на высоте пояса и продолжались до уровня немногим выше человеческого роста. У самого ствола стоял младший сын старухи Ти Джин Агуиллард, и его обнаженное тело блестело, освещенное факелом. Переброшенная через толстую ветку свисала левая рука. Изгиб другой ветви придерживал голову. С лица была снята кожа, и на фоне обнажившихся мышц и сухожилий черными впадинами зияли пустые глазницы. Пальцы его правой руки, также перекинутой через ветку, придерживали пласт кожи, висевшей наподобие откинутой вуали, что позволяло видеть внутренности тела, вскрытого от ребер почти до пениса. Желудок и большая часть органов брюшной полости лежали на камне у левой ноги: белые, голубые и красные ткани, как змеи, переплетали кишки.

Один из помощников шерифа заикал, пытаясь подавить рвоту.

— Не здесь, только не здесь! — крикнул Вулрич и за воротник поволок парня подальше в сторону. Он оставил его на коленях у воды и вернулся к дому.

— Надо найти Флоренс, — лицо Вулрича покрыла болезненная бледность.

Ранее в этот день проезжавший мимо владелец местного магазина приманок видел Флоренс у моста возле ее дома с «кольтом» в руках и в окровавленном платье. Когда он остановился, она выстрелила в окно дверцы, и пуля чудом не задела торговца. Он позвонил с заправки в полицию Сент-Мартина, а они, в свою очередь, связались с Вулричем, следуя его указанию докладывать ему о любом происшествии, имеющем отношение к тетушке Марии.

Вулрич прибавил шаг. Я догнал его у двери и положил руку на плечо. Он резко обернулся и дико посмотрел на меня.

— Спокойно, — проговорил я.

Он медленно кивнул, и глаза обрели осмысленное выражение. Я повернулся и сделал знак Морфи следовать за нами в дом. Он взял «винчестер» у Туи-сана, жестами объяснив тому, что он должен остаться снаружи.

Длинный центральный коридор упирался в кухню. В него выходили двери шести комнат: по три с каждой стороны. Я знал, что тетушка Мария занимает последнюю комнату справа, и меня тянуло сразу направиться туда. Но мы продвигались медленно, осматривая по очереди каждую комнату. Свет наших фонарей прорезал темноту, и в лучах кружились мошка и пылинки.

Первая комната справа, спальня, была пуста. В ней стояли две кровати: одна застеленная, а с другой, детской, одеяло свешивалось до пола. Напротив, в гостиной, также никого не оказалось. Морфи с Вулричем заглянули в следующую пару комнат-спален, но и там никого не нашли.

— А где же дети и взрослые? — спросил я у Вулрича.

— Они все отправились к знакомым за две мили отсюда праздновать восемнадцатилетие, — пояснил он. — В доме оставались только Ти Джин и старая хозяйка. И еще Флоренс.

В распахнутую дверь напротив комнаты тетушки Марии мне было видно нагромождение мебели, ящики с одеждой и горы игрушек. Легкий ночной ветерок колыхал занавески открытого окна.