Она стояла возле книжной полки, в руках у нее была фотография в рамке.
Колетт посмотрела на Нэлл и пошла на кухню за кофе:
— Да.
— Откуда ты ее знаешь?
— Это моя мать.
— Да ладно?
— Вы о ком? — спросила Фрэнси.
Нэлл повернула фотографию так, чтобы Фрэнси могла разглядеть ее. На ней была изображена пожилая женщина с короткими седыми кудрями. Она стояла на доске для серфинга, победно задрав руки вверх.
— Розмари Карпентер, — По удивленному лицу Нэлл было видно, что Фрэнси должна была бы узнать эту женщину.
— Прости, но я не знаю, кто это.
— Это основоположница, она основала ЖБС.
Фрэнси растерялась:
— Это женская борцовская секция?
Колетт и Нэлл рассмеялись, Фрэнси почувствовала, как от смущения к лицу подступил румянец.
— Нет, — сказала Нэлл. — «Женщины борются за справедливость». Феминистская организация.
— Ну, на самом деле это очень похоже на борцовский клуб, — сказала Колетт.
Нэлл поставила фотографию на место:
— Мне мама подарила на окончание школы ее книгу с автографом.
— Забавно, — сказала Колетт. — Моя мне то же самое подарила.
Фрэнси не знала, что сказать. Она не могла понять, как так получается, что в Нью-Йорке все либо знамениты, либо знакомы с кем-то знаменитым. Уинни. Мать Колетт. Единственный знаменитый человек, с которым она была знакома до переезда в Нью-Йорк, был владелец самой крупной сети автосалонов в западном Теннесси. Она работала в фотостудии, где он заказал семейный портрет.
— Расскажи, каково это, — попросила Нэлл.
— Рассказать, каково было быть дочерью женщины, которая прославилась благодаря фразе «Для женщины хуже, чем зависеть от мужчины…
Нэлл подхватила:
— …может быть только ребенок, который зависит от нее».
— Ужас какой, — вырвалось у Фрэнси.
— Это было непросто, но сейчас не время об этом говорить. Скоро придет Чарли, а я хочу вам кое-что рассказать.
— Про Мидаса? — спросила Фрэнси.
— Да.
— Отлично. Я очень много об этом думала, — Фрэнси достала Уилла из слинга, уложила его на полу и достала из детской сумки тетрадь.
Она опустилась на колени на небольшой мягкий ковер и открыла страницу, где записала хронологию событий того вечера, список тех, кто присутствовал, и кто когда ушел.
— Я тут попыталась восстановить четкую последовательность событий, проверить, может кто-то может восполнить пробелы. Где была Уинни? Когда именно она ушла? Ушла ли она одна или с кем-то, и если да, то с кем?
Нэлл села на пол возле нее.
— С полицейским расследованием что-то нечисто, — сказала Фрэнси. — У Лоуэла дядя работает в полиции. Я ему читала новости, он был просто в шоке от того, сколько промахов допустили полицейские. А вот это вы читали? — Фрэнси достала из сумки статью Элиота Фолка, которую она распечатала утром с сайта «Нью-Йорк пост». — Судя по всему, кто-то открыл окна в комнате Мидаса и передвинул колыбель до того, как место преступления было сфотографировано.
— А вчерашнюю статью вы видели? — спросила Колетт. — Там говорится, что когда полиция приехала, похититель, возможно, все еще был в доме.
— Да-да, я читала, — сказала Нэлл. — Интересно, когда мы пришли, дверь была открыта поэтому?
Фрэнси уселась поудобней:
— Начнем с того, каким образом похититель проник в дом. Нэлл, мне придется еще раз задать этот вопрос. Ты не пробовала вспомнить про ее ключ и телефон? Ты не думала, что с ними случилось? Не могли же они просто испариться?
Нэлл не отрывала глаз от тетради Фрэнси:
— Я не знаю. Я убрала ее телефон к себе в сумку. Я точно помню. Вы сами видели.
— А когда ты уронила сумку и оттуда все высыпалось, как думаешь, мог телефон тоже выпасть? Может, он затерялся под соседним столом?
— Я уронила сумку?
— Ты что, забыла? — Фрэнси пыталась не показывать, что раздражена. — Когда ты искала телефон Уинни.
— А, ну да, — сказала Нэлл, но Фрэнси почувствовала в ее голосе неуверенность. — Вряд ли телефон мог выпасть.
— Расскажи подробно, что помнишь, — сказала Фрэнси.
Нэлл прижала пальцы к глазам:
— Я пошла к официанту, чтобы заказать картошку фри. Немного погодя мы со Скарлет пошли к бару купить выпить. Мы вернулись…
— Нет, так не могло быть. — Фрэнси так и знала. Нэлл была тогда еще пьяней, чем она думала. — Скарлет там не было.
— Разве не было?
Фрэнси вновь стало мучить чувство вины. Ну зачем она доверила Нэлл телефон Уинни? Она ведь прекрасно знала, что Нэлл напилась. Почему она сглупила?
— Нет, послушай. — Она подвинула тетрадь к Нэлл и указала на список имен. — Скарлет там вообще не было.
— Хорошо, Фрэнси, успокойся, я просто не то имя сказала, — оправдывалась Нэлл. — Я же говорила, у меня очень плохо с именами. Там была одна, которая пришла, но почти сразу ушла, как там ее зовут, не помню. Которая пилатесом занимается. Мы с ней ходили за выпивкой.
— Джемма? В джинсах и синей майке?
— Да-да, Джемма.
— А потом что было? — спросила Фрэнси.
— Да ничего. Я пошла в сортир. Вернулась к вам, мы сидели болтали, а потом позвонила Альма.
— Ты уверена? Ты никого не просила подержать твою сумку? Она все время была у тебя?
— Фрэнси, выдохни, — сказала Колетт. — Ты сейчас сознание потеряешь.
Фрэнси села на пятки:
— Просто все это какая-то бессмыслица. Где Уинни была, когда позвонила Альма? Когда Уинни вернулась домой? Вы слышали, о чем та ведущая, которая зовет себя Патриция Истина, говорила в «Моменте Истины»?
Нэлл раздраженно вздохнула:
— Патриция Истина. Я ее презираю. Разве то, что она была мисс Калифорния, делает ее достаточно квалифицированной для часового ток-шоу на кабельном телевидении?
— А знаешь, какой талант она демонстрировала на конкурсе красоты? — спросила Колетт. — Общественная критика.
— Да неужели, — сказала Нэлл. — И что же она делала? Нарядилась в бикини, вышла на сцену и высказывалась в пользу того, чтобы выдавать школьникам оружие?
— Она с пеной у рта кричала, — сказала Колетт. — Похищен ребенок из богатой семьи. У красавицы, в прошлом знаменитой актрисы, а сейчас матери-одиночки. Ее канал на этом заработает миллионы.
— Я все понимаю, но слушайте, знаете, что она сказала? — спросила Фрэнси. — Про нас знают. Про то, что мы заходили в дом.
Нэлл охнула и схватила Фрэнси за руку:
— Как это знают? — Она побледнела. — Она про нас говорила? Называла наши имена?
— Нет, — Фрэнси встала, Уилл стал подавать признаки беспокойства, закапризничал, и она взяла его на руки. — Она называла нас «подруги Гвендолин Росс». Сказала, что мы были допущены на место недавнего преступления.
Фрэнси не могла отрицать, что эти слова ее странным образом взбудоражили. Она ведь знала, что речь о ней, Фрэнси Гивенс из Эстервилла, штат Теннесси, население в 6360 жителей. Именно о ней, хоть и не называя ее имени, говорила Патриция Истина, упоминая подруг Гвендолин Росс. Она взяла из стопки статей одну и положила ее перед Нэлл:
— Эту информацию подхватила пресса.
Нэлл зачитала вслух:
— По словам телеведущей Патриции Истины, три подруги Гвендолин Росс (имена неизвестны), возможно, самовольно вошли в дом Росс и находились там, пока один из полицейских Нью-Йоркской полиции не был вынужден применить силу, чтобы заставить их уйти.
— Применить силу? — переспросила Колетт. — Немножко перебор, нет?
— Согласна, — сказала Фрэнси. — Но еще не самое страшное.
Самое страшное было другое, то, о чем говорила Патриция и то, о чем везде писали. От этого у Фрэнси все леденело внутри. Когда речь идет о поисках похищенного ребенка, первые сутки решают все.
— Если в статье написана правда, и полиция действительно так сильно облажалась, понимаете, что это значит? — Она даже думать об этом не могла, ведь из-за этих некомпетентных полицейских Мидас мог сейчас быть в еще большей опасности.
Колетт поставила кружку из-под кофе на стол. У нее было такое выражение лица, что Фрэнси перестала баюкать Уилла и спросила:
— В чем дело?
— Послушайте, мне странно вам об этом рассказывать, но у меня есть кое-какие сведения о Мидасе.
— Ты про что? — спросила Фрэнси. — Я все читала, так что если это было в новостях или в газетах…
— Не было. Я узнала об этом на работе.
— На работе?
— Ну да. Я говорила, что пишу мемуары. Это мемуары Тэба Шеперда.
— Правда что ли? — удивилась Нэлл. — Мэра Шеперда?
— Да, я пишу за него.
— А зачем ему? Он уже написал такую потрясающую книгу.
— Это я ее написала.
— Ты? — спросила Фрэнси.
Даже она слышала о книге. О ней без умолку говорили несколько месяцев. Чудесно написанные воспоминания Тэба Шеперда, молодого, невероятно привлекательного директора школы в Южном Бронксе. Лоуэл читал ее всю ночь напролет, ее мать обсуждала ее в своем книжном клубе. Он упомянул в книге греческую забегаловку рядом с домом его матери в Вашингтон-Хайтс, и теперь заведение процветало. Женщины среднего возраста толпились в очереди в надежде увидеть его за одним из столиков в глубине кафе. Там он ел свой обычный субботний завтрак: кукурузную булочку и бекон.
— Это моя работа, — сказала Колетт. — Я пишу книги за других людей. Я не имею права об этом говорить, так что сами понимаете, насколько секретно то, что я вам сейчас расскажу. Но вчера я сидела в кабинете у мэра и нашла документы по делу Мидаса. Официальные документы по расследованию.
— Не может быть, — сказала Нэлл. — И что ты сделала? Прочитала их?
— Еще хуже, — Колетт опустилась на колени и достала из-под дивана толстую картонную папку. — Я их отксерила.
— Боже мой, а тебя никто не видел? — спросила Фрэнси.
— Никто. Иначе у меня были бы серьезные проблемы. Я даже Чарли не говорила. Я настолько задерживаю книгу, что просто не могла ему рассказать, сколько времени я вчера потратила, пока прочла все это. Он думал, что я работаю.
— А мэр знает, что Уинни твоя подруга?
— Нет. Я сначала собиралась ему сказать, но потом взяла папку и подумала, что это слишком рискованно. А теперь нельзя ему ничего говорить, он станет спрашивать, почему я сразу не призналась.
Фрэнси не отрывала глаз от папки:
— И что там?
— Вроде бы самые последние отчеты, какие-то важные детали, которые они хотели показать Тэбу. Там есть один… — Но тут раздался звонок в дверь. — Блин. — Колетт замерла. — Не буду открывать. Это, наверное, посылка для Чарли, они могут ее внизу оставить.
— Вообще-то это может быть Одди, — сказала Фрэнси.
Колетт раздраженно посмотрела на Фрэнси:
— Ты его пригласила?
Одди написал Фрэнси утром и спросил, не хочет ли она выпить с ним кофе в «Споте». Фрэнси очень удивилась. Он никогда не приглашал ее сходить куда-нибудь вдвоем, и она очень мало о нем знала. Она навсегда запомнила, как однажды в начале июля она опаздывала на десять минут на встречу «Майских матерей» и, спустившись с холма, с удивлением увидала в кругу под ивой мужчину. Он сидел рядом с Уинни и шептал ей что-то на ухо. Она увлеченно слушала, потом они оба рассмеялись. Фрэнси предположила, что это ее муж (хотя Фрэнси представляла мужа Уинни намного более привлекательным). На нем была старая поношенная голубая кепка, в точности такого же цвета, что его глаза. Одет он был так же, как множество бруклинских мужчин — выцветшая футболка и шорты, стоптанные кроссовки, на вороте футболки болтались очки-авиаторы. Но когда Фрэнси села, она заметила, что у него на груди слинг, а в нем ребенок. Это был не муж Уинни. Это был отец с ребенком.
Позднее он представился:
«Я в ТОСКе».
«В тоске? — переспросила Нэлл. — Ну и хорошо, ты в правильной компании».
«Нет, не в тоскé, в ТÓСКе».
«В смысле? — уставилась на него Нэлл. — Это что такое?»
«Товарищество отцов, сидящих с крошками. Черт, обычно эта шутка удается, — он улыбнулся и пожал плечами. — Моя вторая половина работает в сфере моды и много путешествует. Мне не надо зарабатывать на жизнь, так что я сижу дома с Отомн. Изо всех сил стараюсь не испортить ее».
Он почти сразу стал завсегдатаем их встреч, но о себе рассказывал мало — по крайней мере, ничего существенного Фрэнси не запомнила. Фрэнси так и не знала, куда он пропал из «Веселой ламы». Поэтому, когда он утром предложил ей встретиться, она честно ответила, что они с Нэлл идут к Колетт, и пригласила к ним присоединиться. Она надеялась выведать у него какие-нибудь подробности.
— Он спросил, можно ли ему тоже прийти, — тихо сказала Фрэнси, прислушиваясь к шагам Одди снаружи. — Я же не знала, о чем мы будем говорить.
— Привет, — сказал Одди, когда Колетт открыла ему дверь. Выглядел он просто ужасно: небритый, в потной футболке. Фрэнси было странно видеть его без слинга, в котором он обычно носил Отомн. Не успела Фрэнси спросить, как он ответил:
— Она с моей мамой.
— А зачем ты тогда пришел? — Фрэнси почувствовала, что это прозвучало как обвинение. — Просто я сама, если бы мне дали отдохнуть от ребенка, сразу легла бы спать.
Одди сел на диван:
— Мне хотелось с вами повидаться. — Он положил руку на лоб, и Фрэнси заметила, что у него седина в висках. — Я так волнуюсь за Мидаса. Такая жуткая ситуация, а вы единственные, с кем я могу об этом поговорить.
Колетт налила Одди кофе и снова села на пол.
— Так, раз уж мы об этом заговорили, — сказала она. — Одди. Да и все остальные тоже. О том, что я сейчас расскажу, нельзя говорить никому. — Она открыла папку и разложила на полу фотографии. — У них есть возможный подозреваемый.
Одди вскинул голову:
— Подозреваемый?
— Да, вот он. Его зовут Боди Могаро. Полиция считает, он как-то связан с этой историей.
Фрэнси опустилась на пол около Колетт. У человека на фото были янтарного цвета глаза, смуглая кожа и очень коротко остриженные черные волосы.
— Против него есть какие-то улики? — спросил Одди.
— Его дважды видели рядом с домом Уинни. 3 июля он купил пиво и сигареты в лавке на углу. Расплатился кредиткой. Так полиция узнала его имя. Продавец сказал, что он казался взволнованным. Выйдя из магазина, он сел на скамейку возле парковой ограды и смотрел на ее дом. Видимо, присматривался. А на следующий вечер его видели около ее дома, и он вел себя неадекватно. Орал на кого-то по телефону.
— В вечер, когда похитили Мидаса? — спросила Нэлл.
— Да.
— Он живет в Детройте, — Одди вынул из папки газету и стал читать.
Солнечный свет из окна падал прямо на него, так что Фрэнси не видела выражения его лица.
— Да, — сказала Колетт. — Он прилетел в Нью-Йорк 3 июля. У него был обратный билет на пятое, но в самолете его не было. Где он сейчас, неизвестно.
— Как это неизвестно? — спросила Фрэнси.
— Вот так. Полиция не может его найти.
— Господи боже, — сказала Нэлл.
— А может, он хочет получить за Мидаса выкуп? — спросила Фрэнси. — Так с актрисами, наверное, часто бывает. Но Лоуэл говорит, что если бы дело было в выкупе, они бы уже вышли на связь.
Ей до сих пор казалось, что Лоуэл ошибается. Все-таки их единственный знакомый из полиции, дядя Лоуэла, работает шерифом в Эстервилле. Откуда ему знать про такие крупные дела: знаменитая в прошлом актриса, мультимиллионер, дочь девелопера с хорошими связями.
— Я не видела, чтобы где-то тут упоминался выкуп, по крайней мере, в этой папке.
— Вы видели, что он родом из Йемена? — спросила Нэлл.
— Да, но он живет в США уже двенадцать лет, — сказала Колетт. — Я погуглила. Особенно ничего не нашла. У него есть страничка в «Фейсбуке», но закрытая, и там все на арабском. Я нашла человека с таким именем, он работает механиком в компании, которая занимается арендой частных самолетов. Неподалеку от Детройта. Это наверняка он.
— Самолетов? — спросила Фрэнси.
В конце коридора раздался плач Поппи.
— Я опять звонила Уинни, — Колетт встала. — В третий раз уже. Она опять не подошла.
Нэлл потерла глаза:
— А всякие журналисты с камерами вокруг ее дома? Это же беспредел. Я сейчас проходила мимо, какой-то козел остановил меня, спрашивал, не соседка ли я и не могу ли что-то сказать.
Многие соседи Уинни уже дали интервью. Их спрашивали, что они о ней знают, не заметили ли они в ту ночь чего-нибудь подозрительного. Фрэнси было просто тошно от того, как люди рвались сказать любую ерунду, лишь бы увидеть свои имена в газетах. Говорили, что Уинни молчалива и довольно необщительна. Что ни разу не видели ее с мужчиной. И что, по правде говоря, ужасно любопытно, кто же отец ребенка.
Одди встал, медленно подошел к окну и окинул взглядом улицу и парк:
— У меня предчувствие, что все это превратится в гребаный цирк.
Колетт пошла к Поппи, а Фрэнси продолжила изучать содержимое папки и просматривать заметки Марка Хойта. Ей не хотелось об этом рассказывать, но за последние три дня она несколько раз ходила к дому Уинни по вечерам, когда журналисты разъезжались. Часам к семи вечера Уилл начинал капризничать, а Лоуэла еще не было дома. Сидеть с плачущим Уиллом в душной квартире было очень тяжело, так что она возила его на прогулку.
Она обычно садилась на скамейку напротив дома Уинни. В окнах не горел свет. Но вчера, когда стало темнеть, в волосах у нее жужжали комары и она крепко прижала Уилла к груди, шепотом умоляя его замолчать, она абсолютно точно увидела, что внутри кто-то был.
Глава VIII
День четвертый
КОМУ: «Майские матери»
ОТ КОГО: Ваши друзья из «Вилладжа»
ДАТА: 8 июля
ТЕМА: Совет дня
ВАШ МАЛЫШ: ДЕНЬ 55
От улыбки вашего возлюбленного у вас тает сердце? Посмотрим, что будет дальше: дети во всем мире начинают улыбаться примерно в одно и то же время. Так что если этого еще не случилось, готовьтесь: в награду за вашу заботу вы получите сияющую, радостную, беззубую улыбку, адресованную лично вам. Весьма вероятно, что вы будете скакать от счастья (даже если ночью ребенок спал просто ужасно).
Нэлл перебирала платья на тонкой металлической вешалке-стойке, которые висели, словно бескостные тела. Она взглянула на часы: забирать Беатрис из яслей нужно было только через два часа. К ней подошла девушка с вишневой улыбкой, нарисованной вокруг белоснежных зубов:
— Отвесить в примерочную? — В светлых кудрях у нее была черная тканевая роза, а из-под очень короткой майки виднелись выпирающие ребра.
— Нет, я сейчас пойду мерить, — Нэлл пошла за ней вглубь магазина к маленьким примерочным. Они были отгорожены занавеской в цветочек из «Икеи», Нэлл как раз собиралась купить такую.
— Скажите, если нужен будет другой размер, — сказала девушка, задвигая занавески. Нэлл сняла шорты и футболку, ее глаза наполнились слезами уже в третий раз за утро. Неужели с завтрашнего дня ей придется ходить на работу и на девять часов оставлять Беатрис с чужими людьми? Она умолила Себастьяна, чтобы он сам позвонил Альме и сообщил об их решении: Беатрис лучше будет в яслях, по крайней мере, сейчас. Альма страшно расстроилась. Нэлл прижалась к уху Себастьяна и слушала, что говорила Альма. Она сказала, что очень сожалеет, не может спать по ночам, а журналисты круглыми сутками названивают ей, приходят к ней домой, и что ее уже трижды допрашивала полиция.
— Они бесконечно меня обо всем этом расспрашивают: «Что вы видели? Что вы слышали? Как вы оцените поведение матери ребенка?» Ко мне приходил священник, я молюсь о прощении.
Прежде чем натянуть штаны, Нэлл попыталась задернуть просвет между стеной и занавеской. За беременность она поправилась на два размера, брюки не налезали на бедра. Потом она примерила рубашку, и тут дела обстояли не лучше. Рукава были так узки, что у нее онемели руки, рубашка жала в груди. Спина у нее лоснилась от пота. Она натянула через голову прямое черное бесформенное платье. С раздражением заметила, что в примерочной нет зеркала, тихо отодвинула занавеску и увидела возле скидочного отдела небольшое зеркало в пол. На нее сразу же набросилась девушка-консультант:
— Вам идет.
Нэлл не ответила, она надеялась, что ее молчание заставит девушку уйти на другой конец магазина. Но та наклонила голову на бок, на птичьем личике отобразилась работа мысли, она задумчиво покусывала нижнюю губу:
— Знаете, чего тут не хватает?
— Шестидесятипроцентной скидки?
Девушка рассмеялась:
— Яркого ожерелья. Чтобы все внимание было наверху, на шее. А не на тех местах, которые не хотите показывать.
— А если я как раз шею и не хочу показывать?
Девушка подняла палец и развернулась на массивных каблуках своих высоких сапог:
— Попробую найти что-нибудь подходящее.
Нэлл вернулась в примерочную. Она была встревожена и раздражена на девушку-продавщицу, на то, как плохо на ней сидит платье. Она не могла понять, почему ей так неспокойно с тех пор, как она накануне днем увидела фотографии Боди Могаро. Она сбросила платье, положила его на кучу других вещей, выскользнула из примерочной и сбежала из магазина. За ней раздался перезвон колокольчика. Она осторожно петляла по тротуару мимо людей, не особенно зная, куда идет. Прошла мимо магазинов, где собиралась купить какую-нибудь одежду для работы, которая налезет на нее после того, как она поправилась на 6 килограммов. Но она просто не могла. Только не сегодня. Только не магазины. Только не еще одно платье, продавщица тридцать шестого размера, которая пахнет средством для укладки и коричной жвачкой.
Неужели это был он?
Неужели Боди Могаро был в тот вечер в баре?
Ее непрестанно мучали вопросы.
Это он порвал ей рубашку? Его ли она представляет, когда закрывает глаза: расплывчатый силуэт за ее спиной в туалете и чьи-то руки на ее плечах?
Может быть, он пошел за ней, силой отобрал ключ Уинни, а она всего этого не помнит?
Нет.
Это просто абсурд. Она прошла мимо двух мальчиков на самокатах и молодой женщины, которая покупала у мороженщика фруктовый лед всех цветов радуги в бумажном стаканчике для своей маленькой дочки с хвостиками.
Нет, она не могла такое забыть, просто сознание играет с ней злую шутку. Она была расстроена, измотана, мало спала. Вчера ночью она бродила по гостиной, пытаясь привести мысли в порядок и вспомнить события того вечера.
Ей очень хотелось найти в прессе хоть какую-нибудь полезную информацию. Но там не упоминалось ни о Боди Могаро, ни даже о том, что у полиции есть возможный подозреваемый. Вместо этого все журналисты и телеведущие твердили о том, сколько ошибок допустила полиция. В утренней «Нью-Йорк пост» Элиот Фолк написал, что офицера Джеймса Кабреру (Нэлл помнила, что это он заставил их уйти из дома Уинни) отправили в оплачиваемый отпуск. Его обвиняли в том, что дверь была не заперта, а посторонние зашли в дом Уинни до того, как был произведен сбор улик. Источники сообщали, что он, вероятно, будет уволен.
«И хорошо, — написала Фрэнси. — Нужно его уволить. Должен же кто-то ответить за то, что расследование ведется из рук вон плохо».
Патриция Истина была просто счастлива: требовала немедленной отставки комиссара Делла, открыто сваливая вину на мэра Шеперда. Она обвиняла его в том, что он выбрал на руководящую роль в полиции своего некомпетентного друга, что он больше заботится о том, чтобы позировать для рекламы модной одежды, чем о спасении ни в чем не повинных детей.
— Я, может быть, совсем сошла с ума, — говорила она. — Но разве только мне одной кажется, что мэр и не хочет, чтобы этот случай был раскрыт?
Нэлл остановилась на углу и стала ждать зеленого света. Жара окутала ее с ног до головы, словно шерстяной плед. Люди, торопливо проходя мимо, задевали ее, от здания банка на другой стороне улицы отражалось белое пятно света. Она закрыла глаза.
Вдруг она вспомнила, как стояла у барной стойки с холодным коктейлем в руках. Еще, еще, еще. Кто-то напевал ей эти слова. Она чувствовала чей-то подбородок у себя на шее, чьи-то губы у уха.
Она покрепче зажмурилась и почувствовала на талии чью-то руку. Кто-то держал ее за руку.
Я хочу еще, еще, еще.
Она открыла глаза и побежала.
Мужчине, который сидел в дальнем конце барной стойки, было за тридцать. Черная футболка, камуфляжные шорты, обе руки покрыты черно-серыми татуировками. Он попивал пиво из поллитровой кружки, смотрел футбол на большом экране, который висел над рядами бутылок, ручка в его руке застыла над кроссвордом в «Нью-Йорк таймс». Кроме него в баре был только бармен, который мыл стаканы в раковине. Когда Нэлл подошла, он стряхнул пену с рук:
— Что вам налить?
— Газированную воду.
Она выпила полстакана, а потом слезла с барного табурета и прошла через бар, где пахло хлоркой и пивом, на веранду. Она подвинула стул на то место, где сидела в тот вечер, и попыталась воссоздать в памяти подробности их сборища. Напротив нее сидели Колетт и Фрэнси, справа Уинни. Одди — хоть и недолго — тоже был где-то рядом. Она снова закрыла глаза и увидела, как Уинни пьет чай со льдом и украдкой поглядывает в телефон на коленях.
Когда она открыла глаза, она поняла, что мужчина за баром смотрит на нее. Она снова закрыла глаза, и на этот раз увидела себя. Почувствовала жару и громкую музыку. Вокруг них было все больше и больше народу. Она забрала у Фрэнси телефон Уинни.
Она удалила приложение.
Зачем? Зачем она так поступила? Неужели она так ничему и не научилась? Одно необдуманное решение может разрушить всю жизнь. Она лучше других должна это знать.
Она встала и стала ходить по пустой веранде.
Думай, думай, думай.
Она зашла внутрь, прошла мимо музыкального автомата, поля для игры в бочче, которое было темным и пустым. Подошла к месту, где принимали заказы, где она в тот вечер заказала картошку фри. Она отнесла ее на стол, а потом они с Джеммой или кем-то еще пошли за коктейлями.
Она резко открыла глаза. Сигарета. Она осмотрелась и увидела у рядом с туалетом у дальней стены дверь. Она вела во внутренний дворик, место для курения, и была не заперта. Она вышла во дворик, земля под расшатанными столами и табуретами была посыпана гравием. Вокруг них была ограда, увешанная рождественскими фонариками. «Пожалуйста, соблюдайте тишину. Не тревожьте наших соседей». Она почувствовала запах дыма в волосах, тяжелый от никотина и смолы язык. Она попросила сижку, рассмешив окружающих своим британским выговором. Вот почему на следующий день ей было так плохо: она покурила. Она уже год не брала сигарету в рот, с тех пор как они с Себастьяном решили завести ребенка.
Она стала ходить взад и вперед, пытаясь вспомнить, как выглядел человек, который протянул ей пачку, щелчок зажигалки, огонек. У него были темные глаза, она рассказала ему, зачем пришла в бар.
«У нас группа мам, — последние два слова она выдавила из себя с трудом, будто признаваясь в чем-то постыдном, из ряда вон выходящем. — Представляешь, я. В мамской группе». Она почувствовала, что кто-то прикасается к ее руке, смеется ей в ухо в волосы, почувствовала вокруг себя жар.
— Еще газировки? — спросил бармен, когда она зашла внутрь.
— Да. И добавьте туда водки.
Он поставил перед ней стакан, и с первого же глотка шипучее оживление защекотало ей язык.
— Черт, — бармен посмотрел на ближайший экран, показывали местные новости. Он потянулся за пультом: — Только не это.
На экране появилась женщина в черной блузке без рукавов и ярко-желтой юбке. Лоб у нее был озабоченно нахмурен. Нэлл вгляделась в экран, стараясь понять, где происходит съемка, а потом встала и подошла к окну. На другой стороне улицы она увидела фигуру в одежде пчелиного окраса, свет камеры, припаркованный рядом минивэн.
Бармен сделал погромче, из колонок у потолка сверху послышался резкий женский голос:
— Ребенка не могут найти уже четыре дня, у полиции нет подозреваемых, дело выглядит бесперспективно. Источники сообщают, что сегодня утром няню ребенка, Альму Ромеро (родом из Гондураса), вызвали на повторный допрос. Если у вас есть какая-либо информация, полиция просит немедленно позвонить по номеру, указанному на экране. — Ведущая повернулась и указала на вход в бар. — Йона, как вам известно, в момент похищения ребенка его мать, бывшая актриса по имени Гвендолин Росс, находилась в баре вместе с другими участницами группы мам. Бар «Веселая лама» расположен…
Экран потух. Бармен швырнул пульт на раковину рядом с сохнущей пивной кружкой.
— Ну вот опять. Когда нас показывают в новостях, тут же появляется толпа подростков с поддельными документами, чтобы увидеть бар «знаменитого» малыша Мидаса, о котором писали на «Фейсбуке», — он снова погрузил руки в мыльную пену. — Эти засранцы не оставляют чаевых.
В окно Нэлл увидела, что репортерша и оператор переходят улицу. Она вытащила из сумки десятидолларовую купюру, оставила ее на стойке и быстро вышла через боковую дверь во дворик для курения как раз в тот момент, когда репортерша вошла в бар и представилась бармену:
— Келли Мэри Стенсон, канал CBS, местные новости, я бы хотела задать вам…
Нэлл взяла барный табурет и поставила его возле ограды. Забралась на табурет, уцепилась за металлический провод и залезла на него. Ладони у нее вспотели, удержать провод не удавалось, сандалии соскальзывали. Она упала с другой стороны ограды и приземлилась на соседнюю парковку, сильно ударившись об асфальт. Почувствовала вкус крови из прокушенной губы, на коленях и ладонях были глубокие ссадины. Встала и быстро пошла по парковке к тротуару, по дороге почувствовала, как в нее врезалось сильное крепкое мужское плечо.
— Козел, — крикнула она. — Смотри, куда идешь.
По холму она поднялась к парку и замедлила шаг. Перейдя дорогу, она почувствовала, что кто-то идет сзади, совсем близко к ней. Кто-то подстерегал ее за углом, смотрел на нее, следил за каждым ее движением. Она снова побежала, нетвердо держась на ногах и странно размахивая руками. Шрам от кесарева и внутренняя сторона правого бедра заныли, но она не обращала на это внимания, а бежала — через улицу, потом целый квартал к яслям. Забирать Беатрис нужно было только через час, но она все равно заставляла себя не сбавлять ритм. Ноги в тонких сандалиях горели. Она прибежала через десять минут и заглянула в окно с наклейками в виде подсолнухов и бабочек. На полу две женщины склонились к ребенку в люльке. Одна из них нажимала ребенку на грудь и делала массаж сердца. Обе они явно были в истерике и не знали, что делать. Ребенок задыхался. Нэлл посмотрела с другой точки. В люльке лежала Беатрис.
Нэлл метнулась к двери, дернула за ручку, но было заперто. Она стала молотить в окно, не щадя кулаков, представляя, как Беатрис проглотила что-то с полу, а теперь задыхается, и личико ее синеет. Наконец-то щелкнул замок. Нэлл побежала по коридору и распахнула дверь, на нее удивленно смотрела девушка в рваных джинсах и футболке. На футболке у нее был логотип: надпись «Счастливый малыш» и капкейк.
— Миссис Мэйки, вы…
Она пробежала мимо нее и резко опустилась на пол рядом с двумя женщинами. Нэлл потянулась за дочкой, и когда она сумела сфокусироваться на ее лице, у нее в сумке тренькнул телефон.
Беатрис широко улыбалась.
Нэлл повернулась к воспитательнице. Так вот что у нее было в руках — телефон. Она просто фотографировала.
— Кто это у нас так красиво улыбается? — сказала воспитательница, улыбаясь Беатрис в ответ.
— Улыбается?
— Да.
— А это не газы?
Воспитательница засмеялась, телефон Нэлл снова звякнул:
— Нет, в этот раз нет. Это улыбка. Она еще так не делала при вас?
— Нет, — сказала Нэлл. — Я ждала этого.
Она села на колени и достала из сумки телефон. Глаза ей застилали слезы, она начала ровнее дышать и прочла смс от Фрэнси.
«Его нашли».
Я скучаю по маме.
Подбегая к вершине холма, Колетт напоследок ускорилась. Это была странная мысль для ее возраста, но она ничего не могла с собой поделать. Она все время представляла, как они с матерью сидят за большим кухонным столом у них дома в Колорадо. У ног собаки, стеклянная дверь во двор открыта нараспашку, отец готовит им коктейли, а она рассказывает матери обо всем. О том, как ей страшно, что Мидаса так и не найдут. О том, как она взяла папку из кабинета Тэба, сделала копии, показала их Нэлл и Фрэнси. О том, как глубоко она сожалеет, что все рассказала Одди, с которым едва знакома. Ей так хотелось признаться, что пишет она последнее время просто постыдно плохо. Ей хотелось рассказать ей, что утром она была у доктора Берека во второй раз после родов и ревела у него в кабинете, когда рассказывала, как ей все время неспокойно и как тяжело засыпать.
«А что вас больше всего тревожит?» — спросил доктор Берек.
«В основном Поппи. Я боюсь, что с ней что-то не так».
Колетт безуспешно пыталась не обращать внимания на свою тревогу свои опасения: руки и ноги у Поппи были слабые, она так до конца и не научилась держать головку, а иногда не сразу получалось установить с ней зрительный контакт.
«Я смотрю на других детей в нашей группе для мам и… Не знаю, просто они какие-то другие. Они сильнее, — сказала Колетт и наконец позволила себе заплакать. — И мне каждый день приходят эти письма от сайта „Вилладж“. Там пишут про всякие основные моменты в развитии, что она должна уметь, но Поппи этого не умеет!»
«Прежде всего, не надо это читать, — сказал доктор Берек. — Они считают, что все дети развиваются с одинаковой скоростью. Но это не так».
«Я понимаю, но все равно даже думать об этом боюсь. Чарли говорит, я помешалась. Говорит, с ней все в порядке. Но я мать. Я чувствую, возможно, с ней что-то не так».
Колетт хотелось поделиться всем этим со своей матерью, но у нее не было такой возможности. Она даже не знала, где ее мать сейчас. Последний раз они связывались больше двух недель назад, связь была очень плохая, они поговорили всего минут десять. Она была в Панаме, на острове Сан Блас, проводила исследование одного из последних оставшихся в мире матриархальных обществ. Отец Колетт, который раньше работал в Колорадском университете в Боулдере и недавно вышел на пенсию, сопровождал ее. («Я, как представитель матриархальной семьи, прекрасно впишусь», — сказала он, когда они позвонили ей и сообщили, что вскоре после рождения Поппи уедут на три недели).
Когда швейцар Альберто открыл дверь, Колетт тяжело дышала. Она вышла из лифта на третьем этаже, остановилась, чтобы расшнуровать кроссовки, и услышала, что Чарли с кем-то говорит по телефону на кухне.
Когда она вошла, он резко убрал телефон от уха и выговорил:
— Вау. Какая ты горяченькая.
Она посмотрелась в зеркало над столом в прихожей. Мокрые от пота волосы, малиновые веснушки, лицо — белое от солнцезащитного крема, которым она намазалась на пути от врача. Она впервые вышла на пробежку после родов, и ей часто приходилось останавливаться и переходить на шаг:
— Видимо, ты имеешь в виду, что я сильно вспотела.
— Нет, — прошептал он. — Я имею в виду, что ты секси. — Он поцеловал ей руку и продолжил говорить по телефону: — У нас все получится. Просто все это не должно мне мешать дописывать книгу. — Он налил кофе в кружку и протянул Колетт. — Ну, и по праздникам я не смогу работать, а то ребенок мне никогда этого не простит.
— Мать ребенка точно не простит, — Колетт поняла, что он говорил с агентом, тот наверняка звонил обсудить следующие выступления.
Два месяца назад Чарли вернулся из книжного турне, но его продолжали приглашать в другие города. Она налила себе стакан воды и заметила, что обеденный стол — старинный стол в деревенском стиле, который Чарли купил на прошлое Рождество — накрыт на двоих. На нем лежали льняные салфетки и стояла посуда из сервиза ее бабушки. В центре стола стояла кружка-термос из нержавеющей стали с букетом пожухших маргариток из соседней лавки.
Она взяла виноградинку из миски у локтя Чарли и обвила руками его талию, прижавшись щекой к знакомой впадине между лопаток. Она вдохнула запах его тела — от него пахло дезодорантом «Спид Стик» и жареным чесноком. Из видео-няни на полке было слышно, как генератор белого шума имитирует «Звуки в материнской утробе». В этот момент она позволила себе насладиться простым счастьем. Теплое тело Чарли, в детской спит Поппи, неторопливые домашние звуки. Как бы ей хотелось остановить это мгновение.
Колетт разжала объятья и увидела на барной стойке возле кофемашины книжку «Быть семьей». Взяла кружку с кофе и книжку, села на высокий табурет. Чарли быстрыми, уверенными движениями нарезал толстый большой пучок петрушки, прижимая телефон к уху плечом. Колетт открыла книгу на первых страницах, просматривая заметки, которые Чарли делал на полях. Она отмечала, у каких страниц Чарли загнул уголки.
«9 недель: ребенок размером с виноградину».
«Как подготовить партнера, который будет оказывать поддержку при родах».
«Не ешьте сырую рыбу, непрожаренное мясо. Избегайте чрезмерной физической нагрузки, не принимайте горячие ванны».
Колетт читала и, сдерживая слезы, вспоминала те первые недели. Как у нее болела грудь, когда она поднималась по лестнице. Каким тошнотворным казался запах чужого мыла или духов в метро. Как ее стошнило в туалете во время встречи с агентом, на которой они обсуждали вторую книгу мэра.
В ее организме произошел системный сбой, в тот месяц все пошло не так. Она хорошо знала свое тело и не пила противозачаточные. В те несколько месяцев, когда она их принимала, она была раздражительна и чувствовала себя разбитой. Чарли тогда шутил, что если все женщины так реагируют на противозачаточные таблетки, то ему понятно, как они действуют: женщины просто становятся такими несчастными, что их никто не хочет. Она пошла к доктору Береку, чтобы удостовериться в правильности своих догадок. В теле могут происходить изменения, цикл иногда замедляется, сказал доктор Берек. Ей было почти тридцать пять. Изменения начали происходить.
«5 недель: зародыш сейчас размером с семечко подсолнуха».
Пять недель: был сентябрь, вечером она рассказала Чарли, что беременна. Они занялись любовью, а потом он лежал, прижавшись грудью к ее спине и положив руку ей на талию: «Ты, ребенок, книга. Это все, чего я когда-либо хотел».
А она просто лежала неподвижно и пыталась представить, как это будет. Беременность. Материнство.
«Не получится», — думала она. Она не могла себе этого даже представить. Голова ее была занята другими мечтами. Двухмесячной поездкой в Юго-Восточную Азию, которую они с Чарли запланировали после того, как он допишет вторую книгу. Марафоном, к которому она начала готовиться. Она собиралась наконец перестать писать книги за других и еще раз попробовать опубликовать свою собственную. Вот это она могла себе представить. Но ребенок?
На следующее утро она позвонила матери. Она спрашивала ее, как с этим справиться, как остаться самой собой. Она призналась, что за день до того, как узнала, что беременна, выпила три виски, а до этого ходила на очень напряженные пробежки.
«А вдруг я уже навредила ребенку?»
«Колетт, когда аборты были запрещены, женщинам приходилось сбрасываться лестницы. Ты не убьешь ребенка случайно».
Чарли повесил трубку, подошел и поцеловал ее в лоб. Воспоминание рассеялось. Она закрыла книгу.
— Ты приготовил омлет? В честь чего?
— В честь того, что ты сегодня ходила к врачу. Я посоветовался с экспертами, — он кивнул на книжку, — судя по всему, самое трудное позади.
— Позади?
Он подошел ко встроенному холодильнику для вина рядом с посудомойкой, достал бутылку шампанского и быстро откупорил ее:
— Да. Поппи скоро начнет улыбаться. Она начнет понимать разницу между днем и ночью, и станет попроще с распорядком дня. И вот еще что… — Он налил немного шампанского в стакан для и рывком поставил ее на ноги. — Мы снова можем заниматься сексом. Пей до дна, дорогая.
Когда Чарли обнял ее за поясницу, прижался к ней бедрами, подтолкнул ее назад и прижал к холодильнику, ее тело напряглось. Мысль о сексе была ей неприятна. Она была изнурена, спина и грудь болели. Прошлой ночью она спала урывками, прислушиваясь к тому, как Чарли суетится в гостиной с проснувшейся в полночь Поппи. Чтобы ее успокоить он ставил ей джаз, читал вслух отрывки из своего романа (ту главу, где молодой солдат уходит от матери на войну). Колетт понимала, что нужно бы встать и предложить покормить Поппи, та бы тогда сразу заснула, но она слишком устала. Слишком устала, чтобы заставить себя вылезти из-под одеял в прохладной благодаря кондиционеру комнате, отвлечься от мыслей о Мидасе. Об Уинни. О Боди Могаро. Ведь это он похитил Мидаса?