Шэрон в три приема быстро развернула машину, и они поехали, подскакивая, по дороге вдоль верфей. Машина внутри была маленькая и уютная. Их плечи касались, и Алан чувствовал те же духи, что и в их последнюю встречу.

— Кстати, насчет приспособляемости, — сказала Шэрон, — в тот день я начала в этом сомневаться. Куда сейчас?

— Наверно, назад в контору. Мне надо дать присягу.

— Почему не здесь? Я знаю почти все слова.

Он широко улыбнулся:

— Давай не разыгрывай из себя тупую брюнетку. Я-то ведь тебя знаю.

Она повернула к нему голову. Ее пухлые красные губы были слегка раскрыты в насмешливой улыбке. Она снова показалась ему маленьким эльфом.

— Хорошо, значит, речь идет о каком-то юридическом документе.

Она снова обратила взгляд на дорогу. Они резко свернули за угол, и его бросило на нее. Контакт был приятен.

— Это аффидевит, — сказал он ей.

— Если это не против твоих твердых старомодных правил, — сказала Шэрон, — расскажи мне, как идут дела. Я имею в виду этого человека на корабле.

— Я еще не уверен, — серьезно произнес Алан. — Иммиграционные чиновники завернули нас, но мы этого ожидали.

— А потом?

— Кое-что произошло сегодня… вот только что. Возможно, все-таки есть шанс — весьма призрачный, — что мы сумеем довести дело до суда.

— А это поможет?

— Может, конечно, и не помочь.

Этот вопрос, который задала Шэрон, он уже задавал себе. Но когда возникает такая проблема, можно делать одновременно лишь один шаг, а потом надеяться на лучшее.

— Почему ты хочешь обратиться в суд, если это может не помочь?

Они свернули, обгоняя машину, чтобы успеть проскочить на желтый свет. На улице у перекрестка резко заскрипели тормоза.

— Ты видел этот автобус? — сказала Шэрон. — Я думала, он сейчас на нас наедет. — Они резко повернули налево, потом направо, обогнули стоявший молочный фургон, чуть не сбив водителя. — Ты говорил, что собираешься подать в суд.

— Есть разные способы подать в суд, — сказал Алан, судорожно глотнув, — и разные суды. Мы не могли бы ехать помедленнее?

Уступая ему, Шэрон сбавила скорость с сорока до тридцати пяти.

— Расскажи мне про суд.

— Ты никогда заранее не знаешь, что покажут свидетели, — сказал Алан. — Иногда это такое, о чем ты никогда бы не услышал. Добавь к этому положения закона. А в данном случае есть и еще одна причина.

— Продолжай же, — попросила Шэрон. — Это так интересно.

Алан заметил, что их скорость снова поползла вверх — к сорока.

— Словом, — стал он пояснять, — как бы ни поступили, мы ничего не теряем. И чем дольше мы будем об этом шуметь, тем больше шансов, что правительство изменит свое мнение и даст Анри шанс стать иммигрантом.

— Не уверена, что дедушке это понравится, — задумчиво произнесла Шэрон. — Он надеется сделать из этого большую политическую проблему, а если правительство сдастся, то и говорить будет не о чем.

— Откровенно говоря, — сказал Алан, — мне наплевать, чего хочет твой дедушка. Меня куда больше интересует, что я могу сделать для Анри.

Наступило молчание. Затем Шэрон произнесла:

— Ты дважды назвал его по имени. Он тебе нравится?

— Да, — сказал Алан. И понял, что говорит убежденно. — Он славный парень, которому досталось в жизни. Я не думаю, чтобы он когда-либо стал президентом чего бы то ни было или вообще чего-либо достиг, но мне бы хотелось, чтобы он получил возможность выбиться в люди. И если это произойдет, такая возможность будет у него впервые в жизни.

Шэрон искоса взглянула на профиль Алана, потом снова перевела взгляд на дорогу. Минуту спустя она спросила:

— Знаешь что?

— Нет. Скажи.

— Если я когда-либо попаду в беду, — сказала она, — Алан, ты будешь тем, к кому я обращусь за помощью.

— У нас как раз беда, — сказал он. — Разреши я сяду за руль?

Шины у них взвизгнули. Машина остановилась.

— Зачем? — с невинным видом спросила Шэрон. — Мы приехали.

Запах пиццы и соуса к спагетти витал в воздухе. В конторе Том Льюис читал выпуск ванкуверской «Пост» для континента. Когда они вошли, он отложил в сторону газету.

— Общество юристов, безусловно, исключит тебя, — возвестил он. — После того как публично разденет в Стэнли-парке. Ты хоть знал, какие существуют правила насчет рекламы?

— Дай взглянуть. — Алан взял газету. — Я ведь сказал лишь то, что думаю. Я был в тот момент раздражен.

— Это, — сказал Том, — просматривается с поразительной ясностью.

— О Господи! — Перед Аланом лежала передняя полоса газеты, рядом стояла Шэрон. — Я не думал, что они так это напечатают.

— И по радио тоже передавали, — сообщил ему Том.

— Но я думал, что они напишут главным образом про Дюваля…

— По-честному, — сказал Том, — я ух как тебе завидую. Ни с того ни с сего, даже не предприняв никаких попыток, ты вдруг прибрал к рукам первоклассное дело, тебя рекламируют как героя, и теперь, похоже…

— Да забудь ты об этом, — прервал его Алан. — Это Шэрон Деверо.

— Я знаю, — сказал Том. — Я как раз хотел перейти к ней.

Глаза Шэрон блестели смешинкой.

— В конце-то концов, мистер Льюис, и вы упомянуты в газете. Там совершенно четко сказано: Льюис и Мейтленд.

— И я буду бесконечно признателен за эту крошечку. — Том надел пальто. — Кстати, я еду встретиться с новым клиентом. У него рыбная лавка и, насколько я понял, проблема с арендой. К сожалению, ему некого оставить в лавке, поэтому приходится мне ехать к рыбе. Ты не хочешь съесть на ужин хорошую котлету из трески?

— Спасибо, но не сегодня. — Алан покачал головой. — Я собираюсь пригласить Шэрон.

— Да, — сказал Том. — Я почему-то так и думал.

И когда Алан остался наедине с Шэрон, он заметил:

— Мне надо поработать над аффидевитом. Он должен быть готов, чтобы я мог завтра появиться перед судьей.

— А не могла бы я помочь? — спросила Шэрон. Она улыбнулась ему — ямочка появилась и исчезла. — Я и печатать умею.

— Пошли ко мне, — предложил Алан, взял ее за руку и повел в свой застекленный закоулок.

Глава девятая

Генерал Эдриен Несбитсон

1

Весь кабинет министров, за исключением троих, отсутствовавших в Оттаве, прибыл в аэропорт Аплендс, чтобы проводить премьер-министра и сопровождавших его лиц в Вашингтон. В этом не было ничего необычного. В начале своего правления Джеймс Хоуден дал понять, что ему нравится, когда его провожают и встречают не только один или два министра, а все. И так было принято не только в особых случаях, а всякий раз, как он приезжал в столицу или уезжал из нее.

Среди членов кабинета министров эта процедура была известна под названием «построение». Время от времени министры начинали ворчать, и однажды это дошло до ушей Джеймса Хоудена. Но его позиция, высказанная Брайану Ричардсону, сообщившему о жалобах министров, состояла в том, что он считал это демонстрацией солидарности партии и правительства, и лидер партии согласился с этим. Премьер-министр, правда, ничего не сказал о том, что при этом иногда вспоминает детство.

Многие годы назад Джеймс Хоуден отправился из своей приютской школы в Эдмонтон, за триста пятьдесят миль, чтобы участвовать в письменных экзаменах для поступления в Университет Альберты. Ему дали билет туда и обратно и отправили одного. Три дня спустя, сияя от радости, что он преуспел, чем ему так хотелось поделиться, он вернулся… на пустую железнодорожную станцию, где никто его не встречал. И пришлось ему прошагать с картонным чемоданом три мили до сиротского приюта, постепенно теряя свое восторженное состояние. И с тех пор он воздерживался от того, чтобы начинать или заканчивать путешествие в одиночестве. Вот уж сегодня он не будет одинок. Помимо членов кабинета министров пришли в аэропорт и другие люди, и Джеймс Хоуден, сидя рядом с Маргарет на заднем сиденье «олдсмобиля», оглядел их — начальники штабов армии, флота и воздушных сил в форме и с помощниками, а также мэр Оттавы, несколько председателей правительственных организаций, а позади скромно стоял его превосходительство Филипп Б. Энгроув, посол США. Отдельной группой неизбежно толпились репортеры и фотографы, и с ними стояли Брайан Ричардсон и Милли Фридман.

— Господи помилуй! — прошептала Маргарет. — Можно подумать, что мы едем миссионерами в Китай.

— Я понимаю, — ответил Джеймс. — Все это глупости, но народ ждет такого.

— Не говори ерунды, — мягко сказала Маргарет и дотронулась до его руки. — Ты все это любишь, и нет причины, почему должно быть иначе.

Лимузин, сделав большой полукруг, мягко остановился возле предназначенного для высокопоставленных лиц «Вэнгарда» — фюзеляж его блестел на утреннем солнце, команда Королевских канадских воздушных сил выстроилась вдоль корпуса. Констебль Королевской канадской конной полиции открыл дверцу машины, и Маргарет вышла из нее, следом за ней — Джеймс Хоуден. Военные и полиция взяли под козырек, а премьер-министр приподнял новую серебристо-серую фетровую шляпу, которую Маргарет привезла из своей поездки за покупками в Монреаль. Джеймсу показалось, что стоявшие вокруг чего-то ждут, или, возможно, от холодного резкого ветра, гулявшего по аэропорту, лица у них были такие напряженные. Интересно, подумал он, соблюдена ли секретность, или же если произошла утечка, то нет ли у людей ощущения важности сегодняшней поездки?

Широко улыбаясь, выступил вперед Стюарт Каустон. Улыбчивый Стю, как старший среди министров, будет исполнять обязанности премьера в отсутствие Хоудена.

— Приветствую вас, сэр… и Маргарет, — сказал министр финансов. И, обмениваясь рукопожатиями, добавил: — Как видите, собралась внушительная компания.

— А где же массы? — легкомысленно спросила Маргарет. — Похоже, только этого не хватает.

— Предполагается, что эта поездка секретная, — не задумываясь ответил Каустон, — но мы отправили их в Вашингтон вперед, нарядив в мундиры морской пехоты США. Так что если вы таких увидите, знайте, что это наши. — Он дотронулся до локтя премьер-министра и с серьезным видом спросил: — Поступило ли что-то новое — доказательство или отсутствие такового?

Джеймс Хоуден покачал головой. Объяснения не требовалось: этот вопрос весь мир задавал с тех пор, как сорок восемь часов назад Москва протрубила об уничтожении американской ядерной подводной лодки «Дифайент» в Восточно-Сибирском море. Судя по утверждениям русских, которые Вашингтон опроверг, подводная лодка зашла в территориальные воды Советского Союза. Этот инцидент усилил возраставшее в мире в последние несколько недель напряжение.

— Никакого доказательства не может быть, во всяком случае сейчас, — тихо произнес Хоуден. Встречавшие ждали, пока он возбужденно говорил с Каустоном. — Я считаю, что это рассчитанная провокация; мы должны сдержаться и, как бы нам ни хотелось, не отвечать. Я намерен настаивать на этом в Белом доме, так как нам еще нужно время — потянуть как можно дольше.

— Я согласен, — спокойно произнес Каустон.

— Я принял решение не делать никаких заявлений или протестов, — сказал премьер-министр, — и вы должны понять, что не должно быть ничего, пока мы с Артуром не примем такого решения в Вашингтоне, а в таком случае это будет сделано оттуда. Это ясно?

— Вполне, — сказал Каустон. — Откровенно говоря, я рад, что это придется делать вам с Артуром, а не мне.

Они вернулись к остальным провожавшим, и Джеймс Хоуден начал обмениваться рукопожатиями. А три других члена кабинета министров, которые будут сопровождать Хоудена — Артур Лексингтон, Эдриен Несбитсон и Стайлз Брэккен, министр торговли и коммерции, — следовали за ним.

Эдриен Несбитсон выглядел гораздо более здоровым, подумал Хоуден, чем при их последней встрече. Старый вояка, румяный и хорошо укутанный — в шерстяном шарфе, меховой шапке и теплом пальто, — держался как на параде и явно наслаждался всем происходящим, как любой церемонией. «Надо будет поговорить с ним во время полета», — решил Хоуден. Такой возможности со времени заседания Комитета по обороне не выдалось, и было важно каким-то образом переубедить его. Хотя Несбитсон и не будет напрямую участвовать в разговорах с президентом, в канадской делегации не должно быть заметно разногласий.

Артур Лексингтон шел позади Несбитсона с безразличным видом, как и положено министру внешних сношений, привыкшему к путешествиям по всему свету. Его явно не смущал холод, так как он был в мягкой фетровой шляпе и легком пальто, под которым видна была его обычная бабочка. Брэккена, министра торговли и коммерции, богатого человека с Запада, вошедшего в состав кабинета министров всего два-три месяца назад, включили в делегацию для видимости, поскольку торговля будет, очевидно, главной темой на вашингтонских переговорах.

В ряду членов кабинета министров был и Харви Уоррендер.

— Успешной поездки. — Он держался корректно, без намека на предыдущую стычку. И добавил: — Вам тоже, Маргарет.

— Благодарю, — сказал в ответ премьер-министр. Он произнес это куда менее любезным тоном, чем когда обращался к остальным.

Неожиданно Маргарет спросила:

— У вас не припасено для нас никакой латинской цитаты, Харви?

Глаза Уоррендера перескочили с одной на другого.

— У меня иногда создается впечатление, что мои маленькие гамбиты не по душе вашему супругу.

— Не обращайте внимания, — сказала Маргарет. — Я считаю их забавными.

Министр по иммиграции слегка улыбнулся.

— Возможно, это действительно так: «Vectatio, interque, et mutata regio vigorem dant».

— Я понял, что такое vigorem, — сказал Стюарт Каустон. — А остальное, Харви?

— Это высказывание Сенеки, — ответил Уоррендер. — «Поездки, путешествия и перемена мест придают силы».

— Я полон сил и путешествуя, и сидя дома, — резко произнес Джеймс Хоуден.

Этот обмен репликами надоел ему, и, решительно взяв Маргарет под руку, он повел ее к американскому послу, который, сняв шляпу, шагнул вперед. Остальные, словно повинуясь инстинкту, шагнули назад.

— Энгри, какое неожиданное удовольствие видеть вас здесь! — сказал Хоуден.

— Напротив, господин премьер-министр, это для меня привилегия и честь.

И посол слегка поклонился Маргарет. Филипп Энгроув, седеющий карьерный дипломат, имеющий друзей во многих странах мира, держался так, что протокольная любезность выглядела как личное отношение, а это порой так и было. «Мы слишком часто, — подумал Хоуден, — принимаем любезность всего лишь за внешний лоск». Он заметил, что посол ссутулился больше обычного. Маргарет тоже обратила на это внимание.

— Надеюсь, артрит больше не мучает вас, мистер Энгроув.

— Боюсь, мучает. — Печальная улыбка. — Канадская зима приносит много радостей, миссис Хоуден, но также и страдания для нас, артритиков.

— Ради Бога, не говорите любезностей про нашу зиму! — воскликнула Маргарет. — Мы с мужем оба родились здесь и все равно ее не любим.

— Ну не так уж совсем. — Посол говорил размеренно, его испещренное морщинами лицо было задумчиво. — Я часто думал, миссис Хоуден, что канадцы должны быть благодарны своему климату за стойкость и умение выносить невзгоды, при этом обладая, как правило, большой теплотой.

— Если это так, то еще одно объяснение нашей общности. — И Джеймс Хоуден протянул ему руку. — Насколько я понимаю, вы присоединитесь к нам в Вашингтоне.

Посол кивнул:

— Мой самолет вылетает через несколько минут после вашего. — Они пожали друг другу руки. — Благополучной поездки, сэр, и возвращения с почетом домой.

Джеймс Хоуден и Маргарет повернулись к ожидавшему их самолету, и их сразу окружила пресса. Тут было с десяток парламентских репортеров и репортеров из телеграфных агентств, а также самоуверенный интервьюер с телевидения вместе со съемочной группой. Брайан Ричардсон стоял так, чтобы быть видимым и слышать Хоудена, и премьер-министр улыбнулся ему и дружески кивнул, на что Ричардсон ответил тем же. Они уже обсудили вдвоем, как быть с прессой во время пути, и договорились, что главное официальное заявление — хотя в нем и не будет ничего об основных проблемах — должно быть сделано по прибытии в Вашингтон. Однако Хоуден понимал: надо что-то дать пресс-корпусу Оттавы. И он коротко высказался об отношениях между Канадой и США в обычном банальном стиле. Затем стал ждать вопросов.

Первый вопрос поступил от интервьюера ТВ.

— Ходят слухи, господин премьер-министр, что в этой вашей поездке речь пойдет не только о торговле.

— Что ж, это правда, — сказал, напустив на себя серьезность, Хоуден. — Если будет время, мы с президентом, возможно, поиграем в мяч.

Раздался раскат смеха — Хоуден нашел верную ноту, проявив добродушие и не обидев интервьюера.

— Но помимо спорта, сэр, — и телевизионщик улыбнулся, показав безупречные белые зубы, — разве не было речи о принятии важнейших решений в военной области?

Значит, все-таки была утечка, хотя явно в общих чертах. Да и неудивительно, подумал Хоуден: он слышал однажды, как кто-то сказал, что если секрет знает больше одного человека, то это уже не секрет. Так или иначе, это напоминание, что важную информацию долго не удержать в тайне и после Вашингтона он должен быстро действовать, если хочет держать под контролем объявление главных новостей.

И он стал отвечать, тщательно подбирая слова и помня, что все им сказанное может быть впоследствии процитировано.

— Естественно, тема нашей общей обороны будет обсуждаться в Вашингтоне, как всегда бывает, когда обсуждаются другие темы, касающиеся общих интересов. Но решения по ним — как, конечно, любые решения — будут приниматься в Оттаве при полной осведомленности парламента, а если необходимо, то и с его одобрения.

Присутствующие встретили это слабым взрывом аплодисментов.

— Можете ли вы сказать, мистер Хоуден, — спросил интервьюер ТВ, — будет ли обсуждаться последний инцидент с подлодкой, и если да, то какова будет позиция Канады?

— Я уверен, что будет обсуждаться, — ответил Хоуден, его длинное лицо с горбатым носом было серьезно, — и мы, естественно, разделяем глубокую озабоченность Соединенных Штатов трагической гибелью «Дифайента» и его команды. Но помимо этого в данный момент мне нечего сказать.

— В таком случае, сэр… — начал телевизионщик, но мысль его докончил другой репортер:

— Вы не станете возражать, если кто-то другой выскажется, приятель? Газеты ведь пока еще не ликвидированы, верно?

Шепот согласия прошел по группе прессы, и Джеймс Хоуден внутренне улыбнулся. Он увидел, как покраснел интервьюер, потом кивнул съемочной группе. Эта часть фильма, как подозревал премьер-министр, будет отредактирована позже.

Прервавший интервьюера шустрый журналист средних лет по имени Джордж Хаскинс, работавший в виннипегской газете «Фри пресс», взял теперь слово:

— Господин премьер-министр, я хотел бы задать вопрос не о Вашингтоне, а о позиции правительства в отношении этого человека без родины.

Джеймс Хоуден насупился и озадаченно спросил:

— О чем это вы, Джордж? Повторите-ка.

— Я говорю про этого парня — Анри Дюваля, сэр… про того, который в Ванкувере и которого департамент иммиграции не впускает к нам. Вы можете сказать, почему правительство занимает такую позицию?

Хоуден поймал взгляд Брайана Ричардсона, и лидер партии протиснулся вперед.

— Джентльмены, — сказал Ричардсон, — сейчас, конечно же, не время…

— Черта с два, Брайан! — вспылил репортер Хаскинс. — Это же самая горячая новость в стране.

Кто-то проворчал:

— Из-за телевидения и пропаганды теперь уж и спросить ни о чем нельзя.

— Я отвечу на любой вопрос, на какой смогу ответить, — добродушно вставил Джеймс Хоуден. — Я всегда отвечал, верно ведь?

Хаскинс сказал:

— Да, сэр, вы, конечно, отвечали. Это другие пытаются все заблокировать. — Он обратил гневный взор на Брайана Ричардсона, который с бесстрастным видом посмотрел на него.

— Я только сомневаюсь, — сказал премьер-министр, — как и мистер Ричардсон, в том, что этот вопрос уместен в данном случае.

Он надеялся, что ему удастся отвести вопросы, а если нет, он полагал, придется выкручиваться. Иногда он думал, что полезно иметь пресс-секретаря — как у президента США, — который улаживал бы подобного рода дела. Но он всегда избегал назначать кого-либо из опасения показаться слишком слабым.

Томкинс из торонтской газеты «Стар», мягкий, интеллигентный человек, пользовавшийся большим уважением в столице, вежливо произнес:

— Дело в том, сэр, что большинство из нас, здесь присутствующих, получили телеграммы от своих редакторов с просьбой сообщить свое мнение по поводу Дюваля. Похоже, многие интересуются, что с ним будет.

— Попятно.

Значит, избежать этой темы не удастся. Даже премьер-министр, если он умный, не оставит без внимания такую просьбу. Однако возмутительно было то, что это может отвлечь внимание от его собственной поездки в Вашингтон. Хоуден заметил, как Харви Уоррендер придвинулся ближе, но проигнорировал его, со злостью вспомнив упрямство и тупость этого человека, из-за которой все это и происходило. Он поймал взгляд Ричардсона. Лидер партии, казалось, хотел сказать: «Я предупреждал, что могут быть неприятности, если не держать Уоррендера под контролем». А возможно, Ричардсон уже догадался, что тут что-то кроется, — он для этого достаточно проницателен. Но так или иначе, несмотря на угрозу Харви Уоррендера, которая висела над ним, как нож гильотины, Джеймсу Хоудену придется разбираться с этой ситуацией настолько компетентно, насколько он сумеет. Одно несомненно, рассуждал он: этот инцидент, какое-то время неприятный, принадлежит к тому типу, что через несколько дней наверняка рассосется и забудется. Он заметил, что телевизионная камера снова заработала, — возможно, все-таки сейчас подходящее время убедительно изложить официальную позицию и тем самым заставить умолкнуть критику.

— Хорошо, джентльмены, — бодро заявил премьер-министр, — я вот что должен сказать.

Он увидел нацеленные карандаши, которые тут же заработали.

— Мне донесли, что газеты уделили значительное внимание человеку, чью фамилию мистер Хаскинс только что упомянул. Некоторые статьи, должен прямо сказать, носили сенсационный характер, намеренно опустив определенные факты — факты, которые правительство, ввиду его ответственности, не может игнорировать.

— Не скажете ли вы, что это за факты, сэр? — На сей раз это была монреальская «Газетт».

— Если вы потерпите, я до этого дойду. — В голосе Хоудена появилась резкость. Он терпеть не мог, когда его прерывали, да и не мешало время от времени напоминать этим людям, что они берут интервью не у какого-нибудь младшего министра. — Я как раз собирался сказать, что немало случаев не получают никакой огласки, а тем не менее рассматриваются регулярно департаментом по делам гражданства и иммиграции. И разбираться с такими делами гуманно и по справедливости, но исходя из положений закона не внове ни для правительства, ни для иммиграционных чиновников.

Репортер «Джорнал», Оттава, спросил:

— А этот случай не несколько иного рода, господин премьер-министр? Я имею в виду то, что у человека нет родины, и все прочее.

Джеймс Хоуден спокойно ответил:

— Когда имеешь дело с людьми, мистер Чейз, каждый случай особый. Потому-то — чтобы обеспечить в должной мере справедливость и быть последовательными — мы и имеем Акт об иммиграции, одобренный парламентом и канадским народом. Правительство, как и положено по закону, действует в рамках этого акта, и в данном случае так оно и было. — Он помолчал, давая возможность тем, кто записывал, успеть за его словами, затем продолжил: — Мне неизвестны подробности, но меня заверили, что просьба молодого человека, о котором идет речь, была внимательно рассмотрена и что он — согласно Акту об иммиграции — никак не может быть принят в Канаде.

Молодой репортер, неизвестный Хоудену, спросил:

— А не считаете ли вы, сэр, что бывают случаи, когда соображения человечности важнее формальностей?

Хоуден улыбнулся:

— Вы задаете мне риторический вопрос, вот мой ответ: соображения человечности всегда важны, и данное правительство часто демонстрировало свою заботу о них. Но если ваш вопрос касается именно того дела, о котором идет речь, позвольте повторить: человеческий фактор был принят во внимание, насколько возможно. Однако должен снова напомнить вам, что руки правительства — как и должно быть — связаны обязанностью действовать по закону.

Керк Монро

Сфера Жизни

Глава первая



Лето 1285 года по основанию королевства Аквилонского,

Великое герцогство Райдор, Бритуния.



Сегодня Конан просыпался долго и муторно. Вылезать из-под теплого мехового одеяла решительно не хотелось, по телу разлилась неприятная и совершенно непривычная слабость, голову будто залили расплавленным свинцом, а про вкус во рту лучше вообще не упоминать — мерзость непередаваемая…

«Надо обязательно вспомнить, что вчера произошло, — мысли катились тяжело и гулко, ровно гранитные булыжники под гору. — Сначала мы с Гваем зашли в «Три меча», это совершенно точно… Потом… А что было потом? Вроде бы я отправился в «Синюю розочку». Или все-таки в «Приют странника»? Кажется, подрался с кем-то, но с кем именно не помню… И самое главное — каким образом я оказался дома? Сам дойти не смог бы, это совершенно точно. Привезли? Кто? Гвайнард? Нет, он вроде потерялся сразу после кутежа в «Трех мечах»… Боги, как же мне скверно! Старею, что ли? Тридцать шесть лет — это тебе не восемнадцать, надо быть поосторожнее…»

Грохнула дверь и на пороге комнаты нарисовался Эйнар, возмутительно свежий и бодрый. Киммериец, узрев жизнерадостную эйнаровскую улыбку непроизвольно икнул и к горлу подкатил неприятный скользкий комок.

— Пьянь, — припечатал варвара Эйнар. — Ты хоть помнишь, что вчера вытворял?

— Не особенно… — хрипло отозвался Конан. — Слушай, принеси воды, разведенной вином, а?

— Не дождешься, — бессердечно хихикнул верный друг и соратник. — Вставай, топай в кладовку и хлебай рассол из бочки. Говорят, помогает. Ты хоть знаешь, что полдень недавно отзвонили? Все давным-давно на ногах! Хватит раскисать, обед скоро.

При мысли о варвара едва не вытошнило. Эйнар, скотина такая, запустил в Конана валявшейся на соседней кровати полушкой и мигом нырнул в дверной проем, опасаясь справедливого возмездия, которого впрочем, не последовало — киммериец решил отложить причитающуюся нахалу взбучку на потом.

Для начала следовало одеться. Штаны здесь, нижняя и верхняя рубахи — вот они, безрукавка валяется на полу. Все это прекрасно, но где же сапоги?

Левый сапог обнаружился под кроватью, а куда подевался правый? Конан, превозмогая головную боль, тщательно исследовал комнату, однако пропажу не обнаружил.

Выглянул за порог — так и есть! Сапог валялся в коридоре, сразу у двери.

— У меня что, ноги за минувшую ночь подросли? — вслух озадачился варвар. Обувка неожиданно оказалась безбожно мала. — Постойте… Это не мои сапоги!

Как всякий опытный путешественник киммериец придавал обуви весьма большое значение. Сапоги должны быть сшиты из мягкой продубленной кожи, идеально подходить к ноге по размеру, обязаны быть непромокаемыми, с ровной подошвой без каблука. Еще желательны металлические накладки на носке и пятке. Все минувшие годы Конан заказывал сапоги только у лучших мастеров — последние, конечно, брали за труды большие деньги, но зато варвар всегда был уверен, что покупает хорошую вещь. Испортить ноги кровавыми мозолями во время дальнего пути — самое последнее дело!

Сапоги, которые Конан сейчас держал в руках, тоже были неплохими, но до придирчивых требований киммерийца никак не дотягивали. Кожа жестковата, носок сбит, да и высота голенища совершенно другая — Конан предпочитал, чтобы голенище не достигало колена на полную ладонь, а у этих загадочных сапог оно оказалось совсем коротким. Опять же обнаружился деревянный каблук, каковых Конан не терпел — его собственные сапоги обычно обтягивали ногу подобно кожаному чулку…

— Эйнара убью! — провозгласил киммериец и поморщился от звука собственного голоса. В череп будто раскаленное шило вставили. — Не иначе, его выходки!

Раздражение Конана усилил тот факт, что из левого сапога выпала дохлая мышь. Как она там оказалась даже гадать не пришлось — проклятущий Эйнар всегда являлся большим любителем глупых шуток.

Мысленно сплюнув, киммериец выбросил трупик мышонка в открытое окно и босиком отправился в «Арсенал», как прозвали охотники самую обширную комнату своего дома на Волчьей улице. В общем-то, Арсенал одновременно являлся и общей столовой, и помещением, где проходили маленькие военные советы Ночной Стражи, и хранилищем оружия, живописно развешенного на стенах.

— С утречком, — донельзя мрачный и небритый Гвайнард, восседавший за столом и целомудренно попивающий козье молоко уставился на Конана. — Слушай, ты не брал мои сапоги?

До замутненного вчерашними винными парами разума киммерийца не сразу дошел смысл данной фразы. Конан углядел кувшин со светлым домашним пивом и все помыслы устремились к сему вожделенному сосуду. Первая кружка, вторая… Отлично! Теперь можно жить и действовать!

— Что ты сказал? — варвар устремил на предводителя охотников по-детски невинный взгляд ясных голубых глаз.

— Сапоги пропали, — деревянным голосом отозвался Гвай. — Мои любимые, из бурой замши. Вместо сапог утром обнаружил какие-то жуткие опорки, такие даже распоследнему нищему носить не приличествует…

— Так… — протянул киммериец и побарабанил пальцами по столу. — Эйнар! Бегом сюда! Живо!

Броллайхэн, выкроив на лице озадаченное выражение, выглянул из-за двери, ведущей на кухню. В руках держал влажное льняное полотенце.

— Чего орешь?

— Ты подойди, подойди. Не бойся. Убивать мы тебя не будем, только слегка помучаем.

— Да в чем дело-то? — Эйнар продолжал хранить удивленно-обиженный облик. — Когда ты в меня по утрам подушками кидаешься — я молчу, а стоит…

— Сапоги верни, — задушевно сказал Конан. — Мои и Гвайнарда. Ты припрятал?

— Какие, к демонам сапоги! — тут броллайхэн возмутился уже не на шутку. — Одного приводит — точнее приносит! — домой городская стража, другой является посреди ночи, голося похабные песни на всю улицу, оба выглядят так, будто искупались в винной бочке… А мне и Асгерд, между прочим, пришлось давать взятку капитану кордегардии, чтоб не доносил, куда следует о ваших безобразиях!

— Безобразиях? — Гвай мучительно наморщил лоб. — Каких?

— Безобразных безобразиях! Его милость Конан Канах, извольте видеть, соблагоизволил учинить разгром в заведении госпожи Альдерры, да такой, что хозяйке «Розочки» теперь придется заново вставлять две оконных рамы и покупать новую фарфоровую посуду у кхитайских купцов, а фарфор из Пайкина стоит недешево! Конан, ответь, чем тебе не угодили два наемника из купеческого каравана, пришедшие отдохнуть в «Розочку»? Парни тебе ничего не сделали, а ты зачем-то вышвырнул их в окно!

— Видимо, рожи не понравились, — вздохнул киммериец, начавший припоминать кое-какие подробности вчерашнего вечера. — Сегодня схожу к госпоже Альдерре с извинениями. И расплачусь за ущерб, конечно.

А что Гвай вытворял? Эйнар возвел очи горе:

— Хвала богам, месьор Гвайнард оказался не столь буен. Он всего лишь спустил в «Приюте странника» сорок два золотых аурея, сиречь почти треть нашего прошлого заработка и упился до такой степени, что ближе к ночи мог произнести только два слова: «ы-ы-ы» и «селянки». А когда рухнул под стол, позабыв о прекрасных селянках, его мигом прибрала к рукам городская стража. По счастью капитан знает, что мы любимчики светлейшего герцога, и нарушителя благочиния препроводили не в холодную, а домой. И все равно, пришлось задабривать полусотника десятком шеллинов — очень уж был недоволен. Ты зачем пытался подраться с гвардейцами?

— Не помню, — честно признался Гвайнард.

— В следующий раз… — Арсенал почтила своим вниманием Асгерд, доселе воевавшая на кухне с горшками и сковородами, — в следующий раз все заработанные нами деньги будут храниться у меня. А вы, други любезные, будете получать каждый день по шеллину на сладости. И не медяком больше! Между прочим, я подвергаю свою жизнь не меньшей опасности, чем вы, большие и сильные мужчины с разумом младенца, и мне причитается равная доля заработанного!

— Ну что такое лишние сорок-пятьдесят ауреев? — попытался вяло оправдаться Конан. — У нас куча денег! Только за бруксу из Ронина мы получили куда больше, чем можем потратить за весь год!

— Требуется заказать новые сети из серебряной проволоки, — начала загибать пальцы Асгерд. — Напомнить, в какую сумму обойдется работа мастера Алаша? Стрелы, два посеребренных клинка работы граскаальских двергов, снадобья для ночного зрения у алхимика Гизульфа, я присмотрела в лавке магических принадлежностей несколько очень полезных амулетов, и покупать их надо как можно скорее, чтобы герцогский алхимик не перехватил для своей дурацкой коллекции… Кстати, наш сосед, месьор Харт, с женой и четырьмя детьми живет всего на двести ауреев в год! Тьфу на вас!

Асгерд развернулась и отбыла на кухню, не забыв, как следует хлопнуть дверью.

— М-да, что-то мы вчера увлеклись, — обескуражено проговорил Конан. — Но зато отдохнули на три седмицы вперед. И сапоги еще… Эйнар, ты их точно не брал?

Броллайхэн только покрутил пальцем у виска и отправился вслед за Асгерд, не забыв бросить напоследок:

— Хоть бы котлы помогли почистить, олухи! А то за хозяйством следим только я, Асгерд да госпожа Тюра! В ее возрасте тяжеловато быть домоправительницей!

Эйнар хлопнул дверью не менее громко, оставив бравых охотников в состоянии огорченной растерянности.



* * *



Не стоит даже говорить о том, что таинственно исчезнувшие сапоги так и не обнаружились, а появление в доме двух пар совершенно чужой обуви осталось неразрешенной загадкой.

Настырный Конан, слегка отойдя от чудовищного похмелья, перевернул дом от погреба и подвала до конька крыши, однако ни своих, ни гваевских сапог не обнаружил. Затем варвар извлек из сундука, где хранились вещи, совершенно новую и не разношенную пару, недовольно ворча, обулся, прихватил припрятанный «на черный день» кошелек с золотом, забрал из яслей Гнедого, и отправился в город, разгребать последствия вчерашнего гульбища.

Само собой, первым делом киммериец навестил сапожника, снял мерку и заплатил мастеру вперед — обошлось недешево, тридцать два шеллина пайрогийской чеканки. Засим Конан почтил визитом «Синюю Розочку» — единственный в Райдоре веселый дом, где варвар был частым и весьма щедрым гостем (благо даже по меркам богатых держав наподобие Немедии или Аквилонии охотники на монстров зарабатывали своим ремеслом очень неплохие деньги).

Златоводосая госпожа Альдерра — пухлая, невысокая и томная дама, вошедшая в возраст, когда поэты с куртуазной сдержанностью именуют женскую красоту «увядающей» — встретила Конана на удивление радушно. Кому как не содержательнице дома свиданий понимать маленькие мужские слабости? Киммериец тяжеловесно принес извинения за вчерашнюю не слишком удачную вечеринку, с неудовольствием покосился на плотников и стекольщиков, восстанавливающих ажурные рамы окон главной залы «Розочки» и уверил почтеннейшую матрону, что ничего подобного впредь не повторится.

Хозяйка милостиво сообщила, что все происшедшее — это «глупости» и «всякое в жизни случается», после чего из милейшей тетушки, присматривающей за своими прелестными курочками, превратилась в сущего монстра, рядом с которым все виденные Конаном за последние седмицы арфаксаты, бруксы, мантикоры или вампиры показались бы стайкой невинных ягнят, мирно выпасаемых юными пастушками на залитой солнцем цветущей лужайке.

Звериный оскал «женщины дела и золота» был варвару не слишком приятен, но как человек честный, он согласился, что оплатить причиненный ущерб необходимо. Сколько-сколько? Шесть десятков ауреев? Нет, милостивая госпожа Альдерра, стоимость привозимого из Турана стекла высока, но не настолько же! Фарфор? И это — настоящий кхитайский фарфор? Чепуха! Я бывал в Кхитае несколько лет тому назад и умею различать! Офирская подделка!

Сговорились на тридцати золотых и Конан счел эту сумму немного завышенной, но справедливой.

Осведомился насчет сапог — не забывал ли? И не перепутал ли с чужими (что было невероятно, ибо пара, обнаруженная Конаном с утра на ногу решительно не налезала)? Госпожа Альдерра ответила, что на нее прошлым вечером свалилось множество иных забот и следить за сапогами гостей ей было, мягко говоря, несподручно. Впрочем, никто из других посетителей не жаловался на пропажу.

При сердечном прощании Конан подарил любезной хозяюшке небольшую, но красивую золотую безделушку кофийской работы и с тем отбыл домой, сочтя свой долг выполненным.

Оказывается, вся компания была в сборе, разместившись вокруг стола. Сдвинули в сторону оставшуюся от обеда посуду и зачем-то расстелили большую карту Пограничья и Закатной Бритунии, придавив углы глиняными плошками. Физиономии сумрачные — неужто случилось что-то?

— Явился? — Гвай мельком взглянул на варваpa и снова уткнулся в карту. — Как всегда пропускаешь все самое интересное! Почитай письмо — только что с гонцом доставили!

Асгерд перебросила киммерийцу пергаментный свиток со сломанной печатью в виде окруженной сосновым венком волчьей головы — гильдейский символ Ночной Стражи!

«Приветствую Гвайнарда из Гандерланда!..»

Варвар развернул послание и поморщился. Написано по-немедийски, а этом языке Конан говорил не слишком хорошо, а читал еще хуже.

Однако, у автора депеши была твердая рука и разобрать смысл не составило особого труда.

«С сожалением сообщаю об исчезновении отряда Рульфа Нумалийского. Последнее сообщение от Рульфа пришло в Нумалию в день Середины лета, их дальнейший путь пролегал полуночнее Соленых Озер к баронству Лотар, поскольку именно там сложилось отчаянное положение, о котором я тебе уже писал… Мы находимся слишком далеко и ничем не можем помочь. Высший Совет гильдии просит тебя действовать в соответствии с принятыми уложениями и по возможности известить о результатах. Аайнар из Бельверуса, Хранитель»

Внизу красовался оттиск перстня — дворянский герб в виде распахнувшего крылья сокола, держащего в лапах пучок лучных стрел. Венчала эмблему самая настоящая герцогская корона.

— Ничего не понял, — помотал головой варвар. — Кто такой Рульф, почему он исчез? Что происходит в баронстве Лотар и где оно находится? И почему, в конце концов, нам — никому не известным охотникам из дремучего захолустья! — пишет человек, с короной герцога над гербом?

— А ты что же, думаешь, в гильдию Ночной Стражи входят исключительно бродяги-наемники, безземельные младшие сыновья провинциальных дворян или просто искатели приключений? — усмехнулся Эйнар. — Между прочим, сообществу охотников на монстров около полутора тысяч лет, после падения Кхарии Ночная Стража была почетнейшим дворянским ремеслом. Так что традиции сохранились доселе. Герцог Дайнар является Хранителем Совета гильдии — нечто наподобие канцлера. Он отвечает за сбор сведений о действиях разных отрядов Стражи к Закату от моря Вилайет…

— Хм, а я-то всегда думал, что у охотников нет никаких руководителей, и мы действуем только на свой страх и риск, — воскликнул Конан. — С ума сойти!

— Никто нами не руководит, — поморщился Гвай. — Совет Хранителей гильдии существует для того, чтобы помогать охотничьим ватагам в их работе, при нужде ссужать деньгами и магическими предметами, а заодно собирать новости, представляющие для нас определенный интерес. И последние новости — весьма скверные, скажу я тебе.

— Тогда объясняй, в чем дело!

— Я и пытаюсь… Сядь, не мельтеши. Взгляни на карту. Синими полосами отмечены рубежи Немедии, Пограничья и Бритунии. Дело в том, что к Полуночи от немедийских Соленых озер лежат ничейные земли, часть из которых занята так называемыми «Вольными Баронствами», не подчиняющимися ни одной короне, а часть вообще не заселена людьми — слишком дремучие леса, слишком топкие болота и просто слишком опасные места.

— Опасные? Из-за лихих людей? — Конан отлично знал, что если любому каторжнику Закатного материка удастся сбежать из тюрьмы или с рудников, спокойнее места, чем ничейная земля между Пограничьем и Немедией беглецу не найти. Власти никакой, если не считать вожаков довольно крупных разбойничьих шаек, промышляющих набегами на приграничные области и одно время ставших настоящим бедствием для рубежей крупных держав.

Дело дошло до того, что немедийцы лет десять назад выдвинули на Полночь аж четыре легиона, сумевшие перебить значительную часть разбойного люда, а остальных загнать в болота. Потом король Нимед I распорядился построить лимес, оборонительную линию, в виде длинного — лиг двести! — вала со сторожевыми башнями и крепостями через каждые пять лиг, тем самым надежно перекрыв путь в полуночные владения Трона Дракона. Однако, вольные бароны и хорошо организованные шайки разбойников, частенько напоминавшие эдакие маленькие армии, вовсю продолжали донимать Пограничье и Бритунию, полагая грабеж вполне достойным и прибыльным ремеслом. При столкновениях с регулярным войском они, разумеется, несли потери, но в случае, если перед «вольными отрядами» оказывались беззащитные деревни или городки… Выжженная земля и полнейшее разорение!

— Ничейные земли являются слишком уединенным уголком, — терпеливо объяснил Гвайнард. — Полагаю, люди начнут их осваивать только лет через двести, если не позднее. И уединение это сохраняется столетиями. Выводы сам сделаешь, или подсказать?

— Зачем подсказывать? — хмыкнул Конан. — Природа пустоты не терпит. Где нет человека, там появляются другие твари.

— Всегда знал, что ты у нас умный, — снисходительно улыбнулся Гвай. — Баронство Лотар, о котором идет речь в послании Хранителя, находится у самого края огромного и неисследованного никем лесного массива, тянущегося почти от Соленых озер до Граскааля. Владеет им какой-то беглый немедийский дворянин, нашкодивший на родине и вынужденный бежать от королевского суда. Он выстроил там деревянную крепостишку, нарек ее «замком» и начал благополучно царствовать в новых владениях, принимая под свою руку всех и каждого — от каторжников до беглых крестьян. Пару тысяч человек уже набрал, возможно, и больше. Одна беда — месьор Лотар выбрал далеко не самые лучшие земли для обустройства своего маленького государства, хотя выбирать-то и не приходилось, поскольку самые удобные наделы давным-давно захватили прочие вольные бароны. Железная пуща — местечко странное и недоброе, легенды о ней ходят прескверные, но вплоть до минувшей весны из лесов ничего очень уж страшного кроме хищного зверья не выползало…

— А сейчас?

— Сейчас? Сейчас Лотар стал эдаким заповедником нечистой силы и местные жители убеждены, что во всем виновно некое зло, появившееся в Железном лесу. Сначала я связывал это со Временем Тумана и древней магией Роты-Всадника, истекающей из открывшегося в Кезанкии портала, но потом стало ясно — причина в другом. Слишком уж далеко от Кезанкийских гор расположена Пуща. Дело дошло до того, что барон Лотар обратился за помощью в Совет нашей гильдии — написал письмо в Бельверус. Ночная Стража обязана помогать всем, будь человек государственным преступником или святым. Совет отправил на Полночь самый крупный отряд охотников, предводительствовал над которым Рульф из Нумалии. Они и должны были разобраться, в чем дело.

— И сколько Стражей было в ватаге Рульфа?

— Сорок шесть.

Конан едва не поперхнулся воздухом. Четыре с половиной десятка хорошо обученных профессиональных охотников на монстров — это, знаете ли, изрядная сила. Можно даже сказать — очень серьезная сила, сравнимая если не с тяжелым легионом Аквилонии, то, по крайней мере, со всей гвардией бритунийского короля. Уж коли бравая четверка Гвайнарда умудряется гонять чудовищ, обитающих в Райдорском герцогстве так, что только пух и перья летят, то можно вообразить себе, какими возможностями обладает отряд в целых сорок шесть мечей…

Поверьте — любой, самый закаленный жизненными трудностями вампир, при одной мысли о такой ватаге знатоков вампирьих жизни и смерти немедленно грохнется в обморок, а потом сбежит от греха подальше куда-нибудь в Вендию или Паган, где о Ночной Страже и слыхом не слыхивали!

— Что же, весь отряд Рульфа бесследно исчез по дороге в Лотар? — спросил киммериец.

— Как видишь. Не знаю, по дороге ли, или в самом баронстве, но от Рульфа не поступало никаких донесений уже несколько дней, а он обязан был отправлять соколиной почтой депеши Совету Хранителей ежедневно, дело-то серьезное… Наводит на самые нехорошие размышления, не так ли?

— Согласен, — кивнул варвар. — Постой, это что же получается? Значит, Хранитель приказывает нам отправиться на поиски пропавших людей Рульфа? Нас всего четверо!

— Наш отряд находится ближе всего к Железной пуще и вольному баронству Лотар, — Гвай ткнул пальцем в карту. — Четыре или пять дней конного хода. А сколько нас — не имеет значения, устав гильдии предписывает охотникам оказывать помощь собратьям по ремеслу без оглядок на собственную безопасность.

— Грандиозно… — варвар только развел руками. — Где не справились четыре с лишним десятка самых отчаянных сорвиголов, там победят четверо! Да, стальная логика у этого герцога Дайнара!

— А мы всегда не числом брали, но умением, — фыркнула Асгерд. — В сущности, ничего особенного делать не придется — надо только выяснить, что случилось с Рульфом и его ватагой, поглядеть, какова обстановка в Лотаре и доложить Совету. А уж в Бельверусе будут принимать решение — стоит принимать чрезвычайные меры, или нет.

— То есть? — поднял брови Конан. — Что в понимании Совета является «чрезвычайными мерами»?

— Если появляется серьезная угроза, Совет Хранителей гильдии обязан собрать всех свободных от трудов охотников и отправить на истребление нечисти. В таком случае, к отряду могут присоединиться волшебники Ордена Алого Пламени Равновесия или Золотого Лотоса, обязанные помогать Ночной Страже по старинному уговору… Возможно, придется привлекать и армии государств, поддерживающих с нами союз, хотя такое случалось всего однажды — девятьсот лет назад, когда войско Аквилонии помогало Страже очистить земли, теперь именуемые Боссонией от сохранившихся со времен Кхарийской империи чудовищ и нечистой силы.

— Словом, начинаем собираться, — заявил Гвай. — Берем с собой все возможное снаряжение, и выезжаем завтра поутру. А я пока съезжу в замок герцога — поболтать с месьором Атрогом, может быть, он знает что-либо о событиях в Лотаре…

Верные соратники дружно покивали — если кто и был осведомлен больше всех, так это месьор Охранитель высокой короны, начальник тайной службы Райдора, достойнейший месьор Атрог Гайарнский.



Дул колючий ветер, и Джеймс Хоуден почувствовал, как дрожит Маргарет. «На этом ставим точку, — подумал он. — Следующий вопрос будет последним». Вопрос поступил от хорошо воспитанного Томкинса, который, чуть ли не извиняясь, произнес:

— Лидер оппозиции сегодня утром сделал заявление, сэр. — Репортер полистал гранки, проверяя свои записи, затем продолжил: — Мистер Дейц сказал: «Правительство должно принять решение по делу Дюваля исходя из широкого понимания принципов гуманности, а не упорного следования букве закона. Министр по делам гражданства и иммиграции имеет право — если пожелает им воспользоваться — издать приказ, позволяющий этому несчастному молодому человеку вступить в Канаду в качестве иммигранта».

— У министра нет такой власти, — отрезал Джеймс Хоуден. — Вся власть принадлежит Короне в лице генерал-губернатора. Мистеру Бонару Дейцу это известно, как и всем остальным.

Наступила минутная тишина, затем репортер с наивным видом спросил:

— Но разве генерал-губернатор не совершает всегда то, что вы рекомендуете, сэр, в том числе и нарушения Акта об иммиграции, что, как я понимаю, происходило уже не раз?

Несмотря на кажущуюся мягкость, Томкинс из всего пресс-корпуса Оттавы обладал одним из наиболее острых умов, и Хоуден понял, что попал в ловушку.

— Я всегда считал, что оппозиция возражает против действий правительства по приказу совета, — резко произнес он.

Но это был слабый ответ, и Хоуден это понимал. В поле его зрения попало лицо Брайана Ричардсона, преисполненное гнева, — и не без основания, подумал Хоуден. Дело не только в том, что фокус внимания переместился с важной миссии, с которой они едут в Вашингтон, на это незначительное дело, но он сумел хорошо справиться с вопросами. Он решил постараться выправить ситуацию.

— Мне жаль, судя по ссылке на мистера Дейца, что дело, о котором шла речь, может, пожалуй, стать проблемой между партиями. Я убежден, что так не должно быть. — Он помолчал для большего эффекта, затем убежденно продолжил: — Как я ранее сказал, по ныне действующему закону у нас нет основания впустить этого Дюваля в Канаду, и, как мне сказали, многие другие страны заняли такую же позицию. И я не думаю, что Канада обязана предпринять такой шаг, когда другие страны ничего подобного не сделали. Что же до фактов, как известных, так и мнимых, позвольте снова заверить вас, что они были тщательно изучены департаментом по делам гражданства и иммиграции, прежде чем было принято решение. А теперь, джентльмены, извините, но это все.

Ему хотелось добавить, что газеты должны соблюдать пропорцию в освещении новостей, но он решил этого не делать: пресса, надзирая за всеми и вся, может дико обозлиться, если покритиковать ее. Поэтому, улыбаясь окружающим, а внутренне кипя от злости на Харви Уоррендера, премьер-министр взял Маргарет под руку и направился с ней к ожидавшему их самолету. Аплодисменты и приветствия сторонников сопровождали их.

2

Турбовинтовой самолет «Вэнгард», который правительство держало для официальных полетов, был разделен на три отсека: обычный отсек впереди для сотрудников неминистерского ранга, которых посадили до прибытия премьер-министра; более удобный салон в центре, где сейчас сидели три министра и несколько заместителей; и в хвосте — гостиная с мягкой мебелью пастельных голубых тонов и примыкающая к ней уютная компактная спальня.

Эта часть самолета, предназначавшаяся ранее для королевы и ее супруга, отправлявшихся с государственным визитом, была теперь занята премьер-министром и Маргарет. Стюард, сержант Королевских канадских воздушных сил, помог им пристегнуться в двух глубоких мягких креслах и дипломатично исчез. Снаружи донесся низкий приглушенный рев четырех моторов, взвывших с нарастающим темпом, когда самолет покатил на взлет.

Когда стюард ушел, Джеймс Хоуден резко спросил:

— Неужели было так уж необходимо поощрять Уоррендера в его абсурдном чванстве этими латинскими виршами?

Маргарет спокойно ответила:

— Наверное, не так уж необходимо. Но если хочешь знать, я считала, что ты был необычайно груб, и мне хотелось как-то это сгладить.

— Черт возьми, Маргарет! — Голос его загремел. — У меня было основание нагрубить Харви Уоррендеру.

Его жена осторожно сняла шляпу и положила на столик рядом с креслом. Шляпа, купленная ею в Монреале, была из черного бархата, с вуалеткой. Маргарет ровным тоном произнесла:

* * *

— Будь любезен, не набрасывайся на меня, Джейми. У тебя, возможно, были основания так себя вести, а у меня нет. И как я уже говорила ранее, я не копия под копирку твоих настроений.

— Не в этом дело…