– Да, я знаю, что ты сделала. Я знаю, как ты манипулировала мной и всем театральным клубом, чтобы стать примадонной, как ты всегда мечтала. Вот почему первой под подозрение попала Мария, верно? Потому что ты, по сути, украла у нее главную роль!

Широко распахнутые глаза Саши увлажнились и покраснели. Наверное, она ожидала, что я никогда не узнаю правду.

– И я могу еще много чего рассказать. Ты сделаешь все, что угодно, чтобы стать первой во всем, даже если это будет причинять боль всем вокруг тебя… даже если это будет причинять вред тебе самой! Почему? Какой смысл?

– Потому что я не смогла добиться того единственного, о чем мечтала! – Она зажала рот руками и покачала головой, в уголках глаз проступили морщинки, словно она вот-вот зарыдает. – С четырех лет я тратила кучу времени на тренировки, занимаясь гимнастикой и готовясь выступить на Олимпиаде. Мама уволилась с работы, чтобы тренировать меня. А когда я прошла отбор на чемпионат страны, то была уверена, что получу золотую медаль. Иначе и быть не могло. Я жила только ради этого – только этим и дышала.

А потом я попала в ту ужасную аварию и повредила ногу. Мне пришлось отказаться от всего. Все, во что мы с мамой вложили столько усилий… все оказалось впустую. А потом я просто не знала, что делать, не понимала, кем я хочу стать. Будто я больше не знала, кто я. Ты понятия не имеешь, каково это – потерять все в одно мгновение. Вы все не имеете ни малейшего понятия.

Я вспомнила, как Сашина мама застала нас за игрой в «Fortnite» и спросила ее, как она вообще может тратить время впустую. Теперь я понимала, почему.

– И поэтому… ты решила стать лучшей во всем?

– А ты бы этого не захотела? – выпалила Саша. – До этого я концентрировалась только на одном деле, и посмотри, к чему это привело.

Мое сердце бешено колотилось в груди. Мне хотелось ударить себя за то, что я не догадалась обо всем этом раньше. Мария и Эми упоминали аварию в первый день, когда я предложила Саше сделать саундтрек. Дело было не только в давлении со стороны матери. Она потеряла все, к чему когда-то стремилась. Как я могла этого не увидеть?

Но кое-что это все равно не объясняло.

Прия опередила меня.

– Это не объясняет, почему ты обращаешься со всеми как с грязью.

Раскаяние Саши оказалось мимолетным. Ее лицо снова превратилось в камень.

– Ты что, меня вообще не слушала? Я делала то, что должна. К черту это все. Я сделаю то, что нужно, чтобы выбраться отсюда живой. Чего бы это ни стоило.

Ух. Одно дело – иметь возвышенные цели, даже достойные восхищения, и совсем другое – целенаправленно ломать других людей, чтобы достичь желаемого. Когда я смотрела на нее, в моей крови кипел гнев. Несмотря на боль, которую ей довелось перенести, несмотря на мечты, которых она лишилась, ей было наплевать, кому она причиняет боль, здесь или в реальном мире. Если кто-то из нас и не заслуживал выйти из этой комнаты, так это она.

– Так, теперь ты выслушаешь меня. – Я взглянула на часы, крепко сжимая в руке шприц. Осталось восемь минут. – Мы найдем выход. Вместе.

– Нет… – Саша сделала шаг в мою сторону, но я взмахнула шприцем, и она тут же отступила.

– Слушай. Мы должны воспользоваться этим последним шансом, прежде чем отнимем чью-то жизнь. Мы опробуем мою идею. Или, боже упаси, следующий человек, который бросится на меня, получит порцию яда, и на этом все закончится.

Конечно, я не собиралась этого делать. Но им было необязательно об этом знать.

Как вообще мы могли до такого докатиться?

Всю мою жизнь я погружалась в саундтреки к фильмам, стараясь сделать повседневную жизнь более драматичной. А теперь я стояла и целилась шприцем с ядом в людей, которых когда-то называла друзьями, и сильнее всего хотела вернуться к своей скучной повседневности. Все должно было случиться совсем не так.

Прия неглубоко вдохнула, переводя взгляд то на Сашу, то на меня.

– Так как мы это сделаем?

– Разыграем спектакль, – прошептала я. – Сделаем вид, что делаем кому-то укол. Этот человек упадет на пол, будет биться в конвульсиях и тому подобное, а остальные изобразят испуг, словно все по-настоящему.

Скрестив руки на груди, Саша надменно рассмеялась.

– Это никогда не сработает!

– Тсс, – сказала я. – Не так громко.

Скотт коснулся ноги Прии и жестом попросил ее принести ближайший стул. Она подтащила его.

– Помоги мне встать, – попросил он.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Не собираюсь больше тут сидеть как какой-то бесполезный идиот.

Прия и Диего подхватили Скотта под руки и помогли ему подняться. Он вскрикнул.

– Боже. Черт. – Но он остался стоять. Он прыгал на здоровой ноге, опираясь на стул, как на костыль, держа его под мышкой и не касаясь пола пострадавшей ногой.

– Эй вы. – Саша показала на буфет, стоявший справа от камина. – Это не сработает… – Все остальные тут же зашикали на нее, призывая замолчать. Она понизила голос, но не сильно. – Да ладно вам, они же все равно видят, что мы говорим. Наверняка они понимают, что мы что-то задумали. И они увидят, что ты не нажала на поршень.

– Тот, кто будет это делать, может встать так, чтобы не попасть в поле обозрения камеры, – сказал Диего. – Уверен, они не заметят. Вряд ли там камера с высоким разрешением. Мы проверим пульс после того, как человек перестанет дергаться, чтобы все выглядело убедительно.

Робби по-прежнему сидел на полу, вытирая слезы с лица, но возражать не стал.

– Именно, – сказала я. Прия и Скотт кивнули.

Робби пожевал губами, обдумывая что-то. Наконец, он тоже кивнул и встал.

– Давайте попробуем. Но нужно торопиться.

– Нет! – Саша топнула ногой. – Идиоты! Мы все умрем!

Но никто ее не слушал.

– Так или иначе, мы поймем это до того, как закончится время.

– Ага, – согласился Диего. – Нам нужно вытащить бомбу, чтобы было видно, когда таймер остановится.

Это означало, что нам придется осторожно поднять сложенные друг на друга ящики и вытащить несколько из них, чтобы таймер снова стало видно.

– Давайте, нас не видно на камере. – Робби вместе с остальными подошел к камину.

– А если она взорвется? Получается, не было никакого смысла ее туда запихивать? – Саша продолжала возражать, не обращаясь ни к кому конкретно. – Это не сработает.

– Заткнись! – шепотом прикрикнул на нее Скотт. Остальные просто продолжали ее игнорировать.

– Кто будет изображать смерть? – прошептала Прия, не обращая внимания на Сашу.

Скотт шагнул ко мне, подтаскивая за собой стул.

– Проклятье, – воскликнул он, с упреком взглянув на меня. – Гады, вы с самого начала решили, что это буду я.

Я легонько кивнула и подняла шприц, целясь ему в левое плечо и держа иглу так, чтобы она не попадала в поле обозрения камеры.

– Саша права. Времени мало. Другого выхода нет. У нас нет выбора!

Диего осторожно поднял верхнюю пару ящиков, а Робби вытащил несколько снизу, чтобы бомба опустилась ниже. Теперь таймер был виден.

– Скотт, мне так жаль, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал искренне. – Поверь, мне не хочется это делать…

– Это не сработает. – Саша дернула себя за волосы. – Осталось только пять минут!

– На счет три, – прошептала я Скотту. – Шагни ко мне. Затем падай.

Скотт нахмурился, изображая гнев.

– Ты этого не сделаешь! – а потом шепотом добавил: – Один.

– Давай! – выкрикнул Робби.

– Нет, – крикнул Скотт, хромая ко мне. Прия завизжала и упала на колени рядом с дверью, закрыв глаза.

– Ребята! – крикнула Саша. – Если это не сработает, они не поверят нам, когда мы убьем кого-то по-настоящему. И мы все равно умрем!

Я проигнорировала ее вопли.

– Два.

Я отвела руку назад, словно готовясь вонзить иглу в Скотта, с таким видом, будто боюсь, что он бросится на меня.

– Отойди! – крикнула я. – Не подходи ближе. Саша, нет! – Прежде чем я успела сказать «три», прежде чем Скотт бросился на меня, Саша сама метнулась к Скотту и схватила его за горло. Она застала его врасплох, и он опрокинулся на спину, потянув за собой Сашу, которая не разжимала рук.

Робби бросился к ним – не то чтобы помочь ей, не то чтобы остановить, не знаю, – но споткнулся о стул и упал, заслонив путь остальным. Оскалив зубы, Саша кряхтела, пытаясь прижать Скотта к земле. В нем было почти метр восемьдесят роста, и в обычной ситуации он одолел бы ее, но сейчас ему не хватало кислорода, у него болела нога и, похоже, не хватало сил. Он впился ногтями в запястья Саши, выпучив глаза. Его лицо начало приобретать фиолетовый оттенок, и в его горле что-то хрипело и клокотало, когда он пытался вдохнуть.

В моей памяти снова всплыла смерть Мэгги. Ее багрово-синее лицо. Клокочущий звук в ее горле. Все происходило словно в замедленной съемке.

А потом все будто бы случилось в одно мгновение. Диего и Прия перепрыгнули через растянувшегося на полу Робби и оттащили Сашу от Скотта.

– Что ты творишь? – Поднявшись на колени, Робби встряхнул Сашу за плечи. – У нас был план! Возможно, у нас был шанс!

– Он ни за что бы не сработал! – прокричала Саша. – Разве вам не ясно?

Робби выпустил ее и отступил назад.

– Возможно, у нас получилось бы. Как они могли проверить, умер ли Скотт на самом деле?

– С каких пор ты готов идти на такие риски? – выкрикнула она, пока Диего помогал Скотту сесть. – Мы могли бы просто убить его, и все! Какого дьявола ты теперь на их стороне?

– Потому что я еще не чудовище! – крикнул Робби.

Саша побледнела, ее глаза расширились.

– А я, значит, чудовище? – Ее голос дрожал и срывался. Молчание Робби было красноречивым. Он стоял на месте, качая головой, словно внезапно осознал, что совсем ее не знает. В глазах Саши стояли слезы. – Ты считаешь, что я чудовище.

– Так и есть! – хором выкрикнули Прия и Диего.

– Ты чертово чудовище, – хрипло сказал Скотт, растирая горло. – Ты с самого начала решила убить меня.

– И меня, – добавила Прия.

Диего покачал головой:

– И меня.

Саша сжала голову руками.

– Я только хотела выбраться отсюда живой.

У меня сжалось сердце. Несмотря ни на что, мне было ее почти жалко. Она наконец начала осознавать, сколько ужасных поступков совершила, но этого было недостаточно – и слишком поздно.

– Ты только о себе и думаешь, – сказала Прия. – Это тебе следовало бы умереть. Ты ненормальная. Всегда была.

– Нет… – начала было Саша.

– Ты всегда плохо обращалась со мной. Ты выложила то видео, чтобы все увидели, как я упала, – увидели самый унизительный момент моей жизни!

– И ты шантажировала меня худшими угрозами, которые только можно придумать, – сказал Скотт.

– Ты пыталась подставить меня при каждом удобном случае, – добавил Диего.

– И манипулировала мной, – сказала я. – Ты хоть когда-нибудь хотела стать моей подругой? Или просто использовала меня все это время – и за глаза смеялась надо мной?

– Да ладно вам. – Саша скрестила руки. По ее щеке скатилась слеза.

– Нет, не «ладно»! – крикнула я. – Ты издеваешься над другими. Ты хоть знаешь, что моя старшая сестра покончила с собой из-за того, что над ней издевались в школе?

Мэгги. Ее багровое лицо. Клокотанье в ее горле. Пустые баночки из-под таблеток.

Чувство абсолютной беспомощности, которое словно высасывало воздух из моих легких.

Я вспомнила, как сидела в комнате Мэгги после того, как диспетчер службы спасения успокоил меня и объяснил, что нужно повернуть Мэгги на бок. Я склонилась над ней, всмотрелась в ее лицо, я видела, как жизнь покидает ее. И я ничего не могла сделать. Я не могла ее спасти. Я оказалась недостаточно хорошей сестрой, чтобы ее спасти.

– Она не двигается, – сказала я диспетчеру. – Пожалуйста. Что мне делать?

– Просто оставайся на связи, ладно? «Скорая» уже едет. Помощь в пути. Ты просто… – Ее голос слился с фоном, когда я увидела открытый ноутбук, стоявший на столе Мэгги. Осторожно, чтобы он не упал ей на живот, я вытянула руку и схватила его. Она просматривала свой фейсбук.

Я почувствовала, как стынет сердце, когда прочитала первый комментарий – от девушки по имени Наташа Джейн: «Поверить не могу, что тебя вообще взяли в старшую школу Брюстера. По-моему, ты просто зря занимаешь там место».

Комментарий к ссылке на что-то о политике, которую она репостнула: «БОЖЕ, посмотри на себя, как ты стараешься казаться умной. Фейк!»

Комментарий к ссылке на советы по макияжу, которой она поделилась: «Жаль, что твое уродское лицо ничем не исправить».

Фото в комментарии к одному из селфи Мэгги – лицо Мэгги приставлено к туловищу старого толстяка без рубашки.

Еще один, отдельный комментарий: «По-моему, тебе проще себя убить».

У меня внутри все переворачивалось, когда я читала полные ненависти сообщения, которыми была заполнена ее лента. Их писала одна и та же девушка – одно за другим. Иногда ее поддерживали – некоторые люди соглашались с ней, лайкали ее комментарии, подбадривали ее. Но в основном писала Наташа. Я промотала ленту на несколько месяцев назад, но так и не смогла найти момент, когда все это началось. Похоже, так продолжалось уже довольно давно. В мою ленту это никогда не попадало – наверное, Мэгги заблокировала меня, чтобы я не видела ее ленту. Но почему она не заблокировала Наташу или тех, кто ей подпевал?

Наверное, именно поэтому она была так мрачна в последнее месяцы. Я думала, она слишком занята, чтобы проводить время со мной. Думала, что она не хочет иметь ничего общего с нами – со своей семьей. Но на самом деле над ней издевались. Ей было больно. А я не знала. Почему она вообще ничего не сказала? Я могла бы по-дружески помочь ей. Мама с папой бы помогли. Почему она скрывала это от нас?

– Прости, прости, прости… – всхлипывала я, обнимая ее безжизненное тело. Вблизи послышался вой сирен.

Но я так и не смогла утешить ее. Я никогда не смогу забрать обратно те слова, которые ей говорили эти девушки. Я никогда не смогу ей помочь.

Ее больше нет.

А теперь передо мной стояла Саша и смотрела на шприц, который я сжимала в руке. Саша, которая издевалась над Прией, шантажировала Скотта, пыталась подставить Диего, манипулировала мной, высмеивала множество других людей. Ее глаза расширились, когда она услышала мое признание, но она промолчала.

– Какая-то девушка никак не хотела оставить ее в покое, – сказала я. – Она издевалась над ней, писала комментарии в фейсбуке – совсем как ты издевалась над Прией. Только Мэгги… психолог потом объяснил, что у нее были признаки депрессии. Тогда мы этого не увидели. Упустили. Но она была слишком больна, когда все это на нее навалилось. Она не смогла остановиться, когда решила, что смерть – единственный выход.

Саша шумно фыркнула.

– Ну, она сама виновата.

– Нет, совсем нет! Она была больна!.. – Я сорвалась на крик, голос дрожал, в него прорывались годы подавленного гнева на ту сволочь, что мучила Мэгги. Робби с отвисшей челюстью смотрел на меня, широко открыв глаза.

Но я уже не могла остановиться.

– Она не могла просто взять и выйти из депрессии. А если бы ей не казалось, что весь мир против нее, может, она смогла бы попросить о помощи. Но таким как ты наплевать, что они делают больно другим. Вы беспокоитесь только о том, чтобы выглядеть идеально, чтобы чувствовать себя лучше других. Как сегодня – тебя волнует только собственное спасение. Ты жестокая, эгоистичная сволочь. Совсем как твоя сестра.

Саша растерянно поморщилась.

– Погоди, что? Моя сестра?

– Это твоя сестра издевалась над Мэгги, не так ли? Я заметила, какое у тебя было лицо, когда ты увидела подушку Мэгги с вышитым на ней именем. Ты узнала это имя… потому что это твоя сестра затравила ее до смерти. Наташа Джейн. Нэт, так? – Я догадалась, когда Мария упомянула имя Нэт в библиотеке. – Наташа и Саша. – Я хмыкнула. – Миленько, да?

Робби побледнел как полотно.

– Черт побери, Саша. Это же она о тебе.

Что? Я почувствовала, как волосы у меня встают дыбом. Сашино лицо исказила гримаса, но она не сказала ни слова.

Нет. Это невозможно.

– Ты о чем? – Я смотрела куда-то между ними, ожидая, что кто-то из них скажет хоть слово. Но они молчали. Саша, сжавшись, качала головой, глядя на Робби. Он взглянул на нее, словно она была случайным прохожим, который к нему зачем-то прицепился.

– Что ты, блин, имеешь в виду? – настойчиво спросила я.

Саша схватилась за горло, словно почувствовала, будто ее вот-вот стошнит.

– Робби, пожалуйста.

Но Робби заговорил:

– После того, как Саша сломала ногу, она переименовала свою страницу в фейсбуке. Она изменила имя на Наташа Джейн, когда была в восьмом классе. Это ее полное имя. А потом, через несколько месяцев, она временно удалила аккаунт.

У Прии отвисла челюсть, когда она наконец поняла, что к чему. Я застыла на месте, не в силах пошевелиться, не в силах поверить в услышанное. Саша убила мою сестру? Это была она?

– Я… я не понимаю, – сказала я. – Мне показалось, Нэт – твоя сестра.

– Натали. Ее зовут Натали. – Слеза скатилась по щеке Саши, оставляя за собой блестящую полоску. – Нас всегда бесило, что наши имена настолько похожи. Натали и Наташа. Так что она представлялась как Нэт, а я – как Саша. Но я не хотела, чтобы мои бывшие товарищи по команде, по занятиям гимнастикой, могли найти меня после несчастного случая. Я так злилась… я была в шоке… так что я удалила их из друзей и изменила имя в профиле.

Я уже многое знала о поступках Саши, и все же она оказалась хуже, чем я могла себе представить.

– Ты… ты убила мою сестру, – произнесла я. – Меня трясло. – Ты мучила ее. Издевалась над ней. Заставила ее думать, что другого выхода нет.

– Прости, – сказала Саша. – Мне так жаль. Я не знала, что это была твоя сестра, – пока не увидела подушку на ее кровати. Раньше мне и в голову не приходило. В Сети она не писала полное имя.

Я вспомнила. Это потому, что она не хотела, чтобы родители могли найти наши профили.

– Откуда… откуда, черт побери, ты вообще ее знаешь?

Саша вытерла глаза.

– Мы встретились на одной вечеринке у Нэт, на выходных, когда моих родителей не было в городе. Я училась в восьмом классе. Я еще носила гипс, и у меня было мало знакомых, но я… я хотела вписаться в компанию. Так что я… я… – Ее голос сорвался, но я уже понимала, к чему она ведет.

– Ты дразнила ее. Чтобы выглядеть круто, хотя была всего лишь восьмиклассницей.

Она кивнула.

– А потом, по какой-то странной причине, она приняла мою заявку в друзья в фейсбуке. Мне показалось, будто она нарывается.

– Чушь! – крикнула я ей. – Ты чертова сволочь.

Саша знала, что ее издевательства привели к смерти девушки, – и все равно продолжала издеваться над Прией.

– Нет, – сказала она. – Мне жаль, мне правда так жаль…

– Вовсе нет, – возразила я. – Если бы тебе было жаль, ты бы не стала так обращаться с Прией. Но ты стала хитрее, верно? Стала оскорблять ее теми двусмысленными комплиментами. Высмеивать ее, когда тебе казалось, что вас никто не подслушивает. Но ты издевалась над ней… и ты знала. Ты знала, какими ужасающими бывают последствия травли, и все равно не остановилась!

– Прия… – Саша сложила руки, словно в молитве. – Мне жаль. Правда. Прости меня за все… – но Прия лишь скрестила руки и покачала головой.

– Ты действительно искренне это говоришь? – спросил Робби, и в его взгляде мелькнула боль. – Или только потому, что боишься умереть?

Лицо Саши исказила гримаса. Она словно потеряла дар речи. Даже лучший друг обратился против нее.

– Ни за что не поверю, – сказал Скотт.

– Так сделайте уже это кто-нибудь! – выкрикнула Прия, поглядывая на таймер. – У нас осталось меньше двух минут.

Покачав головой, Саша отступила к кирпичной стенке камина, на шаг дальше от нас – на шаг ближе к бомбе. Ей некуда было деваться.

– Нет… пожалуйста… Простите меня…

Но за что именно? У нее было предостаточно поводов просить прощения. Красные цифры на таймере мигали за ее спиной. Осталась минута пятьдесят семь секунд. Пятьдесят шесть. Пятьдесят пять.

Но никто не пытался ее защитить. Даже Робби.

– Рыжая, я сделаю это, – хрипло сказал Скотт. Он протянул мне руку. – Помоги мне встать. Я сделаю это. Не буду заставлять тебя убить подругу.

– Черт, черт, черт… – Робби скорчился на полу рядом с нами, закрыв лицо руками.

Помедлив несколько секунд, я взяла Скотта за руку, помогла ему встать, позволив опереться рукой мне на плечо, а затем отвела его на другой конец комнаты.

– Она мне не подруга. Больше не подруга.

Я проглотила желчь, подступившую к горлу, и крепко сжала губы, борясь с тошнотой. Минута тридцать восемь. Тридцать семь. Тридцать шесть.

– Дальше я сам, Рыжая, – сказал Скотт. Я отпустила его и отступила назад, а он захромал к Саше. Пот капал с его лица, на лбу засохла полоска крови, но он уверенно двигался вперед.

Саша сдавленно вскрикнула, ее взгляд метался.

– Робби, пожалуйста! Не подпускай его ко мне! – Но Робби не встал, чтобы остановить его. Внезапно рядом со мной оказался Диего. Он взял меня за руку.

Не медля ни секунды, не давая себе шанса передумать, Скотт толкнул Сашу к стене и занес шприц, прижал иглу к ее обнаженной руке, не давая ей пошевелиться. Большой палец лег на поршень. Саша хрипло вскрикнула.

– Пожалуйста! Не надо!

Минута двадцать семь. Двадцать шесть. Почему-то мне захотелось уткнуться лицом в грудь Диего. Но я должна была это увидеть. Я должна увидеть, как все закончится. Минута двадцать. Девятнадцать. Восемнадцать.

– Скотт! Давай же! – крикнула Прия.

– Нет! – выкрикнула Саша. Она сжалась от страха. Скотт по-прежнему прижимал иглу к ее коже, и Саша не могла вывернуться. Она прижалась спиной к кирпичной стене так сильно, словно пыталась просочиться сквозь нее.

Поморщившись, Скотт зажмурился. Он не был убийцей. Но был готов стать им, чтобы спасти нас всех. Что-то крикнув, он вонзил шприц в руку Саши, игла исчезла из вида, и Саша вскрикнула, когда он нажал на поршень.

В комнате воцарилась тишина. Скотт открыл глаза. На его лице застыло потрясение. По руке Саши текла жидкость. Мы все смотрели на нее. Всхлипнув, Саша сползла по стене – ноги отказались ее держать.

– Ты сделал ей укол? – спросил Диего.

– Конечно. – Скотт осмотрел шприц и заметил, что жидкость попала ему на пальцы.

– Ай! – Он отбросил шприц и принялся в панике вытирать руки о футболку. Диего подбежал к столу, схватил салфетку и через нее взял шприц. Он повертел его в руке, нахмурившись, и покачал головой. Наконец, он через салфетку нажал на кончик иглы, выдохнул и удивленно охнул.

– В чем дело? – спросила я.

– Складная игла. – Он улыбнулся. – Это ненастоящий шприц.

– Вот же черт. – Робби провел рукой по волосам. – Я готов был поклясться, что он настоящий.

Я обняла Диего.

– Ненастоящий, ненастоящий. Это все не по-настоящему. – Прия подбежала к нам и присоединилась к всеобщим объятиям. Мы смеялись и плакали от облегчения.

Скотт поднял запачканную в жидкости руку, держа ее подальше от себя, словно она была заразной, но улыбался до ушей.

– Слава богу. – Потом он поморщился от боли и опустился на ковер. – Ну и ненормальный придумал этот розыгрыш.

– Все позади, – сказала Прия. – Все позади. – Мы расцепили руки и отошли от Диего, чтобы обняться друг с другом.

Робби забрал у Диего шприц и осмотрел иглу.

– Слушайте, а я вот не понимаю. Откуда нам знать, что внутри шприца на самом деле не яд?

– Это точно имитация, – согласилась я. – Он ненастоящий. Все позади. – Я обняла его, но он не ответил на объятия – он не выпустил шприц из руки и продолжал его рассматривать, держа у меня за спиной.

Диего наклонился к бомбе. Красный свет, исходящий от таймера, подсвечивал камин изнутри.

– Эй, ребята. Таймер не остановился. – У меня внутри все сжалось. О нет. Это должно было закончиться. Мы выжили и заслужили возможность уйти отсюда.

– Сколько времени осталось? – спросила Прия.

– Пятьдесят восемь секунд.

– А если шприц сломался или что-то вроде того? – спросил Робби.

– Шприцы не так устроены, – сказала я. – Иголка не может просто так вдавиться в корпус. Он ненастоящий.

– Не уверен. – Робби покачал головой. – Не хочу, чтобы меня разорвало на кусочки из-за дефектного шприца.

– О, верно. – Саша поднялась на ноги, пошатываясь от потрясения после того, как едва не оказалась жертвой смертельного яда. – Но вы готовы были дать мне умереть. – Она шагнула к столу за салфеткой.

– Погоди, ты о чем? – спросила я у Робби.

– Что, если нам все равно нужно кого-то убить? – ответил он.

– Нет! – выкрикнула я. – Это все не взаправду. Разве не видишь? – Я выхватила у Робби шприц, сжала его в пальцах, словно демонстрировала улику в зале суда. – Он ненастоящий. Все позади. Мы все выйдем отсюда живыми. Таймер остановится, и ничего не случится. Это не по-настоящему.

– Все на самом деле, все! – возразила Саша, которая так усердно оттирала кожу салфеткой, что та уже покраснела. – Мне нужно в больницу. – Красный таймер мигал. Тридцать девять. Тридцать восемь. Тридцать семь. – Обратный отсчет идет. Кто-то должен умереть. Но это буду не я.

Она отбросила салфетку и метнулась к стулу, который незадолго до этого разломал Робби. Она дернула за одну из ножек стула. Та держалась лишь на паре щепок и легко отделилась.

– Подожди! – Прия подошла к буфету с камерой и помахала руками над головой. – Отключите бомбу! Яд не сработал!

Саша замахнулась ножкой стула, словно бейсбольной битой.

– Нет, стой! – выкрикнула я, подняв руки. – Саша, это все неправда.

– Да заткнись ты, – крикнула она, дрожа всем телом – от страха или от ярости? – Мы же точно не знаем, что шприц и правда не сработал? Может, яд медленно убивает меня? Думаешь, ты во всем права, ты такая великолепная и могущественная – хренова спасительница. – Она покосилась на бомбу. – Знаешь что? Я не собираюсь тут подыхать. Ни из-за тебя. Ни из-за остальных.

Вс. С. СОЛОВЬЕВЪ

Двадцать. Девятнадцать. Восемнадцать.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

– Ты не умрешь! – выкрикнул Диего. Но Саша не слушала его. Она смотрела на меня взглядом бешеного животного. Я раскрыла правду о ней. О ее зависимости. О том, как она манипулировала другими. О ее лжи. О том, как она довела другого человека до самоубийства. Теперь все знали, что она далека от совершенства. И в этом была виновата я.

Тринадцать. Двенадцать. Одиннадцать.

Одно изъ лучшихъ воспоминаній моего дѣтства — воскресенье Начать съ того, что въ этотъ день я не долженъ былъ рано вставать и садиться за повтореніе уроковъ, очень часто плохо приготовленныхъ съ вечера. Я могъ подремать лишній часъ-другой, и въ этой утренней дремотѣ являлись всегда такія радужныя и блаженныя видѣнія.

Потомъ мало-по-малу видѣнія эти блѣднѣли, все больше и больше перепутываясь съ окружавшей обстановкой и, наконецъ, совсѣмъ переходили въ дѣйствительность. Я раскрывалъ глаза, выглядывалъ изъ-за полога моей кровати, вспоминалъ, что сегодня воскресенье — и радостное, широкое чувство наполняло меня.

Не раздумывая ни секунды, Саша бросилась на меня, замахнувшись ножкой стула. Я отшатнулась, отступая, но, прежде чем кто-то успел ей помешать, она изо всех сил нанесла удар. Я попыталась увернуться, но наткнулась на стол, и палка врезалась в мое левое плечо. Боль пронзила руку, и по ней заструилась кровь – острый обломанный конец рассек кожу. Я вскрикнула, споткнулась и упала на осколки стекла. Один из них порезал мою ладонь. Казалось, будто все тело горит.

Я снова скрывался за занавѣской и наблюдалъ: наша крѣпостная няня, Анна Тимофеевна, только что вынула изъ кровати моего младшаго брата и съ хорошо знакомымъ мнѣ хохлацкимъ ворчаніемъ (она была изъ Малороссіи) натягивала чулки на его маленькія толстыя ноги. Онъ барахтался, брыкался, и, очевидно, никакъ не могъ совсѣмъ разгуляться; большіе сѣрые глаза его то раскрывались во всю ширину, то опять смыкались; выраженіе круглой какъ шарикъ мордочки было самое уморительное.

Боже. Она сейчас меня убьет.

Хорошенькая нянина дочка, Ариша, въ дальнемъ углу нашей большой дѣтской, умывала черненькую, худенькую сестру мою; а другая сестра, толстая, бѣлая, румяная дѣвочка, стояла уже совсѣмъ готовая, въ пышно накрахмаленныхъ юбкахъ, въ нарядномъ платьѣ, и тщательно и кокетливо причесывала передъ зеркаломъ свои бѣлокурые волосы.

Страх сдавил мне горло. Я попыталась отползти назад, не обращая внимания на крики, не обращая внимания на боль, которая пронзила ладонь, когда я оперлась на руку. Я думала только об одном: оказаться подальше от Саши. Она замахнулась для очередного удара, явно целясь мне в голову. Но тут Прия бросилась к нам и врезалась в Сашу сзади, оттолкнув ее.

Насмотрѣвшись на все это и чувствуя съ каждой секундой возроставшій приливъ радости и любви ко всѣмъ и ко всему, я вскакивалъ съ кровати, не дожидаясь няни начиналъ самъ поспѣшно одѣваться, переговариваясь и пересмѣиваясь съ сестрами и братомъ.

Ничуть не растеряв решимости, Саша быстро восстановила равновесие. Ее лицо исказила ярость. Она замахнулась, целясь в Прию.

Но того, что случилось дальше, я не смогла бы предугадать никогда.

Вотъ и я готовъ, и спѣшу въ столовую, гдѣ за чаемъ, очевидно уже давно, сидятъ отецъ и мать. Крѣпко и громко цѣлую я бѣлую и нѣжную руку отца. Спокойный взглядъ его ясныхъ голубыхъ глазъ нѣсколько сдерживаетъ мою рѣзвость, но на губахъ его я подмѣчаю добродушную улыбку. Онъ слегка хлопаетъ меня по плечу, а потомъ поднимается съ кресла и надѣваетъ очки: признакъ, что сейчасъ выйдетъ изъ дому.

Когда Саша наклонилась вперед, чтобы в очередной раз взмахнуть ножкой стула, Прия подобрала с пола попавшийся под руку осколок стекла. И Сашины губы сложились в удивленное «О!», когда осколок вонзился ей в живот.

Я подбѣгаю къ матери и начинаю цѣловать ее въ руки, губы, глаза; она говоритъ что-то о томъ, что я растреплю ее и сомну, но въ то же время сама крѣпко обнимаетъ меня и цѣлуетъ. Я замѣчаю на блестящихъ черныхъ волосахъ ея нарядную наколку, замѣчаю ея шелковое, стального цвѣта, въ розовыхъ букетахъ платье и накинутую поверхъ него мѣховую мантилью.

— Что это, какъ дѣти запаздываютъ, вѣдь, ужъ пора бы вамъ и ѣхать! — обращается къ матери отецъ, беретъ шляпу и уходитъ.

Мы быстро выпиваемъ свой чай, молоко, съѣдаемъ булки и бѣжимъ вслѣдъ за матерью въ переднюю.

Осталось 5 секунд

Та же няня Анна, та же Ариша и лакей Николай, въ сѣрой ливреѣ съ собачьимъ воротникомъ, закутываютъ насъ въ зимніе кафтанчики и салопчики. Какъ-то особенно весело распахиваются двери; себя не помня мы слетаемъ съ лѣстницы.

У подъѣзда дожидается наша просторная низенькая карета, внутри обитая яркожелтымъ бархатомъ, съ козелъ которой, ласково ухмыляясь и подмигивая, глядитъ на насъ, и въ особенности на меня, другой Николай, нашъ кучеръ, закадычный мой другъ и пріятель. Я отвѣчаю ему такими же улыбками и подмигиваніями, и въ то время какъ усаживаются мать и сестры, въ то время какъ лакей на рукахъ подноситъ къ каретѣ маленькаго брата, я сосредоточиваю все свое вниманіе на лошадяхъ: на Копчикѣ и Пайкѣ, изъ которыхъ послѣдній, несмотря на свое прозвище, ведетъ себя не особенно прилично. Онъ все какъ-то дергаетъ и то силится приподняться на дабы, то тянется укусить за ухо товарища.

Все смотрели, как по алому платью Саши вокруг раны расплывается темно-красный цветок. Она выронила ножку стула, переводя потрясенный взгляд с Прии на осколок стекла, торчащий из ее живота. Нет. Нет. Этого не могло случиться. Этого не должно было произойти.

— Шалишь! — отрываясь отъ перемигиванія со мною, грознымъ голосомъ восклицаетъ Николай и бьетъ его возжею.

И в этот момент таймер дошел до нуля. Ничего не случилось. Потому что ничего и не могло случиться. Бомба была ненастоящей.

Пайка успокоивается, лакей подсаживаетъ меня въ карету, захлопываетъ дверцы и, подобравъ полы своей длинной ливреи, вскакиваетъ на козлы. Слышится веселый скрипъ колесъ по твердому снѣгу, лошади трогаются — мы ѣдемъ въ церковь.

Прия наконец выпустила осколок стекла и отступила назад, на ее лице застыло потрясение, словно она не могла поверить в то, что совершила. Она не могла отвести взгляд своих широко открытых глаз от пятна крови, которое расплывалось по животу Саши.

Обѣдня уже началась. Отецъ, пріѣхавшій гораздо раньше насъ, стоитъ на своемъ обычномъ мѣстѣ у клироса; на лицѣ его благоговѣйное вниманіе, время отъ времени онъ закрываетъ глаза и медленно крестится. Сначала я стараюсь подражать ему, тоже вслѣдъ за нимъ закрываю глаза и крещусь, повторяю про себя то, что говорится и поется.

– Мне пришлось это сделать. У меня не было выбора. Она собиралась убить Эмбер.

Но скоро вниманіе мое начинаетъ развлекаться, слова священнослужителей и хора исчезаютъ, не достигая моего слуха; я разглядываю знакомые лики иконостаса, потомъ переношу свои наблюденія на окружающихъ меня, по преимуществу дамъ и дѣтей, и стараюсь угадать, что въ эту минуту думаетъ вотъ этотъ прилизанный, затянутый въ гимназическій мундиръ мальчикъ, вотъ эта завитая нарядная дѣвочка, которая то и дѣло смотритъ на кончики своихъ свѣтлосѣрыхъ ботинокъ, вотъ эта толстая дама, занявшая своимъ кринолиномъ чуть не квадратную сажень. Наконецъ, я обращаю вниманіе на стоящаго передо мною младшаго брата и начинаю дуть ему въ маковку. Онъ оборачивается ко мнѣ, улыбается, а потомъ вдругъ опускается на колѣни на коврикъ. Но я хорошо вижу, что онъ всталъ вовсе не на колѣни, не для того, чтобы молиться, а присѣлъ отъ усталости и черезъ минуту даже покачнулся и совсѣмъ задремалъ. Я тихонько подталкиваю его сзади, онъ вскакиваетъ и начинаетъ креститься. Я стараюсь снова сосредоточить все вниманіе на службѣ и въ то же время чувствую въ ногахъ и во всемъ тѣлѣ не то усталость, не то томленіе, хочется походить, немного размяться; кажется, что обѣдня какъ-то особенно на этотъ разъ тянется. Я опять отвлекаюсь, ухожу въ свои мысли, а мысли перескакиваютъ съ одного предмета на другой, перегоняютъ другъ друга, мелькаютъ отрывочно, безпорядочно. Я едва поспѣваю за этой бѣготней ихъ, совсѣмъ ужъ не сознаю окружающаго, и только прикосновеніе матери заставляетъ меня очнуться.

Я сжала ладонью руку, на которую пришелся удар. Она распухла и покраснела, из глубокого пореза струилась кровь, но рука слушалась.

«Благочестивѣйшаго, самодержавнѣйшаго…» раздается по церкви. Томленья и усталости какъ не бывало. Бодро и радостно прикладываюсь я ко кресту и выхожу вслѣдъ за своими.

– Боже правый, – прохрипел Робби.

Мы отправляемся къ дѣдушкѣ и бабушкѣ.

Саша дрожащими пальцами осторожно дотронулась до осколка и вздрогнула от боли.

Много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ; я совсѣмъ позабылъ многія мѣстности, многіе дома, гдѣ проводилъ и веселыя и скучныя минуты своей жизни; но каждый малѣйшій завитокъ на обояхъ дѣдушкина дома, каждый узоръ тюлевыхъ занавѣсокъ на его окнахъ, мнѣ памятны.

– Что… что мне делать? Пожалуйста, скажите, что мне делать? – Прежде чем кто-то успел ответить, у нее подогнулись колени. Робби поймал ее, не дав упасть, и аккуратно уложил на спину. Из раны толчками лилась кровь, и Робби потянулся к осколку.

Это былъ такой домъ, какихъ теперь мнѣ ужъ никогда не приходится видѣть. Онъ былъ далеко не обширенъ и крайне простъ въ своемъ убранствѣ. Вся прелесть его заключалась, главнымъ образомъ, въ необыкновенной чистотѣ и какомъ-то странномъ, никогда потомъ не слыханномъ мною, ароматѣ, носившемся по всѣмъ его комнатамъ.

– Не трогай! – Я бросилась к нему, стараясь не порезаться о валяющиеся на полу осколки стекла, и опустилась на колени рядом с Робби. – Если сдвинешь его, она потеряет больше крови. – Я посмотрела на Диего. – Верно?

Полы всюду были некрашеные, но гладкіе и блестящіе какъ слоновая кость; веселенькіе обои съ кой-гдѣ развѣшанными портретами и старинными гравюрами; по угламъ большія иконы съ зажжеными лампадками; въ залѣ красныя кумачныя шторы, старыя зеркала съ массивными подзеркальниками краснаго дерева, такіе же массивные ломберные столы и рядъ стульевъ съ прямыми квадратными спинками, съ мягкими красными подушками, привязанными къ ихъ сидѣньямъ.

Он медленно выдохнул, обдумывая сказанное.

Въ гостиной опять тяжеловѣсная неуклюжая мебель краснаго дерева съ голубой обивкой бѣлыми разводами, подъ овальнымъ столомъ большой коверъ работы прабабушки; у оконъ зеленыя горки со всевозможными цвѣтами и растеніями, изъ которыхъ особенно я помню одно: внутренняя сторона листьевъ была яркокрасная, наружная — блѣднозеленая съ разсыпанными по ней совершенно серебряными правильными кружочками.

– Не знаю.

Столовая была не велика и вовсе не приспособлена къ большимъ и параднымъ обѣдамъ; но это была самая комната въ домѣ, потому милая что въ ней уничтожались такія кулебяки и прочія кушанья, какими потомъ меня ужъ нигдѣ и никогда не кормили. Бабушка была величайшая мастерица во всѣхъ дѣлахъ хозяйственныхъ, а дѣдушка былъ такой человѣкъ, о которомъ начать рѣчь слѣдовало бы вовсе не по поводу кулебякъ; но если ужъ такъ пришлось, то бѣда не велика, тѣмъ болѣе, что до кулебякъ и вообще вкусныхъ обѣдовъ онъ былъ охотникъ, хотя никогда не позволялъ себѣ никакихъ излишествъ.

Он потрясенно посмотрел на Сашу. Никто не шелохнулся. Никто не знал, что делать.

Дѣдушку въ свое время знали въ Москвѣ очень многіе, да и теперь, вѣроятно, его еще несовсѣмъ забыли. Это былъ человѣкъ, много учившійся, много читавшій, размышлявшій и въ тоже время человѣкъ съ дѣтски чистымъ сердцемъ, которое никогда не могло примириться съ житейскою злобою и неправдой, никогда не могло допустить даже ихъ существованія.

Капля крови скатилась из уголка рта по ее щеке, смешиваясь с по́том. Боже. Наверное, плохо дело.

Если же ему приходилось натолкнуться на какое-нибудь проявленіе безнравственности, или злобы человѣческой, то онъ долго отказывался повѣрить свидѣтельству собственныхъ чувствъ своихъ, старался все объяснить какой-нибудь ошибкой, недоразумѣніемъ; а если этого никакъ нельзя было сдѣлать, тогда онъ начиналъ жалѣть погибшаго человѣка, но ужъ не искалъ ему оправданія, не являлся его защитникомъ передъ людьми, а замолкалъ, глубоко потрясенный и взволнованный. При первой возможности онъ уходилъ куда нибудь, гдѣ думалъ, что его никто не увидитъ, и начиналъ горячо и со слезами молиться.

– Нет… – всхлипнул Робби, склонившись над ней.

Саша мутным взглядом посмотрела на него, пытаясь сконцентрироваться. Ее лоб прорезали морщины.

Дѣти вообще наблюдательны, а я въ дѣтствѣ былъ еще болѣе наблюдателенъ, чѣмъ впослѣдствіи; я очень хорошо понималъ почти все меня окружавшее, а за дѣдушкой слѣдилъ постоянно, потому что онъ возбуждалъ во мнѣ благоговѣйное чувство, и я много разъ былъ притаившимся свидѣтелемъ его молитвы, послѣ которой онъ обыкновенно появлялся какъ-то особенно просвѣтленнымъ. И я тогда, затаивая въ себѣ благоговѣйный трепетъ, всегда сравнивалъ его съ Моисеемъ на старой гравюрѣ, съ Моисеемъ, сходящимъ къ народу, послѣ бесѣды съ Богомъ.

– Я… не чудовище. Я просто… запаниковала. Простите.

Мое живое, дѣтское воображеніе работало быстро; я всегда былъ увѣренъ, что и дѣдушка бесѣдовалъ съ Богомъ, что самъ Богъ говорилъ ему. Да и не одинъ я, маленькій мечтательный мальчикъ, смотрѣлъ на дѣдушку, какъ на особеннаго человѣка, способнаго лицомъ къ лицу бесѣдовать съ Богомъ — такъ на него смотрѣли многіе, и въ особенности женщины: разныя московскія благочестивыя дамы, которыя обращались къ нему во всѣхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ своей жизни за совѣтами и нравственной помощью, считая его и святымъ и разумнымъ человѣкомъ. Онъ всегда бывалъ готовъ всѣмъ помочь, во всѣхъ принять участіе; и кажется, вся тайна той помощи, какую въ немъ находили, заключалась именно въ томъ, что онъ дѣйствительно во всѣхъ принималъ участіе.

Потом ее взгляд обратился на меня.

– Я не хотела смерти твоей сестры. Когда я узнала, я решила, что, наверное, это была случайная передозировка… – Она замолчала и шумно вдохнула… – Подумала, может, это не самоубийство.

Достаточно было взглянуть на его прекрасное старческое лицо, обрамленное длинной шелковистой бѣлой бородой, на его ярко-голубые глаза, до послѣднихъ дней жизни сохранившіе чистоту и ясность; достаточно было увидѣть его дѣтски добродушную улыбку, услышать ласковый голосъ, чтобы сразу понять, что передъ этимъ человѣкомъ нечего скрываться, что онъ имѣетъ право войти какъ другъ и совѣтникъ въ чѣмъ либо смущенную душу ближняго. И что въ немъ было особенно мило и дорого, — это, рядомъ съ серьезными качествами ума и сердца, неизмѣнная веселость нрава, шутливость, умѣнье радоваться жизнью и брать отъ нея полной чашею всѣ невинныя удовольствія, какія только можетъ дать она. Дѣдушка, этотъ молитвенникъ и совѣтчикъ, одинаково любилъ и отвлеченную бесѣду, и серьезную книгу, и стихи, и музыку, и шутливый разговоръ, пересыпаемый громкимъ смѣхомъ и остроумными выходками, и вкусный обильный обѣдъ, приготовленный подъ верховнымъ наблюденіемъ бабушки, и игру съ нами, дѣтьми. Очень часто, расшалившись, мы обступали этого патріарха этого Моисея, лазили къ нему на колѣни, на спину, на плечи и кричали: дѣдушка, полай! «дѣдушка, будь медвѣдемъ!».

Я покачала головой. Слезы застилали мне глаза. Даже если она не знала, что на самом деле случилось, это ее ни капли не оправдывало.

И дѣдушка начиналъ удивительно подражать всевозможному собачьему лаю, и превращался въ медвѣдя; а мы съ визгомъ и крикомъ разсыпались отъ него во всѣ стороны.

Не менѣе игръ съ нами, внучатами, любилъ онъ веселое общество молодежи. Юноши и молоденькія дѣвушки несли къ нему свои альбомы, бывшіе тогда еще въ большой модѣ. Юношамъ онъ вписывалъ твердымъ, красивымъ почеркомъ изреченія изъ латинскихъ и греческихъ классиковъ, которыхъ зналъ чуть-ли не наизусть, и тутъ же заставлялъ переводить имъ написанное.

– Ты знала. Ты удалила все свои комментарии. Ты удалила свои аккаунты.

Бывало, юноша начинаетъ переводить бойко, но вдругъ спотыкается, путается, краснѣетъ. Добродушная, лукавая усмѣшка играетъ на губахъ дѣдушки.

– Я не знала. Но я боялась… – Она вдохнула. Что-то заклокотало у нее в животе. Она поднесла пальцы к стеклянному осколку, словно хотела вытащить его, но боялась дотронуться. Потом она взяла меня за руку. Ее пальцы била крупная дрожь.

— А зачѣмъ же альбомъ подставляешь, — говоритъ онъ:- если понять не можешь того, что тебѣ пишутъ?!. Поучись, голубчикъ, поучись хорошенько, а я вотъ тебѣ и задачу задамъ…

– Я не хотела, чтобы… чтобы… – Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, но получился лишь хриплый выдох. Взгляд стал расфокусированным.

И онъ снова беретъ перо и выписываетъ такую фразу, которая ужъ совсѣмъ непонятна для смущеннаго и робко заглядывающаго черезъ его плечо владѣльца альбома.

– Саша. – Я сжала ее руку в своей, хотя это движение отозвалось болью. Что бы она ни совершила – издевалась над моей сестрой, мучила Прию и даже только что попыталась убить меня, – я не хотела, чтобы она умерла. Все, что она совершила, она совершила из страха. Может, она искренне просила прощения.

Если же юноша оказывался знатокомъ древнихъ языковъ, то дѣдушка оставался очень доволенъ, называлъ его умницей и молодцомъ и вступалъ съ нимъ въ разговоръ на древне-греческомъ или латинскомъ языкѣ. До этихъ разговоровъ онъ былъ большой охотникъ, только, конечно, черезчуръ рѣдко ему удавалось вести ихъ. Молоденькимъ дѣвушкамъ дѣдушка обыкновенно вписывалъ въ альбомъ французскія четверостишія, чрезвычайно граціозныя и невинныя, и всегда заключавшія въ себѣ намеки на обязанности доброй дочери, жены или матери. Вообще, въ своихъ сношеніяхъ съ женщинами, и по преимуществу молодыми, дѣдушка любилъ щегольнуть знаніемъ самыхъ изящныхъ и правильныхъ оборотовъ французской рѣчи.

– Не уходи, ладно?

Была въ дѣдушкѣ и одна странность, которая очень изумляла и забавляла меня, ребенка: въ отрочествѣ онъ былъ какъ то напуганъ мышью и съ тѣхъ поръ до конца жизни слово «мышь» производило на него самое болѣзненное впечатлѣніе. Если при немъ кто нибудь выговаривалъ это слово, онъ мгновенно блѣднѣлъ, начиналъ трястись всѣмъ тѣломъ и, несмотря на свои годы и значительную полноту, стремительно выбѣгалъ изъ комнаты. И странно то, что названіе «мышь» на него дѣйствовало гораздо больше, чѣмъ само это животное. Мыши водились въ его домѣ и иногда изрядно скреблись подъ поломъ и за обоями, особенно во время тихихъ зимнихъ вечеровъ. Тогда дѣдушка становился посреди комнаты и начиналъ топать.

– Я никогда не хотела… – Она попыталась сказать это снова. Но в следующий момент ее глаза бессмысленно уставились в потолок. Левая рука упала на пол, а правая, которую держала я, безвольно обмякла. Мы никогда не узнаем, что она хотела сказать. Ее больше не было. Вот и все. Ее нет. Робби зарыдал. Прия отвернулась, встав у камина лицом к углу, и ее стошнило.