– Как, где?
1873 год
Гимназисты не имели права посещать кондитерские магазины и кафе, парки, увеселительные заведения, танцевальные классы и театры. Чтобы нарушитель сразу бросался в глаза, учащиеся должны были везде и всюду, кроме собственного дома, носить школьную форму.
– Может, на крещение костюм из джерси наденешь? – предложила Александра Ильинична Володе. – Он так тебе идет.
– А если в церковь зайдет Келлерман? Сидеть мне потом целый день в карцере. Нет уж, – парировал Володя.
И, вздохнув, надел ненавистную тужурку темного сукна с отложным воротником и такой же ткани брюки.
Но все остальные отправились в церковь при полном параде: Александра Ильинична обрядилась в комбинированное – кашемир и шелк – темно-зеленое платье с воланами, Дмитрий Данилович в шерстяную пару с шелковым жилетом, а Антон Семенович Выговский надел по моде укороченный черный сюртук с такими же брюками.
Дворник Ильфат нанял им на весь вечер ландо, запряженное четверкой, на котором они за четверть часа домчались до церкви Симеона и Анны.
Федя Липов ожидал друга у входа. Рядом с ним стояла белобрысая девочка.
– Знакомься, моя сестра Зинаида.
– Тарусов, – буркнул Володя.
– Ты точно Тарусов? – с разочарованием переспросила Зина. – Он виделся мне тонким и стройным.
Федя покрутил пальцем у виска, мол, сестренка у меня немного того…
– А это кто? – указала Зина на Евгения, который как раз подкатил к церкви на пролетке.
– Мой брат Женька, – сообщил Володя.
– Ну вот. Я же знала, что мой Тарусов высокий и стройный.
– Твой Тарусов? – переспросил Федя.
– Да… У нас с ним будет трое детей, – заявила Зина.
Мальчики понимающе переглянулись.
Церковь святых и праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы была построена по повелению императрицы Анны Иоанновны для её личных нужд. Изящное сочетание барокко, классицизма и старорусских мотивов полностью соответствовало её вкусам. После кончины Анны Иоанновны церковь ещё несколько десятилетий оставалась домовой для императорской семьи и только в 1802 году стала приходской.
– Гляди, личный герб Анны Иоанновны, – указал Федя Володе на картуш над южным приделом, когда они зашли в церковь. – При ней этот храм был главным в столице.
Буквально через несколько минут подъехали Крутилины, и таинство началось. Было заметно, как волнуется отец Игнатий – он долго и сбивчиво объяснял участникам тонкости обряда: сперва читаются запретительные молитвы, которые должны отогнать лукавого от младенца, потом все присутствующие должны повернуться лицом на запад и отречься от Сатаны.
– Как только скажу «и дуни, и плюни на него», вы должны это сделать, – велел отец Игнатий.
– Неужели в церкви можно плеваться? – удивился шепотом Володя.
– Ну конечно же нет, просто сделай вид, что плюнул, – также шепотом пояснил Федя.
– Потом крестные должны прочесть Символ Веры, – продолжал объяснять отец Игнатий.
Александра Ильинична пытливо взглянула на Выговского – сама она редко ходила в церковь, могла текст и напутать. Антон Семенович дал ей глазами понять, что молитву помнит хорошо.
– Потом я совершу таинство миропомазания…
– А это ещё что? – спросил у друга Володя.
– Елеем ребеночка помажут, масло такое, – объяснил Федя.
– …и трижды окуну младенца в купели, – закончил фразу священник.
– А вода в купели теплая? – обеспокоенно спросила Ангелина Крутилина.
Иван Дмитриевич сунул туда палец:
– Не волнуйся, теплее не бывает.
– И в самом конце мы все совершим крестный ход вокруг купели, а я состригу с младенца прядь волос, его первую жертву Богу. Всем всё понятно?
Участники дружно ответили:
– Да!
И церковный обряд начался. Отец Игнатий для пущей торжественности читал молитвы нарочито медленно. Собравшиеся приуныли, им стало ясно, что таинство затянется на пару часов. Жена Крутилина, державшая на руках младенца, легонько толкнула локтем Александру Ильиничну.
– Костик скоро проснется. И потребует сиську. Нельзя ли побыстрее?
Александра Ильинична, в свою очередь, толкнула локтем Анастасию Григорьевну:
– Младенец вот-вот раскричится от голода. Как бы таинство подсократить?
Липова кивнула, мол, проблему уяснила, и, когда ее муж, размахивая кадилом, приблизился, шепнула:
– Игнат, дорогой, в три раза быстрее.
И сразу, будто по мановению волшебной палочки, отец Игнатий, отбросив степенность, начал тараторить. И крещение завершилось буквально через полчаса. Расплакавшегося после купания младенца Ангелина, отойдя за колонны, покормила, после чего все расселись в экипажи и покатили на Большую Морскую.
Родители предложили Евгению ехать вместе с ними в ландо, но тот сказал, что хочет прогуляться пешком.
Около Симеоновского моста его догнала белокурая девочка.
– А можно пойти с вами? – спросила она.
– Ты вообще кто?
– Зина, дочь священника, который ребеночка крестил. Неужели вы меня не приметили?
– Там было очень много народа…
– Родители впопыхах уехали без меня, – соврала Зина. На самом деле она им сказала, что плохо себя чувствует и потому останется дома. – А я дорогу не знаю.
– Ну ладно, пойдем вместе. Только я хожу очень быстро.
– Я тоже.
– Вас Женькой звать?
– Во-первых, для тебя я никакой не Женька, а дядя Евгений или Евгений Дмитриевич. А во-вторых, откуда ты вообще мое имя знаешь?
– Ваш брат его назвал. Они с моим Федей в одном классе учатся.
– Ах да, Федя Липов, Володя постоянно о нем рассказывает. А ты, стало быть… – Евгений стал припоминать, как зовут девочку, – Марина.
– Вообще-то Зина. Но для вас я Зинаида Игнатьевна.
Обойдя биржу извозчиков, Евгений с Зиной двинулись через сквер Инженерного замка, излюбленного места выгула собак. Какая-то шавка бросилась к ним ласкаться. Девочка присела, а Евгений наклонился, чтобы собачку погладить.
– Очень хорошо, что вы любите животных, Евгений Дмитриевич, – сказала Зина, когда они снова двинулись в путь. – Потому что я их тоже люблю. А мясо вы едите?
– Ну, во время постов, конечно, нет. Хотя, должен честно признаться, наша семья посты не соблюдает.
– А я вот мясо не ем. Вообще. Никогда.
– Почему?
– Потому что из-за мяса убивают животных.
– А что тут поделаешь? Таковы законы природы. Мы, люди, по природе своей такие же хищники, как львы и тигры. Без мяса нам не прожить.
– Неправда! Мы преотлично можем питаться фруктами, овощами, хлебом, крупами, молоком…. Вот если бы все перестали есть мясо, представляете, сколько коров и свиней спаслись бы от смерти?
– Должен признать, вы очень необычная девочка, Зинаида Игнатьевна…
Они пересекли мост через Мойку, в которой, как и во всех питерских реках и каналах, летом плавало огромное количество бревен – древесина для отопления и построек доставлялась в город речным путем.
– Господи, бедные деревья, – воскликнула Зина. – Здесь плавает целый лес. Господи, ну зачем их срубили? Ведь можно отапливать дома торфом или углем. Деревья же тоже живые.
– Ну, допустим, с отоплением вы правы. Но из чего вы прикажете делать мебель, бочки, черенки для метёл?
– Из железа.
– А бумагу из чего?
– А разве бумагу делают из деревьев?
– Да.
– Какой ужас! Я понятия не имела. И из чего делать бумагу, пока не знаю. Но обязательно придумаю. Деревья всегда так просят помочь.
– Что, простите, делают?
– Просят их не рубить.
– Но они же… не умеют разговаривать.
– Умеют. Просто мы не умеем их слушать. Но я потихоньку учусь…
Евгений внимательно посмотрел на девочку. Ба! Да она прехорошенькая. Когда подрастет, гимназисты с кадетами будут стайками за ней бегать. Хотя к тому времени девочка попадет в приют для умалишенных. С головой-то у неё совсем не порядок.
– Ну вот, теперь и вы считаете меня сумасшедшей…
– Что вы, Зиночка, вовсе нет…
– Не врите, Женечка. Я умею читать мысли… Да, и когда я вырасту, кадеты с гимназистами мне нравиться не будут. Я предпочту им мужчину постарше. Старика лет тридцати. И им будете вы.
Оставшуюся дорогу до Большой Морской шли молча. Поднявшись по парадной лестнице на второй этаж, позвонили в квартиру начальника сыскной. Открыла им Груня, кухарка Крутилина.
– Мы на крестины, – сказал Евгений.
– Проходите, проходите, – предложила Груня, принимая от Евгения фуражку. – Все уже за столом.
Зина уселась с родителями.
– Тебе же нездоровилось, – удивилась её мать.
– Я встретила Евгения, и он меня уговорил прийти сюда, – не моргнув глазом, снова соврала девочка.
Евгений подсел к брату и Феде.
– Зачем ты чокнутую привел? – спросил его Володя.
– А с чего ты решил, что она чокнутая? – удивился Евгений.
– Она сказала, что у вас с ней будет трое детей…
– Всего-то? Я думал больше, – пошутил Евгений.
Кроме Тарусовых и Липовых, на ужин были приглашены новоиспеченный кум[8] хозяев Выговский, бывшая супруга Крутилина Прасковья Матвеевна с семьей – общим с Иваном Дмитриевичем сыном Никитой и вторым мужем Модестом Дмитриевичем Верейкиным, а также чиновники сыскной полиции Яблочков, Назарьев и Петров.
Супруги Липовы поначалу были явно не в своей тарелке, но после пары рюмок освоились, отец Игнатий даже анекдотец рассказал:
– Богатая купчиха выходит из церкви, к ней кидается за подаянием однорукий нищий. А она его вдруг узнает и кричит: «Прочь с дороги, мошенник. Ты же на прошлой неделе слепцом был, я тебя хорошо запомнила». Нищий не растерялся: «Ваша правда, барыня, был я слепцом. Но в пятницу Господь мне зрение вернул. А я так обрадовался, что от счастья руку потерял».
Все вежливо посмеялись.
Крутилин между переменами блюд спросил Тарусова:
– Пару лет назад вы защищали штабс-капитана Чванова…
– Да, было такое. Но, увы, помочь не смог. Он пытался сумасшествие симулировать, и все шло гладко, пока не явился его родной брат. Он заявил, что… не помню имени…
– Анатолий Иванович, – подсказал Крутилин.
– Точно. Анатолий Иванович уже не в первый раз пытается прикинуться душевнобольным. И всё! Мое красноречие прошло мимо присяжных. Каторга, двенадцать лет. А почему спрашиваете?
– Сбежал ваш подзащитный. И братцу своему отомстил.
Анастасия Григорьевна задала Тарусовой волновавший её вопрос:
– А почему у Крутилина две жены?
– Они с Прасковьей Матвеевной развелись, и он женился на Ангелине Осиповне, – объяснила княгиня.
– Так ведь и Прасковья Матвеевна замуж вышла?
– Да. За Модеста Дмитриевича, он рядом с ней сидит.
– Это ведь не по закону. Кто из бывших супругов виновен в разводе, тому больше вступать в брак нельзя.
– Да, нельзя. Но государь император лично разрешил Крутилину второй брак[9].
– Император? Иван Дмитриевич с ним знаком?
– Конечно. Он же начальник сыскной…
– А с митрополитом?
– Разумеется. Помните, нынешней зимой иеромонаха в Лавре убили? Так злодея поймал именно Крутилин.
Глава десятая
1848 год
Шли всю ночь, благо была она лунной. Афонька, хорошо знавший местность, ловко провел пленников через дозоры горцев.
– А мы правильно идём? – каждые полчаса спрашивал Чванов. – Если по звездам, Грозная в противоположном направлении.
– Грозная точно в противоположном, – неизменно соглашался Афонька. – Только наши теперь с другой стороны наступают.
Начало светать. Афонька предложил немного отдохнуть, чему капитан обрадовался. За месяцы сидения в сакле ноги его утратили выносливость, и каждая мышца нещадно ныла. Он тут же плюхнулся на землю.
– Пока его благородие отдыхает, собери-ка хворост, – велел Ваське Афонька и вслед за Чвановым распластался возле чахлой березы.
– А ты что, барин? Пошли, давай, вместе.
– Делай, что говорю. – И Афонька навел на Ваську ружьё.
– Ты чего, Афанасий? Мы же друзья.
– Собирай, говорю, хворост, дружок, не то вышибу тебе мозги.
Чванов приподнялся:
– Ты чего это раскомандовался?
– А ты обернись, капитан. И сразу всё поймешь.
Чванов обернулся и увидел в десяти шагах ухмыляющегося Ахмета, который целился в него из ружья.
– Что, урус? – крикнул горец. – Обманули дурака на четыре пятака? Кажется, так у вас говорят?
– Так ты нарочно нас сюда привел, – процедил капитан Афоньке.
– Конечно, нарочно, – не стал тот отпираться. – Если бы вас обменяли на Абзата, плакали бы мои денежки. А теперь нам с Ахметом ни с кем из аула делиться не надо.
– Мне не нужен Абзат, – вторил предателю лениво подходящий к Чванову Ахмет. – Мне нужны пять тысяч. Почему я их до сих пор не получил? Что молчишь, урус?
– Я же тебя предупреждал, что сумма больно большая. Мать её будет собирать долго, очень долго, – в который раз пустился в объяснение Чванов.
– Нет, урус. Потому что ты меня обманул. Отправил письмо по неправильному адресу. – Горец достал конверт. – Вот оно, вернулось в Тифлис. Ты – лживый человек. И поэтому теперь будешь сидеть в зиндане.
– Яма такая, – пояснил Афонька.
– И не в нашем ауле, – продолжил Ахмет. – А у моего отца, высоко в горах. И теперь ты напишешь правильный адрес. Или помрешь с голода.
Ахмет достал из мешка несколько десятков огурцов, которыми все и подкрепились.
Дорога по дремучим горным лесам заняла весь световой день. Чванову она далась тяжело. Он устал физически и был раздавлен морально – ведь свобода была так близка. Зачем он поверил предателю?
– Сколько он тебе пообещал? – тихо спросил Чванов дезертира, когда Ахмет ушел чуть вперед и не мог их слышать.
– Тысячу серебром.
– Тьфу, дурак. Я бы тебе две заплатил.
– Две? – не поверил Афонька.
– Клянусь!
Афонька тут же снял с плеча ружьё, прицелился по идущему впереди по склону Ахмету и выстрелил. Но, увы, промахнулся. В ответ Ахмет бросил длинный узкий кинжал. Афонька вскрикнул, вскинул руки и упал замертво.
Чванов что было сил кинулся вперед, набросился на горца и повалил его на землю. Если бы Васька побежал следом, они бы Ахмета одолели. Но крепостной человек решил для верности вооружиться афонькиным кинжалом, но пока вытаскивал его из ножен, сильный и жилистый Ахмет скинул капитана с себя и огрел его по голове прикладом. И когда Васька подбежал с кинжалом, Ахмет навел на него ружье.
Чванов очнулся минут через десять с жуткой головной болью.
– Что, урус, хотел предателя перекупить? – насмешливо спросил горец. – Накинь-ка на себя его бурку и башлык.
Ваське же достались Афонькины бешмет и черкеска. Саблю, кинжал и ружье покойника Ахмет забрал себе.
Опять долго шли. Дни в горах короткие, смеркаться стало рано.
– Долго ещё? – спросил у Ахмета Васька.
– Скоро, уже скоро.
И буквально через полчаса непроходимый лес вдруг сменился ухоженным садом.
– Ну вот, дошли, – сказал горец и вдруг закричал, подражая уханью филина.
В ответ раздалось воронье «кар-кар». Они двинулись дальше по саду, навстречу им вышли старик со старухой.
– Альхамду милляги! – закричали они.
Приветствие это Чванову было знакомо, по-русски значило «Слава Богу!» Но о чем родители с Ахметом говорили дальше, он, конечно, не понял. Пленников отвели к сакле, возле которой была вырыта глубокая яма. Им велели туда спрыгнуть. Чуть позже мать Ахмета спустила им на веревке два пшеничных хлеба, который горцы называют бенек, кусок сыра и кувшин кислого молока.
В яме было нестерпимо холодно, но от усталости капитан с Васькой заснули быстро. Однако сон у Чванова был недолгим. Он проснулся через пару часов оттого, что его душил страх. Липкий, всепроникающий. Страх сдохнуть здесь, в этой яме, никогда уже не увидеть мать, жену и мальчишек. Прав ли он был, указав неправильный адрес? Да, конечно, ему не хотелось платить выкуп. И не потому, что был беден, а потому, что полученные дикарями деньги лишь подхлестнули бы их «охоту» на русских офицеров.
Утром Ахмет спустил веревку и велел Чванову подняться. Отвел его в саклю, где горел очаг. Когда капитан согрелся, протянул ему бумагу:
– Пиши матери. Проси десять тысяч.
– Напишу, если пообещаешь, что жить будем здесь, в сакле. Впереди зима. В яме мы замерзнем.
– Как быстро ты поумнел в зиндане, урус. Хорошо. Пиши письмо.
В этот раз капитан указал адрес правильно. И Ахмет сразу же, попрощавшись с родителями, ушел.
1873 год
Кешка уже бывал на Васильевском острове, когда они с мамой навещали каких-то её знакомых, и знал, что там тоже есть склады тряпичников. Поэтому решил кости там и сбыть.
На Дворцовой и Английской набережных дул легкий ветерок, поэтому, несмотря на палящее солнце, идти было приятно. Мальчик то и дело останавливался полюбоваться: сперва на Мраморный дворец, затем на недавно построенный дворец великого князя Владимира Александровича.
«Сколько же народу там живет. И ведь все они каждый день едят мясо. Потому что богачи. Богачи могут себе это позволить. Это сколько ж костей тут можно добыть. Наверно, телегу в день».
Но Зимний дворец оказался ещё больше. Кешка даже обошел его со всех сторон:
«Ежели тут с поварами знакомство свести, точно миллионщиком стану!»
Кешка, конечно, не знал, сколько это – миллион. Зато знал про существование миллионщиков, людей, у которых денег куры не клюют. С одним таким миллионщиком он даже был знаком. Правда, тот все деньги свои давно прокутил и ныне просиживал днями в трактире «Киев» на Лиговке, помогая извозчикам за выпивку писать письма на родину.
Обойдя Зимний, Кешка вернулся на набережную. Адмиралтейство его не заинтересовало, а вот Медный всадник поразил.
«Сколько же в нём металла! Эх, если бы каждый день отколупывать от него по кусочку и сдавать в лом. Тогда и по квартирам шляться не надо», – подумал Кешка, как вдруг заметил городового возле памятника. И с мечтой сдать памятник в переплавку пришлось проститься.
Пройдя по Английской набережной, застроенной красивыми дворцами и особняками, в которых наверняка тоже жили богачи, Кешка свернул на Николаевский мост, который, как и памятник Петру, тоже был металлическим и просился в переплавку, но Кешка так и не придумал, как его туда сдать. Ежели разобрать мост на части, они упадут в воду. А если не разбирать, то даже все жители Петербурга вместе мост не подымут.
С этой грустной мыслью Кешка дошел до Андреевского рынка. Спросив у местных мальчишек, где тут склады тряпичников, отправился к ним. Кости приняли по хорошей цене, и довольный Кешка отправился искать Пятую линию, а на ней дом десять.
Что такое линии, мальчик знал. Так по-особому на Васильевском острове назывались улицы. И каждая из них имела свой номер, вернее, два. Потому что по одной стороне линия считалась, к примеру, восьмой, а по противоположной – девятой.
Искать долго не пришлось, оказалось, что дом десять находится почти впритык с Андреевским рынком. К удивлению Кешки, сердитый бородатый дворник нисколько не удивился, когда он спросил, как найти Соню.
– Пошли, провожу.
Они поднялись по парадной лестнице, которая была устлана ковром, и остановились у массивной дубовой двери.
– Ну, звони, – велел дворник.
– А как?
Тот, усмехнувшись, показал, что надо вертеть ручку звонка. Из квартиры тотчас раздалась переливистая трель, и дверь отворили. Элегантная горничная в накрахмаленном фартуке уставилась на дворника:
– Ты что это по парадной лестнице шляешься?
– Сильно извиняюсь, Домна Петровна, но барышня ваша велела, что если явится мальчишка в красной рубахе, синих штанах и с крюком на швабре, привести его тотчас к ней. Вот и привел.
– Господи! Ну что с ней прикажешь делать? На прошлой неделе нищего в дом привела. Так он полдюжины серебряных вилок украл. Теперь вот это чудо в перьях. Ты хоть кто?
– Кешка-Генерал.
– Ещё веселее! Ой, что барин с барыней скажут, когда из заграницы вернутся?
– Ну, они не тебе это скажут, а барышне, – резонно заметил дворник. – Иди давай, докладывай.
Через минутку счастливая Соня выбежала в прихожую и обняла мальчика:
– Я и не чаяла, что ты придешь. Молодец. Очень вовремя. Проходи. Я тебя с товарищами познакомлю.
Кешка никогда ещё не бывал в барских квартирах. Вернее, бывал, но только на кухне. И теперь его глаза разбегались по сторонам. Сколько тут всего! Окна во всех комнатах занавешены тряпками. А на дверях и мебели бронзовые ручки. В буфетах столько стекла, что с ума можно сойти. Эх, сдать бы все это скупщикам!
Соня привела его в гостиную, где сидели три девицы, стрижками походившие на неё. Светленькую курносую звали Олей, русую с угрями на щеках – Надей, а темноволосую – Варей. Кроме них присутствовал молодой человек в студенческой тужурке Института путей сообщений, которого звали Вадимом. Все собравшиеся курили папиросы, так что дышать было нечем, несмотря на распахнутое окно. Другой на месте Кешки тут же сознание бы потерял, но он, закаленный частыми посещениями с матерью трактиров, где дым стоял коромыслом, только пару раз чихнул.
– Вот! Тот самый Иннокентий, про которого только что рассказывала, – предъявила нового гостя Соня. – Представляете, еду в пролетке, а за ним полиция…
– За таким малышом? – ужаснулась Оля.
– Ой, да знаю я их, – перебила её Надя. – На прошлой неделе выходила из Пассажа, и шкет, точь-в-точь как этот, пытался вырвать у меня ридикюль.
– Ты воришка? – с презрением уточнил Вадим.
– Не, я крючочник, – гордо сказал Кешка.
– Кто-кто? – переспросили хором.
– Мы, крючочники, в смытье[10] копаемся. Ищем, что можно продать. Железяки всякие, тряпки, осколки…