Когда до него дошло, что перед ним подросток, один из беглецов, и у него нет никакого оружия, кроме палки, он ухмыльнулся и заорал:

— Псих недорезанный! Ты мне дорого заплатишь за этот удар! А ну, брось дубину и повыше подними руки!

— Как бы не так, — сказал Алеша. — Если ты сейчас же не опустишь свою пукалку, я перетяну тебя уже не по спине, а по твоей рабской шее. Какое ты имеешь право угрожать мне? Я у тебя что-нибудь украл? Я тебя обидел?..

Но охранник уже совершенно пришел в себя и расхохотался. Низкий, как крышка на чайнике, лоб собрался в гармошку, оловянные глаза сузились, челюсть отвисла.

— Ха-ха-ха-ха! Хе-хе-хе-хе!..

— Как ты смеешь смеяться надо мной?

— Запомни, — хрипло сказал охранник. — Эта истина стара как мир: кто сильнее, тот и смеется, кто сильнее, тот и гнет более слабого. А все остальное не стоит и плевка.

И тогда захохотал Алеша. Он хохотал громко и искренне: даже слезы выступили на его глазах. Охранник, глядя на него, беспокойно утирал рукой вспотевшее лицо.

— Ты чего?

— Бол-ван! — проговорил сквозь слезы Алеша. — Болван, послушное орудие своего Босса. Это он, не имеющий никаких прав командовать тобою, внушил тебе, что твои права выскакивают из ствола автомата, как пули… Но объясни мне тогда, отчего твой Босс три дня назад велел связать Бенито и заживо швырнуть его в муравейник?

— Лжешь! Этого не могло быть!

— Это было, я своими руками вытащил Бенито.

— Не верю, — прорычал охранник. — Все вы, как мухи, засиживаете чужие мозги… Ну-ка, подними руки да шагай в гору, я поймал тебя и, стало быть, получу свою долю обещанной награды!

Алеша видел, что охранник не шутит. Бежать было некуда: оба они стояли на отвесной многометровой скале, единственный путь вниз закрывал охранник, а сверху уже спускался другой, тот, которого обманул Алеша.

И тогда он закричал что было мочи:

— А-го-сти-но! Пе-дро!..

Его, конечно, услыхали. И не только Агостино и Педро, но и другие товарищи; в ответ прозвучали три одиночных выстрела: знак, что он, Алеша, не забыт своими товарищами.

Между тем охранники поняли, что Агостино и Педро им уже не отбить, Алеша — их единственная добыча. Они схватили и крепко связали его. Один из охранников пошел впереди, а второй следом за ним, держа на плечах связанного. Сверху им махал уже третий охранник…

РАЗГОВОР С БОССОМ

Алешу втолкнули в одиночную камеру. В окно, закрытое крестообразной решеткой, втекал ручеек свободного света.

Через час вошел незнакомый охранник, принес еду: котлету с рисом, бумажный стакан апельсинового сока, ломтик сыра.

Закружилась голова при виде этого неслыханного изобилия, но Алеша твердо сказал:

— Я не прикоснусь к пище до тех пор, пока мне не пообещают встречи с господином Гудмэном. У меня есть к нему неотложные вопросы.

Охранник ничего не ответил и вышел, закрыв дверь на ключ.

Через некоторое время он вернулся и сказал:

— Можешь жрать: тебя примет господин Гудмэн.

Это уже было победой, и Алеша с чистой совестью накинулся на еду.

Вскоре после полудня его провели к Боссу. Господина Гудмэна и Алешу разделяло пуленепроницаемое стекло, в которое было вмонтировано несколько звуковых каналов.

— Вы меня боитесь?

— Нет, — сказал Босс, — тебя я не боюсь. Я боюсь на свете двух вещей: СПИДа и коммунизма.

— Что такое СПИД? — Алеша знал, что это такое, но хотел услыхать ответ от господина Гудмэна.

— Это ужасная штука, — Гудмэн возбужденно заходил по кабинету. — Синдром приобретенного иммунодефицита. Коварный вирус, проникая в кровь, разрушает лейкоциты, белые кровяные тельца, призванные защищать организм от инфекций. Этот вирус способен к быстрым изменениям и потому распространяется по всему миру, как пожар в сухом лесу… Мы все подохнем, парень… Проклятый мир!.. Я боюсь каждого иностранца, но иностранцев повсюду только прибывает: белые, черные, желтые, всех оттенков — какая гадость!.. Когда-то я мечтал купить небоскреб, сделать из него прибыльный отель, но теперь я боюсь вкладывать деньги в это дело. Наркоманы и больные СПИДом — им море по колено, им терять нечего — подожгут отель, и, как бы хитро он ни был застрахован, я прогорю, стану таким же ничтожеством, как другие… Этот остров — мой последний бизнес, и я никому не позволю мешать мне ловить мою рыбу.

— Ну, хорошо, — сказал Алеша. — СПИД — это понятно. Вы хотите жить, дышать чистым воздухом и наслаждаться здоровьем, но вас вталкивают в ту же смрадную камеру, в которой сидят остальные, и отнимают здоровье, делясь общей заразой.

— Вот именно, — сказал господин Гудмэн, не замечая насмешки. — СПИД придумали умные люди, чтобы приструнить чернь, всякое социальное дерьмо вроде безработных, проституток, алкоголиков и наркоманов, но средство оказалось слишком крепким: его хватит на всех граждан… Я боюсь заразиться, да, я не скрываю. Если эпидемия будет распространяться такими темпами, как сейчас, мир вымрет.

— Что же, — сказал Алеша, — пусть вымирает преступный и грязный мир. Если люди настолько глупы, что не хотят внимать голосу разума, пусть их раздавит безумие. Не этот СПИД, так другой, который еще придет.

— Но при чем тут я? — господин Гудмэн почесал волосатую грудь. — Кто хочет подыхать, пусть подыхает, пожалуйста, только без меня!

— Знаете, кто не дает поумнеть человечеству?

— Кто?

— Шайка негодяев, которая наворовала больше всех богатств и захватила больше всех власти. Легче управлять дураками, легче повелевать невеждами, легче пугать, когда полно неизлечимо больных. Вы один из этой шайки.

Господин Гудмэн побагровел от злости.

— Щенок! Если не будет порядка, это стадо перетопчет и перепачкает само себя. Лучшие люди, соединясь, управляют человечеством, тем самым спасая его. Ты повторяешь чьи-то лозунги. И я скажу тебе, что это за лозунги, — это коммунизм. Вы, русские, придумали его.

— Почему же русские? Вовсе не русские. Коммунизм — это тысячелетняя мечта народов всего мира. Русские — первые, кто попытался продвинуться к ее осуществлению.

— Коммунизм — это кровь! Это Сталин! Это лишение всех собственности и воли! Это господство одной точки зрения! Это тюрьма!

Алеша рассмеялся:

— В таких случаях мой отец говорит: вы наивны, как курица, клюющая собственные яйца… Что вы знаете о коммунизме? Кто всерьез осуществил хотя бы одну настоящую коммуну в нашем веке? Коммунизм — не лозунг, не призыв, не насилие, а свободный выбор свободных людей, способных обеспечить действительное равенство. К тому же при сохранении справедливости, при общем богатстве и полной свободе личности… Да, правда жизни — одна. Но как раз вы и не хотите этой правды… Сталин строил социализм, но не достроил его, потому что социализм — это общество, где совершенные люди добровольно начинают созидать коммунизм, коммуна за коммуной. Сталин не понял роль свободы и культуры. Он и сам не был свободен…

— Учат, учат вас, русских, кровью учат и слезами, а вам все кажется, будто вы все знаете и все умеете, — выкрикнул Босс, нервно расхаживая по своей половине комнаты и покусывая при этом оглобельку черных очков. Рыжие глаза его на веснушчатом лице были неподвижными, колючими, сухими, словно боялись живого света. — О человеке и его будущем никогда нельзя знать наверняка!

— Вы не правы, господин Гудмэн. Это не русским людям кажется, будто они всегда все знают и сумеют построить такое, что до них никто не строил. Это тем казалось, что стояли над всеми и не хотели с ними считаться… Но есть предмет, о котором положено иметь точное и определенное мнение, — это правда… Тут вы, пожалуй, правы: многострадальное сердце всегда угадывает, где правда. А у русских людей оно поистине многострадальное.

— Хватит философии, — перебил Босс, — не для того вовсе я позвал тебя… Люди, громадное их большинство, невежественны и бестолковы. Чем больше делаешь им добра, тем больше они неблагодарны. Только в тюрьме они и понимают, что значит свобода. А потому их удел — тюрьма без срока и без конца. Их нужно доить и доить, только тогда они дают молоко. Всегда лучше, чтобы люди только мечтали о свободе, чем пользовались ею… Слушай теперь о делах: мне надоело расходовать нервы на поимку негодяев, подобных тебе. Я вас не просил высаживаться на моем острове, тем более не потерплю вмешательства в порядки, которые здесь существуют. Вот мой ультиматум, и о том потрудись тотчас написать своим: вы освобождаете всех моих солдат и просите политического убежища — я переправляю вас в ту западную страну, которую вы назовете. Если же будете дрыгаться и ломаться, как до сих пор, я всех вас ликвидирую. Понятно я выразился?

— Мы потерпели беду. Мы случайно оказались здесь. Мы рассчитывали на элементарную помощь. Такая помощь — древний обычай между народами. Но вы навязали борьбу. Вы применили насилие… Дайте бумагу и карандаш, я напишу о ваших предложениях, но я уверен: ни один из моих товарищей не отречется от родины.

— Зачем отрекаться? Наоборот, истинно демократические силы восславят вас повсюду как подлинных борцов за народ против навязанного ему тоталитаризма. Мы позаботимся об этом. Тут кругом наши люди.

— Предать совесть — на это мы не пойдем, — спокойно, с сознанием своей правоты повторил Алеша. — Мы готовы с благодарностью принять от вас помощь, но служить вашим интересам не хотим. Тут нас не обмануть…

— Молчать, — заорал внезапно Босс, размахивая кулаками. — Чтобы какой-то пацан учил меня, — не бывать этому!

Он круто повернулся и ушел.

Однако его люди вскоре принесли перо и бумагу. Передав привет всем своим товарищам, Алеша изложил требования Босса. «В противном случае, — писал он, — господин Гудмэн, исповедующий идеологию свободомыслия и полной демократии, грозится уничтожить всех нас и не остановится ни перед чем».

Прошел день, и другой, и третий, а об Алеше словно забыли. Кроме воды и ложки рисовой каши, ему ничего не давали. И он понял, что ультиматум Босса его товарищи решительно отвергли. Это прибавило ему сил.

СТАРАЯ ЛИСА ВЫХОДИТ НА ОХОТУ

Клацнул замок, скрипнула дверь — в камеру впустили Бенито. Он был весел, только под глазом у него темнел фонарь — знак, что кто-то не разделил с Бенито его оптимизма.

— Привет, старик! Вот и кончаются твои мытарства, — он дружески хлопнул Алешу по плечу. — Я привез ответ дядюшки Хосе. Дядюшка согласен попросить политическое убежище, но, конечно же, если все мы получим человеческие условия жизни. Тут они составили документ и просят тебя, как представителя великой державы, первым подписаться от общего имени.

— При чем здесь представитель великой державы? — удивился Алеша. — Попросив политического убежища, все мы отрекаемся от родной земли.

Бенито и ухом не повел.

— Всем нам, охранникам, — трещал он, — простят нарушение дисциплины и выплатят то, что положено. Вопрос будет закрыт полностью. Подписывай, и через час все мы встретимся в совершенно иной обстановке.

— Постой, расскажи, как они там? Как Педро? Как Антонио? Как дядюшка Хосе и Агостино?

— Все нормально, старик. Мануэлю и Марии жуть как надоела вареная рыба. Антонио получил прощение со стороны Босса, а вот Агостино предстоит вернуться в тюрьму. Жаль, жаль, но ничего не попишешь…

Алеша не сомневался, что Бенито лжет, что он предатель, и решил проучить его. Как ни противно было скрывать свои чувства, Алеша понимал: не он начал подлую игру в обман и, стало быть, имеет право уплатить притворщику тою же монетой.

— Бенито, я верю тебе.

— Вот и прекрасно, старик. Подпиши бумагу, и через день-другой вы отчалите в теплые края.

— А если не подпишем, что будет? Ты лучше всех знаешь Босса, он доверяет тебе, поскольку выбрал для такого ответственного поручения…

Бенито распустил павлиньи перья.

— Да, я знаю, как умеет гневаться Босс. И власти у него довольно. Поверь, он может всех вас скормить крокодилам, и никто не помешает.

— Даже ты, Бенито?

— А что я могу сделать?

— Значит, нам не вырваться из его когтей?

— Не вырваться… Если не скормит крокодилам, не бросит на съедение муравьям, он продаст вас агентам, поставляющим в закрытые клиники почки, сердца, костный мозг и прочий трансплантационный материал.

— Он такой могущественный? Он имеет право считать людей трансплантационным материалом?

— Он могущественней, чем ты можешь себе вообразить.

— Чем ты докажешь? Я же должен быть в этом уверен, если ставлю свою подпись.

— А ты умеешь держать язык за зубами?

— Ну, разумеется.

— Подпиши бумагу, и я скажу.

— Нет, ты сначала скажи, и я подпишу.

Бенито злился, но еще держал себя в руках.

— Знаешь, кем я был до того, как меня нашел и пригрел Босс? Я был дерьмом, самым настоящим дерьмом. Люди, приближаясь ко мне, зажимали носы… После революции на Кубе я уехал в Соединенные Штаты. Попал в Нью-Йорк. Мне говорили, что мне посчастливилось. Но это самый страшный и самый жестокий город на свете. Я был «чиканос», неполноценным латиносом, жил в Южном Бронксе — в дыре, которую занимали такие же жалкие бродяги, как я. На четверых была только одна постель, на ней мы спали поочередно. Мы рылись в гнилых отбросах, помогали федеральной службе травить крыс, за это нам кое-что перепадало… Моего приятеля Феликса ухлопали наркоманы. Попросили закурить и пахнули ему в глаз из «пушки». Все было продажно и все защищено законом лишь номинально. Власть всегда у богатых, старик, и прав всегда больше у тех, у кого больше собственности. Босс спас меня от самоубийства.

— Взамен он потребовал убивать других, не так ли?

— Тут уже надо решаться, — вздохнул Бенито, — либо ты, либо тебя. Третьего в нашем мире не дано… Я удирал с Кубы на простой рыбацкой лодке. В пути мне встретились две такие же лодки с гаитянцами — они бежали от зверств тайной полиции. Всем нам повезло — море было чисто, как стекло, и спокойно, как кисель в стакане. И вот в территориальных водах США нас встретила береговая охрана. Когда они узнали, что плывет сброд — без долларов, без дипломов, без связей, одни вспухшие животы да молящие глаза, — лодки были потоплены катером. Безжалостно, без всяких объяснений. Гаитянцы — те быстро потонули. И я бы не дотянул до берега — если бы со мной не было пробкового жилета… Когда янки, наглядевшись на плавающих щенков, повернули катер и стали уходить, я напялил свои жилет… Меня подобрали у берега без сознания. Но уже не тронули… Подпиши скорей эту бумагу, и давай забудем про кошмары, что окружают нас.

— Нет, — сказал Алеша. — Я раздумал. Твой Босс все-таки не всесилен, и потому подписывать я не буду. Потом обо мне скажут: струсил, а тигр-то был бумажным.

Лицо у Бенито вытянулось, на скулах обозначились желваки.

— Босс связан с теми, кто руководит транснациональными компаниями: и американскими, и европейскими, и прочими. Довольно?.. Он работал и по сей день работает на них — довольно?.. Их слово — закон, они смещают и ставят премьеров и президентов по всему миру. Довольно?

— Нет, — сказал Алеша, — не довольно. Они эксплуатируют народы, они навязывают им свою волю, они не позволяют людям иметь собственное мнение, но я не признаю их власти.

— Безумец! Да они завтра же лишат тебя глаз, волос, сердца, печени!.. Тут, за стеной, побывали многие партии таких храбрецов. Их разобрали на запчасти…

Поняв, что выболтал лишнее, Бенито побурел от досады.

— Ну, как хочешь, — пригрозил он, — только ни о чем больше не проси, поезд уже ушел!

Хлопнул тюремной дверью и был таков.

ДУМЫ О РОДИНЕ

И еще день прошел. Алеше по-прежнему не давали ни пить, ни есть. Видимо, думали, что голод и жажда доконают его, он станет просить и унижаться, пойдет на предательство.

Лежа на холодном каменном полу, Алеша спал, бредил, вспоминал своих товарищей, знал, что они ведут напряженную борьбу и не оставят его в беде.

«Конечно, может быть и так, что мы ничего не добьемся, — миллионы людей проиграли свою борьбу. И проиграли прежде всего потому, что не знали в точности, кто им друг и кто враг, что их спасет и что погубит. Люди проиграли, потому что сражались в одиночку, — на это всегда ставили мучители и растлители человечества, не давали людям объединиться, ссорили их, рассаживали по разным социальным клеткам, чтобы одни завидовали другим и каждый из них боялся опуститься в клетку пониже…»

«Нелегко защитить правду: немало тех, кто равнодушен к Отечеству, не чувствует никакой ответственности, стремится завладеть чужим, принадлежащим другому или другим. Такие люди низкопоклонствуют, льстят, обманывают, подкупают, используют чужие слабости, несчастья, восстают против равенства, крича, что оно уродует и оскорбляет талант и инициативу, а на деле нагло добиваются для себя преимуществ, зорко следят за тем, чтобы и близко не подпустить других к порогу справедливой жизни… Хищники умеют организоваться, сложиться в стаю, в банду, потому что ими движет эгоизм. Зато честные никак не могут объединиться: словно стыдятся мысли о коллективном отпоре, и напрасно…»

«Нелегко и непросто добиться совершенной жизни в родной стране, где большинство порядочных людей. Но как тяжко, как трудно защититься в условиях чужой страны, где кругом иноплеменники, иные нравы, иные обычаи, иные законы!..»

Вновь и вновь вспоминал Алеша отца, мать, бабушку, родной город Гродно, вспоминал своих товарищей — одноклассников и друзей-мексиканцев. И думалось ему, как это прекрасно, когда человек свободен и может по собственному желанию трудиться, учиться, делать нужные всем вещи. «Это счастье — работа, отчего же человек не славит великий смысл всякого созидательного труда, отчего ленится, уклоняется от трудностей, больше всего мечтает об отдыхе?.. Несчастный! В мире много прекрасного — это и море, и степь, и горы, и картина настоящего художника, и стихи настоящего поэта, это и дружба, и любовь, и общая борьба за справедливость… Но самое возвышенное и самое возвышающее — работа, которая помогает жизни людей и жизни природы…»

С какою бы радостью Алеша сейчас порисовал, вскопал бы грядки на бабушкином огороде! С каким восторгом сбегал бы в магазин, нарезал хлеба, приготовил яичницу с салом и помидорами. С какою охотой пошел бы на школьный субботник и красил бы стены классных комнат или таскал парты!..

Реальность была другая — камера, полное одиночество, попранное достоинство, голод и жажда…

И подумалось Алеше, будто он не один, будто с ним снова Педро, смешной и рассудительный, легко вдохновляющийся и так же легко приходящий в уныние. «Милый Педро!..»

«Как же хорошо жилось мне прежде, а я не понимал, все тосковал о чем-то другом, ином, необыкновенном, а в обыкновенном, выходит, и было больше всего необыкновенного: говори с матерью и отцом, учи уроки, читай любимую книгу, играй в шахматы, мастери радиоуправляемый корабль, иди на Неман рыбачить…»

— Слышишь, — Алеша мысленно обратился к Педро. — Запомни, я живу на улице Горького, во дворе за магазином «Мелодия». А все мои приятели живут рядом — на Калиновского… У нас хороший двор. Есть детская площадка… Город красивый, старинный, ему уже за тысячу лет. Приедешь к нам, я покажу тебе такие уголки, что ахнешь. Мы слишком скромные люди, не кичимся и наперед не лезем, а у нас есть что показать, есть на что посмотреть, хотя многое, многое разрушено войной и всякими проходимцами, хотевшими лишить народ его корней… Ты слышишь, Педро?

— Да, — не сразу откликнулся Педро. — Я все слышу. Человек по-настоящему культурен, когда постоянно ощущает за собой мужество и мудрость своего народа, чувствует, как призывают его столетия.

— Вот именно призывают, — сказал Алеша. — Ты понял меня, Педро, спасибо. Разве мы вправе поддаться этим негодяям, этим насильникам, если наши предки находили в себе силы противостоять им?

Алеша ждал ответа, но Педро вдруг заплакал:

— Почему уже нет в мире таких островов, где человек мог бы строить все по собственной воле? Везде его что-то подстерегает, что-то караулит, а душа жаждет свободы и правды.

— Свободы и правды нельзя найти даже на самых далеких островах, Педро. Свободу и правду нужно утверждать в своей собственной стране, шаг за шагом. Счастливый мир возможен — это мир нашей осуществленной мечты. Реальный мир…

ПОЛОЖЕНИЕ ОСЛОЖНЯЕТСЯ

Алеша уже не ощущал времени — ходил по камере, лежал на полу, стараясь как можно чаще менять положение. Не знал, день или ночь. Есть уже не хотелось. Он угасал, но протест только крепнул, ничто уже не пугало.

Но вот отворилась дверь — в камеру втолкнули двоих.

— Кто это? — машинально спросил Алеша.

— Ничего не вижу, — послышался голос. Это был голос… дядюшки Хосе. — Кто спрашивает?

Алеша нисколько не удивился. Там, где столько беды, может иногда случаться и радость.

— Рассаживайтесь, прошу вас, на этом каменном ковре.

— Алеша? Какая радость!.. Слышишь, Мария, нас посадили в камеру к Алеше!..

Блеснула надежда — принесли воду. А потом потекли новости. Люди хотели разобраться в обстановке.

Коварный Бенито вернулся в лагерь дядюшки Хосе, говоря, что тогда, ночью, он самовольно покинул пещеру, чтобы раздобыть немного пищи, но его схватили, а теперь он вновь бежал от Босса. Ему, конечно, не поверили и попросили уйти. Тогда он вызвался провести переговоры с Боссом об освобождении Алеши. Антонио твердил, что это новый обман, но Педро убедил дядюшку Хосе согласиться: все-таки какая-то надежда.

И вот Бенито принес письмо от Босса, в котором тот давал клятвенные заверения «мирно обсудить проблему о русском мальчике и вообще».

И вновь протестовал Антонио. Но так как все зашло в тупик, надвигалась холодная осень, время бурь и шквальных ветров, согласились и на это предложение. Мария решила пойти с дядюшкой. Бенито завел их в такое место, где они были окружены и схвачены охранниками.

— Это невероятно, чудовищно, наконец, бескультурно, — возмущался дядюшка Хосе. — Нам дали письменные заверения. Кстати, бумага осталась у Антонио, и при случае мы используем ее как улику. Но эти негодяи тотчас заявили, что письмо — фальшивка, составленная неведомо кем. Ты понимаешь, компаньеро?

— Сам Бенито и придумал фальшивку, — сказала Мария. — Негодяй хочет выслужиться. Но придет час, и ему придется ответить за все свои проделки…

Алеша оживал. Воды приносили целое ведро на троих, но пищи не давали, как и прежде.

Босс замышлял что-то свое, и это не сулило ничего доброго.

Дядюшка приуныл и, чтобы не мучить Марию и Алешу пустыми разговорами, все время спал или делал вид, что спит.

Однажды — это было днем — дядюшка во сне с кем-то разговаривал, отвечая «да» и «нет».

— Интересно, с кем это он там встретился, — сказала Мария. — Я бы много дала, чтоб поучаствовать в разговоре.

— Может быть, он беседует с нами, — пошутил Алеша. — «Да, да», — это он отвечает на вопрос: принести ли нам горячего кофе и бутерброды? «Нет-нет», — это он возражает против гуляша с рисом и острой подливкой из помидоров и перца…

Когда дядюшка проснулся, Мария рассказала ему, как он бубнил во сне и как она и Алеша шутили на его счет.

— В самом деле, — рассмеялся дядюшка. — Вы угадали. Я вместе с тобой и Алешей гулял по Малекону.[1] Мы наблюдали за рыбаками и влюбленными парочками, а потом купили мороженого и слушали пение какого-то гитариста. А потом отправились ко мне домой в район Регла, там нас ожидали Педро, Мануэль и твоя мать Розита. Все мы сели ужинать при свечах и за ужином говорили о том, как выбрались с этого проклятого острова.

— Да-да, и еще мы говорили о том, как был наказан трус и негодяй Бенито, — подхватила Мария.

— И еще мечтали о том, как все вместе поедем в Советский Союз и погостим в городе Гродно у моей мамы, — прибавил Алеша.

— И еще о том, — улыбаясь в усы, сказал дядюшка Хосе, — что в жизни нужно уметь ценить саму жизнь, ее сущность и не изменять этой сущности… Глупые люди слишком много внимания уделяют форме в ущерб содержанию. Если они и читают книги, то о том, как какой-то Альфонсо разбил нос какому-нибудь Даниелю или какой-нибудь Даниель провел какого-нибудь Родригеса… Надо уметь выбирать из моря литературы книги, которые учат искусству разумной жизни среди людей и природы, которые раскрывают суть борьбы во всем мире между правдой и ложью, между свободой и рабством.

— Молодежь не слишком увлекается книжками о политике, — сказала Мария. — Ей кажется, что это всего-навсего «нравоучения». У нас в школе многие уверены, что «нравоучение» — это плохо. Но ведь это прекрасно — знать о том, что нравственно и что безнравственно, не так ли? Это начало начал для того, чтобы верно понимать жизнь.

— Молодым людям привили дурной вкус, — согласился дядюшка. — Плохие учителя-зануды и неопытные родители, за все осуждающие своих детей, тоже приложили к этому руку… Но ты права: если есть что действительно интересное в мире, так это политика. Но не та «политика», которая дурачит или забивает голову чепухой, рассказывая, например, как премьер имярек посетил королеву имярек и какое единодушие было между ними, а та политика, что вскрывает подоплеку борьбы за власть, сущность отношений между различными социальными группами людей, пути достижения экономического и духовного равноправия повсюду.

— В самом деле, дядюшка Хосе, — тихо сказал Алеша, — нам объясняют какое-нибудь событие и плетут вокруг него несусветную чушь, которая толкает человека к ложным выводам. Как разобраться в этом гигантском море: где нужная книга, где куча словесного хлама, где честный писатель, где заблуждающийся, где ловкий прислужник зла?

— Это не так просто — определить, но все же, при желании, посильно для каждого. Как определяют положение корабля в море? По долготе и широте. Долгота истинного — совесть, широта — идеал. Если чувствуешь, что текст вызывает одобрение совести и идеал не только не подвергается насилию, но очерчивается все яснее, значит, перед тобой книга, которую стоит прочитать… Но это плоскостное определение, а все вещи в мире пребывают не на плоскости, а в пространстве. Многое значит эпоха, ее проблемы, да и само слово, которое должно повторить красоту и убедительность жизни… В пространстве легко ориентируется тот, кто хорошо почувствовал себя на плоскости и сумел развить как тонкую совесть, улавливающую малейшую фальшь и несправедливость, так и серьезный идеал, сопряженный с поисками народа и человечества. Такой человек получает в руки самый совершенный определитель совершенного — чувство правды, гармонии, интуицию истины… Он уже не просто усваивает прочитанное, а строит свой собственный мир… Скажем, я читаю, что в июле 1981 года в горах на севере Панамы при непроясненных обстоятельствах разбился самолет, в котором летел генерал Омар Торрихос… Затем читаю о загадочной авиакатастрофе в Эквадоре — погиб президент Хайме Рольдос со своим единомышленником, министром обороны… Или читаю о том, как в октябре 1986 года разбился самолет президента Мозамбика Самора Машела… Все это люди прогрессивных убеждений, выступавшие против несправедливости… А потом узнаю, что есть государства, которые при помощи спутников контролируют полеты чужих самолетов, что придуманы специальные аппараты, сбивающие пилотов с курса. И, наконец, нахожу здесь, на пустынном острове, скрытом от повседневных взоров мировой общественности, тюрьму, в которой мучают лучших представителей закабаленных народов. Как вы думаете, есть ли какая-либо прямая связь между всеми этими событиями и чего добиваются как бы безымянные группы олигархов, стремясь погасить пламя правды, если оно где-то вспыхнуло?

Дядюшка Хосе, отерев платком усталое лицо, сдвинул на макушку свое сомбреро и выразительно поглядел на Алешу и Марию. На его лице можно было прочесть гораздо больше того, что он сказал.

Мария тяжело вздохнула.

— Дядюшка, научи меня гипнотизировать. Я бы их всех загипнотизировала, и мы бы вышли на волю.

— А что, — улыбнулся Алеша. — Я сам читал про одну женщину. Она входила в банк и, пристально глядя на кассира, приказывала ему выдать положенную сумму, что он и делал, объясняя это гипнотическим воздействием… В семи или восьми банках аферистка получила около миллиона… Позднее выяснилось, что все кассиры были с ней в сговоре и получили за это свой куш.

Дядюшка усмехнулся. Силы оставляли его, но он крепился как мог.

— Ишь ты, изобретательная плутовка!.. Хорошо еще, ребята, что мы сидим вместе. Чтобы сломить нас, мерзавцы могут посадить каждого в одиночку. Но и тогда не поддавайтесь отчаянию, помните: какие бы стены нас ни разделяли, у нас общая правда и искренняя любовь друг к другу. Борьба за свободу, за правду и отчаяние — это несовместимо… Помню, когда Фидель Кастро высадился на кубинский берег с яхты «Гранма». В первом же бою при Алегрия-де Пио погиб 21 участник экспедиции, больше четверти всего состава. В болоте и зарослях мангровника было трудно сражаться. Но они не дрогнули… Лучше умереть за мечту, чем жить, отказавшись от нее… Об этом сказал кто-то из русских поэтов, Алеша… Что-то похожее я встречал у кубинца Роландо Эскардо из Матансаса… Помните, друзья, враги могут лишить нас жизни, но не могут лишить души. Как сказал Антонио Мачадо, гончар волен вылепить любой кувшин, но бессилен сделать глину… Жить можно и в смерти. И можно умереть при жизни. Помните об этом.

— Что-то ты, дядюшка, совсем затосковал, — сказала Мария. — Неужели ты все еще принимаешь нас за маленьких детей?

— Нет, конечно. Но все мы на последнем пределе. Страшно подумать, что будет, если мы еще долго не вырвемся отсюда… Запомни, Мария, твой отец хотел, чтобы ты стала архитектором.

— Я и стану архитектором. И когда-нибудь построю Дворец художеств. Там будут твои картины, дядюшка.

— В молодости я жил на улице Монсеррай неподалеку от Национального музея изящных искусств. Верите или нет, но я уже тогда знал, что мои картины будут в музее… Лучшей своей картиной я считаю «Продавца лангустов». К сожалению, этой картине не повезло.

— А я лучшей твоей работой считаю карандашный портрет Эрнеста Хемингуэя, — сказала Мария. — Живые глаза… И еще «Люди смотрят на Юрия Гагарина». Кажется, так называется эта картина?.. Эй, Алеша, как погиб Юрий Гагарин?

— Не знаю точно, — отозвался Алеша. — Он совершал тренировочный полет вместе с одним летчиком, знаменитым испытателем. Что-то там случилось, их самолет врезался в землю… Кажется, был туман. Трагическая случайность.

— Это был настоящий русский, — задумчиво произнес дядюшка Хосе. — Безграничное мужество сочеталось в нем с простотой и любовью ко всем добрым людям. Из него просто выпирал великий талант. Если бы он не стал космонавтом, он бы добился рекордов в любом другом деле. Стал бы боксером, армейским генералом, хлебопашцем, художником. Вот я и говорю, это был настоящий русский.

— Трагическая случайность, — вздохнула Мария.

— Я где-то читал, — сказал Алеша, — что случайность — это закономерность более высокого порядка. Случай на иной основе связывает все те же причины и следствия… Наши враги неспроста всячески препятствуют просвещению людей. В конечном счете правда — это знание причин и следствий. Конечно, совершенное общество возникает при совершенной социальной организации. Но чтобы прийти к такой организации, необходимы большие знания, а они даются лишь тем, кто их жаждет.

— Ценю книжное знание, — сказал дядюшка Хосе. — Это важный кладезь мудрости. Но есть еще знание жизни. Это еще важнее — уметь читать книгу бытия. Ради этой книги и читаются-то все прочие… Родители часто тревожатся о детях и перекрывают им пути к самостоятельности. Это ошибка, потому что человек — это самостоятельные знания, претворяемые в самостоятельные действия, это самостоятельные заботы. Не самостоятельное времяпрепровождение, а именно заботы: они создают стержень в человеке, человек учится ориентироваться в людях и ситуациях, полагаться на свои силы… Нельзя уберегать молодых от забот…

Разговор то разгорался, то угасал — голодные люди, как угли: то подернутся пеплом усталости, то снова воспламенятся надеждой.

Мария сказала:

— Мне бы сейчас порцию эскимо… Но я бы и от салата из тунца с яйцом и лимоном не отказалась. Хорошо этот салат готовит моя мама.

— Я бы согласился на лягушачьи лапки, — со вздохом произнес дядюшка Хосе, почесав под мышками. — Но если бы мне дали право выбора, я попросил бы кусок свежего хлеба и салат из креветок.

«И мне хочется говорить о еде, только о еде, — подумал Алеша. — Это слабость. Нельзя идти на поводу слабости. Человек остается человеком, пока способен управлять своими желаниями, быть выше их…»

— Где-то на Западе провели такой эксперимент. Заключенным одной из тюрем сказали, что им сокращают сроки наполовину, потому что под зданием тюрьмы обнаружен выход радиоактивной породы. Это была заведомая ложь, тем не менее многие из людей быстро утратили физическое или умственное здоровье… Хочется есть, это так, но я уверен, и это не только самовнушение, что правый человек получает колоссальную энергетическую подзарядку от сознания своей правоты… Лично я чувствую, что мои силы еще велики…

Трудно, трудно дались Алеше последние слова. Дядюшка Хосе покосился на него усталым, но уважительным взглядом.

— Понимаешь, Алеша, — словно оправдываясь, сказал он, — ты, кажется, все-таки один раз наелся здесь от пуза. Мы же все время впроголодь. Мне, сам понимаешь, доставались от улова главным образом хвосты и головы…

Миновала еще часть дня. А потом дядюшка Хосе вновь прервал затянувшееся молчание:

— Когда я был молодым, рыбаки поймали на западном побережье черепаху весом почти в четыреста килограммов. Ее панцирь превышал в поперечнике два метра. Представляете, сколько было мяса?..

Кажется, дядюшка бредил.

— Если вы не против, завтра выйдем в море, — сказал он. — Но такую черепаху не поднять простой сетью.

Алеша стал молотить кулаками в дверь.

— Негодяи, — хрипел он, — вы хотите уморить нас голодом и жаждой! Вы ответите за это!..

Проскрипел ключ, звякнул засов, вошел охранник. Он молча ударил Алешу чем-то тяжелым по голове — подросток упал на пол.

— Паскуда, — сказал охранник. — Если ты еще будешь нарушать тишину и мешать мне дремать, я тебя так уделаю, что не узнают ни черти, ни ангелы!..

Алеша слышал угрозу. Подняться не было сил. Лежа на полу, он услыхал, как низко над крышей тюрьмы пролетел вертолет. Или это показалось? Глядя на дядюшку Хосе, что дремал, привалившись к грязной стене, и на Марию, с закрытыми глазами повторявшую какие-то слова, Алеша поклялся придумать что-либо для их спасения, но — мысли вязли, срывались, на ум приходили лишь самые фантастические планы…

СТРАННЫЙ ВИЗИТ

Все сидели подавленные и грустные, когда в тюремном коридоре зазвучал чей-то громкий, властный голос. Камера была отворена, дверь распахнута настежь, и в солнечном свете, явившемся с той стороны жизни, взорам узников предстали господин Гудмэн и кто-то еще бородатый в черных очках, в панаме с опущенными полями. На нем были светлые брюки и щегольская красная внапуск рубашка. На плече бородача висела туристская сумка.

— Ну? — спросил бородатый господина Гудмэна.

— Это они и есть, сэр, — кивнув головой, угодливо сказал Гудмэн.

— Мы берем их с собой, — сказал незнакомец. — Всех разом. Распорядитесь об этом. Сожалею, но они страшно ослабли. Тени, а не люди. Как вы довели до этого?

— Эй, — сказал охраннику господин Гудмэн. — Пусть заключенные идут за нами. И поощрите их, если не смогут встать. Только поосторожней.

— Только без «поощрений», — скривился бородач. Видимо, он был знаком с тюремными обычаями. «Поощрить» на жаргоне тюремщиков означало дать пинка, зуботычину, силой побудить выполнить приказ.

Алеша помог подняться дядюшке Хосе и Марии. Дядюшка был плох и слабо соображал, что от него хотят. Мария молча цеплялась за дядюшку.

— Они сильно истощены, — покачал головой бородач. — Пусть следуют за нами… А вы останьтесь, — махнул рукой на охранника. — Вы нам пока не потребуетесь.

— Следуйте за мной, — сказал господин Гудмэн, приглашая пленников.

Все пошли по коридору, миновали еще один пост за решетчатой дверью и направились к выходу.

И тут Алеша, тащивший за руку дядюшку Хосе, явился свидетелем странной сцены.

Открыв дверь тюремного здания во двор, господин Гудмэн попытался быстренько выскользнуть на крыльцо. Но бородач грубо удержал его за руку и втащил обратно, увидев, как и Алеша, перед караульным зданием толпу вооруженных охранников.

— Не торопись, — сказал он, — мы еще не окончили нашу беседу.

Дверь была захлопнута и даже закрыта на засов. По особому переходу пленников провели в особняк господина Гудмэна и заставили подняться на второй этаж.

— Начнем с пленников, — сказал бородач. — Укажите им, где ваша ванная комната, пусть приводят себя в порядок, а мы попросим накрыть тут общий обед. Скромный, но достаточно калорийный. И — побольше натурального сока.

Господин Гудмэн вызвал кнопкой повара и передал ему пожелания бородатого.

— Чем быстрее, тем лучше, — прибавил он, и бородач одобрительно кивнул…

В огромной ванной, выложенной ослепительно белым кафелем с изумрудными чашами раковин, унитазов и ванн, Алеше удалось взбодрить дядюшку Хосе и Марию.

Вымывшись и оглядев в зеркало свое худое, потемневшее лицо, Алеша решил почистить зубы. Выдавил на палец зубной пасты и стал массировать десны: во рту запекло, зарезало, сделалось солоно. Вытащил палец — палец был в крови.

От недоедания началась какая-то болезнь.

Дядюшка Хосе, омыв лицо и расчесав шикарной черепаховой расческой усы и шевелюру, высказал опасение, что Босс и его приятель все съедят сами.

Мария наслаждалась хвойной ванной. Из-за пластиковой занавески слышались ее радостные вздохи.

— Обратите внимание на бородатого, — прошептал Алеша. — Мне этот тип кого-то напоминает.

— Бородатых да усатых повсюду навалом, — сказал, торопя всех, дядюшка Хосе. — Я признаю его своим кровным братом, если он угостит меня хлебом с маслом и салатом из креветок. А если еще прибавит чашечку кофе, я признаю его римским папой.

Все переоделись. У выхода из ванны повар в белом колпаке тщательно обрызгал каждого чем-то пахучим.

— Босс не любит тюремного запаха, — объяснил он. — Вас нужно хорошенько продезинфицировать.

— Ваш Босс — очень культурный человек, — ехидно заметил Алеша. — Знает толк в гигиене.

Стол был уже накрыт.

Дядюшка Хосе по привычке потянулся рукой за своим сомбреро, но вспомнив, что оно осталось на полу в прихожей, раскланялся и сказал:

— К вашим услугам, джентльмены!

— Ну, это еще посмотрим, какие тут джентльмены, — пробурчал бородатый. — Садитесь все по ту сторону стола и только не усердствуйте, не наедайтесь впрок.

Господин Гудмэн отпустил повара, закрыл все двери на запоры и примерился тоже сесть за стол, на ходу заправляя салфетку за ворот рубашки.

— Э, нет, ты погоди, — жестом остановил его бородач. — Сядь у этой стены, чтобы каждый из нас мог хорошо видеть твои прекрасные глаза.

С этими словами бородач извлек из туристской сумки и со стуком положил на стол автомат, снял панаму и очки.

— Антонио, — прошептал изумленный Алеша.

Дядюшка Хосе, набросившись на апельсиновый сок, только скосил глаза.

Мария взглянула недоверчиво…

БЕССТРАШНЫЙ АНТОНИО

Вскоре все узнали потрясающую, но, к сожалению, не завершенную еще историю.

Обман и предательство Бенито отдалили желанный час освобождения. Педро и Мануэль предложили Антонио и Агостино штурмовать резиденцию Босса. Это было безумной затеей. К тому же никто не знал, что делать с двумя взятыми в плен охранниками. Переходить на сторону потерпевших они решительно отказывались, более того, грозили Антонио жестокой расправой.

Антонио решил действовать на свой страх и риск. Вначале у него не было никакого ясного плана действий — одно только пылкое желание освободить попавших в заточение.

Под прикрытием сильного дождя он добрался до резиденции Босса и спрятался на вертолетной площадке: засыпал себя кучей пальмовых листьев, веток и прочего хлама и сверху прикрылся тачкой для вывозки мусора.

Едва дождь стих, приземлился вертолет. Как обычно, его встречал сам Босс. Он пожал руки двум пилотам, поговорил с ними и повел их завтракать.

Воспользовавшись этим, Антонио прокрался в вертолет. Он полагал, что все ушли. Но в вертолете оказался еще один человек. Он напал на Антонио, но тот выбил из его рук оружие и в нелегком единоборстве одержал верх. Человек был оглушен и связан, после чего Антонио занялся поиском пищи для своей группы. Пищи оказалось много — галеты, сушеный виноград, консервы, шоколад. Набрав разных продуктов, он собирался уже улизнуть, когда заметил, что к вертолету возвращается Босс с одним из пилотов. Как выяснилось позднее, Босс хотел перекупить у него какую-то необыкновенную коллекцию драгоценных камней. И опять завязалась жестокая борьба. Антонио застрелил пилота и, связав Босса, решил немедленно лететь к Педро и Агостино (управлять вертолетом он умел). Его план заключался в том, чтобы, прихватив всех людей, вернуться и всеми силами атаковать противника, имея четырех заложников, включая Босса.

Все складывалось хорошо. Судьба благоприятствовала: дождь как раз прекратился и вертолет легко поднялся в воздух. В считанные минуты он достиг косы в юго-восточной части острова и приземлился.

И — вовремя, потому что головорезы во главе с Бенито, выполняя приказ Босса, заблокировали уже выход из пещеры и как раз начали обстреливать ее газовыми гранатами. Был ранен Агостино. Оба пленных охранника, пользуясь замешательством Педро и Мануэля, перебежали к Бенито.

Тотчас оценив ситуацию, Антонио вступил в бой и потеснил Бенито. Но банда продолжала сражаться — обстреляла вертолет. Чудом удалось избежать гибели машины. Взяв на борт Педро, Мануэля и раненого Агостино, Антонио поднялся в воздух и принялся сверху расстреливать своих врагов.

Вскоре все было кончено. Охранники не подавали признаков жизни. Раскинув руки, упал среди скал Бенито.

Возвратившись к резиденции, Антонио переоделся в рубашку и брюки одного из пилотов и, ведя впереди себя Босса, отправился к нему в кабинет. Босс был предупрежден, что при малейшем неповиновении будет убит на месте. Дрожа за свою шкуру, он обещал сделать все, что ему прикажут.

Первый приказ касался посещения тюремной камеры и освобождения пленников…

— Вот вы и подкрепились, — закончил свой рассказ Антонио. — Теперь наша задача — поскорее вернуться в вертолет… Единственное, что меня сейчас смущает, — это толпа охранников, собравшаяся возле вертолета.

Люди молчали, пораженные смелостью и дерзостью Антонио, — нужно было время, чтобы освоиться с новой ситуацией.

ПЕРЕГОВОРЫ

В разговор вмешался Босс, взбешенный тем, что его не допустили к собственному столу. С опаской покосившись на Антонио, Босс сказал:

— На вертолете вам улизнуть не удастся, господа. Дело в том, что для перелета на Кубу понадобится хороший запас горючего, а его у нас нет. Да и, помимо всего, это было бы нарушением элементарных человеческих и гражданских прав: захватить вертолет, который мне не принадлежит. На этот счет есть международная конвенция.

— Вы вспоминаете, разумеется, только о тех конвенциях, которые вам в данный момент выгодны, — возмутился Алеша. — Вы говорите о каких-то гражданских и человеческих правах. Но разве не вы, господин Гудмэн, бросили нас в тюрьму и морили голодом — без малейшей вины с нашей стороны? Разве не ваши люди несколько раз открывали автоматный огонь с явным намерением убить кого-то из нас? И разве нельзя было давным-давно закончить все миром, оказав нам, жертвам стихии, самую минимальную помощь?

— Странно, — сказал дядюшка Хосе, утирая вспотевшее лицо салфеткой, — нас стыдят за недоброе отношение. Но позвольте, что вообще означают здесь эти тюрьмы, что означают эти политические заключенные, как они вообще возникли?

— Не только политические, — жестко сказал Антонио. — Ты, Босс, знаешь: воля моя беспредельна. Я скорее подохну, чем уступлю или отступлю… Пришел час, когда наши пути разошлись… И я требую ответить, вот им ответить, для чего здесь выгрузили группу юношей и девушек? Куда их повезут дальше?

— Не знаю, — буркнул Босс.

— Это не ответ. Я жду.

— Это все специально отобранные люди. Они согласны предоставить для других, богатых людей необходимые части тела. Почки, сердца и так далее… Им заплатили. Имеются соответствующие документы.

— Ты лжешь, — сказал Антонио. — Расписки, может быть, и есть, только каким путем они добыты, эти расписки?

— Ужасно, — проговорил дядюшка Хосе. — Я об этом как-то читал, но не верил… Слишком чудовищно… Хладнокровно отобрать людей для тайного умерщвления.

— Так повсюду делается в мире, — уверенно сказал господин Гудмэн, но щеки его дрожали, а пальцы все время поглаживали подбородок. — Мир принадлежит более сильным, и тут уже ничего не попишешь. Сильные люди не любят лишнего шума вокруг своих секретов. Если они прогневаются, вам не скрыться от их гнева. Вы можете убить Гудмэна, который перед вами, но вам не понять, что вообще Гудмэн бессмертен.

— Пришло время иначе смотреть на мир, иначе думать о нем, чем думали прежде, — сказал Алеша. — Мир принадлежит все-таки не сильным людям. Пусть они хитры, коварны, организованы в тайные общества или легальные союзы, мир принадлежит всему миру, и кто отвергнет эту главную истину, тот обречет мир на смерть и гибель.

Господин Гудмэн рассмеялся.

— Это все приятная и милая, но совершенно пустая болтовня. Миром правит не истина, не добро, а знание, технология. Стало быть, закон. Стало быть, насилие. Иначе говоря, всякое насилие может быть законом. Сила создает закон… Вы, ничего не знающие о том, как созидается сила и как внедряется бессилие, и представить себе не можете, сколько в жизни самого примитивного и самого дешевого театра. Но есть замыслы сложные, претворяемые не за день, не за год… Чтобы перечеркнуть тысячелетние упования, которые иногда угрожают революциями или даже вызывают революции, им дают выход, ведут народы по неверному пути, и сам путь измучивает народы терниями и жертвами, и они отказываются в конце концов от собственных упований и полностью принимают предначертания великих мудрецов…

— Не морочь голову своей мнимой причастностью к главным тайнам истории, — перебил Антонио. — Скажи лучше, можешь ли ты затребовать сюда горючее?

— Зачем оно вам? Вертолет все равно собьют. И если вы поплывете морем, корабль тоже потопят. Положение ваше безвыходно, — сказал господин Гудмэн, разводя руками. — Очень сожалею, но безвыходно.

— Нет, — возразил Антонио, — совсем нет. Ты лжешь, Босс. Положение безвыходно, пока люди боятся, пока подчиняются. Но если они поднимаются на борьбу, они побеждают, потому что на их стороне правда.

— В самом деле, — взволнованно сказал дядюшка Хосе. — Люди обычно тратят свой ум на то, чтобы удобнее устроиться в жизни, приобрести славу и богатство. Все это обусловливает жалкое состояние разобщенности, слабость и зависимость… Миллионы людей принесли бы несравненно больше пользы для себя, для народа и для человечества, если бы задумались о том, как справедливее и достойнее устроить общую жизнь, как приумножить общую славу и богатство.

— Этого не будет никогда, — усмехнулся господин Гудмэн. — Никогда не случается то, что идет вразрез с интересами влиятельных мудрецов. Люди были и останутся парализованными своим эгоизмом. Они принимают свой эгоизм за высшую свободу. Будьте уверены, их вновь и вновь убедят в этом.

И тут встала Мария.

— Надо лишить этого человека всех полномочий, — сказала она, указывая на господина Гудмэна. — Если мы не можем доказать правду тем, кто стоит над ним и за ним, пусть он сам убедится в силе праведного гнева… Надо отнять у него этот остров или купить за ту мизерную цену, за которую он покупает покорность своих слуг.

— Ишь, чего захотела, — прищурился господин Гудмэн, голос его, однако, дрогнул. — Не вы мне давали этот остров, не вам решать, что с ним делать.

— Пожалуй, действительно, стоило бы проучить прохвоста, — кивнул Антонио. — Итак, сколько стоит ваш остров, сэр?

— Не знаю… Не продается. Это только русские могли продавать целые континенты за жалкие кучки монет, — Босс усмехнулся. — Время детских забав миновало.

— Да он просто шутит, — подмигнув Алеше, сказал Антонио. — Он просто не верит, что мы можем поступить с ним так же, как он поступал с другими. Лишив завтрака, мы его лишим обеда и ужина, посадим в темную камеру и потом спросим снова.

— В камеру — не надо, — забеспокоился Босс. — Там очень грязно. Я люблю гигиену.

— Все любят гигиену, — сказал Антонио. — Покажи-ка, приятель, ход в пыточную из твоих апартаментов. Посидишь там, пока не придешь в себя.

Сказав так, Антонио взял автомат, щелкнул затвором и повел Босса в его спальню, откуда, он знал, был тайный спуск в камеру для пыток. Через несколько минут Антонио возвратился:

— Не нравится сукиному сыну. Верещит. Но это очень полезно для его морали.

— Если бы каждый мучитель знал, что рано или поздно орудия его пыток будут испытаны на нем самом, он был бы более терпим к другим, — сказал дядюшка Хосе.

— Пусть знает, — сказала Мария. — В древней Сицилии один искусный мастер сделал по заказу тирана медного быка с вместилищем для жертвы. Когда несчастного сажали в брюхо и он кричал, всем казалось, будто бык живой: он вращал глазами и мычал. Самое примечательное в этой истории то, что свирепый тиран испробовал пыточное сооружение, бросив туда самого мастера. Таков конец всех, кто готовит беду другим…

ВРЕМЯ РЕШИТЕЛЬНЫХ ДЕЙСТВИИ

Во время завтрака и во время разговора Антонио то и дело поглядывал за окно, прикрытое жалюзи.

— Меня все более беспокоит это сборище внизу. Пожалуй, они пронюхали, что произошло, и совещаются… И рация вертолета подозрительно молчит, — он вытряхнул из туристской сумки легкую переносную рацию и установил ее прямо на столе. — Правда, мы условились связываться только в самом крайнем случае, поскольку здесь ведется постоянное радионаблюдение.

Словно в ответ на его слова, запищала рация. Антонио нажал кнопку аппарата и сказал:

— Объект А. Вас слушает объект А.

— У аппарата дон Педро. Привет всем друзьям. Охрана окружила объект В. Явно готовится к внезапному захвату. Шайкой руководит наш старый «друг» Бенито. Сообщите возможные действия. Готовы на все, прием…

— Бенито жив? — беспокойно вскричал дядюшка Хосе.

— Да, негодяй мог воскреснуть и из небытия, — с досадой произнес Антонио. — Это мой просчет. Я никогда не стреляю еще раз в противника, если он упал.

— Что же делать? — спросил Алеша. — Мы должны сохранить всех своих людей и найти способ поскорее вернуться домой.

Опять запищала рация. Антонио щелкнул включателем.

— Говорит дон Педро. Кажется, собираются подорвать объект В. Срочно сообщите ваше мнение. Готовы сражаться и дать отпор. Можем попытаться взлететь…

— Если взлетят, то уже не сядут, — сказал Антонио. — Управлять вертолетом они не умеют… Да и перестрелка ни к чему: потеряем людей и вертолет.

— Пусть Босс прикажет своим солдатам не чинить препятствий нашим людям. Надо, чтобы они перешли сюда, — предложил Алеша.

— Они не согласятся, — сказал Антонио. — Раненого волка разрывают на части: это правило стаи… Однако не лишне попытаться.