— Было значительно хуже, сейчас уже немного обсохла. Боже мой, какой безумный, ужасный вечер. — Она отстранилась. — Простите. Я не в лучшей форме. Но не пьяна. Хотя и была недолго.

— По телефону у вас такой странный голос.

— Аппарат у постели Келси, а я ни за что на свете не хотела разбудить его. Пол, пожалуйста, заберите меня отсюда. Я вам три раза звонила…

Они направились к лестнице.

— Как раз был звонок, когда я зашел. Вы все взяли? А сумочка?

— Где-то оставила. Если в мотеле есть запасной ключ от номера, ничего страшного. Мне так стыдно за себя.

Спустившись на берег, Станиэл взял ее под руку и повел по дорожке.

— Знаете, Пол, эти люди вовсе не какие-нибудь развращенные чудовища — они просто глупые. Глупые, вульгарные, чванливые. И так усердствуют! И мне пришлось вести себя тоже по-дурацки. Все вам расскажу, как на исповеди.

— Не стоит.

— Мне это пойдет на пользу.

— Смотрите под ноги. Вот и машина.

Когда они свернули на дорогу в город, Барбара спросила:

— Помогла вам чем-нибудь та студентка?

— Нет. Но оказалась совсем другой, не такой, как я представлял. Она мне понравилась. С ней я чувствовал себя о’кей. Она еще не хлебнула горя, но основные инстинкты у нее функционируют исправно, и они швыряют ее, как стрелку компаса, которая всегда наконец успокаивается и показывает верное направление. Но девочка противится этому изо всех сил. Все время из кожи лезла, стараясь ошеломить своими эмансипированными взглядами. Но меня этим не удивишь — нагляделся на ребятишек ее возраста, которых подбирали одуревшими от наркотиков, больных. Такой работы полицейским всегда хватает.

— Я… я тоже вытянула пустой номер. Заговорщик и сыщик из меня хуже некуда.

Она вынуждена была прервать рассказ, так как они подъехали к административному корпусу мотеля. Барбара пошла просить ключ и, вернувшись, подошла к окну машины:

— Этот кусок я пройду и одна. Может, поставите машину и минут через десять зайдете ко мне дослушать остальное?

* * *

Дверь открылась сразу, как только он постучал. На ней был желтый купальный халат, лицо умытое и румяное, а волосы закрывал тюрбан из полотенца.

Когда они сели, Барбара виновато сказала:

— Уже час ночи. Выслушивание исповеди не входит в ваши обязанности. Поставьте в счет сверхурочные. Пол. На чем я остановилась? Ага. Келси вел меня, как показалось, несколько километров по мокрому лесу, а я тащилась за ним, как идиотка, и насквозь промокла. Потом завел по той лестнице в каюту и втолкнул в кресло. Смешал две крепких порции, один стакан сунул мне. Поверьте, я только притворялась, что пью. А сам уселся на постель и завел загадочный монолог. Не понимаю, как он сумел так ужасно и молниеносно опьянеть. Кажется, был уверен, что я Луэлл. И было в нем что-то… страшное. Понимаете? У меня не было сил проявить малейшее несогласие или протест. Этому Фербриту он ведь основательно врезал, может, даже серьезно его ранил. Келси безостановочно говорил, бормотал что-то, многое я вообще не разобрала. Но ясно было, что хотел уговорить Лу вернуться. Все вроде бы изменится. И таращился на меня влюбленными глазами, и твердил, как меня осчастливит, если возьмет к себе в постель. Я тогда уже была трезва, клянусь. Если добраться до двери, можно бы сбежать, но он был к ней ближе. И вдруг Келси на полуслове замолк, повалился на бок и захрапел. Когда я совершенно убедилась, что он спит, позвонила вам. И ждала, и опять звонила. А когда наконец дозвонилась и вы обещали приехать, выбралась на палубу и опять ждала…

— А по нашему делу никаких результатов?

— Ничего, если не считать догадок Джорджа Фербрита о тайных доходах Сэма Кимбера, его суровом, жестоком окружении и тому подобном. Она нахмурилась, покачав головой.

— Ах, у меня столько всяческих оправданий: была опустошена свалившимся несчастьем. Как последняя идиотка, выпила тот огромный бокал мартини. И во время грозы, в темноте, когда погас свет, все казалось каким-то нереальным. А он — искушенный, зрелый, самоуверенный и очень привлекательный. Понимаете, если мужчина хоть чуточку колеблется, извиняется, не очень уверен в себе, легко сказать “нет”. А если вас просто куда-то несет… ах, к черту, Пол, оправдывайся хоть до Судного дня, все равно всегда с отвращением придется помнить: пока я позволяла уносить себя как спящую дурочку, воображая, что это какая-то идиотская забава, тот старый лис между двумя поцелуями затащил меня в кусты. Меня в холод бросает, когда подумаю — еще пара минут, и было бы уже поздно. Отвратительные воспоминания!

— Но ведь свет загорелся, и этого не случилось.

— Господи, Пол, я же приехала сюда не для того, чтобы заниматься самобичеванием. Когда-то пару раз я позволила себе сойти с пути истинного и оба раза горько раскаивалась, но никогда еще не чувствовала себя развратной, дешевой девкой.

— Возможно, в том обществе что-то носится в воздухе. Она ответила с улыбкой:

— Очень мило с вашей стороны. А мне стыдно. Ведь я считала себя совершенно трезвым, рассудительным человеком, оказывается — нет. А теперь еще вдобавок стыжусь этого… интимного стриптиза. Так что, возможно, возвращаюсь к былой трезвости.

— Кроме меня, вам не с кем поделиться.

— Естественно… И от этого еще хуже.

— Вы здесь ни при чем, Барбара, — просто я способный полицейский. Изображаю на лице понимание, киваю в нужных местах, ловлю каждое слово и сочувственно похмыкиваю. Люди рассказывают все.

— Охотно верю — конечно, рассказывают вам, бедняжка. А вам-то хоть бы что.

— Иногда — верно, а порой и нет. Но если хочу узнать больше, всегда в подходящий момент задаю необходимый вопрос.

— Например?

Он помедлил, облизнув пересохшие губы.

— Хорошо. Кто такой Роджер?

Застыв, она сжала губы. Их взгляды встретились, и он первым отвел глаза, с тревогой ощутив, насколько натянута ниточка их взаимного влечения.

— Вы действительно профессионал, Пол.

— Вопрос снимается. Это была ошибка.

Барбара взяла сигарету из пачки на столе. Под высоким тюрбаном ее гладкое лицо выглядело как бесстрастная, пустая маска. Из остроугольного выреза халата ее шея вздымалась подобно тонкому, крепкому стеблю с затененной впадинкой внизу. Биения жилки на шее заметно не было, но он уверен — коснись губами, он почувствует взволнованный поток крови. Его затопила волна мучительного желания, и, сдерживаясь, он напряг мышцы, стиснул челюсти до скрипа в зубах. Барбара по-прежнему молча смотрела прямо перед собой, серьезная и задумчивая. Вот она шевельнулась на стуле, усаживаясь поудобнее. Каждое движение рук, ног, всего тела поражало плавностью, изяществом, волнующее очарование излучали и горько сжатые губы, прикрытые веки, упругие, широко расставленные груди. Он уже не мог дальше обманывать себя, твердя, что это всего лишь обыкновенная девушка, серьезная, но озабоченная и самовлюбленная. Страсть открыла простор волшебству преображения, и он был не в силах подавить желание открывать в ней все новые достоинства и совершенства.

Барбара печально и с вызовом посмотрела на него сквозь дымок от сигареты.

— То письмо, конечно же. Вот видите — задаете необходимый вопрос, а в ответ получаете нудную историю. Роджер весьма положительный тип, серьезно. Наверно, года на два старше вас, с печальными, терпеливыми глазами. У вас он наверняка вызвал бы улыбку. Мужчина, наполовину уцененный: трое детей и скучная, глупая, совершенно стандартная жена. Но очень простодушная и беспомощная. Ну, вам же известны все стадии такой связи. Начнем с того, что он мне понравился — как собеседник и сослуживец. Сидели с ним весь день в одной и той же конторе, подсмеивались над одними и теми же шутками. Потом обнаруживается — у вас так много общего, что все превращается в полунадуманную, романтичную любовь, сладкую и горькую, смешанную с печалью, так как оба понимаете — ничего изменить нельзя. И все вокруг затягивается какой-то странной туманной завесой, так что всякие мелочи приобретают особый, многозначительный смысл. Потом постепенно, шаг за шагом, вы оба убедите себя и друг друга в том, что вроде бы заслужили, чтобы вместе лечь в постель. С этим связаны клятвы, интриги, колебания и девичий страх перед неизвестностью. И, разумеется, все будет изумительно — наш кусочек счастья. Ах, мы так возвышенны, так чисты, что мелкая вульгарность таких встреч нас не коснется!

— Что вы собираетесь делать?

— Все уже позади, Пол Станиэл. Мы очень быстро прошли стадию вздохов и свиданий с выпивкой при свечах. Нас обоих весьма удивило, что в результате таких встреч верх стала одерживать физическая близость, а мы ведь никогда раньше не пробовали взглянуть на себя с этой стороны. То, что должно было обозначать подтверждение, символ любви, превратилось в самоцель, и мы были так поглощены, заняты этим, что на любовь не оставалось времени. Вся история тянулась уже долго, и вот однажды я, как обычно, пришла в наше убогое пристанище. Рождер в тот день запаздывал. Я встала к окну и смотрела на людей внизу с высоты третьего этажа. Напротив через улицу был бар. Оттуда вышли мужчина и женщина — немолодые. Они остановились; мне показалось, у них ссора. Вдруг мужчина схватил женщину за воротник пальто и стал осыпать ее пощечинами, у той только голова моталась из стороны в сторону. Я еще со своей возвышенностью брезгливо подумала, как это вульгарно, низко, жестоко и позорно. Мужчина оттолкнул женщину, и она, сутулясь, с плачем побрела от бара. А тот, подбоченясь, постоял в дверях, глядя ей вслед, потом, сплюнув, вернулся в бар. Отойдя от окна, я обвела глазами комнату, освещенную скудным зимним светом. Никакое это не гнездышко любви — одна постель да голые стены вокруг. Нам уже не о чем было говорить. И вдруг я поняла, что не представляю себе даже лицо Роджера. И в таких комнатушках встречались тысячи и тысячи людей вроде нас, которые утоляли свою безудержную страсть, забывая лицо друг друга, не зная, о чем поговорить. Это ведь гораздо вульгарнее, чем быть избитой на улице. И неужели это я — в такой комнате? У меня было чувство, словно я пришла в себя в больнице после болезни, ничего не понимая. Я сбежала оттуда в страшной спешке, сознавая, что, если он еще застанет меня, вряд ли когда-нибудь наберусь сил уйти. На следующий день после работы мы сидели за чашкой кофе в переполненной забегаловке. И опять нам не о чем было говорить. Такое получилось прощанье. При случае я рассказала обо всем Лу. Наверно, она старалась понять меня, но смотрела на меня как-то странно — словно я призналась ей в воровстве. Или что употребляю наркотики. Моя исповедь оказалась напрасной. А меня перевели в другой отдел.

Взглянув на него, Барбара иронически усмехнулась:

— Я-то воображала, что единственная-неповторимая. И любая ситуация, в которой окажусь, будет особой потому, что это я. А очутилась в одной из самых банальных и жалких ситуаций на свете. Конторская любовь. Если записать все, что говорили сначала мы и еще сто пар, наверно, разница была бы только в именах. Все остальное — одинаково.

На глаза ее набежали слезы, они медленно текли по щекам, но выражение лица не изменилось.

— Вы умеете так хорошо слушать, — сказала она, вытирая слезы рукавом халата.

— От кого вы сейчас открещиваетесь?

— От обоих, Пол. От обоих.

— Теперь вы сможете заснуть?

— Почему вы думаете, что до этого я не смогла бы?

— Слишком большое напряжение, взвинченность. Сейчас уже, вижу, прошло.

Он поднялся. Распахнув дверь в теплую темноту ночи, вдруг обернулся, схватил ее за руки выше локтя и сразу ощутил неуверенность, ранимость, подавленное волнение — все, что ее переполняло.

Пол дружески, мягко встряхнул ее.

— Выспитесь хорошенько, — произнес он и шагнул в темноту. Услышал, как закрылась дверь, и медленно двинулся к своему коттеджу, наслаждаясь чувством собственной силы и самообладания. Ведь он мог ее взять — была совершенно податлива и готова отдаться. Загнанная в угол добыча, безжизненная, покорная жертва. Ей это не доставило бы радости. Ничего, время и сон — лучшие целители.

Уже в постели мелькнула мысль: может, уже никогда больше не повторится подобная доступность, и вся его самоуверенность испарилась. Пожалуй, он выбрал неподходящее время для жалости. Широкий небосвод бархатной ночи раскинулся над десятками тысяч разметавшихся, спящих в тишине девушек с округлыми ногами — нежными, влажными от пота и золотистыми от загара, — со сладким дыханием и мягкими, длинными волосами, разбросанными на подушке. Ворочаясь на жестком холостяцком ложе, он любил каждую и желал любую из них — без имени, без усилий, без сожалений — сладостное поклонение в святилище девичества среди таинственной ночи.

Глава 10

Шериф Харв Уэлмо, остановившись на потрескавшемся тротуаре Тайлер-стрит, хмуро и раздраженно смотрел на Пола Станиэла.

— Черт побери, не могу же я действовать только на основании вашей интуиции.

— Я просто обратил ваше внимание на то, что слишком много совпадений.

— А для меня важны только факты, обнаруженные при расследовании. Из конторы он вышел приблизительно без четверти двенадцать. Похоже, собирался вернуться, если бумаги оставил разложенными на столе. Обычно, говорят, все при уходе убирал. Возможно, началось сердцебиение, приступ, а в помещении было душно, и он решил проветриться. Я знаю, Сэм Кимбер вчера выгнал его и собственноручно вышвырнул из конторы. Значит, он поездил немного, может, все еще чувствовал себя нехорошо, а когда схватило сердце, не успел затормозить. Ноги на педали не было, поэтому машина двинулась без особой скорости. Видите, там она перевалила через тротуар, потом пошла туда, вот следы, к той пальме, в которую и врезалась, но не сильно. Затем позвонила эта Энтри — из окна спальни увидела машину среди кустов с включенными фарами и работающим мотором. Наш человек проверил сообщение и вызвал “скорую”, но она уже не потребовалась. Черт меня побери, Станиэл, у этого парня был горячий день: потерял важного клиента, произошла бурная ссора. Кстати, врач говорит, что умер от инфаркта.

— Не волнуйтесь, шериф. Я только сказал о странных совпадениях. Что ему здесь было нужно?

— По-моему, он просто собирался проехаться. Эта улица никуда не ведет. Просто катался ночью.

— Он замешан в деле Луэлл Хансон.

— Каким образом? Почему? Потому что давно работал на Сэма Кимбера? Станиэл, я уже говорил и повторяю снова: если раскопаете какой-то факт, доложите мне, и я продолжу расследование. Дело еще не закрыто. Но я просто не могу двигаться дальше, если нет ни единой зацепки. Есть у вас факты?

— Пока нет.

— Тогда, простите, я должен вернуться в контору, у меня куча неотложных дел. Кажется, приятель, вы собираетесь затянуть дело, насколько удастся.

— На этот раз нет, шериф. Благодарю за содействие.

* * *

Бетти — секретарша Джеса Гейбла — оказалась небольшой, худощавой женщиной с седыми волосами, холодным лицом и шармом насоса бензоколонки. Через силу позволила Полу Станиэлу воспользоваться телефоном. Он позвонил наверх, Сэму Кимберу, объяснив, чего добивается, и тот попросил к телефону мисс Бетти. Пол передал трубку. Слушая выразительный рокот голоса Сэма, наблюдал за Бетти: выражение лица ее не изменилось, но на лбу выступил пот, а по щекам пошли пятна. Положив трубку, она объявила:

— Все это очень странно.

— Внезапная смерть всегда бывает несколько странной.

— Ну что ж, проходите.

Она впустила его в кабинет Джеса. На большом столе громоздились кипы списков, папок, документов.

— Шериф уже осмотрел помещение, — сообщила она. — Как только мистер Греди освободится, он во всем разберется. Вы должны понимать, что я соглашаюсь исключительно из любезности, ради мистера Кимбера. По моему мнению, у вас нет никаких оснований находиться здесь. Делайте, что вам нужно, поскорее — у меня есть и другая работа.

Скрестив на груди руки, она встала у стола.

Пол, усевшись в кресло Джеса, просмотрел бумаги на столе — похоже, все они были связаны с обширным бизнесом Сэма Кимбера.

Среди папок оказался большой блокнот для заметок, первый, верхний лист испещрен каракулями из букв и цифр. На приставном столике стоял кнопочный телефон, рядом — другой блокнот, поменьше. Подтянув столик поближе, он внимательно изучил первую страницу и после короткого раздумья, поднявшись, решительно вырвал лист из блокнота.

— Ни один клочок бумаги не будет вынесен из конторы, — заявила секретарша.

Он подал ей листок. Бетти посмотрела на него, потом обратила растерянный взгляд на Станиэла:

— Здесь же одни каракули… И все равно вам нельзя его забирать.

— Есть у вас ксерокс или что-то подобное? Мне нужна копия. А оригинал спрячьте в надежное место.

Она возмущенно вздохнула, но предложила подождать в приемной и вскоре принесла отличную копию. Забрав ее. Пол поднялся в офис Кимбера. Энджи Пауэлл, свежая, веселая, в голубой юбке и бело-голубой полосатой блузке, одарила его подчеркнуто сияющей улыбкой, и ему подумалось, что такая любезность распространяется только на людей, пользующихся расположением Кимбера.

Пройдя в кабинет, он плотно закрыл за собой дверь.

— Ну как там внизу?

— Ничего особенного.

— Надо бы поручить Брунеру и Маккейбу забрать оттуда досье. Я вот все утро раздумываю: помогло ли то, что я сотворил, убить этого мерзавца?.. Что вы там обнаружили?

Станиэл положил перед ним листок и, обойдя стол, стоя над Кимбером, изучал его.

— Что это означает?

— Возможно, ничего. Может, здесь что-то из его записей за прошлую неделю. Но вот здесь цифра двенадцать, она подчеркнута, а ведь из офиса он ушел без четверти двенадцать.

— То есть это могла быть встреча, назначенная по телефону?

— Если так, то другие записи могут помочь выяснить, с кем была встреча.

Кимбер показал пальцем на небрежную зарисовку женской фигуры с большим бюстом.

— Может, с женщиной? А это что за буквы — м-б-л?

— Не знаю, но смотрите сюда: Тайлер. Вот почему я заинтересовался листком. Тайлер-стрит. Ведь он умер там.

— А перед этим словом инициалы — Э.П. Тайлер. Не может это быть улица. Как странно, от этого “м-б-л” вроде дым нарисован… Почему?

— Понятия не имею.

— Постойте! На Тайлер-стрит был магазин мебели, он обгорел в пожаре около года назад. Господи, Станиэл, не слишком ли мы увлеклись? Тут столько начиркано, можно отыскать все, что захочешь.

— Давайте съездим туда, посмотрим. Кимбер, помедлив, пожал плечами:

— А почему бы нет?

Недалеко от штабеля досок, прикрытых толем, Сэм Кимбер обнаружил сигару. Подняв ее, размял в пальцах.

— Сухая, — констатировал он. — Значит, в дождь ее здесь еще не было. Не могу разобрать — это марка, которую курил Джес, или нет. Вот если бы увидеть обертку.

Станиэл нашел ее в траве. Кимбер подтвердил — Джес курил этот сорт. Пол теперь осмотрел все вокруг с особой тщательностью и отыскал еще окурок, такой же сухой, как незажженная сигара, а затем обнаружил кучки пепла, которые в дождь были бы смыты, а значит, подтверждали, что какое-то время Джес провел здесь.

— Ну, и что мы имеем? — спросил Сэм.

— Напрашивается всего лишь гипотеза: в полночь у него здесь была встреча. Возможно, сидя на досках, ждал. Может, тот, другой, пришел, а может, и нет. Снял обертку с сигары, откусил конец, но не закурил. Почему? Вдруг ему стало плохо, отбросил ее, кое-как добрался до машины и отъехал, прежде чем умереть. А может быть, тот другой сунул его в машину. Может, он умер от волнения, а они втиснули его внутрь и завели мотор. Жаль, что на этом проклятом покрытии не остается никаких следов.

— Не много набралось, а?

— Мало, чтобы я мог обратиться к Уэлмо. Достаточно, чтобы передать все в лаборатории полиции и обыскать это место до последней травинки. Но для Уэлмо этого не хватит.

Они осторожно, медленно дошли до края тротуара, Станиэл внимательно следил, не появятся ли новые улики.

Кимбер, нахмурясь, оперся о машину.

— Кажется, мы оба думаем об одном и том же. У меня теперь нет возможности припереть Джеса к стенке, а если бы припер, что-то из него выжал бы. И кто-то лишил меня этой возможности. Так?

— Теперь очередь за вскрытием, если бы удалось склонить к этому Уэлмо.

— Я его склоню, — мрачно пообещал Кимбер.

Он обошел машину, чтобы сесть за руль, но вдруг застыл как вкопанный.

— В чем дело?

— Идите сюда.

Станиэл в недоумении последовал за ним через дорогу, потом прошли несколько метров до школы. Сэм показал на строение за школьным двором.

— Видите тот дом? Серый? Там живут Пауэллы. Энджи. Энджи Пауэлл. Э.П. Помните, в блокноте нарисована женщина? Он впился глазами в собеседника:

— Видите, до чего можно дойти с вашими гипотезами? До идиотских выводов.

— Вы уверены?

— Послушайте, я знаю Энджи, как…

— Вы сказали ей, что Джес, возможно, постарается вам напакостить.

— Да, и она расстроилась, потому что очень мне преданна. Вот и все. Боже милостивый, Пол, если бы она стала карать любого, кто…

— В ней есть что-то странное. Знаете, она не одобряла вашу связь с Луэлл.

— Странное? Она просто очень чувствительная, набожная, неиспорченная девушка!

— Зачем же так кричать, Сэм?

Достав платок, Кимбер вытер лицо.

— Я уверен только в одном: мы ошибаемся. И все.

— Но Энджи многое знает о ваших личных делах, привычках, Сэм. Могла узнать и о тех пропавших деньгах.

— Откуда?

— От Джеса.

— Господи, Станиэл, не знаю.

— Девушка сильная, молодая.

— Ее все любят.

— Ив воде чувствует себя как рыба.

— Зачем бы ей понадобились те деньги?

— Дело в деньгах? Не знаю. Когда я первый раз дожидался вас в приемной, она разговорилась. И показалась мне очень чудной. Я бы за нее не поручился. Была очень встревожена, взволнована.

Кимбер опять вытер лицо.

— Представьте себе: ежедневно видите в конторе такую девушку. Поневоле задумаешься — кровь с молоком, бюст, бедра. Ну я и попробовал к ней подобраться. Это было еще до знакомства с Луэлл. Как она на меня посмотрела! Впору было расплакаться. Сказала, что обещала Богу и своей мамаше никогда не делать никаких мерзостей. В тот момент даже решила уволиться. Не знаю, Пол. По-моему, мы свихнулись.

— А по-моему, нужно действовать. Если мы на верном пути, следует побольше узнать о ней. В работе полицейского важна позиция силы. Допрашиваемый не может решить, что признавать, что отрицать. Надеюсь, если с ней поговорить, я получу представление о том, насколько мы ошибаемся. Или не ошибаемся. Успеем застать ее до обеденного перерыва?

— Времени еще достаточно.

— Скажите ей, чтобы пошла со мной обедать и помогла мне, но не говорите в чем.

Вернувшись к машине, они уселись. Сэм Кимбер покрутил головой:

— Противно все это. Уверен, стоит мне войти в контору и увидеть ее, сразу станет ясно, что мы здесь наговорили кучу глупостей.

* * *

Официантка проводила их в глубь зала к столику на двоих. Следуя за Энджи, Пол заметил, как оборачиваются на нее все мужчины, обводя ее взглядом от непослушных локонов до красивых золотистых ног. Голубая юбка волновалась вокруг бедер, подчеркивая округлости, а широкие плечи, обтянутые бело-голубой полосатой блузкой, контрастировали с узкой талией. Тут и там раздавались возгласы:

— Привет, Энджи!

— Чао, Энджи!

— Добрый день, мисс Пауэлл.

Она здоровалась, кивала, сияя улыбкой. Станиэлу доставались холодные, подозрительные взгляды.

Пол помог ей усесться, устроившись напротив. Улыбаясь, с сияющими глазами она заметила:

— Я почти всегда вместо обеда обхожусь сандвичами, мистер Станиэл, так что сегодня у меня знаменательное событие. Официантка поставила стакан с водой.

— Вчера, Энджи, вы нас крепко обставили.

— Ну и ты не терялась, Клер. В два захода уложила весь ряд.

— А что было делать?.. Говядина в маринаде сегодня очень удалась.

— Хорошо, пусть будет говядина. Клер — это мистер Станиэл, страховой агент. Клер Уикли.

— Очень приятно. Я сама сегодня ее брала, в самом деле вкусно.

— Значит, две говядины, — сказал Пол. — И кофе.

— Мне молоко, — вмешалась Энджи. Когда официантка отошла, она взглянула на Станиэла уже без улыбки, испытующе. — Мистер Сэм держался так загадочно, когда отправил меня с вами обедать, мистер Станиэл.

— Лучше — Пол.

— А вы меня зовите Энджи, хорошо?

— Вчера вечером вы играли в кегли?

— У нас была встреча с командой Клер, мы начали плохо, а потом повезло. О чем вы хотите со мной говорить. Пол?

— Энджи, на самом-то деле я не страховой агент.

— Как?

Он наклонился к ней через стол.

— Я должен расследовать убийство Луэлл Хансон.

— Что? — удивленно переспросила она. — Ну что вы. Пол! Если это было убийство, здесь целыми днями ни о чем другом и не говорили бы.

— А разве убийство не могло быть?

— Ну… наверно, могло. Но вряд ли есть доказательства. Кому ее нужно убивать? Вы шутите со мной?

— Я говорю совершенно серьезно. И рассчитывал получить очень важную информацию от Джеса Гейбла. Именно об этом я вчера говорил с ним по телефону.

Как назло, точно в этот момент официантка принесла заказ, и он не сумел проследить за реакцией девушки. Энджи с аппетитом принялась за еду, а потом небрежно спросила:

— А что мог знать Джес?

— Энджи, я пригласил вас на обед не для того, чтобы выспрашивать, что было известно Джесу об убийстве Луэлл Хансон.

— Фу, что за слово — “убийство”. Что же тогда вы хотите спросить?

— О чем вы говорили вчера вечером с Джесом?

Если у нее и дрогнула рука с вилкой на пути к хорошенькому рту, то заметить это было почти невозможно. Но выглядела уже не так приветливо.

— С чего вы взяли, будто я вчера говорила с Джесом?

— Он сказал, что вы должны встретиться. Казалось, она ничуть не встревожилась — выглядела просто серьезной и озабоченной, когда решительно произнесла:

— Я с ним не виделась.

— Почему же он так сказал?

— Не знаю, поможет ли вам это. Дайте мне чуть подумать. Быстро доела обед и, отодвинув тарелку, оперлась локтями на стол.

— Рано или поздно я собиралась рассказать мистеру Сэму, но могу сейчас сообщить и вам, так как вижу, что вы на ложном пути. Вы следователь, значит, можете проверить мои слова. Вчера вечером во время матча кто-то мне звонил, но я подойти не могла. Я знала, что звонил Джес, и представляла зачем. После игры мы с подружками зашли к Эрни, посидели и разошлись. Тогда я ему позвонила из автомата, номер его конторы я знаю. Он был страшно расстроенный. Его мучило, что потерял такого клиента, как Сэм, и, думаю, он хотел, чтобы я помогла его вернуть. Хотел увидеться со мною, вроде бы у него появились идеи, и нужно посоветоваться. Я ответила: не хочу, чтобы меня видели с человеком, которого мистер Сэм выгнал. Он чуть не плакал, уверял, что я не прогадаю. Упрашивал, умолял. Но честное слово, видеть его мне не хотелось. Потом он добавил, что в полночь отправится поездить и припаркуется недалеко от сгоревшего магазина мебели, близко от нашего дома, там нас никто не увидит, поговорим, и я не пожалею. Но я не согласилась. Сейчас не знаю, ездил он туда или нет, меня это не волнует. Но если инфаркт получил на Тайлер-стрит, может, и приехал туда, надеясь, что я передумаю. Если он сказал вам о встрече со мною, то просто выдал желаемое за действительное. От Эрни я сразу поехала домой, немного поболтала с мамой, а потом легла и, конечно, никуда не выходила. Можете спросить у наших. Я уже засыпала, когда услышала сирену, но мне и в голову не пришло, что это связано с Джесом, который умирает недалеко от нашего дома.

Она взглянула на него с неподдельным, естественным огорчением. Перед ним было спокойное лицо стопроцентной американки, в уголках рта небольшие морщинки, на высоком лбу — два пятнышка, оставшихся после кори, над верхней губой золотистый пушок, у внешних уголков глаз морщинки от прищура на солнце, крошки пирожного на энергичном подбородке. У корней упругих волос просвечивала белая кожа. Блузка без рукавов обтягивала гладкие сплетения мышц, при движении напрягшихся под упругой кожей. Ему почудилось, что перед ним огромный, увеличенный образ девушки, и вдруг ощутил резкий всплеск настороженности, тревоги. Что он здесь, черт побери, делает, о чем говорит? Перед ним сидела, как уверяет Сэм Кимбер, воплощенная добродетель. Деньги, конечно, найдутся — Луэлл наверняка их надежно припрятала, когда Джес напугал ее. У нее начались судороги, наглотавшись воды, ударилась в панику и утонула. И у Джеса был сердечный приступ. Энджи излучала доверительность, но Полу сделалось грустно, как бывает, когда видите изумительный прибор, используемый не по назначению. Эта девушка могла бы нарожать и вырастить кучу детишек, и еще осталось бы достаточно тепла и энергии, чтобы удержать мужа. Но в механизме что-то дало сбой, и он использовался как секретарша, партнерша по игре в кегли или победительница в беге. Он с сожалением представил, как недолговечно ее физическое великолепие, и лет через пятнадцать она превратится в засохшую карикатуру на женщину. Сейчас она ему напомнила вазу с искусственными фруктами.

Однако, раз он полицейский, нужно довести тест до конца, хочется ему этого или нет.

— Энджи, вы почти все объяснили.

— Ничего я не объясняла. Просто рассказываю вам.

— Ну, если просто рассказываете, добавьте еще — зачем вы вчера в полночь прошли через школьный двор? Она огорченно покачала головой:

— Пол, вы, вероятно, решились на какой-то глупый трюк, но клянусь, не понимаю, на что вы намекаете. Если кто-то сказал, что видел меня там, то это или дурак, или лжец.

Он вздохнул.

— Ладно, Энджи. Вопросов больше нет.

— Как бы там ни было, это безумство — думать, что миссис Хансон убили. По-вашему, Джеса тоже убили? — Выдержав паузу, она прищурилась: — Если вы действительно думаете, что его убили, то, по-вашему, это должна была сделать я?

— Не скрою, мне это приходило в голову.

— Вы, наверно, в самом деле сошли с ума, мистер Станиэл. Мне следовало бы рассердиться, хотя это просто смешно. Надо же! Вообразить, что я убила их обоих. Да я и свободного времени не имею для этого. И живу по Божьим заповедям. Не убий. Кому еще пришла в голову эта дикая мысль? Неужели и мистеру Сэму?

— Он пытался допустить эту возможность, но не смог.

— Потому что он меня знает немного лучше. Я не сержусь, но все это… глупость.

Она выглядела настолько естественно, что ему захотелось заставить ее открыть свою сущность муштрованной фанатички, и Пол небрежно заметил:

— Сэм опять успокоится, как только сойдется с другой женщиной, ведь вы о нем очень высокого мнения, может, могли бы доставить ему интимное утешение. Сильная, здоровая девушка, парня у вас нет, правда? Было интересно наблюдать, как меняется ее лицо: оно застыло, губы сжались.

— Ради мистера Сэма я готова ползти по раскаленным угольям, но ни за что не хочу вредить его бессмертной душе, предлагая для греха свое тело. Даже речи такие мне омерзительны.

— Вы действительно верите, что связь Сэма с Луэлл Хансон напортила кому-то из них?

— Ей — гораздо больше, чем ему, если такую развратную женщину вообще можно еще испортить. Была настоящей шлюхой, она его и свела с пути, адский огонь ждет ее грешное тело, оно будет гореть там вечно.

— Да что вы, Энджи? Это же просто слова. Кто вас так запугал? Ваша мать? Как вы собираетесь вести нормальную жизнь?

— Я здесь не для того, чтобы вести нормальную жизнь.

Он насторожился:

— А для чего же?

— Чтобы… чтобы служить примером.

— Это не изменит мир.

— Сейчас настали греховные времена. Господь отвернулся от нас.

— И от вас тоже?

— Существует несколько избранных, кому Он являет свой лик.

— И это делает вас необыкновенной, правда?

Она, покраснев, опустила глаза:

— Грешно похваляться этим.

— Он вам указывает, что делать?

Кровь схлынула с лица, Энджи долго молчала, затем посмотрела ему в глаза:

— Может, Он когда-нибудь и заговорит со мной. Я молюсь о том часе.

— Разве Бог не создал мужчину и женщину с определенной целью?

Энджи пристально смотрела на него:

— Думаете, вам удастся изменить мое отношение к плотскому греху?

— Ну, я считаю, что вы все же о чем-то тоскуете.

— И вы готовы мне помочь? Может, вы возьмете меня с собой в Майами? Вы уже соблазняли других девушек своей сладкой речью и голубыми глазами, мистер Станиэл?

— Но Энджи!

— И не думали об их бессмертной душе. Дурманили сладкими словами, а потом оскверняли, позорили, и этого Бог вам не простит. Вы весь черный от грехов, мистер Станиэл!

— Но мне кажется, я вполне приличный человек.

Слегка вздрогнув, она словно очнулась:

— По-моему, вы очень милый. Пол, серьезно. Только людям с разным мышлением не следует говорить о набожности. — Она кокетливо улыбнулась. — Я не изменю вас, а вы — меня. И пожалуйста, не говорите при мне такие мерзкие вещи, как только что. Мне противно.

— Хорошо, Энджи.

— Куда подевалась Клер? Мне пора.

Когда она отвернулась, ища глазами официантку, на внутреннюю сторону руки ниже локтя упал свет, и Пол заметил россыпь мелких, уже побелевших рубцов-язвочек.

— Что с вашей рукой?

— Что? — поворачиваясь к столу, переспросила она. Перегнувшись через стол, он схватил ее за кисть, разогнул руку.

— Вот эти шрамы?

С невероятной силой она выдернула руку, и Пол застыл от ужаса, увидев третью маску Энджи Пауэлл: оскалившийся рот с крупными зубами, прищуренными глазами, вздувшиеся жилы на гладкой коже шеи.

— Не смейте ко мне прикасаться, — свистящим шепотом произнесла она, с усилием выговаривая каждое слово, словно язык не повиновался ей. И почти сразу увидел, как она стремительно удаляется, огибая столики. Прежде чем потребовать счет, Пол позвонил из ресторана Сэму.

— Ну как? — спросил тот.

— Первые пятнадцать минут я был на вашей стороне. А теперь — не знаю.

— Что это означает?

— Это означает, что психопат ведет игру не по правилам. Только что ушла. Откуда у нее шрамы-рубцы на руке?

— Такие белые пятна? Как оспины после прививки. Не знаю. Как-то спросил у нее, она застеснялась, и я больше не спрашивал.

— Не понимаю, отчего она так из-за них взвилась. Сэм, даже если обнаружится, что она невиновна, этой девушке потребуется помощь.

— Нил тоже мне как-то говорил об этом. А что я могу сделать, дьявол меня возьми?! Работу свою выполняет, с людьми обходиться умеет. Вот — как раз пришла…

— Сэм, как…

— Не кладите трубку.

Минуты через две он заговорил почти шепотом:

— Спокойная и ласковая, как киска. Говорит, обед был вкусный, но ее шокировало, что оба мы вообразили, будто она кого-то убила. Она считает это неудачной шуткой, Пол. Так что выбросьте Энджи из головы и выясните, кто на самом деле убил мою девочку.

* * *

Эрни сказал:

— Да, помню, Энджи звонила. Вышла вместе с подружками, а затем вернулась, зашла в телефонную кабинку, говорила довольно долго. Потом мы немного поболтали, и она уехала. Рад помочь, мистер Станизл, вовсе не утруждаете. А почему вы об этом спрашиваете?

* * *

Щуплый, сутулый служитель кегельбана сказал:

— Вызывали Энджи? По этому телефону, вчера вечером — ни в коем случае, мистер Станиэл. К этой стойке никто не подойдет, только я, и никто не дотронется до этого телефона, так что в конце месяца не бывает счетов, о которых бы я не помнил. Если бы звонили сюда, то только по этому телефону, а ей вчера никто не звонил.

В темной, душной прихожей небольшого серого дома высилась могучая фигура матери Энджи Пауэлл, напоминавшей разъяренного бегемота. Пронзительным голосом она втолковывала:

— Пришла сразу после одиннадцати, больше не выходила, и я спрашиваю: вы отдаете себе отчет, какие вопросы мне задаете, имеете на это право? Я воспитала приличную, неиспорченную девушку, у нас с ней нет друг от друга секретов, и даже подумать нельзя, чтобы она тайком вышла из дома. Ад, знаю я все о юных девицах в этом городе, как они выстраиваются в кустах и при любой возможности бросаются на каждые брюки, но моя Энджела не такая.

— Это обычное расследование страховой фирмы.

— Надеюсь. Что же другое может быть? Обычное, да? Чтобы втянуть Энджи во что-нибудь, с чем она не имеет ничего общего, только чтобы покрутиться возле нее. И не рассчитывайте, приятель, потому что ни вы, ни кто другой близко не подойдет к моей Энджи. Я с малых лет ее хорошо воспитала. Ни один мужчина на свете не наложит свою вонючую лапу на ее чистое тело. Мужчины днем и ночью думают только об одном, но Господу хорошо известно, что в этом городе хватает потаскушек, готовых вас осчастливить, только пальцем поманите, так что здесь вам нечего делать.

— Боюсь, миссис Пауэлл, у вас ошибочные представления. Тяжело зависнув над ним, она иронически усмехнулась, дрогнув толстыми щеками:

— Знаете, молодой человек, у меня всегда были ошибочные представления. Сколько живу на свете, смотрю вокруг — и голова гудит от ошибочных представлений.

Толстый, как колбаса, палец нацелился ему в лицо.

— И каждое из них оказывается правильным. Так что будьте любезны убраться из моего дома.

Уже переступив порог, Станиэл обернулся:

— Кстати, отчего у нее на руке шрамики, рубцы?

— Умерщвление плоти, молодой человек. Умерщвление плоти для изгнания дьявола, но вам этого не понять.

* * *

Попросив Станиэла подождать, доктор Руфус Нил за десять минут выпроводил трех последних пациентов. Нил обожал холодное пиво, поэтому, заперев приемную, он повез Станиэла в темный, прохладный бар в центре города. Захватив большие кружки с темным пивом, они прошли в одну из кабинок, обшитых деревом, и поставили их на поцарапанный стол.

— Если человек медлит с разговором, значит, что-то лежит на сердце, — заметил Нил. — Задрав подбородок и вращая глазами, решительно спросил: — Так что вас беспокоит?

— Точное подтверждение, доктор, которое может быть связано с вашей профессией. В расследовании несчастного случая или самоубийства обнаружилось еще одно обстоятельство. Оно касается лица, о котором вы можете судить как специалист. Итак, перейдем прямо к делу. Как по-вашему, Энджи Пауэлл способна на убийство?

Нил даже подскочил от неожиданности и изумления. Чмокал, дергал себя за ухо, потирал подбородок, возил кружкой по столу, пока наконец не заговорил:

— Дайте мне опомниться. Что? Во-первых, психиатрия не моя специальность. Во-вторых, появление Энджи на свет было вторыми родами, когда я начал здесь практику. В-третьих, я люблю Энджи. Надеюсь, я ее понимаю, так как знаю кое-что о ее детстве. Убийство? Это был бы весьма жестокий способ выразить свой протест против чего-нибудь, правда?

— Если рассуждать логично. А Энджи рассуждает логично?

— Мери Пауэлл была плохой пациенткой. По-моему, с той минуты, как узнала о своей беременности, начала обжираться. До этого была замужем три месяца и стала вести себя так, словно малыш Джимми наградил ее проказой. Несколько лет назад я лечил у него простату и совершенно точно знаю, что с того момента, как почувствовала себя беременной, она отказалась от супружеских обязанностей. Всей душой ненавидела это, и можно сказать, обжорство стало какой-то защитой от половых отношений, но я не психиатр. Пока носила Энджи, набрала двадцать килограммов, и роды были тяжелые. Но девочка оказалась хорошенькая, здоровая. А Мери по-прежнему объедалась. И чем больше толстела, тем набожнее становилась. Сейчас, пожалуй, весит килограммов сто тридцать, и это самая мерзкая баба в городе.