Глава 6

Посттравматический синдром

Феликса Моисеевича часто можно было видеть вблизи мест, где произошел взрыв. И не столь важна была причина взрыв (будь то взрыв баллона с газом, случившийся от неаккуратного обращения с огнем, или последствия террористического акта) сколько само происшествие. Вслед за пожарными на месте взрыва появлялся и Феликс Моисеевич. Он с жадностью вглядывался во все, что носило следы недавнего взрыва, и был просто счастлив, если удавалось захватить оплавленный огнем кусок пластмассы или просто даже вырванного взрывной волной кирпича — все это он нес к себе домой. Но самой большой удачей для него считалось увидеть свидетеля взрыва. Однажды ему даже удалось подойти к пострадавшему с вопросом.

Прошло уже полчаса после взрыва, но этот мужчина в клетчатой рубашке продолжал сидеть на ступеньке лестницы, обхватив голову руками. Видимых повреждений на теле его не было заметно. Он раскачивался из стороны в сторону, ни разу не взглянув назад, где сразу из двух окон второго этажа рвалось пламя. Пожарные спешно разматывали шланги, выли милицейские сирены, слышались возгласы зрителей, со всех сторон к пожару стекались любопытные, а он продолжал сидеть на ступеньках, ничего не замечая, ни на что не обращая внимания, будто был не тут.

— Вы оттуда? — шепотом спросил Феликс Моисеевич, склонившись над человеком. Он знал — сейчас нельзя говорить громко: он либо ничего не слышит, совсем ничего, либо слышит все.

Тот поднял на него лицо и посмотрел мутными глазами.

— Вы оттуда, — увидев эти глаза, подтвердил Феликс Моисеевич. Он приблизил к нему лицо почти вплотную и спросил еще тише, так чтобы никто не услышал, так тихо, как будто подумал: — Что вы там видели? Вам что-нибудь удалось запомнить? — насколько спокоен и даже безучастен был свидетель взрыва, настолько возбужден и взволнован Феликс Моисеевич. — Вы что-нибудь помните?! — схватил он несчастного за плечи и сильно встряхнул. — Что там было! Что?!

И казалось, не ему задавал этот вопрос Феликс Моисеевич, а самому себе.

Мужчина вдруг кашлянул, пришел в себя и мелко затрясся, он был в состоянии шока, но глаза его прояснились.

— Не помню… — хрипло проговорил он. — Ничего не помню. Вспышка… а потом… не помню. Хотя нет, много всего. Это как сон, я не могу сказать. Много людей… все они идут… в разные стороны, как на людном проспекте.

Он вновь обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону. Феликс Моисеевич посмотрел на окна второго этажа. Пожарные развернули бурную деятельность по тушению огня. В окна били брандспойты, по выдвижной лестнице карабкались огнеборцы. Подкатила \"скорая помощь\", двое врачей бережно препроводили в машину пострадавшего, от которого Феликсу Моисеевичу так ничего и не удалось добиться. Он дождался, когда \"скорая\" отъедет, и зашагал домой. Делать здесь было уже нечего.

Три года назад Феликс Моисеевич оказался в командировке в Минеральных водах. По пути в Петербург в вагоне их поезда террористы взорвали бомбу. Феликс Моисеевич не пострадал, но с тех пор от полученной психологической травмы что-то повернулось в его голове, и на мир он стал смотреть как-то иначе, по особенному. По особенному смотрит на мир всякий человек, получивший сильную психологическую травму, и не часто психологам удается вывести его из этого состояния. Вот и Феликса Моисеевича не удалось. Он проживал один в однокомнатной квартире и, недавно выйдя на пенсию, мог полностью отдаться интересующим его занятиям. Раньше он занимался разведением аквариумных рыбок, но с некоторых пор забытые рыбки сдохли, и теперь Феликса Моисеевича интересовали только взрывы. Он перечитал много литературы на эту тему, но нигде не встретил того, что искал — слов о том, что происходит внутри взрыва.



Он уже мог представить себе маленькую коробочку, в которой накоплена, сжата огромная энергия, способная в какой-то определенный момент вдруг выплескивается в разные стороны окружающей среды. Взрыв — это очень быстрое выделение огромного количества энергии и большого объема газа. Это взрывные газы раздвигают окружающую среду во все возможные направления со скоростью девять километров в секунду, и на мгновение создается особое пространство, в котором может происходить… да все что угодно может происходить.



\"Я побывал там, — писал Феликс Моисеевич в дневнике, который начал вести после взрыва. — Я видел все своими глазами. Это не было смертью, и это не было жизнью. Это было нечто другое, особенное, то что никогда не забыть, не измерить… и никогда не вспомнить. Когда я пытаюсь сделать это, вновь окунувшись в то мгновение… или в ту вечность, мне становится упоительно страшно, но вспомнить удается немногое. Тени, передвигающиеся во мраке. Они говорят между собой, кажется, не понимая, что с ними происходит. Время там текло по другим законам: для человека со стороны прошло мгновение — для человека находящегося внутри — долго… Я не знаю сколько, но долго. Психологи работали с каждым из нас, стараясь вывести из этого состояния. Милиционеры и психологи не хотели, чтобы ты вспомнил, что было там, в то мгновение или в ту вечность. Наоборот — хотели, чтобы ты забыл. Их интересовало время до: не видели ли кого-нибудь подозрительного, где кто стоял в этот момент, и иногда — после. Как удалось выбраться после, но никогда — момент взрыва. А ведь это и есть самое главное. Но все что тебе удается вспомнить, считается посттравматическим синдромом. Считается, что там внутри ничего нет и не может быть. Но ведь там рвется пространство, именно там открывается вход внутрь, в другое измерение. В рай или ад не все ли равно, но ты оказываешься в другом месте в другом времени. Ведь никто не знает, что происходит в ситуации взрыва. Это дверь в другой мир, которая всегда закрыта и открывается только во время взрыва. Не все возвращаются живыми. Кто-то выходит оттуда с просветленным лицом или растерянным. Люди выходят оттуда без одежды, кто-то смеется, кто-то плачет… но выживают не все: многие остаются там, в другом измерении, в аду или раю не имеет значения\".

Или вот другой отрывок из дневника:



\"Многие люди думают, что это они, изобретя \"черный порох\" в 10 веке, придумали взрыв. Нет, это Большой Взрыв в бесконечно малой точке пространства придумал их много миллиардов лет назад. Теория Большого Взрыва известная в физике и объясняет появление нашей Вселенной, а затем и жизни на земле. Вообще всего этого — этой нашей цивилизации и нас самих. Все мы живем благодаря Взрыву. Представить только себе, что где-то среди звезд миллиарды лет назад произошел этот невероятной силы взрыв и образовалась наша Вселенная, и зародилась жизнь, и появилась наша больная цивилизация. Взрыв, дающий жизнь. Ведь взрыв имеет два полюса: созидания и разрушения. И если произвести взрыв в определенной точке планеты, то жизнь на ней начнется заново. И самое главное — найти эту точку, называемую \"пуп Земли\"\".

Глава 7

Художник черт знает чего

Клуб \"Петербургский гурман\" ежемесячно собирался на частных квартирах, и уже там происходили вещи, сокрытые от случайных глаз.

По городу ходили слухи, будто члены Клуба, бросив жребий, ежемесячно съедают отдельных членов, удобрив их специями. И правда, кто-то из них вдруг исчезал, но потом непременно присылал открытку с красивым видом с приветами и поздравлениями, а в ней обязательно содержался рецепт нового диковинного блюда. Открытки эти читали перед общим собранием, и все хлопали в ладоши и смеялись, радуясь привету от члена клуба. В конце открытки всегда было пожелание приятного аппетита.

Правда, злые языки утверждали, что открытки эти от съеденных членов, писала пресс-секретарь Клуба Эльвира Константиновна, и что написаны они одним почерком и чуть ли не одной гелевой ручкой, но сравнивать их никому в голову не приходило.



Мастерская Сергея находилась на Васильевском острове во дворе старого дома в облупившемся одноэтажном здании, когда-то служившем прачечной. Мастерская эта перешла Сергею по наследству. Его отец — известный в прошлом художник соцреалист, ваявший бесчисленных девушек с веслами, Лениных, Кировых и Дзержинских, — получил мастерскую от государства, и когда Сергей тоже стал художником, после смерти отца мастерская перешла ему.

Со времен развитого социализма внутреннее содержание мастерской сильно переменилось. Сергей не пошел по стопам отца и стал заниматься не скульптурой, а живописью и темы для своих произведений выбирал все больше эротического содержания. Обнаженные женщины в самых соблазнительных позах не сходили с его полотен. Да и натюрморты, если такие случалось писать, выходили с эротическим подтекстом — что ни предмет, то непременно похожий на половой орган, и если даже с виду не похожий, то почему-то орган половой и больше ничего так и лезет в ум посетителю, разглядывающему картину. Сергей, зная эту свою особенную способность, бывало даже нарочно писал не характерный для него пейзаж или еще хуже того портрет, но получалось, что деревья, листья, облака пейзажа походили на все те же половые органы, а у портрета вообще черт-те на что похожие носы, рты, глаза…

Максим оставил машину на третьей линии, а сам пошел пешком проходными дворами, скрываясь от назойливого Обжоры, который обычно следовал за ним как хвост. Максим побаивался этого преданного Матильде угрюмого типа. Было не очень понятно, зачем Матильда прикрепила к нему Обжору — то ли для того, чтобы он охранял его, то ли для того, чтобы следил. Последнее было, пожалуй, более вероятно: по наблюдениям Максима женщина она была ревнивая.

Хотя Максим и приказал Обжоре сидеть в машине, но он, конечно, не послушался. Максим видел, как он стал звонить по телефону, после чего побежал за ним вдогонку. Но Максим с детства хорошо знал проходные дворы и парадные Васильевского острова — его здесь фиг поймаешь. В окно парадной он пронаблюдал, как Обжора, не разбирая дороги, шлепая по лужам, пробежал мимо, бросил недокуренную сигарету на пол и спустился по лестнице.



— Катастрофа! Неужели это ты?! — обрадовался Сергей, распахнув дверь мастерской.

На нем был передник весь перемазанный масляными красками, на голове плюшевый берет, в руке он держал кисть. Судя по всему Максим оторвал его от работы.

Максим прошел в мастерскую друга. Большое помещение около 80 метров было заставлено бюстами революционных вождей прошлого века. Мастерская имела множество закутков, стеллажей с редкостями в виде заспиртованной гадюки или уродливого младенца в колбе, древней византийской вазы из глины, полутораметровой иконы Николы Чудотворца новгородской школы XVIII века. На старинном столике с бамбуковыми ножками — треснувшая скрипка какого-то знаменитого скрипичного мастера рядом с пробитой немецкой каской войны 12 года, метровые африканские массаи из железного дерева, арбалет на стене, чучело скунса на полочке рядом с игольчатой рыбой-шар и тут же древний фолиант на латыни неизвестно какого века, ну и, конечно, картины, картины… Словом, обычная мастерская художника… Да, еще челюсть неандертальца, которой хозяин очень гордился.

В одном из закоулков окоченела живая обнаженная модель в бесстыдной позе куртизанки. Она улыбнулась Максиму вымученно.

— Вы знакомы? Это модель Люда, — всех женщин, с которыми у него были близкие отношения, Сергей называл моделями. — Ну, садись, дорогой, я сейчас кофе поставлю. А то не виделись уже, катастрофа! полгода, наверное.

Сергей положил кисть на табуретку и пошел в угол мастерской, где у него стояла плита. Максим, сняв пальто, повесил его на рога марала, выросшие из головы животного, прибитой к стене, и уселся на огромный диван возле журнального столика.

— Сережа, ну я пойду тогда, что ли! — крикнула модель Люда, не меняя бесстыдной позы.

— Конечно, Людочка, — отозвался от плиты Сергей. — Ко мне старый друг пришел, ты уж извини.

Люда неторопливо, как-то уж очень тщательно стала одеваться, периодически исподтишка поглядывая на Максима, сидевшего напротив, а ему было неуютно в присутствии одевающейся незнакомой женщины. Наконец, она оделась и, махнув на прощание рукой, ушла.

— Твоя бывшая жена пропала, — сказал Сергей, наливая кофе в маленькие чашечки.

— Ее мать ко мне приходила, — сказал Максим. — Скоро ведь День всех влюбленных.

— Да, да… влюбленных, — рассеянно повторил Сергей. — Я слышал, ты женился. — Максим кивнул. — Я вообще черт-те что слышал. Прибегала Марина, говорила какие-то странные вещи о твоей избраннице, катастрофа. Я не понял даже — врет, свихнулась от горя или навыдумывала себе.

— У нас все вполне серьезно, — ответил Максим, помешивая ложечкой в чашке с кофе. — Я женился по любви и не жалею об этом. Но давай лучше не будем на эту тему.

— Ну не будем, так не будем. Слушай, а подари своей новой жене картину мою на День всех влюбленных. Я тебе по дружбе недорого.

— Нет, у меня другой подарок.

Сергей закурил, встал и прошелся по комнате до окна, потом снова сел напротив Максима.

— Слышал я, что она, ну жена твоя новая, такая… ну как бы это сказать…

— Ну да, она полная, — сказал Максим как-то безразлично. — Ты это хотел знать? Здесь Марина совершенно права, в Матильде сто сорок девять килограммов. Но, видишь ли, это такая женщина, которая открыла мне много нового в этом мире. Того, например, что я не знал никогда и не узнал бы и жил, а потом умер. Она открыла мне вкус к жизни. Ты знаешь, я ведь теперь очень люблю людей. Я понял, что любовь к людям и к человечеству в целом это самое главное в жизни всякого человека. А зачем я жил целых тридцать восемь лет, теперь я не знаю. Мне кажется, я прожил их зря.

— Чего-то ты брат непонятно изъясняешься.

Сергей снял берет, бросил его на стул, сделал глоток кофе, глубоко затянувшись дымом, встал и подошел к окну. Секунду постояв, пошел к двери, потом, развернувшись пошел обратно к окну. Максим безразлично, не поворачивая головы, одними глазами следил за своим другом, совершающим променаж по мастерской. Он знал эту его странную привычку.

— Кроме того, что она научила меня любить людей, она открыла для меня вкус к еде. Не тот примитивный прием пищи, к которому привыкло большинство людей, а тот который приносит истинное блаженство.

— Катастрофа, чревоугодие — вот радость! — бросил походя Сергей. — Всегда не понимал обжор.

— Чревоугодие, тем более обжорство, не имеет с этим ничего общего, — возразил Максим, поднеся чашечку с кофе к носу, понюхав и поставив на место. — Вот попробую объяснить на простом примере. Есть инстинкт размножения, а есть изощренный секс с применением разных там приспособлений, экспериментированием. Это ведь не просто заштампованный набор движений.

— Ну-у… Секс ты с едой не равняй. Секс — это высшее удовольствие, ведущее к блаженству. И выше его, пожалуй… — Сергей на секунду остановился и задумался. — Только смерть. Пожалуй, оргазм это и есть маленькая смерть. Да, пожалуй, микро взрыв в человеке на грани со смертью.

Кажется, эта мысль ему очень понравилась, он цокнул языком и вновь решительно двинулся в путь по мастерской. Неутомимость, с какой он вышагивал ежедневно по восемь километров, всякому впервые оказавшемуся у него в мастерской казалась сначала болезнью психики, но к которой скоро можно было привыкнуть.

— По сути, голод развивался теми же путями, что и половой инстинкт, — продолжал Максим. Он вынул из кармана серебряный портсигар и, достав из него сигарету, закурил. Теперь он курил только определенный сорт сигарет, привозимых из Непала, и не чаще, чем пять раз в день, чтобы не притуплять вкусовые ощущения. — Половой инстинкт, развиваясь в сторону изысканности и изощренности, со временем превращается в секс, а чувство голода не просто в его удовлетворение любыми способами, а в кулинарию — искусство приготовления пищи и культуру ее поедания, а голодный дикарь — в утонченного гурмана — любителя изысканных блюд.

— Любовь и голод правят миром, — в задумчивости процитировал Сергей, проходя мимо.

— Совершенно верно. Люди даже не предполагают до какой степени это так. Но я скажу тебе сейчас одну вещь, которая возможно покажется тебе странной с первого взгляда, но отнесись к моим словам серьезно.

— Катастрофа! Ну, ты давай говори, чего тянуть, — поворачивая у окна в обратный путь, воскликнул Сергей. Он сделал последнюю затяжку, подойдя к столу, раздавил в пепельнице бычок и взял новую сигарету.

— В это наверное трудно поверить, — Максим снял очки, посмотрел стекла на слабый дневной свет, через стеклышки он увидел силуэт человека, стоящего за окном. — Максим надел очки, встал и, обойдя круглый журнальный столик, подошел к окну. Там никого не было.

— Что ты там увидел? — спросил Сергей, проследив за его взглядом.

— Мне показалось, что за окном кто-то стоял, — в задумчивости проговорил Максим. — Ведь явно стоял.

— Это вряд ли. Чтобы туда попасть, нужно перелезть забор с колючей проволокой. Раньше ребятишки все время лазили модели смотреть, катастрофа, так я забор колючей проволокой обтянул, теперь никто не рискует.

— Не рискует? — с сомнением повторил Максим.

— Так что ты хотел там рассказать? Во что поверить трудно?

Максим вновь уселся на диван.

— Так вот, — продолжал он, временами поглядывая на окно. — Если половое влечение достигает своего апофеоза и высшей своей точки в момент оргазма, если партнеры испытывают друг к другу не только физическое, но и духовное влечение — любовь, то прием пищи достигает своей высшей точки только тогда, когда поедается хорошо, — для убедительности Максим поднял указательный палец. — Подчеркиваю, очень хорошо, по особым рецептам приготовленное духовное существо, к которому испытываешь любовь. Это и есть высшее наслаждение для самого утонченного гурмана.

Сергей стоял перед Максимом и смотрел прямо ему в глаза, во рту дымилась сигарета.

— Катастрофа! Ничего не понял, — проговорил он, не вынимая сигарету.

— Ты все прекрасно понял, — улыбнулся Максим. — И все расслышал верно. Высшее наслаждение в каннибализме.

— Есть человеческое мясо! — Сергей изумленно глядел на друга. — Человечину… Фу!.. Это же вредно для здоровья, — он вынул сигарету изо рта и с ненавистью раздавил ее в пепельнице, будто ядовитого гада. — Дикость! На это способны только дикари, стоящие на низшей ступени развития.

— И совсем даже нет, — Максим закинул ногу на ногу, помахал перед лицом ладонью, разгоняя дым от сигареты Сергея и затягиваясь своей, чтобы не мешать с другим табачным запахом. — Ошибочное мнение. Каннибализм всегда был распространен во всем мире. Это не дикость, это изысканность вкуса. Дикость — есть людей от голода и приготовленных как попало.

— Ну, это ты, брат, хватил! — Сергей вопреки обыкновению перестал ходить, уселся напротив Максима и залпом допил свой кофе вместе с осадком. — По твоему сейчас люди напропалую друг друга поедают, как дикари какой-нибудь Амазонии из племени Вари, а мы этого не замечаем. Ужасы ты какие-то рассказываешь.

— Ну, иносказательно говоря, \"едят\" своих сослуживцев. Даже без соли и перца.

— Так ты в этом иносказательном смысле? — с сомнением проговорил Сергей.

— Не совсем так. Это теперь выражение \"съесть сослуживца\" или \"съесть начальника\" носит иносказательный характер. Раньше было не так. Раньше каннибализм процветал во всех слоях населения и не считался чем-то удивительным или постыдным.

— Когда раньше?! — воскликнул Сергей. — Почему в книгах об этом не писалось?

— Писалось об этом много, только книги эти были уничтожены.

И рассказал Максим своему другу, будто…

Глава 8

Гибель культур


…история хранит много тайн. Одной из самых удивительных загадок нашей планеты является исчезновение народов. В разные времена на земле без видимых причин вдруг исчезали целые народы. Это не были малочисленные слабые племена, порабощаемые и вымирающие от болезней, это были могучие народы, армии которых насчитывали сотни тысяч воинов. Обнаруженные археологами развалины городов поражают совершенством архитектуры, их украшения изумляют точностью и изяществом исполнения. Это были высокоразвитые культуры: не знавшие поражения скифы, территории которых простирались от Черного моря до Китая — их орды покрывали всю землю до горизонта, когда они шли в бой, викинги и хазары, тюрки и ацтеки, печенеги и инки. Всех их в разные века будто слизнуло с поверхности земли.
Куда ушли эти народы? Куда они унесли тайну своего исчезновения?
Уже два века среди ученых-историков бытует на этот счет одна любопытная гипотеза…
Люди прошлого еще до христианского периода далеко не во всем походили на нас, людей современных. У них имелись свои вкусы, свои пристрастия, своя мораль, поэтому нет ничего удивительного в том, что употребление в пищу человеческого мяса считалось у них делом обычным.
Конечно, в пищу человеческое мясо использовалось в основном в голодные годы неурожаев, когда от недоедания вымирали целые селения, но у большинства народов употребление в пищу поверженных врагов считалось высшим символом доблести и поощрялось правителями. Употребляя врагов в пищу, победители считали, что все хорошие качества врагов переходят в них, от чего они становятся сильнее, хитрее, умнее. Глаз врага давал хорошее зрение, ухо — слух, прибавлялись ум и интуиция — воин уже заранее чувствовал опасность. Он становился непобедимым. И чем больше врагов употреблялось в пищу, чем были они знатнее и умнее, тем воин становился неуязвимее, принимая в себя их качества. У женщин улучшалась кожа, разглаживались морщины, они становились стройнее и привлекательнее. В походах случалось, воины одного племени убивали друг друга ради какого-нибудь сановного мертвеца. Захватывались новые территории, страны расширялись с каждым новым походом, поглощались новые враги, — воины-завоеватели становились все сильнее. Казалось, этому не будет предела, и они покорят весь мир. Но опасность подстерегала, откуда не ждали.
Ни один народ не в состоянии вынести постоянной войны. Чтобы набраться сил для нового похода, нужен отдых. И тут оказывалось, что всякий кто отведал человеческого мяса, не может уже остановиться в своем пагубном влечении.
И эта страсть сильнее, чем любая другая, сильнее, чем страсть к вину, наркотику, даже сильнее инстинкта размножения. Это даже не страсть, это объединение, высшее проявление любви. Так что и после военного похода начинался внутриплеменной каннибализм. Человеколюбивые воины уводили подальше из города детей своих, а потом и жен, жгли костры и пропадали там по неделям… а после уже за чужими возвращались. Сбивались в стаи каннибалы и блуждали вокруг городов и лагерей, выискивая добычу. Народ редел, исчезая в желудках своих же соотечественников, и горе тому правителю, который не спохватился вовремя и каленым железом и лютыми казнями не изничтожил в своем народе пагубной страсти.
Кроме всего, от употребление мяса этого в пищу люди болели. Страдали они от загадочных болезней, название которым дали только в XIX веке, — болезнь Крейтцфельда-Якоба и таинственная мало изученная даже в наши дни болезнь Куру.
Так бесследно переваренные желудками завоевателей, а потом поглотившие и сами себя исчезли десятки славных народов, населявших некогда Землю. После них остались развалины прекрасных городов, изумительные украшения из золота и меди, говорящие о высокой культуре съеденного народа.
В более поздние дохристианские времена власти многих стран мира боролись с каннибализмом всеми доступными методами. Тому были серьезные причины. Многие страны буквально обезлюдели от проделок людоедов, казна скудела. В Европе каннибалам отрубали голову, в России четвертовали, в Китае варили в масле… Казни производились принародно, дабы отбить охоту к человекоядству. Но каннибалы не сдавались. Они уходили от своих домов, собирали банды лихих людей и блуждали вокруг городов, нападая на проезжих не столько ради наживы материальной, сколько ради удовлетворения своей пагубной страсти. Победить это было трудно. Даже тяжкие болезни их не останавливали, поэтому у многих народов распространилось табу на еду. В списке запрещенных продуктов были и люди, кроме умерших своей смертью. Со временем табу ужесточилось.
С приходом христианства само упоминание о каннибализме было запрещено. Человекоядцам придумывали ужасные полусказочные имена, чтобы окончательно искоренить это зло — вурдалак, оборотень, волкодрак, баба-яга, вампир. Все эти сказочные персонажи были придуманы для того, чтобы дать сказочное имя каннибалам, внедрить в сознание, что на такие поступки способны только придуманные злодеи или покойники из другого мира, а никак не добропорядочные, благонадежные граждане. Книги, повествующие о каннибализме, кулинарные рецепты, советы молодым хозяйкам, средства к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве как еретические и особо опасные преданы огню. Пережили гонения на каннибализм только некоторые русские и немецкие сказки (например, собранные братьями Грим) и некоторых других народов. В них сохранились упоминания об обычной практике каннибализма. Произошло это по причине изустной передачи сказок, а когда их записывали в 17–18 веке, о каннибализме уже было сформировано негативное мнение.
Так был установлен контроль над каннибализмом. И теперь то, что в древности было делом обычным, что делали родственники, соседи, знакомые, нам людям цивилизованным представляется самым страшным и чудовищным явлением. Со временем люди стали другими, более нежными.
В языке многих народов мира сохранились следы прошлых пристрастий далеких предков. Из глубокой древности идет сравнение человека с пищей с тех пор, когда не был еще установлен контроль над каннибализмом, и люди необдуманно и бесконтрольно употребляли в пищу себе подобных, например: \"у тебя щечки, как персики\", \"красный, как рак (помидор)\" и многие другие. \"Мой поросеночек\" — так и сейчас называют нравящихся людей. Раньше это применялось только к людям, вызывающим аппетит. \"Так бы тебя и съел!\" — высшая форма восторга. Или: \"мой сладенький, моя сладенькая\" — здесь незамаскированно говорится о сладости человеческого мяса. И многие-многие другие. Акт каннибализма не только наслаждение вкусом, но и видом, запахом и самое главное — духовное единение. Чего стоит одно только предложение руки и сердца.
Поцелуи влюбленных, поглаживание, покусывание… — это живущее в каждом человеке стремление к полному, абсолютному обладанию — поглощению своего возлюбленного. Сам половой акт является в данном случае временной заменой акта каннибализма, но через некоторое время партнеров вновь тянет друг к другу. Они не могут жить друг без друга, и они подменяют стремление к поглощению иллюзией, временным слиянием тел. Но, совершив каннибалистический акт, они могли бы быть вместе, они не потеряли бы друг друга, они были бы вместе до конца дней. У кого не возникало желания хотя бы раз в жизни съесть хорошенькую женщину?..


— Ну, у кого, хотя бы раз в жизни, не возникало, желания съесть хорошенькую женщину? — спросил Максим, вопреки обыкновению достав новую сигарету и закуривая.

Сергей молча смотрел на Максима. За все время рассказа он ни разу не встал и не прошелся.

— Катастрофа, но идея исчезновения народов оригинальная. Я думаю, тебе нужно написать научный труд, диссертацию защитить. У Фрейда ведь тоже об этом что-то есть, о чем ты говорил, — что человек, съевший часть чужого тела, присваивает его свойства — что, съев своего отца, дети присваивают себе его силу и отождествляют себя с ним, замыкая круг рождений. Они становятся теми, кем были — самими собой. Или что-то вроде этого.

Сергей встал, подошел к окну.

— Ну да, поглощение чужого тела по Стросону равнозначно поглощению чужой индивидуальности. Кусание в детстве, ведь это раннее проявление каннибализма…

— Да! — перебил Сергей. — Действительно, человек часто совершает странные поступки. Будто не он их совершает, а кто-то другой, особенно в нетрезвом виде. Может быть, это и есть те поглощенные моими предками викинги. Вот недавно ко мне модель пришла такая симпатичная, соблазнительная. Так что, ты думаешь, я с ней сделал?.. Как бы не так! Я ее кофе напоил, поговорил о высоком и проводил до дома, как идиот! Еще и руку ей поцеловал при прощании. Ну, мог я такое, по-твоему, вытворить? — Сергей остановился перед огромным зеркалом на стене и уставился на свое отражение. — Ну, мог?! Вот ты мне ответь.

— Это затмение.

— Вот и я думаю, что другой человек во мне такую глупость совершил. По твоей теории народы исчезли от любви.

— Ты совершенно правильно определил, — улыбнулся Максим. — Они исчезли от любви. Человек рождается от любви, и человек исчезает от любви. Круг замыкается.

— Теория твоя интересна, конечно. Но что скажут в ученых кругах? Может быть, тебя ждет всемирная известность. Давай выпьем по такому случаю.

Сергей направился в дальний конец мастерской к сундуку, в котором у него хранились напитки.

Максим рассеянно обвел мастерскую взглядом и тут за огромным пыльным окном отчетливо увидел человеческий силуэт. Человек стоял на высоте двух метров над землей, руки у него были расставлены в стороны, как у распятого. Он покачивался из стороны в сторону, и было заметно, что он с трудом удерживает равновесие.

Максим поднялся. Подойдя к стене, снял с нее арбалет. Это был спортивный арбалет, но стрела, выпущенная из него на расстоянии в тридцать шагов, пробивала фанеру. Максим хорошо умел управляться с ним. Он натянул тетиву, вставил стрелу.

— Ты чего, охотиться на кого-то собрался? — спросил подошедший с запыленной бутылкой Сергей.

— Да, охотиться, — сказал Максим. — Вон дичь подстрелю сейчас, он кивнул на окно, за которым стоял человек.

Сергей проследил за его взглядом.

— Как он туда дуралей забрался? Из арбалета его, пожалуй, не стоит. Стекло разобьешь — дуть будет. Катастрофа. Дай-ка, я вот так сделаю.

Сергей подошел к окну. Секунду смотрел на человека, потом, вдруг широко расставив руки, громко хлопнул в ладоши. Человек за окном вдруг забавно всплеснул руками и ногами, как будто налету разваливаясь на части, повалился в темноту. Вслед за чем раздался вопль, потом — другой. И все стихло.

— Катастрофа, там места всего на одну ногу было, как он стоял на такой жердочке. Наверное, воздушным акробатом хотел стать. А у меня внизу проволока колючая, вот он и кричал. Больше не полезет. С детства детей не люблю.

— Это не ребенок, это Обжора, — сказал Максим, вешая арбалет на стену. — Он за мной следит.

— А-а… понятно, а давай я твой портрет нарисую.

— Ты не слышал, что с каждым нарисованным портретом человек расходуется.

— Ну, расходуется, — Сергей сел напротив Максима, откупорив бутылку, налил вино в бокалы. — От фотографий тоже, между прочим, расходуется, но не так.

— У меня к тебе, Серега, дело, — Максим сделал глоток вина и поставил бокал на стол. — Нет ли у тебя… — он оглянулся на окно и понизил голос, — нет ли у тебя знакомого повара? Такого, чтобы надежный и не болтливый.

Сергей некоторое время смотрел в глаза Максиму — шутит он или нет.

— Ты чего, обалдел? Ты хочешь, как скифы…

Сергей улыбнулся, снял очки, посмотрел их на свет.

— Пожалуй, я расскажу тебе, — сказал он. — Если ты, конечно, поверишь.

Глава 9

Президент должен любить своих граждан

Человеческий вкус развивается поэтапно. Сначала человек ощущает только вкус привычной пищи, которой его кормили в детстве, которую он привык есть еженедельно. Так живут многие люди. Для того чтобы приготовить или попробовать какое-нибудь новое блюдо, им нужно сделать над собой усилие. Как правило, всякое новое блюдо состоит из знакомых компонентов. Но чем выше человек поднимается по социальной и материальной лестнице, тем вкус его становиться изощреннее. Конечно, это относится не ко всем: есть миллионеры, которые не могут избавиться от своих простейших привычек. Но это ненадолго. Либо миллионер этот разорится, либо будет жить по законам общества.

— Что значит \"разорится\"? Если будет есть щи да кашу, — будет ходить в лаптях.

— Приблизительно так, — Максим сделал глоток вина. — У каждого общества имеются свои законы, свой образ жизни, и если ты нарушаешь эти законы, общество отвергает тебя. Это проще простого. И чем дальше человек поднимается по лестнице успеха, тем изысканнее становится его вкус. Он начинает различать тончайшие гаммы различных вкусов, ощущая их гармонию. Уже то, что он ест, не только приносит удовольствие, но дает нечто большее. Организм его получает микроэлементы, которых он не получал раньше, когда принимал щи да кашу. Питание его сбалансировано, мозг работает более интенсивно. Человек делается энергичен: ему нужно меньше времени для сна. Богатые деловые люди, как известно, могут работать не уставая по двенадцать часов в сутки. И это, прежде всего, из-за их питания. Организм вбирает в себя все самое нужное и самое лучшее, самое полезное и здоровое. Человек становится неуязвим для болезней, его жизнь делается иной. Но человек всегда стремиться к большему: более совершенному вкусу, к идеальному самочувствию, к развитию своих лучших качеств. Как это ни странно звучит, но благосостояние человека напрямую зависит от того, как и чем он питается. На это нельзя жалеть денег. То, что человек принимает внутрь либо отпугивает, либо привлекает удачу и благополучие.

— То есть получается, что если бедняк и неудачник будет ходить по дорогим ресторанам, финансовое положение его улучшится.

— Приблизительно так. Но, конечно, не в ресторанах дело, просто нужно более внимательно относиться к тому, что попадает внутрь. Ведь это входит в нас, и это может либо разрушать, либо укреплять.

— Ну, это все понятно, — сказал Сергей, снова поднявшись и заходив по мастерской.

— Да, каннибализм удалось в некотором роде взять под контроль в развитых европейских странах, — продолжал Максим, вдруг перескочив совсем на другую тему разговора. — И сейчас такого массового явления, не наблюдается, если не считать отдельных проявлений этого порока у слабо развитых в духовном и умственном плане дегенератов, о которых иногда пишут в желтой прессе, или наоборот у духовно развитых индивидуумов, о которых в желтой прессе ты не прочитаешь.

Сергей остановился.

— Это что же? Ты хочешь сказать, что сейчас есть духовно развитые граждане, которые как какие-нибудь дикие скифы кушают своих соотечественников? — Сергей усмехнулся саркастически и двинулся дальше по мастерской. — Катастрофа!

— Я уже говорил, что людям свойственно стремление к совершенству. А президент и министры, писатели и олигархи должны любить своих сограждан, иначе они не смогут сделать их жизнь лучше. Как ты думаешь, что едят на закрытых ужинах президенты и их жены? Что подают на стол олигархам, которые хотят удивить друг друга чем-нибудь эдаким? Что едят все самые богатые люди планеты? Щи да кашу?!

Сергей остановился напротив Максима, молча смотрел на него и курил, курил и смотрел… Максим разволновался, допил вино, поставил бокал на столик.

— Но это не только радость вкуса. Те вещества, которые содержатся в организме человека, существуют в единственном виде на планете, и их нет больше ни в каких продуктах питания — ни в морепродуктах, ни в летающих, ползающих и плавающих тварях. Как элемент питания — человека не сравнить ни с чем — он лучше и совершеннее всего, что создала природа. Он улучшает здоровье, излечивает почти все существующие на планете болезни. \"Лечить подобное подобным\" — так говорили древние, а они знали толк в медицине. Но наибольшая польза, которую может принести человек, это развитие умственных способностей и главное интуиции, которая так необходима президентам и министрам, народным депутатам и кинорежиссерам, писателям и олигархам всего мира. Интуиция это главное, что помогает выбрать единственно правильное решение. Когда удалось обуздать массовый каннибализм, он поднялся в высшие слои и дозволялся только людям, достигшим высоких моральных устоев, значительных постов, известности. Это были тайные собрания самых знатных, самых высокоразвитых, культурных и самых богатых — элиты любой нации, \"цвета общества\" любой страны…

— Послушай, Максим, ты вообще-то понимаешь, что все это катастрофа… — было заметно, что Сергей возбужден, но старается сдержаться. — Ну, все что ты сказал, это угроза для мира. Представь, что люди вдруг узнают о том, что элита государства — самые уважаемые и почитаемые граждане государства, гаранты конституции президенты и члены правительств, депутаты госдумы и министры — едят своих сограждан, своих подданных. Или писатель, который пишет добренькие книжки для детей о дружбе и любви про Тимура и его команду, про Гарри Потера, в свободное от работы время кушает этих самых детишек. Ты вообще себе это хорошо представляешь?!

Максим молчал, только поблескивали стекла его очков. Сергей все больше выходил из себя. Непонятно было, почему его так взволновала эта на первый взгляд безобидная тема.

— Представь себе! Да все государственные системы всего мира полетят к чертям собачим! Да мы сгинем в хаосе! Подражая элите, граждане сами будут жрать друг друга! Даже пускай эти президенты с олигархами и едят сограждан! Пусть едят! Но ведь они делают это, как ты утверждаешь, дозированно и в тайне, так что комар носа не подточит. Это ведь веками практикуется, и проколов не было. Не было проколов?! Ну вот, пока не появился, вон, Максим. Здрасьте, пожалуйста! — Сергей свирепел все больше — глаза его горели, руки тряслись. Максим никогда не видел его таким. — Ты что же? Хочешь бардака во всем мире?! Этак какой-нибудь разбогатевший неандерталец-торгаш с овощного рынка, корча из себя олигарха, секретаршу свою на бефстроганов пустит. Ты хоть понимаешь, что нарушится мировое равновесие?!

\"Какое ему дело до мирового равновесия?\" — подумал Максим.

— Ты что думаешь, узнав о том, что ты сейчас услышал, — начал Максим, — и главное, поверив в это — а для того чтобы поверить, нужно сознание свое перевернуть вверх тормашками — на это мало кто способен? Но если предположить, что все-таки перевернут и поверят, а как поверят, тут вдруг все и бросятся друг дружку есть, жен своих любимых, мужей…? Ты же не нарушаешь равновесия, ты же не ешь…

— Не ем!! — охотно согласился Сергей. — Да, я не ем! И не ел никогда! А ты думаешь, не хочется?! Ты думаешь, я не человек?! Ты думаешь, мне не хочется?!.. Иногда такая модель попадется — в глазах мутнеет… Так бы ее и съел прямо здесь, прямо сейчас…

Сергей был очень возбужден, краска ударила ему в лицо, покраснели даже белки глаз, казалось, он сказал то о чем тут же пожалел.

— Пожалуй, выпью еще, — сказал Максим. — Хорошее у тебя вино.

Сергей принес еще бутылку и, молча откупорив, налил в бокалы. Он казался совершенно спокойным.

— Вот ты говоришь сознание человеческое перевернуть непросто. А вспомни советское время, когда мы жили при социализме да при КГБ. Казалось, нет силы, способной разрушить могучую страну. А вот же нашлась сила, и те, кто храмы рушил семьдесят лет, вдруг бросились их восстанавливать. И самыми яростными богоискателями стали бывшие коммунисты. А в остальном? В морали, достоинстве и чести?.. Все перевернулось. И не так-то трудно оказалось все развалить, даже такую могучую державу. Точку опоры найти удалось и все пошло прахом. А точка опоры она вот здесь, — Сергей постучал себя пальцем по лбу. — Точка опоры, она в голове каждого человека. Дайте мне точку опоры и я переверну землю… Вот она эта точка, — Сергей снова постучал по лбу. — Вот здесь она находится, и перевернуть эту землю, можно опершись на эту точку в голове каждого человека. И не так это сложно, как кажется. Гитлер и Ленин, Сталин и Ельцин нашли эту точку и перевернули.

— Да, ты прав, отчасти это легко. Самое невероятное часто с легкостью принимается людьми, и то что, уединившись, едят их кумиры в закрытых столовых, может послужить примером толпам людей. И тогда человечество окажется на грани исчезновения.

— Значит, нормальные люди едят то что любят, а не то что любят едят, — в задумчивости сказал Сергей. — А здесь — наоборот.

— Приблизительно так, — серьезно проговорил Максим.

— Слушай, а с болезнями как?

— С какими болезнями? — не понял Максим.

— Ну, с теми, которые от этого бывают… Куру и еще какая-то ты говорил. Значит, все олигархи и звезды шоу-бизнеса болезнью этой болеют.

— Болезни эти случаются от неправильного приготовления. Раньше в древности на эту тему было написано множество книг, но все они оказались уничтоженными, чтобы они среди народа не ходили. Да и по правде говоря, много там галиматьи было присочинено: сочиняли их часто люди мало развитые и не способные к кулинарии. А ведь как приготовишь ту или иную часть тела, так она и действует на организм. Ведь это не просто пожарил с луком и перцем — здесь особый подход. За многие тысячелетия существования человечества это мастерство отработалось до мельчайших деталей. До наших дней дошло только одно правильное и используемое ныне сочинение на эту тему, это книга древнегреческого мыслителя и кулинара Лестригона. Возможно, есть и другие книги, но они находятся под большим секретом. Ну, ты сам понимаешь, дело-то государственной важности и утечка информации может грозить, как ты уже сказал, большими неприятностями для всего человечества. Так вот Лестригон собрал в этой книге все известные рецепты приготовления блюд. Там не просто расписано какие блюда можно приготовить из той или иной части, но и функциональное их воздействие — что для бодрости, что для слуха, что для ума… Словом, все что доводит человека до совершенства. И те, кто придерживался этих рецептов в точности, доживали почти до 150 лет в бодрости и здравии ума. Есть там и другие рекомендации как полюбить человека перед употреблением, потому, что если ты его не любишь, он тебе неприятен или просто даже безразличен — эффект будет, но не такой сильный. И как нельзя лучше, если человек ко всему прочему обладает прекрасными качествами: добротой, умом, благородством. Если он любит детей, животных или слушает хорошую музыку, читает философские книги или обладает художественными наклонностями…

— Как я, — вставил Сергей, делая нервный глоток вина. Он как остановился перед Максимом, когда он начал говорить, так и не сделал ни одного шага.

Максим сверкнул на него стеклами очков.

— Как ты. То такой человек наиболее подходит для этого дела. Очень полезны для здоровья государственные чиновники, особенно избранные всенародным голосованием, писатели и поэты, члены творческих союзов. В своей книге Лестригон утверждает, что самые невкусные малопитательные и даже вредные для здоровья это личности, поглощенные какой-нибудь гуманистической идеей. Очень важно, чтобы у человека были хорошие сильные волосы, тогда он отличается неповторимым вкусом. По Лестригону, когда человек оказывается внутри вас, вы уже не одиноки в этом мире. Причем, совершенно неважно кто кого съел. Если ты испытываешь чувство любви к человеку, неважно оказываешься ли ты в нем, или он — в тебе. Для влюбленных не имеет значения кто кого съел, главное, что они будут вместе всегда. Есть, правда, предположения, что книгу свою Лестригон писал, вовсе не испытывая того, что он так живо донес до читателей, а, так сказать, умозрительно — из головы своей. Но книгой этой пользуются уже не один век, и пока никто не жаловался, хотя может быть, и пользуются простой человеческой фантазией.

Максим снял очки, посмотрел их на свет и надел снова. Сергей, ни слова не говоря, налил еще по бокалу.

— Сегодня напьюсь, — сказал он. — А повар тебе для этого дела?

— Для этого. Скоро ведь День всех влюбленных.

— Ну и что?

— Самый большой праздник. Ну ладно, мне пора уже. Матильда заждалась. Я трубку специально отключил, чтобы она меня не вычислила, да Обжора ей все равно доложит.

Уже возле двери Максим, надев пальто, протянул руку.

— Слушай, — задумчиво проговорил Сергей. — А какие болезни-то лечатся… ну, таким образом.

— Да разные, все почти.

— Ну понятно… А простатит лечится?

— Лечится, а что?

— Да это я так просто, для общего развития. А повара я поищу, как обещал.

Глава 10

Друзья с приветом

Было двенадцать часов вечера, когда Максим вышел из мастерской Сергея в темный двор-колодец. Под ногами чавкал мокрый снег. Зима в этом году была неудачной, впрочем, как и всегда в этом городе. Плюс менялся на минус, от этого настроение было гнусным у всех трезвых жителей города.

Проходя через двор, Максим по приобретенной в последние месяцы привычке нащупал в кармане пальто холодную рукоятку пистолета — стало веселее, как будто он не один. Неторопливо прошел через темный двор, вышел на Восьмую линию. Машина с Обжорой осталась на Третьей линии, можно было позвонить и вызвать его сюда, но Максим решил пройтись пешком. Ему было о чем подумать.

Одна из стоявших на обочине машин вдруг тронулась и медленно поехала рядом с Максимом. Он снял пистолет с предохранителя и только после этого медленно обернулся. Так и есть, Фольксваген Обжоры. Значит, выследил. Может его сейчас пристрелить?… Эта заманчивая мысль пронеслась в голове Максима. Он знал, что если пристрелит Обжору, то у него появится слишком много неприятностей: Матильда наверняка догадается, что это его рук дело. При расследовании может всплыть Клуб гурманов, а члены клуба очень не любят общественного внимания. Он знал, что Обжору нужно убирать по-тихому. Человек этот был слишком опасен. Матильда доверяла ему все свои секреты, и он был предан ей всецело. Обжора считался хорошим работником и всегда был доволен, какую бы грязную работу ему не поручили. Избить кого-нибудь, припугнуть или убить — все делал с охотой. У него имелись трое подручных, которые охраняли дом, подавали к ужину, когда собиралась большая компания. У них имелось несомненное достоинство — они были глухонемыми и понимали и слушались только Обжору.

Максим остановился, остановился и Фольксваген. Максим, держа руки в карманах, некоторое время смотрел на темное стекло машины. Того, кто сидел в ней было не разглядеть, но он знал, что Обжора видит его. Видит и знает — наверняка он уже не раз обыскивал его карманы, — что в руке у Максима пистолет. Пусть гад понервничает, а может я сейчас выстрелю сквозь стекло. Прошло полминуты, прежде чем Максим открыл дверцу автомобиля.

Обжора не повернул головы, когда Максим садился в машину. Его курносый нос, чуть нависший лоб четко выделялись на фоне яркого света уличного фонаря. Физиономия у него была отвратительная, особенно не сходившая с губ улыбочка; он наверное и спал в этой улыбочке, и потом эта манера одеваться как работник крематория. Он выглядел старше своих тридцати пяти лет.

\"Ничтожество, — подумал Максим. — Этого человека застрелил бы без сомнений и душевных мучений… А есть бы ни за что не стал.\"

— Куда вас отвезти? — спросил Обжора, повернув лицо к Максиму.

На щеке у него была ссадина, рука ободрана, значит, не зря Сергей колючую проволоку под окном натянул.

— А ты куда думаешь? Домой, конечно.

Машина тронулась.

— Ты что же, ничтожество, следил за мной?

— Никак нет, — живо откликнулся Обжора. — Мне следить за вами не положено. Мне Матильда Викторовна велела вас оберегать.

— А кто же следил? Я вот Матильде скажу, она тебе устроит.

— Никак нет, я не за вами следил, я Маринку — жену вашу бывшую искал. Сбежала. Не знаете, куда она спрятаться могла?

— Да нет, не знаю.

Обжора вздохнул тяжело.

— Не везет мне в этом году, у меня и по гороскопу год плохой. На свадьбе повара съели, а я виноват, что плохо приготовлен. Где нового теперь взять… — заныл Обжора. — Везде я виноват. А скоро День всех влюбленных. Ну, устроит мне Матильда Викторовна! Марина убежала… Я уже везде искал, всех ее знакомых обзвонил. Вы-то хоть не убежите? А то мне вообще тогда, вилы…

Максим вздрогнул.

— Я… Я нет, не убегу. А что?… А ну да, конечно.

Его вдруг бросило в жар.

— Но вы Матильде Викторовне не говорите, что я вам сказал, а то она меня высечет. Ладно?

— Ладно, не скажу.

— Ай!.. Где искать?! Везде ведь переискали, — бормотал Обжора. — А как день влюбленных настанет, с кого спрос? С Обжоры! Ну-ка, Обжора, говори почему плохо приготовлено. Где Марина?! За свадьбу получил. Повара съели…

\"Ничтожество, — думал Максим. — Да я сам всех вас сожру!\"

Зазвонил сотовый телефон, Максим поднес трубку к уху.

— Максим, Марина не появлялась?

— Марина? — Максим не сразу узнал Веру Николаевну — мать Марины. — Нет, не появлялась, я ее сам разыскиваю.

Вера Николаевна помолчала.

— Мне бы хоть труп ее расчлененный увидеть, — грустно сказала она в трубку. — Хоть бы труп.

— Да почему вы думаете, что труп, может быть она жива.

— Да я уже по десять раз морги перекопала, да я уже ночую в моргах.

— Зачем? Может быть, она уже вас дома ждет.

— Ну, мало ли, привезут, — не слушая Максима, проговорила грустная женщина. — Тут люди хорошие, душевные, они меня понимают. Буду искать дальше.

Она повесила трубку.

— Вот и мать с ног сбилась, — сказал Обжора, поняв о чем разговор. — Хоть бы мать пожалела.

Вдруг Максим почувствовал сзади какое-то движение, сердце остановилось, дыхание перехватило, он резко обернулся. В эту минуту он забыл о пистолете, да он и не успел бы им воспользоваться.

— Что такое! — вырвалось у него непроизвольно.

За спиной его появилась заспанная физиономия одного из глухонемых, работающих у них в доме, и зевнула, широко раскрыв рот. Это был взъерошенный детина, самый массивный из всех, хотя они и были похожи друг на друга, этот отличался только величиной тела.

Обжора как-то весело посмотрел на Максима.

— Да это Витек, Витек наш. А вы зря так испугались, — он хохотнул ехидно.

\"Издеваешься, сволочь. Как же я на заднее сидение-то не посмотрел?.. Нет, нужно быть осторожнее, внимательнее нужно быть, — думал Максим беря себя в руки. Он нащупал в кармане рукоятку пистолета, стало спокойнее, хотя он понимал, что при желании детина без особого напряжения сил с заднего сидения свернет ему голову или придушит удавочкой, или… что у них там еще практикуется.

\"Значит, это я повара у Сергея для себя заказал, — пронеслось в голове у Максима. — А интересно, куда все-таки Марина исчезла…\"



Марина сидела в маленькой грязненькой комнатушке на диване и с удивлением осматривалась по сторонам. В комнате кроме нее никого не было. Она проспала почти сутки и сейчас уже десять минут не могла прийти в себя и понять, где находится и зачем.

За окном было темно. Часов у Марины не было, и она не могла представить сколько времени… в комнате, похоже, тоже часов не имелось. Жилище было метров десять все заставлено ломаной мебелью, так что казалось еще меньше. Пол здесь если и мыли, то очень давно, а высокий потолок с желтым пятном протечки в углу придавал комнате безнадежный вид. Да казалось и жильцы, живущие в ней, были людьми без надежды. На это указывало все: продавленный диван со сломанными подлокотниками, на котором сидела Марина, скомканное белье на стуле, заваленный грязной посудой стол. Марина не сразу обратила внимание на небольшую нарисованную на стене дверь. За настоящей с облупившейся краской дверью вдруг что-то с грохотом упало, после чего раздался веселый женский смех, и кто-то пробежал мимо двери, громко стуча в пол пятками.

Марина спустила ноги на пол, огляделась, но не нашла обуви. Это почему-то вдруг просветлило память. Она вспомнила, что вошла в парадную, что сзади кто-то набросился…

Значит, это похищение! Она вскочила, выискивая глазами чем можно защищаться. Дверь вдруг приоткрылась, и в комнату заглянула женская голова в черном платке, но, увидев Марину, тут же исчезла.

— Она проснулась! Эй, Костя! Она проснулась! — услышала Марина женский голос за дверью. Потом торопливые шаги по коридору.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел лысый круглолицый молодой человек в мешковатом помоечного вида свитере и улыбнулся идиотской улыбкой.

— Проснулась, — сказал он каким-то писклявым голосом, не снимая улыбки.

— Тебе нужно голову побрить.

— Ты чего?.. Ты кто такой?! — возмутилась Марина, она с первого взгляда поняла, что этого придурковатого молодца ей бояться не следует. Да она его, если что, вырубит в пах ногой.

— Я — Костя, — сказал молодой человек. На вид ему было лет двадцать, хотя люди с идиотскими лицами выглядят моложе.

Дверь открылась и в комнату, конфузясь, вошла девушка в платке, на ней было длинное черное платье. Она остановилась и тоже стала смотреть на Марину.

— Она у нас надолго? — наконец, спросила она у Кости, все так же улыбающегося Марине.

— Да, надолго, — ответил Костя, вдруг посерьезнев.

— Что?! — Марина уткнула руки в бока, вдруг ощутив прилив агрессии во всем теле. — Как это надолго?! Где мои сапоги?! Где мое пальто!? Ну-ка быстро принес! — Парочка смотрела на нее молча и внимательно. — Я сказала, быстро принес мне сапоги! — она посмотрела на свои босые ноги. — Ну, чего молчите?!

Но они продолжали молча и спокойно глядеть на разбушевавшуюся Марину.

— Ну, я кому говорю-то?!

Видя такую реакцию на свое возмущение, Марина распалялась все больше. Она сделала шаг к молодому человеку и слегка толкнула его в грудь.

— Где мои сапоги, а?! Где, я тебя спрашиваю!

Она снова толкнула молодого человека.

— Чего это она?! — тихо, почти шепотом спросила девушка в платке у Кости.

— Не знаю, — никак не прореагировав на ее грубость, ответил Костя, не сводя глаз с Марины. — Может, реакция на наркоз.

— А если у нее характер такой? — предположила девушка. — Чего тогда делать будем?

— Характер у человека меняется с возрастом.

Они разговаривали между собой, как будто самой Марины здесь не было. Вернее, она была, но была за стеклом, как рыбка, которая плавает в аквариуме, пузыри пускает, а на нее смотрят и говорят о ней все что хотят, но рыбке это безразлично — она и языка человеческого не знает — плавает себе.

— Ты чего, где мои сапоги?! — продолжала возмущаться Марина уже с меньшим напором. Она начинала понимать, что все ее старания уходят, словно в вату, и не достигают тех, к кому обращены.

— Так может ты, Костя, ей расскажешь… Ну, как съесть ее хотели? — продолжала свой разговор девушка в платке.

— Ну, куда ей такой рассказывать, — он указал девушке на недовольную Марину. — Она же сейчас ничему не поверит.

— Да. Пожалуй, не поверит, — согласилась девушка.

Поняв бессмысленность и даже глупость своего поведения, Марина перестала требовать сапоги и пальто. Она смотрела то на лысого молодого человека, то на девушку и слушала их разговор.

— Вроде успокоилась, — сказала девушка с некоторым сомнением в голосе.

— Да нет, сейчас опять начнет.

\"А вот фиг, не начну, — подумала Марина со злостью. — Зря надеетесь\".

Она опустила руки, которыми до сих пор продолжала упираться в бока, и назло стала смотреть на двух сумасшедших. В том, что оба они придурки, сомнений у нее не имелось. Она смотрела, иногда покачивая головой от плеча к плечу, и понимала, что и сама со стороны вид имеет дурацкий. Сцена была довольно комичная и развеселила Марину.

— Вроде успокоилась, — так же тихо проговорила девушка, не сводя глаз с Марины и чуть повернувшись к Косте.

— Да, вроде потише стала. Даже взгляд осмысленный.

Марина хотела сказать ему, что зато у него взгляд, как у идиота, но сдержалась. Это странное рассматривание ее со стороны удивительным образом успокоило, уже больше не хотелось ни кричать, ни шуметь. И вообще как-то в сон потянуло.

— Это Мотя, сестра моя, а сапоги ты потеряла, — сказал Костя, обращаясь к Марине.

Марина, не ответив, уселась на диван и поджала под себя ноги.

— А как я здесь оказалась?

— Очень просто, это мы тебя усыпили и притащили к Моте.

— А сапоги куда пропали?

— Так, когда мы тебя тащили, они и свалились. Знаешь, какая ты тяжеленная!

— Скажи ей, — прошептала Мотя, повернув лицо к Косте.

— А зачем меня усыплять было?

Марину угнетал этот странный разговор, хотя то что перед ней были люди не совсем нормальные, ей было понятно, а для них этот разговор не был странным.

— Так ты бы сама не пошла, — сказал Костя.

— Конечно, не пошла, — Марина обвела глазами стены комнаты. — А зачем?

— Да тебя бы съели и дело с концом, если бы не пошла. Чего же тут… — вдруг выговорила Мотя.

— Чего она несет? — сказала Марина, обращаясь к Косте.

— Она правду говорит, — сказал Костя, садясь на стул напротив Марины. Мотя осталась у двери.

— Тебя собирались приготовить на День всех влюбленных. Такой праздник есть. Они всегда этот праздник широко отмечают. \"Валентинки\" красивые друг другу дарят, салют у них у дома, актеры выступают, разные развлечения, танцы… — мысль придурковатого человека унеслась, он закатил глаза к потолку. — А потом поют хором, да хорошо так поют…

— Подожди, при чем здесь поют?

— Ничего они не поют, — снова встряла Мотя. — Врет он. И салюта нет никакого, а они только едят и пьют.

— Господи! Какой бред, — прошептала Марина.

Она обвела комнату взглядом — правильнее было бы улизнуть отсюда, а не разговаривать неизвестно с кем и неизвестно о чем, но как без сапог, которые оказывается потерялись, и без пальто. И вообще, что она здесь делает?… Марина осмотрела засаленные обои, ломаную мебель и вздохнула.

— Я за тобой следил, — сказал Костя, — чтобы они тебя не съели.

— А, так это ты! — Марина только сейчас поняла, что перед ней тот самый придурок с шарфом на голове. Здесь она его не признала, потому что он был лысый и совсем на себя не походил.

— Они хотели тебя съесть, — снова проговорила Мотя от двери, выпучив глаза и наклонившись вперед. Она была сообразительнее своего братика, и мысль от нее не уходила.

— Да, съесть, точно, — опомнился Костя. — Я у них работаю и слышал, что они хотели тебя приготовить на День всех влюбленных.

— Скажи про Обжору, про Обжору скажи, — встряла в разговор Мотя, — и про волосы тоже.

— Обжора тебя везде ищет. Дома у тебя, у знакомых у всех. Если не приготовит тебя к празднику, ему будет плохо. Хозяйка его накажет.

— Да ты наверное бредишь, сынок? Они что из племени Мумба-Юмба…

Поначалу слова полудурка Кости показались Марине полной ахинеей и бредом. Но чем больше она размышляла, тем больше приходила к мнению, что в той странной компашке, в которой она женила своего бывшего мужа, возможно все… даже, пожалуй, и каннибализм.