— Спасибо.

— Почему вы перестали писать?

– Что… случилось?

Я заказываю два кофе, чтобы иметь время подумать над ответом. Я стараюсь быть с нею предельно честным. Правда, и только правда.

Он упал и ударился головой?

— Из трусости, — отвечаю я. — По-моему, литература — занятие богемное. А мне хотелось зарабатывать много денег. Факт тот, что я заработал их много, но это не помешало мне стареть с пустыми руками.

Саймон поднял руку и осторожно ощупал голову, но он чувствовал слабость во всем теле и не обнаружил шишки.

Кончиком ногтя она соскребает со скатерти малюсенькое пятнышко и мечтательно повторяет: «С пустыми руками!» Я не стану петь ей старую песню о затонувших судах, выброшенных на берег, о расчлененных обломках кораблекрушения. К тому же она ждет не этого разговора. Она не была бы женщиной, если бы не желала узнать про мои любовные приключения. Поэтому я храбро приступаю к этой главе.

– Ты опрокинулся, парень, – проворчал Изгримнур. – И ты кричал… о вещах, которые видел. Я принес тебя сюда и едва не надорвался.

— Я женился, как все. Мою жену звали Арлетта.

– А потом остался стоять, глядя, как ты лежишь на полу, – сурово сказала Мириамель. – Хорошо, что я оказалась рядом. – Она посмотрела на риммера. – Вы сражались в битвах, верно? Неужели вы так же поступаете с ранеными – просто на них смотрите?

— Она была хорошенькая?

– Но там совсем другое дело, – начал оправдываться Изгримнур. – Нужно их перевязать, если у них идет кровь. И унести прочь на щитах, если они мертвы.

— По-моему, да.

– Умно, – строго сказала Мириамель, но Саймон заметил, что по ее губам пробежала мимолетная улыбка. – А если у них не идет кровь и они не мертвы, вы просто через них перешагиваете? Не имеет значения. – Изгримнур закрыл рот и потянул себя за бороду.

Люсиль нервно смеется.

Принцесса продолжала вытирать лоб Саймона влажным носовым платком. Он не мог представить, какая от этого может быть польза, но сейчас был совсем не против полежать еще немного, пока за ним ухаживала Мириамель. Саймон знал, что очень скоро ему придется объясниться.

— Вы в этом не уверены? Вы, мужчины, принадлежите к странной породе. А потом?

– Я… я тебя узнал, парень, – наконец заговорил Изгримнур. – Ты был в монастыре Святого Ходерунда, верно? И тролль… я думал, что видел…

— У меня родился сын. Он не захотел работать в моем деле. И стал гражданским летчиком. Я много путешествовал. Он также. Кончилось тем, что мы потеряли друг друга из виду. Он женился в Буэнос-Айресе и вскоре разбился при катастрофе, оставив после себя вдову и ее сына — Жозе Иньясио.

Дверь в кладовку открылась шире.

— Мой бедный друг, — вздохнула она. — Как же это печально. Но ведь правда, что этот маленький Жозе служит вам утешением?

— Я не видел его ни разу в жизни. Я не был знаком и с его матерью. Аргентина такая далекая страна. Правда, время от времени я получаю письма.

– О, Саймон! Я надеюсь, тебе стало лучше.

— Сколько же ему сейчас?

– Бинабик, – сказал Саймон, пытаясь сесть. Мириамель мягко, но решительно нажала ему на грудь и заставила снова лечь. – Я действительно видел, правда! И как раз об этом не мог вспомнить! Склон холма, огонь, и… и…

— Значит, так — он родился в тысяча девятьсот пятьдесят шестом. Выходит, ему двадцать два года. Не знаю даже, каков род его занятий.

– Я знаю, друг Саймон, начал понимать многие вещи после того, как ты вскочил, однако не все. Еще многое остается загадкой в этой истории.

— А ваша жена?

– Должно быть, они решили, что я спятил, – простонал Саймон, отталкивая руку принцессы, но получая удовольствие от прикосновения к ней.

— Моя жена бросила меня, — говорю я. — Она покинула меня, даже не предупредив.

О чем она думает? Она смотрела на него, как взрослая девушка на причиняющего беспокойство младшего брата. Да будут прокляты все девушки и женщины!

— О! Как прискорбно!

– Нет, Саймон, – сказал Бинабик, усаживаясь рядом на корточки и внимательно его оглядывая. – Я поведал им многое, и история о наших совместных приключениях далеко не последняя в этом списке. Ярнауга подтвердил большую часть из того, на что намекал мой наставник. Он также получил одно из последних посланий Моргенеса. Нет, никто не посчитал тебя безумцем, хотя я думаю, что еще не все верят в серьезность грозящей нам опасности. В особенности барон Девасалль, так мне кажется.

Я оперся ладонью о ее руку; возможно, я уже ждал такого случая.

– Хм-мм, – сказал Изгримнур и поскреб сапогом по полу. – Если с парнем все в порядке, полагаю, нам лучше вернуться. Как ты считаешь, Саймон? Да, ну… нам с тобой нужно поговорить. – Герцог протиснул свое массивное тело в узкую дверь кладовой и зашагал по коридору.

— Нет. Все это в прошлом. Теперь рана зарубцевалась. Я больше ничего не жду от жизни.

– И мне пора, – проговорила Мириамель, вставая и отряхивая большую часть пыли с подола платья. – Есть вещи, по которым не следует принимать решения до того, как я все услышу, что бы ни думал мой дядя.

Фраза, подобная этой, никогда не бьет мимо цели. Я заранее знаю, что Люсиль полетит ко мне на помощь.

Саймон хотел поблагодарить ее, но не придумал, что сказать, лежа на спине – и не чувствуя себя еще более смешным, чем сейчас. К тому моменту, когда он решил забыть о гордости, принцесса удалилась в шорохе шелков.

— Не говорите так! — вскричала она. — Жизнь все-таки не мачеха. При вашем таланте ничто и никогда не кончается.

– И если ты окончательно пришел в себя, Саймон, – сказал Бинабик, протягивая ему маленькую ладонь, – есть вещи, которые мы должны услышать на совете; думаю, Наглимунд никогда не видел Раед таким.

— У меня нет больше желания писать. Для чего? Для кого? У меня даже не осталось друзей.



Я искоса подглядываю за ней. Как она отреагирует? Люсиль зарделась.

– Прежде всего, юноша, – сказал Ярнауга, – я верю в твой рассказ, но ты должен понимать, что на холме был не Инелуки. – Огонь в очаге догорел, превратившись в тлеющие угольки, но никто не покинул зал. – Будь это Король Бурь в том обличье, которое он носит сейчас, ты превратился бы в бессмысленную оболочку, распростертую рядом с Камнями Гнева. Нет, кроме бледных норнов, Элиаса и его вассалов ты видел одного из членов Красной Руки. Тем не менее то, что ты сохранил после такого ночного видения разум и сердце – настоящее чудо.

— Так говорить нелюбезно с вашей стороны, — бормочет она. — Правда, мы знакомы недавно, но все же послушайте: ведь я чуточку больше, чем просто знакомая! Я — ваша читательница. А вы это ни во что не ставите.

– Но… но… – Саймон начал вспоминать, что сказал старик перед тем, как стена забывчивости рухнула и на Саймона потоком обрушились воспоминания о той жуткой ночи – Ночи Побивания Камнями, как назвал ее доктор, и снова почувствовал недоумение и смущение. – Но я думал, вы говорили, что Инелуки и его… Красная Рука… мертвы?

Мне следует незамедлительно воспользоваться своим выигрышным положением, и я приправляю правду ложью.

– Да, мертвы, их земные тела полностью сгорели в последние мгновения пожара, – ответил Ярнауга. – Но нечто уцелело: появился кто-то или что-то, способное воссоздать меч Скорбь. Каким-то образом – и нет нужды в твоем свидетельстве, ведь именно для этого создан Орден Манускрипта – Инелуки и Красная Рука остались: быть может, как сны живых или их мысли, тени, существование которых поддерживает лишь ненависть, а также ужасные руны, созданные Инелуки во время последних заклинаний. Каким-то образом тьма, что царила в разуме Инелуки в самом конце, не умерла.

— Полноте, — парирую я. — Напротив, я высоко чту вашу дружбу. Я даже готов признаться… вот уже несколько дней я больше не ощущаю себя несчастным, о-о, по глупейшей причине… Здесь никто ко мне не проявлял внимания… пока не появились вы. В моем возрасте одного проявления интереса уже достаточно, чтобы озарить все существование.

Король Эльстан Фискерн пришел в Хейхолт, замок, стоявший на костях Асу’а, через три столетия. Эльстан был мудрым человеком, искавшим знания, и он обнаружил в руинах под Хейхолтом свидетельства, позволившие ему понять, что Инелуки не уничтожен окончательно. Эльстан создал Орден, членом которого являюсь и я, – к сожалению, наше число быстро уменьшается, мы потеряли Моргенеса и Укекука, – чтобы древнее знание не исчезло.

Она решается, преодолевая смущение:

И не только о темном повелителе ситхи, но и другие вещи, потому что на севере Светлого Арда наступили тяжелые времена. За прошедшие годы нам удалось узнать, точнее, догадаться, что каким-то образом Инелуки, его призрак, или тень, или воля, снова появились среди тех немногих, что могли его принять.

— Я понимаю вас. Да еще как. И как же верно, что уже малейшее проявление интереса…

– Норны! – сказал Бинабик, словно окружавший его туман вдруг рассеялся.

– Норны, – подтвердил Ярнауга. – Я сомневаюсь, что поначалу даже Белые Лисы понимали, во что он превратился, но скоро его влияние на Стормспейке стало настолько сильным, что никто не осмеливался ему возражать. Красная Рука к нему вернулась, хотя и не в той форме, в какой они были на земле.

Она не заканчивает фразы. Голос ее дрогнул. Вскочив с места, она сжимает сумочку под мышкой и буквально убегает. Готов поклясться, что она расплакалась в лифте, и эти слезы действуют на меня благотворно. Я захвачен и сам, но держу ее на крючке. Окончилась необходимость в признаниях и во всей этой замысловатой игре, предваряющей любовь. Ах, Люсиль! Как хорошо, когда тебе идет семьдесят шестой год! Как же ты была права, избавляясь от Жонкьера и тем самым избавляя меня от миражей! Смерть одного возвратила жизнь другому. Правда, есть Рувр, которого нам следует остерегаться. Но как мало нам ни отпущено судьбой — несколько взглядов за обеденным столом, несколько слов под носом у Вильбера и несколько свиданий в библиотеке или где-нибудь еще, — это начало новой жизни. Я прощаю тебе все, дорогая Люсиль. Люсиль, милая. В самом деле, ну почему я должен сдерживать себя и не упиваться словами, не предаться опьяняющей нежности после стольких лет безнадежного воздержания! Да здравствует предстоящая мне бессонная ночь! Я распахнул окно в парк, и чело мое касается звезд.

– А мы думали, что Локен, которого почитали черные риммеры, был нашим огненным богом языческих времен, – удивленно проговорил Изгримнур. – Если бы я знал, как далеко они ушли от тропы света… – Он провел пальцами по Дереву, висевшему у него на груди. – Усирис! – едва слышно прошептал герцог.



Принц Джошуа, который уже довольно давно молча слушал, наклонился вперед.

9 часов

– Но почему этот демон из прошлого, наш истинный враг, не явил себя? – спросил он. – Почему использует моего брата Элиаса в качестве марионетки?

Я счастлив!

– Теперь мы подходим к той области, где даже долгие годы моих изысканий в Тунголдире не могут нам помочь. – Ярнауга пожал плечами. – Я наблюдаю, я слушаю и снова наблюдаю, ведь именно такова моя задача – но что задумал Король Бурь, знать не могу.



Этельферт из Тинсетта встал и откашлялся. Джошуа кивком разрешил ему говорить.

18 часов

Я счастлив!

– Если все это правда… а в моей голове такое укладывается с трудом, я должен сказать… возможно… я могу, наконец, догадаться. – Этельферт огляделся по сторонам, словно опасался, что на него обрушится шквал возражений из-за его самонадеянности. – Риммер, – продолжал он, кивнув в сторону старого Ярнауги, – говорит, что именно наш Эльстан Фискерн первым догадался, что Король Бурь вернулся. Это произошло через триста лет после того, как Фингил взял Хейхолт, или как там раньше его называли. С тех пор прошло еще две сотни лет. Мне кажется… демон, так его следует называть, слишком долго копил силу.



И теперь, – продолжал Этельферт, – мы, люди, что обороняли свои земли от жадных соседей, – тут он бросил хитрый взгляд в сторону Ордмаэра, но толстый барон, который уже давно сильно побледнел, не обратил внимания на его намек, – знаем, что лучший способ оставаться в безопасности и выиграть время, чтобы стать сильнее, – вынудить соседей сражаться друг с другом. Мне представляется, сейчас как раз это и происходит. Демон риммеров делает Элиасу подарок, а потом заставляет его сражаться с баронами, герцогами и всеми прочими. – Этельферт огляделся, поправил тунику и сел.

22 часа

– Это вовсе не «демон риммеров», – прорычал Эйнскалдир. – Мы благочестивые эйдониты.

С чего начать? Мне надо так много сказать! А между тем я не тороплюсь сесть и писать. Скорее, мне хочется ходить и ходить, несмотря на пульсирующую боль в бедре. Я уже не в состоянии усидеть на месте. Ко мне вернулись мои двадцать лет. Я задыхаюсь от радости, какого-то воодушевления, жизненных сил, от которых мне нехорошо. Так не может продолжаться долго. Мне просто не выдержать. Вот почему я непременно должен подчиниться суровой дисциплине писателя. Будьте любезны. Одно воспоминание за другим.

Джошуа не стал обращать внимания на слова северянина.

Первое — самое потрясающее. Я был в библиотеке. Я ждал — с каким напряжением, с какой тревогой! Полвека суетных забот, праздных занятий, успеха, огорчений и тягостной покорности судьбе — всего этого внезапно как не бывало. Она вошла. Остановилась, и мы посмотрели друг на друга. С такой серьезностью. Мне этого никогда не забыть. Я сделал два шага, и тут… все смешалось. Помнится только, что я держал ее в объятиях, что мое лицо прижалось к ее волосам, а она бормотала, приглушив голос:

– В том, что вы говорите, лорд Этельферт, есть здравый смысл, но я думаю, что те, кто хорошо знают Элиаса, понимают, что у него есть и собственные планы.

— О! Мишель! Что с нами творится? Что с нами творится?

– Ему не потребовались демоны ситхи, чтобы украсть мои земли, – с горечью сказал Изгримнур.

Второе мое воспоминание — поцелуй. Я до сих пор смеюсь от умиления. Поцелуй юнца — в висок, в щеку, в приоткрытый кусочек кожи, которая приятно пахла и словно обещала губы, но это еще впереди.

– Тем не менее, – продолжал Джошуа, – я полагаю, что Ярнауга, Бинабик из Иканука… и молодой Саймон, который был учеником доктора Моргенеса… полностью достойны доверия. Я бы хотел сказать, что их истории кажутся мне неправдоподобными, сейчас я и сам не совсем понимаю, чему верю, но и отбрасывать их не стану. – Он снова повернулся к Ярнауге, ворошившему угли в ближайшем очаге железной кочергой. – Если твои страшные предупреждения правдивы, то скажи мне одну вещь: чего хочет Инелуки?

— Дайте мне сесть, Мишель. Я не держусь на ногах.

Старик посмотрел в огонь, потом энергично ткнул в камин кочергой.

Я хватаю стул. Усаживаю Люсиль. Она шепчет:

– Как я уже говорил, принц Джошуа, моя задача заключалась в том, чтобы быть глазами Ордена, Моргенес и наставник молодого Бинабика знали больше меня о том, какие мысли могли наполнять разум властелина Стормспайка. – Он поднял руку, чтобы предотвратить новые вопросы. – Если бы мне предложили угадать, я бы сказал: подумайте о ненависти, которая помогла Инелуки уцелеть в пустоте и привела обратно из огня собственной гибели…

— Пожалуйста, закройте дверь. Мне будет спокойнее.

– Значит, Инелуки хочет мести? – спросил Джошуа, и его голос глухо прозвучал в темном зале, где тяжело дышали люди.

И вот я закрываю дверь на два оборота и возвращаюсь к ней. Наши жесты неуклюжи, и мы смущаемся. Мы боимся слов, боимся неловким движением разрушить то, что между нами возникло и чему я не сумел бы найти названия. Я просто знаю, что «это» — нечто сильное и в то же время хрупкое, столь же одинаково близкое и к слезам, и к радости. Присев на край стола, я обнял Люсиль одной рукой за плечи. Мы вынуждены опереться друг на друга, чтобы не опасаться следующих минут и плавно перейти от пылкого возбуждения к проявлениям нежной дружбы. Ведь если нам все еще дано ощущать пыл страстей, то возраст уже не дозволяет проявлять наивность. Существуют жесты и слова, которых нам следует избегать. А взамен приходится прибегнуть к восхищенным улыбкам.

Ярнауга лишь продолжал смотреть на тлеющие угли.

— Мишель! Да неужели это возможно… За такой короткий срок! Не потому ли, что мы были так несчастливы? Что вы подумаете обо мне?

– Нам нужно многое обдумать, – сказал господин Наглимунда, – и решения будут совсем непростыми. – Принц встал, высокий и бледный, его тонкое лицо превратилось в маску, скрывавшую мысли. – Мы вернемся сюда завтра на закате. – Принц вышел из зала в сопровождении стражников в сером.

Я ободрил ее, сжав ее руку. Нежно припав губами к ее уху, пробормотал:

Люди в зале стали поворачиваться друг к другу, собираясь в небольшие молчаливые группы. Саймон увидел, что Мириамель, у которой так и не появился шанс заговорить, выходит вместе с Эйнскалдиром и хромавшим герцогом Изгримнуром.

— Пусть это тебя не беспокоит, моя Люсиль.

– Пойдем, Саймон, – сказал Бинабик и потянул его за рукав. – Думаю, мне нужно дать Кантаке побегать, пока дождь стал слабее. Нужно уметь пользоваться такими вещами. Я еще не утратил способности получать удовольствие от прогулки, когда ветер бьет в лицо… к тому же мне нужно многое обдумать.

Обращение на «ты» ее потрясло. Она запрокинула голову, чтобы лучше меня видеть. Я рассмеялся так искренне, что в моих словах нельзя было усмотреть задней мысли.

– Бинабик, – сказал Саймон, на плечи которого тяжело легли события дня. – Ты помнишь сон, который у меня… у всех нас… был в доме Джелой? Стормспайк… и книга?

— Любовь — веселое таинство, — сказал я. — Ее следует принимать так, как она приходит, не начиная задаваться вопросами. В данный момент вас беспокоит мысль о муже? Ну что ж, поговорим о нем еще разок. Расквитаемся с нашим прошлым.

– Да, – мрачно ответил тролль. – Это одна из тех вещей, что меня беспокоят. Слова, которые ты видел, они мне запомнились. И я опасаюсь, что в них заключена ужасно важная загадка.

Мое последнее воспоминание — разговор, последовавший за этим; временами он смахивал на исповедь.

– Дю… Дю… Свер… – попытался произнести Саймон, сражаясь с путаницей воспоминаний.

— Я была замужем дважды, — сообщает Люсиль.

— Два провала, не так ли?

– ДюСварденвирд, так это звучало, – со вздохом сказал Бинабик. – Фатум Мечей.

♕

— Да. Спасибо за то, что вы это поняли. В первый раз я вышла… но вы не поверите мне…

Жаркий воздух безжалостно бил в безволосое, незащищенное лицо Прайрата, но он не позволял окружающим увидеть, что это доставляет ему неудобство. Когда Прайрат в развевающихся одеждах шагал по литейному цеху, он с удовлетворением отмечал, что рабочие в тяжелой одежде и масках на лицах смотрят на него и вздрагивают, когда он проходит мимо. Возбужденный пульсирующим светом горна, он рассмеялся, представив на мгновение архидемона, вышагивающего по плиткам Ада, и мелких дьяволов, в страхе разбегающихся во все стороны.

— Заблуждаетесь. Вы вышли за Робера Жонкьера.

Однако почти сразу настроение у него изменилось, и он нахмурился. Что-то произошло с жалким мальчишкой волшебника – Прайрат ощущал это так же четко, как если бы кто-то ударил его чем-то острым. Между ними после Ночи Побивания Камнями возникла тонкая связь, и ее присутствие грызло Прайрата, мешало сосредоточиться. Сегодняшнее дело было слишком важным, слишком опасным, чтобы он мог позволить себе хоть немного отвлечься. Теперь мальчишка снова думает о той ночи, наверное, рассказывает, что ему известно, Ллуту, или Джошуа, или еще кому-нибудь. Нужно срочно что-то сделать с мерзким, лезущим не в свое дело юнцом. Что-нибудь серьезное.

— Вы — настоящий дьявол во плоти! — вскричала она.

— Дьявол, — жизнерадостно объявил я, — который навел справки в «Who is who». Продолжайте.

Прайрат остановился перед огромным тиглем, расправил плечи и сложил руки на груди. Так он простоял довольно долго, чувствуя, как постепенно нарастает гнев. Наконец один из литейщиков поспешно подошел к нему и неуклюже преклонил колено.

– Как мы можем вам служить, господин Прайрат? – спросил мужчина, голос которого заглушала влажная тряпица, скрывавшая нижнюю часть лица.

— Робер… Но у вас было время составить себе о нем представление… Я была так обманута, как только можно.

— Вы его любили?

Священник так долго молча смотрел в лицо мужчины, что смущение превратилось в настоящий страх.

— Вначале — конечно. Но это продолжалось не долго. А потом разразилась война. Она предоставила мне повод для развода. Робер, как вы понимаете, не упустил случая подвизаться на черном рынке. Ему было выгодно спекулировать зерном. Между прочим, он делал это очень ловко и никого не впутывал в свои махинации. Но я была в курсе. И после освобождения предложила ему ультиматум: либо ты принимаешь мои условия, либо я на тебя доношу.

– Где ваш надсмотрщик? – прошипел Прайрат.

— И вы пошли бы на это?

– Он там, святой отец. – Мужчина показал на темные проходы в стене пещеры. – Один из маховиков на лебедке вышел из строя… ваше высокопреосвященство.

Что было неуместно, ведь официально он все еще оставался простым священником, но то, как это прозвучало, не вызвало у Прайрата раздражения.

— Без колебаний. Со мной не всегда легко.

— Я это запомню.

– Ну?… – спросил Прайрат. Мужчина не ответил, и тогда священник сильно лягнул его по защищенной кожей голени. – Тогда приведи его!

— Ах, Мишель! Я отношусь к вам с полным доверием. Развод состоялся, разумеется, в мою пользу. Когда мы выходили из зала суда, он мне пригрозил. Вы знаете, что говорят в такие моменты: «Ты обо мне еще услышишь! Я не намерен забывать!» — и так далее. А потом мы совершенно потеряли друг друга из виду. Несколько лет спустя я встретилась с Ксавье, у друзей.

С низким поклоном мужчина захромал прочь, двигаясь в своих тяжелых одеждах, как ребенок, только научившийся ходить. Прайрат знал, что у него на лбу появились струйки пота, а легкие изнывали от невыносимо горячего воздуха, тем не менее его губы искривились в странной улыбке. Ему доводилось переносить вещи и похуже; Господь… или Кто-там-еще… знал, что он прошел через более тяжелые испытания.

— Любовь с первого взгляда? — пошутил было я, хотя мне было не до шуток.

Наконец, пришел надсмотрщик, огромный и осторожный. Его рост, когда он, наконец, остановился и теперь возвышался над Прайратом, уже можно было считать оскорблением.

— Нет-нет. Ничуть. Этого хотел он. Он так настаивал, что в конце концов я приняла его предложение. И очень скоро его ревнивый характер сделал мою жизнь невыносимой. Он, который привык наказывать людей за преступления, совершенные на почве ревности, сам был гораздо ревнивее тех, кого сажал в тюрьму.

– Полагаю, тебе понятно, из-за чего я пришел? – спросил священник, черные глаза которого заблестели, а рот искривился от неудовольствия.

— Бедняжка Люсиль! Он был в курсе относительно Жонкьера?

– Из-за машин, – ответил надсмотрщик тихо, но по-детски раздраженно.

— Само собой. От него я ничего не скрыла. И конечно же, к Роберу он питал особую ненависть. Вот почему, когда я встретила Робера здесь, вам нетрудно догадаться, что мне пришлось перенести…

– Да, речь идет об осадных машинах! – резко сказал Прайрат. – И сними проклятую маску, Инч, чтобы я тебя видел, когда с тобой разговариваю.

Надсмотрщик поднял волосатую лапищу и снял кусок ткани. Его изуродованное лицо со следами ожогов вокруг пустой правой глазницы еще больше усилило у Прайрата ощущение, будто он оказался в одном из залов преисподней.

— Вы и виду не подали.

— Я все переживала в душе, но чуть не заболела. Я было понадеялась, что по прошествии стольких лет Робер забыл прошлое. Куда там! Он изловчился затеять со мной ссору в саду, настаивая на том, чтобы увидеться с Ксавье.

– Машины еще не готовы, – упрямо сказал Инч. – Мы потеряли трех человек, когда в прошлый дрордень обрушилась одна из больших машин. Работы продвигаются слишком медленно.

— И что он собирался ему сказать?

– Я знаю, что они недостроены, – заявил Прайрат. – Набери еще людей. Эйдон знает, в Хейхолте полно бездельников. Мы заставим работать дворян, пусть у них появятся мозоли на нежных руках. Король хочет, чтобы машины были готовы. Сейчас. Он отправляется воевать через десять дней. Десять дней, будь ты проклят!

Одна бровь Инча поднялась медленно, точно разводной мост.

— Ни малейшего представления. Но вы видите, в какое положение он меня поставил. Мишель, прошу вас. Поговорим о другом. Все это слишком тягостно! Мне так не хочется омрачать нашу встречу.

Она запрокинула голову, и наши лица соприкоснулись. Нам мешали носы, и, избегая столкновения, мы чмокнули друг друга в губы и оба расхохотались.

– Наглимунд, – пробормотал Инч. – Он пойдет в Наглимунд, не так ли? – В единственном глазу Инча запылал голодный огонь.

— Какие мы неловкие, — сказал я. — Начнем сначала.

– Не тебе, покрытой шрамами обезьяне, об этом беспокоиться, – презрительно бросил Прайрат. – Ты должен просто сделать машины! Ты ведь знаешь, почему ты получил столь высокую должность, – впрочем, мы легко можем тебя ее лишить…

На сей раз поцелуй удался, и это было нечто. Месяц назад, вообразив себе подобную сцену, я бы только посмеялся. Я счел бы себя оскорбленным. Теперь я уже не противился. Мне было совершенно безразлично, что я попирал ногами Рувра и, позабыв о мужском достоинстве, вел себя как безответственный мальчишка. Я прислушивался к тому, как во мне клокотала жизнь. Я был первым мужчиной, сжимающим в объятиях первую женщину. Люсиль высвободилась, посмотрела на часы, вскочила со стула.

Прайрат чувствовал, что Инч смотрит ему вслед, когда повернулся и пошел прочь, и ощущал каменное присутствие великана в дымном мерцающем свете. Быть может, не следовало оставлять этого зверя в живых, и не пора ли исправить ошибку.



— Боже мой! Двадцать минут четвертого. Велите мне уйти, Мишель. Иначе у меня недостанет сил.

Я подержал ей зеркальце, пока она приводила в порядок макияж, морща губы и натягивая щеки, как она сделала бы это в спальне в присутствии любовника. Затем уголком носового платка стерла с моего лица следы губной помады.

Священник подошел к одной из широких лестничных площадок наверху, от которой вправо и влево отходили коридоры, когда из темноты перед ним внезапно возникла фигура.

— Завтра, здесь, — сказал я.

– Прайрат?

— Постараюсь. Я никогда не могу быть уверена.

Священник, у которого были железные нервы и он даже не вскрикнул бы, если бы получил удар топором по голове, тем не менее почувствовал, как сердце у него забилось быстрее.

Я оглядел комнату, которая имела жалкий вид с ее полками из светлого дерева, столом, купленным на распродаже, и соломенными креслами.

– Ваше величество, – ровным голосом ответил он.

— Какое отвратительное место, — продолжила она. — Но тут мы у себя.

Элиас, непреднамеренная насмешка на литейщиков внизу, был в черном плаще с капюшоном, закрывавшим лицо. В последнее время он неизменно одевался именно так, во всяком случае, когда покидал свои покои, – и всегда носил на боку меч в ножнах. Приобретение этого клинка подарило королю такое могущество, каким обладали лишь немногие смертные, но ему пришлось заплатить за него немалую цену. Красному священнику хватило мудрости, чтобы понимать, что заключение подобных сделок дело очень тонкое.

Шутка, не лишенная горечи. Я улыбнулся и вышел вслед за Люсиль.

– Я… не могу спать, Прайрат, – сказал Элиас.

— Спасибо, Мишель, за такое счастье. Вечером я не спущусь к ужину. Я слишком счастлива. Это заметно?

– Ну, это вполне объяснимо, мой король, – ответил священник. – На ваши плечи легла огромная тяжесть.

— Думаю, да!

– Но ты помогаешь мне… во многом. Ты уже видел осадные машины? – спросил король.

— Нет, серьезно? Я могу?.. Он ни о чем не догадается?

Прайрат кивнул, но потом сообразил, что Элиас мог не разглядеть в темноте его жеста.

– Да, сир, – сказал священник. – Я бы с удовольствием поджарил Инча, он настоящая свинья, а не надсмотрщик, в одной из его печей. Но мы построим машины, сир, не сомневайтесь.

— Ни о чем. Ступайте с миром… девочка моя.

Она вытянула губы, изображая поцелуй, и поспешила к лифту. Я задержался, чувствуя себя усталым и помятым. К своему удивлению, я пробормотал: «Стоп! Это тебе уже не по летам!»

Король довольно долго молчал, поглаживая рукоять меча.

Я тащился к себе, ковыляя. Я тоже не спущусь к ужину. Мне невмоготу. Я записал ее слова и свои, стараясь ничего не пропустить! Люсиль резко оборвала разговор: «Поговорим о другом». Все прояснилось. Но плевать я хотел на смерть Жонкьера. В счет идет только то, что она меня любит!

– Наглимунд должен быть раздавлен, – наконец сказал Элиас. – Джошуа выступил против меня.

– Он больше не ваш брат, сир, теперь он враг, – заявил Прайрат.

– Нет, нет… – медленно проговорил Элиас, впавший в глубокую задумчивость. – Он мой брат. Вот почему я не должен позволить ему идти против меня. Мне это представляется очевидным. Разве не так, Прайрат?



– Конечно, ваше величество.

В эту ночь мне тоже не сомкнуть глаз. Как прикажете толковать слова Люсиль? Я обнюхиваю их, переворачиваю туда-сюда, как старый недоверчивый лис. Виновна? Невиновна? Никакого способа избавиться от сомнений. Председатель сказал бы: «Предположительно виновна!» Я же говорю: «Оправдана за недостатком улик!»

Король поплотнее запахнул плащ, словно спасаясь от холодного ветра, но идущий снизу воздух от работавших горнов был горячим.

Далекий звонок. Я услышал бы, как ходит муха, — так напряжены мои нервы. Возможно, председатель вызывает Клеманс. Если, не доведи бог, он заболеет, я лишусь Люсиль и моя жизнь, абсурдная уже сейчас, станет нестерпимой. Вот до чего я докатился. В сущности, сколько бы я ни хорохорился, возможно, я безотчетно так боюсь смерти, что уцепился за первый доступный мне спасательный круг. Это любовь? Вот и хорошо. Почему бы и нет? Я дотянул до того момента ночи, когда каждая мысль ранит. И чувствую себя таким вымотанным, что уже не могу оторваться от писанины. Что сулит мне будущее? Страшно даже загадывать.

– Ты уже нашел мою дочь, Прайрат? – неожиданно спросил Элиас, поднимая голову.



Священник смутно разглядел, как вспыхнули глаза короля, – лицо оставалось в тени пещеры капюшона.

9 часов 30 минут

– Я уже вам говорил, сир, если она не отправилась в Наббан к семье матери – а наши шпионы так не думают, – тогда она в Наглимунде с Джошуа.

Клеманс:

– Мириамель. – Король выдохнул имя дочери, и оно поплыло вниз по каменной лестнице. – Я должен ее вернуть! Должен! – Король вытянул руку перед собой, и его пальцы сжались в кулак. – Она единственный кусок здоровой плоти, который я спасу из сломанной оболочки дома моего брата. Остальных я растопчу в пыль.

– Теперь у вас есть сила, мой король, – сказал Прайрат. – И могущественные друзья.

— Утречком вы у меня как огурчик, господин Эрбуаз. Чего не скажешь про этого беднягу — господина Вильбера. Его замучила язва. Зря я ему твержу: «Господин Вильбер, поменьше глотали бы этой дряни, может, и чувствовали бы себя лучше». Но вы же знаете, он упрям как осел и продолжает травить себя лекарствами; что ж, тем хуже для него. Надо сказать, он совсем не в ладах с сыном, если только можно назвать сыном человека, который только и делает, что клянчит у него деньги… Заметьте себе, господин Эрбуаз, в прежние времена старики — не про вас будет сказано, но это сущая правда — были счастливее; тогда не пытались продлить им жизнь всеми правдами и неправдами. Теперь же на этих доходяг и смотреть-то невмоготу.

– Да. – Верховный король медленно кивнул. – Да, это правда. А что слышно от охотника Ингена Джеггера? Он не нашел мою дочь, и он не вернулся. Где он сейчас?

Когда Клеманс в ударе, лучше ее не прерывать. Но сегодня, признаюсь, ее болтовня надоедает. Я тороплюсь остаться один, чтобы встретиться лицом к лицу с мертвой бесконечностью времени, отделяющей меня от полудня. Состояние безнадежности, в каком я пребывал так долго, было, если взвесить все, не таким уж и тягостным в сравнении с лихорадочным ожиданием, которое меня теперь снедает. Я стараюсь восстановить в памяти: а что я испытывал перед моими свиданиями с Арлеттой? Мне кажется, это несопоставимо. Прежде всего, между нею и мной никто не стоял. Она не была запретным плодом. И потом, я наслаждался чудесным ощущением прочности моего положения. Моя любовь была безмятежной, удобной — полной уверенности в завтрашнем дне. Тогда как с Люсиль…

– Он преследует мальчишку, ученика волшебника, ваше величество, – ответил Прайрат. – Для него это стало… личным делом. – Священник взмахнул рукой, словно стараясь избавиться от неприятных мыслей о черном риммере.

Я не говорю, что смерть гонится за мной по пятам, но мое время ограниченно. Теперь в моем распоряжении лишь скромный капитал часов, а я их глупо транжирю, впустую болтаюсь в ожидании момента, когда опять сожму ее в объятиях. Едва встретившись, мы вынуждены расстаться, и так повторится завтра, послезавтра… Час оазиса приходится на двадцать три часа пустыни в сутки.

– Слишком много усилий потрачено на то, чтобы отыскать мальчишку, который, как ты говоришь, знает много наших тайн. – Король нахмурился, и его голос стал резким. – Я бы хотел, чтобы не меньше сил было отдано на поиски моей плоти и крови. Я недоволен. – На миг его глаза в тени капюшона гневно вспыхнули.

Мой бунт изменил направление, как ветер: он уже вызван не скукой, а нетерпением. Но это все тот же бунт. Я никогда не смирюсь со старостью!

Он повернулся, собираясь уйти, но в последний момент остановился.



– Прайрат? – голос короля снова изменился.

– Да, сир?

22 часа

– Как ты думаешь, я стану спать лучше… когда Наглимунд будет уничтожен и я верну дочь?

Она пришла. К делу мы даже не приступали, а сидели рядышком и, держась за руки, в основном разговаривали. Первый подарок, какой мы могли преподнести друг другу, — это прошлое. Возможно, мы его чуточку приукрашали, желая поднять цену на такой дар. Один вручал другому свои разочарования и страдания, не без известного, я полагаю, самолюбования, как будто изворотливая судьба не скупилась на испытания, чтобы подольше держать нас в разлуке до наступления конечного триумфа. Любовь — это всегда немного завоевание чаши Грааля, даже когда доблестный рыцарь опирается не на копье, а на инвалидную трость!

– Я уверен, сир, – ответил Прайрат.

Какая радость открывать для себя любимую женщину, слушать, как она говорит, угадывать черты ее характера. Она не утруждает себя, как я, анализами, бесконечными возвратами к себе. Она — натура прямая, энергичная, простая и необузданная. Я — третий мужчина в ее жизни и наилучший! Она уже подумывает о том, как организовать нашу жизнь. Двери этого маленького помещения вскоре придется открыть для посетителей. Мы не сможем особенно долго затягивать регистрацию книг и обустройство библиотеки. Где же найти нам приют для свиданий? Конечно, не в стенах пансиона! Но может быть, в городе? А не смог бы я поискать, скажем, кафе или чайный салон, посещаемый главным образом туристами? «Все, чего я прошу, — говорит она, — это возможности видеться каждый божий день». Она устроит так, чтобы высвободить время. В случае необходимости даст своему церберу снотворное — пусть себе спит.

– Хорошо. В таком случае я получу еще больше удовольствия.

Элиас скрылся в темном коридоре. Прайрат не шевелился, но прислушивался к звуку удалявшихся шагов короля до тех пор, пока они не слились с ударами молотов Эркинланда, чей монотонный грохот доносился из глубин пещеры.

Я возражаю:

— Он уже и без того принимает таблетки.

— Я удвою дозу, — не задумывается она.

Разумеется, доказывая свою любовь, она перебарщивает. И я пользуюсь моментом внести ясность: нам вовсе ни к чему настораживать ее мужа. Пообещаем друг другу вести себя благоразумно. Пусть он ни о чем даже и не догадывается.

Глава 34

— Какое счастье, — говорит она, — что вашей рассудительности хватает на нас обоих. Пожалуйста, Мишель, поцелуйте меня.

Забытые мечи

Она заждалась мужских ласк как женщина, которой долгое время пренебрегали. А я?.. Ко мне возвращаются былые эмоции, но за вычетом пыла. Люсиль сохранила гибкое и упругое тело, тонкую талию, за которую я, скромничая, ее обнимаю. Я еще не осмеливаюсь считать Люсиль своей. Мне кажется, обстоятельства диктуют нам соблюдение последовательности. Я еще играю в древнейшую игру и счел бы некоторые безумства неуместными, если бы, дав себе волю, пошел на них не сопротивляясь. Я люблю ее поцелуи, и не только за то, что они меня волнуют, но и за то, что они немного наивны и вверяют ее мне целиком с самозабвением молодости. Мне почти хочется ей сказать: «Не торопись! Мне за тобой не угнаться!» И вот уже целого часа как не бывало! Пора расставаться. Пять минут мы посвящаем работе над каталогом, последний поцелуй, и мы придаем лицам такое выражение, какое уже ничего не выдаст людям.

♕

— Порядок?

Воршева сердилась, кисть дрожала у нее в руке, и на подбородке появилась красная линия.

— Порядок!

– Видишь, что я наделала! – сказала она, и раздражение усилило ее акцент, характерный для тритингов. – Ты поступаешь жестоко, когда меня торопишь. – Она вытерла рот платком и начала все заново.

– Клянусь Эйдоном, женщина, есть более важные вещи, чем проблема раскраски губ. – Джошуа встал и принялся расхаживать по спальне.

Можно выходить на публику. Вильбер на ужин не явился. Нашей радости нет предела. Ну что за прелесть сидеть за столом тет-а-тет. Простейшие слова, самые ничего не значащие выражения наполняются потаенным смыслом. В разговоре на самые избитые темы проскальзывает нежность. Мы ведем беседу о даме, которая заняла квартиру покойного Жонкьера. Некая миссис Алистер, обладательница трех чучел кошек, с которыми она, по слухам, целыми днями разговаривает.

— Господи, — произносит Люсиль. — До чего же мне жаль всех этих бедняг. Подумать только, ведь мы могли бы влачить такое же существование, как они, если бы не…

– Не нужно так со мной говорить, сэр! И не ходи у меня за спиной… – она взмахнула рукой, пытаясь найти подходящие слова, – туда и обратно, туда и обратно. Если ты должен вышвырнуть меня за дверь, как обычную женщину, следующую за солдатами, дай мне хотя бы привести себя в порядок.

Принц поднял кочергу и подошел к камину.

Рука Люсиль ищет мою, и она бормочет: «Спасибо, Мишель!» — и переходит к рассказу про свою сестру, которая живет в Лионе, и брата — почтового инспектора в Бордо. Постепенно, мало-помалу мне удается окружить ее родственниками. Она «проявляется», как на семейной фотографии. Проявитель еще не высветил некоторые места. Так, она не рассказала мне о своем раннем детстве. Мне надо знать о ней все, чтобы дать пищу своему воображению в часы одиночества. Перенесенные ею скарлатина, свинка интересуют меня не меньше, чем ее ссоры с Рувром. Ее мысли и воспоминания — вот чем я завладею в первую очередь. Я говорю ей об этом, на что она отвечает:

— Берите все, Мишель.

– Тебя никто не собирается выгонять за дверь, миледи, – заявил он.

– Если я твоя леди, – нахмурилась Воршева, – то почему я не могу остаться? Ты меня стыдишься.

Смысл такого намека от меня не ускользает. Я глажу ее запястье в знак того, что понял ее и растроган, что является сущей правдой. От волнующих впечатлений этих дней я чувствую себя разбитым и запиваю своей неизменной настойкой таблетку нимбутала, обеспечивая себе крепкий сон. Любовь как большая докучливая собака — время от времени надо выпроваживать ее за дверь.

– Потому что мы будем говорить о вещах, которые тебя не касаются, – ответил Джошуа. – Возможно, ты не заметила, но мы готовимся к войне, и я сожалею, если причиняю тебе неудобства, – проворчал он, встал и поставил кочергу на место. – Пообщайся с другими леди. И радуйся, что тебе не нужно делить со мной бремя забот.

Воршева резко повернулась к нему лицом.

Глава 6

– Другие леди меня ненавидят! – сказала она, прищурив глаза, и прядь черных волос упала на щеку. – Я слышу, как они шепчутся о шлюхе Джошуа из луговых земель. И я ненавижу их – северные коровы! В землях моего отца их бы выпороли за такое… такое… – она пожала плечами, не в силах совладать со все еще чужим языком, – такое неуважение! – Ей пришлось сделать глубокий вдох, чтобы справиться с дрожью.

Я не раскрывал эту тетрадь четыре дня! Чем же я был занят все это время? Искал кафе или маленький бар — укромное и тайное местечко для наших встреч. Не слишком далеко от «Гибискусов», чтобы Люсиль не теряла времени попусту. Но и не слишком близко, чтобы нам не грозило разоблачение — встреча с жильцами пансиона. Не без труда обнаружил я маленькое старомодное бистро с кустиками бересклета у двери, с четырьмя столиками внутри. Зал темный и тихий. Ни тебе игрального автомата, ни радио. Немолодая особа вяжет за стойкой. Мы отправились туда. Ужас! Мы казались себе приезжими в ожидании поезда и просто не знали, о чем говорить. Когда перед дверью мелькал силуэт, мы вскакивали. Страх, что нас опознают, леденил душу. Пришлось искать другой выход из положения. Я должен был непременно что-то придумать, а это задача не из легких.

– Почему вы так холодны ко мне, сэр? – наконец, снова заговорила она. – И зачем привезли сюда, в эту северную страну?

Принц поднял голову, и на мгновение его суровое лицо смягчилось.

Библиотека? Ее открытие намечено на послезавтра, с пятнадцати до шестнадцати часов. Мы собрали средства. Я уже приобрел несколько книжных новинок. Значит, о том, чтобы превратить ее в место свиданий, уже не может быть и речи. Я не решаюсь предложить Люсиль приходить ко мне. Слишком большой риск. Но тогда где же нам встречаться? Разумеется, не в отеле. Все приемлемые отели расположены на берегу, в самой людной части города. И потом, есть условности, с которыми необходимо считаться. Не поведу же я Люсиль в отель на час как женщину, которую ни во что не ставлю. У меня просто не хватит духу. Сложить чемодан и снять номер, чтобы благопристойно принять там Люсиль, всего лишь на краткий миг? И потом, тот, кто говорит «снять номер в отеле», подразумевает переспать. Тут мне следует задаться вопросом. Я употребил это вульгарное слово, не подыскав лучшего, но суть не меняется!

– Иногда я и сам себя об этом спрашиваю. – Он медленно покачал головой. – Прошу тебя, если тебе не нравится общество придворных дам, позови арфиста, пусть споет для тебя. Пожалуйста. Я не желаю вступать сегодня в споры.

– И ни в какой другой день. Кажется, ты совсем меня не хочешь – зато разные старые вещи, да, да, они тебе интересны! Ты и твои древние книги!

К чему лукавить и не называть вещи своими именами? Правда заключается в том, что я не представляю себе, как буду раздеваться и стаскивать с себя брюки у ножки кровати, кривясь от боли в ноге, и т. д. Хорош влюбленный, который пыхтит, шепча нежные слова, и не перестает следить за своим пульсом! На расстроенной скрипке сонаты не сыграть. Только не я! У меня слишком развито чувство юмора. Однако я прекрасно понимаю, что Люсиль, напротив, охотно уступила бы моим настояниям. Возможно, она даже могла бы меня превратно понять, если бы я, уступив слабости, признался ей в своих опасениях. Возможно, она подумала бы, что моя любовь менее требовательна по сравнению с ее любовью. Я слишком самолюбив и не дам ей увидеть, что в конечном счете, быть может, так оно и есть. Как мне дать ей понять, что в какой-то момент разница лет диктует разницу чувств? Она мне нравится, она меня будоражит, волнует, она занимает все мои мысли; я так обязан ей за ту единственную радость, какая мне остается, но не требую большего. Она же, кто так страшится, что нас увидят вместе, по-видимому, в мыслях уже считает себя моей любовницей. Я прикидываю… Сколько прошло дней после смерти Жонкьера?.. Быть этого не может! В сущности, совсем немного, а между тем — наши встречи приобретают характер любовной связи. И не знаю почему, но это меня смущает. В который раз я снова заблудился в лабиринтах изнурительных и тщетных раздумий. До завтра, если у меня найдется мужество продолжать!

Терпение Джошуа подошло к концу.



Я перечел свои записки. Нет, у меня не нашлось мужества. Целую неделю я не писал. Мы почти не видимся. Несколько мгновений в библиотеке, но при этом благоразумно соблюдая дистанцию, поскольку теперь у нас есть посетители — обитатели пансиона, которые заходят поглядеть на приобретенные мною книги и, пользуясь случаем, поболтать — так, как им это свойственно делать, — бесконечно и многословно, без устали переливая из пустого в порожнее. Несколько мгновений вечером, за ужином. (Вильбер вернулся. Он похудел, но невыносим по-прежнему.) Один-два раза в парке, настороженные, словно мы заблудились в джунглях, где нас подстерегают дикие звери. По-моему, наши предосторожности чрезмерны, но Рувр такой подозрительный! Люсиль сказала мне, что он уже спросил, не пора ли ей отказаться от функций библиотекаря.

— С меня уже хватит, — заявила она мне, едва сдерживая бешенство. — Я согласна преданно служить ему, но всему есть предел.

Вчера утром она передала мне записочку: «В десять вечера на террасе. Если успею прийти». И она не спустилась к ужину.

Почему на террасе? Конечно же, место выбрано неплохое. Она знает это лучше меня. Но в том-то и дело, что оно должно бы навевать на нее столько бесконечно тягостных воспоминаний. Несомненно, по этой причине она в последнюю минуту передумала и не явилась! Я прождал впустую. Перила уже приподняли. Теперь никому через них не перемахнуть.

Глядя на звезды, я размечтался о нашей любви. Единственный выход, имеющийся в нашем распоряжении, за вычетом библиотеки, парка, кафе, отеля, — это пляж. Кто мог бы нас там углядеть? На пляже, запруженном отпускниками, мы станем неопознанной парочкой. Достаточно мне взять напрокат два шезлонга и солнечный зонт. Никто из обитателей нашего пансиона не рискнет отправиться в такое место, которое пользуется плохой репутацией, где женщины, не колеблясь, выставляют напоказ голую грудь. Вот уже я и сам говорю языком старых дам из пансиона! Это потому, что, несмотря ни на что, все еще сохранил толику юмора. Несомненно, это единственное благодеяние моего возраста. Временами я умею с улыбкой посмотреть на свое счастье со стороны.



Ну вот, все в порядке. Свидание на пляже состоялось. Вчера. И мы оказались в весьма странной ситуации — вот самое малое, что я могу сказать по этому поводу.

Итак, позавчера вечером я воспользовался благоприятной минутой, которую предоставил нам Вильбер за десертом, поскольку он всегда встает из-за стола первым, чтобы пригласить Люсиль встретиться со мной на пляже. Вначале она не проявила большого воодушевления, так как сочла это рискованным. А потом, поняв, какие преимущества сулило мое предложение, согласилась.

Буду кратким. Свидание назначено на четыре часа. Предлог: визит к зубному врачу. Рувр будет вынужден смириться. Разумеется, он может позвонить по телефону секретарю дантиста и проверить, но Люсиль думает, что он не решится. Мы радуемся, как ребятишки, которым удалось тайком убежать из дому. И вот мы на пляже в шумный час начала купания. Я взял напрокат два надувных матраца. Купил фруктового соку. Я жду ее, и во мне гнездится страх, что она не явится. И вдруг она — в летнем платье веселой расцветки. Укладывается рядом со мной. Мы долго лежим молча, как будто забравшись в густой кустарник, скрываясь от криков, призывов, брызг.

Мне вспоминаются слова из песни: «Влюбленные одни на всем свете», и я нежно сжимаю запястье Люсиль.

— Все хорошо?

Она поворачивается ко мне. Ее лицо совсем рядом с моим. Оно серьезное.

— Послушайте, — говорю я, — между вами разыгралась сцена? Вы поссорились?

— Нет.

— Так в чем же дело?

Она прикрывает глаза. Я сильнее сжимаю ее запястье.

— Вы не хотите поведать мне причину грусти?

— Я не решаюсь.

Люсиль чувствует, что я обеспокоенно наблюдаю за ней. Она приподнимает веки, и я вижу ее помутневший взгляд. Ресницы моргают. Они влажные.

— Вы плачете, Люсиль?..

— Нет.

— Послушайте, Люсиль, в чем дело?

Она молчит, но ее губы дрожат, как если бы она подавляла в себе желание сделать нелегкое признание. Она подвигается ко мне ближе. Мои губы ощущают ее дыхание.

— Мишель… Обещаете на меня не рассердиться?

— Обещаю.

— Мишель… Мне хотелось бы стать вашей женой… хотя бы единожды, если иначе нельзя… Но чтобы лучше переносить эту постоянную разлуку… нужно, чтобы между нами протянулась связь, на которой не сказывается время. Я не умею объяснить, но уверена, что вы меня поймете… Иначе вы от меня устанете, Мишель.