Нокс снял со Стоуна наручники и вручил ему нож, который достал из кармана. Стоун взял рукоятку профессиональной хваткой киллера.
— Ты чё, ты чё, начальник…
— Нокс! — вскрикнул Хейес.
— Юра, у него нож за голенищем! — Это пьяница обращается к кому-то из своих, кто выскочил из булочной прямо сквозь витринное стекло, ухитрившись, кажется, даже не пораниться.
Стоун двинулся к нему.
— Ага, понял, Иван Григорьич… Ну-ну, Храповицкий, не шали! Отдай ножичек-то… Вот так, молодец! Руки! Руки держи, чтобы я их видел…
— Ты знаешь, сколько раз я делал это от лица правительства Соединенных Штатов?
— Но-окс, ради всего святого…
— Веник бежал! — кричит кто-то, и, приподняв голову (любопытство все же сильнее страха), Нина с изумлением узнает в говорящем рыжего рабочего, совсем недавно на ее глазах вешавшего вывеску на булочную.
— Вам бы вернуть этому человеку заслуженную награду, — спокойно произнес Нокс.
— Там Антон и Петрович его примут, — отвечает недавний пьяница.
— Да сделаю я ему чертову медаль! — завопил Хейес. — Пусть забирает.
Нокс сел в кресло Хейеса.
— Не догонят, — усмехается человек, которого держит на прицеле высокий, артистичного вида Юра.
— Вы изгадили ему послужной список только за то, что он отказался устроить по вашему приказу резню ни в чем не повинных вьетнамских крестьян.
Однако через минуту из-за угла дома двое выволакивают молодого парня, заломив ему руки за спину. На голове у парня копна непокорных волос, из-за которой, возможно, он и получил свое прозвище «Веник». Левый конвоир на ходу свободной рукой стирает с лица кровь, тотчас же проступающую снова. Судя по всему, Веник пытался оказать сопротивление.
— Я раскаиваюсь. Простите меня. Я не имел права отдавать тот приказ.
Стоун остановился перед трясущимся Хейесом и смерил его взглядом, определенно решая, куда лучше нанести смертельный удар.
— Царапина, Иван Григорьич, — говорит пострадавший прежде, чем ему задают вопрос.
— И не следовало вам, — продолжал Нокс, — являться в тюрьму и вступать в сделку с начальником, чтобы меня сгноили там только за то, что я установил истину.
— Все целы? — отрывисто спрашивает «пьяница», оглядываясь.
Стоун приставил нож к горлу Хейеса.
— Почти сорок лет я мечтал об этом, Мак.
— Наши — да. — Юра передергивает широкими плечами. — Из этих трое наповал, один ранен…
— Н-нокс-с! — взвыл Хейес. — Умоляю! Я не собирался бросать вас в тюрьме. Простите меня. Остановите его, ради Бога!
— Ладно, уговорили… Оливер, отставить.
И в самом деле, возле серой стены лежат два тела, третье — на дорожке, а раненый сидит, прислонившись спиной к дереву, и стонет. И хотя он вроде бы уже не представляет опасности, рядом стоит рыжий, угрожающе направив дуло револьвера на задержанного. Нина чувствует, как ее начинает бить крупная дрожь.
Стоун отступил от Хейеса и перебросил нож Ноксу, который уже достал рацию.
— А Елагин где? — с тревогой спрашивает Иван Григорьевич. — Елагин!
— Порядок, заходите.
— Здеся я, — отзывается человек, показавшийся из булочной. Это приземистый крепыш флегматичного вида, и Нина вспоминает, что тоже видела его раньше, он помогал рыжему управиться с вывеской. Елагин бросает равнодушный взгляд на убитых и отворачивается, словно не он только что стрелял в них и убил как минимум одного.
Через считанные секунды в дверь ввалились пятеро мужчин и окружили все еще дрожащего, сбитого с толку Хейеса.
— Маклин Хейес, — объявил старший, — вы арестованы за препятствование отправлению правосудия, неправомерное лишение свободы, военные преступления, укрывательство наркосиндиката и вступление с таковым в тайный сговор, а также за преступную небрежность в использовании государственной собственности для подрыва гражданского автомобиля в общественном месте.
Из большого дома стремительным шагом выходит уже знакомая Нине молодая женщина с шалью на плечах, а за женщиной следует совершенно седой, очень спокойный старик.
Затем он зачитал Хейесу права.
— Терентий Иванович, — обращается к нему Иван Григорьевич, убирая оружие. — Вызовите карету «Скорой помощи»… И машину для перевозки…
Нокс достал из кармана DVD-диск и бросил его Хейесу.
— Будет что посмотреть со своими адвокатами.
— Они уже едут.
— А это еще что? — не понял Хейес.
— Лиза, вы в порядке?
— Помните помещение в тюрьме, где вы так толково все объяснили, считая, что нам никогда оттуда не выбраться? Так вот, это была комната для допросов. А начальник тюрьмы свихнулся на слежке за заключенными. Там стояли скрытая камера и видеомагнитофон, записавший каждый ваш взгляд и вздох. — Нокс повернулся к агентам. — Забирайте этого козла. Видеть его больше не могу.
Женщина поводит плечами, обхватывает себя руками.
Когда Хейеса в наручниках выводили из кабинета, он заорал:
— Когда началась стрельба, я испугалась… И когда брат выскочил через стекло… — Она кивает на высокого Юру, который смущенно улыбается.
— Вот Джон Карр! Он убил Картера Грея и Роджера Симпсона. Арестуйте его! Арестуйте немедленно!
— Молчать! — прикрикнул на него старший агент и толкнул Хейеса к выходу.
— Юра, ну ты артист… — говорит кто-то с восхищением.
Затем особняк покинули и Стоун с Ноксом. Они шли по ночным, залитым электрическим светом улицам Джорджтауна. С Потомака дул промозглый резкий ветер.
— Знаешь, — сказал Нокс, — Хейес был единственным, кто тебя разыскивал. Я докладывал лично ему. Он назначил расследование своей собственной властью, управление этим не занималось.
— Что за баба? — спрашивает другой голос, и Нина не сразу понимает, что речь идет о ней.
— Он всегда был злопамятным, — согласился Стоун.
Приблизившись, Иван Григорьевич протягивает руку и рывком поднимает девушку на ноги. Ощущение у Нины такое, словно она превратилась в мозаику и вот-вот рассыплется на тысячу кусочков.
— Я хочу сказать, что все кончено.
Они обменялись рукопожатием.
— Московский уголовный розыск, старший оперуполномоченный Опалин, — представляется Иван Григорьевич, скользя внимательным взглядом по ее лицу. — Кто вы и как вас зовут?
— Теперь мне туда. — Нокс показал направо. — А тебе советую в другую сторону.
— Я так не могу, Джо.
— Я… я… я студентка, — сбивчиво начинает говорить Нина. Она хочет объяснить, что живет тут неподалеку, что была в Большом — слушала «Сусанина», и всего лишь возвращалась привычной дорогой домой, но тут оперуполномоченный Опалин отмочил фокус: отклеил бороду, снял парик, и перед Ниной оказался молодой брюнет приятной наружности, которую портил только один дефект. Раньше, когда космы закрывали его лоб, не было видно довольно широкого шрама, наискось идущего через правую бровь и к тому же плохо зарубцевавшегося. Увидев этот шрам, тот, кого называли Храповицким и по-прежнему держали на прицеле, хрипло засмеялся.
— Скорохват, чтоб мне сдохнуть, — объявил он. — Ну и маскарад вы тут устроили, гражданин начальник!
И витиевато и грязно выругался.
— Маскарад не маскарад, однако ж тебя взяли, — спокойно ответил Опалин. — Зря ты в Москву подался. Мысль, конечно, неплохая была — после южных подвигов отсидеться в столице. Ну, вот и отсидишься теперь, как положено.
— Оливер, уезжай отсюда и начни жизнь в другом месте. Я даже дам тебе денег и новые документы. Тебе надо скрыться. Не тяни.
Стоун сел на истертые каменные ступени и посмотрел снизу вверх на Нокса.
И тут Нина вспомнила. Банда Храповицкого орудовала на юге, а последним их делом было ограбление банка в Ростове, тогда во время налета убили посетителя и кассиршу. «Значит, они перебрались в Москву… — лихорадочно размышляла Нина. — И я чуть ли не каждый день ходила мимо дома, в котором они жили…»
— Я скрываюсь уже тридцать лет. Порядком надоело.
— ФБР по-прежнему ведет расследование этих убийств. А с устранением Хейеса им больше никто не будет мешать, и они непременно тебя вычислят. В конце концов за тобой придут. Особенно после воплей Хейеса при аресте.
Девушку вдруг остро поразила мысль, что зло, о котором даже не думаешь, может оказаться близко, так близко, и жизнь твоя повисает на тончайшем волоске. Ведь буквально только что, ни о чем не подозревая, она оказалась на линии огня, и если бы не Опалин…
— Понимаю.
— И что, будешь ждать, пока тебя схватят?
Нина подняла глаза и встретила его сосредоточенный взгляд.
Стоун поднялся.
— Где именно вы учитесь? — спросил он.
— Нет, не ждать. Я собираюсь все это раз и навсегда прекратить. Только сначала мне нужно кое-что забрать.
— В институте имени Луначарского… Театральном. — Привычное сокращение ГИТИС от волнения выскочило у нее из головы.
— Забрать? Откуда?
— Актрисой, значит, будете?
— С кладбища.
— Нет. — Нина покраснела. — Я на театроведческом факультете…
— Зовут вас как?
ГЛАВА 82
— Нина. Нина Морозова.
Секретная служба проверяла содержимое контейнера, который принес с собой Стоун. Тот самый, который он спрятал на могиле Милтона перед отъездом из Вашингтона. Нокс отвез его в тот вечер на кладбище, где они и вскрыли тайник. Затем связались с Алексом Фордом и договорились об организации мероприятия, на которое сейчас и прибыли.
— Документы предъявите, пожалуйста.
— У меня только комсомольский билет… — начала Нина, залезая в сумочку. И неожиданно поняла, что, готовя обновку к первому выходу, переложила в нее из старой сумочки кошелек, ключи, зеркальце, помаду… А билет, лежавший в особом кармашке прежней сумки, забыла.
В лучах утреннего солнца Белый дом производил особенно сильное впечатление. Сегодня на входе северо-восточной ограды дежурила знакомая Алексу смена, и пока Стоун с Ноксом проходили металлоискатель и прочие процедуры проверки, он болтал с приятелями.
За-бы-ла.
После этого Алекс повел их по подъездной дорожке к зданию Белого дома. На входе прошли еще один пост охраны и очередную проверку; им выдали гостевые бейджи. Наконец, после окончательной проверки, их пригласили в Западную гостиную. Стоун и Алекс присели, Нокс возбужденно ходил по комнате.
Невозмутимым голосом Алекс стал пояснять:
— Понимаете, товарищ, — залепетала Нина, покрываясь пятнами, — у меня новая сумка… и я… Я дома оставила документы! Честное слово… Я в Большом была… на «Сусанине»…
— Сразу за тем залом находится комната Рузвельтов. Над каминной доской портрет Франклина Делано Рузвельта, а на южной стене — Теодора Рузвельта. По прямой отсюда — приемная, направо от которой — Овальный кабинет. Президент на самом деле там не работает. Для этого у него есть кабинет по соседству, где никто и ничто не мешает.
— И как вам, понравилось? — поинтересовался собеседник таким тоном, что нельзя было понять, издевается он, искренне любопытствует или просто спрашивает, как ему полагается по профессии.
— Интересно, — рассеянно бросил Нокс, продолжая мерять шагами гостиную.
Все трое были в костюмах. Алекс с Ноксом скинулись на подобающую случаю одежду для Стоуна, и теперь, несмотря на неудобный для него пиджак и галстук, он выглядел весьма изысканно.
— Очень! — искренне ответила Нина.
— Ты уверен, что он нас примет? — спросил Нокс Алекса.
— Мы в графике. Если только Штатам не объявят войну или не налетит ураган, мы с ним встретимся.
Нокс шумно выдохнул и упал в кресло.
…Конечно, ей не повезло побывать на спектакле несколько лет назад, когда оперу Глинки, переделанную под требования новой эпохи, приехало смотреть правительство во главе с товарищем Сталиным которому публика устроила грандиозную овацию. Но Нина была счастлива и тем, что увидела «Сусанина» сегодня, в более спокойной обстановке. Размах постановки, костюмы, декорации — все пленяло, пробуждало мечту, уносило в какие-то другие миры. (А по молодости она больше всего ценила именно то, что заставляло мечтать…)
— На все воля твоя, Господи.
Не успел он договорить, как появилась женщина-референт.
— У вас ведь сохранился билет? — очень вежливо спросил Опалин. — Покажите, пожалуйста.
— Президент примет вас, джентльмены.
Но у Нины не было билета, потому что их с Ленкой провели в Большой тот самый наркомовский старик и Былинкин.
В Овальном кабинете президент Бреннан вышел из-за стола «Резолют»
[23] и пожал руку каждому, особенно сердечно — Алексу, который был ранен, пытаясь предотвратить похищение президента в его родном городе.
— Мы по контрамарке прошли…
— Рад видеть вас, Алекс. Надеюсь, вы поправились?
— Так точно, сэр, благодарю.
— Мы? Вы были не одна?
— Не могу выразить, насколько я вам признателен за все, что вы тогда для меня сделали.
— Да, я с Ленкой была… Елисеевой…
— В некоторой степени из-за той истории, господин президент, мы здесь сейчас и находимся.
Во двор, гудя, въехал видавший виды автобус для перевозки заключенных, а за ним вкатила и карета «Скорой». Сейчас меня арестуют, обреченно подумала Нина. Ночью, возле воровского притона, одна, без документов, с подозрительной историей о «Сусанине»… Опустив глаза, она только теперь заметила, что ее пальто заляпано грязью. «Правильно: я же лежала на земле, а кругом стреляли… стреляли…» И принялась машинально чистить пальто, избегая смотреть Опалину в глаза.
— В графике помечено, что вы хотели представить мне своих друзей. — Бреннан окинул взглядом Нокса и Стоуна. — Я так полагаю, вот этих джентльменов.
— Маслов!
— Все очень запутано, сэр. Пожалуйста, уделите нам несколько минут.
— Я, Иван Григорьич…
Президент указал им на кресла перед камином.
Алекс стал рассказывать и говорил без остановки больше двадцати минут. Бреннан, известный любитель задавать вопросы, ни разу его не прервал. Он сидел и внимательно слушал о событиях в Пенсильвании, о случившемся на «Убийственной горке», а затем здесь, в туристическом центре Капитолия, когда был убит Милтон Фарб, а сын Гарри Финна спасен.
— Проводи гражданку до дома. Проверь…
Затем слово взял Нокс и, несмотря на то что он сильно волновался в присутствии главнокомандующего, твердо и четко изложил свою часть рассказа, не забыв упомянуть о том, что Стоуну не дали получить высшую награду страны. Доложил и об их пребывании в тюрьме, закончив рассказ арестом Маклина Хейеса.
— Иван Григорьич, а как же…
Бреннан откинулся на спинку кресла.
— Мы тут без тебя справимся. Терентий Иваныч! Зовите понятых, будем производить обыск в доме гастролеров… Лиза, вы нам больше не нужны, идите к себе. Костя!
— Бог мой, это невероятно. Совершенно немыслимо. Картер Грей… Не могу поверить. Он был моим самым надежным советником. — Президент взглянул на Стоуна. — А вы Джон Карр из так называемой «Тройной шестерки»?
— Да? — Рыжий Маслов обернулся.
— Да, сэр.
Вполголоса:
— Я удивлен, что мы могли заниматься подобными делами.
— О вежливости не забывай…
— Я не удивлялся. Просто выполнял приказы. Совесть заговорила во мне намного позже.
— О, а вот и царская карета, — захохотал Храповицкий, глядя на неказистый автобус. — Что ж, передам привет… барону Тыльнеру… старые знакомые, как-никак! В гимназии за одной партой сидели!
— Но уничтожить семью… Извините, Алекс, это совсем не похоже на хорошо известных мне людей.
— Ты, мразь… — начал Юра, вспыхнув.
Стоун достал контейнер.
— Вы не возражаете, господин президент? Я попробую вас убедить.
— Тихо, тихо, Юра, — вмешался Опалин и повернулся к Храповицкому: — С таким, как ты, Георгий Федорович не то что за одной партой, а в одном нужнике сидеть не будет… Пакуйте их, ребята.
Подумав, Бреннан все-таки дал согласие.
Стоун вынул из контейнера миниатюрный магнитофон, нажал кнопку, и раздался громкий ясный голос. Это был Картер Грей. На «Убийственной горке».
В дверях большого дома толпились встревоженные жильцы. Лизу, вернувшуюся к подъезду, засыпали вопросами. Уцелевших бандитов вели в автобус, к раненому подошел доктор, а Нина шла прочь в обществе хмурого Кости Маслова с непередаваемым ощущением человека, которому не дали досмотреть последний акт захватывающей пьесы. И хотя все вроде бы уже кончилось и никаких сюжетных поворотов больше не предвиделось, ощущение незавершенности происходящего упорно не покидало Нину.
— Я считал, что ты вернул эту запись Грею, — сказал Алекс, когда Стоун остановил воспроизведение. — И Финн говорил, что у того была возможность проверить, копировали файл или нет.
— Перед тем как передать Грею мобильник, я положил на него магнитофон и сделал запись с воспроизведения. Люди порой забывают о простых технических решениях.
Когда запись закончилась, покрасневший Бреннан обвел присутствующих ошеломленным взглядом.
Глава 2. Квартира 51
— Он собирался меня убить… Картер Грей хотел меня убить, чтобы начать тотальную войну с исламским миром?!
— Да, сэр, — подтвердил Стоун.
— Что с ней, вы поругались? — Нет, мы познакомились.
Из фильма «Сердца четырех», 1941
— А вы тот, кто спас мне жизнь… После того, как погибла женщина… Кто она?
— Это была моя дочь Бет.
Нина изнывала от любопытства. Она понимала, что таинственный Опалин — главный и именно ему подчиняются и рыжий Костя, и Юра в кожаной куртке, прыгнувший сквозь стекло, и те двое, схватившие Веника, и флегматичный Елагин, и даже седой Терентий Иванович, который вроде бы не принимал участия в перестрелке, но явно играл важную роль. И еще была Лиза, о чем-то шептавшаяся с милым Ванечкой, изображавшим опустившегося забулдыгу. Лиза Нину тоже очень интересовала — но больше всего, конечно, заинтриговал ее сам оперуполномоченный Опалин, человек со шрамом, с легкостью преображавшийся из пропойцы в агента уголовного розыска. Пожалуй, Нина могла пожертвовать своим беретом, чтобы узнать, есть ли что-нибудь между Опалиным и Лизой, а если есть, то что именно. Но, разумеется, нельзя вот так сразу спрашивать о том, что тебя на самом деле волнует.
Алекс быстро объяснил президенту, как получилось, что Роджер Симпсон с женой удочерили малышку Стоуна.
— А вы все из МУРа? — начала Нина и тотчас пожалела, что выбрала для завязки беседы с хмурым Костей такой нелепый вопрос. Во всяком случае, услышав вопрос, ее спутник слегка поморщился.
У Бреннана голова шла кругом.
— Вам-то что? Тем более если вы ни при чем…
— Вашу жену убили, а дочь похитили. И тот, кто убил вашу жену и покушался на вашу жизнь, как раз и похитил вашу дочь и воспитал ее, как свою собственную? А Грей, как он с вами обошелся… И что чуть не сотворил со мной… Это вообще уже за гранью добра и зла, Джон. Я никогда не лезу за словом в карман, но сейчас я просто не знаю, что сказать.
— Я ни при чем, — с готовностью подтвердила Нина. — Сюда… Я вот здесь живу, в двенадцатом доме.
— Мне нужно сообщить вам еще кое-что, сэр.
— Какой этаж?
Нокс с Алексом затаили дыхание.
— Четвертый. Квартира пятьдесят один.
— Что именно?
— И Картер Грей, и Роджер Симпсон были убиты, мистер президент.
— Квартира коммунальная?
— Да, мне это… — Он запнулся и посмотрел Стоуну прямо в глаза. — П-понятно.
— Д-да.
Президент отвернулся и уставился на огонь в камине.
Костя тяжело вздохнул, словно больше всего на свете не любил коммунальные квартиры, а особенно те, которые расположены на четвертом этаже в домах под номером двенадцать.
Прошла долгая томительная минута.
— Ну и постарались вы, — пробурчал он. — Влезли, чуть всю операцию нам не сорвали…
Наконец Стоун нарушил молчание:
— Я же не знала! — вырвалось у Нины. — Я подумала — пьяный во дворе, ну и решила его обойти…
— Спасибо, что уделили нам время, господин президент. Я иду сдаваться полиции. Мне просто хотелось, чтобы вы первым узнали от меня эту историю. После тридцати лет лжи наконец настало время сказать правду.
Костя поглядел на ее обиженное лицо, на темные кудри, выбившиеся из-под белого берета, на блестящие глаза, ничего не сказал и только головой покрутил, как недовольный кот.
Когда все трое поднялись уходить, Бреннан поднял глаза.
— А что теперь с ними будет? — отважилась спросить Нина, пока они шагали через двор к ее дому.
— Постойте, Карр. Вы поставили меня в трудное положение. Наверное, труднее не было, хотя я уже на втором сроке. Тем не менее это и близко не сравнится с той болью, что причинила вам страна, которую мне следовало бы знать лучше.
— С кем?
Он тоже встал.
— Я скажу вам, что намерен сделать. Если бы не вы, меня бы уже не было в живых, а эта страна давно погрязла бы в пучине самоубийственной войны. Так вот, я намерен принять решение позже. А пока мне не хотелось бы, чтобы вы делали какие-нибудь признания, а тем более сдавались. Ясно?
— С этими… которых вы схватили.
Стоун посмотрел на Алекса, на Нокса и затем на президента.
— Вы уверены, сэр?
— Ну, на расстрел они точно набегали, — буркнул Костя, насупившись, — а там как суд решит. Правда, сейчас с ними уже не цацкаются, это раньше всё рвались их перевоспитывать. — И так нехорошо усмехнулся, что у Нины пропала всякая охота расспрашивать дальше.
— Нет, не уверен, — ответил тот резко. — Однако будет именно так. Я отнюдь не сторонник вигилантизма. Никогда не был и никогда не буду. Но у меня есть душа и сердце, чувство чести и приличия, что бы там ни заявляли мои оппоненты. Я понимаю, что вы больше не военнослужащий, но я пока еще президент этой страны. И вы выполните мой приказ.
Крупа уже перестала сыпать с неба, ее сменил полноценный снег.
— Да, сэр, — ответил пораженный Стоун.
— Сколько раз звонить? — спросил Костя у двери в квартиру, прикрыв звонок рукой и испытующе глядя на девушку.
Они были уже в дверях, когда Бреннан добавил:
— Три раза, коротко, — ответила Нина с удивлением.
— Принятие подобного решения потребует времени, долгого времени. Как президент, я постоянно сталкиваюсь с другими проблемами; боюсь, с высокой степенью вероятности, я совершенно забуду об этом деле. До свидания, Карр. Желаю удачи.
Костя покосился на листок на стене, в котором перечислялись фамилии жильцов и порядок звонков к каждому из них. Точно, есть Морозовы, и, отвечая на его вопрос, девушка на список не смотрела. Однако прежде чем Костя успел позвонить, дверь распахнулась, и на пороге предстала взволнованная Зинаида Александровна в домашнем платье из темного ситца.
Только когда за ними закрылась дверь, Нокс с Алексом облегченно вздохнули.
— Наконец-то! Хорошо, Доротея Карловна тебя увидела в окно и сказала мне… Где ты была? Боже мой, в каком ты виде! Нина, что случилось?
— Ой-йо-о, — простонал Нокс. — Надо срочно выпить. Пошли, я угощаю.
— Константин Маслов, угрозыск, — вмешался спутник Нины, махнув в воздухе красной книжечкой. — Вам знакома эта гражданка?
ГЛАВА 83
— Да, это… это моя дочь. Вася! — с тревогой закричала Зинаида Александровна в глубь квартиры, — Вася, иди сюда скорей! Почему угрозыск, зачем угрозыск? Я не понимаю… Нина, что ты натворила?
Оливер Стоун открыл калитку кладбища «Гора Сион» и прошел к своему коттеджу. Входная дверь была не заперта. Войдя, он обнаружил, что никаких изменений, сделанных в свое время Аннабель, больше нет. Все снова было в том виде, как он когда-то оставил.
Он сел за стол и провел ладонью по старому дереву столешницы, откинулся на спинку скрипящего кресла и оглядел стену полок с любимыми книгами. Сварил кофе и с кружкой в руке пошел осматривать ряды могил, отмечая, что и как он сделает завтра в первую очередь. Он снова стал смотрителем священной земли. Это были его долг и обязанность.
— Я… ничего…
Вечером пришли друзья. Он крепко обнял Рубена, Калеба и Аннабель, еще раз благодаря их за все. Рубен принес несколько упаковок пива, а Калеб — бутылку хорошего красного вина. Позже появились Алекс, Гарри и Нокс.
— Документы предъявите, — сказал Костя Зинаиде Александровне. — И вы, гражданка, тоже, — это уже Нине. — Помнится, был разговор про сумочку, в которой вы что-то там забыли…
Пока Нокс и Стоун беседовали перед камином, в дальнем углу шел оживленный разговор между Алексом и Аннабель. Она держала бокал с вином, он — пиво.
Нина, краснея, бросилась к двери комнаты, которую занимала вместе с родителями.
— А с чего ты, в самом деле, решился нам помогать? — вдруг спросила она.
— Мама, где моя сумка? Ну та, прежняя… уродец!
— Друзей не бросают умирать от собственной глупости.
— И вовсе не уродец, сумка как сумка, — проворчала Зинаида Александровна, запирая входную дверь и косясь через плечо на рыжего Костю, который шагал за Ниной. — На кресле она лежит…
— Вот спасибо.
Он придвинулся ближе.
Из комнат высовывались разбуженные шумом жильцы — и, само собой, не преминула отметиться бабка Акулина Петровна. Наверное, в любой коммунальной квартире имеется такая бабка Акулина, совмещающая в одном лице чуму, холеру, адский ужас и бесплатный балаган. Той, о которой идет речь, было не то сорок семь, не то шестьдесят, не то все девяносто. Впрочем, возраст, больные суставы и разнообразные немощи, от которых она страдала каждый день, не исключая выходных и праздников, никогда не мешали ей распихивать всех и первой садиться в трамвай, а также брать приступом любую очередь — включая очереди 1931 года, известные своей неприступностью. Жалуясь на глухоту, бабка громко включала радио именно тогда, когда ее соседи хотели насладиться заслуженным отдыхом. В то же время было доподлинно известно: проблемы со слухом вовсе не мешают Акулине Петровне слышать все, что происходит на улице, за стеной, на верхнем этаже и у соседей на противоположном конце коридора огромной коммуналки. Все эти противоречия, впрочем, были бы терпимы для окружающих, если бы бабка не обладала склочным, гнусным, исключительной мерзости характером. Бабка была мастером устраивать скандалы на ровном месте. Кроме того, с годами она приобрела сверхъестественную проницательность, и обитатели квартиры могли быть уверены в том, что если они не хотят слышать что-то нелицеприятное в свой адрес, то именно это и услышат от торжествующей Акулины Петровны. А потому не могло не изумлять, как при таких свойствах характера бабка сумела-таки дожить до своих почтенных лет. Ведь, казалось бы, неминуемо у кого-то должны были не выдержать нервы, и кто-нибудь уже давно озаботился бы приложить неугомонную старушку по голове чем-нибудь тяжелым, вплоть до причинения черепно-мозговой травмы, несовместимой с жизнью. Однако бабка Акулина, вопреки логике, до сих пор была здоровехонька и отравляла жизнь всем, до кого могла дотянуться, причем первыми в этом списке, разумеется, шли обитатели квартиры на четвертом этаже. Возможно, они — подобно известному литературному персонажу — сверх меры чтили Уголовный кодекс, возможно, в философском смысле интересовались тем, до каких пределов способно простираться человеческое терпение, а возможно, одно-единственное достоинство, имевшееся у Акулины Петровны, в глазах соседей отчасти компенсировало ее недостатки. Дело в том, что у малограмотной бабы, бог весть каким путем перебравшейся в Москву из дремучей провинции, было совершенно феноменальное чутье.
— А если честно, мне пришло на ум, что мы позволили событиям принять зловещий оборот. А еще я хотел бы сказать, что, несмотря на все те гадости, что ты наговорила, мне по-прежнему приятно иногда с тобой потусоваться.
Эксперты, журналисты, гадалки и шарлатаны всех мастей сначала стараются собрать как можно больше сведений, а уже потом на их основе строят более или менее правдоподобные теории. Неизвестно, какими сведениями руководствовалась бабка Акулина, но ее предсказания, даже казавшиеся поначалу абсолютно фантастическими, всегда сбывались с пугающей точностью. За три дня до отставки Троцкого, когда еще пол-Москвы было завешено его портретами, бабка заявила:
— Ой, неужели правда?
— Очень даже правда.
— Никак, вариант строчки «Вернись ко мне», который распевают агенты секретной службы?
— Ну все, бороденке конец. Больше ему не царствовать!
— Нет, мы народ молчаливый. Но надежный.
В разгар гражданской войны в Испании, когда казалось, еще немного и победа будет на стороне поддерживаемых СССР республиканцев, бабка скептически хмыкнула и сказала пафосно вещавшему репродуктору:
Аннабель взяла его под руку.
— Ври, ври, да не завирайся! Кака така Испания, нужна она нам, как собаке патефон… Хотя апельсины у них хорошие, это да! — Испанские апельсины тогда продавались на всех углах.
— Ты поступил замечательно, — прошептала ему на ухо. — Прости меня за те слова. — Она взглянула на Рубена. — Это он мне мозги вправил.
Всего несколько недель назад, в марте, Германия захватила Чехословакию, и в коммуналке занервничали. Не утерпев, Василий Андреевич улучил-таки момент, когда бабка поела и находилась в сравнительно благодушном настроении, и с трепетом спросил, что она думает о войне.
— Тогда давай начнем с нуля, а там видно будет.
— Война, канеш, будет, — огорошила его Акулина Петровна, шмыгая носом, — но не щас. Куда нам щас с немцами тягаться!
Сидевший в противоположном углу Рубен простонал:
— Чувак, меня сейчас стошнит.
Однако самое любопытное заключалось в том, что феноменальное чутье проклятой бабки распространялось не только на политику. Все обитатели коммуналки знали: если в магазинах нет очередей, но Акулина Петровна зачем-то тащит домой многокилограммовый запас сахара, значит, надо все бросать и мчаться за сахаром, потому что либо скоро он исчезнет, либо за ним будут такие очереди, что мало не покажется. Если бабка скупала соль и спички, остальные следовали ее примеру; если запасалась мылом, соседи тотчас мчались в магазин и набирали мыла на несколько месяцев. К сожалению, многие товары, выпускавшиеся в то время, были скоропортящимися, да и домашние холодильники мало у кого имелись, то есть последствий дефицита можно было избежать только частично. Самым тяжелым оказался 1931 год, когда были серьезные перебои в снабжении, и только в 1935-м наконец-то отменили продуктовые карточки. Казалось, все более-менее устаканилось, а раз Акулина Петровна сказала, что войны сейчас не будет, то о войне можно было пока не думать.
— Не ревнуй так, Рубен, — ответил ему Калеб. — Он моложе и гораздо симпатичней. У меня, между прочим, тоже никого нет. По женской части я такой же неудачник, как и ты. Надеюсь, хоть это тебя утешит.
Рубен залпом опрокинул целую банку пива и, ворча себе под нос, отошел от друга.
…Итак, бабка Акулина приотворила дверь — ровно настолько, чтобы просунуть в щель нос, украшенный двумя бородавками, и кольнуть проходящих мимо острым, как игла, взглядом маленьких глазок.
Все обернулись, когда у Алекса зазвонил мобильник.
— С ума вы, что ль, посходили, — взвизгнула она, — ходют тут, — она говорила именно «ходют», а не «ходят», — каблуками стучат! Ночь на дворе! А это еще кто? — со злобой вытаращилась она на рыжего Костю.
— Алло? — Алекс чуть не выронил банку пива и щелкнул пальцами, прося тишины. — Так точно, сэр. Нисколько, сэр. Будет сделано, сэр. Можете рассчитывать, сэр.
Он закончил разговор и обвел всех удивленным взглядом.
— Я оперуполномоченный угрозыска, — сказал Маслов. — Вы здесь живете? Предъявите ваши документы. Вы знаете эту девушку?
— Кто это? — спросил Нокс. — Уж не президент ли?
Он кивком головы указал на Нину, которая стояла в нескольких шагах от них и не могла войти в свою комнату, потому что на пороге, загораживая проем, только что возник ее отец. Василий Иванович был кругленьким приземистым шатеном с высоким облысевшим лбом, красивыми бровями и глазами, в которых сейчас читалась немая тревога. Выразить тревогу вслух Морозов, впрочем, не успел, ибо с Акулиной Петровной произошла любопытнейшая метаморфоза. Услышав слова Кости, бабка вытаращила глаза и подалась назад.
Алекс медленно покачал головой, подошел к Стоуну и положил руку ему на плечо.
— Я ее не знаю! — заверещала Акулина Петровна (хотя не далее, как несколько часов назад поцапалась с Ниной на общей кухне). — Извините, молодой человек, я совсем глухая! Ничем не могу помочь!
— Председатель Объединенного комитета начальников штабов.
— Чего-о? — Рубен вдруг побледнел. — Какого дьявола ему надо? Я давным-давно не в армии.
Она захлопнула дверь, и все услышали, как в замке со скрежетом поворачивается ключ.
— Он звонил по поводу тебя, Оливер.
— Не слушайте ее, — проговорила Зинаида Александровна, — она только притворяется глухой, а так у нее здоровья на четверых хватит…
— А что по поводу меня?
— Мы снова приглашены в Белый дом, — пояснил Алекс. — На завтра.
— Зина, что происходит? — подал голос Василий Иванович. Его жена только руками развела.
— Как? Зачем?
Нина все-таки сумела пробраться мимо отца в комнату и поспешила к креслу, на котором лежала ее старая сумочка с потертыми углами. Повернувшись, девушка увидела, что Костя уже стоит в дверях, оглядывая обстановку. До революции эта комната, вероятно, служила парадной гостиной, одним из украшений которой был камин, сохранившийся до сих пор, но, судя по всему, давно бездействовавший. Бывшую гостиную, превратившуюся в жилплощадь Морозовых, разгородили шкафами так, что получились как бы три небольшие комнаты. Напротив входа — обеденный стол, крытый кипенно-белой скатертью, и четыре разнокалиберных стула, в углу — кресло, рядом с ним маленький столик. На столике лампа с бледно-желтым абажуром, под ней с одной стороны коробка для рукоделья, а с другой — кукла. На стене висела фотография бородатого господина неуживчивого вида, которого Костя поначалу принял за Маркса. Слева и справа, за шкафами, очевидно, спальни, то есть кровати членов семьи. Чисто, уютно, бедно? — да, пожалуй, но то была эпоха, не располагавшая к излишествам. С точки зрения многих современников, Морозовы жили очень даже хорошо.
Алекс улыбнулся.
— Насчет твоей медали, друг мой. Давнишний долг. Высокое начальство подняло твое личное дело и обновило представление. Президент его немедленно утвердил.
Нина заметила, как Костя смотрит куда-то в угол, и решила, что его внимание привлекла кукла. Нет, положим, закона, запрещающего студенткам держать у себя дома кукол, но все же — все же девушке было ужасно неловко. Она уже вообразила себе, как Костя с ехидством рассказывает Опалину: «Представляете, Иван Григорьевич, эта гражданка до сих пор в куклы играет…»
— Фантастика! — взревел Рубен и хлопнул Стоуна по спине.
— Это Маркс? — несмело спросил Костя, кивая на фото.
Остальные окружили его с поздравлениями.
— Нет, Джузеппе Верди. Великий композитор, — ответил за дочь Василий Иванович, стоявший в дверях. — Я музыкант, — пояснил он, — играю в оркестре.
Когда унялась суматоха, заговорил Стоун:
— Вы хотели видеть мои документы, — пробормотала Нина, подходя к Косте с комсомольским билетом и паспортом, который она вытащила из ящика стола. — Вот…
— Алекс, будь так добр, перезвони и передай им, пожалуйста, что я признателен за награду, но не могу ее принять.
Костя взял бумаги и для очистки совести принялся их изучать — хотя ему уже было ясно, что Нина сказала правду, на месте задержания банды оказалась случайно и не имела ни к Храповицкому, ни к его людям никакого отношения.
— С ума сошел! — вскричал пораженный Рубен.
Алекс поддержал его:
— Вы, кажется, хотели посмотреть и мои документы, — начала Зинаида Александровна, доставая свой паспорт, — только я все-таки хотела бы понять…
— Оливер, еще никто не отвергал Почетную медаль Конгресса. Никто. Черт, а сколько солдат награждены ею посмертно!
— Не утруждайтесь, все в порядке, — отозвался Костя, возвращая Нине документы. — Мы тут неподалеку одну банду брали, а ваша дочь мимо шла…
— Я не отвергаю награду. Это было бы бесчестьем для всех, кто ее заслужил. Я только отказываюсь от награждения. Произошла ошибка.
— Банду? — просипел Василий Иванович и обменялся с женой взглядами, полными непритворного изумления.
— Черта с два! Ты ее заслужил, — подал голос Гарри. — Я читал твое дело, Оливер.
— Может, и заслужил. Еще тогда. И принял бы ее в то время. Но сейчас-то я ее не заслуживаю. Принять Почетную медаль мне теперешнему — значит опозорить всех награжденных ею солдат.
— Да. Уже поздно, не буду вас больше задерживать. — Тут Костя впервые за все время улыбнулся, и обе женщины вдруг как-то особенно отчетливо увидели, что он еще очень молод — лет двадцати, может быть, двадцати двух, и совсем «зеленый» от усталости и треволнений этой ночи. — До свидания… то есть прощайте, — быстро поправился он. — Ну и это, — добавил Костя почти застенчиво, обращаясь к Нине, — лучше не ходите одна по ночам. Мало ли что…