— Расскажите мне, что случилось, Дэйзи.
Она продолжала прижимать к себе свою любимицу, лихорадочно что-то нашептывая ей. Куини отвечала низким глубоким урчанием.
— Ну же, — чуть резче проговорил Уэксфорд, — возьмите себя в руки. — Обычно он говорил эти слова Шейле, когда дочь выводила его из терпения. Когда-то говорил.
Дэйзи подняла голову, снова быстро глотнула. Он заметил, как трогательно дрогнуло горло, сверкнувшее белизной сквозь тяжелый занавес сияющих темных волос.
— Вы должны рассказать, что произошло.
— Это было ужасно… — Голос ее все еще прерывался, переходя то на хрип, то на шепот. — Жутко…
Вернулась Карен, прихватив с собой бокал для вина, наполненный бренди. Она поднесла напиток к губам девушки, словно лекарство. Дэйзи, сделав глоток, закашлялась.
— Пусть выпьет сама, — сказал Уэксфорд. — Она же не больная. Не дитя и не беспомощная старуха, слава Богу. Просто сильно напугана.
Казалось, его слова достучались до сознания девушки, встряхнули ее. Глаза загорелись. В тот самый момент, когда в гостиной возник Бэрри Вайн с подносом и четырьмя чашками чаю в руках, она приняла из рук Карен бокал и вызывающе, единым глотком отправила в горло его содержимое. И тут же снова зашлась в кашле. Карен похлопала девушку по спине, и из глаз Дэйзи потоком брызнули слезы, заструившись по щекам.
Вайн несколько мгновений с непроницаемым видом наблюдал за этой сценой, потом произнес:
— Доброе утро, сэр.
— Утро? Так поздно, что уж слишком рано… Ну, Дэйзи, вытрите нос. Вот так-то лучше. Теперь все в порядке.
Она яростно принялась тереть лицо кусочком ткани, переданной ей Карен, затем с минуту вызывающе смотрела на Уэксфорда, когда же заговорила вновь, голос звучал уже по-прежнему:
— Я первый раз пью бренди.
Слова ее вновь всколыхнули поток воспоминаний. Давным-давно эту же самую фразу сказала Шейла, а тот молодой осел тут же ее откомментировал: «Ну вот и еще одной добродетелью меньше, увы!» От этих мыслей Уэксфорд вздохнул.
— Ну ладно. Так где были вы с Карен? В постелях?
— Да это случилось всего лишь в одиннадцать тридцать, сэр!
Он совершенно упустил из виду, что для этих современных созданий половина двенадцатого — детское время.
— Я обратился к Дэйзи, — резко заметил он.
— Я была здесь, смотрела телевизор. Не знаю, где была Карен, может, на кухне или еще где, готовила себе коктейль. Спать мы собирались лечь после окончания передачи. Я услышала какой-то шорох за окном, но решила, что это Карен.
— Что именно вы услышали?
— Шаги у фасада дома. Наружные огни только что погасили. Обычно их гасят в половине двенадцатого. Шаги приблизились к дому, потом к тем окнам, и я поднялась взглянуть, кто там. Луна светила так ярко, что свет не был нужен. И тут я его увидела. Увидела в лунном свете, так близко, как вижу сейчас вас. — Девушка помолчала, дыхание ее участилось. — Я закричала и никак не могла остановиться, пока не прибежала Карен.
— Я тоже слышала его, сэр. Услышала еще раньше Дэйзи, мне кажется. Сначала шаги раздались под кухонной дверью, затем кто-то обошел вокруг дома, потом ходил на задах, вдоль терассы. Я бросилась через весь дом в оранжерею и снова услышала его. Но я ничего не видела. Тогда я решила позвонить. Я вышла на связь раньше, чем услышала крик Дэйзи. Помчалась в комнату, вижу: Дэйзи стоит у окна, кричит и стучит по стеклу, и тогда… Тогда я позвонила вам.
Уэксфорд снова повернулся к Дэйзи. Она уже успокоилась: похоже, бренди произвел долгожданный эффект, о котором она молила.
— Что именно вы увидели, Дэйзи?
— У него что-то было на голове, похоже на шерстяной шлем с прорезями для глаз. Точь-в-точь террорист, как их изображают. Не помню, во что он был одет, — может, в спортивный костюм, темный, то ли черного, то ли темно-синего цвета.
— Это был тот человек, который одиннадцатого марта убил вашу семью и пытался убить вас?
Едва он выдавил из себя этот вопрос, как тут же поймал себя на мысли, сколько ужаса должен таить он для восемнадцатилетней девочки — не знавшей забот, нежной, перепуганной девочки. Понятно, она не сможет ответить. Тот человек был в маске. В ответном взгляде, брошенном на него Дэйзи, читались отчаяние и безысходность.
— Я не знаю, не знаю… Что я могу сказать? Возможно, и так. Я ничего о нем не знаю, он может быть молод, а может не очень, но он не старый. На взгляд высокий и сильный. Похоже… похоже, он знает это место, но я не смогу объяснить вам, почему я так думаю, просто мне показалось, будто он знает, где он и что делает. Ох, что со мной будет, чего еще можно ждать?!
От необходимости отвечать на этот вопрос Уэксфорда спасло появление Гаррисонов. Кен Гаррисон был при полном параде, чего о его жене не сказать. Когда-нибудь в старину, как слышал Уэксфорд, ее туалет назвали бы «пеньюаром»: красного бархата с белесым лебяжьим пухом вокруг шеи, полы расходятся в стороны, выставляя на обозрение пижамные брюки в голубой горошек. По освященной веками традиции в руках у миссис Гаррисон была кочерга.
— Что тут такое? — встревоженно вопросил Гаррисон. — В глазах рябит от каких-то людей. Усадьба так и кишит полицейскими. Я и говорю Бренде: «Как, по-твоему, что это может быть? Уж не те ли разбойники вернулись, чтобы прикончить Дэйзи?»
— Ну, мы быстро натянули на себя что попало и прямиком сюда. Так не пешком же идти, я и сказала Кену, пусть заведет машину. Тут нынче так опасно, пусть и в машине.
— Я говорю, нам надо быть тут. Сразу так и сказал, только мы услыхали, что в доме будут женщины-полицейские. Почему нас-то не кликнули? Какой толк-то от женщины, полицейские они, не полицейские. Джонни и мы, нас бы и позвать. Видит Бог, спать тут всем места хватит, но нет же, никому и в голову не взбрело, чего ж мне-то с советами лезть? Будь тут мы с Джонни, и все бы знали, что мы тут, так неужто ж такое бы случилось? Неужто, вы думаете, тому разбойнику достало бы духу сунуться сюда, чтоб ее доприкончить? Да ни в жизнь…
Его поток прервала Дэйзи, в какой уже раз поразив Уэксфорда своей решимостью. Вскочив с кресла, она с ледяной твердостью отчеканила:
— Я увольняю вас. Считайте, вы получили уведомление, надеюсь, месяца вам достаточно. Я хочу, чтобы вы убирались отсюда, и чем скорее, тем лучше. Будь на то моя воля, вас не было бы здесь уже завтра!
Достойная ученица своей бабушки, Дэйзи застыла, гордо вскинув голову и высокомерно глядя им в лицо. Затем неожиданно голос ее надломился, слова начали слегка путаться. Бренди сделал нужное дело, и теперь наступил следующий этап.
— Неужели у вас нет никаких чувств? Неужели вам нет до меня дела? Осмелиться произнести такие слова — «доприкончить ее»! Я вас ненавижу! Вас обоих! Убирайтесь из моего дома, с моих земель! Я отбираю у вас ваш коттедж!
Ее голос набирал силу, перерастая в крик, наконец в истерические рыдания. Гаррисон застыл, ошеломленный, у Бренды от неожиданности готова была отвалиться челюсть. Карен шагнула к Дэйзи, и Уэксфорд подумал было, что сейчас последует одна из тех спасительных пощечин, которые принято считать наилучшим средством от истерик. Вместо этого Карен обняла девушку, прижала к себе и, положив руку на темноволосую головку, приклонила ее к своему плечу.
— Не нужно, Дэйзи. Давайте-ка лучше я отведу вас в постель. Там вы будете в полной безопасности.
Так ли? Уэксфорд многое бы отдал, чтобы подписаться под этим заверением. Он встретился глазами с Вайном, и невозмутимый сержант попытался наиболее доступным ему способом изобразить смирение, возведя глаза к небу. Ему удалось лишь на несколько миллиметров сдвинуть глазные яблоки к северу.
Кен Гаррисон взволнованно вступил в разговор:
— Она так растревожилась, не в себе, да и только, и не это вовсе хотела сказать. Ведь не это же, да?
— Ну точно же, Кен. Мы давно тут одна семья, и мы часть семьи, точно. Право же, вовсе она не то хотела сказать.
— Думаю, вам лучше вернуться домой, миссис Гаррисон, — заметил Уэксфорд. — Вам обоим. — Он не стал повторять избитую истину, что утро вечера мудренее, хотя кто бы решился сейчас ее оспаривать. — Отправляйтесь домой и попытайтесь немного поспать.
— А где Джонни? — спросила Бренда. — Хотела бы я знать. Уж коли мы услыхали эту команду, а шуму от них, что и мертвых разбудят, так как же Джонни не услыхал? С чего бы его вдруг так сморило? Хотела б я знать. — И ядовито добавила: — Даже носу не кажет, чтоб узнать, что случилось. Я вам так скажу: если кого и гнать отсюда, так этого черта ленивого! Нет, только подумать, с чего 6 его так?..
— Он все проспал, — не удержался Уэксфорд. — Слишком молод.
Карен Мэлахайд, двадцати трех лет, чем-то не оправдавшая представлений Кена Гаррисона о «женщинах-полицейских» — хорошо хоть сегодня подобное унижающее определение не в ходу, — была обладательницей черного пояса и вела занятия по классу дзюдо. Уэксфорд голову клал: встреть она тэнкредского незнакомца предыдущей ночью и окажись тот невооружен или просто промедли с оружием, она бы разделалась с ним в считанные минуты. Помнится, Карен рассказывала, как бродила одна по ночному городу, раскидывая на своем пути дебоширов и пьяниц, чтобы просто себя испытать.
Но годится ли она в телохранители Дэйзи? А Энн с Розмари? Все-таки надо бы убедить девушку уехать отсюда. Не обязательно прятаться, просто забраться подальше, переждать у друзей. Как ни крути, признался Уэксфорд себе самому, а чуть позже и Бердену, такого развития событий он не ожидал. Он окружил Дэйзи «сиделками», но это для успокоения души. Лишь разыгравшимся воображением можно было объяснить их страхи, будто один из тех двоих — убийца, если считать «невидимкой» Энди Гриффина, — обязательно вернется, чтобы «прикончить ее». Выдумка все это, дикость. Такого просто не бывает.
— Бывает, — возразил Берден. — Здесь она в опасности, поэтому ей лучше уехать. Не вижу большой разницы, если мы поселим в доме Гаррисонов и Гэббитаса. В тот вечер их было четверо, помните? Но это его не остановило.
Белоснежная скатерть, уставленная хрусталем и серебром. Блюда на столике с подогревом. Уютно приспущенные мартовским вечером шторы. Они только что покончили с супом, Наоми Джонс начала раздавать рыбу, филе палтуса, и едва поменяли приборы и они приступили к еде, услышали какие-то звуки наверху, шум, который, по мнению Дэвины Флори, подняла Куини.
Однако Харви Копленд решил взглянуть, красавец Харви, похожий на Пола Ньюмена, «гроза мужей», за которого не первой молодости супруга вышла по любви и сексуальному влечению. Тишина за окном — ни шагов, ни звука автомобиля, только приглушенная суета наверху.
Харви поднялся наверх, потом спустился — или он не дошел до верху, остановился у лестницы, обернувшись, когда в проходе появился убийца…
Сколько времени это заняло? Тридцать секунд? Две минуты? Что происходило тем временем в гостиной? Пока Харви отсутствовал, женщины спокойно наслаждались рыбой? Или дожидались его, неспешно болтая о кошке, о том, что Куини опять разыгралась, носится по всему дому — наверх по задней лестнице и вниз по центральной, и так изо дня в день каждый вечер? Вдруг выстрел, Наоми вскакивает, Дэйзи поднимается из-за стола, направляется к двери. Одна Дэвина остается на прежнем месте. Почему? Почему она осталась? Страх? Ужас приковал ее к месту?
Дверь резко распахивается, появляется убийца, выстрелы — скатерть уже не белая, она постепенно алеет, густое пятно расползается почти по всей ее длине…
— Через минуту я поговорю с ней, — сказал Уэксфорд. — Понятно, силой ее не увезешь, если сама не захочет. Пойдемте со мной, хорошо? Прогуляемся вместе.
— Сейчас она слишком встревожена. Утром все легче.
Так-то так, подумал Уэксфорд, но ненамного. Днем страх рассеивается, притухает. Днем, при солнечном свете, ночные ужасы кажутся преувеличением. Свет деятелен, а тьма сокровенна.
Они вышли из дома, пересекли двор и медленно зашагали вдоль торца к западному крылу. Слова, пришедшие ему на ум, были отнюдь не метафорой. Солнце щедро купает землю в ярких лучах, тогда как луна лишь роняет бледный отсвет. Небо над головой было темно-синим, без единой тучки. Так бывает июньскими ночами, когда воздух мягок, а вечерняя прохлада унесена прочь уверенным течением дней.
— Он обошел дом с тыла, — сказал Берден. — Что он искал? Вход? Открытое окно на первом этаже? Вечер выдался теплый.
— Все окна внизу были закрыты. И все двери на замке. В отличие от прошлого раза.
— Скажите, странная забава — топтаться тут под окнами, когда по меньшей мере двое в доме могут тебя услышать? Даже если окна закрыты, все равно слышно. Натянуть маску — и тут же устроить гвалт в поисках входа.
— Меня не отпускает одна мысль, — задумчиво произнес Уэксфорд. — Что, если ему хотелось, чтобы его услышали или увидели? Если он был уверен, что Дэйзи одна, и собирался ее убить, то какая разница, увидит она его или нет?
— В таком случае зачем ему маска?
— Тоже верно.
У парадной двери они заметили незнакомый автомобиль. Дверца распахнулась в тот момент, когда они подошли ближе, и из машины показалась Джойс Вирсон. Миссис Вирсон куталась в лисье меховое манто, сшитое из кусочков, — некрасивое и немодное, одно из тех, что не берет «Охсфэм»
[12]и не распродаются на благотворительных базарах.
А вот Дэйзи такой Уэксфорд еще не видел. В наряде под панка, бросающей вызов всем и вся: черные брючки в обтяжку, ботинки на высокой шнуровке, черный свитер с какой-то белой надписью, потертая мотоциклетная куртка из черной кожи. Не лицо — маска страдания, и только волосы, густо обработанные гелем, торчали пиками во все стороны, словно пни деревьев в выгоревшем лесу. Вид такой, что вот-вот провозгласит заявление — а может, это просто ее contra mundum
[13].
Она молча взглянула на Уэксфорда, затем на Бердена. Джойс Вирсон потребовалось минуты две, чтобы сообразить, кто они такие, затем губы ее растянулись в широчайшей белозубой улыбке и она двинулась навстречу Уэксфорду, протягивая ему руки.
— О, мистер Уэксфорд, как поживаете? Так рада вас видеть. Вы именно тот человек, который сумеет убедить несчастное дитя уехать со мной. Я хочу сказать, не может же она оставаться тут одна-одинешенька? Я едва не умерла, услышав, что случилось здесь ночью. И сразу же помчалась сюда. Не стоило вообще отпускать ее от нас.
Интересно, от кого это она услышала, что случилось, подумал Уэксфорд. Не от Дэйзи же, это точно.
— Прошу меня извинить, но я просто не понимаю, что происходит в наши дни. Когда мне было восемнадцать, меня никуда одну не отпускали, чего уж говорить о том, чтоб жить одной в таком огромном доме, как этот, и в таком уединенном. Только не говорите мне, что все меняется к лучшему. Простите, но на мой взгяд раньше все-таки было лучше.
Дэйзи с каменным лицом выслушала половину тирады, потом отвернулась в сторону, устремив взгляд на кошку, которой, похоже, не часто позволялось удрать из дому, и теперь она сидела на каменном краю бассейна, провожая пристальным взглядом краснобелых рыбок. Рыбки описывали бесконечные заданные круги по воде, а Куини, отслеживая их, поводила из стороны в сторону головкой.
— Ну скажите хоть что-нибудь, мистер Уэксфорд! Убедите ее. Воспользуйтесь своим авторитетом. Только не говорите, что нельзя давить на дитя. — Миссис Вирсон явно выпустила из виду, что, если хочешь добиться успеха, убеждать нужно непременно с оттенком любезности, даже лести. Казалось, еще мгновение, и она сорвется на крик: — Это так глупо, попросту безрассудно! Она что тут, в игрушки играет?
Кошка мигом сунула в бассейн лапку, но, обнаружив, что реальность не оправдала ожиданий, тут же принялась стряхивать воду. Наклонившись, Дэйзи взяла ее на руки.
— До свидания, Джойс, — проговорила девушка. И не без иронии, не укрывшейся от слуха Уэксфорда, добавила: — Огромное спасибо, что приехали. — С этими словами Дэйзи направилась к дому, прижимая к себе пушистую ношу, однако дверь за собой не закрыла.
Берден двинулся следом. Не имея представления, что сказать, Уэксфорд пробормотал что-то о ситуации, которую держит под контролем, точнее, держит под контролем полиция. В ответ Джойс Вирсон обожгла его самым пламенным взглядом, на который была способна.
— Извините, но этого недостаточно. Послушаем, что думает об этом мой сын.
Последние слова в ее устах прозвучали угрозой. Наблюдая, как она разворачивает небольшой автомобиль, устремляясь к воротам, а затем, чудом не поцарапав крыло, мчится в сторону сторожевого поста, он понял, что тучи сгущаются.
Дэйзи с Берденом были в гостиной. Девушка устроилась в обитом бархатом глубоком кресле с высокой спинкой, на коленях ее свернулась калачиком Куини.
— Да мне безразлично, убьет он меня или нет! — услышал он слова девушки. — Я сама не понимаю себя. В конце концов, я хочу умереть. Ради чего мне жить? Зачем только я подняла вчера вечером весь этот шум? Надо было выйти из дому, подойти к нему и сказать: «Убей меня, ну давай же, убей!» Прикончи, как выразился этот гадкий Кен.
Уэксфорд пожал плечами, затем сдержанно проговорил:
— А я не в счет, правда? Если бы вы это сделали, мне пришлось бы уйти в отставку.
По ее лицу мелькнула скорее гримаса, чем подобие улыбки.
— Кстати, об отставке, что вы думаете? Ей позвонила Бренда, я говорю о Джойс. Первым делом позвонила ей, рассказала, что я дала им от ворот поворот, и попросила убедить меня не выгонять их. Что вы об этом скажете? Словно я ребенок или сумасшедшая. Так Джойс обо всем и узнала. Я бы ни слова ей не сказала, лишь бы не впутывать эту старую ведьму.
— Но у вас есть ведь еще друзья, Дэйзи. Разве нет семьи, в которой вы могли бы немного погостить? Всего-то пару недель.
— Вы надеетесь поймать его за пару недель?
— Это более чем возможно, — уверенно произнес Берден.
— Мне-то какая разница. Я останусь здесь. Карен и Энн могут приезжать, если хотят. То есть если вы хотите, я полагаю. Хотя это потраченное впустую время, они могут не беспокоиться. Меня ему больше не испугать — я хочу, чтобы он меня убил. Это наилучший способ уйти, умереть.
Она снова повесила голову, уткнув нос в кошачий пух.
Проследить передвижение Энди Гриффина с момента, как он покинул дом родителей, оказалось невозможно. Его собутыльники по «Выпивке и салату» представления не имели, где он мог бы остановиться, хотя Тони Смит и пробормотал что-то о подружке «на севере». Стоило только завести разговор об Энди, как тотчас же всплывало это странное выражение — «на севере». Теперь в том туманном регионе, в стране Никогда-Никогда
[14]появилась еще и подружка.
— Вроде ее звали Кайли, — прибавил Тони.
— Голову кладу, он ее выдумал, — хитро усмехнувшись, добавил Лесли Седлер. — По телеку увидал.
Раньше, еще до того, как год назад он потерял место, Энди Гриффин работал водителем-дапьнобойщиком в пивоваренной компании. Обычно маршруты его пролегали от Мирингэма к различным торговым точкам Лондона, а также в Карлайл и Уайтхейвен.
Пивовары с трудом припомнили пару добрых слов в память об Энди. За предыдущие два-три года он успел просветить их в таком предмете, как сексуальные домогательства. В офисе он почти не бывал, но в те редкие моменты, когда все же там появлялся, не упускал случая отпустить скабрезность управляющей службой маркетинга, а однажды прихватил сзади ее секретаршу, зажав рукой горло. Служебное положение жертвы Энди не останавливало, была бы, главное, женского пола.
Подружка, похоже, и вправду была вымыслом. Никаких подтверждений ее существования не обнаружилось, да и сами Гриффины отрицали такую возможность. Терри Гриффин скрепя сердце позволил им обыскать спальню Энди в Мирингэме. Смерть сына ошеломила родителей, за один день они, казалось, состарились на десять лет. Успокоения они искали в телевидении, как другие ищут его в тяжелые минуты в транквилизаторах или алкоголе. Цвет и движущиеся картинки, череда лиц и сменяющие одна другую бурные сцены сулили утешение, доступное благодаря одному лишь присутствию у экрана, когда не нужно ни вдумываться в происходящее, ни пытаться его понять.
Казалось, Маргарет Гриффин теперь обрела цель — любыми путями выгородить сына, спасти его репутацию. Наверное, последнее доброе деяние, которое она могла совершить ему во благо. Не отрывая глаз от мелькающих на экране картинок, она наотрез отвергала любые намеки на подружку. В жизни Энди никаких женщин не было. Не выпуская руки мужа, цепляясь за нее, как за последний оплот, она беспрестанно повторяла эти слова. Предположение Бердена она взялась опротестовывать столь яро, будто слово «подружка» звучало не менее постыдно, чем легкомысленно приобретенная и потенциально опасная венерическая болезнь.
— Мистер Гриффин, в последний раз вы видели его в воскресенье утром?
— Ранним утром, Энди всегда вставал с жаворонками. Не было и восьми. Принес мне чашку чая. — Энди был мертв, и, несмотря на тянущуюся за ним славу головореза и сексуально озабоченного лентяя, отец его целеустремленно и вдохновенно исполнял свой долг по связям с общественностью. Даже после смерти сына мать продолжала воспевать чистоту его замыслов и устремлений, а отец — восхвалять привычку к пунктуальности, вдумчивость и альтруизм. — Он сказал, что собирается на север, — добавил Терри Гриффин.
Берден вздохнул и тут же подавил зевок.
— На мопеде, — подхватила матушка покойного. — У меня никогда душа к нему не лежала, к мопеду этому, разве я не права? Вон ведь чем все обернулось!
По странной прихоти человеческих ощущений убийство сына переродилось в ее голове в дорожное происшествие со смертельным исходом.
— Он сказал, что позвонит. Сам обещал, мы-то даже его не просили, — вступил Терри Гриффин.
— А чего ж просить-то, — устало поддакнула матушка.
— Так он позвонил вам? — Берден осторожно направил разговор в нужное русло.
— Нет, так и не позвонил. Что меня и обеспокоило, поехал-то он на мопеде.
Маргарет Гриффин продолжала сжимать руку мужа, притянув ее к себе на колени. Берден прошел через коридор в спальню, где Розмари Маунтджой вместе с Дэвидсоном делали обыск. Куча порнографии, извлеченная на свет божий при исследовании одежного шкафа Энди, его не удивила. Энди знал четко: инстинкт благоразумия удержит его матушку вместе с пылесосом от вторжения в недра этого шкафа.
Любителем изящной словесности Энди не назовешь, печатное слово его мало интересовало. Журналы были рассчитаны исключительно на фотографии — грубые возбуждающие приманки. Его подружка, если она и впрямь существовала, не написала ему ни строчки, а ее фотографию, если таковая была, он не сохранил.
Единственная находка, которая могла представлять реальный интерес, обнаружилась в бумажной сумке в нижнем ящике комода. Девяносто шесть американских долларов в купюрах различного достоинства: пяти-, десяти- и однодолларовых.
Гриффины решительно отреклись и от этой находки, мол, знать ничего не знают. Маргарет Гриффин уставилась на купюры, как на ископаемое, как на денежные знаки какой-то канувшей в Лету культуры, извлеченные при археологических раскопках. Она разглядывала их, вертела в руках и даже на время забыла о своем горе.
Вопрос, от которого ее, возможно, удерживал лишь страх показаться глупой, решился задать Терри:
— Это деньги? На них можно что-нибудь купить?
— Можно — в Америке, — ответил Берден. И тут же поправил себя: — Их можно использовать практически всюду, должен сказать. И в нашей стране, и в Европе. В магазинах их принимают. Или же можно пойти с ними в банк и обменять на стерлинги. — И пояснил еще раз: — На фунты стерлингов.
— Так почему же Энди их не потратил?
Берден колебался, спросить их о веревке или нет, но все же пришлось решиться. К его немалому облегчению, похоже, никто из них не усмотрел жуткой связи между вопросом и случившимся. Конечно, они знали, как погиб их сын, но упоминание о веревке не ассоциировалось с картиной повешения. Нет, никакой веревки у них нет, и у Энди, они уверены, тоже не было. Терри Гриффин снова вернулся к теме денег, к долларовым трофеям. Раз возникнув в сознании, эта тема заслонила собой все прочее.
— Так эти купюры, что, вы сказали, можно обменять на фунты, они принадлежат Энди?
— Мы нашли их в его комнате.
— Значит, теперь они наши, ведь так? Хоть какое-то возмещение.
— Ох, Терри, — выдохнула жена.
Он не обратил на нее никакого внимания.
— Сколько, вы говорили, они стоят?
— Фунтов сорок-пятьдесят.
Терри Гриффин задумался.
— И когда мы сможем их получить? — спросил он.
Глава 18
Он сам поднял трубку телефона.
— Ганнер Джонс.
Может, Берден ослышался? Может, он сказал Гуннар? Гуннар — шведское имя, однако его вполне мог носить и англичанин, если, скажем, мать его родом из Швеции. Берден учился в школе с неким Ларсом, таким же бриттом, как он сам, так почему бы кому-то и не быть Гуннаром? Ну хорошо, пусть он сказал Ганнер
[15]— это могло быть и прозвище, полученное им во время службы в артиллерийских частях.
— Мне бы хотелось встретиться с вами, мистер Джонс. Сегодня ближе к вечеру, вам удобно? Часов в шесть.
— Приезжайте когда хотите. Я буду на месте.
Он не спросил о причине визита, не упомянул ни Тэнкред-хаус, ни дочь. Берден почувствовал легкое замешательство. Пустых поездок он не любил.
— Вы отец мисс Дэвины Джонс?
— По крайней мере, так утверждала ее мать. В таких вопросах мы вынуждены доверяться женщине, ведь правда?
Обсуждение этого вопроса в планы Бердена не входило. Он подтвердил, что будет у Джонса в шесть. Повинуясь порыву, он открыл словарь, с которым никогда надолго не разлучался Уэксфорд, на слове «ганнер», и обнаружил, что оно может означать «оружейник». Оружейник?
* * *
Уэксфорд позвонил в Эдинбург.
Максэмфайр — имя редкое даже для шотландцев, а потому он втайне надеялся, что единственная его обладательница, обозначенная в эдинбургском телефонном справочнике, непременно окажется приятельницей Дэвины Флори. Он не ошибся.
— Полиция Кингсмаркхэма? Чем же могу быть вам полезна?
— Миссис Максэмфайр, я знаю, что в августе прошлого года у вас останавливались мисс Флори, мистер Копленд, а также миссис Джонс с Дэйзи, когда приезжали на Эдинбургский фестиваль.
— Да нет же, с чего вы взяли? Дэвина терпеть не могла у кого-то останавливаться. Они все устроились в отеле, а когда заболела Наоми, у нее и вправду был страшный грипп, я предложила ей переехать ко мне. Согласитесь, это отвратительно — заболеть в отеле, пусть даже таком роскошном, как «Каледониэн». Однако Наоми отказалась — видно, боялась меня заразить. Дэвина с Харви заглядывали ко мне постоянно, это понятно, и мы все вместе посмотрели массу интересного на фестивале. А вот бедняжку Наоми, боюсь, вообще не видели.
— Мисс Флори принимала участие в книжной ярмарке?
— Верно. Она выступила с сообщением о том, как работает над автобиографией, и о тех трудностях, которые при этом возникают, а также приняла участие в писательском «круглом столе». Речь шла о чем-то вроде многогранной писательской сущности, то есть о возможности создавать как романы, так и эссе, путевые заметки и прочее. Я была и на выступлении, и на «круглом столе», и должна сказать, все это очень интересно…
Уэксфорду удалось остановить поток воспоминаний, улучив момент для следующего вопроса:
— Дэйзи тоже была с вами?
В ответ собеседница лишь рассмеялась, по-девичьи легко и мелодично.
— Не думаю, что Дэйзи привлекал фестиваль. Она, правда, пообещала бабушке, что будет на выступлении, но так и не показалась. Эта девочка настолько очаровательна и непринужденна, что ей все прощается.
Именно эти слова Уэксфорд и хотел от нее услышать — или убедил себя в том, что хотел.
— Понятное дело, она повсюду появлялась со своим поклонником. Я лично видела его только однажды, в день их отъезда, в субботу. Помахала им вслед, когда они уезжали.
— Николас Вирсон, — напомнил Уэксфорд.
— Совершенно верно. Дэвина как-то упомянула имя Николас.
— Он был на похоронах.
— Правда? Я была настолько расстроена, что ничего не помню. Это все, о чем вы хотели меня расспросить?
— О чем хотел, я еще и не начинал спрашивать, миссис Максэмфайр. Хочу попросить вас о любезности. — Так ли? Или о великом жертвоприношении с его стороны? — Дэйзи хорошо бы держаться подальше отсюда по целому ряду причин, в которые мне не хотелось бы вдаваться. Я хотел спросить, не пригласите ли вы ее погостить у вас? Хотя бы на неделю, — он заколебался, — или две. Как вы думаете, это возможно?
— Да она не поедет!
— Почему? Я уверен, вы ей нравитесь. Уверен, что она с удовольствием поживет у человека, который знал ее бабушку, с которым можно поговорить о ней. Эдинбург — красивый, интересный город. Кстати, как у вас с погодой?
В ответ он опять услышал милое хихиканье.
— Боюсь, льет как из ведра. Но я, конечно же, приглашу Дэйзи. С радостью повидаюсь с ней — просто мне самой это и в голову не приходило.
Подчас недостатки системы оказываются весомее разумных доводов, как, например, в случае создания на месте происшествия следственной комнаты. Преимущество последнего решения уже в том, что всегда собственными глазами видишь, кто туда приезжает.
Этим утром Уэксфорд не заметил ни автомобиля Вирсона, обычно поджидавшего хозяина между бассейном и парадным входом, ни автомобилей обитателей усадьбы; зато появился небольшой «фиат», принадлежность которого Уэксфорд определить не смог. Он безусловно видел его раньше, но у кого?
На этот раз важно не пропустить заблаговременно открытых дверей и отъезд посетителей. С другой стороны, что мешает ему потянуть за веревочку дверного звонка, получить разрешение и нанести третий, или какой он по счету, визит тет-а-тет? Последнее соображение пришлось Уэксфорду не по душе. Какое он имеет право вмешиваться в ее жизнь, лишать уединения, препятствовать ее желанию вести свободную, пусть отшельническую жизнь?
Куини, персидская кошечка, пристроилась на бордюре бассейна, не отрывая глаз от зеркальной водной поверхности. От этого занятия ее лишь на мгновение отвлекла собственная лапка: приподняв ее, кошка принялась созерцать пушистые серые подушечки на внутренней стороне, словно решая, годятся ли они как инструмент для ловли. И тут же снова застыла в позе сфинкса, подвернув под себя обе лапки и уставив неподвижный взор на воду и резвящихся в ней рыбок.
Уэксфорд прошел задами мимо конюшен, обошел дом и проследовал к террасе. Он испытывал смутные терзания, что злоупотребляет гостеприимством, но она ведь знает об их присутствии, знает и не возражает. Пока он здесь — она в надежных руках, в безопасности. Он оглядел дом с тыла, впервые обнаружив, что этой части георгианская отделка не коснулась. Задняя часть дома во многом сохранилась в прежнем виде, как было задумано веке в семнадцатом: наполовину обнажившиеся деревянные конструкции, верхние окна с рейками.
А кто построил оранжерею? Дэвина? Успев до того момента, когда любая реконструкция требовала уже разрешения Бюро по охране памятников? Он подумал, что подобные вторжения ему не по душе, хотя он не настолько разбирался в архитектуре, чтобы судить. Дэйзи была в оранжерее. Краем глаза он уловил какое-то движение: она поднялась со своего места. Уэксфорд поспешил проскочить террасу, пока девушка стояла к нему спиной, чтобы она не могла его заметить. Кто был с ней, он разглядеть не успел.
Он встретил посетителя час спустя, по чистой случайности. Уэксфорд выходил из автомобиля, попросив Доналдсона подождать, как вдруг увидел, что кто-то садится в «фиат».
— Мистер Сибрайт.
Джейсон наградил его широкой улыбкой.
— Вы прочли мое «Слово прощания»? Редактор перекроил его целиком, даже название изменили. Придумали свое — «Прощание с Величием». Что мне противно в местной журналистике — ты должен быть почтителен со всеми. Попробуй только позволить себе резкость. Вот, например, в «Курьере» есть колонка сплетен — и ни одной язвительной строки! А чего еще ждать от пересудов про жену мэра и про то, с кем она путается? Или взять кривотолки, как это главному констеблю удалось провести отпуск в Тобаго. Не-ет, в местной газете эти темы запретны.
— Не беспокойтесь, — проговорил Уэксфорд, — думаю, долго вы в ней не задержитесь.
— Звучит довольно двусмысленно. Я взял любопытное интервью у Дэйзи. Назову его «Взломщик в маске».
— Дэйзи вам о нем рассказала?
— Целиком и полностью. — Он кинул на Уэксфорда косой взгляд, едва заметно усмехнувшись. — В голове не укладывается, что можно на это решиться. Вернуться сюда, в маске, перепугать женщин?
— Заманчиво, вам не кажется?
— Только на газетной полосе, — ответил Джейсон. — Ну ладно, отбываю домой.
— Домой — это куда?
— В Черитон. Слушайте, что я тут обнаружил! Прочел на днях, по-моему, великолепно: лорд Галифакс говорит Джону Уилкесу
[16]: «Право же, сэр, никак не решу, что вы предпочтете — погибнуть на виселице или от сифилиса?», на что Уилкес мгновенно отпарировал: «Это зависит от того, в чьих объятиях я окажусь сначала — ваших принципов или вашей супруги».
— Да-да, я слышал об этом раньше. Соответствует моменту?
— Можно сказать, напоминает мне обо мне, — отозвался Джейсон Сибрайт. Он махнул рукой, сел в автомобиль и стрелой рванул по боковой дорожке.
Гунтер, он же Гуннар, появляется в «Песне о Нибелунгах». Гуннар — скандинавский вариант, Гунтер — немецкий или бургундский. Гунтер решается проскакать сквозь огненное кольцо к замку Брунгильды и, победив, взять ее в жены. Однако терпит поражение, и к замку в образе Гунтера прорывается Зигфрид, который проводит три ночи в одной постели с Брунгильдой, разделенный с ней мечом. Вагнер написал об этом оперу.
Краткое изложение исторических событий Бердену, прежде чем он отправился в Лондон, успела предоставить супруга. Иногда Бердену казалось, что жена знает все — ну, в этой области все. Он не только не возражал — напротив, испытывал безграничное восхищение ее способностями, да к тому же умудрялся извлечь пользу и для себя. Жена могла заткнуть за пояс и словарь Уэксфорда, плюс ко всему выглядела куда привлекательнее. О чем он ей и сказал.
— Как ты думаешь, как им это удалось? Я имею в виду меч. Едва ли он мог помешать им, если его положить плашмя. А еще проще накрыть простыней, тогда вообще о нем и знать никто не узнает.
— По-моему, — важно проговорила Дженни, — его нужно положить острием вверх, а рукояткой на спинку кровати. Попробуй представить. Хотя я уверена, что так только написано, а на самом деле ничего подобного не было.
За рулем сидел Бэрри Вайн. Бэрри принадлежал к той породе людей, которые, наслаждаясь вождением, никогда не позволят жене сесть за руль, могут проехать немыслимое количество миль и при этом остаться довольными собой и жизнью. Как-то Бэрри рассказывал Бердену, что один, без сменщика, просидел за рулем всю дорогу, возвращаясь из западной Ирландии домой, и не сделал ни одной остановки, если не считать короткой передышки на пароме в Фишгарде. А сегодня всего-то речь о пятидесяти милях.
— Вы знаете это выражение, сэр — «поцеловать дочь артиллериста»?
— Нет, не знаю. — Берден почувствовал себя неучем. Может, сержант Вайн намерен поведать ему дальнейшие перипетии той вагнеровской команды, сумевшей прорваться от норвежской саги до немецкой оперы и обратно?
— На самом деле фраза эта означает что-то совершенно иное, только не помню что именно.
— Это из оперы?
— Не думаю, — отозвался Бэрри.
Дом, где жил отец Дэйзи, располагался неподалеку от футбольного поля клуба «Арсенал»: небольшой викторианский особнячок из серого камня в ряду примыкающих друг к другу таких же домов. Запрещающих парковку знаков они не заметили, и Бэрри оставил машину у обочины на Ниневи-роуд.
— Завтра в это же время будет светло, — заявил Бэрри, нашупывая щеколду на воротах. — Сегодня ночью переводят часы.
— Правда? Никак не могу запомнить, когда переводить их вперед, а когда — назад.
— Весной вперед, осенью назад.
Опять бесконечные инструкции, требующие безоговорочного исполнения. Бердену они до смерти надоели. Он готов был уже возразить, что с равным успехом можно сказать и наоборот: осенью вперед, весной — назад, как из входной двери, ослепляя, на них обрушился поток света.
На ступеньках возник человек, радостно протягивая каждому руку, словно долгожданным гостям или добрым приятелям.
— Ну как, нашли дорогу?
Подобные вопросы изначально предполагают один-единственный ответ — утвердительный, иначе не подвернется случай задать их вообще, но человека это не останавливает. Дж. Г. Джонс двинулся дальше:
— Оставили где-то своей автомобиль?
Тон он выбрал бодрый и заигрывающий. Он оказался — или казался — моложе, чем ожидал Берден. В доме, при ярком свете, когда они как следует разглядели его, он выглядел лет на сорок, не старше. Берден ожидал сходства с Дэйзи, но никаких знакомых черт не заметил. А может, попросту не успел разглядеть при беглом знакомстве. Джонс был светловолосым, с румянцем во всю щеку. Наверное, потому он так молодо выглядел — круглолицый, курносый, с широкими скулами и детской ясностью взора. Дэйзи совсем не походила на отца, как и на на мать, кстати. Дитя своей бабушки.
Джонс был полноват, причем для своего телосложения значительно, а потому в походке чувствовалась тяжесть. Под свитером угадывался запретный бочкообразный животик. Держался он непринужденно и открыто, когда же извлек откуда-то бутылку виски, три банки пива и три стакана, совсем легко было уверовать, что их здесь ждали как желанных и почетных гостей.
От выпивки они отказались, проследовав за Джонсом в гостиную. Приятная, довольно удобная, в ней разве что слегка недоставало «женской руки», как показалось Бердену. Да знал он, все он знал — и про «сексистский» подход, вот только не мог понять, что в этом унизительного? Напротив, комплимент женскому полу. Жена бы непременно отчитала его, но втайне он твердо верил в свою правоту — это же очевидно. Вот так и здесь — удобная, приятно обставленная комната с картинами по стенам и подвесным календарем; на викторианском камине — часы, есть даже цветок — каучуковое дерево, отчаянно сражающееся за выживание в сумеречном углу. Но обстановке не хватало нюанса, заботливого касания, оттенка вкуса, небезразличия к внешнему виду комнаты, неуловимой гармонии, особого уюта, домашности. В этом доме не было женщины.
Он осознавал, что молчание слегка затянулось, хотя Джонс заполнил паузу, успев сбегать за кока-колой, уговорил-таки Бэрри выпить ее, а заодно напил себе пива. Берден откашлялся.
— Будьте любезны, назовите свое полное имя, мистер Джонс. Что скрывается под инициалами?
— Меня зовут Джордж, но все называют Ганнер.
— Ер или ар?
— Не понял?..
— Ганнер или Ганнар?
— Ганнер, артиллерист. Ведь я играл за «Арсенал». А вы не знали?
Конечно, они не знали. Губы Бэрри скривились в усмешке. Он отхлебнул кока-колы. Итак, когда-то, давным-давно, может, лет двадцать тому, Джонс играл за «Арсенал», за канониров, а Наоми, «футбольная фанатка», где-то на трибунах молча обожала своего героя…
— Джордж Годвин Джонс — полное имя. — На лице Джонса появилось довольное выражение. — После Наоми я еще раз женился, — неожиданно добавил он, — и опять мимо. Пять лет назад она сложила чемоданы, и с тех самых пор я решил больше не нырять в этот омут. Зачем, когда, как говорится, и так можно и рыбку съесть, и на крючок не попасться.
— Чем вы зарабатываете на жизнь, мистер Джонс? — спросил Бэрри.
— Продаю спортивное оборудование. У меня магазин на Хэллоуэй-роуд, только не нужно ничего говорить мне про упадок. Что до меня, то я уверен: мое дело процветает лучше некуда. — Он смахнул с лица широкую самодовольную улыбку, словно быстро повернул какой-то тайный внутренний переключатель: — Жуткое дело этот Тэнкред. — Голос его прозвучал октавой ниже. — Вы ведь потому приехали, правда? Скажем так, если б не это дело, вас бы здесь не было?
— Не похоже, что вы тесно связаны с дочерью, так?
— Вообще не связан, приятель. Я не видел и не слышал о ней лет семнадцать. Сколько ей сейчас? Восемнадцать? Не видел с тех самых пор, как ей исполнилось полгодика. И на ваш следующий вопрос я тоже отвечу: «Нет, ни на грош». Меня это ни на грош не волнует. Ни капли. Да, мужчины обожают своих детей, когда они немного подрастут, это верно, но малюток?.. Они же еще пустое место, правда? Сколько раз я умывал руки и ни разу не пожалел о том.
Удивительно, как быстро его напускное дружелюбие переросло в воинственность. Голос звенел, повышаясь, и падал, едва менялся предмет обсуждения, достигнув крещендо в рассказе о личном и сменившись короткими глубокими вздохами, когда он на словах выражал готовность служить требованиям общества.
— Вам не пришло в голову связаться с дочерью, когда вы узнали, что она ранена? — спросил Бэрри Вайн.
— Нет, приятель. — Секундное колебание — и Ганнер Джонс открыл вторую банку пива. — Совершенно не думал об этом и не связывался. Не звонил ей, хочу сказать. Раз уж вам интересно, меня здесь не было, когда все случилось. Я был на рыбалке — привычное дело, доложу вам. Можно сказать, любимое, если это кому-то интересно. На этот раз уехал на юго-запад, остановился в домике на реке Дарт — прекрасное местечко, замечу, частенько выбираюсь туда в это время года на пару деньков. — Теперь в его голосе прорезалась самоуверенная агрессивность. Хотя, кто знает, был ли этот сквалыга уверен в себе? — Уезжаю туда, чтоб забыться, так что там мне не до телевизора. Я узнал о случившемся только пятнадцатого, когда вернулся. — Тон его слегка изменился. — Заметьте, я же не говорю, что мне наплевать, если б с малышкой случилось, что и с другими, но так можно сказать о всех детях, вовсе не обязательно о своих.
Да-а, вот еще что. Похоже, оно обернется против меня, но я все равно скажу. Наоми была пустым местом, пустым, понимаете? Просто никудышней, доложу вам. Смазливенькая мордашка и, как говорится, впечатлительная натура. Ну, за руку подержать, утешить. Вот только утешения и объятия к вечеру почему-то кончались. Что до никчемности — что ж, я сам не семи пядей во лбу, за всю жизнь всего-то книжек шесть и прочитал, но рядом с ней я был гигантом мысли. Одно время я даже стал «человеком года»…
— Мистер Джонс…
— Сейчас, приятель, минутку терпения. Не надо затыкать мне рот в моем собственном доме. Я еще не все сказал, что хотел. Наоми — пустое место, а досточтимому мистеру Копленду я не имел чести быть представленным, но вот что я вам скажу. Я там дошел, доложу вам, дошел до ручки. Чтобы выстоять перед Дэвиной Флори, надо быть бойцом, стреляным бойцом, джентльмены. Смелым, как лев, сильным, как конь, да еще с такой же непробиваемой шкурой, как у гиппопотама. Потому что эта мадам — просто величавая сука, которая передыху не знает. Она жутко вынослива, четыре часа сна — и флаг в руки, готова уже броситься в бой, я бы сказал. Мне пришлось жить с ними. У них это называлось «задержаться, пока что-нибудь не подыщется», но было ясно, что Дэвина никогда нас не выпустит, особенно после рождения ребенка. — И неожиданно рявкнул в сторону Бердена: — Вы знаете, что такое гот?
Похоже, из той же оперы, что Гуннар и нибелунги, подумал Берден.
— И что же? — отозвался он.
— Нашел в одном словаре. — Очевидно, когда-то давно Ганнер Джонс выучил это определение наизусть: — «Тот, кто ведет себя как варвар, грубый, неотесанный, невежественный человек». Вот так она меня обычно и называла. «Этот гот» или просто «гот». Обращалась ко мне вместо имени. Ну, мои инициалы вы помните, так ведь? Ладно Дэвина не из торговок, иначе быть бы мне попросту «гнидой». «Ну, что мы намерены завоевать и разграбить сегодня?» — скажет обычно. Или съязвит: «Гот, вас снова разбили у городских ворот в пух и прах?»
Она задумала расстроить наш брак, а однажды даже высказала, что я такое в ее глазах: человек, сделавший ребенка Наоми и тем полностью исчерпавший свое предназначение. Просто жеребец-производитель, вот и все. Варвар-завоеватель. Однажды я не выдержал, выпалил, что меня от жизни с ней тошнит, что мы мечтаем о собственном доме, и знаете, что она мне ответила? «Почему бы не двинуться в дальний поход, гот? Вернетесь лет через двадцать, расскажете, что получилось».
Ну, я и ушел. Вот только возвращаться не стал. Видел в газетах рекламу ее книг, знаете, со всеми этими словечками: «мудрая и поучительная; сострадание наряду с хваткой государственного деятеля; гуманность и глубокое сопереживание угнетенным и отверженным…». Черт побери, я просто исходил смехом! Страшно хотелось написать им в газету и сказать: «Да вы ее вовсе не знаете, у вас же все перевернуто». Ну, в общем, облегчил душу. А может, и вам подсказал ответ, почему никаким пряником меня не заманишь общаться с дочерью Дэвины Флори и ее внучкой.
Его откровения слегка утомили Бердена. Казалось, на небольшую комнатку нежданным ураганом обрушились безжалостные потоки ненависти и вихри горького разочарования, оставив его с Бэрри Вайном постепенно приходить в себя после разрушений. В то время как Ганнер Джонс хранил вид человека, пережившего катарсис, освобожденного и довольного собою.
— Выпьете еще коки?
Байн покачал головой.
— Пора обновить, — провозгласил Джонс и плеснул себе в стакан добрую порцию виски. Потом черкнул что-то на обратной стороне конверта, извлеченного из-за стоявших на камине часов. — Вот он. Адрес того места на Дарте, где я рыбачил, и фамилия владельцев паба «Радужная форель», что по соседству. — К нему вернулось прежнее бодрячество, заметно преувеличенное. — Они обеспечат мне алиби. Выбирайте, что больше понравится, будьте как дома.
Хочу откровенно признаться еще кое в чем. Я бы с радостью пристукнул Дэвину Флори, если б духу хватило, а потом убрался куда подальше. Такое бывает, когда терпение на грани, правда? Но с этим жить?.. Я говорю о том времени, восемнадцать лет назад. Время все лечит, как говорится, а у меня уже порыв не тот, это тогда мне было море по колено, а пару раз показалось даже, что я готов Дэвине шею свернуть — и черт с ними потом, с пятнадцатью годами тюряги.
И сумел бы меня провести, подумал Берден, но вслух ничего не сказал. Действительно ли Ганнер Джонс только глуп, как думала Дэвина Флори, или, напротив, слишком умен? Интересно, не спектакль ли все это? Но ответить себе на этот вопрос не сумел. Что бы сказала о нем Дэйзи, если б они когда-нибудь встретились?
— Дело в том, что все зовут меня Ганнер, хотя я в руках не держал оружия. Только из воздушного ружья и стрелял. Подчас я сам себя спрашиваю, а сумел бы я отыскать дорогу в Тэнкред-хаус, и не могу ответить. Честное слово, не знаю. Полагаю, какие-то деревья там здорово подросли, другие, наверно, вырубили. Помнится, у них служили местные жители — Дэвина называла их «помощью», наверно, считала, что так демократичней. Жили они в коттедже… Как же их звали? Триффид? Гриффит? Что-то в этом духе. У них еще был ребенок, немножко отсталый, бедняга. Что с ними стало? Имение, видно, отойдет моей дочери? Повезло девчонке, а? Не думаю, чтобы она глаза от горя выплакала, что бы она ни говорила. Она на меня похожа?
— Ничуть, — отозвался Берден, хотя сейчас, в повороте головы Джонса, в приподнятых уголках губ и раскосых глазах уловил знакомые черты Дэйзи.
— Что ж, оно и к лучшему, правда, приятель? Не думайте, что я не просекаю, что там скрывается за вашим взглядом. Если у вас ко мне все, учитывая, что вечерок субботний, я бы сделал вам ручкой и дунул куда-нибудь подальше на рыбалку. — Он открыл дверь, провожая их на улицу. — Если вы заподозрили, что я намерен удрать, и собираетесь «вести» меня, то учтите: машину я брошу на парковке и двинусь, как говорят старики, на своих двоих. — И добавил, словно они были из дорожной полиции: — Удовольствия тормознуть меня за превышение, как сейчас, я вам точно уж не доставлю.
— Хотите, я поведу? — спросил Берден, когда они сели в машину, уже зная, что получит отказ.
— Спасибо, сэр, мне нравится сидеть за рулем.
Вайн включил мотор.
— В машине есть лампочка подсветки, Бэрри?
— Да, под панелью. Шнур можно вытянуть подальше.
Самым сложным оказалось развернуться на узкой улочке. Бэрри пришлось проехать добрых сто ярдов вниз, завернуть в переулок и вернуться на ту дорогу, откуда приехали. Эту часть города он совершенно не знал и не хотел рисковать, пытаясь самостоятельно разобраться в таинственной паутине улочек вокруг дома, чтобы выбраться обратно на перекресток.
Ганнер Джонс шел им навстречу по переходу. Кроме него на улице не было ни души, да и автомобиль был только один — их собственный. Джонс поднял руку в командном жесте, чтобы остановить их, но в глубь автомобиля не заглянул, как и не подал виду, что знает, чья это машина и кто за рулем.
— Странный человек, — сказал Бэрри.
— Все вообще очень странно, Бэрри. — Берден направил луч фонарика на конверт, переданный им Таннером Джонсом, на котором тот черкнул два адреса. Адреса были записаны на обратной стороне, а он не мог оторвать глаз от лицевой, использованной, где стоял штамп. — Я сразу заметил, еще когда он взял его с камина. На конверте его адрес: Ниневи-роуд, мистеру Джонсу, это понятно. Но вот почерк — почерк весьма характерный. Не так давно я видел его в одном настольном еженедельнике. И ни с чем его теперь не спутаю. Это почерк Джоан Гарланд.
Глава 19
В шесть часов день был еще в полном разгаре. Ничто не может сравниться с поздними закатами и долгими вечерами, с такой полнотой одаривающими ощущением набравшей силу весны. Куда менее радостным обстоятельством, по мнению заместителя главного констебля сэра Джеймса Фриборна, было затянувшееся без видимых результатов пребывание команды Уэксфорда в Тэнкред-хаусе. А счета, которые постоянно росли! А расходы! Круглосуточная охрана мисс Дэвины Джонс? Во что это обойдется? Нет, девушке просто немыслимо дольше там оставаться. Он впервые столкнулся с подобным упрямством: в восемнадцать лет так упорствовать на уединении в этой обители зла!
Уэксфорд вышел из конюшен почти ровно в шесть. Солнце сияло во всю мощь, и воздух не сулил ни намека на вечернюю прохладу. Где-то вдали он различил шум, похожий на тот, которым сопровождается мощный ливень, если допустить, конечно, что лучезарный, без облачка, купол способен разразиться ливнем. Только приблизившись к парадному входу, он понял, что шумом обязан веселой игре струй в фонтане.
Кстати, раньше ему ни разу не приходило в голову, что это фонтан. Потоки воды выплескивались из трубы, проходившей где-то между ногами Аполлона и стволом дерева. Каскады струй, освещенные косыми лучами солнца, весело переливались цветами радуги. В легкой ряби резвились, выпрыгивая, рыбки. Фонтан настолько преобразил пейзаж, что даже дом утратил, похоже, былую мрачность, двор перестал казаться пустынным, а бассейн — мертвым. Тишина, некогда таинственно-давящая, отступила пред нежными музыкальными всплесками.
Он потянул за шнур звонка. Чей это автомобиль на подъездной дорожке за спиной? Спортивный, на вид не совсем удобный, но определенно новехонький, «моррис-гэраджиз». В дом его впустила Дэйзи. Во внешности девушки он снова уловил перемены: теперь она смотрелась подчеркнуто женственно. Одета по-прежнему в черное, но на этот раз вместо брюк облегающее платьице по фигуре, на ногах — туфли, а не ботинки. Волосы, по эдвардианской моде уложенные на висках кольцами, свободной волной прикрывали затылок.
В облике девушки он подметил нечто новое, едва уловимое. С ходу, пожалуй, не определить, что изменилось, но перемены сквозили во всем: в том, как она ступала, в манере держаться, в гордом повороте головы, в выражении глаз. Казалось, Дэйзи источала призрачное сияние. «Нет радости для взора и души в привычной красоте на грани дня и тьмы. Они лишь призраки в сиянии луны»
[17].
— Вы открываете дверь, — не сдержал он упрека, — даже не зная, кто за ней. Или вы видели меня через окно?
— Нет, мы были в serre. Я включила фонтан.
— Вижу.
— Правда, очаровательно? Посмотрите, какие в нем играют радуги! Его струи смыли даже ту отвратительную злобу с лица Аполлона. Можно поверить, что он и вправду влюблен и страстно мечтает ее поцеловать… Нет, пожалуйста, не смотрите на меня так. Я знала, что все будет в порядке. Сердцем прочувствовала. Поняла, что это добрый человек.
Не слишком доверяя ее интуиции, Уэксфорд последовал за Дэйзи через холл, пытаясь угадать, кто тот второй, сокрытый таинственным «мы». Вход в столовую все еще был запечатан, дверь привязана к архитраву. Она шла впереди пружинистой легкой походкой — совершенно другая, изменившаяся девочка.
— Вы помните Николаса, — проговорила она, на мгновение приостановившись на пороге оранжереи. Затем повернулась к человеку, поджидавшему их внутри: — Это старший инспектор Уэксфорд, Николас, вы встречались с ним в больнице.
Николас Вирсон сидел в одном из глубоких плетеных кресел, явно не торопясь подняться навстречу Уэксфорду. Да и с чего бы? Руки он тоже не подал, лишь коротко кивнул, проговорив:
— Вечер добрый.
Приветствие, обычное в устах человека вдвое его старше.
Уэксфорд окинул Вирсона взглядом, потом осмотрелся. Место очаровательное, утопающее в зелени: ранняя азалия в цвету на просторной подставке, лимонное деревце в бело-голубой фарфоровой вазе, розовый цикламен на стеклянном столике, просевшем под тяжестью пышных соцветий. Он взглянул на Дэйзи, снова занявшую место рядом с Вирсоном, лишь недавно временно покинутое. Рядом с цветущим цикламеном он заметил два бокала с напитком, стоявшие совсем рядом. Водка? джин? или просто минеральная? Он вдруг пронзительно ясно почувствовал, что стало причиной перемен в ней, полыхающего на щеках румяца, исчезнувшей из глаз боли раненого зверька. Если б не обстоятельства, не пережитый ею кошмар, не память о том, что ей довелось испытать, он бы сказал, что девушка счастлива.
— Хотите что-нибудь выпить? — спросила Дэйзи.
— Да нет, не стоит, если только это не минеральная. Тогда с удовольствием.
— Позвольте мне.
Голос Вирсона прозвучал так, словно за просьбой Уэксфорда скрывалась задача, посильная лишь Гаргантюа. Ну, скажем, воду необходимо извлечь из глубочайшего колодца или же поднять из погреба по ветхой лестнице. Важно любым путем избавить Дэйзи от усилий, просить о которых Уэксфорд не имел ни малейшего права. Передавая наполовину наполненный стакан, Вирсон сопроводил сей жест исполненным упрека взглядом.
— Спасибо. Дэйзи, я пришел узнать, не изменили вы решение остаться здесь?
— Забавно. И Николас тоже. Я хочу сказать, он приехал сюда, чтобы спросить о том же. — Она одарила молодого человека лучезарной улыбкой. Потом взяла его руку в свою, слегка задержав. — Николас так добр ко мне. Да и все вы. Каждый из вас. Но Николас кое-что для меня сделает, ведь правда?
Довольно странная фраза. Неужели она серьезно? Бесспорно, почудившаяся ему ирония — лишь плод его фантазии.
Казалось, Вирсона застали врасплох; что ж, такое возможно. На губах молодого человека мелькнула неуверенная улыбка: