Тем не менее он и слышать не хотел о больнице, а лечился на дому: сам себе делал анализы крови и, отставив в сторону микроскоп, писал, словно врач, составляющий медицинский бюллетень:

\"У пациента такая-то температура, общее состояние такое-то, количество кровяных шариков столько-то.

Л. Красин\".

Число кровяных шариков с каждым анализом угрожающе уменьшалось. В конце концов ему пришлось смириться и лечь в больницу.

Больница даже для тяжело больного человека совсем иное, чем дом. Здесь он попадает в другой, совершенно не похожий на обычный мир, живущий по своим, непререкаемым законам. Человеком полностью управляют другие люди, всевластные и всесильные в отношении его, но, увы, далеко не всесильные в отношении болезни. Им он целиком подчинен, им обязан повиноваться беспрекословно, их должен всегда и во всем слушаться. Весь свет суживается для него до размеров небольшой комна-ты, или, в лучшем случае, до длинного, сверкающего унылой больничной чистотой коридора. То, что происходит за стенами и что видно из окон, всего лишь живые картинки чужой, мало понятной и недоступной жизни: люди, которые спешат по своим делам, трамваи, извозчики, автомобили, бесшумно несущиеся в неведомую и для тебя непостижимую даль, снег, падающий с неба на крышу и землю. Этот большой мир, существующий совсем рядом и вместе с тем в таком далеке, что и подумать страшно, входит в твою жизнь лишь румяным от мороза лицом сестры, только что заступившей на дежурство, да рассказами родных и друзей, которые пришли тебя навестить.

И все же в больнице он раздвинул тесные рамки палатного мирка, преодолел ограниченную замкнутость чувств и представлений, свойственных больному, которые обычн<5завладевают им и не только физически, но и морально подчиняют недугу.

Он мыслью вырвался в большой мир, став по-прежнему и снова активным участником и творцом жизни. Его раздумья были устремлены вперед, к тому, что предстояло сделать в Лондоне. Он написал доклад \"О взаимоотношениях СССР с Англией\" и переслал в Политбюро ЦК РКП(б) — для рассмотрения и выработки указаний и директив.

В этом докладе был набросан общий план деятельности полпредства, намечены главные направления в его работе.

Пришел новый, 1926 год, и Красин покинул больницу. Но не для того, чтобы уехать в Лондон, куда ему не терпелось прибыть. А чтобы вновь попасть в руки докторов. На сей раз французских.

Его лечили долго и тщательно, сначала в Париже, а потом на средиземноморском побережье, близ Ниццы, применяя все имеющиеся у медицины средства.

Откинувшись в шезлонге, он вдыхал солоноватые запахи моря, глядел в лазурную даль, необъятно просторную, колышущуюся, вечно живую, постоянно желанную, и вполголоса читал стихи все того же Пушкина:

Пора, мой друг, пора покоя сердце просит, — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия…

Удивительно, стихи были печальными, а он не печалился. Он верил — впереди работа, жизнь.

И как будто бы не ошибся.

К осени ему стало лучше. С лица исчезла бледность, и даже появился загар, Помогли бесчисленные переливания крови. Хотя поначалу он совестился того, что его питают кровью других людей.



\"Тяжело. Чувствуешь себя каким-то вампиром\", — как бы оправдываясь, писал он одному из своих давних друзей.

Валентин Федорович Душенко, несомненно, должен войти в историю науки. Это типичный mad-scientist, только весьма радостного и оптимистического типа. Не смеяться он не может в принципе. Он глубоко и тонко понимает физику, он \"не ищет легких путей\", а занимается только тем, что ему в настоящий момент интересно. Мы познакомились, когда Петр Иванович позвал его в помощь для совместной, как сейчас сказали бы, разборки, с очередным изобретателем.

Он окреп и, казалось ему, выздоровел. Теперь можно было распрощаться с Парижем и ехать в Англию, к месту службы.



28 сентября Л. Б. Красин, советский посол в Великобритании, прибыл в Лондон.

В те славные времена с изобретателями вечных двигателей и других, полезных для народного хозяйства устройств, поступали весьма вежливо и демократично. Как только такой изобретатель обращался в ЦК с жалобой на черствость и консерватизм ученых, не желающих, либо не способных разобраться в его гениальном изобретении, как на свет рождался циркуляр, направляемый в Академию Наук с предписанием разобраться и дать аргументированный ответ. В одном из таких мероприятий посчастливилось поучаствовать и мне, хотя основную тяжесть борьбы взяли на себя Петр Иванович и Валентин Федорович.



Субъектом изобретательства был шофер из Рыбницы, безусловно, нормальный психически и достаточно сдержанный в проявлении своих эмоций. Он вполне толково выступил с докладом-описанием прибора. Им предлагалось устройство в виде вложенных друг в друга емкостей, между которыми весьма сложным образом циркулировала вода, возникали выталкивающие силы, перемещался центр тяжести, в результате чего система, подвешенная на сложных вертлюгах, переворачивалась и процесс продолжался снова, повторяясь до бесконечности.

XV

Аргументы типа \"вечный двигатель невозможен\" шофер спокойно отвергал, как бездоказательные и просил указать на ошибку в его рассуждениях. Хитрый, как нам казалось ход: а вы изготовьте это устройство, и приходите с ним снова, шофер отбивал еще легче. Он соглашался и просил предоставить финансирование и технические возможности. Так что, предстоял непростой анализ по поиску именно того места в чрезвычайно сложной и остроумной конструкции, где нарушался закон сохранения энергии. Это оказалось не так уж и просто, хотя, конечно, ошибка была найдена. Убедить шофера, как мне кажется, наши аргументы не смогли, но силу темперамента Вали Душенко он, бедняга, познал в полной мере, тем более, что продолжалось это дня три-четыре.



Помимо основной работы Валентин Федорович вел кружок астрономии при Дворце пионеров. Там была неплохо оборудованная обсерватория, детки вели постоянные наблюдения, их результаты отсылались в какие-то астрономические комитеты и комиссии, а Валентин Федорович при этом не только руководил ими всеми, не только их обучал и увлекал, но и вел интереснейшие исследования, если я не ошибаюсь, динамики солнечных пятен и их влияния на изменения погоды. В этой области он прославился, как минимум, в двух известных мне случаях. Один из них угодил во всесоюзную прессу. Во время какого-то пионерского научного слета в Москве, куда Валя Душенко привез своих подопечных, он дал интервью корреспонденту \"Комсомольской правды\", в котором, в частности, заявил, что через десять дней начнутся небывалые снежные заносы, и это противоречило официальному прогнозу Гидрометеоцентра. Предсказание Валентина Федоровича сбылось с потрясающей точностью, о чем и было написано в газете.

Ровно в назначенный час, минута в минуту, он спустился по большой парадной лестнице, что вела со второго этажа, где помещалась его квартира, вниз, в официальные комнаты полпредства.

Стройный, подтянутый, в безупречно сидящем темном ко-стюме, он выглядел превосходно. Словно никогда не болел. Благо стоячий крахмальный воротничок, подпирая подбородок, скрадывал худобу лица.

Второй случай комический. На городском физическом семинаре (был и такой), в присутствии всего авангарда республиканской физической науки, Душенко делает доклад на какую-то \"нормальную\" тему, задолго до того, как его исследования солнечных пятен стали кому-либо известны. По ходу его доклада возникла дискуссия, Валентин Федорович некоторое время нетерпеливо похохатывая, отвечал на вопросы, но в какой-то момент не выдержал, посмотрел на часы и сказал: \"Да что я тут с вами время теряю! Мне давно пора за пятнами на Солнце смотреть!\" Бросил мел и удалился.

Но снова вернемся в наш институтский коридор. Оставим на закуску цель нашего визита - две комнаты \"лаборатории Коварского\", и пройдем самый конец. Там находится библиотека и часть книгохранилища, а рядом с ними та самая, ранее упомянутая комната, в которой сидели Синяк, Ротару и другие, а напротив была комната, в которой располагался электронный микроскоп с Ваней Грозой в придачу.

В глазах играли живые огоньки, на щеках — легкий румянец.



Теперь вернемся в святая святых: комнату (кажется, 440) в которой сидели одни из самых ярких граждан этой не суверенной страны по имени Академия наук Молдавии.

Стремительной, пружинящей походкой Красин прошел в зал приемов, где его уже ждали.



Кандидаты наук (по состоянию на конец семидесятых, а впоследствии - доктора): Элеранж Петрович Синявский и Изяслав Аронович Чайковский, аспиранты Валерий Николаевич Чеботарь и Александр Валентинович Белоусов, младший научный сотрудник Евгений Александрович Попов, аспирант Сергей Баранов.

Здесь собрались журналисты Лондона. Они пришли проинтервьюировать советского посла.



Меня тянуло сюда как магнитом. О каждом из перечисленных я готов написать по отдельному рассказу, однако, надо быть сдержанным.

Большинство знало Красина еще по прежним годам. Многих и он знал. Так что контакт с аудиторией установился быстро. Англичане любят юмор, а он владел им свободно. Каждая из его шуток, изящных, добродушных, остроумных, вызывала одобрительный смех.



Затем он перешел к главному — к задачам, своей будущей деятельности. Эти задачи, заявил он, заключаются в том, чтобы добиваться взаимопонимания двух великих народов и установления истинно дружественных отношений между двумя великими державами.

Начнем по старшинству и, прежде всего, отметим весьма высокий квалификационный уровень первых двух из упомянутых господ, которые во многом стали непосредственными учителями, наставниками и научными руководителями остальным в приведенном списке. Элеранж Петрович, более известный среди своих сверстников, как Элик - сама доброта, отзывчивость и скромность, достигшая немыслимого уровня демократизма. Он был научным руководителем Кеши Белоусова, потом его коллегой и постоянным соавтором, а нам всем добрым старшим товарищем, приятным собеседником и собутыльником.

Достижению этой цели он с первых же лондонских дней подчинил все дела, как свои, так и работников полпредства.

Прошу учесть, что последнему виду содружества я никогда не придавал и не придаю сколько-нибудь негативного оттенка.

Вы сперва найдите себе достойных собутыльников, а потом будете вешать ярлыки!

С ними он сразу нашел общий язык, ибо разговаривал языком доверия, доброжелательности, уважения.



Но пойдем дальше. Изяслав Аронович, более известный, как Изя, человек уж и вовсе незаурядный.



Красин, вспоминает И. Майский, ныне академик, а тогда советник полпредства, \"произвел на меня большое впечатление… умный, деловой, энергичный, с широким размахом и глубоким пониманием английской психологии. Работать с ним было настоящее удовольствие — он дружественно относился к своим сотрудникам и не стеснял их инициативы, а, наоборот, скорее поощрял ее\".

Позволю себе, в качестве литературного приема, говорить о нем далее, как об Изе. (Не могу удержаться, чтоб не вспомнить, как в Молдавии начала девяностых ввели новые официальные нормы записи паспортных данных с учетом национальных особенностей и традиций. На следующий день после их опубликования, сияющий Изя, встретив меня в коридоре, потребовал: \"А ну, обратись ко мне, как положено!\" Поскольку Указ мне уже был знаком, я не сплоховал: \"Изяслав бен Аарон!\" Напомню, что в соответствии с этим Постановлением, имена и отчества оставались у русских, у молдаван осталось только имя, а евреям предписано было именно так образовывать свое наименование. Вскоре, к сожалению, этот забавнейший из Указов пробуждающегося самосознания был упразднен.) Человек образованный и начитанный, любитель и знаток литературы, в частности, поэзии, человек, \"вращающийся в литературных кругах\", Изя всегда и во всем являлся источником информации и цензором. Он был весьма политизированной личностью, придерживающийся либерально-демократических взглядов романтического периода шестидесятничества. Характерный эпизод, якобы произошедший с Изей, пересказываю с чужих слов.

11 октября Красин нанес официальный визит министру иностранных дел Остину Чемберлену, джентльмену с тяжелой челюстью боксера и непременным моноклем аристократа.



Меняются времена, и меняются люди. Далеко не всегда в сути своей, но почти всегда в манере поведения. Пришли новые времена. Советский Союз уже был не таким, как несколько лет назад. Он стал намного сильнее. С его возрастающим авторитетом нельзя было не считаться. Поэтому Чемберлен, не меньший ненавистник большевизма, чем Керзон, при встрече с советским послом повел себя совсем по-иному. Он был куда любезнее и учтивее Керзона.

Придя утром на работу, Изя врывается в комнату (не в ту, которую я описываю, это происходило намного раньше), бросает на стол свой портфель и с пафосом восклицает: \"Не могу работать! Щаранского посадили!\" На что, якобы, сидевший в той же комнате завлаб В.А. Коварский, оторвавшись от своих бумаг, произнес: \"Если вы, Изя, из-за каждого жида будете бросать работу, мы далеко не уедем\".

Приветливо улыбаясь, Чемберлен заверил Красина в том, что желает содействовать ослаблению англо-советского напряжения.

Кстати, тот же Виктор Анатольевич, увидев у Изи дома превосходную и довольно большую библиотеку, с некоторым возмущением спросил: \"И что же, вы все это читаете? А когда же, в таком случае, работать?\"

Правда, тут же, словно сожалеючи, пожимая плечами, присовокупил, что сильно сомневается в возможности достижения этого.

Рассказывая о своей встрече с министром иностранных дел, Красин, усмехаясь, говорил Майскому:



— Все на свете относительно и познается путем сравнения… По сравнению с Керзоном Чемберлен был сегодня со мной очарователен, даже обещал приложить руку к улучшению отношений с СССР… Но что это даст на практике — посмотрим. Постараюсь нажать на людей из Сити…

Так он и поступил н, не откладывая дела в долгий ящик, 15 октября встретился с директором Английского банка Монтегю Норманом.

Вообще Изя был настоящий \"Патэ-журнал\". Когда он возвращался из командировки в Москву, у него всегда было множество сведений о всякой культурной и околокультурной жизни столицы. Он привозил множество сведений и сплетен из жизни московских театров и литераторов, кинематографистов и научных работников. Это сейчас подобной информацией переполнены газеты, журналы и телевизионные каналы, а тогда мы жили в строгости и в режиме дозированной информации. Мне с ним всегда было очень интересно, несмотря на достаточно глубокое, по всей видимости, несовпадение взглядов на некоторые жизненные и политические ценности. Он часто бывал остроумным и едким, категоричным и несправедливым в своих оценках, но он никогда не был скучным. Его шутки, его мнения, его оценки сопровождают меня вот уже много лет, хотя он уехал в Израиль почти десять лет назад, и мы с тех пор не виделись. Он умел ценить и чужой ум, и чужой талант, хотя и в этом никогда не стремился к объективности. Если бы он изложил свои взгляды на нашу жизнь, на нашу историю, высказался бы о событиях культурной жизни того времени, о людях, с которыми приходилось сталкиваться, это было бы чрезвычайно ценным, концентрированным и обостренно точным выражением определенной системы ценностей, которой придерживались весьма широкие слои кишиневской, даже более того - советской - интеллигенции. Может быть, он нас еще и порадует этим.

Банкир в отличие от министра не дарил улыбок и не расточал любезностей. Он был суховат и сдержан. Но разговаривать с ним было проще. Норман был деловым человеком и отлично разбирался в экономике не только Англии, но и послевоенной Европы, зная все ее нужды назубок.

Он внимательно и с интересом слушал Красина, время от времени согласно кивал головой.

Перед отъездом в Израиль, в академической многотиражке было опубликовано интервью с Изей Чайковским. В нем было два, заслуживающих внимания, момента. Первый, это ответ на вопрос корреспондента \"почему же Вы, доктор наук, у которого все есть, уезжаете из Республики?\" Ответ был таков: \"Потому, что мой сын никогда не сможет стать Президентом вашей Республики\". Второй забавный момент заключался в том, что в заглавии интервью, задуманном как \"Ученый, человек...\", были, по вине типографии, пропущены знаки препинания. Поэтому получилось так: \"Ученый человек\".

Красин доказывал, что экономическое восстановление Европы после мировой войны возможно только при условии вовлечения России в европейский товарооборот и что для быстрого развития народного хозяйства СССР необходим английский заем, взаимовыгодный для обеих стран.

Под конец беседы, продолжавшейся два часа, Норман признал:

— Без России европейское восстановление невозможно.

Так с прозвищем \"ученый человек\", Изя и проходил последние недели перед отъездом.

Тогда Красин спросил:

— А каковы шансы получения займа в Лондоне?



На что последовал знакомый, давно навязший в ушах ответ:

Следующий замечательный \"ученый человек\" из этой магической шкатулки под названием \"комната 440\", конечно Женя, Евгений Александрович Попов. Человек с внешностью киногероя: высокий, статный, с благородной седой шевелюрой и правильными чертами лица, он не стал звездой экрана, хотя и снимался в кино.

— В настоящее время никаких! Надо предварительно урегулировать вопрос о старых претензиях.



Говорить с банкиром было легко, договариваться трудно. Руководствуясь интересами экономики, он вместе с тем оглядывался на политику. А ее диктовали консерваторы.

Вершина его карьеры, это роль Котовского. \"Как?\" - спросите вы, и уточните, не имею ли я в виду фильм режиссера Файнциммера? Ведь там Котовского играл Николай Мордвинов? Вы правы, отвечу я, но не в этом фильме, снятом в 1943 году, прославился Женя. Речь идет о другом кино, название которого для нас не имеет значения, и вы сейчас поймете почему.

Красина первая неудача не огорчила. И не обескуражила. По опыту он знал, что путь к соглашению долог, извилист, тернист.: Чтобы с успехом пройти по нему, нужны терпение и время.



Терпения у него, как всегда, было предостаточно.

Снималась сцена в Одесском оперном театре, куда, во время представления входит Григорий Иванович Котовский. Камера установлена в центральном проходе в метре от пола и смотрит на сцену. Из-за камеры появляются ноги в сапогах и галифе, которые мерно и гулко шагая в установившейся тишине, шествуют в сторону сцены, вводя в рассмотрение кинозрителей роскошный кавалерийский зад знаменитого командарма. Все.

Но времени уже не было. Совсем не было.

С середины октября здоровье Красина ухудшилось. Он уже не мог покидать полпредство. Те, кому был нужен он и кто был нужен ему, приезжали сюда. Он беседовал с ними в служебном кабинете, на первом этаже, с трудом сходя вниз.



Однако позже он уже был не в состоянии спуститься по лестнице и все свое время проводил наверху. Здесь принимал сотрудников, читал бумаги, отдавал распоряжения, диктовал письма и телеграммы.

\"Потам и это стало ему трудно, — вспоминает И. Майский. — Он слег в постель, но продолжал интересоваться делами. Мне стоило немалых усилий свести число докладов до крайнего минимума. Из Москвы шли самые настойчивые указания — не жалеть средств на лечение полпреда, сделать все возможное и невозможное для его спасения\".

Именно в этой сцене жопу исполнителя главной роли дублировал Е. А. Попов и справился с этим блестяще.

Но спасти его уже было нельзя. Никакими средствами в мире.

Он лежал на кровати, изглоданный недугом, без единой *~ кровинки в лице. За окном исходила тоской, дождем и туманами лондонская осень, а он будто не замечал ее. Мысли были не здесь, не в слезящемся Лондоне, а в далекой и дальней России. Но не в той, что сейчас тоже Стиснута осенью, а в иной, летней, просторной, привольной.



Пред ним вставали необозримые степи, колышущиеся травами: и благоухающие мятой, могучие реки, чьи стремнины таи славно рассекать саженками, долгие рассветы и короткие ночи бескрайнего южного моря.

Женя знал и любил кино по-настоящему. Именно он обеспечивал просмотры интересных фильмов в институте, организовывал \"зал трудного фильма\" и киноклуб \"Синема\", именно он договорился в Союзе кинематографистов о допуске активистов клуба на, так называемые, информационные просмотры. А такая возможность в те времена ценилась очень высоко: показывали новые отечественные и зарубежные фильмы, в том числе не приобретаемые для проката в СССР.

Мысленным взором он видел все то, что ему уже не суждено было увидеть воочию.

Мягкость характера, близкая к безволию, доброта, похожая на инфантильность, смятение ума, опасно приблизившееся к неопределенному состоянию психики бросали Женю из стороны в сторону, не позволяя ему добиться сколь-нибудь осязаемого результата во всех своих начинаниях. Он был легкой, но не интересной добычей для \"ловцов душ\" любого толка, но при этом, на мой взгляд, оставался человеком безвредным, хотя покойный Кеша пикировался с ним все время и, пожалуй, крепко его недолюбливал.

Близился праздник — 9-я годовщина Великого Октября. Без малого десятилетие жила и здравствовала Страна Советов



4 ноября Красин закончил статью для праздничного номера «Известий» — последнюю статью в своей жизни.

Прежде чем покинуть четвертый этаж, постучим в стену - там, в соседней комнате сидит Олег Седлецкий. Человек не без загадочности, однако, несомненного, незаурядного таланта во всех вопросах, касающихся радиоэлектроники, а впоследствии, и программирования. Стук в стену означает, что Олег должен поднять телефонную трубку: на три комнаты был один телефонный номер. Трубку он поднимет и мы его поприветствуем.

Она проникнута оптимизмом, неисчерпаемой верой в торжество дела Ленина, патриотической гордостью тем, что \"Советская республика — ничтожный красный островок среди заливавших ее волн белогвардейского моря, уверенно идет вперед, мужает, крепнет\".



\"Мы можем, — писал он, — с гордостью указать на неоспоримый факт, что к девятой своей годовщине Советский Союз подошел к полному восстановлению всех своих хозяйственных ресурсов до довоенного уровня…

Серега Баранов. Произнесешь эти два слова, - и сразу станет весело и смешно. Его невозможно представить просто веселым - он бывает только хохочущим от веселья!

Наша бедная и некультурная страна быстро идет по пути превращения в богатую и культурную страну. Мы идем при этом путями, указанными нам Лениным, путями, направленными к организации социалистического производства. На этих путях мы догоним и перегоним капиталистическую Европу\".



Расставаясь с жизнью, Красин думал не о себе, а о тех, кто будет строить жизнь дальше.

Серега, как и знаменитый литературный герой Йозеф Швейк, способен был по всякому поводу выдавать поучительные, или забавные истории. Вот один такой случай.

\"Уже идет гигантская молодая поросль, идет смена, которая не только полностью возьмет на свои плечи, но и во многом разовьет и усилит нашу работу. Будем же бодры и радостны!..\"



Мужественный и сильный человек, Красин и на пороге смерти не переставал думать о жизни, новой, обновленной, вечной, неодолимой.

\"Жизнь ведь и вообще чертовски хороша, — писал он Луначарскому, — а наша жизнь, в наше время — удивительна. Когда болеешь, когда почувствуешь на своем лице дуновение последнего часа, тогда особенно ярко это понимаешь\".

Однажды Серега для удобства перелистывания какого-то большого, необходимого для работы количества страниц журналов, надел на руку резиновую перчатку. Это осталось бы незамеченным, если бы не странный фасон этой перчатки - она была почти по плечо длиной, как у светских дам конца прошлого века, и имела только два отдельных пальца - большой и указательный, как у снайперов времен финской войны. На естественный вопрос - что это такое, Серега ответил, совершенно не собираясь шутить: \"Это вагинальные перчатки\". После этого, конечно, работа остановилась, и он подробно, временами под истерический хохот присутствующих, рассказал об особенностях ветеринарии и животноводства, поскольку это были перчатки из арсенала ветеринара, и предназначались для осмотра коров. Попутно нам Серегой был задан вопрос: \"Вы что, не знаете, что такое вазектомированный бык-пробник?\" Мы не знали, и я не упущу возможности познакомить читателей с этим понятием.

7 ноября на праздничном приеме в полпредстве было многолюдно, но тихо. Все разговаривали вполголоса, зная, что наверху лежит тяжелобольной.



Поздно вечером, после того как иностранные гости разъехались, Красин попросил оставшихся советских товарищей спеть старые революционные песни.

Как известно, в промышленном животноводстве применяется искусственное осеменение животных, в частности, коров. Технически эта процедура не представляет особой сложности и всем, более или менее понятно, как это делается. Но не все знают, что для успеха необходимо особое состояние коровы, которая ничем его не выказывает. У животноводов-селекционеров генетический материал племенного быка хранится в пробирке, но определить благоприятный момент сами животноводы не могут. То, что корова готова к осеменению, знает только живой, здоровый бык. Он это, буквально, носом чует, и немедленно стремиться исполнить предписанное природой. Поэтому пришлось разработать следующий прием. В стадо коров выпускался бык, который быстро устанавливал, какая именно корова нуждается в его услугах, и, в знак любви, забирался на нее передними ногами. Чтобы бык не смог произвести нежелательных для селекционеров скрещиваний, его заранее подвергали операции, в ходе которой ему подрезали некоторые мышцы (вазектомия), после чего бык, не утрачивая полового инстинкта, лишался чисто технической возможности оплодотворения. Это давало животноводам выигрыш во времени, в течение которого, они успевали этого несчастного вазектомированного быка-пробника отогнать, и оплодотворить жаждущую любви корову первосортным материалом из пробирки.

\"На большой лестнице полпредства, расположенной поблизости от спальни, сели все, кто хоть как-нибудь умел петь. Собралось не меньше ста человек. Образовался импровизированный хор, который одну за другой исполнял \"Замучен тяжелой неволей\", \"По пыльной дороге телега несется\", \"Смело, товарищи, в ногу\", «Варшавянку», \"Красное знамя\" и другие… Несколько раз у Красина справлялись, не устал ли он. Не прекратить ли пение. Но Леонид Борисович неизменно отвечал: \"Нет, нет, пойте, пойте, мне так хорошо\". Только поздно ночью закончился этот своеобразный концерт, которого я никогда не забуду\", — свидетельствует И. Майский. И далее добавляет:

Вот такая жуткая, но поучительная, история из коллекции Сергея Баранова.

\"Помню, за три дня до смерти Красина я застал его в полузабытьи, с закрытыми глазами и едва слышным дыханием. Вдруг он как-то дрогнул и вполне отчетливо, громко произнес:



— С болезнью надо бороться твердо, упорно, по-большевистски\".

* * *



Воля к борьбе не оставляла его. Но сил для борьбы уже не оставалось. 24 ноября силы окончательно покинули Красина. Задолго до прихода зари, в 4 часа 40 минут утра, он умер.

Печальная весть быстро достигла Москвы. 25 ноября «Правда» вышла с траурным аншлагом на всю первую полосу:

Вот и описан последний, четвертый этаж Института, но мы еще не уйдем, поскольку в те времена, нам принадлежала еще и крыша! Мы ходили туда покурить, поболтать, полюбоваться панорамой Кишинева, который с высоты холма и высоты Института расстилался перед нами во всей своей красе... Там были у нас и стулья, и навес, защищающий от дождя. Там мы проводили целые дискуссии, настоящие семинары на темы, не предназначенные для посторонних ушей, именно там охватывало нас настоящее, сильное ощущение жизни, молодости, собственной силы и прекрасного будущего. Видимо, у высоты есть особое свойство, пробуждающее у всех людей особые, романтические чувства.

СКОНЧАЛСЯ ТОВ. Л. Б. КРАСИН|

Центральный Комитет партии писал в своем сообщении:

\"В товарище Красине соединялись редкие качества выдающегося революционера и человека спокойной научной мысли, человека, для которого дело революции, дело социализма было главным делом его жизни\".



В те дни Англию сотрясала могучая забастовка горняков. Она приковала к себе внимание страны. И тем не менее похороны Красина всколыхнули Лондон. 27 ноября его улицы заполнили тысячи людей. От полпредства к крематорию с Голдерсгрине гроб провожали рабочие, руководители Английской коммунистической партии, лидеры лейбористов и тред-юнионов.

Но у всего есть конец, и нам пора спускаться вниз, пробегая по \"третьей\" лестнице, мимо курящих на лестнице третьего этажа ребят из института математики, потом мимо курящих на втором этаже ребят из \"лаборатории Малиновского\", потом промчимся мимо первого этажа, чтобы оказаться в самом таинственном месте Института - подвале!

Среди множества венков — от советской колонии, от Английской коммунистической партии, от Генерального совета тред-юнионов, от лейбористской партии, от Коммунистической партии Франции, от газеты «Юманите», особенно выделялся один, из ярко-красных гвоздик, изображавших скрещенные шахтерские кирку и лопату. Его прислали бастующие горняки. На алой ленте венка сияли золотом слова: \"От Федерации горнорабочих Великобритании в знак памяти, уважения и глубокой благодарности…\"

В Берлине от советского полпредства до Силезского вокзала урну с прахом Л. Б. Красина провожали многотысячные толпы. Во главе процессии шли отряды красных фронтовиков со знаменами и факелами. На привокзальной площади, озаренной всполохами факельных огней, состоялся большой траурный митинг…



1 декабря ровно в 1 час дня к перрону Белорусско-Балтийского вокзала в Москве медленно подошел специальный поезд. Он состоял всего лишь из двух вагонов и паровоза, убранных флагами и гирляндами зелени с траурными лентами. Впереди на паровозе был большой портрет Красина.

Здесь темно и весьма необычно. Во-первых, пол подвала: он сделан из отдельных плит, которые слегка покачиваются и постукивают при ходьбе. Это, так называемый, фальшпол, а под ним пространство для различных коммуникаций - кабелей, труб и прочего. Во-вторых, - потолок: он просто-напросто являет собой переплетение всевозможных труб и проводов, причем он расположен довольно низко, - можно достать рукой. Справа и слева расположены шкафы и двери в лаборатории, так же, как и на верхних этажах. Подвалом я, конечно, назвал эту часть здания несправедливо - это, все-таки, цокольный этаж: в каждой комнате имеются полноразмерные окна, просто уровень пола ниже уровня земли.

Енукидзе с Литвиновым вошли в вагон, вынесли урну и установили на постаменте.

Брат Герман, Енукидзе, Ворошилов, Микоян, Литвинов, Ганецкний, Стомоняков вынесли постамент на привокзальную площадь и двинулись меж плотных шпалер людей к повороту на 1-ю Тверскую-Ямскую улицу.



Под звуки траурных мелодий по беспредельно длинной Тверской тянулся похоронный кортеш. Казалось, ему не будет конца. А люди все прибывали…

В подвале - я буду продолжать его так называть по привычке - много всего интересного.

В 2 часа 45 минут траурное шествие достигло Красной площади. Начался прощальный митинг. От Центрального Комитета партии говорил Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин, от Коминтерна — вождь болгарских коммунистов Васил Коларов.



В 3 часа грянул «Интернационал» и загрохотали орудия. Маленькая урна, похожая на красноармейский шлем, была замурована в кремлевской стене.

Первый, к кому мы зайдем в гости - Боря Филипп. Он биолог, кандидат наук, работает в \"лаборатории Коварского\", где занимаются также и биофизикой. Здесь же рабочая комната, в которой Боря Филипп ставит какие-то эксперименты. С ним можно долго и неторопливо побеседовать на самые разные темы, он расскажет немало интересного о биологии в целом, и о сельском хозяйстве в частности.

Его прах покоится на Красной площади. Там, где днем непрерывно струится людской поток, а по ночам в задумчивой тишине куранты отбивают безостановочный шаг времени и часовые в торжественном безмолвии стерегут вечный сон Ильича.



Друзья называли Красина счастливым человеком. И это так. Он им был.

Потом мы посетим Женю Мурашова - институтского фотографа, человека, напоминающего своей демонстративной независимостью Соломона из \"Степи\" Чехова. С ним нам тоже будет приятно и интересно поболтать на самые разные темы - от мировой политики, до институтских сплетен.

Его жизнь озаряла великая идея. В нее он верил и за нее боролся. До последнего вздоха. Тем он и был счастлив.



1966–1968

Потом мы надолго зайдем в комнату, относящуюся к Отделу Святослава Анатольевича Москаленко. Здесь работает группа \"экспериментаторов\", изготавливающая лазер с перестраиваемой частотой. В состав группы входит Валя Чумаш - несколько самонадеянный \"молодой ученый\", безоглядно \"делавший карьеру\", Юрка Шекун - мой давнишний близкий приятель, Игорь Добында - замечательный молодой человек из весьма уважаемой в Молдавии семьи, потом к ним присоединится ненадолго Игорь Раздобреев. Все они пообтерлись в качестве стажеров на физфаке МГУ, в лаборатории Р.В. Хохлова, поэтому полагают себя находящимися на самой передней линии науки: они делают пикосекундный лазер!

Одесса — Ессентуки — Москва

У них действительно очень интересно, и уровень того, что они делают, действительно весьма высокий, и ребята они, в самом деле, отличные. У них можно согласится попить чайку, а потом уйти - причем Игорь Добында обязательно что-нибудь подарит: фонарик, лампочку, плакат по технике безопасности - хоть что-нибудь! Он очень добрый и хороший парень, к тому же воспитан так, что гостя надо одаривать. Но не будем злоупотреблять гостеприимством, и пойдем дальше. Дальше будет еще одна из комнат \"лаборатории Бологи\", в которой сидит наш добрый товарищ Слава Сюткин. Если в комнате нет некоего ископаемого ублюдка по имени Дима О-ов, можно и поболтать. Если же упомянутое существо там, лучше пойти дальше и заглянуть к Шкурпеле (\"лаборатория Паршутина\"), там хотя бы чисто.



ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ Л. Б. КРАСИНА

Последний объект в подвале - мастерские. Это несколько комнат с разнообразными станками - токарными, сверлильными, шлифовальными и т.д. Мне, как и остальным теоретикам, там бывать не приходилось, а вот для остального большинства сотрудников это место очень важное и знакомое.

1870, 15 июля — Родился в Кургане.



1883 — Переезд семьи в Тюмень.

За пределами нашего внимания остались: склад, стеклодувная, комната, в которой работала установка по получению жидкого азота, комната с большим электромагнитом, позволявшим \"радауцановцам\" изучать эффект Холла, а также еще множество других комнат, о которых я ничего не помню, либо ничего вообще не знал.

1887 — Окончание Тюменскою реального училища, поступление в Петербургский технологический институт.



1880 — Исключение из института за участие в студенческих беспорядках и высылка в Казань; восстановление в институте, возвращение в Петербург, вступление в группу Бруснева.

Ну, вот и все. Пора на выход - там, за пределами института распростерся наш удивительный город, о котором хочется вспоминать и вспоминать...

1891 — Вторичное исключение из института и высылка в

Нижний Новгород.

1892 — Арест, отправка в Москву, заключение в Таганской

тюрьме.

1893 — Освобождение из тюрьмы на поруки, отправка в Тулу

для прохождения военной службы;

окончание военной службы;

переезд в Крым, высылка в Воронежскую губернию;

работа на строительстве Харьковско-Балашовской

железной дороги. 1895 — Арест в Воронеже и заключение в тюрьме;

ссылка в Восточную Сибирь — Иркутск;

работа на строительстве железных дорог в Сибири. 1897 — Разрешение на возвращение в Европейскую Россию;

поступление в Харьковский технологический институт.

1900 — Окончание института, переезд в Баку для работы на

строительстве электростанции.

1901 — Создание искровской группы в Баку;

создание подпольной бакинской типографии, печатание и транспортировка ленинской \"Искры\".

1903— ii съезд РСДРП;

кооптация в члены ЦК.

1904 — Переезд по решению ЦК в Орехово-Зуево.

1905 — Участие в работе iii съезда РСДРП, избрание членом

ЦК; работа в Петербурге, в \"Электрическом обществе

1886 года\";

руководство Боевой технической группой при ЦК.

1906 — Участие в работе iv съезда РСДРП.

1907 — Арест в Москве при случайной облаве на квартире адвоката Андриканиса; освобождение через 17 дней.

251