- У меня три кошки, - сразу объяснил Александр Степа­нович. - Единственные, можно сказать, родные существа. Все волнуюсь, что с ними будет, когда меня не станет. Правда, сосе­ди у меня хорошие, обещали приглядеть, если что, но все равно, знаете ... Да что это я все о своем и о своем. Проходите.

Мы прошли в комнату, где сразу увидели всех трех кошек.

Одна устроилась на подоконнике, возле батареи, вторая - в углу дивана, а третья - под телевизионным столиком. И вся троица предпочитала наблюдать за нами издали, не пытаясь познакомиться поближе.

Александр Степанович жестом пригласил нас сесть за круглый стол посередине комнаты, сел сам и спросил:

- Так что вы хотели узнать?

- Нас интересует та история, из-за которой вы впервые попали в больницу, - сказал Яков Никодимович. - Это было в конце сорок шестого года?

Александр Степанович помрачнел.

- Ту историю я вспоминать не желаю ... Да и не могу.

- Почему? - спросил Яков Никодимович.

- Опасно это, - ответил старик.

- Неужели до сих пор опасно? - мягко проговорил Яков Никодимович. - Столько лет прошло ...

- Прошло-то прошло, да все эти года вот тут сидят! - Старик похлопал себя по затылку. - Лечили меня из-за этой исто­рии, чуть не залечили, и подписку я давал, что все осознал и никому ничего рассказывать не буду ... Не буду, в смысле, смущать людей своими фантазиями. На веки вечные подписался.

- Все же переменилось, - сказал Яков Никодимович. -­ Можно сказать, в другой стране живем. Теперь, пожалуйста, можно спокойно рассказывать обо всем, что запрещалось раньше. Все подписки отменены.

- А государственная тайна? - возразил Александр Степанович. - Я же и за государственную тайну расписывался. Нет, мил человек, не искушай меня, я новых неприятностей под самый конец жизни не хочу. Если только с этим пришли, так лучше уходите подобру-поздорову.

- Вы знаете, что на металлургическом комбинате появился человек по имени Александр Ковач? - спросил Яков Никоди­мович.

- Как не знать! Слухом земля полнится. Так и подмывает меня сходить и поглядеть на этого Ковача, тот или не тот. Но боязно.

- От чего же боязно? - поинтересовался Яков Никодимович.

- А от того, - старик не выдержал, прорвало его, - что я сам видел, как этот Ковач ... То есть тот Ковач, но это неважно! Как он исчез, в печи исчез, в расплавленном огненном метал­ле! Будто нырнул, без вопля и без всяких примет, что живая плоть сгорает! Одному из наших вообще стало плохо ... Да это же и представить себе нельзя, чтобы человек по доброй воле кинулся в адову реку! Лучше хоть с голоду загнуться, хоть в лагерях, хоть пулю получить ... А пули-то от него отскакивали! Нам говорили, будто это мы плохо стреляли, мимо! Стрелять­ то мы умели! Правду, видно, тогдашние старики доказывали, что и не человек это вовсе был! .. А может, и тот профессор был прав, что меня от больниц избавил ... - задумчиво добавил Александр Степанович. И, не дожидаясь наших вопросов, продолжил: - Нас тогда всех троих, кого послали арестовывать Ковача, в дурдом отправили. Ну, понятное дело, когда начальству докладывают, что арестовать шпиона не удалось, потому как он сперва приказу «без сопротивления сдаться» не подчиняется, потом от него пули отскакивают, а под конец он в кипящем металле исчезает ровно в доме родном, - так начальство только одно решить может: у всех мозги набекрень, после того, как увидели, какую лютую смерть человек принял! Свидетелями-то были сами сталевары! Но все, кто тогда присутствовал в цехе, стали отнекиваться: мол, ничего не видели, ничего не знаем, ваши люди хотели арестовать Ковача - это да, а стреляли или нет, мы разобрать не могли, слишком шумно было в цехе. А куда Ковач делся, мы не видели. Он, мол, на рабочей площадке мартена в тот момент только один и был, может, и свалился в металл, но мы о том свидетельствовать не можем, потому как не перед нашими глазами это происходило. А Челобитьев, он вообще высказался в том смысле, что, мол, может, они его и подстрелили, и он уже мертвым в металл сва­лился. Как же, мертвым! ..

- Но, может, так оно и было? - осторожно предположил Яков Никодимович. - Это же самое вероятное и естественное объяснение, оно все загадки убирает.

- Ну уж нет, вы мне не рассказывайте! - отозвался Алек­сандр Степанович. - Как будто мы отличить не могли, под­стрелили его или нет. И главное, сталевары врали все, они там были, отлично все видели ... Только, естественно, убедить начальство, а потом психиатров, что сталевары врут хором, потому как сговорились все, мы никак не могли, все получа­лось против нас. И этот Челобитьев ... Он-то зачем со своими версиями полез? Да у него самого рыло в пуху было. Недаром, получается, на него старики указывали, что он - причина всему. И взять его в оборот нельзя было: знатный сталевар, орденоносец.

Александр Степанович помолчал немного, чтобы перевести дух, потом продолжил:

- Ну вот, много лет ничего никому не говорил, а перед вами разговорился. А ведь взяла с меня тогда подписку комиссия, во главе с профессором, а то и академиком ... Там, значится, как получилось-то? - Он заговорил медленней и спокойней. - Я самый молодой был из всех троих. И в «органы» идти не собирался, меня туда направили в приказном порядке, как тогда водилось, когда в начале сорок шестого из армии демобилизовали. Ну, мое дело маленькое, пошел служить. Для меня это всего-то третий выезд на арест был, я больше в карауле стоял. Ну а кончилось тем, что нас на лечение поместили. И вот проходит год, другой, то я в больничной палате кукую, то меня выпускают. А потом врач вызывает и говорит: «Тебя комиссия из Москвы видеть хочет». Ну ведут меня на эту комиссию. Все ученые сидят, а посередине - профессор-академик, с бородкой клинышком и в очках, все как положено. И он мне, значит, говорит: «Установили мы, что с вами вышла промашка. Дело в том, что мы проводили строго секретный опыт: создали механического сталевара, чтобы он, значит, работал без усталости и без сбоев. А как его срок службы выйдет, чтобы он сам себя и переплавил в тот металл, из которого сделан. И получилось так, что самоуничтожился он на ваших глазах, а вам, естественно, никто не поверил ... » - «Так, получается, я здоров?» ­ спрашиваю. «Здоровы, здоровы, - кивает профессор. - Только одно вот ... Распишитесь в этом документе, что вы всю жизнь будете молчать о том, что видели, в целях сохранения государ­ственной тайны. Никому ни словечка больше об этом Коваче, иначе, сами понимаете, придется вас назад в больницу забрать, чтобы лишние люди про эту тайну не слышали». Я расписал­ся, и меня сразу отпустили, а потом жил себе потихоньку ...

И бакенщиком поработал, и по-всякому. Пенсию-то большую я себе выслужил на том, что двадцать лет просидел начальником радиомаяка - ну, начальником служебной радиостанции, через которую судоходство на реке регулируется и через которую все переговоры идут... Думал иногда над той, давней историей. Выходит, сталеваров ученые предупредили, чтобы те не удив­лялись, что рядом с ними механическое чудо работает, и язык за зубами держали? Вот и отнекивались сталевары, чтобы самим не загреметь за разглашение тайны. Но почему же тогда «органы» предупреждены не были, почему позволили думать на этого ро­бота, будто он - американский шпион? Хотя тут наше дело маленькое, высоким людям виднее. А иногда и призадумаешься ­ вдруг правда в том, что я от стариков слышал ...

- А что вы от них слышали? - спросил Яков Никодимович.

- А такое я слышал, будто Ковач этот был не кто иной, как стальной дух. Стальной человек, который, когда совсем плохо, выходит из печи, чтобы сталеварам помочь, а как на­добность в нем пропадет, так возвращается назад в печь. И будто при большой беде его при звать можно. А сделать это под силу самому лучшему сталевару, который овладел всеми тайнами профессии. На Челобитьева тогда грешили ... Мол, только он мог такое сотворить, больше некому. Он же насчет стали прямо-таки колдуном был, все умения отцов, дедов и прадедов в нем были собраны. Я помню его жилистым таким, сварливым стариком. Хотя, если прикинуть, это тогда он мне стариком казался, из моих двадцати двух лет, а на самом-то деле был он намного моложе меня теперешнего - лет пяти­ десяти с небольшим. И он же, понимаешь, нам головы дурил, что, мол, мертвым он в металл рухнул от наших пуль, как будто все происходило не у него на глазах ... Вот и говорили, что призвал он стального человека, когда танковая сталь не шла и не шла. Я пытал стариков, как же такой призыв сталь­ного духа можно осуществить, но они отвечали, что это ни­ кому неведомо, кроме того, кому тайные знания переданы из рук в руки. Да и нельзя точно сказать, что это сделал именно Челобитьев. Стальной дух, говорили они, иногда появляется и сам по себе, когда чувствует, что пришло его время. Одна­ко, если кто его специально и призывал, то Челобитьев Иван Евгеньевич, больше некому. Больше никто с такой задачей не справился бы.

- А вы-то сами во что больше всего готовы верить? - спросил Яков Никодимович.

- В механического сталевара, - ответил Александр Степанович. - Профессор зря врать не станет. А нынешний Ковач, думаю, - это уже новая модель, современная, напичканная всякими компьютерами и прочим. Эту новую модель теперь секретно испытывают, никому не открывая, что это робот, а не человек. И вам я не советую допытываться. Угодите в психуш­ку, как я в свое время. Сами знаете, за лишнее любопытство языки режут ... А если себе представить, что это стальной дух вернулся в трудные для сталеваров времена ... Тогда надо искать того, кто его вызвал, среди любимых учеников Челобить­ева, кому он мог тайные знания передать, чтобы они не умерли вместе с ним.

- Спасибо вам! - сказал Яков Никодимович, вставая. Я тоже встал.

- Не за что! - отозвался Александр Степанович. - Только попрошу: будете эту историю дальше рассказывать, не взду­майте на меня ссылаться. Все равно от всего отрекусь.

- Вас мы никогда и ни за что не упомянем, - заверил его Яков Никодимович.

- Вот и славненько! - Старик тоже поднялся, чтобы нас проводить.

Кошки настороженно следили за нашими движениями. Мы вышли из квартиры, вызвали лифт ...

Пока мы ехали в лифте и выходили на улицу, я молчал и думал о своем. Я знал от самого дяди Коли Мезецкого, что он был любимым учеником знаменитого сталевара Ивана Евгеньевича Челобитьева. И Челобитьев дядю Колю взял под свое крыло, едва ему исполнилось четырнадцать лет, разглядев в пареньке редкий дар сталевара ... Так, во всяком случае, гово­рили взрослые.

Стоит ли сказать об этом Якову Никодимовичу? Я решил, что пока не стоит. В конце концов, про дядю Колю многим известно, Никодимыч может и сам докопаться, если захочет искать в этом направлении. А мне, наверное, тумана во всю эту историю добавлять ни к чему.

- Как ты относишься к тому, чтобы часть пути пройти пешком? - спросил Яков Никодимович.

- Да хоть весь путь, - ответил я. - Пять остановок - это не расстояние. За полчаса пройдем.

И мы зашагали по заснеженным улицам.

- Ну что ты обо всем этом думаешь? - спросил он.

- Мощная история, - сказал я. - Как вы этого старика раскопали?

- С трудом, - усмехнулся он. - С превеликим трудом. Где я ни пытался выяснить, что можно узнать про историю одного из Александров Ковачей, всюду получал от ворот поворот. Су­нулся в местное управление, где хранятся архивы «органов», хотел узнать, не сохранились ли документы по делу «американского шпиона» Ковача, так меня и слушать не захотели. И вот после стольких мытарств на третью неделю поисков удача нашла меня. Узнал я про старика Рахмонова совершенно случайно. Мне припомнилась давняя история, как мы сидели с моим старым школьным другом, врачом-психиатром, и он мне рассказывал про различные занятные случаи. И в числе прочего рассказал про своего профессора, которым всегда восхищался. Тот был отличным врачом и крупным ученым. «Представляешь себе, - говорит, - как-то обратились к нему по поводу странного пациента в нашей психиатрической кли­нике ... Это было давно, мы с тобой еще в младшие классы бегали, но ту историю до сих пор вспоминают. Попросили профессора его поглядеть. Во всем, мол, нормальный, кроме одного: все время твердит о каком-то стальном человеке, ко­торый растворился в расплавленном металле, когда его хотели арестовать, и еще - что от него пули отскакивали. В свое вре­мя тот пациент был чекистом. Профессор изучил историю его болезни и говорит: «Все просто! Единственное, что от него требуется, - вести нормальную жизнь и ничем не отличаться от прочих людей. А для этого нужно, чтобы он перестал болтать о своем стальном человеке. Давайте ему скажем, что он оказался свидетелем тайного эксперимента государственной важности и возьмем подписку о неразглашении, а там и выпи­шем». Так и сделали. Профессор представился секретным уче­ным из Москвы, другие врачи, которых этот пациент не знал, - членами московской комиссии. Сообщили они пациенту с самым серьезным видом, что он, якобы, стал свидетелем са­моуничтожения механического робота-сталевара, находившегося на секретных испытаниях. Об этом роботе, мол, никому нельзя рассказывать, в государственных интересах, а с него, с пациента, требуется подписка о неразглашении государственной тайны ... И что ты думаешь, подействовало! С тех пор никаких жалоб на этого больного не поступало и в больницу к нам он не попадал. Вот как профессор умел соображать!»

- Так выходит ... - сказал я.

- Выходит, никакой московской комиссии не было, как не было ни робота, ни его испытаний, - кивнул Яков Никоди­мович. - Все это - хитрый трюк, примененный психиатрами. И оказавшийся очень действенным и полезным - ведь с тех пор Рахмонов вел абсолютно нормальную жизнь, а насчет «стального человека» держал язык за зубами. Но главное, когда я припомнил эту историю, меня осенило: наверняка этот чекист был свидетелем событий сорок шестого года, касавшихся Ковача. Смутное и невнятное упоминание о них промелькнуло тогда только в одной газете. И я кинулся разыскивать моего друга, моля Бога о том, чтобы пациент, о котором он мне рассказывал, был еще жив. Ведь с тех пор, как он поведал мне эту историю, прошло почти двадцать лет, а с момента «приезда московского академика», получается, минуло около полувека! Мой друг нашел мне в архивах ста­рую-престарую историю болезни Александра Степановича Рахмонова, потом я через адресную службу города узнал его адрес и телефон, созвонился с ним ... Дух перехватило, когда узнал, что он жив! Ну а при итоге моих розысков ты присутствовал.

- Хорошо, что старику захотелось выговориться за все эти годы молчания, - сказал я. - Ведь и замкнуться мог.

- Верно, - согласился Яков Никодимович.

- Но сами-то вы что думаете? - спросил я.

- Самое вероятное и самое реалистичное, - ответил Яков Никодимович, - что они все-таки подстрелили его, и он упал в расплавленный металл мертвым или смертельно раненым. Понимаешь, если об этом Коваче ходили слухи, что он наделен волшебной силой и настолько чувствует металл, как обычный человек не может, то слухи эти могли смущать и чекистов, от­правившихся его арестовывать. А когда он стал убегать от них и они, начав стрелять, несколько раз в спешке и от волнения промазали, им вполне могло показаться, что он либо от пуль за­говорен, либо пули от него отскакивают. И, когда какая-то пуля его наконец сразила, они запросто могли решить, что так в него ни разу и не попали, а в металл он по доброй воле шагнул ... А что сталевары молчали, так это понятно. Время было такое, что лучше от всего отказываться. Признаешься, будто что-то видел, тебя по следователям затаскают, а потом и самого могут посадить. Лучше уж было притвориться слепым и глухим, от греха подальше ... Что сталевары и сделали.

- Интересно, что с двумя другими чекистами стало, - вслух размышлял я.

- Трудно сказать. Скорее всего, их уже нет в живых, ведь они были старше Рахмонова.

- А вы сами верите в эту реалистическую версию? - спро­силя.

- Она выглядит версией, которая ближе всего к истине, ­ ответил Яков Никодимович. - Но есть несколько моментов, которые меня смущают. Прежде всего то, что человек по име­ни Александр Ковач возникал уже до этого случая, и даже не один раз ...

- Не только в 1909 году?

- Не только. Но и насчет 1909 года возникает множество вопросов. Почему такая мощная забастовка, да еще закончившаяся победой рабочих, не упоминается в учебниках истории советского времени? Почему в книгах по истории революционной борьбы пролетариата в нашем городе о ней нет ни словечка? Хотя, казалось бы, только бери и расписывай, как организованный и сплоченный пролетариат капиталистов одолел ... Выходит, с этой забастовкой и с вооруженным со­ противлением полиции и армии было связано что-то такое, о чем, как посчитали, лучше не упоминать. Но что имен но? Имеет ли это отношение к Ковачу или к другим делам? Эти вопросы я задаю как историк и обществовед. Кстати, ­ улыбнулся он, - вот тебе и тема для домашнего задания. Справишься, найдешь ответ - пятерку за год поставлю!

- Ну? Честно?

- Абсолютно честно, - заверил он.

- Тогда уж я постараюсь.

- Давай. Но задача не такая простая. Сам видишь, даже я не сумел ее решить ...

Я подумал, что тем более постараюсь найти ответ. А потом спросил:

- А какие еще странности? Когда еще Ковач появлялся?

- Я две недели перебирал заново все материалы по истории нашего края только с одним прицелом: отмечал любые упоминания о любом человеке по фамилии Ковач. Эти упо­минания, как выяснилось, были в документах и публикациях, которые мне известны, но все они настолько мимолетны, что я не придавал им значения. Например, запись от 1872 года, что в заводской лавке не имеют долгов всего пять сталеваров: Артемьев, Губин, Зареченский, Ковач, Самойлов.

- В 1872 году у нас впервые получилась бессемеровская сталь! - воскликнул я.

- Вот именно. И связано ли это с появлением некоего Ко­вача, который, кстати, и по имени не назван? И вот еще что интересно. Остальные четверо - Артемьев, Губин, Заречен­ский и Самойлов - были старшими мастерами. Они получали достаточно, чтобы не затягивать пояса от получки до получки и не делать долгов в заводской лавке. Рабочей элитой были. А Ковача в списках старших мастеров и других высокооплачиваемых работников нет. Получается, он - единственный из простых сталеваров, которому настолько мало было нужно, что он мог не одалживаться у владельцев завода в счет будущего жалованья ...

- Понимаю! - ухватил я. - Сталевар Ковач, которому ниче­го не нужно и который обходится без еды и питья, появляется как раз в тот момент, когда бессемеровскую сталь наконец удается сварить! Ничего не скажешь, вот это совпадение!

- Да, совпадение занятное. - Никодимыч согласился со мной, но не без осторожности. - А еще занятней, что как толь­ко бессемеровская сталь пошла, жалованье сталеваров резко подскочило.

- Тоже здорово! А если б сталь не пошла?

- Все на волоске висело. В налаживание бессемеровского способа было вложено столько денег, что, возможно, еще месяц­ другой - и заводчики по долгам расплатиться не смогли бы, пришлось бы завод закрывать ...

- Все один к одному! - сказал я восхищенно. - Очень похо­же на то, что сейчас.

- Да, похоже ... - Яков Никодимович ненадолго задумался о чем-то своем. - А вот и еще один след в истории. Из заводских специалистов, которых пугачевцы хотели казнить за то, что «гра­моте шибко много знали, а значит, барских кровей» были, спасся австрийский металлург фон Краущ, которого отбил У бунтовщиков и благополучно увез подальше его слуга, по имени Ковач, из гонведов родом .. , И еще. У Аносова был кучер выделенный ему, чтобы он мог объезжать все производства. А фамилия кучера была Ковач ... я раньше ни на фамилию слуги, ни на фамилию кучера внимания не обращал, а теперь призадумался. Хотя, ко­нечно, это может ничего не значить. Но есть и другие интересные вещи. Правда, они больше относятся к области мифов и легенд. Например, у американских сталеваров есть легенда о стальном человеке, который приходит, когда сталеварам становится плохо. И по легенде, этот чудесный сталевар - американец венгерского происхождения, во многих вариантах легенды его так и назы­вают: Мадьярчик. Нечто подобное встречается и у сталеваров других стран.

- Так он, получается, вездесущ? - спросил я.

- Легенды на то и называются легендами, что в них от реальных фактов очень мало, - ответил Яков Никодимович. - А то, что есть, причудлив о перемешано и переиначено. Легенда­ это сказка, выдумка, люди выдумывают для себя то, чего им в жизни не хватает. Но интересно, сколько совпадений и пе­рекличек возникает между «профессиональным фольклором» сталеваров самых разных стран, с разных концов света. И почему этот «дух стали», «стальной человек» или как ты его там ни называй, во всех преданиях, не связанных друг с дру­гом, оказывается с венгерскими корнями? Вот над чем стоит подумать.

Для меня-то ответ был ясен, но я не стал его предлагать Никодимычу.

- А в этих легендах черный ворон ни разу не упоминается? - полюбопытствовал я.

Яков Никодимович остановился.

- Почему ты спрашиваешь?

- Потому что у Ковача есть черный ворон. Вернее, не совсем у него и не совсем ручной, но Ковач его прикармливает, и ворон его слушается. Только не знаю, разговаривает этот ворон или нет.

Яков Никодимович рассмеялся.

- Выходит, в глубине души ты веришь в красивые легенды, а не в сухую реальность? Мне бы тоже хотелось в них верить. А ворон ... Что ж, если Ковач прикармливает птицу посреди суровой зимы, значит, у него доброе сердце, вот и все. Я, при­знаться, о другом думаю ...

- О чем?

- О призраках прошлого, назовем это так. Сколько мы их встречаем! Призраки пугачевского бунта возникают перед нами, и призраки времен других потрясений, и призраки воен­ныx и послевоенных лет - и невероятно далеких, и невероятно близких. Иногда трудно поверить, что отрезки времени, на которые мы оглядываемся, укладываются в одну человеческую жизнь, потому что на этих отрезках сменились целые эпохи. Рахмонов одержим призраками прошлого, и сам он - тоже немного призрак ... Правда, его можно разглядеть, с ним можно поговорить. У меня часто возникает ощущение, что работа любого историка сводится к тому, что он бродит среди призра­ков, бестелесных и ускользающих, и пытается хоть на секунду осветить их так, чтобы разобрать черты их лиц ... Порой это удается, а порой нет. Видишь, мы и сейчас бредем, цепляясь за еле заметные вешки, ориентируясь на еле заметные огоньки, которые вот-вот погаснут ... И тогда призраки прошлого могут навалиться и одолеть, и ты провалишься в прошлое, заблу­дишься в нем. Необходимо разобраться с призраками прошлого, понять, как они влияют на нынешнюю жизнь. Оживить на страницах бумаги людские судьбы, восстановленные долгими и трудными поисками по архивам, воспоминаниям, документам. И в результате, обнаружить закономерности, которые помогут в настоящем и будущем ...

- А вы верите в настоящих призраков? - спросил я, когда он умолк, и мы несколько шагов прошли в тишине.

- В настоящих? Как тебя понять?

- Ну, в тех, которые, как говорят, водятся на месте казни пугачевского отряда и еще кое-где в нашем городе ...

- А ты сам-то их видел? - с улыбкой спросил он.

- Видел, - ответил я. - И последний раз - на пожаре.

- И кто это был?

- Пугачевцы очень злые.

Яков Никодимыч покачал головой.

- Что-то тебе померещилось ... Но я о пожаре хотел тебя расспросить. Что это за выдумки, будто Ковач вышел из горящего дома, разломав стену?

- Это не выдумки, - сказал я. - Это правда. Я сам это ви­дел. Зрелище было ... - я попытался подыскать слова, - жуткое и фантастическое!

- Ну и ну! - отозвался он. - Жаль, меня там не было ...

- Да, - сказал я, - вы бы тоже поразились.

Учитель остановился и поправил шарф, укутывая горло.

Шарф размотался, пока он шел и увлеченно говорил, размахивая руками.

- А через несколько дней - Масленица ... - задумчиво за­ метил он, взглянув в небо.

Масленица! .. Мне припомнились слова Ковача, что Мас­леница для него - опасное время, и в груди у меня что-то сжалось.



Глава седьмая ЧЕРНЫЙ ВОРОН

Масленичная неделя началась с очень дурного предзнаменования. В понедельник в местных газетах появились сообщения, что в воскресенье вечером в наш город прилетел Варравин - чтобы, как он сам сказал газетчикам, справить настоящую русскую масленицу в настоящем старом русском городе, вдали от столичной суеты, успевшей надоесть всякому ра­зумному человеку.

Мнe показалось, тон у этих га­зетных сообщений самый что ни на есть подхалимский и заискивающий. Будто каждая газета надеялась, что именно ее Варравин заметит и отвалит ей денег.

И по местному телевидению Варравина показали тоже в этаком благостном стиле. Как он катается на санях, запряженных тройкой лошадей, и как лопает блины на ярмарке с парком развлечений, и как на церковь жертвует, и все такое.

Отец только пофыркал, глядя в телевизор, и дядя Коля Мeзецкий, который был у нас в гостях, тоже.

- Старается, понимаешь, - сказал отец. - Это хорошо, ко­нечно, на наши денежки нам же и милостыни подавать, да еще красоваться, какой он нам отец родной ... Ладно, хрен с ним. Пошли в баньку, протопилась уже.

Дядя Коля в тот день принял предложение отца попариться в нашей бане и хорошо отметить начало Масленицы.

- А как же Ковач? - вырвалось у меня.

- Что - Ковач? - спросил дядя Коля, а отец пристально на меня посмотрел.

- Понятно же, что Варравин приехал в наш город, чтобы отомстить Ковачу, а все остальное - пыль в глаза!

- За Ковача не волнуйся, - спокойно сказал дядя Коля.

Я хотел им возразить, что сам Ковач говорил, будто Мас­леница может быть для него самым опасным временем, и что на Масленицу он уязвим, но решил лишний раз не возникать. В конце концов, они о Коваче знают намного больше, чем я. А если допустить, что сам дядя Коля его и вызвал, получив от Челобитьева всякие тайные сталеварские знания, то мне вообще не стоит соваться с моими предостережениями.

В баньке мы попарились неплохо, а потом бабушка с мамой подали первые масленичные блины - еще не такие, как будут с четверга по воскресенье, но все равно масляные, круглые, большие: и с селедкой, и со сметаной, и с растопленным маслом, и с вареньем. Я блинов поднавернул и немного ус­покоился, обрадовавшись, что получился славный и веселый вечер. Но заноза где-то в глубине души все равно продолжала сидеть. И я решил назавтра навестить Ковача и узнать, как у него дела.

Итак, во вторник я прямо из школы отправился в цех. Ковач был там. Он стоял и смотрел на огнедышащий ме­талл, подавая иногда какие-то знаки другим сталеварам, и те кидались выполнять указания.

- Пришел поглядеть, как новая сталь идет? - спросил отец, заметив меня.

Я кивнул.

- Смотри, смотри. Такой стали давно не бывало.

И он заспешил к мартену, где требовались и его руки. Ковач дал еще несколько указаний и отошел ко мне.

- Добрый день, Ковач, - сказал я.

- Добрый день.

- Я поговорить с тобой хотел ...

- Говори.

- Ты знаешь, что Варравин в городе?

- Знаю.

- И ты не боишься?

- Нет.

- А помнишь, ты мне говорил, что Масленица для тебя - опасное время, в которое твои враги могут тебя одолеть?

На его лице появилось нечто вроде очень слабой улыбки.

Будто он хотел сказать мне: «Спасибо за заботу. И за то, что помнишь». Но он просто сказал:

- Могли бы. Но уже не одолеют.

- Почему? - с подозрением и беспокойством спросил я.

- Потому что я их столкнул между собой.

- Как?

- Ты не поймешь.

- А может, пойму. Ну, скажи, пожалуйста!

Мне приходилось перекрикивать шум в цехе, а слова Ковача, хотя говорил он негромко и связок не напрягал, доносились до меня абсолютно отчетливо.

Заметив, что у меня уже почти срывается голос, он взял меня за плечо и повел из цеха в сторону заводской столовой.

Столовая года четыре не работала, и все носили обеды и завтраки с собой. Термосы и свертки с бутербродами в начале каждой смены выстраивались в ряд в раздевалке. Однако теперь столовую собирались открыть заново, и в ней уже заканчивался ремонт. Уже завезли новые пласти­ковые столики, стойки самообслуживания с холодильными отделениями и новые электроплиты, огромные-преогром­ные - гордость начальства: их удалось по дешевке купить у пароходства. Дело в том, что пассажирский теплоход для речных круизов, на котором они стояли, переоборудовали под теплоход высшего класса, для самых «дорогих» пасса­ жиров, и прежние плиты заменили на суперсовременные. А старые были еще в отличном состоянии, вот они-то и достались комбинату за копейки, по старой дружбе между предприятиями. Да и наш комбинат, надо сказать, не раз выручал пароходство!

Мы с Ковачем остановились в застекленном переходе, ведущем в столовую. Там было намного тише, и я повторил свой вопрос:

- Как ты их столкнул?

- Пожар помнишь? - спросил Ковач.

- Смеешься? Как я мог его забыть?

- Я специально тот дом выбрал ...

Мое бледное отражение в оконном стекле с наморщенным лбом было безумно смешным.

- Погоди, давай по порядку, - сказал я, соображая. - Когда дядя Коля Мезецкий стал объяснять тебе, что какое-то жилье тебе необходимо, чтобы ты не слишком выделялся, ты сам ему сказал, что хочешь поселиться именно в том выселенном доме, и нигде больше?

- Да.

- И он, разумеется, сначала удивился?

- Да.

- А потом ты объяснил ему, зачем тебе это нужно, он все понял и устроил так, чтобы и директор разрешил поселить тебя там, и ремонт чтобы сделали?

- Да, - в третий раз повторил Ковач.

- А этот дом был нужен тебе, потому ... потому что в нем водились привидения, так? И эти привидения могли быть для тебя опасны, и особенно опасны они стали бы на Масленицу? И ты хотел жить вместе с ними, чтобы заранее их обезвре­дить? Так?

- Все так, - сказал Ковач. - Странно, до чего хорошо ты все понимаешь.

- Чего же тут странного? - удивился я. - Ты мне вот что скажи. Получается, когда дом сгорел, привидения лишились своей силы? Ну да, я же видел, как они бесились!

- Не только это.

- А что еще? Погоди, дай самому догадаться ... Ты сказал, что столкнул их ... Значит, теперь призраки обозлились на тех, кто сжег их место ...

- Землю выжег насквозь, - уточнил Ковач.

- Понятно, насквозь выжег! И теперь они на этих бандитов злы даже больше, чем на тебя, и будут им вредить! И те даже на Масленицу, когда призраки имеют самую большую силу, не смогут их призвать в союзники! А значит, и с тобой ничего не смогут сделать, так? А меня призраки дергали и пытались спугнуть из укрытия, чтобы поджигатели, увидев меня, переключились и, может, не успели бы поджечь дом! Так?

- Приблизительно так. Сам-то дом не важен, он возник намного позже. Дом был нужен как горючий материал.

- Чтобы их землю прокалить?

- Да. Теперь они из этой земли изгнаны.

- Выходит, ты заранее знал, что так будет?

- В точности не знал. Но знал, что мне нужно поселиться

именно в этом доме. Чтобы доделать когда-то недоделанное. - Недоделанное в сорок шестом году и ... и раньше?

- Да.

- А почему эти призраки на тебя такие злые?

- А как же иначе? Можно сказать, я их когда-то в призраков и превратил.

- Так ты и был кучером этого ... как его ... фон Краутца?

- Не кучером. Меня записали его кучером, чтобы не возникало лишних вопросов.

- А ты тогда был такой же, как сейчас?

- Приблизительно.

- И никто не знал?

- Мастера знали. Но литейных дел мастера всегда умели хранить мою тайну.

- И ты, значит, одолел весь пугачевский отряд и отдал его солдатам, которые всех перевешали?

- Да. Я отвечал за завод и за мастеров, которые на нем работали. Разорения и гибели я допустить не мог. - Он помолчал, потом добавил: - Это были первые годы тигельной стали, ее только учились варить по-настоящему. Я помогал делать первые тигели, и каждый хороший тигель был на вес золота. Нельзя было, чтобы обозленный отряд взял и уничтожил все под корень.

- Неудивительно, что они на тебя зуб имеют ... Но теперь они больше не сунутся?

- Есть одна возможность ... При этом отряде был писарь, из переметнувшихся к восставшим ради спасения жизни. Да и богатство думал обрести, если Пугачев победит и станет ца­рем. Звали этого писаря Варравка ...

- Предок Варравина! - сразу догадался я.

- Точно. Он купил себе жизнь, всех предав и продав. - Ковач говорил медленно и задумчиво, взвешивая каждое слово. - А знал Варравка много: сам Пугачев диктовал ему свои указы. Он заявил, что принужден был служить бунтов­щикам под страхом смерти, и его отправили в Москву, в След­ственную комиссию. Приговор ему вышел - бить его кнутом, вырвать ноздри, лишить всех званий и сослать на вечное по­ селение в Сибирь. Там он и умер. А после смерти вернулся в эти места, потому что успел зарыть здесь большой клад. Награбленное золото, которое утаил от своих сообщников. С тех пор он вместе с другими призраками здесь бродил, стерег свое золото. На меня он больше других зол. Я не дал ему по­пользоваться золотом в свое удовольствие, а для таких людей это страшнее и обиднее, чем потерять жизнь. Сейчас он тоже силы лишился, но если Варравин обратится к своему предку и одолжит ему от своей силы живого человека, Варравка может против меня выступить. До конца масленичной недели он может призвать на помощь тех духов, которые всю эту неделю в самом неистовстве и разгуле. И тогда кто знает ... может, я выстою, а может, мне несдобровать.

- Но Варравину никогда и в голову не придет, что надо звать давно умершего предка! - сказал я. - Может, он об этом предке вообще не знает!

- Точно, - кивнул Ковач. - Так что, как видишь, бояться мне нечего. Со всем остальным я справлюсь. Успокоил я тебя? Тогда беги домой. Мне надо возвращаться в цех.

Он пошел назад, к мартенам, а я побежал к выходу. В голове у меня возникали все новые вопросы, и я решил, что завтра или послезавтра обязательно задам их Ковачу.

Я промахнул через проходную и выбежал на улицу. На душе у меня было легко и радостно. Все мои страхи оказались ложными, можно спокойно жить и дышать.

А потом ...

Я даже не понял, что произошло. В моих глазах потемнело, туловище оказалось как в тисках, а ноги оторвались от земли. Я бухнулся на что-то ровное, подо мной заурчало, меня слегка затрясло - и я сообразил, что лежу на полу отъезжающей машины, на голову мне что-то наброшено, и меня, выходит, за долю мгновения скрутили и похитили.

Тогда мне стало по-настоящему страшно. Я представлял себе, что пережила Машка. Только ей, наверное, было еще страшней, она же девчонка.

Не было ни секунды сомнений, что меня похитили люди Варравина. Но зачем? Почему?

Я пошевелился.

- Мешок с головы можешь сбросить, - послышался голос. ­ Но с пола не поднимайся.

Я скинул кусок рогожи, который мешал мне видеть, и повернул голову. Надо мной покачивались двое мужиков, сидевшие на заднем сидении большого автомобиля. Их лица

казались далеко-далеко. Один был одет весьма изысканно, в длинное пальто и шелковый шарф, на втором была кожаная куртка на меху и свитер с высоким воротом.

Водителя мне видно не было.

- Вы что, с ума сошли? - спросил я. Глупый вопрос, но ничего другого мне в голову не пришло.

- Нет, - ухмыльнулся шелковый шарф. - Мы в полном разуме.

- И тебя в разум введем, - пробурчал кожаный.

- Отпустите меня! - потребовал я.

Они рассмеялись.

- Вот все бросим и отпустим тебя! - издевательски сказал кожаный. - Лежи тихо, ясно?

Куда уж яснее. Я притих и по мелькавшим верхушкам деревьев и крышам домов - единственное, что хоть сколько-то видел - попытался понять, в каком направлении мы едем.

Я сообразил, что мы выскочили на окружную дорогу где­ то в районе улицы Чапаева, а потом поехали к юго-востоку. От города мы ехали, пожалуй, с полчаса - у меня часов не было, но по личному, внутреннему ощущению времени приблизительно так.

Я пытался понять, зачем я им понадобился. Зачем Машку похищали, ясно: чтобы давить на ее отца. Моим похищением ни на кого не надавишь ... Или они попробуют надавить на Ковача? Может, они следили за всеми, с кем он общается, видели, что я с ним про вожу довольно много времени, и рас­ считывают, что ради спасения моей жизни он пойдет на все их условия? В ловушку его хотят заманить? Тогда они здорово просчитались!

От этой мысли я немного приободрился.

Мы опять повернули. С двух сторон над нами замелькали верхушки деревьев. Деревья подступали совсем близко - зна­чит, дорога была узкой. Но при этом хорошей: машина шла ровно, без тряски. Я подумал, что такие узкие хорошие дороги бывают на подъездах к престижным дачным поселкам, где роскошные загородные дома обнесены высоченными кирпич­ными заборами.

Выходит, меня везут в такой загородный особняк. Машина еще немного проехала, притормозила, послышал­ся скрип отворяемых железных ворот.

- Загороди ему глаза, - сказал шелковый шарф.

Кожаный набросил мне на голову мешок. Машина совсем остановилась, меня выволокли из нее и повели. Сквозь мешок ничего не было видно.

Сперва под ногами ощущался утоптанный снег, какой бывает на расчищенных дорожках, потом мы миновали несколь­ко ступенек, шли по скользким полам, - и наконец с меня сняли мешок.

Я оказался в довольно большой комнате, красивой и обставленной дорогими вещами. В изразцовом камине ярко горело пламя, а у камина стоял человек и ворочал кочергой березовые полешки.

Я этого человека узнал еще до того, как он повернулся ко мне. Это был Варравин.

- Так, так, - весело сказал он. - Доставили нашего гостя? Добро пожаловать ... как там тебя?

- Петр, - сказал я. - Петр Найденов.

- Добро пожаловать, Петр Найденов. Догадываешься, зачем мы тебя пригласили?

- Так не приглашают, - сказал я.

- Ну уж извини, иначе не получилось. - Варравин с издевательской вежливостью поклонился мне и слегка развел ру­ками. - Все равно ты - желанный гость, пока будешь хорошо и правильно отвечать на вопросы. А не будешь отвечать - не обессудь.

- Что за вопросы? - спросил я.

- Вопрос первый и самый главный, - Варравин подошел ко мне совсем близко. - Кто такой Александр Ковач?

- Стальной человек, - сказал я. Варравин скорчил брезгливую гримасу. - Эту байку я уже слышал.

- Но это правда.

Варравин дернулся так, будто с трудом поборол желание врезать мне как следует, потом отошел от меня и сел в боль­шое кресло у камина, положив руки на подлокотники.

- Давай не будем хитрить и юлить, - сказал он. - Давай рассуждать логически. Ты логически мыслить умеешь?

- Допустим, - сказал я.

- Хорошо, будем считать, что умеешь. Итак. Как мы знаем, наши местные друзья погибли из-за этой девчонки. Даже задавить этого Ковача толком не сумели. Но перед этим они по мобильному телефону позвонили из машины моему секретарю и начальнику охраны, - он кивнул на типов в шелковом шарфе и в кожаной куртке, которые тихо стояли у двери, - и сообщили, что их видел какой-то мальчишка, который может поднять шум. Анатолий, - опять легкий кивок в сторону шелкового шарфа, - велел им покружить по городу И ехать на встречу только после того, как они убедятся, что их не ищут и не преследуют. Хорошо, убедились и приехали на встречу. А что потом? А потом появляется этот Ковач, который играючи расправляется с тремя крепкими бойцами. Силы ему не занимать - когда он джип за передок поднял, это произвело впечатление. Да, а где же мальчишка? В милицию он не за­явил, шуму не поднял и вообще исчез, в числе свидетелей не объявился, хотя свидетель он бесценный, похитителей в лицо видел, совсем вблизи. Выходит, мальчишка не к милиции об­ратился, а к Ковачу, и Ковач запретил ему высовываться и идти в свидетели. И надо думать, девчонку предупредил, чтобы она ни словечком о мальчишке не обмолвилась. Получается, какие-то особые отношения связывают Ковача и этого мальчишку. Только так можно объяснить странное молчание пацана, которому было что порассказать. А? Логично?

- Логично, - согласился я.

- Поехали дальше, - сказал Варравин. - Интересно, конечно, узнать, что это за мальчишка, о котором грозный Александр Ковач так печется. Оказывается, надо всего лишь немного понаблюдать, чтобы выяснилось: больше всего Ковач общается с одним мальчишкой, который и в гости к нему хо­дит. А потом этого же мальчишку замечают на пожаре, причем наблюдатели, смешавшиеся с толпой, говорят, что выбежал этот мальчишка из-за сарая. Значит, он видел все, что было до пожара и предшествовало пожару. Надо понимать, видел и людей, которые этот пожар готовили ... если его кто-того­ готовил. Так почему же он не забил тревогу, не поднял панику? Больше того, он, как и в первый раз, не идет в милицию, не говорит, что был свидетелем умышленного поджога, что он мог бы кого-то из поджигателей опознать ... Не делает того, что почти каждый сделал бы на его месте. Вопрос, почему? И ответ опять напрашивается. Раз он так тесно дружит с Ко­вачем, он успел узнать о Коваче очень многое, и знает, в том числе, что для Ковача милицейское расследование было бы очень невыгодно, по каким-то его собственным причинам. В общем, как ни крути, а все сводится к тому, что мальчишка ­ единственный ключик к личности Ковача. И мы, конечно, очень надеемся, что этот мальчишка поделится с нами всем, что ему известно. Понимаешь?

- Понимаю, - пробормотал я.

- Итак, повторяю мой вопрос: кто такой Ковач?

- Стальной человек, - опять ответил я.

- Перестань мне ваньку валять! - Пальцы Варравина крепко стиснули подлокотники кресла. Он старался про­должать беседу в спокойном, даже каком-то насмешливом тоне, но я видел, что он вот-вот взорвется от злости. - Ковач нанял тебя, потому что мальчишка может всюду пролезть, не вызывая подозрений, так? По тем заданиям, которые он тебе давал, ты должен был догадаться, кто он такой и откуда, на кого работает и в чем его цели. И мне это нужно знать точно! Кто он - агент спецслужб, которые стараются испечь против меня уголовное дело, а пока провоцируют и копят материал, или человек моих конкурентов, которые хотят меня пото­пить? Как он наладил производство нужной стали? Угрозами или большими деньгами? Почему все об этом молчат? Пока я знаю одно - это профессионал высшего класса. Да, он может спровоцировать аварию на дороге так, что его враги летят в кювет и гибнут, а он остается цел. Да, он может с помощью какого-то хитрого трюка выбраться из горящего дома... и такое впечатление, будто он ждал поджога, будто мы сыгра­ли ему на руку! Он очень на многое способен. Но у любого профессионала есть свои слабости, свои уязвимые места, через которые его можно достать. Ты должен был заметить эти уязвимые места, ты не мог их не заметить, и ты мне о них расскажешь. Даже если я буду всего лишь знать, на кого он работает, я пойму, откуда нанести удар, чтобы расправиться с ним! Вспомни любую мелочь, вспомни все, о чем он хоть мимоходом упоминал при тебе ... Расскажи, за кем он пору­ чал тебе следить. Расскажи, почему он велел тебе следить за девчонкой и, если ее похитят, сказать только ему, и больше никому. Ну?

Я молчал. Что я мог сказать? Одна жуткая мысль пришла мне в голову: надо же, чтобы именно сегодня Ковач открыл мне, как его можно победить! Разумеется, я ни в коем случае не выдам его тайну, Варравин ее из меня клещами не вытянет, но одно сознание, что я знаю то, что нужно Варравину, и что он может это заметить по моим реакциям, по моим бегающим глазам или еще по каким-то приметам, было безумно тягостным. Меня словно к земле придавливало.

- Я ... - Вдруг я обнаружил, что в горле у меня пересохло, и каждое слово мне дается с трудом. - Я и правда не знаю ... И потом ...

- Что? - резко спросил Варравин.

- Вы же меня все равно не отпустите.

Варравин рассмеялся - я бы сказал, искренне и от души, но для этого надо допустить, что в нем была искренность и что у него была душа.

- Вот тут ты ошибаешься! Я отпущу тебя. Больше того, я дам тебе деньги, очень большие деньги. Такие деньги, ко­торые ты за всю жизнь не заработаешь. Разумеется, я и под­ страхуюсь от неприятных неожиданностей с твоей стороны.

- К-как? - Я совсем лишился голоса.

- Ты подпишешь мне какой-нибудь документик. Например, признание, что был пойман моей охраной в моем гостинич­ном номере, куда залез, чтобы меня обворовать. Если ты где­-нибудь наболтаешь лишнего или неправильно себя поведешь, это признание тут же окажется в милиции - и ты отправишься в колонию для несовершеннолетних. Тебе этого хочется?

- Нет, не хочется ...

- Я тоже так думаю. А значит, ты будешь умненьким и благоразуменьким, не вздумаешь болтать лишнего, не станешь рассказывать Ковачу о нашей встрече, а будешь жить-поживать в свое удовольствие, пользуясь деньгами, которые я тебе дам. Взаимовыгодная сделка, правда?

- Но я и в самом деле ничего не знаю ... - выдавил я.

- Давай так. - Он улыбался, но его улыбка все больше становилась похожа на волчий оскал. - Время у нас есть. Сейчас тебя запрут, и ты спокойно обо всем подумаешь. Я надеюсь, если ты с часок посидишь взаперти, живо представляя себе, что с тобой могут сделать, то делать этого с тобой не придется. Ты все нам расскажешь и благополучно отправишься домой. Воображение может действовать лучше любой пытки, а? Когда люди как следует вообразят, что с ними может произойти, они становятся совсем мягкими и покладистым. Уведите его!

Тип в кожаной куртке схватил меня за шкирку и потащил на самый верх, мимо второго этажа, третьего - в единственную комнатушку прямо под крышей. Потолок в ней был скошен с двух сторон, окошко совсем маленькое. Короче, чердачная комнатка, мансарда. Здесь стояли кровать, стул и стол.

Тип в кожаной куртке швырнул меня за дверь, захлопнул ее и запер на ключ.

Оказавшись один, я сразу подошел к окну. В окно почти ничего не было видно, да и тьма сгустилась. Мои похитители это учитывали, конечно. Они отлично понимали, что я не смогу потом опознать место, в котором находился, даже если буду до одури пялиться в это окошко.

Я попробовал открыть его. Оно было не просто заперто, а еще и заколочено гвоздями. Конечно, я мог бы попытаться высадить окно вместе с рамой... а что потом? Допустим, я сумею в него протиснуться. И окажусь Я на высоте больше десяти метров, почти без опоры. Если я сорвусь, то разобьюсь. А если и не разобьюсь, то, конечно, перемахнуть через ограду и оказаться за пределами участка у меня не получится. Здесь наверняка все напичкано охраной, и далеко я не уйду. Разумеется, они должны были предусмотреть, что у меня может воз­ никнуть желание драпануть через это окошко. Скорее всего, за мной и сейчас наблюдают, и никто мне высадить раму не даст. Или внизу, под окном, дежурит охранник.

Нет, надо придумать что-то другое ... Но что?

А тем временем воображение начало свою поганую работу. Не буду говорить обо всем, что мне представилось. И раскаленные утюги на живот мерещились, и отрезанные пальцы, и всякое такое, о чем лучше не вспоминать.

Да, Варравин умел обламывать людей.

Ну и влип! Я прижался лбом к стеклу. Оно было холодное, и это привело меня в чувство. Я попытался вглядеться вдаль, но кроме заснеженного кусочка участка, на который из окон падал свет, ничего не увидел.

Интересно, сколько я продержусь?

И вдруг прямо передо мной опустилась огромная черная тень. Я сперва отпрянул, а потом разглядел, что это - ворон!

Неужели тот самый?

- Артур! - тихо позвал я.

Ворон склонил голову набок, будто изучая меня и оцени­вая, в каком я нахожусь положении.

- Артур! - повторил я. - Артур, ты меня слышишь? Скажи Ковачу, пусть он меня спасет!

Артур - если это был он - взмахнул крыльями и полетел прочь, не издав ни звука.

Мне безумно хотелось верить, что он приведет Ковача, что помощь близко - и я поверил.

Распахнулась дверь, и тип в кожаной куртке (правда, те­перь он куртку снял и был в свитере с широким отворотом) хмуро кивнул мне:

- Пошли.

Ноги у меня сразу стали ватными. С трудом переставляя их, я покорно поплелся за этим типом - начальником охраны, как сказал Варравин.

Мы спустились вниз, в ту же комнату с камином, где я уже был. Варравин сидел в кресле. Начальник охраны поставил меня перед ним. Все это напомнило мне картинку «Допрос партизана» из школьного учебника и, несмотря на весь свой страх, мне стало немного смешно.

- Ну? - сказал Варравин. - Расскажешь нам, кто такой Ковач?

- Стальной человек, - сказал я.

Варравин приподнялся, напрягшись.

- И как с ним можно справиться, с этим стальным человеком?

- Никак, - сказал я.

И тут Варравин мне врезал. Не скажу, что удар у него был таким уж крепким, но своими драгоценными перстнями он в кровь разбил мне губу и нос. Меня покачнуло.

- Ах ты, сучий потрох! - С него слетел весь лоск и все показное дружелюбие, и он осыпал меня ругательствами, ко­торых я, естественно, повторять не стану.

- Спрашиваю еще раз, - сказал он. - Кто такой Ковач?

- Ну .. , - я постарался говорить спокойней. - Может, правильней называть его не стальным человеком, а духом стали или повелителем стали ...

Варравин прищурился.

- Ты действительно в это веришь?

- Да, - сказал я.

Варравин кивнул начальнику охраны:

- Врежь ему.

Удар начальника охраны оказался что надо. Я покатился по полу, до самой стены, и сесть смог, только когда оперся о нее спиной. При этом ... Да, наверное, и об этом молчать не стоит: при этом у меня сработал мочевой пузырь, и штаны стали намокать.

Глаза мне застилали слезы, дышать разбитым носом я почти не мог и ловил воздух ртом. Очевидно, я выглядел таким жалким, что дальше некуда.