На правах, естественно, была фотография, имя и фамилия – Сюдзи Масико. Вот как меня зовут, оказывается…

Дата рождения – 18 ноября 1951 года. Значит, не Весы, а Скорпион. Место регистрации рождения – префектура Ямагути, город Хаги, Таруя-мати 14. Это мне ни о чем не говорило. Я как будто ни разу не бывал в тех местах. А адрес? Где я живу?

Токио, район Аракава, Нисиогу, 1-21-18, «Сакура хаус», номер 4.

Сердце громко забилось. Меня переполняло возбуждение – ведь теперь я смогу поехать по этому адресу и узнать о своем прошлом. В то же время у меня возникло чувство недоверия к Рёко. Она видела мои права – стало быть, знала, как меня зовут. И молчала… И даже раздумывала, какое новое имя мне придумать.

И еще я боялся, что нашей с Рёко жизни придет конец. Вдруг окажется, что по тому адресу живет моя жена, а то еще и дети…

При этой мысли я понял, что может быть в голове у Рёко. В чем я могу ее упрекнуть? Ведь она должна защищать эту жизнь.

Но когда мои права попали к ней? Об этом надо будет спросить ее сегодня вечером, думал я. Без этого я ничего не узнаю.

Положив права в карман куртки, я вышел из дома. По дороге заглянул в книжный магазин, посмотреть карту Токио. Выяснилось, что район Нисиогу расположен вдоль линии городской электрички Аракава. Дойти до моего дома можно либо от станции «Мияномаэ» этой линии, либо от «Табата» линии Яманотэ, либо от «Огу» линии Тохоку-хонсэн. Идти примерно одинаково от всех трех станций.

Я колебался, стоит покупать карту или нет. Без нее можно заблудиться. С ней, конечно, лучше, но я не хотел показывать ее Рёко. И все же купил карту. В крайнем случае, можно будет потом выбросить, чтобы она не увидела.

* * *

Я ехал в электричке и думал. Думал о встрече с Рёко, о том, как сильно в нее влюбился, просто по уши. Люди, глядя на нас, наверняка так и говорили. Последнее время я жил, совершенно не вспоминая, как проснулся в том маленьком скверике в Коэндзи. Теперь у меня новая наполненная жизнь, которой я доволен, и задумываться над тем, что происходило до нее, никакой нужды нет. Но если поразмыслить спокойно, все случившееся со мной тогда не поддается объяснению. Одно с другим никак не стыкуется. Можно ли точно сказать, в какой момент я потерял память?

Я очнулся на скамейке часа в четыре или в пять (точнее не скажу, так как часов на мне не было). Предположим, в четыре. Означает ли это, что я потерял память именно в это время?

Есть во всем этом одна странность. В квартире в Мотосумиёси, где мы поселились с Рёко, нет ванной, поэтому я периодически бываю в платной бане. Сходив туда в первый раз, я обнаружил у себя на теле синяки. Нажатие на них оказалось весьма болезненным.

Проснувшись на скамейке, я почувствовал, что резкие движения причиняют мне боль. Если синяки остались от ушибов, я должен был где-то приложиться, причем очень сильно. Трудно представить, что между ними и потерей памяти не было никакой связи.

В памяти отпечаталось смятение, охватившее меня, когда я по какой-то совершенно дурацкой причине забыл, где припарковал машину. Но разве так бывает? Это иллюзия, галлюцинация такая. Все это должно быть связано с синяками. Как же мне досталось, раз остались такие синяки! Результат – потеря памяти. Вполне естественное предположение, правда?

Синяки пропали, все зажило, Рёко так ничего и не узнала. Но если я действительно лишился в тот день памяти около четырех, значит, буквально за несколько минут до этого я обо что-то ударился или кто-то крепко намял мне бока. Но такого быть не могло. Конечно, я испытал сильный психологический шок. Это понятно. И все же я должен был обратить внимание на ссадины на теле, однако ничего такого не заметил. Отсюда вывод – к тому времени они уже зажили. Получается, эти «подарки» я получил несколькими днями раньше? Что-то концы с концами не сходятся… Куда подевались мои воспоминания на отрезке между моим падением, избиением или дракой, как хотите назовите, и моментом, когда я отключился на скамейке в скверике?

И как я там оказался? Пешком пришел? На машине приехал? Тогда у меня не было сомнений, что я припарковался где-то рядом. Выходит, все-таки на машине?

Если потеря памяти случилась при таких обстоятельствах, как я думаю, получается, что условия были одинаковы и до того, как я заснул на скамейке, и после пробуждения. Однако что происходило до того, как я проснулся, я почему-то совсем не помнил.

Или после того, как меня избили, память еще оставалась и почему-то пропала, только когда я заснул в скверике? То есть, хотя физическое воздействие и послужило толчком, импульсом к потере памяти, сама она произошла не сразу, а какое-то время спустя?

Было ли все так на самом деле? А что еще оставалось думать? Другого объяснения не было.

Надо ехать в Сугинами[20], в управление полиции, и спросить, эвакуировались ли 18 марта из того района какие-то машины. Возможно, людей, отвечающих за эвакуацию, я не найду, но вдруг моя машина стоит в управлении на заднем дворе. Прошло уже два месяца, но если машина еще там, можно поговорить с кем-нибудь из сотрудников. Спросить в транспортном отделе, там должны быстро ответить.

Я заглянул в купленную карту. Полицейское управление Сугинами находилось неподалеку от станции «Асагая». Я решил не ездить туда специально, а попробовать выяснить по телефону. Позвонил с вокзала Сибуя и получил ответ: у них такой случай не зарегистрирован.

Часы на вокзале показывали три. В шесть Рёко или придет на станцию «Мотосумиёси», или будет ждать меня недалеко от станции в кафе «Лэмп хаус», где в последнее время мы часто встречались. Обнаружив свои водительские права, я, не раздумывая, рванул в Токио, но, поразмыслив как следует, пришел к заключению, что ехать сейчас по моему адресу – это большая авантюра. Вдруг я столкнусь там с женой… тогда сегодня вечером нашей с Рёко жизни наступит конец. К тому же ключи, которые были со мной, когда я проснулся в Коэндзи – один, похоже, от квартиры, другой от машины, – лежали у меня в шкафчике на заводе.

Может, все-таки съездить и посмотреть издалека? К шести успею вернуться. Я стоял, как столб, посреди вокзальной суеты и думал. Нет, это тоже рискованно. Вдруг какой-нибудь сосед или знакомый меня окликнет… Вовсе не обязательно сейчас туда ехать. До завтра ничего не изменится.

В первую очередь надо купить стерео. Сейчас можно ехать на завод за бонусом. Тогда к шести я вернусь в Мотосумиёси, и мы с Рёко сходим в магазин электротоваров. Возьму на заводе день и поеду домой. Что обо мне подумают – неважно. В конце концов я не собираюсь там работать всю жизнь.

Не выходя из вокзала, я вернулся на платформу линии Тоё. На заводе встретил начотдела, который захотел было узнать, как я себя чувствую после вчерашнего, но, поняв, что я приехал за деньгами, только ухмыльнулся. Теперь уж точно разговоров насчет повышения по службе от него не услышишь, подумал я – и оказался прав. Карту Токио я запер в своем шкафчике, ключи после недолгих колебаний оставил там же.

Рёко ждала меня в «Лэмп хаус». Напротив кафе, через дорогу, находился банк. Перед ним была устроена зеленая изгородь, обнесенная кирпичной стенкой. Усевшись на нее, я помахал Рёко рукой: «Выходи!» У нас была договоренность: если ее нет на станции – значит, она в кафе.

Мы вместе пошли в магазин и выбрали стерео. На покупку ушел почти весь бонус, но какое это имеет значение? Премия свалилась неожиданно, и на эти деньги мы все равно не рассчитывали. Доставка полагалась на следующий день, но мы упросили сделать для нас исключение и привезти в тот же вечер. Мы просто не могли ждать целый день.

Через три дома от магазина, где мы купили стерео, был магазин пластинок. Заглянув туда без особой надежды, мы нашли диск с «Арабеской № 1». На конверте было написано: «Исполняет Петер Франкл».

Услышав имя исполнителя, Рёко обрадовалась.

– Большинство исполнителей играет «Арабески» в быстром темпе. А я не воспринимаю, когда быстро. А этот Петер играет медленнее других. Я его раньше слышала, поэтому знаю.

Тут же нам попался магазинчик одежды. Мы купили Рёко маечку на лето, и от моего бонуса ничего не осталось. Он продержался в кармане всего полчаса.

Вернувшись домой, мы быстренько освободили место для стереосистемы и стали ждать. Каждый раз, когда на улице раздавался шум мотора, Рёко подходила к окну и смотрела вниз. Наконец из-за угла появился грузовичок, который привез наше приобретение. Мы встретили его радостными возгласами и бросились вниз по лестнице навстречу грузчику.

Пока доставали систему из коробки, присоединяли провода и приходили в себя от радости, наступила ночь.

Рёко аккуратно достала из конверта пластинку Дебюсси и, включив проигрыватель, поставила иглу на начало «Арабески № 1». Я присел на кровать, откинулся назад и, опершись о правый локоть, приготовился слушать.

Тихо зазвучало фортепиано, и в квартире, погруженной в тишину ночи, которую время от времени разрывал ужасный грохот грузовиков, зазвучал голос далекого мира. Такую музыку я слышал впервые. Она вызывала ассоциацию с яркими световыми бликами. Представлялась разлитая на асфальте вода, в которой отражается утренний свет, мелкие осколки стекла…

Стекло? Разбитое зеркало?! На меня неожиданно нахлынула волна страха. Мелкие осколки зеркала, разбросанные на камнях…

– Будто море, правда? – услышал я вдруг голос Рёко, и всплывавшие перед глазами видения в мгновение ока улетучились.

– Море?.. Да, похоже.

– Когда я училась в начальной школе, какое-то время ходила в школу по дороге, откуда открывался вид на море. Когда жила в Мацусиме[21]. Ну да, я жила там до окончания средней школы[22] и никуда не ездила. Я шла на уроки и видела море. Особенно оно запомнилось мне зимой. Еще не было восьми, когда я выходила из дома на обледенелую горную дорогу. Морская гладь ослепительно сияла под лучами солнца. Зимой солнце там необыкновенно яркое. Такое, что долго смотреть на море невозможно. И в то же время солнце такое доброе, ласковое. Теплое. А утро зимнее, холодное… Хотя в воспоминаниях всегда все красиво… Когда я в первый раз услышала эту вещь, у меня сердце так и зашлось – перед глазами встало утреннее море. Я увидела эту картину четко-четко. А ведь, казалось, все уже забыто… Я давно об этом не вспоминала. Странно так… Я полюбила эту музыку. Она – утреннее море в Мацусиме. Для меня это так. Зимнее море, переливающееся на солнце…

Зимнее море Мацусимы? А ведь и в самом деле, слушаешь, закроешь глаза и видишь простирающееся вдаль водное пространство, по которому будто рассыпан искрящийся золотом порошок. Музыка глубоко тронула меня. Действительно прекрасная вещь. Когда она кончилась, Рёко предложила послушать еще раз. А получилось не раз, а целых четыре.

Встав с кровати, я потрогал свою куртку, в нагрудном кармане которой лежали мои права. Быстро вынул их, сложил обложку так, что карточка с позолоченными иероглифами «Водительское удостоверение» оказалась с наружной стороны и, подняв ее повыше, окликнул Рёко.

Она повернулась ко мне и увидела, что у меня в руке.

На лице Рёко появилась гримаса ужаса. Глаза ее широко распахнулись, рот приоткрылся, но я так и не дождался ни слова. Она опустила голову.

– Откуда это? – спросил я.

– Откуда? Из твоей куртки.

– Из куртки? Значит, оно в куртке лежало?

– Когда мы встретились в Коэндзи, ты ночевал у меня. Когда уснул, я стала складывать куртку, и оно выпало из кармана. Даже если б мы тогда расстались, у меня был бы предлог снова с тобой увидеться, чтобы отдать права. Поэтому я их и спрятала. Прости меня, пожалуйста…

– Ладно, не бери в голову.

Вот оно что! Тогда все понятно. Потому-то Рёко и не беспокоилась из-за прав, когда мы перевозили вещи на грузовике. Не иначе, они у нее были с собой. Когда я ей сказал тогда, что потерял права, она как-то странно на меня посмотрела. Хотела подшутить надо мной? Думала, если нас остановит полиция, раз – и достанет права: «Вот, пожалуйста»?

Рёко поджала под себя ноги, коснулась обеими руками пола и, выпрямившись, робко подняла голову. На лице ее была нескрываемая тревога.

– Я хотела сразу тебе отдать, – еле слышно проговорила она, – но, услышав там, на Тамагаве, что ты потерял память, решила их припрятать, чтобы ты, Кэйсукэ, остался со мной. Я испугалась, что ты уйдешь.

Я слушал ее молча. Почему она так думает? С чего решила, что я ее брошу?

– Ты ездил туда… по адресу, который на правах?

– Нет. Доехал до Сибуя и повернул обратно. Чего ты так боишься?

– Прошу тебя! – Рёко почти кричала. – Не езди туда пока! Подожди хотя бы неделю, хоть пять дней, хоть денек! Прошу! Тогда ничего не случится!

Рёко впилась в меня взглядом. В ее широко открытых глазах закипали слезы.

А фортепиано все звучало, не считаясь с нами.

– Ладно… но ничего же не изменится, что бы ни случилось. Ни наша жизнь, ни мое отношение.

Рёко опустилась на пол и обхватила мои колени.

– Не бросай меня! – Она произнесла это так, будто жить без меня не могла. Удивительно! Я и во сне не мог представить, что это ее так напугает.

– Конечно, – ответил я. Рёко уткнулась мне в нос головой, там, где пробор. По ее телу пробежала дрожь.

Почему она думает, что я ее брошу? И Рёко, и наша с ней жизнь – это уже часть меня. Если взять и разрубить, кровь польется.

– Я тебя никому не отдам, – сказал я. – Никогда.

Кому придет в голову разделить собственное тело надвое? Однако Рёко в ту ночь не сомкнула глаз.

11

Жена из Рёко получилась в общем-то замечательная. Было только одно «но» – готовила она не очень. Умела отлично приготовить омлет – и всё. Она делала его как-то по-особому, выдавливая на тарелки лимон… Но на этом ее репертуар заканчивался. Приготовление любого другого блюда, кроме омлета, становилось для нее настоящим вызовом.

Часто можно было видеть такую картину: Рёко раскрывала на полу кулинарную книгу, одолженную у хозяйки кондитерской, где работала, начинала двигать кастрюли, потом присаживалась перед книгой на корточки, что-то в ней вычитывала, вставала и, бубня себе под нос, снова гремела кастрюлями. Выражение лица у нее в эти минуты было такое отчаянное, что любую попытку заговорить с ней она просто не воспринимала.

Но потом Рёко делала все, чтобы я был доволен. Массировала мне плечи, когда я приходил домой, всегда старалась приготовить что-нибудь вкусненькое. Получалось, правда, не всегда, и если она понимала, что из ее стряпни не вышло ничего хорошего, отбирала у меня тарелку: «Не ешь, не надо».

Рёко, похоже, была убеждена, что в Нисиогу, по адресу, указанному в водительском удостоверении, живет моя жена. Больно было смотреть, как она бьется, чтобы удержать меня от поездки в Нисиогу и не уступить моей невидимой жене. Я жалел ее – и в то же время испытывал эгоистическую радость от того, как она меня обихаживала.

Наличие водительского удостоверения имело много плюсов с точки зрения работы на заводе, однако объяснять там ситуацию – целое дело, поэтому я решил оставить все как есть: останусь Кэйсукэ Исикавой. Рёко, хотя и знала теперь мое настоящее имя, по-прежнему называла меня Кэйсукэ.

Наступило воскресенье, 28 мая. В этот день мы договорились поехать в Йокогаму. Рёко поднялась пораньше, приготовила онигири[23] и, завернув в фольгу, положила в корзинку.

От Мотосумиёси до Йокогамы можно доехать по линии Тоёко без пересадок. Мы миновали станцию «Цунасима»; мимо проехала запутавшаяся в улочках маленькая неприметная табличка «Курсы по астрологии 御手洗» с трудноопределяемой фамилией.

Ага! Теперь, когда известна дата моего рождения, можно будет съездить к Митараи. Скажем, завтра. Пластинку-то надо вернуть, думал я.

Проехали Кикуна. Дальше для меня начиналась неизведанная территория. По крайней мере, она стала таковой, когда я потерял память.

Мы сошли на «Сакурагитё»[24], и Рёко сказала, что хотела бы поехать сначала в Ямасита-коэн[25]. Мы не знали, какой автобус туда ходит, и решили пойти пешком. Пройти пришлось изрядно. Часть пути проходила по улице Басямити, очень красивой.

– Раньше приезжавшие в Йокогаму иностранцы селились в районе Каннай. Из портового квартала Хатоба ездили в Каннай в повозках по этой самой дороге[26]. Погляди-ка! Что это? Поилка для лошадей. В те времена здесь останавливались повозки, когда надо было напоить животных.

– Ого!

Сохранившаяся поилка находилась немного в стороне от Басямити, а напротив стояло сложенное из красного кирпича здание в европейском стиле.

Мы прошли еще порядочно, пока наконец впереди не показалась яркая живописная аллея Ямасита-коэн. Народу в парке было немного, наверное потому что было воскресенье и время еще раннее. Мы взялись за руки и, пересекая лужайку, направились к берегу.

Почему так приятно смотреть на воду? Думаю, нет человека, который мог бы прожить год, ни разу не взглянув на воду. Мне, например, доставляло большое удовольствие смотреть на канал, проложенный возле нашего завода; зайдя в парк, я вздыхаю с облегчением, если вижу перед собой пруд. Поэтому для меня возможность взглянуть на море – это награда.

В море выдавалась площадка в форме полукруга. Мы подошли к краю, уселись на перила и стали наблюдать, как волны вяло накатывают на каменную ограду. Сквозь удивительно прозрачную воду хорошо просматривалось дно, усыпанное черными камнями.

Справа от площадки стоял на вечном приколе «Хикава-мару»[27]. Рёко стала рассказывать об этом судне, хотя я и без нее знал, что этот старый лайнер больше никогда не отправится в плавание и поставлен здесь как украшение парка.

После экскурсии по «Хикава-мару» мы отправились по заливу на прогулочном катере. Наступил полдень. Откуда-то с моря до нас донесся сигнал поверки времени. До начала июня оставалось всего несколько дней, поэтому кое-кто из пассажиров был одет по-летнему. На море царило безмятежное спокойствие, было солнечно и тепло, даже, пожалуй, жарковато. Соответственно, и настроение было замечательное.

Сидевшая рядом Рёко вдруг вскрикнула и указала на что-то пальцем за бортом. Медузы! В море вокруг, насколько хватало глаз, плавало бесчисленное множество белых, словно пластиковые пакеты, полупрозрачных медуз. Невероятное количество! Жутковатое зрелище. Катер продвигался вперед, раздвигая носом эту живую массу. Я представить не мог, что в море бывает столько медуз.

Послышался усиленный динамиком голос. Под влиянием теплой погоды и хорошего настроения пассажиры как зачарованные внимали рассказу экскурсовода. Он говорил об истории Ямасита-коэн. Простиравшийся перед нами в обе стороны вдоль берега парк возник на этом месте после Великого землетрясения Канто[28]. Здесь прямо в море сваливали обломки разрушенных кирпичных зданий и на насыпанном участке суши разбили парк. Это первый приморский парк в Восточной Азии.

В этот момент откуда-то донесся звук, напомнивший мне скрип выдираемого из доски гвоздя. Что это? Я посмотрел вокруг. Видимо, послышалось.

Экскурсовод перешел к рассказу о промышленном поясе Кэйхин[29]. Я уже приготовился слушать, как вдруг услышал приятный голосок Рёко: «Вставай, приехали!» «Что она говорит? Ничего не понимаю», – подумал я, – и в изумлении подскочил на месте.

– Ты как увидел этих медуз, так сразу же заснул. Даже храпеть начал, – рассмеялась Рёко.

Сонливость у меня как рукой сняло. Ого! Экскурсия по заливу окончена! Я тоже рассмеялся, но неприятное чувство после плохого сна не отпускало.

Сойдя с катера, мы пересекли парк, поднялись на Марин-тауэр[30], потом заглянули в Морской музей. После осмотра покрытых пылью карт и макетов судов мне показалось, что я вот-вот должен что-то вспомнить. Музей Уэно?.. Почему-то вдруг именно это всплыло в голове.

У подножия Марин-тауэр разместился своего рода птичий зоопарк, где в огромных клетках-вольерах содержатся редкие птицы, собранные в разных странах мира. Можно купить корм на сто иен, насыпать на ладонь и ждать, когда прилетит какая-нибудь яркая тропическая птица и станет клевать прямо с руки. Рёко так понравилось кормить птиц, что мы потратили на это удовольствие триста иен.

Перейдя через дорогу, вернулись в Ямасита-коэн и, устроившись на пустой скамейке, съели приготовленную Рёко еду – завернутые в фольгу онигири и замечательный омлет. Кроме нас, никто в парке на скамейках не трапезничал. Большинство предпочло ближайший ресторан, у которого образовалась очередь. Кое-кто на нас, конечно, поглядывал, но в основном до сидевшей на скамейке парочки никому не было дела.

Покончив с едой, мы снова взялись за руки и, выйдя из парка, решили прогуляться вдоль канала. Проходившие мимо иностранцы оглядывались на Рёко. Вообще на нее многие заглядывались.

В канале в темной неподвижной воде стояли на приколе несколько списанных посудин. Отдав себя в полное распоряжение воде, они не подавали никаких признаков движения. На палубе сушилось белье; следовательно, на этих посудинах кто-то жил.

Мы прошлись по торговой улице Мотомати. Здесь чувствовалось заграничное влияние. Все первые этажи были отодвинуты вглубь от мостовой, а вторые нависали над ними, и люди, пришедшие сюда за покупками, двигались по улице как бы под крышей, не рискуя промокнуть под дождем. Хорошая идея.

Свернув в Мотомати направо, мы немножко побродили по запутанным переулкам и, поднявшись по пологой каменной лестнице, вышли к иностранному кладбищу. Возле черной чугунной ограды кладбища возвышалось выкрашенное в салатовый цвет деревянное здание.

– Какой красивый домик…

– Правда замечательный? На первом этаже можно кофе попить… Давай заглянем.

Рёко потянула меня за руку; мы пересекли замощенную камнем мостовую и велосипедную дорожку и вошли в здание.

Устроившись за маленьким столиком у окна, мы смотрели на чугунную ограду и вычурные, в западном духе, надгробия. За ними был виден конец кладбища, а еще дальше, с холма, взгляд захватывал и кусочек простиравшихся вдаль улиц Йокогамы, там, где мы недавно были, Мотомати и канал. А посередине, как карандаш, торчала Марин-тауэр.

– Хорошее место выбрали, чтобы хоронить иностранцев, – проговорил я, поглядывая на парочку, которая стояла к нам спиной, прислонившись к чугунной решетке. Парень и девушка изучали стенд с информацией об иностранном кладбище.

– Ага! Это называется холм Яматэ. Здесь полно иностранцев живет.

– Вот бы посмотреть.

– Ты хотел бы здесь пожить? А, Кэйсукэ?

У меня вырвался смешок. Я об этом совершенно не думал. Мне даже в голову такое не приходило. Приехать сюда, погулять… с меня вполне достаточно.

– Это ж элитный район, и многие местные считают себя высшей кастой. Не каждый йокогамец может позволить себе здесь поселиться, – категорически заявила Рёко. В лице ее, обращенном ко мне в профиль, появилась жесткость.

Выпив кофе, мы вышли на улицу и прошли до расположенного рядом парка. Он был разбит на холме, и со смотровой площадки открывался вид на океанский простор, Марин-тауэр, краешек Ямасита-коэн и «Хикава-мару».

– Ты здорово знаешь Йокогаму.

– Да так… раньше лучше знала.

– Хорошее место.

Рёко ничего не ответила. Выражение ее лица что-то мне напоминало…

Мы были все равно что муж и жена, и тем не менее если подумать, я ничего о ней не знал. И она о себе не рассказывала. Получается, мне неизвестно не только свое прошлое, но и прошлое моей подруги. Это, конечно, тревожило меня. Я знал, что она работала в каком-то баре в Коэндзи. Что у нее был парень, лентяй и паразит. Что она родом из Тохоку[31], из Мацусимы. Вот и всё. Но с меня этого было довольно. Раз нам так хорошо вместе, значит, нас свела судьба.

Я поднял взгляд и увидел в море прогулочный катер, ярко сверкающий под солнцем, разбросавшим свои лучи до самого горизонта. Отсюда, с холма, поверхность воды казалась зеркалом. Но там плавал студень из медуз. С высоты все смотрелось красиво, и чтобы понять, как оно на самом деле, надо быть там, на месте.

Попрощавшись с парком, мы спустились с холма и снова вышли к каналу.

– Давай еще сходим в Чайнатаун, – предложила Рёко.

– А я бы хотел немного вдоль канала прогуляться…

– Серьезно? – удивилась она.

– Там скоро поверху хайвей проложат.

– Ну да.

Значит, эта болотная вода и стоящие на плаву посудины останутся без солнечного света.

Мы шли вдоль канала, солнце садилось. Стоячая вода быстро темнела, поспешно окрашиваясь в цвета ночи. Мы уже засобирались домой – и вдруг увидели джаз-кафе с вывеской «Минтон хаус», светившейся в сгущавшихся на улице сумерках.

Толкнув тяжелую деревянную дверь, мы вошли внутрь; дощатый пол скрипнул под ногами. Закрепленные на потолке молочно-белые пластиковые плафоны, закрывавшие лампы дневного света, были покрашены из баллончиков в коричневый цвет, из-за чего в помещении стоял полумрак, как в подсобке.

Звучали скупые переливы джазовой гитары. Мы сделали несколько шагов, будто раздвигая собой этот звук и окружавший нас буро-коричневый полумрак, и, устроившись за пустым столиком, стали ждать, когда тело и душа освоятся в джазовой среде.

Луч точечного светильника был направлен на стену, на которую проецировался конверт пластинки, звучавшей в кафе. На нем была фотография чернокожего человека. Кончилась одна пластинка, зазвучала другая. Тоже гитара. Но теперь она звучала в быстром ритме, весело и энергично. Конверт на стене сменился. Вместо темного фона возник розовый. По ритму и состоянию записи я понял, что это ранний джаз.

Чарли Крисчен?.. Так было написано на конверте. Гитара звучала громко и беззаботно, но оставляла странное чувство. Передавала ощущение чистой, словно пропущенной сквозь фильтр, грусти. Как странно, думал я, чувствуя, что эта музыка мне близка и я воспринимаю ее без малейшего труда. Похоже, я разбирался в джазе, и на то, скорее всего, была какая-то причина.

Рёко любила классику и, видимо, не очень понимала джаз. Она пила кофе и рассеянно смотрела перед собой. Глядя на ее профиль, я чувствовал легкие угрызения совести. Мне хотелось как-то развлечь ее, доставить больше удовольствия. Кроме прогулок по улицам и заходов в кафе, я ничего не мог придумать, и от этого становилось грустно. Интересно, а какие способы есть у людей, у которых в кармане больше денег, чем у меня? Что бы такое придумать, чтобы ее побаловать?

Мы вышли из «Минтон хаус», когда солнце уже село. Рёко все-таки потянула меня в Чайнатаун. Пройдя через традиционные китайские ворота, покрытые красным лаком, мы оказались на улице, сияющей неоновыми огнями и красной краской. По обе стороны тянулись китайские рестораны и магазинчики со всякой всячиной. Знаменитый йокогамский Чайнатаун. Толпы людей, многие целыми семьями, перемещались по узким тротуарам.

Рёко завела меня в один магазинчик. Обойдя его, остановилась в углу и заявила: «Хочу эту игрушку». Игрушка была сделана из жести в форме цветочного бутона, посаженного на подобие стебля, устройство которого напоминало шприц. Стоило нажать на упор на конце «стебля», как раздавалось жужжание, и бутон начинал вращаться. Еще одно нажатие – и бутон вращался быстрее и под воздействием центробежной силы с хлопком раскрывался. Внутри цветка сидел маленький птенчик. То есть бутон был как бы яйцом, из которого он вылуплялся. Вещица оказалась дешевой, и мы ее купили.

После этого решили перекусить и зашли в ресторанчик, как мы решили, средней руки. Однако заведение оказалось с претензией – и интерьер, и персонал. Только мы устроились на стульях с высокими спинками, как перед нами развернули меню, которые больше походили на альбомы. Я пробежал его глазами. К моему удивлению, там совсем не было фотографий блюд, так что понять, что они собой представляют, я не смог. Я не знал, что заказать.

В этот момент я впервые ощутил себя бедным человеком. Ничтожный работяга, живущий в дешевой квартирке, рядом с которой грохочут электрички и грузовики. У меня нет возможности ходить в такие места, и в китайской кухне я знаю только лапшу, пельмени и тяхан[32].

Совсем другое дело Рёко. Бросив мимолетный взгляд на меню и ничего у меня не спрашивая, она быстро сделала заказ. Я вздохнул с облегчением, но в то же время меня не оставляли сомнения.

– Ты часто здесь бывала?

– Раньше, иногда.

Ответ, как обычно, последовал уклончивый.

Мы провели в Йокогаме целый день и немного устали, поэтому решили раскошелиться на такси, чтобы добраться до Сакурагитё. В электричке Рёко всю дорогу вертела в руках свою игрушку с птенчиком. Похоже, она действительно ей очень нравилась.

Игрушка жужжала на весь вагон, но Рёко, не обращая на это никакого внимания, раз за разом крутила яйцо и наблюдала, как птенчик обретает свободу.

12

На следующий день после работы я с пластинкой в руках явился к Митараи.

Постучал, но ответа не услышал. Повернул ручку, дверь отворилась. Уже вечерело, в комнате стоял полумрак. Я подумал, что хозяина нет дома, – и тут же увидел его. Астролог развалился на диване, вытянув ноги, и спал.

– Митараи-сан! – окликнул я его. Он тут же вскочил, как подброшенный пружиной. Я даже подумал, не спутал ли он меня с назойливым кредитором, явившимся, чтобы потребовать долг.

– А-а, это ты? – произнес Митараи, как мне показалось, с облегчением. Голос у него хрипел после сна. Интересный парень! Всегда спросонок, когда ни приди…

– Давай, заходи, – пригласил он, хотя я уже стоял перед ним в его комнате. – Э-э… Хорошо, что пришел, Исикава-сан.

– Я вовсе не Исикава. Масико моя фамилия. Водительские права нашлись. И вот, возьми. Большое спасибо.

Я протянул ему пластинку. Может быть, этому человеку и впрямь все равно, как его называют, раз он сравнивает имя с биркой в общественной бане…

– О’кей. Права нашлись? Они у тебя с собой?

– Дома оставил.

– Угу. Так это хорошо. С правами можно на машине ездить, – сказал Митараи, хотя это и без него было ясно.

– Ну да…

– Как тебе «Return to Forever»?

– Return to… Это пластика так называется?

– Нет, группа. А пластинка – «Романтический рыцарь»… Хотя какая разница! Ты ведь теперь знаешь, когда родился? Потому и пришел?

– Ну да.

– Значит, Весы?

– Нет, Скорпион.

– Скорпион?

– Точно. Восемнадцатого ноября тысяча девятьсот пятьдесят первого года.

– Значит, Скорпион под четвертой звездой[33]. Получается, ты родился утром между семью и восемью…

– Неужели даже время рождения можно узнать?

– Э-э… теоретически можно высчитать. С виду ты типичный Стрелец, поэтому…

– Подожди! Я же Скорпион.

– Ну да. Солнце в Скорпионе, но я сейчас говорю о восходящем знаке. От него зависит, какое у человека лицо, фигура… Дай-ка уши посмотрю. Ну точно: мочки большие. Стрелец. Ошибки быть не может. Восходящий знак – Стрелец, да еще Солнце в Скорпионе. Получается, Солнце стоит выше линии горизонта. Двенадцатый или одиннадцатый дом, то есть время – между семью и восемью часами. Вот такой расчет.

Я ничего не понял из этих рассуждений.

– Хорошо! Садись сюда. Сейчас кофе налью.

– Кофе?!

Митараи обернулся и недоуменно посмотрел на меня.

– Ты что, кофе не любишь?

– Ну почему… Скорее наоборот.

Чашка в день. Если я ее не выпью, не успокоюсь. Но именно кофе, а не этот ужасный напиток. Я не мог найти предлог, чтобы от него отказаться. Видно, моя судьба – пить эту бурду.

– Митараи-сан! – обратился я к астрологу, делая вид, что прихлебываю кофе. – Ты этой штукой пользуешься, когда гадаешь по звездам? – Я указал на вещицу, похожую на глобус звездного неба, на которую обратил внимание в прошлый раз.

– Нет, это так, для красоты, – сдержанно ответил Митараи.

– Значит, не пользуешься?

– Не пользуюсь.

– Смотришь на звезды в телескоп из окна…

Митараи сделал удивленное лицо.

– Ты большой романтик, я смотрю. Из этого окна, кроме смога, ничего не разглядишь.

– Ха-ха!

Что бы он ни говорил, все у него получалось с каким-то вывертом. Ведь мог бы просто сказать: «Отсюда звезд не видно, а про смог я пошутил…»

– А как ты тогда гороскопы составляешь?

– Вот чем я пользуюсь.

Митараи поднялся и принес большую тетрадь в серой обложке. Когда он ее раскрыл, я увидел какие-то непонятные значки и сплошные ряды цифр, напомнившие мне расписание электричек.

– Что это?

– Эфемериды. В этих таблицах подробно описаны небесные координаты планет и других объектов.

– А те, что со мной связаны, можете определить?

– Сделаем как-нибудь, – ответил астролог.

Интересно, а почему сейчас нельзя? Не в настроении он, что ли? Прямо артист, честное слово… Какое-то время мы молчали, сосредоточившись на кофе.

– Митараи-сан…

– Что?

– Ты гаданием и астрологией на жизнь зарабатываешь?

– Ну-у… в общем да.

– То есть клиенты прямо сюда приходят?

– Приходят. Еще я веду страничку в одном журнале, выращиваю астрологов.

– Как это?

– На улице часто встречаются гадатели на бамбуковых палочках или хиромантки. Видел? Их много, как и людей, разбирающихся в астрологии. Но есть люди, ничего в ней не понимающие, но желающие понять. Почему? Да потому что это весьма удобно. Астрология, в зависимости от даты рождения, может очень точно определять особенности человека. Достаточно спросить, когда человек родился, и уже можно о нем что-то сказать. Эти цифры – ключ к прорицанию судьбы. Недаром в последнее время гадалки по руке часто спрашивают дату рождения.

– Вот оно как…

– Поэтому люди, занимающиеся гаданием, собираются здесь, и я ввожу их в астрологию.

– Выгодное дело, наверное.

Зачем я задал этот вопрос, не знаю. Видимо, где-то в глубине меня жила мысль, как бы заработать побольше, чтобы Рёко было лучше рядом со мной. Астролог резко поднялся; на лице его я увидел выражение легкого презрения.

– Выгодное? Что ты имеешь в виду? Более дурацкого вопроса не придумаешь. Напечатать на листочках цифры – десять тысяч, тысяча, – засучить рукава и собирать денежки? Так, что ли? Я еще могу понять людей, коллекционирующих таблички с именами или детали от паровозов, но собирать бумажки, на которых напечатаны какие-то цифры, – это верх вульгарности… Приведу в пример этот музыкальный центр. Если слушать его целый день на полную громкость, станет совсем невесело. Чтобы музыка оставила впечатление и принесла удовольствие, достаточно двух-трех часов. Пахать целыми днями, как ломовая лошадь, во имя того, чтобы положить на стол пачку денег… Что это такое? Что это меняет? Мир человека вот где.

И Митараи быстро прижал указательный палец к виску.

– И это для человека всё. А деньги, сколько их ни накопи, все равно в гроб с собой не унесешь… Ты знаешь, что это такое? – Он указал на окно.

– Окно вроде бы. А разве не так?

– Ой-ой-ой! Что ты видишь за окном? Море! Море, мой дорогой! Пепельно-серые волны. Серые крыши, словно развернутые и положенные вверх обложками книги. Море крыш, простирающееся в бесконечность. А люди – рыбы, живущие на глубине и плавающие у самого дна. Бóльшая часть из них слаба умом и не в состоянии оторваться от дна, подплыть хотя бы к этому окошку. Вон смотри, морской черт плывет…

Внизу медленно проехал автомобиль с включенными фарами.

– И что, ты думаешь, делают эти глубоководные рыбы, заработав немного мелочи? В тени пучков морской капусты и среди бегающих рачков строят себе жилища, желательно лучше, чем у соседа. Это же просто курам на смех, правда? Стоит рядом махнуть хвостом киту, от их нор ничего не останется.

Митараи расхохотался и, едва сдерживаясь, добавил:

– Забавно, верно? Какой-то рачок отчаянно обороняет свою крошечную норку и готов отдать за нее жизнь по самой бросовой цене…

Он подался вперед и, потирая руки, продолжал хихикать:

– Хе-хе-хе! Все это и плошки риса не стоит. Всем счастливым семейством любоваться на какую-нибудь хреновину, вроде вырезанного из консервной банки значка или селедочной головы, передающейся по наследству из поколения в поколение, и молиться о загробном блаженстве… Ну разве это не смешно? Ха-ха-ха! Чудак ты, однако! Нет, право слово, я больше не могу. Аха-ха-ха-ха!

Держась руками за живот, он повалился на диван.

Я не мог заставить себя даже улыбнуться. Да-а, с головой у него явно что-то не так.

– Ну что? Может, опять пластиночки послушаем? Хочу тебе продемонстрировать, как эта штука звучит по-настоящему.

Вот это было бы здорово, подумал я.

– Звук у твоей системы классный.

Скажу откровенно: в душе я подосадовал, сравнивая его аппаратуру с тем, что мы с Рёко купили на мой бонус.

– Как называется?

– Ты про колонки? – Митараи обернулся ко мне. Похоже, аппаратура была от разных производителей.

– Ага.

– JBL 4331.

Мне это ровным счетом ни о чем не говорило.

Поняв, что в его стереоаппаратуре мне все равно не разобраться, я рассказал Митараи, как мы вчера ходили в Йокогаме в «Минтон хаус». И слушали джазовую гитару с пластинки в черном конверте.

– А-а! «Минтон хаус»! Раньше я часто туда заглядывал. На конверте гитара на черном фоне? Вот, Уэс Монтгомери.

– Точно! Тот самый конверт.

Митараи достал пластинку из конверта и передал его мне. Поставил диск на вертушку и аккуратно опустил иглу.

Зазвучала уже знакомая мне гитара. Я посмотрел на конверт – композиция называлась «Airegin». Невероятный свинг, лишенный эмоций звук, ассоциирующийся с ветром, который взметает и крутит в воздухе сухие листья…

Перед глазами вдруг возник погруженный в сумерки канал. Вывешенное на просушку белье, почерневшее дерево гниющих на вечном приколе посудин. Стоячая вода, в которой растворяются краски ночи. На доске, перекинутой с тротуара на борт списанного катера, пустая банка от «Кока-колы». Эта картина на миг ожила передо мной, слившись со звуками гитары, окрашенными в красно-коричневые тона.

Я положил конверт на стол. Усидеть на месте было трудно, и я встал с дивана. Медленно пересек комнату, подошел к окну и открыл его. Серые улицы погружались в густую синеву.

Музыка за спиной зазвучала громче. Митараи прибавил громкость.

Мы выпустили в море Уэса Монтгомери. Слушайте, рыбки!

13

Я предупредил Рёко, что, наверное, задержусь, поэтому она должна была ждать меня дома. Я возвращался после визита к Митараи, бережно держа в руке Уэса Монтгомери. Открыв дверь, увидел Рёко. Она сидела на корточках с наушниками на голове спиной ко мне и слушала Дебюсси, единственную пластинку, которая была в нашем доме. И не заметила, как я вошел.

– Что ты так сидишь? Через колонки лучше слушать, – проговорил я, касаясь ее спины.

– А! Испугал… Привет!

– Через колонки лучше, – повторил я.

– Так ведь если отсоединить наушники, ничего не слышно.

Вот оно что… У нашего музыкального центра был переключатель колонок. В положении «ON» звук шел одновременно и через наушники, и через колонки. А в положении «OFF» при отключении наушников звуковой сигнал на колонки не подавался.

Накануне поздно вечером, слушая через наушники радио, я отключил колонки. Рёко этого не знала и включить колонки не сумела, потому что в технике разбиралась плохо. «Какая она слабая и уязвимая», – думал я, глядя на нее. Вдруг у меня перехватило горло – я понял, как сильно ее люблю, и крепко обнял за плечи. В тот час я впервые понял, что сильное чувство к противоположному полу очень хорошо сочетается с печалью.

* * *

На другой день я снова отправился к Митараи. На следующий день тоже побывал у него. Он оказался славным парнем, хотя и со странностями. Встречал меня тепло. И что удивительно, каждый день выглядел как-то по-особому, несмотря на то, что всегда был одет одинаково.

Единственное, я не знал, что делать с его ужасным кофе, поэтому, собираясь уходить, предложил ему выйти вместе со мной и попить где-нибудь кофейку. По дороге к Митараи я заметил рядом симпатичную кафешку.

Митараи оказался заядлым домоседом. Он стал говорить непонятные для меня вещи, типа: для меня валяться на диване в своей комнате уже само по себе работа, радиоволны, исходящие от обывателей, нарушают мою чувствительность, – но я продолжал настаивать, и в конце концов он согласился.

Нам принесли по чашке кофе. Я подождал, пока Митараи сделает глоток, и спросил: «Ну как?» Очень было интересно, как ему обывательский кофе.

– Да так себе, – последовал ответ, поставивший меня в тупик. По сравнению с этим кофе совершенно неудобоваримый напиток, которым потчевал меня Митараи – лечебный отвар или подкрашенный кипяток, – был настоящей бурдой. Удивительно, как я обошелся без расстройства желудка, отведав его пойло.

В глубине кафе за столиком сидело трое, с виду сарариманы. Они громко возмущались тем, что эвакуаторы утащили их машину. Услышав этот разговор, я опять вспомнил охватившее меня смятение, когда очнулся в сквере. Тогда весь день, да и на следующий день тоже, меня одолевала навязчивая мысль, что мою машину, которую я не помнил, где оставил, увезли на эвакуаторе.

– Послушайте меня! – раздался вдруг громкий голос. От неожиданности я чуть не свалился со стула. На секунду так растерялся, что перестал понимать, что происходит.

Митараи поднялся со своего места. Я испуганно посмотрел на него.

– Что такое эвакуация автомобиля? Она осуществляется, когда владелец оставленного с нарушением правил авто не спешит реагировать на наклеенное ему на стекло требование убрать машину. Первоначально эвакуации подлежали автомобили, брошенные на повороте, из-за чего возникает препятствие движению крупногабаритного транспорта, или машины, блокирующие въезд или выезд из переулка или на парковку. Это экстренная мера; ведь если быстро не убрать мешающие движению транспорта автомобили, город встанет.

Однако служба эвакуации – коммерческое предприятие, имеющее целью извлечение прибыли, и в ее составе появляется все больше малолитражек для мониторинга ситуации. Теперь нет задачи как можно скорее убрать машину, владелец которой нарушил правила парковки. Это не главное. Водителю выписывается штраф и выставляются счета за транспортировку и хранение его авто. Просто так машину не увозят. Разве такой способ наказания не напоминает методы нацистов, которые взимали с родственников уничтоженных евреев расходы, связанные с казнями?

Почему не следует парковать машины на дороге? Потому что они создают опасность для проходящих мимо детей. Если машина стоит на краю дороги, ребенок может оказаться в «мертвой зоне», и водитель проезжающего мимо автомобиля рискует его не заметить. И кто будет виноват в первую очередь? Водитель, неправильно припарковавший машину? Нет. Автомобиль – это техническое средство. Это предполагает, что, начав движение, он рано или поздно остановится. Ведь здесь же не автодром, и машины по сорок шесть часов без остановки не гоняют. В нашем случае бесспорно виноваты власти. По какой-то причине они не устроили тротуар. Там, где тротуар и широкая дорога, все нормально. И припаркованные машины проблем не создают. Другими словами, власти свои упущения замалчивают, а отдуваются за них простые граждане.

Идем дальше. Естественно, большие «мертвые зоны» создают крупногабаритные автомобили. Чем меньше авто, тем меньше «мертвая зона». А если так, служба эвакуации, по идее, должна в первую очередь увозить большие машины. В этом суть. Но в действительности, исходя из того, чем занимаются фирмы-эвакуаторы, получается ровно наоборот. Мне ни разу не приходилось видеть, чтобы эвакуировали четырехтонный самосвал или автобус. А вам? Нет, наверное. Вот так.

Положение с дорожным движением у нас ужасное. Возьмем, к примеру, парковочные счетчики. Что это такое? Эти штуки пришли к нам из-за границы, прежде всего чтобы как-то пополнить городские бюджеты. Но зачем подражать странам, рекламирующим лживые добродетели и думающим только о том, как бы побольше выжать из народа? Стоиеновые монеты из парковочных счетчиков сыплются в чьи-то карманы.

В один прекрасный день в местах, где запрещена парковка, вдруг появляются парковочные счетчики. Неправильно припаркованные машины подвергают опасности пешеходов и затрудняют движение транспорта. Как можно нормализовать движение с помощью счетчиков, пихая в них стоиеновые монеты? Это же просто комедия. И вам, господа, следует возмущаться громче. Япония – редкое явление, настоящий рай для черного нала. А люди наши, все как один, с самого рождения, постоянно, своим поведением лишают себя уверенности в собственных силах.

Сарариманы затаили дыхание и не сводили с Митараи глаз. Они даже слегка побледнели, слушая его длинную тираду, будто испугались этого странного человека.

Все, кто сидел в кафе, чувствовали себя неуютно и не дыша смотрели на Митараи, гадая про себя, пьяный он или с отклонениями.

– Поэтому, господа, вы не в состоянии заметить анекдотичность ситуации, на которой основывается этот редчайший феномен, – продолжал свою речь мой приятель.

– Митараи-кун… – тихо произнес я и испуганно потянул астролога за рукав.

– У нас отсутствует мораль. Справедливость отдыхает! Все с лживыми улыбками лебезят друг перед другом, а на дорогах черт знает что творится.

– Послушай…

– Все требуют только сиюминутных выгод, ради них готовы из кожи вон лезть. Высшие понятия сейчас в дефиците, умерли давным-давно. Трагедия! Это же настоящая трагедия!

– Ну пойдем же!

– Господа! У меня к вам только одна просьба. Сделайте парковочный счетчик в виде руки и прорезь для монеток не забудьте. Для приема черного нала.

Я распахнул входную дверь и, сильно потянув Митараи за руку, вытащил его наружу.

– Счастливо оставаться, господа! – Он сунул голову в дверь, самым любезным тоном попрощался с посетителями кафе и закрыл дверь за собой.

Я тащил этого сумасшедшего за руку метров сто. Хотелось побыстрее отойти от кафе подальше. Я больше никогда не смогу туда зайти. Лицо горело, его словно кололи горячими иголками.

Придя в себя на малолюдной улице, я замедлил шаг.

– Ты что, спешишь куда-то? – с невинным видом поинтересовался Митараи. В глубине души я, конечно, был ошарашен сценой в кафе и молчал довольно долго, пока наконец не сказал:

– У тебя вроде слабость – речи произносить…

– Ну разве это речь была? Я всего лишь высказал свою мысль.

– Я так и понял. Однако…

– Если б я не сказал, они бы не поняли.