Что исправить?

Он даже сказал – невероятно! Я ведь всю жизнь так и делаю.

Я начинаю складывать по парам носки. Пытаюсь рассмеяться, но звук получается неубедительный. Так вот почему мне показалось, что я исчезла.



Когда я в последний раз была на творческом семинаре, Саша пустила по рядам корзинку с камнями. Стоило кому-то подольше подержать ее в руках, как все принимались коситься на него, словно он зажилил общественный косяк. Один камень в корзинке был похож на застывшую лаву, другой испещрен мелкими дырочками, третий смахивал на аметист, четвертый – на фальшивое золото. Мне очень хотелось сделать правильный выбор. Сначала я вытащила из корзинки гладкий белый камешек. Но в ладони он ощущался как-то чужеродно. Я попросила снова передать мне корзинку и поменяла его на другой.

Так нельзя, прошипела Лиза.

Я хочу, сказала Саша, чтобы камень, который вы выбрали, лежал у вас на столе всякий раз, как вы садитесь писать. Правило таково: решите все бросить и заняться чем-то другим – а если вам правда это под силу, лучше так и сделайте – сначала выбросьте камень.

Пару недель назад камень куда-то пропал с моего стола. Он лежал в дальнем левом углу. Мне нравилось накрывать его рукой, как бы прятать в ладони в те часы, когда я сидела за компом и таращилась в стену. К самому камню я не прикасалась, просто прикрывала пальцами окружающее его пространство. Он был моим.

Можно было бы предположить, что его стащила Нэнси, но я вдруг понимаю, что он исчез еще до ее приезда. Я бросаюсь на поиски, переворачиваю вверх дном всю квартиру. Заглядываю в банки, ищу за диванными подушками, за книгами. Сбрасываю подушки с кровати и стаскиваю на пол матрас. Смотрю под шкафами и обшариваю карманы всей своей одежды, несмотря на то что уже несколько недель не вылезала из черных джинсов. Ползаю по полу, утыкаясь носом в розетки.

Ночью я плачу и всхлипываю так, что кажется, будто я тону. Нэнси приходит и забирается ко мне в кровать. Вообще-то она не любитель объятий, но сегодня очень старается. Она, конечно, думает, что я плачу по Эзре, а я не могу объяснить, что дело в камне и всем остальном.

Я ведь даже не заметила, говорю я. Не заметила, что он пропал.

Она обвивается вокруг меня и замирает, теплая и неподвижная, как батарея. Я притворяюсь, что уснула, чтобы она не чувствовала себя обязанной и дальше со мной лежать, но она все равно не уходит.

4

Эзра обещает заехать навестить меня в конце месяца, после того как группа отыграет на фестивале «С Юга на Юго-запад». Они пробудут в Нью-Йорке несколько дней. Все это он пишет мне в Вотсап. Иногда я забываю, каково это – быть рядом с тобой. Нэнси я об этом не рассказываю. Она в дурном настроении, потому что прожила в Оксфорде четыре года, а тем, кто уехал из Ирландии более 18 месяцев назад, не разрешают голосовать на референдуме по поводу абортов. Мы всю неделю друг друга доводили. На улице страшная жара. Николай показывает мне, как отключить кондиционер, и я открываю настежь все окна. Впервые в квартире свежий воздух. Но Нэнси не нравится. Она лежит на диване, засунув под майку кубики льда, и стонет – дай мне знать, когда все закончится.

Она живет у меня уже два месяца. Исследование продвигается так себе. Несколько недель назад она переписала письмо Маргарет Фуллер, но забыла занести данные в библиографию, а теперь не может найти оригинал. Целыми днями просматривает библиотечный каталог и запрашивает книжки, которые уже читала. А просить о помощи сотрудников не желает.

Я пытаюсь ее подбодрить, но она бурчит – отвяжись. У тебя нет монополии на страдания. Я тоже пытаюсь работать, возражаю я. А она обводит рукой квартиру и говорит – ага, вот тут.

Нэнси привыкла, что мы с ней похожи – обе апатичные и циничные. Но после сообщения Эзры я меняюсь. Как-то она ловит меня на том, что я улыбаюсь самой себе в зеркале. Она с ума сходит из-за своей библиографии, а я тем временем делаю педикюр – розовые блестящие ноготочки. Нэнси обзывает меня индийской Барби. Мне хочется смотреть романтические комедии. А она напоминает, что мы до сих пор так и не добрались до «Жизни Адель». Мы договариваемся, что несколько дней будем работать порознь. Как-то после трудового дня встречаемся в «Малачи». Какая-то девушка в библиотеке дала Нэнси свой номер, записав его на каталожной карточке. Нэнси кладет ее на стол между нами.

Очень в стиле девяностых, говорю я.

Нэнси начинает ныть, что у нее уже сто лет никого не было. Но я не понимаю, всерьез ли она – тон у нее по крайней мере шутливый. Обычно она рассказывает мне о своих невзгодах только после того, как все уладится, и только для того, чтобы продемонстрировать, как ловко со всем справилась.

Любят в жизни только раз, провозглашаю я.

Нэнси изображает, что ее тошнит. За эту неделю она уже не раз так делала. Оказывается, я ужасно скучала по роли инженю. И чем яростнее Нэнси меня осуждает, тем острее я это чувствую, отчего меня все чаще накрывает любовью к ней.

В четверг утром, после того как она уходит в библиотеку, я собираю по квартире все ее вещи и прячу их под раковиной.

Эзра хочет встретиться на Таймс-сквер, потому что это недалеко от студии. Сэкономим время на разъездах, говорит он. Дождавшись, пока Нэнси накрепко застрянет в своей библиотеке, я отправляю ей сообщение.

Айрис 11:14: Цирк приехал. Я тебе напишу, когда можно будет возвращаться. Поработай пока где-нибудь в баре.
Нэнси 11:31: Где вы встречаетесь?


Вечно она пытается выпытать у меня все детали. Я отвечаю Таймс-сквер, а потом выключаю телефон. У Эзры в студии все равно сеть не ловит.



В первые недели после приезда Нэнси я делала вид, будто мы с Эзрой все еще на связи. Перечитывала его старые сообщения в телефоне. Но вскоре она стала нарочно отпускать всякие странные комментарии в самые неподходящие моменты и сеять во мне сомнения. Она в те недели вообще была жутко мрачная, постоянно читала про какое-то произошедшее в Ирландии изнасилование и переключала телик с канала на канал, пытаясь найти репортажи об этом деле. Я как раз собиралась поискать в интернете информацию об использовании соли в религиозных ритуалах, но тут Нэнси потянуло на разглагольствования. Сверкая глазами, она принялась в подробностях пересказывать мне тот случай. Девушка уже хотела уйти с вечеринки, а он взял и стащил с нее брюки. У нее были месячные. Начал все Пэдди Джексон, а Стюарт Олдинг потом к нему присоединился. В помещение заглянула какая-то женщина, но девушка не сопротивлялась, и она, увидев это, просто ушла.

Я вышла из комнаты, а Нэнси стала орать еще громче, так что голос ее разносился по всей квартире. И вот на следующее утро она рассказала подруге, что ее изнасиловали, и та предложила пойти в полицию. Но девушка отказалась. Сказала, что не решится выступить против «Ольстер Рэгби». Им ничего не будет. Я бы заявила на них, если бы была уверена, что их посадят. О, добавила Нэнси, тут еще приводят пост, который один из них написал:

Мы все первоклассно трахаемся. Прошлой ночью пустили тут одну по кругу. Ну и угар, прямо карусель на карнавале.


А в конце марта всех четверых оправдали. Читая это, Нэнси непонимающе щурилась. Я хотела было что-то сказать, но тут она убежала в ванную, и там ее вывернуло.

В итоге я тоже стала читать про этот случай. Пэдди Джексон объявил, что подаст в суд на любого, кто посмеет назвать его насильником. Я послала Нэнси ссылку на ролик с Ютьюба, где толпы на улицах Белфаста и Дублина скандируют: «Засуди меня, Пэдди!» А еще кинула статью, где говорилось, что всех этих парней выкинули из команды. Она не ответила. Но сообщения в Вотсапе перечитала несколько раз.



В начале апреля она где-то подцепила глазную инфекцию. Читать ей наверняка было больно. Я спросила, не принести ли ей что-нибудь из аптеки. А она, кажется, расстроилась, что я заметила ее распухшие веки и гной в уголках глаз. Мы как раз ехали в автобусе на другой конец города, когда она дочитала «Шесть детей» Марка Форда и сунула тонкую книжечку в синей бумажной обложке мне.

В заголовке отсылка к Уитмену. Он утверждал, что у него шестеро детей, разбросанных по всем Соединенным Штатам. Конечно, это неправда. Но тебе это никого не напоминает?

Я постаралась изобразить безразличие. Эзра на такое не способен.

Еще как способен, воскликнула она. Он бы очень логично обосновал существование вселенной, где подобное поведение приемлемо.

Нэнси постоянно так делает. Обижает меня, а потом прикидывается, что это для моего же блага, что так она учит меня уму-разуму. С тех пор мы стараемся не говорить про Эзру – так же как про политику, – чтобы не пересечь грань.



Эзра опаздывает. Дурная была идея встречаться на Таймс-сквер. Включив телефон, вижу сообщение от Нэнси: Как романтично. Звоню Эзре, но попадаю на автоответчик, и к горлу подступает тошнота. Утром я съела ролл с сыром и яйцом. Правда, и сыр, и яйцо я из него вытрясла.

На Таймс-сквер пахнет горячим асфальтом и сахарной ватой. Я стою на скамейке посреди перекрестка и вглядываюсь в толпу. Вдруг какой-то парень с бритой головой хватает меня за ногу, и я от неожиданности отпинываю его руку.

Ну и манеры, говорит Эзра.

Я спрыгиваю на тротуар и обнимаю его. А я-то пыталась разглядеть в толпе твои волосы.

Он не целует меня. А объятия превращает во что-то вроде захвата за шею. Чтобы скрыть смущение, я выворачиваюсь и глажу его по лысой голове.

Ой, я думала, будет колоться. А она гладкая.

На мне черное платье, которое льнет ко мне, как мокрый шелк. Эзра вглядывается в огни автомобилей, а я жадно изучаю его лицо. До сих пор мне доводилось видеть его макушку, только когда его голова находилась у меня между ног.

Интересно, Нэнси знала, что он побрился? Вполне в ее стиле было бы мне не сказать.

На улице восемьдесят градусов, а он в кожаной куртке. Косится на свое отражение в витрине универмага, а потом резко разворачивается ко мне и говорит – отлично выглядишь.

Мы сцепляемся мизинцами, и я спрашиваю – ты нарочно скупишься на комплименты, чтобы они сильнее действовали? Или просто не любишь говорить приятное?

Кажется, эта новая информация о себе Эзру интригует. Он задумывается на несколько секунд.

А потом отвечает – наверное, и то, и другое.

В нем что-то изменилось, но я никак не могу понять, что именно. Кажется, будто я шагаю рядом с голограммой.

Смотрю, как наше отражение искажается в витринах, мимо которых мы проходим.

Я заказала столики в шести заведениях в разных концах города: в мексиканском, итальянском, китайском и индийском ресторанах, в закусочной и в винном баре. Сообщаю я ему только про два из них, и он тревожно косится на телефон. Прости, изменения в расписании. Такая уж работа. Но ты можешь отменить заказ? Чтобы они не держали столик зря?

Сникнув, указываю на ближайшую вывеску и говорю – вот тоже неплохое место.

Мы заходим в «Еще один Тай» и неловко вскарабкиваемся на высокие стулья. На приставном столике стоит золотой Будда, но Эзра его пока не заметил. С головой ушел в раздел меню «История золотого Сиама». Я рассказываю какую-то дурацкую историю про похмелье, и Эзра говорит – боже, как же я скучаю по нормальному похмелью. Оно означает, что твое тело еще хоть сколько-то себя ценит.

Закажем просекко?

Он с сомнением смотрит в меню. Нам сегодня в «Лексис» выступать. Но ты себе возьми.

Не выпью же я одна целую бутылку, возражаю я. Мне хочется уйти отсюда.

Подходит официант, я заказываю олд-фэшн, и Эзра кривится – давно ты начала пить виски?

Примерно тогда же, когда ты бросил пить просекко. Официант ставит на стол корзинку с креветочными чипсами. Очень розовыми и хрусткими.

Эзра, пристально взглянув на меня, спрашивает – тебя что, Нэнси красила?

Нэнси не опустится до того, чтобы красить кого-то, кроме себя.

Такой гламурный вид. Прямо супермодель.

Я отпиваю из стакана. Кстати, как ты узнал, что Нэнси здесь?

Она мне писала по поводу текстов новых песен. Ну, знаешь, в своем стиле – резала правду-матку.

Она так делает, только если ты заслужил.

Ну, а как по мне, она просто бульдозер, бормочет он себе под нос. Я усиленно делаю вид, что мне это слышать неприятно, он же снова утыкается в заламинированное меню. Как там соль? Я не успеваю ничего ответить, а он уже продолжает – ты знала, что это единственное вещество, которое католическая церковь может благословить?

Не считая воды и масла, да, мне Нэнси говорила.

Она довольно странная католичка, раздраженно бросает Эзра.

По-моему, она вообще не католичка, а если и да, то примерно вроде тебя.

Эзра фыркает. Мне казалось, ты рассказывала, как она носилась с бутылкой и окропляла все вокруг святой водой.

Так ведь это был саботаж. Она просто хотела разбрызгать святую воду, которую хранила ее мать, а потом залить в бутылки обычную, из-под крана. К тому же Нэнси никогда не носится. Пытаюсь переменить тему. Я сейчас очень много работаю. В основном перевожу, но скоро у меня появится масса возможностей писать.

О том, что это единственная работа, которую мне удалось найти из-за студенческой визы, я не упоминаю. Платят мне девять долларов в час.

Должно быть, это много времени отнимает?

Ну, не всем же быть рок-звездами, отвечаю я, прикасаясь к лицу. А потом смотрю на выпачканные бронзатором пальцы.

Кстати, утром я получил хорошие новости. Конечно, такие предложения часто обламываются, но… Вроде бы одну из наших песен хотят использовать в ремейке «Чего хочет женщина». Фильм будет называться «Чего хочет мужчина». Долли утверждает, что дело решенное, но кто его знает. Ты первая, кому я рассказал. Он достает мобильный и кивает. И кстати, не считая той кислоты, что я принял в церкви в Портленде – ну и чумовые же глюки от нее были! – я уже два месяца чист.

Он показывает мне приложение с виртуальной картой звездного неба, потом кладет телефон на стол и принимает покаянный вид.

В этом месяце я отложил триста долларов, чтобы отправить пострадавшим из Сирии. И вдруг понял, что в марте примерно столько же истратил на кокаин.

Ну ведь ты все равно вносишь свой вклад в экономику, в шутку возражаю я.

Эзра утыкается лицом в ладони и смотрит на меня сквозь раздвинутые пальцы. Как давно мы с тобой не виделись?

Я пожимаю плечами, словно вовсе и не считала дни. И беру в руки меню. На каждую накрывающую меня волну возбуждения приходится откат в виде гнева и боли, которые я не должна ему показывать. Я никогда не занималась сексом с парнем, который бы после мне не перезванивал. Как я сказала Лекси – я не из таких девушек.

То есть ты – единственное исключение? – отозвалась та с неожиданной горечью.

Но в Эзре мне всегда это нравилось, даже казалось сексуальным. Я вообще люблю быть исключением из любых правил.

Что ж, говорю. Давай посчитаем. Когда ты вернулся с гастролей?

Отвечает он почему-то уклончиво – около месяца назад, кажется. Ну и свистопляска была. Интервью, фотосессии. Мне едва хватало времени репетировать.

Кстати, в подарок Лекси на день рождения я купила пеньюар, сообщаю я.

Прекрасно, отзывается он. От нас обоих?

Какое-то время я молчу. Но он на меня не смотрит, поэтому я отвечаю – если хочешь.

Он вдруг замечает на столе мои наушники и начинает распутывать провод. Что ты с ними такое делаешь?

Мне хочется облизать его пальцы. Ой, отвечаю. Сама не знаю.

Эзра на секунду отвлекается от развязывания узелка и поднимает на меня глаза. Даже не представляю, о чем ты сейчас думаешь.

Ну, отзываюсь я, черепа вроде для того и придуманы, разве нет? Они ведь не стеклянные.

Мы не сходимся во мнениях по поводу «Лимонада». Я отстаиваю свою точку зрения: учитывая, что Бейонсе и Джей-Зи женаты, этот альбом – дитя их любви.

Эзра же скептически замечает – не забывай, что у «Hold Up» 15 разных авторов и три продюсера. Это уж никак не любовное послание.

Разве одно исключает другое? – скромно замечаю я.

Это просто деловое партнерство. Лейбл Джея-Зи «Тайдл» получил эксклюзивные права на трансляцию композиции в сети. Они залили альбом в Спотифай, в Эппл Мьюзик, во все остальные сервисы и срубили двойную прибыль.

Прекрасно. Если он хочет делать вид, что мы нормальные люди, – замечательно. Эзра Манро и Айрис Джоунс встретились… чего ради? Поесть креветочных чипсов? Потрындеть после долгой разлуки? Эзра отдает мне наушники. Узел он так и не развязал, просто сдвинул чуть ниже по проводу. Я сую их в сумку.

Как у тебя с Лукасом?

Да все так же. Сейчас не очень, потому что парни никак не могут договориться, кто сочинил переход. Все упирается в роялти. Не хочу тебя этим грузить.

Ты меня вовсе не грузишь.

Ну, по крайней мере мой адвокат – парень дельный. Я ему доверяю. И не будем отрицать, что я в самом выгодном положении. Я – единственный, без кого им не обойтись. И они это прекрасно знают.

Я поднимаю корзинку, чтобы в нее насыпали еще чипсов, но слишком быстро отдергиваю руку, и на меня обрушивается креветочный дождь. Думаю о частичках пыли и стекла, которые попадают в легкие к работникам фабрик и постепенно их убивают.

Значит, ты завел себе адвоката? Как все серьезно! Это чтобы составлять контракты?

Типа того. К тому же в сложившейся ситуации это самое разумное решение.

В сложившейся ситуации, повторяю я.

Эзра смущается. У меня не получается его не дразнить. Мы начинаем обсуждать #MeToo. Я рассказываю ему о радикальной эмпатии, и от его любопытства мне не по себе. Когда я упоминаю, как меня поразило то, что для многих мужчин рассказанные девушками истории стали шоком, он презрительно фыркает.

Чушь это, будто мужчины были не в курсе. Все мы знаем.

Да?

Видишь ли, одно дело понимать, что поступаешь неправильно, а другое – бояться нарваться на наказание. Ты бы, например, ограбила банк, если бы точно знала, что тебя не поймают?

Вздрогнув, я бормочу, наверное, да. То есть ты хочешь сказать, что дело не в общественном порицании?

Эзре кажется, что я его критикую, и это его слегка удивляет. Он смотрит на меня расфокусированным взглядом, и я понимаю, что это значит.

Ладно, произношу я, лихорадочно думая «рано, рано». Так что ты делаешь завтра после концерта?

Он все смотрит на мои губы. Потом откашливается и сообщает, что отправляется на ретрит.

Вау. Это где все целыми днями хором поют или…

Нет, спокойно отвечает он. Это распространенное заблуждение. На самом деле на ретрите нельзя говорить. Он необходим, чтобы почувствовать, что живешь в моменте. Ни дедукции, ни индукции – чистый опыт. Может, тебе бы это мало что дало, ты ведь и так познала дзен. В смысле, твоя логика в определенном смысле прямо противоположна рассудочным выкладкам. Но мне будет полезно на время отключить мозг.

Он все говорит, говорит и словно меня гипнотизирует. Я не могу оторвать взгляда от его рук. У него новое кольцо – серебряное, с черным камнем. На шее тоненькая цепочка с мандалой, которая покачивается, когда он разговаривает. Конечно, продолжает он, всегда есть опасность, что зациклишься на самоанализе и так и не придешь к самоощущению, но в конце концов главное – это сострадание.

Тут я начинаю смеяться, и он растерянно спрашивает – что?

Помнишь метроном? – спрашиваю я. Эзра как-то сказал, что нам так сложно понять друг друга, потому что мы живем в разных ритмах. И на двадцать первый день рождения подарил мне метроном. Смотри, вот ты – сказал он и тронул маятник. Тот затикал – тик-тик-тик. Эзра остановил его пальцем и добавил – а вот я. Он снова отпустил маятник, и тот затикал куда медленнее.

А это точно был я? – неуверенно спрашивает Эзра, хотя рассказанная мной история ему явно нравится.

Ему кажется, что я все это выдумала. Но я-то точно помню, что на шее у него в тот день был красный шарф и что от него пахло карандашной стружкой.

Чему еще ты научился у дзена, кроме сочувствия? Слышу в собственном голосе едкие нотки и пытаюсь не давать воли злости. Просто, как по мне, это все какая-то антистрасть, антиаппетит. «Анти-я» я не добавляю.

Оказывается, он ходил к гуру, и та спросила – как будет звучать хлопок одной ладонью. И вот он уже несколько месяцев думает над этим вопросом.

Это означает не впитывать ожидания других людей, не попадать в ловушку собственных желаний. Когда занят истинным самовыражением, плохих поступков не совершаешь.

Получается, можно не заморачиваться тем, как твое поведение повлияет на других, я правильно поняла?

Мимо проходит официантка, и я меняю заказ. Она записывает мои пожелания в блокнотик. Эзра отдает ей наши меню и произносит «спасибо» так, словно извиняется за меня.



Зонта ни у него, ни у меня нет, и в холл мы вваливаемся мокрые насквозь. Эзра трясет головой, как собака, и спрашивает Николая, нет ли у него зарядки для андроида.

Есть для айфона, отвечает тот.

Я не поддерживаю «Эппл». Их продукция провоцирует общественный раскол, покупать ее неэтично.

Николай зарабатывает десять долларов в час, а на Эзре солнечные очки от Прада.

Я уточню, говорит Николай.

Эзра достает из кармана второй «Блэкберри» и обходит вестибюль по периметру с одним наушником в ухе. У него назначено трехминутное интервью с какой-то радиостанцией из Восточной Европы.

Верно, громко произносит он. Знаю, это банально, но придется ответить Дилан. Потом в задумчивости замолкает на несколько секунд. Ха, забавно, что вы спросили.

Моя подруга не возвращалась? – спрашиваю я у Николая.

Тот качает головой. Нэнси ему нравится, хоть я и не понимаю почему. Каждый раз, когда мы входим в дом, она проскакивает мимо него, бросая на ходу – Николай, этак я к вам привыкну. А когда он подает ей пальто, стонет – Николай, можно я увезу вас домой в чемодане?

Эзре снова звонят. Обернувшись ко мне, он одними губами произносит – две минуты.

Ага. Теперь слышите? Ну вот, я здесь. Итак, ха, забавно, что вы спросили.

И все равно в лифте меня бросает в пот. И тело начинает звенеть.



Мы занимаемся сексом в миссионерской позе, но Эзре каким-то образом удается не встречаться со мной глазами. Он постоянно таращится в одну точку – куда-то чуть выше и правее моей головы. Я беру его лицо в ладони. Если мне удастся удержать его подольше, он вернется оттуда, куда ушел от меня. Переплетаю пальцы у него затылке.

Либо трахайся со мной, либо нет. Либо будь здесь, либо уходи совсем.

И он остается.



Я сижу на краю кровати и надеваю колготки, когда он вдруг произносит – Нагарджуна говорит, чесать больное место, конечно, приятно, но еще приятнее, когда больных мест просто нет. Исполнение желаний приносит нам удовольствие, но идеальное состояние – это не иметь желаний вовсе.

Это из той книжки про «как бросить курить»?

Нет, отвечает Эзра. Ну то есть там было что-то о том, что каждая выкуренная тобой сигарета только углубляет рану.

Ну, то есть этот Нагар-что-то-там имеет в виду зависимости?

Типа того, морщится Эзра, словно я пытаюсь сбить его с темы. Слишком сильную привязанность к внешнему.

И романтическую любовь в том числе?

Об этом там не сказано, говорит Эзра.

Пару секунд я пытаюсь оторвать с пятки кусочек сухой кожи. Если так тебе проще отказаться от кокса, я только рада. Но, по-моему, пытаться лечить одну зависимость другой довольно опасно.

Мне не особенно нравится та часть меня, которая постоянно чего-то хочет, отвечает он.



В ресторан мы заявляемся пьяными и слишком громко галдим на входе. Лекси уже ждет нас и заметно нервничает. Эзра захотел подписать карточку к подарку. Я вывела на ней «От Айрис и…» А он заклеил конверт раньше, чем я успела взглянуть, что же он вписал.

К Лекси пришла целая куча моих знакомых. Я даже не знала, что все они теперь живут в Нью-Йорке. Ко мне с визгом бросается обниматься блондинистая девчонка из нашего класса. В последний раз мы с ней виделись в девятнадцать.

Ох, ребята, значит, вы в итоге все же вместе!

Кошусь на Эзру, тот натянуто улыбается. Он тоже не помнит, как ее зовут.

Мы не вместе, отвечаю я.

Правда? – восклицает она и с подозрением вглядывается мне в лицо. Но вы же такие…

Я заправляю волосы за уши. Эзра смотрит на Лекси. А та льнет к облаченному в костюм Фреду. Он пришел прямо с работы. Лекси думала, он вообще не появится. Я еще никогда не видела ее такой счастливой и рада за нее, хотя мне немного тревожно.

Вообще-то я как раз после этой вечеринки встречаюсь со своей девушкой, вставляет Эзра. Мы вместе едем на ретрит.

5

Просыпаюсь я в квартире Лекси на полу, благоухая рвотой. Лекси накрыла меня одеялом.

Он сейчас ничем тебе не поможет, решительно заявляет она. Составь список всех его самых ненавистных тебе качеств. И давай пожестче. И поточнее.



В Убере мне попадается разговорчивый водитель.

Обычную бумажку можно просто скомкать и выбросить. Она ничего не стоит. Для примера он берет с приборной панели чек и мнет его в пальцах. Но напиши на ней «100 баксов» – и она тут же станет великой ценностью.

Я старательно охаю и ахаю, глядя на скользящие за окном блестящие автомобили. А сама думаю – нет, деньги совершенно иначе устроены.

А знаете, в старину соль называли белым золотом, сообщаю я ему. Это все потому, что она была большой редкостью. Сейчас у нас ее завались, и все равно мы ее очень ценим. Заметив выражение его лица, бормочу – простите, у меня похмелье.

Он облегченно вздыхает. Что ж тут удивительного? Выходные ведь.

Постановив, что кадрится ко мне он не собирается, потому что я в дочери ему гожусь, мы находим общий язык. Он включает мне песню под названием «Побывал я в раю, но себя не нашел».

И спрашивает – так чем, говоришь, он занимается, этот твой дружок?

Он музыкант, поет в группе.

Музыкантов-то развелось…

Потом он начинает рассказывать мне байки из своей юности. С его слов выходит, что он был этаким Лотарио, который сначала поимел весь квартал, а потом осознал, что так не годится.

Теперь у меня есть девушка с Украины, сообщает мне он.

Здорово, отвечаю я.

У нее рак. Это ради нее я за баранку сел. Каждую неделю отсылаю ей деньги. Двадцать два года, кто бы мог подумать!

Определенно из нас двоих дура в этом такси я.



Когда я вхожу в квартиру, Нэнси сушит волосы феном. Я сажусь на диван и выжимаю свои полотенцем.

Нэнси выключает фен, замирает в дверях ванной и смотрит на меня.

Ты не пришла ночевать, говорит она. А я ждала.

Пролистав главную страницу Нетфликса, я выбираю «Незабываемый роман». Нэнси смотрит в экран, потом переводит взгляд на меня. Я проматываю фильм вперед. Кэри Грант дает Деборе Керр обещание.

Значит, ты знала про подружку, как бы между прочим бросаю я.

Дебора Керр бежит к условленному месту. Она все решила и выбрала его.

Нэнси расчесывает волосы. Знать – не значит одобрять. К тому же у тебя был Сэм. И мы только-только снова начали разговаривать.

Все верно.

Взглянув на нее, я понимаю, что ее сейчас раздирают изнутри два разнонаправленных импульса. Ненавижу, когда она так поступает. Знает же, что я не удержусь и пристану к ней с вопросами. Нэнси проверяет, не поехали ли колготки, – выставляет на свет сначала правую ногу, потом левую.

Боже, их что, какой-то слон на себя натягивал? – стонет она.

Что он тебе сказал?

Я не свожу с нее глаз, и в конце концов она отвечает – ничего. Я думала о другом.

Тесс точно ничего не знала, иначе она не дала бы ему ко мне приехать. Просматриваю вывешенные в Фейсбуке фотки со дня рождения Лекси и наконец выбираю чей-то темный затылок. Может, даже свой собственный. Я мало что помню про эту вечеринку.

Фотографию я отправляю Тесс по Вотсапу, снабдив подписью: Как всегда, стесняюсь камеры. Как я тебе?

А потом пишу Рэю, что мне нужны деньги.

Он отвечает: Я через несколько недель буду в городе. Давай вместе пообедаем.

Нэнси постоянно придумывает какой-нибудь предлог, чтобы пройти мимо меня. То стакан со стола возьмет, то лампу включит. Потом вдруг объявляет – сегодня буду работать из дома. Эта библиотека – сборище извращенцев.

Как хочешь, отвечаю я.

А сама думаю, наверное, он поступил так намеренно. Чтобы меня отпустить. Это жестокость во спасение, он хотел, чтобы я перестала цепляться за его ноги. Каждый раз, как Рэй начинал собираться домой к Линдси, я, вроде как в шутку, садилась на его ступни и обхватывала руками колени. Поначалу он смеялся, потом начинал раздражаться и все пытался аккуратно меня спихнуть.

Радость моя, ты упряма, как осел, говорила Тесс.

Он уходил, и я нарочно писала на пол. Тоже из упрямства.

За следующие несколько дней я выбалтываю Нэнси все, что случилось. Вообще-то я не собиралась этого делать, просто так вышло, что какие-то детали постоянно всплывали в бытовых разговорах.

Как считаешь, это ужасно, что я так орала?

Смотря, чего ты хочешь, отвечает она.

Ты же с ним общалась.

Не слишком часто. И я предупреждала тебя держать ухо востро.

Я отмахиваюсь. Если бы там все было серьезно, он бы обязательно мне сказал. Эзра никогда мне не врет.

Ты превращаешься в славную католическую женушку, фыркает Нэнси. «Зато возвращается он всегда ко мне».

Даже не знаю, кого из нас она сильнее презирает. Но от ее слов я начинаю так истерически хохотать, что в груди жжет.

Швыряю на пол стакан, потом падаю сама. Ничего себе, кровь. Просто удивительно, какая она красная.

Осторожнее, предупреждает Нэнси.

Стой на месте.

Около часа я ползаю по полу со щеткой и совком, собирая осколки, а Нэнси стоит на стуле и указывает мне те, что я пропустила.

Я лихорадочно названиваю Эзре. И каждый раз, нажимая на кнопку вызова, испытываю катарсис. Я суровая, незамутненная, и все еще может обернуться по-моему. Нэнси отбирает у меня телефон. Тогда я утаскиваю ее мобильный и заряжаю его в лифте. Иногда Эзра снимает трубку, и я не знаю, что ему сказать. А иногда мы просто болтаем ни о чем.

Как там твоя Сторми Дэниэлс? – спрашиваю я.

А он отвечает – по-моему, в этом есть что-то нездоровое.

Потом извиняется, говорит, что не хотел сделать мне больно. Что мы же заключили соглашение: не спрашивай, не говори. Что он не хочет давать обещаний, которых не сможет сдержать. И надеется, что у нас получится остаться друзьями.

Мы никогда не были друзьями, Эзра, с горечью возражаю я.

Он так долго молчит, что я отнимаю телефон от уха и смотрю, как бегут на экране секунды.

А что, если бы я вернулась? Что тогда?

Ты не должна возвращаться из-за меня, отвечает он.

Я сажусь на корточки прямо на тротуаре и утыкаюсь лицом в колени. Краем глаза вижу, что ко мне спешит Николай.

Я ошиблась, говорю я. Кругом ошиблась.

Как бы в такой ситуации поступила твоя лучшая подруга? Притворилась мертвой и прислала ему приглашение на собственные похороны. Некролог в газете, белые лилии… Нашла бы ту, другую, и превратила ее жизнь в ад. Отправляла анонимки «Берегись сифилиса». Стояла у нее под окнами с плакатом, как жена Т. С. Элиота. Сообщила бы ему, что беременна. А ей – что он склоняет ее сделать аборт. Прославилась и сделала вид, что никогда не была с ним знакома. Стала бы изящной и хрупкой, как мотылек. Начала встречаться с солидным богатым красавчиком, чтобы он изнывал от ревности. Звонила бы ему каждый час и читала в трубку Эмили Дикинсон. Распустила бы в фанатских сообществах слух о том, что он кого-то изнасиловал. Сделала вид, что умирает от рака. Напилась и проблевалась на улице. Всего через год обручилась бы с кем-нибудь. Затеяла стартап. Нереально похорошела. Так что все, услышав об Эзре, тут же начинали бы перешептываться – может, он псих или гей? Уехала бы в Париж и начала новую жизнь. Устроилась бы танцевать в Берлинское кабаре. Не сомневалась бы, что такие отношения никогда не заканчиваются. Была бы выше этого. Вела себя с достоинством. Задавала свои правила. «У тебя прекрасная девушка, Хаббл!»[31]


По сути, он просто не любит меня так сильно, как я его, говорю я.

Или не уважает, отзывается Нэнси из соседней комнаты, не давая мне тешить себя иллюзиями.

Просто удивительно, какие злые у меня подруги. Настоящие фурии.

Я снова начинаю плакать, и Нэнси не выдерживает.

Слушай, она ведь не первая, негромко бросает она.

Молчи, я утираю нос рукавом. Нет, давай, говори.

Тогда она рассказывает мне про его бывшую, которая прошлым летом ездила с ним на Коачеллу. Он нюхал кокс с ее живота.

Я даже не удивляюсь. Отлично представляю, что это могла быть за девушка и как бы взбесился Эзра, узнай он, что я в курсе. Все его бывшие имели привычку напиваться до бесчувствия и возникать у него на пути. А он жутко возмущался. Никогда не прощал женщинам, что им однажды удалось его соблазнить.

Был еще случай, когда он надел на какую-то девицу наручники и потерял ключ. Звукачи подняли страшный шум, и Лукас до сих пор с ним не разговаривает. А в Амстердаме он ходил в бордель, сказал, мол, интересно было, каково это, когда законно.

Выслушивать все это мучительно – и в то же время почему-то странно приятно. Мне даже не важно, правда ли это. Все эти истории никак не вяжутся с тем Эзрой, которого я так хорошо знаю.

Как там такое в религии называется, когда поверить невозможно, но все верят?

Догма? Или слепая вера?

Я ее видела, наконец признается Нэнси. И пристально смотрит на меня, словно вычисляя, как в последний раз полоснуть ножом, чтобы вся туша развалилась на куски.

Он затеял какую-то идиотскую вечеринку. Я подумала, может, познакомлюсь с какими-нибудь знаменитостями. Но в итоге было ужасно скучно, я выпила шесть банок «Стеллы». И он отправил меня спать на кровать, заваленную чужими куртками.

А вот что Эзра Нэнси сказал: что никогда еще такого не испытывал, никогда никого так сильно не любил.

АЛКОГОЛЬ НЕ ПОМОГАЕТ РЕШИТЬ ПРОБЛЕМУ. ВПРОЧЕМ, МОЛОКО ТОЖЕ.


Я пытаюсь составить завещание онлайн, но постоянно путаюсь в формах. Внезапно мне перезванивают из конторы. Надо же, я только приступила к делу, а шестеренки-то уже закрутились. Объясняю девушке, что на моих похоронах должны быть огромные букеты пионов, сирени и незабудок, а она сердито фыркает – это не наш профиль.

Когда Нэнси возвращается из библиотеки, я лежу на полу.

Она садится рядом и нехотя признается – в то Рождество, когда вы договорились о свободных отношениях, он был просто раздавлен.

Мне он об этом не сказал.

А что бы это изменило?

Я не отвечаю. Он теперь фанатеет по Торо, вздыхает Нэнси. Жить осознанно, все такое. Детский сад!

Торо каждое воскресенье приходил на ужин к матери, замечаю я. И хижина его находилась всего в миле от города.

Вот именно, радостно подхватывает Нэнси. И грязное белье он тоже матери стирать относил. Не понимаю, почему ты не злишься, добавляет она и сердито вскакивает с пола. Ты должна быть в ярости.

Технически он ничего плохого мне не сделал, возражаю я.

Он-заставил-тебя-думать-что-вы-снова-вместе, орет она.

Не заставил. Позволил мне так думать.

Если человек просит пить, а ты даешь ему реку, не удивляйся, когда он утонет.

* * *

Три недели спустя Нэнси начинает диктовать свои правила. Свет не выключать. Жалюзи не опускать. Дождавшись, когда она уйдет в ванную, я подрезаю шнурки жалюзи в том месте, до которого ей не дотянуться.

Доктор Агарваль не дает мне рецепта на таблетки, пока я не прошу об этом напрямую. Правда, потом оказывается, что он уже его выписал. Только до тех пор, пока вы не обретете точку опоры, говорит он. Если будете хорошо переносить, мы сможем постепенно увеличивать дозу. Но спешить нельзя, иначе можно вызвать манию.

Доктор Лидерман сказала, что биполярного расстройства у меня нет, обиженно возражаю я. Слишком редко бывают приступы активности.

Доктор Агарваль криво усмехается, глядя в стол. А потом вдруг заявляет – диагнозы – это просто названия для набора симптомов. Они не могут охватить всю картину целиком, особенно в сложных случаях. Маниакальные эпизоды случаются не только у тех, кто страдает биполярным расстройством. Тем более когда речь идет о фармакологически индуцированной мании.

Ладно, это мудрое замечание я обдумаю позже. Мне уже мерещится облегчение: лихорадочные сны вместо апатии. И сердце начинает биться быстрее.

Вдруг замечаю, что доктор Агарваль не сводит с меня глаз, словно догадывается о моих мыслях. И поскорее стараюсь принять скучающий вид.

Маниакальные эпизоды – штука очень опасная, Айрис, медленно произносит он. Они могут иметь фатальные последствия. Так что при малейших изменениях в речи или режиме сна, уровне активности, при появлении грандиозных планов или неутолимого беспокойства, признаков эйфории…

Довольно странно принимать антидепрессанты от боли, выпаливаю я, чтобы его отвлечь. Все равно, что лечить горе морфином.

Иногда без морфина не обойтись, замечает Агарваль.



Когда я возвращаюсь домой, Нэнси набирает мне ванну и командует – залезай. А сама садится на крышку унитаза и начинает со мной болтать. Ну как, прописал что-нибудь прикольное?

Ага, антидепрессанты. Обхохочешься.

Дай посмотреть коробочку.

Я ее выбросила.

Нэнси смотрит на меня с упреком. Я ныряю под воду. А всплываю, только когда начинает не хватать воздуха.