Удав подошел поближе, не заметив, что в избушке лишний человек, и приглушенно сказал:

– Фома уже на подходе. К вечеру у нас будет. Собрался тут ночевать. Сказал никому не сообщать, мол, сход, как условились, завтра в полдень.

– Ну так что? Мне пойти пол в хате помыть к его приезду? Задолбал ты со своим Фомой.

– Мое дело сказать...

– Ладно, пошли покумекаем. – Не прощаясь и не оборачиваясь, Буденный вышел из сторожки.

Около семи часов вечера два «мерседеса» – черный и белый – проследовали мимо «КПП» в сторону коттеджа. Четверо крепких ребят из второй машины мгновенно проверили дом, откуда поторопился выйти Удав, следом за которым не спеша появился Буденный. Ничего подозрительного не обнаружив, старший охраны открыл дверцу черного «мерседеса», откуда выскользнул – не вышел, а именно выскользнул – щуплый, лысоватый человечек в темном костюме. Пожав руку Буденному и похлопав покровительственным жестом по плечу Удава, он прошел в дом. Юрий, наблюдавший за всем этим в бинокль, сразу опознал Фомина по телерепортажам и нескольким фотографиям, показанным ему еще в Питере генералом Логвиненко. Убедившись, что объект прибыл, Юрий, не расталкивая спящего на кровати деда (не понадобились даже сонные таблетки, хотя «пилюль трезвости» Юра наглотался изрядно), приподнял ножом половицу и опустил под нее бинокль и пистолет. Вовремя: к избушке приближались двое парней из охраны Фомы – интеллигентного вида джентльмены, по причине выезда на природу чуть ослабившие узлы галстуков. Пока они шли по дорожке, Юра гадал, к какой конторе они принадлежат – ФСБ, спецназу либо это просто вышколенные «неорганизованные» охранники «депутата от оргпреступности» Константина Фомина.

Они вошли в дверь без стука и увидели сначала Филатова, клевавшего носом за столом, а потом и деда, громко храпевшего на кровати.

– Кто вы такие? – поинтересовался «джентльмен от охраны».

Юра обозрел его мутным взглядом и пробормотал:

– Сторожа, к вашим услугам... Извините, мест нет... Частная собственность...

Охранники переглянулись:

– Ну что, пусть дальше бухают?

– Да черт с ними, местный атаманчик говорил, что в сторожке дед с внуком... Слышишь, сторож!

Юра клюнул носом, встрепенулся и открыл глаза:

– Угу...

– Короче, чтоб вас тут не видно – не слышно было, ясно?

– Ясно... Сотку потянешь?

– Да пошел ты...

Охранники Фомы удалились, еще раз обшарив глазами помещение. Юра тут же протрезвел и через окно проследил за удалявшимися парнями. Теперь оставалось одно: ждать ночи.

Это были мучительные часы. Если Филатов и не метался по комнате, как загнанный зверь, то и на месте усидеть не мог. Много раз рука тянулась к бутыли с самогоном, но самое большое, что он мог себе позволить, – это налить на донышко стопки и промочить рот... Юрий не замечал, что из-под опущенных век за ним внимательно следит неподвижно лежащий на кровати Хомяк.

Медленно стемнело. Прикорнувший было Филатов подхватился, как от толчка, нажал на кнопку подсветки часов – десять минут назад наступили новые сутки. Встал – не быстро, опасаясь, что от резкого движения закружится голова. Прошелся по темной комнате, прислушался к сопению деда, достал на ощупь из-под половицы «вальтер» и вышел из сторожки.

Луны, на его счастье, не было видно – к ночи небо заволокло тучами, явно собирался дождь. Филатов забеспокоился – если утром в плохую погоду Фома не выйдет на прогулку, то все пойдет прахом. Расчет на ватерклозет не оправдался: он все-таки находился в доме. Установить фугас с достаточной уверенностью было больше негде – как на грех, с территории, прилегающей к дому, были убраны все бочки, ящики – все, можно было спрятать заряд. Не в землю же его закапывать у всех на виду?

«Как еще эти волки мусорные баки не проверили?» – удивился Юрий, не зная, что весь мусор до самого дна накануне был неоднократно проткнут специальными щупами – действовали современные принципы охраны, доведенные в России до абсурда и все равно не гарантирующие от преждевременной смерти.

На этот раз Филатов пошел по короткой дороге, чтобы не обходить залив. Спокойно пробрался на базу и уже подходил к своему домику, когда услышал за спиной чей-то хрипатый голос:

– Ты чего тут шляешься, гондон?

Юрий замер, сжимая рукоять пистолета. Медленно повернулся. В шаге от него стоял прятавшийся до этого в тени деревьев один из сопровождавших давешнего соседа бандитов.

Тот подошел вплотную. Юрий ощутил запах перегара. Делать было нечего, и Филатов коротко ударил мужика в промежность. Тот хрюкнул, согнулся и свалился к его ногам, подтянув колени к подбородку. Говорить и тем более кричать он не мог. Юрий вытащил пистолет и рукояткой изо всей силы ударил его в висок. Незадачливый охранник обмяк. Юрий пощупал его пульс: «Жив, скотина, что же мне с тобой делать, не добивать же до смерти? А придется...» Оттащил тяжеленное тело в гущу кустов около металлической сетки, огораживавшей базу, туда, где еще вчера заметил дыру. С большим трудом перетащил этого почти покойника за ограду, в сотне метров от которой была яма типа воронки от бомбы. Тело тяжело скатилось по брустверу, Юрий спустился следом и, преодолевая тошноту от того, что ему предстояло сделать, обернул курткой руку, в которой держал пистолет. Выстрел прозвучал приглушенно, не громче хлопка бутылки шампанского.

Оставив забросанное нарубленными кем-то ветками тело – до утра не найдут, и ладно, – Филатов на ослабевших ногах пробрался в домик. Сделать предстояло немало, и хорошо еще, что в соседних домиках все спали. Видимо, убитый, к своему несчастью, просто вышел «по малому» и заметил Филатова. Десантник зашел в дом, вытащил, не зажигая света, из-под кровати рюкзак, достал спрятанную коробку и засунул ее в карман. Завел машину и выжал педаль газа.

Было уже около двух часов ночи, когда Филатов поставил «москвич» невдалеке от сторожки. Через лес почти бегом, душе благодаря своих инструкторов за зверские методы подготовки, добрался он до мусорных баков. Замер, прислушиваясь к тишине предутреннего леса. Снял рюкзак. Развязал его. Уложил в мусорный контейнер. Вынул из кармана коробку. Размотал целлофан. Открыл ее с едва слышным щелчком. Вынул взрыватель, осторожно ввинтил его в фугас, не вынимая того из рюкзака. Переключил тумблер. Замаскировал рюкзак мусором...

Он тихонько приблизился к сторожке, где по-прежнему не было света. Зашел. Дед спал, повернувшись на бок и тяжело дыша. В комнате ничего не изменилось. Охранники, видно, дальше лужайки перед домом не отлучались, проверив все заводя и расслабившись. «Во сколько же он выходит на свой утренний моцион? Дай бог, чтоб пораньше»... Опять – часы ожидания... «Кайзер, чтобы ты только не ошибся и этот твой Фома оказался таким фанатом утренних пробежек»...

Как медленно время бежит... Хоть бы не заснуть... Филатов проглотил пару каких-то бодрящих пилюль – детища секретной лаборатории. В голове посветлело. И на небе тоже. Закурил, посмотрел на лицо старика в углу и только теперь в лишь слегка побледневшем мраке увидел над его головой темную икону. Или это была не икона? Юрий не стал приглядываться. Часы пикнули. Пять утра. Скоро уже, два часа осталось. Поднял голову, уперся взглядом в лампочку без абажура, висевшую на коротком проводе. Лампочка приблизилась, сначала незаметно, потом как бы всасывая Филатова туда, где за прозрачным стеклом вместо вольфрамовой нити набирал высоту и уходил в небо серебристый самолет с надписью по борту «Эр Франс». Самолет исчез. На часах каким-то образом появилось: 07.00.

В коттедже раскрылась дверь. Невысокая фигура в спортивном костюме в сопровождении так же одетого охранника трусцой направилась в сторону озера. Двадцать метров. Филатов отщелкнул крышку пульта. Загорелась крохотная красная лампочка. Щелчок маленького тумблера. Вторая лампочка. Десять метров. Палец на кнопке. Пять метров. Три. Один. Взрыв.

... Он знал, что должно произойти. На полигоне это выглядело так: развороченный контейнер, разорванные на части манекены в окружности десяти метров...

... И тихий голос деда за спиной: «Беги, не тормози!» Подстраховал-таки Кайзер. Как дед-то отмажется?.. «Москвич» завелся с полуоборота. На землю еще не успели опуститься кровавые ошметки. Дорога. В пяти километрах – поворот в лес. Еще десять километров. Сменная машина на месте. Белые «Жигули»- «копейка». Так, «москвич» – в болото... Поехали.

Никакой погони, конечно же, не было. Убийца один. Дорог много. Он не знал, что несколькими минутами раньше в сторожку ворвался всклокоченный Буденный. Старик сидел за столом, спокойно постукивая по нему рукояткой пистолета.

– Где твой «внучек»? Хомяк, ты хоть понимаешь, что произошло?

– «Внучек» свое дело сделал, командарм. Делай теперь ты свое. А за взрыв хоть с кого спроси, ну, с Удава своего, например. Мол, он и тебя хотел «пришить» за компанию, а дело в свои руки взять...

Буденный обалдело уставился на деда:

– Хомяк, ты на кого работаешь?

– На Ерему, командарм, на Ерему. У нас теперь не Фома – так Ерема. Жди, скоро узнаешь. И не суетись, у него другие принципы работы, он у нас рома-а-нтик... Другой бы «внучка» сразу убрать велел, а этот к нему вроде проникся. Ну, да ладно, Буденный. Иди ликвидируй последствия.

Глава 14

Филатов помотал головой, еле обуздав на повороте мчащуюся по проселочной дороге со скоростью восемьдесят километров в час машину. «Боже, куда я еду-то?»

Он резко рванул влево руль, чтобы не сбить бредущую по обочине дороги флегматичную корову. «Откуда она взялась? Секунду назад не было... Вот. Деревня Тетча. Чуть ли не «Теща». Ну как я тут оказался? Пятьдесят километров от Ежовска... Ведь ехал в другую сторону... Господи, да и бензин на нуле, ведь полный бак был...» Посмотрел на часы. Обмер. С момента его отъезда с базы отдыха прошло пять часов. Из них он едва мог вспомнить пять минут. Закаленная психика десантника, как понял Филатов, дала сбой. Как и мотор машины, переставший получать бензин и заглохший у поворота с указателем: «Березов, 1 км».

Сил у Филатова хватило только на то, чтобы толкнуть машину с горки; правда, она сама и доехала с выключенным двигателем до первой хаты деревеньки. Юрий почти вывалился из кабины и на подгибающихся ногах поплелся к покосившейся хибаре, которая лет сто назад была богатым домом.

В глазах плыло, в ушах звенело. Как сквозь туман он увидел стоявшую во дворе старуху в очках с толстенными стеклами, но узнал ее и, пробормотав: «Бабушка, это я, Юра Филатов, мне просто лицо изуродовало...», уже не услышал ее слов: «Ой, Юрочка! Это ж за рулем так напиться! Ну иди, болезный, поспи...» Филатов как сноп повалился под ноги своей двоюродной бабки,

И во сне ему не было покоя. Лежа на сеннике, от которого пахло так же, как и много лет назад, он метался, пугая старуху, которая всю ночь не спала, подходила к нему и по горячечным словам, вырывающимся из-за стиснутых зубов, начинала понимать, что нежданно-негаданно заявившийся к ней внук Юра не пьян, тем более что и не пахло от него спиртным, а попал в такой переплет, которому и названия не дашь, кроме как «беда-а-а...». Повторяла это слово бабка часто, прислушиваясь к бреду, в котором чаще всего повторялись слова «кровь» и «дьявол». Подносила к носу Филатова какую-то зажженную траву, тот вдыхал, успокаивался ненадолго; опять рвался куда-то, боролся с кем-то невидимым, даже выхватил из кармана брюк пистолет, но тут же уронил его на пол. Полуслепая старуха подняла его, рассмотрела, что за штука такая, и испуганно охнула. Было это почти под утро.

После самого страшного за ночь приступа Юра наконец затих, тяжело дыша. Осенив его и себя крестным знамением, бабка Катя вышла в свою спаленку и решила вздремнуть.

Проснулась она лишь в полдень.

Погода была ветреной, накрапывал дождь. Филатов сидел за столом в горнице.

– Баба Катя, как я сюда попал?

– Юрочка, да ты вчера приехал, вечером, темнеть начинало. Боже ты мой, как же тебя крутило-то ночью! Завтракать будешь? Правда, продуктов почти нет, автолавка не приехала нынче, а ноги слабые, сам знаешь, не доберусь я в магазин в Тетчу, да и попросить некого...

– Бабушка, я во сне говорил? – слушая старуху, спросил Филатов.

– Говорил, Юрочка, только вот ничего я не поняла. Ты все Бога да черта поминал, да еще «касера» какого-то. Что случилось-то?

– Долгая история, бабушка. Небось не спала из-за меня всю ночь?

– Я было доктора хотела позвать, да вспомнила, что у Ивана телефон не работает.

– Доктор мне не поможет...

Юрий посопел носом (и где только успел простыть?) и сказал:

– Короче, баба Катя, я сейчас бензина залью в бак, вроде в канистре есть, и в магазин поеду. Деньги есть у меня, ты только скажи, каких продуктов купить. И... можно, я у тебя несколько дней поживу?

– Живи, Юрочка, конечно, еще спрашивать вздумал. А продуктов каких... Хлеба купи, ну и сам там погляди, может, круп каких найдешь, масла постного, картошка есть у меня. Да, сахару возьми и, если денег хватит, может, карамели к чаю... Так чего-то сладкого захотелось, старые ведь, что малые...

Юрий усмехнулся и отправился к машине. Канистра с бензином нашлась в багажнике. Залил топливо в бак и потихоньку поехал в сторону Тетчи, боясь, что наступит такая же морока, как вчера, и его опять занесет неведомо куда. Но все было в порядке, мозги и мотор работали нормально.

Филатов затормозил у магазина в Тетче, около которого толклись несколько местных хануриков, внимавших какому-то «круто прикинутому» в западный «сэконд-хэнд» мужику. Тот рассказывал историю, явно интересовавшую слушателей. Филатов уловил ее конец: «Ну, бля, а бабки он у меня не забрал, только морду набил, а там до хера осталось, я думаю, хрен с ней, с водкой, задолбало, пойду шмотки куплю...» – рассказчик указал на свой пиджак в клетку, какие на Западе в тридцатых годах любили носить газетные репортеры. Брюки были из такой же ткани. Вся одежда носила следы ночевок на блат-хатах, а то и под забором.

Не обращая на алкашей особого внимания, Филатов прошел в магазин. Отнеся в машину хлеб, крупу и макароны – а брал он их с изрядным запасом, на всякий случай, – он вернулся и купил два десятка банок консервов, яиц, сала, попросил продавщицу, с интересом взирающую на то, как убывает товар, налить трехлитровую банку постного масла. Купил и всяческих заграничных сладостей.

Садясь в машину, Филатов встретился взглядом с «франтом», закончившим наконец рассказ о своих похождениях и вместе с остальными представителями «колхозного крестьянства» молча провожавшим блеклыми глазами занятого покупками десантника.

Баба Катя только руками всплеснула, увидев гастрономическое изобилие, выгружаемое из машины. И сразу стала готовить завтрак, пообещав, что накормит внука до отвала. Сразу было видно, что старуха даже такие простые продукты видит редко, – Юрий знал, что пенсии хватает только на хлеб, молоко да крупы. И на зельц по большим праздникам. Разве что картошка своя – деревня все-таки.

Степановна не обманула: завтрак был на уровне. Юра не сумел побороть искушение, откупорил бутылку коньяка, налил стопку бабке, которая заявила, что такого отродясь не пробовала, а попробовав, спросила:

– Это, видать, богатые в Америке пьют?

Когда Юра заверил ее, что в Америке богатые не уважают молдавский, а потребляют в основном французский продукт, задумчиво произнесла:

– Непривычно мне такое. Самогонка – она родней кажется. Хотя вкусно же...

Филатов усмехнулся.

Был понедельник; в воздухе чувствовалось тонкое дыхание близкого сентября. Автолавка, как обычно, вовремя не приехала, и Юра отправился в магазин за хлебом, решив на этот раз пройти несколько километров пешком – погода стояла изумительная. Он прихватил старенький рюкзачок и не спеша пошел по тропке, обрамленной высокой травой, по направлению к шоссе. Шел бездумно, все в том же состоянии светлой грусти. Спустя час он подошел к магазину, около которого по- прежнему слонялись мутные небритые личности. «Франта» обратившего на себя внимание бывшего десантника, среди них не было.

Погрузив в рюкзак хлеб и еще кое-какие продукты, Филатов закинул его за плечи и вышел из магазина. Неожиданно «туземцы» зашевелились, и один из них подошел к нему.

– Слышь, браток, может, рублик лишний будет? Войди в положение! – с просительными интонациями в хриплом голосе обратился к нему «хомо алкоголикус». – Душа горит...

Филатов усмехнулся и «вошел в положение». Да так, что мужик воззрился на него с радостным удивлением: «благодетель» отвалил аж целых триста рублей. Кланяясь, как нищий на паперти, он бочком засеменил к собутыльникам, что-то говоря им, и те в отдалении дружно закивали в сторону Юрия, один даже снял засаленную кепку. Толпа отодвинулась за угол, – видно, чтобы решить, как рационально потратить свалившееся «богатство». Юрий же, продолжая усмехаться, ступил на большак и двинулся в сторону Березова. И надо же – не успел он пройти и ста метров, как из-за поворота показалась та самая долгожданная автолавка.

Филатов не стал ее тормозить – пройти хотелось, да и в кабине сидело три человека. «Бычок» обдал его дымом и поехал дальше.

К полудню Юрий добрался до деревни. Бабки дома он не застал, выгрузил купленные продукты, умылся во дворе, отрезал себе горбушку хлеба – успел проголодаться – и уселся на скамейке, по-простому потягивая коньяк из фляжки и закусывая свежим хлебом.

Степановна появилась только через час.

Она медленно вошла в калитку и, как будто не видя внука, неровно пошла в сторону крыльца, провожаемая его удивленным взглядом. Что-то было не так, старуха шаталась, будто пьяная, хотя быть этого не могло, и Филатов пошел следом.

Переступил через порог и тут увидел бабку Катю, которая опустилась на лавку, прижав руку к тому месту, где находится солнечное сплетение. Юра обратил внимание на то, что всегда опрятная светлая кофта старухи чем-то спереди вымазана.

– Бабушка, что случилось? – спросил он, подойдя поближе и присев около нее на корточки.

Старуха ответила не сразу, видно было, что она превозмогает боль:

– Побили меня, Юра...

– Кто?!! – Филатов вытаращил глаза. Услышать такое от старушки – божьего одуванчика он никак не ожидал.

– Не наш какой-то... Лавка пришла, я деньги взяла – в кошельке вся пенсия лежала... Они конфеты привозят, купить хотела, тебе же не сказала, чтоб ты купил в магазине... Пошла на выгон, куда они становятся. Тут какой-то... высоченный... за Тамариным домом, у оврага... И как размахнулся да в лицо... Очки разбил... Я и покатилась в овраг. Грудью ударилась... Очнулась – нет никого, и кошелек пустой лежит... – старуха перевела дух. На ее глазах показались слезы.

– Как он выглядел?

– Да вижу я плохо, Юра...

– Бабушка, хотя бы как он был одет? – спросил Филатов, уже предчувствуя ответ.

– В клетку ткань, светлая, больше не заметила ничего...

Юрий только скрипнул зубами.

Паршивца надо было проучить, и проучить навеки. Ничего не сказав пытавшейся его удержать старухе, он выскочил из дому и сел в «жигуль». Машина завелась мгновенно. Через пять минут Филатов резко затормозил около магазина.

– Настя, где мужики, что тут околачиваются? – спросил он у продавщицы, с которой успел уже познакомиться и даже прогуляться вечерком, впрочем пока без каких-либо намеков на интим.

– Ты ж им сам вроде денег дал на выпивку!

– Ну, так где они, черт возьми?

– Да у Клавки, наверно, самогон пьют! А что случилось-то?

– Случилось... Степановну какой-то... – Филатов еле сдержался от матерного слова, – избил.

Настя извечным бабским жестом всплеснула руками.

– Где Клавка живет? Настя, ну говори быстрее, ради бога!

– Ой, мать честная... За углом магазина, пятая хата справа по переулку... Слушай, может, участковому скажешь?

Но Филатова уже не было в магазине. Спустя пару минут он отворил дверь в комнату Клавкиной хаты, где стоял дым столбом и сидело человек пять мужиков. Юрия узнали, и навстречу ему понеслись приветственные вопли уже изрядно поддавших пьяниц. Он жестом остановил их излияния:

– Мужики, где этот х... в клетку? Ну, что тут околачивается?

Мужики переглянулись, наконец тот, что выпросил у Филатова деньги, ответил:

– А, этот... пострадавший? Был с утра, пошел, говорит, деньги попробую найти. Не показывался больше.

– Откуда он взялся тут?

– Да хрен его знает, вроде из Ежовска... Олегом представился. Натворил чего?

– Натворил. Где он может быть?

– Раз тут нет, наверно, у Семена, больше негде ему быть.

– Что за Семен?

Мужики заинтересованно уставились на Юрия:

– Да ты скажи, что он такое сделал?

– В Березове старуху избил и деньги все забрал.

Народ опешил, потом загомонили:

– Во, сука! Да у нас тут такого отродясь не водилось!

– Ввалить ему, мудаку, чтоб окровавился!

– То-то он мне сразу говном показался!

Филатов сморщился:

– Как к тому Семену пройти?

– Он на том конце деревни, как на Березов идти, второй дом. Постой, разом пойдем!

– Нет, сам разберусь. Если не найду – тогда уж все будем искать. – Филатов вышел к машине.

Хата самогонщика Семена была приземистой, черной от старости хибарой. Во дворе, едва только Юрий вошел в калитку, залился лаем огромный кобель. На шум выглянул сам Семен, невзрачный лысоватый дед с кустистыми бровями.

– Тебе чего? – спросил грубо.

– У тебя Олег? – Филатов подошел вплотную, но дед стоял стеной, не двигаясь.

– А что тебе от него надо?

– Поговорить надо. Так у тебя или нет?

– Нету его тут!

Юрий разозлился по-настоящему.

– Это мы сейчас проверим! – грозно сказал он и попытался отодвинуть деда с дороги.

Тот заорал:

– А ну иди отседова, сейчас милицию вызову!

– Зови хоть черта лысого... – Филатов отпихнул деда и прошел в избу, где сразу же увидел сидевшего за уставленным бутылками столом «клетчатого».

– Ну что, мразь, кайфуешь? За старух взялся, дерьмо вонючее?

– Да иди ты... – далее последовал такой «непереводимый итальянский фольклор», что Филатов совсем взбеленился и без лишних размышлений перевернул на отморозка стол. Раздался грохот, сопровождаемый криками ворвавшегося в горницу Семена. Мужик тяжело ворочался под придавившей его столешницей. Сзади в Юрия вцепился хозяин дома. Филатов молча повернулся и влепил ему легкую оплеуху, от чего дед икнул и сел на табурет, стоявший в углу.

Юрий дождался, пока «клетчатый» вылезет из-под стола. Затем подошел вплотную – они были одного роста – и со всего размаху отвесил ему увесистую пощечину. Противник попытался отмахнуться, потом обхватил Юрия руками, похожими на грабли, и повалил на пол. Сил у него было немерено. Так, в обнимку, они и покатились по полу прямо под ноги Семену. Юрию удалось вывернуться, он вскочил, огляделся и подхватил бутылку, валявшуюся на полу. В эту секунду бандюга, стоящий на коленях, обхватил его за ноги и дернул. Уже падая, Юра изловчился и расквасил бутылку о чугунный череп противника. Тот, оглушенный, ослабил хватку. Юра отскочил и тут же движением футболиста впечатал кроссовку в зубы «клетчатого», который от удара стукнулся затылком о печь и сразу обмяк. Юрий отбросил оставшуюся от бутылки «розочку», стараясь отдышаться. Злость бурлила в нем, кипятя кровь.

– Ты ж старуху попомнишь, гад! – пробормотал Филатов. Он хотел было попросту пристрелить подонка, забрав пистолет из машины. Но потом слегка остыл и решил не брать греха на душу, а наказать сволочь более изысканно.

Десантник разыскал на полке шило с острым кончиком (старик перестал стонать и лишь наблюдал за его действиями, вжавшись в угол) и, преодолевая брезгливость, наколол на коже лба потерявшего сознание бандюги слово «ПИДОР». Тот так и не очнулся. Вытащил из заднего кармана джинсов сломанную в драке авторучку, выдавил на лоб пасту из стержня и размазал ее тряпкой, заклеймив таким образом гада на всю оставшуюся жизнь. Теперь мойся не мойся, клеймо-татуировка останется навечно. Проходя мимо деда, зловеще произнес:

– Вякнешь – порешу, понял? – И вышел вон, преодолевая тошноту.

Сел в машину и отправился в хату Клавы. При виде его лица мужики примолкли – написана на нем была такая жестокость, что они инстинктивно отпрянули от Филатова. Тот нашел взглядом хозяйку, протянул ей купюру:

– Тяни самогон, на всех.

Тетка исчезла в боковушке, появилась, выставив на стол три бутылки:

– Это выпьете – еще принесу...

Ни на кого не глядя, Юрий налил первый попавшийся стакан доверху и выпил мутную сивуху в три глотка. Передохнул, опустился на табуретку. Тот, кому он дал денег, решился спросить:

– Он... хоть живой?..

– Больше гадить не будет, – коротко ответил Юрий.

Пили молча, лишь после того, как самогонщица принесла еще одну партию «продукта», языки развязались. Юра слегка отошел после «экзекуции», устроенной им над «клетчатым», да и самогон начал забирать... Он чувствовал себя своим в этой, прямо скажем, не дворянской компании; и хоть мужики и чурались сперва «богатого господина», но в конце концов тоже признали его за своего.

Когда изрядно отяжелевший Филатов встал и направился к машине, проводили его с благодарностью и пригласили заезжать, как будет время:

– Теперь за нами проставка!

Уже в сумерках он, осторожно ведя машину, добрался до Березова.

Старуха лежала на кровати, изредка постанывая.

– Ну как ты, бабушка? – Юра подошел к ней, стараясь не дышать перегаром.

– Худо, Юрочка, болит... – она дотронулась до груди, сморщившись от боли.

– Может, «скорую» вызвать?

– Ой, не знаю, совсем худо...

– Ждите, я поеду звонить.

Он опять сел за руль, доехал до Тетчи и вошел в дом Насти, который она давеча показала ему. Девушка встретила его на крыльце, в ее глазах читалось любопытство. Она показала ему телефон, замахав руками на высунувшегося в двери младшего – брата. Когда в трубке послышалось: «Скорая слушает», Юра рассказал девушке то, что смог, извинился перед хозяйкой, что не совсем трезв, и уехал назад, пообещав назавтра заскочить.

Удивительно, но «скорая помощь» приехала в Березов одновременно с ним. Видно, по вызову была где-то близко.

Когда доктор взял руку бабы Кати, щупая пульс, Юрий| ясно вспомнил деревню Божьи Сестры, старую Ядвигу и почти точно в такой же позе склонившегося над ее мертвым телом врача. Круг замкнулся, что ли?

Бабка тихонько постанывала, но, когда доктор спросил ее о причине недуга, сказала ясным голосом:

– Упала я, милый. Шла вот и в овраг упала...

Юрий только покачал головой, помогая врачу «скорой» уложить старушку на носилки.

– Все будет в порядке, бабушка, я позвоню и за хатой присмотрю пока. Вы только выздоравливайте! – сказал он и добавил, чтоб поняла: – А того драного козла, что в ваш огород залез, наказал я. Больше не полезет...

Врач удивленно на него посмотрел, но ничего не сказал. Носилки скрылись в машине. Филатов остался один.

Скрип половиц успокаивал. Юрий ходил из угла в угол, глядел изредка на ходики, тикавшие в такт его шагам. Выходил покурить в ночь.

Появились звезды. Так и тянуло подставить ведро под небесный Ковш, который, будто на гвозде, висел над самой головой, грозя пролить на нее жгучие капли Божьего гнева. И к утру, когда на востоке посветлело и рассвет прошелся ножницами по черному дырявому мешку мироздания, почувствовал себя таким опустошенным, как будто одновременно проиграл (или выиграл?) войну, написал гениальный роман, отсидел миллион лет (или один миг?) в Петропавловской крепости и сделал счастливыми сразу всех проституток планеты. А сон все не шел. Начиналось похмелье.

Юрий пересчитал наличность, запер дверь дома и снова «оседлал» свой «жигуль».

Бензина оставалось совсем мало, и он поехал прежде всего на заправку, до которой было километров тридцать. Дотянул на последних каплях. Заправился под завязку и поехал назад, завернув по дороге к самогонщице Клаве. Двери были открыты, сама тетка и вся вчерашняя компания валялись где придется, представляя собой достаточно живописное зрелище. Филатов растолкал Клаву, брызнул на нее холодной водой и убедительно помахал перед носом купюрой. Та поняла все сразу:

– Сколько тебе?

– Десять бутылок давай! – потребовал Филатов.

– С ума сошел? Где я столько возьму? Да и этим с утра похмелиться нечем будет, – пожалела постоянных клиентов самогонщица.

– Давай сколько есть, – Филатов не стал настаивать.

– В банках возьмешь?

– Нет разницы...

Погрузив в машину две трехлитровые банки с самогоном, Юрий добрался до дома, запер машину, разлил самогон по бутылкам, выставил на стол всю имевшуюся закуску, закрылся изнутри на крючок и... запил.

Через три дня его нашла Настя – невменяемого, страшного, безумного... Через час та же самая «скорая», что приезжала за старухой, только на этот раз с экипажем в составе двух дюжих санитаров, увозила спеленатого по всем правилам Юрия в неизвестность.

... Перед глазами плыло. Какие-то своды, похожие на церковные, зарешеченные окна, тени людей в сером... Кто-то снимал с его ног носки, потом опять надевал, и так много раз подряд. Юра закрывал глаза, открывал их вновь – все оставалось по-прежнему. Он был и одновременно не существовал в теле, чувствуя себя растворенным, точнее, размазанным по этой серости, единственным пятном в которой было окно, то светлеющее, то черное. Изредка подходили люди в белом, кололи что-то, привязывали руки к кровати и ставили капельницу...

Сознание вернулось только на вторые сутки.

Юрий лежал с открытыми глазами, глядя на санитарку которая возила тряпкой под его кроватью. Глазные яблоки ворочались со скрипом, болью отдававшемся в мозгу. Начали приходить мысли, путаные, гнусные: «Где это я? На тюрьму не похоже. Сидел, пил... Так. Дурдом какой-то...»

И только в сознании промелькнуло это слово, точнее, образ, как все встало на свои места. Филатов дернулся, сел на постели, но тут же с натужным стоном упал на спину и потерял сознание.

Очнулся он уже к полудню, почувствовав себя если не живым, то хотя бы не мертвым. У кровати стоял парень лет двадцати, из полуоткрытого рта которого свисала слюна. Он промычал что-то и начал снимать с ног Филатова носки. Тот отдернул ноги и заорал, а если быть точным, то захрипел пересохшим ртом:

– Уберите психа!!!

С табуретки у двери встал санитар в белом, подошел к Филатову, отодвинув в сторону заплакавшего психа.

– С возвращеньицем на родную землю! А этого не бойся, Миша у нас смирный, глядишь, через недельку узнавать людей начнет... (Так, кстати, и получилось: дней десять спустя тот самый Миша плакал уже разумными слезами в объятиях свое старенькой матери, навещавшей его ежедневно.)

Юрий присел на кровати:

– Воды дайте...

Санитар налил в большую кружку воды из бака и принес Филатову. Жажда была так сильна, что он проглотил эту воду одним глотком. Полегчало.

– Куда это меня занесло?

– Ну-у, браток, как так можно палату номер шесть не узнать?

– Да срать я хотел на эту палату! Город какой?

– Ну ты и допился! Ежовск это, психоневрологический диспансер, наркологическое отделение. Тебя, если интересуешься, третьего дня привезли. Ты, правда, санитару нос разбил, но тот новенький, ему простительно. Полотенцами тебя привязали...

Филатов в изнеможении привалился к спинке кровати.

– И когда меня отсюда выпустят?

– Как доктор скажет. Курс лечения – 21 день.

– Ох, мать твою... _

Такого маразма, как попасть в психбольницу, десантник не мог себе даже представить. Ежовская психушка была одна на несколько районов, следовательно, ничему удивляться не приходилось. Отделение для алкашей тут никогда не пустовало, а размещалось сие заведение в бывшем монастыре, средневековые стены которого выдержали даже прямые попадания снарядов Второй мировой и так же, как триста лет назад, возвышались над рекой. Монастырь собирались передать церкви, но пока до него не доходили руки. В детстве Юрий, приезжавший из Москвы с друзьями, облазил тут все в поисках легендарного подземного хода, якобы соединявшего этот монастырь с развалинами церкви другого, женского монастыря, остатки которой возвышались на другом берегу реки. Церковь взорвали еще в двадцатых, а в жилых корпусах монастыря устроили гарнизонный госпиталь. Вот и получилось, что так и не найденный Филатовым двадцать лет назад подземный ход, прорытый в XVII веке, теперь соединял два лечебных учреждения.

... Палата № 6, куда попадали закоренелые пьяницы Ежовска и окрестностей, была огромна – она размещалась в бывшей монастырской трапезной. Но не только алкоголики проходили тут первый этап излечения. Может, потому, что не было мест в других отделениях, а может, ради лечебно-воспитательного эффекта в палату помещали и «нормальных», если можно так выразиться, психов. Не буйных, к счастью. Тут же, за кирпичной перегородкой, находился туалет, а пищу приносили санитары.

Утром следующего дня (предыдущий день Юрий почти весь проспал, уколотый каким-то снотворным) в палату вошла медсестра и зычным голосом позвала:

– Свидерский, к доктору!

Ответом ей была тишина; медсестра повторила вызов, потом подошла к постели Юрия и обратилась к нему:

– Свидерский, вам что, водка уши выела? И только теперь Филатов вспомнил, что по новым документам он – Леонид Свидерский, уроженец деревеньки с труднозапоминаемым названием где-то в Красноярском крае.

– Подождите, иду сейчас...

Юрия провели по сводчатому коридору в одну из келий. Основные корпуса больницы, где лечились шизофреники, параноики и иже с ними, были новые, построенные на территории монастыря уже в конце пятидесятых годов. «Наркология» же размещалась в старинном здании, где сотни лет назад жили монахи и где сохранились еще и своды, и кельи, теперь ставшие палатами и врачебными кабинетами, и даже подвал, о котором среди московских пацанов ходили всякие романтические слухи.

Медсестра отворила дверь, и Филатов, он же Дмитриев, он же Свидерский, предстал перед огромным, заросшим холеной бородой доктором, в котором легко узнал знаменитого на всю страну психиатра-нарколога. «Дожил, – подумал Юрий. – К Древоедову на прием попал...»

Доктор, не старый еще человек, точнее, человечище, приветствовал пациента кивком головы, пригласил сесть и начал допрос по всей форме, заполняя при этом карточку.

– Вы, сударь мой, случай весьма тяжелый, – пророкотал Древоедов. – Таких, извольте знать, «коней» выкидывали... А еще интеллигентный человек...

– Доктор, а что, у меня на лбу написана интеллигентность? – решил узнать про себя как можно больше Филатов.

– На лбу не написана, конечно... Но, милостивый государь, во время избиения санитара (впрочем, не извиняйтесь, он сам виноват, заслушался) вы изволили стихи читать. «Королеву ужей» Саломеи Нерис. И хорошо же читали! Только при сем кулаками размахивали. Зря, батенька. Привязать вас пришлось...

– Доктор, – прервал его Юрий. – Сколько, если не секрет, мне в вашем заведении отдыхать придется? Я вроде в порядке уже...

Нарколог пропустил мимо ушей самооценку Филатовым его состояния:

– 21 день вы, Леонид Иванович, будете вкушать наш хлеб. И не спорьте, у нас курс лечения такой. Во избежание повторения. Согласитесь, выпусти вас сейчас, так сразу же в ресторацию побежите...

– Куда я побегу – это мое дело. Но сажать человека за решетку могут только правоохранительные органы, я же, если мне память не изменяет, ни в чем не провинился.

Древоедов молча достал из ящика стола бумагу и, не выпуская ее из рук, дал прочитать Филатову. Тот дочитал до конца и захлопал глазами: под обязательством не препятствовать 21-дневному содержанию в лечебном заведении закрытого типа стояла... его подпись.

– Когда ж это я успел? – с сомнением спросил Филатов.

– Да вот успели. У вас теперь амнезия, и неудивительно: такого содержания алкоголя в крови у нас давненько не было. Человек умирает после пяти промилле, у вас же было четыре.

«Хрен я тут лежать буду!» – подумал Филатов, а вслух спросил:

– А если у меня дела срочные?

– Придется отложить... Где вы работаете?

– Я сейчас в отпуске...

– Ну и прекрасно. Мы теперь выдаем больничные листки, и вам эти дни прибавят к отпуску. А если нужно куда-то сообщить – вот телефон или медсестру попросите. А теперь давайте вас осмотрим...

Процедура осмотра заняла минут пять. Потом врач долго писал что-то в истории болезни, назначал препараты и процедуры. Спросил наконец:

– Что ж вас в наши места-то занесло?

– Отдыхал в деревне, у бабки...

– Думаю, вы сможете вернуться туда недельки через две. С половиной, ха-ха-ха...

– Простите, я могу узнать по телефону, в какой больнице лежит бабка, у которой я гостил? Ее неделю назад «скорая» забрала.

– Я узнаю, – ответил Древоедов. – Как звали ее?

Он набрал номер телефона и вскоре сообщил Юрию, что бабка лежит в Усвятской больнице и вроде бы начинает поправляться. Тогда Филатов назвал ему номер телефона дальних родственников бабки и попросил сообщить им об этом якобы от имени тамошнего врача – самому, мол, неудобно. И, уже все растрезвонив, понял, что теперь его могут найти в два счета: бабка скажет двоюродной племяннице, та – мужу, муж по пьяни – кому-нибудь еще... Начнут искать, выйдут на Настю, найдут тайник с деньгами, оружием (успел спрятать перед началом запоя) и – Гитлер капут... Бежать надо как можно скорее.

После визита к доктору Филатова перевели в другую палату, для выздоравливавших. Лежали там те, кто уже перемучился отходняком, они пили чифирь, сваренный с помощью остроумно сделанного кипятильника, травили байки. Курить ходили в специальный закуток, когда-то служивший входом в корпус. Дверь заложили кирпичом, установили вентиляцию, поставили лавки, и там коротали дни пациенты наркологического отделения. Правда, курилкой пользовались только в плохую погоду и в те часы, когда выход в небольшой дворик был заперт. Когда же светило солнце, алкаши собирались на свежем воздухе, занимаясь в основном игрой в карты, забиванием козла да травлей анекдотов. Тут фору всем давал один из санитаров, доводя своих подопечных до колик. Был и еще повод веселиться: над стеной, разделявшей мужское и женское отделение, постоянно торчали головы представительниц прекрасного пола, не устоявших перед Бахусом. Филатову пришлось наблюдать даже картину семейной ссоры: жена несколько дней назад сдала сюда супруга, а потом попала и сама, только за стенку. Народ ржал, особенно тогда, когда «мадам» умудрилась укусить своего «месье» за нос, который был достаточно длинен для того, чтобы оказаться в опасной близости к зубам. Дворик, задняя стена которого примыкала к речному берегу, был самым удобным местом для побега. Бежать без денег и документов, конфискованных санитарами, было трудно, но возможно. Создавало дополнительные сложности только то, что на Филатове была больничная одежда – серые байковые штаны и куртка. Забор же, являвшийся внешней стеной монастыря, был метра три в высоту и особого препятствия из себя не представлял.

Юрий решил бежать утром, после завтрака. Пораскинув мозгами, вспомнил кино «Кавказская пленница» и рассмеялся вслух, отчего семенивший навстречу по коридору дедок испуганно отпрянул. «Подговорить, что ли, дедка, чтобы на доску прыгнул? – подумал Юрий весело. – Надеюсь, что хоть сирены тут нет...»

Вот тут-то как раз Филатов и ошибался.

... Когда его, завернутого в смирительную рубашку, водворили в отдельную палату и привязали полотенцами к кровати, он крыл матом и извивался. Взяли Юрия классически, несмотря на всю его спецподготовку. И смех и грех – вдоль стен тянулась тонкая проволока, служившая частью какой-то немудреной системы сигнализации. Сирены, правда, действительно не было, дабы не возбуждать психически больных, зато были звонки, на которые тотчас слетелись санитары. Юрий был уже за стеной, но тут с разных сторон на него навалились здоровые мужики в белых халатах. И не стоило сопротивляться, но Юрий врезал от всей души одному незадачливому санитару (как оказалось, уже один раз пострадавшему от руки Филатова). У того явно чесались кулаки ответить, но старшие быстро пресекли эти поползновения... В палату заглянул Древоедов:

– Что ж вы, батенька, в бега ударились?

– Кормите плохо, – сквозь зубы проговорил Филатов.

– Зато бесплатно, – сострил врач. – Надеюсь, бегать больше не будем? Тут у нас, сударь мой, специалисты... Сейчас вас развяжут, укольчик сделают, поспите. Ничего, три недели – не три года, тем более что вам уже две осталось.

Древоедов ушел, а Филатов скрепя сердце позволил вколоть себе какую-то гадость, после которой жутко захотелось спать.

Проснулся Юрий под вечер, и ему велели идти в свою палату. Санитар глядел весело:

– Опять ты Петрову фингал поставил. Хорошо, что его пока на внутреннее дежурство не ставят, а то...

– Что «а то»?

– Ну, сам понимаешь...

– Знаешь, браток, срал я на твоего Петрова с высокой колокольни.

На этом разговор с санитаром закончился. А перекуривая перед сном в курилке, Юрий разговорился с тем самым дедом, которого шуганул утром в коридоре. Юрий, из карманов которого изъяли рублей двести, попросил медсестру купить ему несколько пачек сигарет и теперь трудностей с куревом не испытывал. Старик же был без курева. Филатов поделился с ним сигаретами и тем обрек себя на слушанье истории дедовой жизни. Впрочем, это было довольно интересно. Оказывается, Осип Панкратович отдыхал в этом «санатории» раза по три году; когда уж совсем нечего становилось есть, он ложился где-нибудь в сквере на лавочку, и прекрасно знавшие его миллионеры доставляли старика прямиком в психбольницу, где его без лишних вопросов определяли хоть и на скудный, но все-таки прокорм. За это он должен был чистить туалеты, – уборка санузла лежала на выздоравливающих алкоголиках. Было деду семьдесят лет, и знал он тут каждую щелку.

Когда Филатов, не подумав, что он, вообще-то, «приезжий», ляпнул о том, как, мол, искали они ходы в детстве, дед, с радостной улыбкой сообщил:

– А ты, милок, как раз возле входа в него сидишь!

– Да ну! – не поверил Юрий.

– Пошли покажу, только, видать, подвал заперт...

Дед спустился по лестнице, которая когда-то вела на второй этаж, а теперь заканчивалась площадкой, где и сидел обычно курильщики и куда выходила только закрытая наглухо дверь в женское отделение. Протиснулся между стеной и перилами в закуток, куда обычно ставили швабры и ведра и поманил за собой Юрия.

В полу закутка оказался люк, действительно запертый висячий замок.

– Вот под ним, – сказал дед, – лестница в подвал, там сейчас нет ничего, кроме кроватей списанных. А справа дверь будет, заколоченная. За ней – ход, прямо в госпиталь ведет.

– И что, Панкратович, ты под рекой ходил?

– В войну ходил, когда тут фронт стоял. Надобность была.

Юра закусил губу, размышляя:

– Слушай, дед, а сейчас там пройдешь?

– Вот не знаю, мил человек, – ответствовал старожил.

– Может, и завалило его.

– Куда он выходил?

– Ты небось бежать по нем вздумал... Не выйдет у тебя, видать. Ход в подвал госпиталя идет, там-то все заперто, как пить дать.

– Ну ладно, попробуем. Поможешь, Панкратович, санитара отвлечь? Я тебе сигарет пару пачек за это дам. А то ну никак мне не выпадает тут отдыхать.

– Помогу, отчего не помочь...

Как договорились, в полночь дед уронил у себя в палате находившейся напротив поста, кружку. Вздремнувший санитар зашел туда на шум, и этого хватило Юрию, чтобы прошмыгнуть в курилку. Замок был хлипкий, его ничего не стоило сорвать с помощью железной ручки совка для мусора, который Юрий приметил еще вечером. Люк открылся без труда, и беглец спустился вниз, в глубокий подвал, по кирпичной лестнице.

Дверь действительно была на месте, заколоченная крест накрест полусгнившими досками, которые Юрий бесшумно оторвал. Ручки не было, окаменевшая дверь как будто срослась со стеной за многие годы.

Филатов посветил спичкой и, словно в награду за упорство, увидел в углу, рядом со штабелем старых железных кроватей, лом и несколько лопат. Мысленно поблагодарив неизвестного завхоза, десантник просунул лом под дверь, в единственную щель. Было совершенно темно, однако Юрий, предвидя это досадное обстоятельство, захватил с собой из палаты десяток старых газет. И когда ему удалось наконец приоткрыть дверь, завизжавшую ржавыми петлями, он свернул газету в жгут и зажег. За дверью обнаружилась крутая лестница, уходившая, казалось, в недра земли.

Филатов не считал ступени. Их было много, и, спускаясь при свете импровизированного факела, он как будто возвращался в свои детские мечты. Действительно, кто из тогдашних мальчишек не мечтал найти таинственное подземелье с цепями, скелетами и разбросанными по каменному полу золотыми монетами?

Вот и нашел Филатов свое подземелье... Четверть века спустя. И, словно кладоискатель, вооружившись на всякий пожарный случай ломом, отправился добывать самый драгоценный из кладов – свободу.

Лестница кончилась, перейдя в сводчатый коридор, выложенный древним кирпичом. Стены были мокрыми, под ногами хлюпало. «Это же я ниже уровня реки, – подумал Филатов. – Не дай бог, завалило где-то. Хотя не должно, вода бы прорвалась». Запалив еще одну газету, Юрий со всей возможной в таких условиях скоростью пошел вперед, ежась от падавших за шиворот капель. Воздух был спертый, застоявшийся, но дышать было можно.

Какое-то время Юрий двигался в темноте, не зажигая огня, держась за стены. Воды под ногами становилось все больше, и, когда по расчетам Филатова он был где-то под серединой реки, ее стало по колено, потом по щиколотку, и вскоре, преодолев около двух сотен метров, Юрий ощутил под ногой ступеньку лестницы.

Зажженная газета – Филатов почему-то запомнил, что это была «Комсомольская правда», – осветила красный кирпич стен; из такого же была сложена лестница, крошившаяся под ногами, – сырость сделала свое дело. Кто и зачем пользовался ходом – над этим Юрий тогда не задумывался: в смутные годы тайные ходы спасали и губили много жизней. Поможет ли этот ход ему? Или впереди его ждет тупик?

Ход выпрямился и разделился на два. Левый оказался завален почти у самого устья, зато правый снова привел его к лестнице, а уже та – в камеру, в противоположной стене которой виднелась дверь. Что было за ней? Скорее всего такой же подвал, как и под монастырем-психушкой.

Монахи были хорошими строителями, если подземный ход дожил до наших дней. Но ни одна дверь не выдержит «трехсот лет одиночества», и Юрий выломал ее мгновенно. Наверно дверь на противоположном конце туннеля меняли сколько-то лет назад, вот она и оказалась более прочной. Эта же сразу разлетелась в труху.

Огромный сводчатый подвал был пуст. В одном из его углов виднелась винтовая лестница, упиравшаяся в закрытый люк. Он долго не поддавался, пока Юрий, разозлившись, не перестал думать об осторожности и саданул в него ломом пробив насквозь. Люк поддался, и он очутился в складе, заваленном матрацами, постельным бельем и всяким другим хозяйством, которым заведуют обычно больничные кастелянши. Вдоль стены тянулся гардероб, в котором на плечиках аккуратно висели десятки комплектов военной и гражданской одежды. Немудрено – в госпиталь попадали солдаты и офицеры со всех окрестных воинских частей, а их вокруг Ежовска насчитывалось около десятка.

Глава 15

Из госпиталя можно было выбраться двумя путями. Первый – официальный, через КПП, двери которого выходили на мощенную булыжником улочку; вторым путем издавна пользовались прихворнувшие солдаты, желающие полечиться где-нибудь на стороне в объятиях местной красотки. Конечно же, Филатов избрал второй путь, известный ему с детства..

Для экипировки десантник выбрал джинсы, как самую практичную одежду. Выбирая обувь, представил, усмехнувшись, как будет утром орать Древоедов на дежурного санитара. Интересно, скоро ли выяснят, каким путем он бежал? Да ладно, больше в ежовский дурдом Юрий попадать не собирался. Документы, конечно, жаль, но, слава богу, другие есть. Правда, последний комплект, приготовленный на самый крайний случай. Добраться бы только побыстрее до Березова...

Мысленно поблагодарив неизвестных пациентов за одежду и обувь, Филатов принялся исследовать дверь. Ну что, ломом ее опять? Боязно, шума много. Но ничего другого не оставалось – в ящиках стола никаких ключей не нашлось. Стараясь делать все как можно тише, Юрий просунул лом в щель около замка и налег на него, отжимая дверь от косяка. Как по заказу, дверь была закрыта на один оборот ключа и через несколько секунд распахнулась. Освещенный тусклой лампочкой коридор привел к запертой на висячий замок решетке – вот почему о безопасности солдатского и офицерского шмотья особо не заботились.

Прямо за решеткой начиналась лестница, ведущая на первый этаж, к палатам. Вот уж тут шуметь никак не полагалось – сразу бы услышали. В раздумье Юрий спрятался в стенную нишу, не просматривавшуюся со стороны лестницы. И вдруг услышал голоса.

Двое спускались вниз, тихо переговариваясь.