– С недавних пор, а что?

— Будь ты неладен! — бормотал, время от времени поглядывая в окно, Иван Иванович Токарев. — Чтоб тебя собаки загрызли, — чертыхаясь и бранясь, Токарев расхаживал по гостиной. Нервы уже сдавали.

– Ничего! А почему ты не спрашиваешь, как я вошла в квартиру?

– Думаю, что в одну из наших встреч ты сделала слепок с ключа и изготовила дубликат.

«Не нравится мне все это, ой не нравится! Какого черта я послушал Барановского? Денег захотелось? Умеет, умеет, собака, охмурить человека. Белое может выдать за черное, а черное — за белое. Зачем я вляпался? К чему мне эти миллионы, которые, неизвестно еще, сможем мы заработать или нет. Уже появились трупы, а трупы — это совсем другая статья, это тебе не нелегальная торговля водкой. У меня же все шло так хорошо: заводик, машины, люди. Деньги капали регулярно, ручеек тек хоть не очень широкий, но зато быстрый. На мои потребности денег хватало, я же ни в чем не нуждался. Зачем? Зачем мне миллионы? Приедет Барановский, скажу ему, пусть разбирается сам, пусть сам зарабатывает свои миллионы. Мне они ни к чему! Хочет — пусть занимается. Я ухожу, ухожу!»

– Ты настоящий мент! – фыркнула Катенька. – Как ты догадался?

— Эй, Макеев–младший, иди‑ка сюда!

– Тут не нужно быть догадливым, не ты одна такая умная. Мы это уже проходили.

– Ну надо же, впрочем, хватит дуться. Я соскучилась и хочу ласки.

В гостиной возник один из братьев Макеевых, тридцатилетний мужчина с небритым лицом. Из‑за брючного ремня торчала рукоятка пистолета, рукава рубахи были закатаны, огромные волосатые руки не находили себе места. Макеев–младший то поглаживал рукоятку револьвера, то ерошил короткие волосы, то скреб бритые виски.

– А как же муж? Или у вас опять сложный период?

— Чего, Иван Иванович?

– Димочка уехал в командировку, так что сегодня нам никто не помешает. Посмотри, что я себе купила, – Катенька провела рукой по изгибу бедра. – Это Франция.

– А как же: «Больше ты меня не увидишь!.. Иди к черту! Какая же ты сволочь, Зверев»?

— Как наша дама?

– Какие мы злопамятные! Фу!

— Спит.

Павел прошел в комнату, снял со спинки стула платье и бросил его Катеньке:

– Одевайся и иди домой!

— Ела хоть?

– Я не поняла, ты это всерьез?

— Занесли еду, а ела или нет —- какое мне дело?

– Разумеется, всерьез. Проваливай!

— Как это, какое? — вдруг вспылил на ровном месте Токарев. — Она должна есть! Не дай бог что случится с ней! Ты понимаешь, Макеев?

— Да что же я, в рот ей буду еду заталкивать?

Катенька снова фыркнула, бросила в пепельницу окурок и стала нервно одеваться.

— Ладно, иди. А братец твой где?

– Это все из-за этой девицы… да?

— Сидит возле двери, телик смотрит.

— Опять порнуху? Насмотреться никак не может?

Зверев вздрогнул:

— Нравится ему это дело, Иван Иванович.

– Какой еще девицы?

— Придурок! — коротко резюмировал Токарев, спускаясь в кресло. — Принеси‑ка бутылочку воды холодной.

– Которая звонила сюда примерно полчаса назад. Кажется, какая-то Саша. Сказала, что хотела узнать, когда вы с ней можете встретиться.

Макеев исчез в кухне и появился с большой стеклянной бутылкой минералки. Бутылка мгновенно запотела. Иван Иванович свернул пробку и принялся пить холодную воду прямо из горлышка.

Зверев почувствовал, как его лоб покрылся холодным потом.

— Телефон работает? Что‑то он не звонит. Макеев–младший заулыбался.

– И что ты ей сказала? – процедил он сквозь зубы.

— Куда он, б…, денется, должен звонить, — поднял трубку, которая буквально спряталась в его огромной лапе, приложил ее к уху. — Гудит.

– Сказала, что не знаю, но уж точно не сегодня.

— Тогда иди.

Зверев сжал кулаки и в отчаянии рухнул в кресло:

Токарев закурил. За последние сутки он выкурил больше двух пачек сигарет. Чувствовал себя скверно. Нервы были взвинчены донельзя. Он то потел, и тогда его лицо становилось влажным, то вдруг его начинало знобить.Аппетит отсутствовал напрочь. Если бы сейчас кто‑нибудь предложил Ивану Ивановичу Токареву отправиться в ресторан и пообедать, его бы наверняка вырвало, настолько ненавистной и омерзительной казалась ему еда. Только питье принимал его организм.

– Ну ты…

«Ну где же ты? Какого черта не звонишь? — куда поехал Барановский, Токарев прекрасно знал. — Неужели что‑нибудь случилось? Нет, нет, Барановский ментов никогда сюда не приведет, никогда! Мы с ним не один год знакомы, не одно ведро чаю выпили. Да какого чая — тюремного! А тюремный чай — это совсем не то, что чаепитие на свободе, совсем не то! Нет, нет, Барановский меня не сдаст, только бы с ним ничего не случилось. Приедет, я ему сразу скажу, нет, я в этом деле не участвую, ты уж меня извини. Доводи уж его до конца сам, а я устраняюсь. Можешь обижаться, можешь злиться, но я в этом деле участвовать не хочу. Водка — это мое, там я дока, там я все понимаю и концы держу в руках. А с металлом — это уж слишком! Нет, нет, это не мое, я самоустраняюсь!»

Катенька с видом победителя гордо вскинула голову и быстро покинула квартиру.

Выпив несколько глотков холодной воды, Токарев вскочил с кресла и подошел к окну. Ему показалось, он слышит гул мотора. И действительно, на дороге появился джип Барановского.

Зверев выкурил сигарету и набрал номер Саши. Та долго не брала трубку, наконец ответила:

— Фу, слава Богу! — выдохнул Токарев и рукавом рубахи вытер вспотевшее лицо. — Сейчас он придет, и я ему все выложу, и пусть поступает как знает.

– Алло.

* * *

– Привет! Не спишь? – Зверев пытался казаться спокойным.

Но все сложилось совсем не так, как предполагали Токарев, Барановский и Дорогин. Судьбе было угодно разыграть совершенно иную карту и пустить события по иному сценарию.

Мокеев–младший открыл ворота.

– Не сплю, – ответила она тихо.

— Ну как дела? — спросил он, обращаясь к Барановскому.

– Прости, что бросил тебя… так неловко вышло…

Тот в ответ кисло улыбнулся и моргнул левым глазом Макееву. Тот открыл дверцу, помогая Барановскому выбраться.

– Ты к ней спешил? – не дав Звереву договорить, спросила Саша.

– Ты о ком?

— Где ребята? Где Овчарка с Сильновым?

– К той женщине, которая взяла трубку, когда я позвонила.

— Я их оставил, — ответил Барановский. — Иваныч на месте?

– Подожди! Ты все неправильно поняла…

– Я все поняла правильно! – Он впервые услышал в ее голосе стальные нотки. – Сегодня весь вечер ты был какой-то странный. Ты совсем меня не слушал, а потом кому-то позвонил и убежал…

— На месте. Женщина тоже на месте, — как‑то безразлично произнес Макеев–младший.

– Я звонил в отдел.

Все уже было как бы предрешено и договорено, и поэтому Дорогин чувствовал себя более или менее спокойно. Пистолет он спрятал под куртку, выбрался из машины.

– Прости, но я не верю!

— Пойдем в дом, я тебя познакомлю со своим партнером и компаньоном, — сказал Барановский.

– Я говорю правду! – зло процедил Зверев.

Токарев сидел в гостиной. Он сразу же поднялся, едва Дорогин переступил порог.

– Я давно уже поняла, что мы разные и не подходим друг другу, так что я больше не стану тебя обременять.

— Ну что? — не очень дружелюбно спросил он, обращаясь к Барановскому.

— Порядок, Иваныч, полный порядок. Мы обо всем договорились, все обсудили. Он согласен отдать металл.

В ее голосе было столько боли и разочарования, что Звереву захотелось крикнуть: «Да, я не такой, каким ты меня считала, но я изменюсь. Ты мне нужна, я не хочу тебя терять!» Надо было срочно вызывать такси и ехать к ней: просить, умолять, говорить добрые и теплые слова, и, может быть, она простит и поймет его. Но вместо этого Зверев придал своему голосу твердость:

— Да? — не совсем уверенно осведомился Токарев.

– Раз ты так решила, прощай… – и первым повесил трубку.

— Подтверди, — попросил Барановский Дорогина.

—- Согласен, но с моими условиями.

Оставшись один в пустой квартире, Зверев достал из шкафа бутылку водки и выпил целый стакан. Потом подошел к окну и стал вслушиваться в доносившиеся с улицы звуки.

— И что же это за условия? — спросил Токарев.

Где-то неподалеку звякнул дежурный трамвай. Машина, проехавшая в сторону набережной, вдруг резко затормозила. Водитель нажал на клаксон, в ответ простучали женские каблучки, послышался отдаленный смех, мотор вновь заурчал, и машина умчалась в темноту.

— Мы его берем в долю.

— В долю? — насупил брови Токарев. — Я что‑то не понял…

В этой безграничной тишине Зверев вдруг почувствовал себя очень одиноким, из его груди вырвался глухой стон. Он снова наполнил стакан, поднес было его ко рту, но вдруг зазвонил телефон.

— Да–да, в долю, — сказал Барановский и вытер вспотевший лоб. — Денег, Иваныч, на всех хватит, так что ты не переживай.

Это было как раз то, в чем он в этот момент так нуждался. Зверев поднял трубку и узнал мягкий голосок помдежа Коваленка:

— Где Тамара? — вдруг прозвучал резкий вопрос Сергея Дорогина.

— Эй, Макеев, — крикнул Барановский, — проводи товарища к подруге!

– Павел Василич, до́брыя но́чки – гэ́та Упрауленне, паможник звониць! Тут ваш пракуро́рски звони́у, той, яко́го Ва́дзикам зову́ць! Так ен ска́жа вам велел, што Антыпава у́зяли![32]

– Как Антипова? Какого?

Макеев посмотрел на Токарева, тот подтвердил кивком просьбу Барановского.

– Хто яго ве́дае, Багданау сказа́у вы у ку́рсе[33].

— Пошли, — произнес он и двинулся, как моряк по палубе подскакивающего на волнах корабля.

Вскоре они спустились по ступенькам. Макеев повернул ключ в замке железной двери, открыл ее.

– Погоди, а где его взяли? Кто?

— Проходи.

– Таможенники узя́ли, на финскай мяжы́! Ён праз пункт пра́пускау праходи́л. Кали яшчэ́ казали, што манеты пры гэ́тым яки́я-небу́дзь знайшли́, ро́бяцца як залаты́я![34]

Дорогин вошел в темное подвальное помещение. Дверь скрежетнула, щелкнул замок. Тамара сидела в углу, на старом диване.

Дорогин щурился, привыкая к темноте.

—- Тамара! — позвал он.

Но та уже услышала, сама поднялась, быстро приблизилась к Сергею и бросилась ему на шею.

Глава 3

— Наконец‑то мы вместе! Зачем ты сюда приехал? — прозвучали две взаимоисключающие фразы.

Когда он вошел в кабинет начальника, часы показывали половину двенадцатого. Корнев окинул Зверева испепеляющим взглядом, словно хотел прожечь в нем дырку. Однако на этот раз подполковник не стал высказывать своего возмущения тем, что его подчиненный опять опоздал, и причина на то была веская.

— Я приехал за тобой, — сказал Сергей.

По правую руку от Корнева сидел молодой офицер в зеленом кителе с погонами младшего лейтенанта госбезопасности и что-то записывал в блокнот левой рукой, выгнув ее серпом.

— Не надо было тебе приезжать, не надо! Они нас не отпустят!

– Знакомьтесь, – процедил Корнев. – Младший лейтенант Ткаченко Юрий Викторович. Он теперь будет заниматься Антипом и всем, что с ним связано.

— Не волнуйся, — уверенно сказал Дорогин, — отпустят. Куда они денутся? — он держал Тамару за плечи, пытался рассмотреть ее лицо, видел большие заплаканные глаза. — Ты в порядке?

– Привет! – сухо буркнул Зверев и сел напротив Ткаченко, чем несколько озадачил Корнева: «Уселся за стол, а не на диван… Уж не заболел ли?»

Подполковник прокашлялся:

— Да. Все хорошо. Где ты пропадал?

– Итак. Специально для вас, товарищ капитан, поясняю: вчера при пересечении финской границы был задержан гражданин Антипов Егор Петрович. При себе он имел коллекцию старинных золотых монет весом около четырех килограммов. Гражданин Антипов подозревается в двойном убийстве и контрабанде исторических и культурных ценностей. А так как имеются все основания полагать, что данный гражданин в годы войны был пособником врага и учитывая деликатность ситуации, его дело с сегодняшнего дня передается в местные органы госбезопасности.

— Попал в историю, как обычно — сказал Дорогин.

Корнев поглядел на Зверева, ожидая возражений, но тот сидел молча и отрешенно смотрел в окно.

— Я уже это поняла. Они — мерзавцы, они нас отсюда не выпустят! — на ухо прошептала Тамара.

– Будут уточнения или замечания? – поинтересовался Корнев. – Если нет, то, Вадим Петрович, сегодня же передайте все материалы по Антипу товарищу Ткаченко…

—- Не волнуйся, выпустят. Без меня они как без рук. У меня хватило ума спрятать металл.

– А где сейчас наш подозреваемый? – ни с того ни с сего оживился Зверев.

– Антипов был доставлен сюда и сейчас находится под охраной в комнате для допросов, – пояснил Богданов.

— Какой металл?

– Прикажи привести его, – попросил Зверев.

Сергей взял Тамару за плечи, подвел к ящику, усадил. Сам опустился на корточки, взял ладонь Тамары в свои и, заглядывая в глаза, быстро принялся объяснять все, что с ним произошло. Тамара слушала молча, и по прерывистому дыханию Дорогин понимал, она волнуется.

– Хотите взглянуть в лицо изменнику Родины? – спросил Ткаченко как бы между прочим. – Понимаю ваше желание. Ты, наверное, не особо рад, капитан, что мы забираем сыночка вашего генерала?

– Забирай! Не больно-то он мне и нужен! – хмыкнул Зверев.

— Так что, они сожгли Гришу и его семью?

Ткаченко напрягся, его определенно удивила последняя фраза Зверева.

— Да, сожгли. Но бизнесмены ни при чем, у них свои дела…

– Послушай, капитан, я много о тебе слышал, и меня удивляет, что ты, потратив столько времени и сил, так легко отдаешь нам это дело. Ты столько за ним гонялся, а тут…

– Мне чихать, кто его поймал, так же как и на его самого. Он преступник и должен понести наказание. Делайте с ним что хотите, а я доведу свое дело до конца.

Токарев и Барановский остались наедине в гостиной.

– Ты это о чем? – вмешался Корнев.

— Не нравится мне все это. Лучше действуй дальше без меня, — говорил Токарев быстро и настойчиво, — чувствую, добром все это не кончится.

– Если я тебя правильно понял, Степа, когда ты поручал мне это дело, то главной задачей было не найти убийцу тех двоих со склада, а выяснить, куда исчез сын нашего генерала!

– Мы выяснили, куда он исчез! Он здесь, в Управлении, под охраной. А еще он военный преступник и убийца!

— Не переживай, Иваныч, все идет путем. Главное, что мы сообразили взять в заложники его бабу. Я и сам не рассчитывал, что он так сильно клюнет на эту приманку. Я ему еще денег посулил… А главное, когда металл окажется у нас, мы его… — и Барановский оскалился. — Ты меня понял, Иван?

– Вы уже беседовали с ним? Он сам что-нибудь говорит?

— Не надо бы! Чует моя задница, чует, добром это не кончится!

– Молчит и смотрит на всех как сыч, – встрял в беседу Богданов. – Такого не просто будет расколоть.

– У нас и не такие раскалывались, – ухмыльнулся Ткаченко.

— Не умирай до расстрела, Иван, не умирай. Мы уже слишком плотно влезли в дерьмо, слишком плотно, чтобы идти на попятную!

– Пока вы его расколете, уйдет время, и может случиться непоправимое! – сказал Зверев.

Вдруг Геннадий Павлович Барановский засуетился.

– Что ты имеешь в виду?

– Генерал Антипов накануне перенес второй инфаркт. Если к нему в палату явятся твои коллеги и начнут задавать вопросы по поводу сына-предателя, боюсь, что третьего инфаркта он не перенесет!

— Погоди, будь здесь! Позови сюда своих архаровцев! — сам же он заспешил в одну из комнат на втором этаже.

– Все может быть, но тут уж ничего не поделаешь, – убрав с лица ухмылку, заявил Ткаченко. – Мне приходилось общаться с генералом. Он достойный офицер и настоящий патриот. Мне будет жаль, если с ним что-то случится. Однако сын Антипова – предатель! Что же касается генерала… боюсь, его служба в органах на этом закончится. Лучшее, что его ждет, – это увольнение в запас. Могу пообещать, что буду вести допрос вашего начальника лично и постараюсь быть максимально деликатным.

Токарев слышал, как заскрипели деревянные ступеньки винтовой лестницы, как скрипнула дверь, а затем хлопнула, закрытая сквозняком.

Зверев удивленно посмотрел на Ткаченко:

– А ты начинаешь мне нравиться… как тебя?.. Юрик.

«Куда это он? Что это с ним? Нет, надо уходить, надо завязывать! Барановский с его проблемами у меня уже в печенках сидит!»

– Ну, вы уж совсем-то не перегибайте, товарищ капитан! – усмехнулся Ткаченко. – Не забывайте, где мы находимся, соблюдайте субординацию.

— Эй, братья, идите сюда! — снизу послышались шаги, и в большую гостиную вошел младший Макеев.

– Да ладно, здесь все свои! – Зверев махнул рукой и указал Корневу на Ткаченко. – А этот парень не такой уж дуболом, в отличие от других. Вадик, а ну, тащи сюда этого задержанного, нам срочно нужно проверить одну маленькую деталь.

— Звал, Иваныч?

Через пять минут в кабинет ввели среднего роста парня с плотно сжатыми губами и взглядом затравленного крысенка. Это, вне всякого сомнения, был тот самый подпольщик с фотографии, которую Вадик нашел в деле предателя Калинкина.

— Да, звал, — сказал Токарев. — А где старший?

Зверев приказал:

— Сейчас, идет.

– Пусть рубаху задерет!

И действительно, через несколько секунд появился старший Макеев.

– Делай что велят! – младший сержант-конвойный дернул парня за рукав.

— Вроде все на мази? — взглянув на Токарева, осведомился Макеев–старший.

— Вроде да. Но сдается мне…

Антипов оглядел присутствующих и нехотя оголил живот.

Опять хлопнула дверь, заскрипели ступеньки. С белым плащом, перекинутым через руку, по ступеням спускался Геннадий Павлович Барановский. Его лицо было непроницаемым, изредка губы кривились, стекла очков поблескивали.

– Теперь штаны приспусти! – приказал Зверев.

— Чего хотел, Павлович? — спросил Макеев–младший.

– Чего? – окрысился парень.

— Как там наши гости?

— Что им сделается, сидят в подвале. Наверное, целуются, обнимаются, ведь не виделись давненько.

– Слегка приспусти, мне хозяйство твое без надобности. Я низ живота хочу увидеть.

— Это хорошо, — Токарев боком шагнул в сторону, все время косясь на белый плащ, перекинутый через правую руку Барановского.

Задержанный оттянул пояс брюк.

— Иваныч, погоди. Ты куда? — с ехидной улыбкой спросил Барановский.

– Мне все ясно. Уведите его!

— Да я тут во двор… Что‑то мне душно, сердце щемит.

Конвойный вопросительно посмотрел на Корнева, тот согласно кивнул.

— Ничего, Иваныч, сейчас я твое сердце вылечу, — Барановский остановился в трех шагах от Токарева и шагах в четырех от расположившихся на кожаном диване братьев. Он повернулся лицом к Макеевым. Старший из братьев хотел вскочить, но негромкий выстрел остановил его, и Макеев с простреленной грудью упал на диван, вернувшись на свое прежнее место. Макеев–младший медленно начал поднимать руки.

– И что же ты там такого интересного искал? – спросил Корнев, когда Антипова увели.

— Это тебе не поможет, — прозвучало два выстрела.

Иван Иванович Токарев бросился к двери. Две пули вошли ему в спину — одна застряла в позвоночнике, другая пробила легкое. Заливаясь кровью, он рухнул на ковер и еще пытался ползти.

– Шрам, – отозвался Зверев. – Я искал шрам! Ты, Степа, наверное, подумал, что я опоздал сегодня из-за того, что в очередной раз бурно отмечал ликвидацию банды Лощеного. Нет. Вчера я кое-что выяснил, а сегодня наведался в больницу к генералу Антипову. Знаю-знаю, ты не хотел, чтобы я с ним встречался, потому что считал, что таким, как он, может повредить общение с личностями вроде меня. Но я не только не навредил Антипову, а, наоборот, дал ему облегчение и надежду.

– Может, перейдешь к сути? – насупился Корнев.

Барановский подошел, приставил пистолет к затылку и с абсолютно бесстрастным выражением лица нажал на курок. Голова Токарева дернулась.

– Я расспросил Антипова, были ли у его сына особые приметы. Он сказал, что в детстве у Егора случился острый перитонит. Парню удалили аппендикс, и после операции у него остался огромный шрам внизу живота. Сегодня я убедился, что никакого шрама у нашего Антипа нет. Следовательно, это не сын генерала!

Макеев–младший корчился на диване, безуспешно пытаясь подняться.

– Ты хочешь сказать, что мы задержали кого-то другого? Невиновного? – засуетился Ткаченко.

— И ты туда же, — негромко произнес Геннадий Павлович, приблизился к Макееву, Тот смотрел на Барановского безумным взглядом и ладонями пытался прикрыться от пистолета. Естественно, это движение было инстинктивным и абсолютно бесполезным. Пуля вошла прямо в лоб между черных прямых бровей. Макеев замер.

– Нет! Мы задержали убийцу и предателя, но это не Егор.

— Ну вот и все, — бизнесмен нагнулся, перевернул мертвого Токарева и, сам не зная почему, быстро, трусливо перекрестился. — Земля тебя примет, больше ты уже не будешь бояться. Да и делиться с тобой не придется. Зачем тебе деньги, к чему?

– Антипа опознали двое: Кеша и сам генерал… по фотографии. Что за чушь ты тут несешь? – воскликнул Корнев.

– Тогда вернемся назад, – Зверев оглядел присутствующих и лукаво улыбнулся. Он подошел к Корневу, открыл папку с материалами по Матвею Калинкину и достал из нее две фотографии. – Посмотрите на фотографию этого ублюдка-карателя! Он в форме, с винтовкой, с кобурой на боку. А еще – в портупее.

Барановский быстро и умело перезарядил пистолет, вогнав в рукоятку новую обойму. А затем вытащил из кармана Токарева пухлое портмоне из дорогой золотистой кожи с металлическими сверкающими уголками и монограммой в центре. Портмоне сунул себе в карман, сунул небрежно, как будто это был билетик на проезд в пригородной электричке. А затем с заряженным пистолетом направился вниз.

– Обратили! Не тяни резину, говори по делу!

— Что там было? Что за грохот? — спрашивала у Дорогина Тамара.

– А теперь обратите внимание на саму портупею.

Сергей же стоял прижавшись спиной к шершавой стене, держа в правой руке пистолет.

– И что в ней особенного? – поинтересовался Богданов.

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, все в порядке, —- услышал Дорогин немного дрожащий голос Барановского, — я все уладил, уладил очень быстро.

– А ну сними ремень, – приказал Зверев.

Заскрежетали засовы, щелкнул ключ в замке, и тяжелая, обитая железом дверь отворилась.

– Ты что, всех сегодня будешь раздевать? – сурово спросил Корнев.

— Выходите скорее! Скорее! — Барановский стоял опустив пистолет. Вид его был воинственный, но Дорогина это не испугало. Он уже понял, что произошло наверху. Подобной развязки он не ожидал, все пошло по иному сценарию.

– Пороть будете, Павел Васильевич? – пошутил Богданов.

— Быстрее! Быстрее! — позвал Барановский. — Пошли! Выходите во двор, — бросил он Тамаре. — Скорее к машине, отсюда надо уходить как можно быстрее!

– Захотел бы выпороть, свой бы ремень снял – он у меня толще! Снимай, кому сказано!

Через пять минут в руках Барановского появилась канистра с бензином. Жидкость тяжело плескалась внутри. Барановский принялся поливать дом бензином. Канистру он бросил прямо к дивану, к ногам мертвых братьев Макеевых.

Вадик покорно снял ремень.

— Понимаешь, с ними невозможно договориться. Они хотели тебя убить и ее тоже, — немного сбивчиво, быстро говорил Барановский, вытирая испачканные бензином руки. На его лице темнели пятна. Геннадий Павлович глянул на свое отражение и истово принялся тереть щеку носовым платком. Затем этим же платком протер руки. — Быстрее! Быстрее! Времени у меня мало.

– Что дальше?

Все вышли на улицу. Барановский наклонился к журнальному столику, на котором стояла бутылка с минеральной водой, сделал несколько жадных, судорожных глотков. Прополоскал рот, сплюнул прямо на ковер. На столике лежала зажигалка, золоченая «Зиппо.» Он взял ее в руку.

Зверев скомандовал:

— Садитесь в машину. За руль, — сказал он Дорогину, — не мешкайте. А вы, барышня, на заднее сиденье.

– А теперь надевай его обратно!

Барановский открыл зажигалку, опять перекрестился.

Вадик вставил ремень в лямки и застегнул пряжку.

– Надел и что?

«Что это со мной?» — подумал он, щелкая зажигалкой.

– А теперь посмотрите, куда он заправил свободный конец. На какую сторону?

Синий язычок пламени, запах бензина его немного отрезвили. Он зажмурил глаза и швырнул зажигалку в центр гостиной прямо на ковер. Все‑таки двадцать литров бензина — это много, гостиная была полита обильно.

– На левую.

Барановский толкнул дверь, язычок замка щелкнул. А внутри дома уже полыхало пламя, уже горели шторы, трещала мебель, охваченная огнем. Барановский, неестественно ловко и быстро для своей комплекции, подбежал к воротам, открыл их. Дорогин тронул с места, притормозил у ворот.

Барановский плюхнулся на заднее сиденье и тяжело засопел.

– А до этого он как у тебя был заправлен? – поинтересовался Зверев.

— Вот и порядок, конкурентов у нас нет. Давай, гони, родимый, — словно к своему личному шоферу, обратился к Дорогину Геннадий Павлович, — я все беру на себя. Вы тут ни при чем, так что не волнуйтесь. Ты же знаешь, меня интересует металл, а на остальное мне наплевать. Они мне надоели, все надоели — и Токарев с его поучениями, и бандиты.

– Так же.

Дорогин гнал, стрелка спидометра дрожала на цифре «120.» От такой езды Барановский даже втягивал голову в плечи.

– У меня тоже на левую, и у тебя, Степан Ефимович, на левую, а вот у нашего гостя из госбезопасности Юрика свободный конец ремня наверняка заправлен на правую сторону.

— Куда теперь?

Ткаченко встал. Он явно был заинтересован тем, что здесь творится. Он распахнул китель, задрал рубаху и продемонстрировал всем свой ремень.

— Давай направо. Выскочим на кольцевую, а потом туда.

– На правую! Гляньте же, на правую! Он же в кителе, ремня не видно! Как вы догадались? – удивился Богданов.

— Куда «туда»? — словно бы не понимая, спросил Сергей.

– Нет ничего проще, – пояснил Ткаченко, заправляясь. – Капитан Зверев видел, как я писал в блокноте и делал это левой рукой. Я левша!

— Как это куда? Ты с ума сошел, что ли? За металлом, за ним, за родимым! Там у меня все улажено, нас перевезут в Латвию. В Риге мы встретимся с Конрадом, он заплатит, и мы будем свободны. Думаю, надо будет взвинтить цену в самый последний момент. Вот видишь, Барановский свои обещания выполняет, свое слово держит. Теперь ты, Дорогин, должен сдержать слово, слышишь?

Тогда и деньги получишь. На два делить я умею, а на три — нет.

– Что и требовалось доказать! – оживленно выпалил Зверев. – Так вот: правша, как правило, оборачивает себя ремнем справа налево, чтобы затягивать его правой рукой. Пряжка ремня остается слева, а на левую сторону заправляется конец ремня. У левшей все наоборот. У нашего Калинкина конец ремня заправлен на правый бок. Я сразу обратил на это внимание, но поначалу не придал особого значения. Когда одна моя знакомая по имени Саша рассказала мне о своем отце, который очень мечтал о сыне, в моей голове все перевернулось. Будущий папаша мечтал о сыне, а когда родилась девчонка, назвал ее универсальным именем. Впоследствии отец Саши любил называть дочь Алексом, Шуриком и Санькой… Эта история о неудовлетворенном папаше навела меня на мысль – я вспомнил о фотографии наших подпольщиков. На фото, найденном Вадиком, было пять человек. Так как первой слева стояла девушка, мы посчитали, что это Женя Береза. Усатого, стоявшего с другой стороны, мы определили как Саньку Сохно.

— Слышу, слышу, — бормотал Сергей, внимательно ведя машину.

Когда они были километрах в десяти от дома, Дорогин притормозил и посмотрел сквозь стекло на массив леса. Своим острым зрением он увидел темный столб дыма.

Тут-то я в очередной раз рассмотрел Матвея Калинкина и его ремень. То, как он был заправлен, дало мне повод сделать предположение, что Калинкин – левша. Мы знаем, что левша все делает несколько иначе, чем правша. Я навел справки и выяснил, что некоторые левши даже видят все наоборот. «А что, если и Калинкин – ярко выраженный левша?» – подумал я. Список подпольщиков написан в столбик. Я предположил: а что, если Калинкин написал на обороте фотографии имена и фамилии подпольщиков не слева направо, а наоборот? Что, если в самой верхней строчке указан тот, кто стоит справа?

— Да что ты смотришь? Все уже, все, им ничем не поможешь! — истерично расхохотался Барановский и принялся жадно пить воду из пластиковой бутыли.

– Что за чушь? – возмутился Корнев.

Сергей закурил. Тамара посмотрела на Дорогина, на его плечи, затылок и, прикоснувшись к его плечу, попросила сигарету. Сергей передал пачку и зажигалку. От вида зажигалки в руке женщины озноб пробежал по телу Геннадия Павловича Барановского. Он сжался, его руки дрожали.

– Подождите! Пусть говорит, – поднял руку Ткаченко.

— Мне сигарету. Только прикури, пожалуйста, прикури, — обратился он к Тамаре.

Зверев с благодарностью кивнул.

Она передала ему свою раскуренную сигарету. Барановский откинулся на спинку, закрыл глаза, жадно затянулся, закашлялся.

– Тогда то, что мы читали как:

— Нет, нет, нет, — пробурчал он, выбрасывая сигарету в приоткрытое окно, — что‑то не идет. Останови машину!



Дорогин послушался. Съехал на обочину и мягко затормозил. Барановский буквально вывалился из джипа и, сбежав с невысокого откоса, принялся блевать.

Женя Береза

— Мерзость какая! — произнесла Тамара.

— И не говори.

Степка Сазонов

— Куда мы едем?

Васька Малашин

— Лучше не спрашивай, — ответил Дорогин.

Егор Антипов

— Эй, воды брось! И полей, пожалуйста, — пошатываясь, подходя к джипу, попросил Барановский.

Сергей взял бутыль с минералкой, выпрыгнул из машины и принялся лить на руки Барановского, Тот мылся долго и тщательно.

Затем вытер мокрое лицо носовым платком.

Санька Сохно

— Вроде полегчало. Что‑то такого со мной давно не было.



У Барановского в голове имелся свой план, посвящать в который он не желал никого.