— Сука! Сука! — заскрежетал зубами Чекан, судорожно пытаясь отключить телефон. Но палец не слушался, попадая в другие клавиши.

— , Что, злишься, нервничаешь? Ну ничего, ничего, Чекан, поживи еще немного, совсем чуть-чуть. У тебя осталось мало времени, так что радуйся, пока можешь.

До встречи.

Последние слова прозвучали настолько зловеще, что у Чекана на затылке зашевелились волосы и ему показалось, звонивший уже находится в спальне. Чекан выхватил пистолет, снял с предохранителя, ногой ударил в дверь, влетел в спальню. Там было темно, включил свет — никого, лишь его отражение в разбитом зеркале.

«Будь ты неладен!»

За свою жизнь Чекан наворотил столько, что желающих поквитаться с ним набралось бы предостаточно. Вряд ли хватило бы пальцев на двух руках, чтобы сосчитать тех, кого он смертельно обидел. Но мало кто решился бы вот так наехать на Чекана, наехать по полной программе, быть везде, все о нем знать, следить за ним, забраться к нему в дом, украсть кассету и при этом остаться незамеченным, неуловимым.

Чекан был бледен, руки дрожали так, словно бы ему через час предстояло идти на смертную казнь. Но он заставил себя собраться с духом, сжал зубы. Возникло страстное желание напиться, но он понимал, этим делу не поможешь, а лишь навредишь.

«Надо держаться до последнего, изо всех дрисен, как говорил иногда Михара, сжать зубы и держаться, быть все время наготове».

— Держись, держись, Чекан, — сам себе говорил бандит.

Лишь спустя полчаса после телефонного разговора Чекан, уже успокоившись, набрал номер Михары. Тот, взяв трубку, благодушно ответил:

— Я слушаю тебя, корифан, говори.

— Слушай, Михара, дело — дрянь.

— Если ты о газете, я уже видел. И телевизор посмотрел. Да, прославился ты, да и проституток прославил. Теперь они не по стольнику брать будут, а по полкосаря станут заламывать, так что девкам ты рекламу сделал. А если ты за Прошкина переживаешь, то так ему и надо, собаке — собачья смерть. Пусть его свои же и растерзают, уж что-что, а это они делать умеют. Так вцепятся, что и яйца оторвут, больше они ему не понадобятся.

— Михара, послушай, а мне что делать?

— Тебе что делать? Садись на машину, приезжай ко мне. Посидим, покалякаем, водочки попьем. Здесь тихо, хорошо, снегу нападало, прелесть, а не жизнь. И вообще, мне этот дом, Чекан, ох как нравится.

— Что-нибудь пронюхал? — спросил Чекан.

— Пока нет, — признался Михара, — а там видно будет. Во всяком случае, я хочу здесь еще задержаться. Ноги болеть перестали, как заяц по сугробам сигаю. Садись на машину, подъезжай, и водки ящик захвати. Разговор у нас будет с тобой, друг ты мой сердешный, длинный. Я все придумал, тебе дело найдется.

Вызвать машину Чекану труда не составило, и он, выбежав из подъезда, буквально повалился на заднее сиденье черного «БМВ».

— Гони, Боря, к Михаре в Клин, он меня ждет. Гони быстрее. Кстати, ты водку купил?

— Полный багажник, — ответил Борис, раскуривая сигарету.

О газете он знал еще раньше Чекана, та теперь лежала под сиденьем. Ведь все бандиты, лишь успела газета выйти, уже показывали ее друг другу. Кто-то улыбался злорадно, кто-то с сочувствием, некоторые даже шутили.

— Вот Чекан, три ходки сделал, авторитет, а никто об этом не знал. А теперь всей матушке России станет известен ее славный сын. Можно и в депутаты подаваться, не последним человеком в думе станет, законодательную комиссию можно возглавить, новые амнистии на зонах предлагать.

Почти всю дорогу Чекан молчал, как будто воды в рот набрал. И лишь когда до Клина оставалось минут десять, когда проезжали мост, он обратился в водителю:

— У тебя газета есть?

Тот несколько мгновений подумал, затем вытащил из-под сиденья «Свободные новости плюс» и подал через плечо.

— Братва дала.

Чекан развернул и принялся рассматривать.

— А я ничего получился, хоть и волосы мокрые, да, Боря?

— Конечно, — сказал Борис, — во всяком случае, получше, чем этот хер прокурор.

Чекан подумал:

«Уж лучше я посмотрю сейчас, чем потом, когда начнет показывать Михара. Он-то примется тыкать своим толстым пальцем и беззлобно ржать».

Статью он дочитал, когда машина сворачивала на проселок. А когда подъехала к воротам, Чекан сложил газету в несколько раз и сунул во внутренний карман своего шикарного пальто — туда, где лежал бумажник, полный долларов.

Михара стоял на крыльце, вид у него был абсолютно деревенский. Серые войлочные валенки в больших черных калошах, новеньких и блестящих, меховая телогрейка, заячья шапка и неизменная «Беломорина» в зубах.

В правой руке Михара держал лопату. Рядом с ним почти по стойке «смирно» стоял Муму и улыбался. Михара отдавал ему распоряжения и напоминал прораба на стройке или бригадира на лесоповале. Пес стоял на крыльце рядом с Михарой, и тот время от времени поглаживал его мохнатые уши или дергал за косматую гриву.

Дорожки были чище некуда.

Чертыхаясь, Чекан поднялся на крыльцо и подал руку Михаре. В ответ он получил крепкое рукопожатие и двусмысленную ухмылку.

— Чего ты? — спросил Чекан.

— Интересно смотреть на известного человека.

— И не говори, — отрезал Чекан, проходя в дом.

Михара, Муму и пес подались следом.

— Долбаные писаки! Долбаные журналисты! — сжав кулаки, заговорил Чекан.

— Ладно, хватит, — оборвал его Михара. — Своими криками и воплями ты делу не поможешь. Видишь, как получилось? — Михара посмотрел на Муму.

Сергей понял, что Михара хочет, чтобы он удалился, но сыграл совершенно по-другому. Он подошел к Чекану и протянул ему для приветствия руку.

Чекан хмыкнул, но руку подал.

— Здорово, глухой, здорово, немой, — пробурчал он, и на его лице появилась улыбка, возможно, первая за последнее время.

— Пойдем, разденься.

Чекан сбросил пальто и двинулся вслед за Михарой.

Тот посмотрел на следы, которые оставляли на чистом паркете подошвы Чекана.

— Что это с тобой, Михара?

— Не нравится мне, когда грязно.

— Ты каким-то странным стал, за порядком следишь, как в камере.

— В камере не в камере, Чекан, а во всем соблюдай чистоту. Я и в Бутырке смотрящим этажа был. Вот ты лопухнулся — и результат тут же.

— Про что это ты?

— Как про что, ты еще не понял? Оставил кассету лишь бы как, ее сперли…

— Слушай, Михара, — зашептал Чекан, — а может, ее специально сперли?

— Да выходит, специально, — сказал Михара.

— Вот и я думаю, что специально.

— Ты, Чекан, не расстраивайся, не в тебя били.

— Как не в меня? В кого же тогда?

— В прокурора долбаного. Кто-то с ним счеты сводит.

— С ним? — воскликнул Чекан, явно пораженный таким поворотом. Подобное ему в голову не приходило. — Тогда зачем там я?

— А ты для антуража, для колорита. А чего бы без тебя прокурор стоил? Ты все-таки, так сказать, авторитет.

— Почему так сказать?

— Нет, нет, авторитет, — поправился Михара. — Били, конечно же, в прокурора. И есть у меня одна мысль — тот, кто все это завертел, мужик толковый и свое дело знает туго, не хуже, чем мы с тобой.

— Тогда при чем я?

— Так тебе же объясняют, ты здесь при том, что авторитет. А что из себя представляет прокурор-хапуга с одними голыми бабами? Они же ему взятки давать не станут. Полная херня. А вот с тобой — совсем другое дело. Так что ты, Чекан, не думай, что хотели прославить именно тебя. Хотели подставить господина прокурора, и надо сказать, это у них получилось. Ну а нам-то что переживать, его хотели опустить, и опустили. Водку привез?

— Конечно, — сказал Чекан и громко крикнул Борису, топтавшемуся на крыльце. — Ящик принеси в дом.

Муму с Борисом принялись переставлять водку из картонного ящика в холодильник. Три бутылки не влезло, хоть холодильник и был огромным, как платяной шкаф.

Взяв бутылку водки и поднос с разнообразной закуской, Михара и Чекан удалились в комнату, где последние дни жил Михара.

— Ну как твое здоровье? — спросил Чекан.

— Ты знаешь, пошло на поправку. Может, от тишины, а может, оттого, что двигаюсь мало, а может, от таблеток. Твой доктор дал мне каких-то таблеток, боль как рукой сняло.

— Он хороший врач, — заметил Чекан.

Они уселись друг против друга, Чекан на белом табурете, а Михара на своей кровати. Откупорили бутылку водки, выпили граммов по сто пятьдесят, закурили. Михара открыл окно, он видел, как возле дома по снегу ходит Муму, перенося дрова из огромной кучи под широкий навес, к сараю.

— Ну, что скажешь? — спросил Чекан шепотом.

— Ты о чем?

— Про доктора, конечно.

— Про доктора? — Михара затянулся «Беломором». — Ничего я пока про него сказать не могу. Странный он тип. Присматриваюсь я к нему, пытался с ним разговоры заводить. Вроде и не скользкий он, а ничего вытянуть невозможно.

— А про Резаного ты с ним говорил, про последние его часы-деньки?

— Да говорил.., он лишь плечами пожимает и говорит, если бы Резаного не убили, то наверняка поставил бы его на ноги, хотя, может быть, тот остался бы инвалидом до конца дней. Но, говорит, провидение решило по-другому.

— Какое на хрен провидение? Это же Рафик его пристрелил!

— Ну, с Рафиком-то мы разобрались, — заметил Михара, жуя мундштук папиросы.

— Да, разобрались, чтоб он сдох!

— Вот он и сдох, так что можешь успокоиться.

— Слушай, Михара, — сказал Чекан, подаваясь вперед, — что мне делать, скажи? Все смеются.

— Это их дело, пусть себе смеются. А я бы на твоем месте сейчас не сидел взаперти и не крутился по разным компаниям, а ноги в руки и — на север. Правда, холодно там сейчас, но тебе, Чекан, не привыкать. Ты еще молод, кровь горячая, заодно утряс бы все дела.

Из сарая слышался стук топора. Михара повернул голову, приложил ладонь к уху.

— Муму старается… Я его тут на путь истинный направляю. Хороший помощник, мне бы такого.

— В смысле? — спросил Чекан.

— Да слова лишнего не скажет, а вот покажи ему пальцем, что надо делать, выполнит, лучше не придумаешь.

И водки, самое главное, не боится, пить умеет почище меня. Я тут в первый вечер, как приехали, устроил банкет, доктор чуть копыта не откинул, а глухонемому хоть бы что, даже не шатался.

Но ни Михаре, ни Чекану даже и в голову не могло прийти, что Муму, о котором они так беззлобно беседовали, сейчас стоит под дверью, приложив к ней ухо, внимательно ловит каждое слово, каждый звук, вздох, слышит каждое прикосновение стаканов друг к Другу, слышит, как водка падает в глотку бандитов. А в сарае стучит топором Пантелеич.

— Я думаю, Чекан, нечего кота тянуть за яйца, завтра же и улетай. Если не завтра, то послезавтра чтобы тебя в Москве не было. Зачем светиться? Ты же не народный артист, чтобы пожинать плоды собственной славы.

— Так ведь денег на покупку еще нет!

— Деньги найдутся. Ты же говорил, есть банкир, кажется, Бирюковский…

— И кстати, он нам обязан.

— Кто контролирует его банк?

— Никто полностью не контролирует, все понемногу.

И эфэсбэшники с ним накоротке, и мы тоже.

— Что, сразу двух мамок сосет? — хмыкнул Михара.

— Да уж, сосет. Ты знаешь, и неплохо у него это получается. Богатый мужичок, дела умеет крутить. Правда, партнера его не так давно грохнули, а может, он сам решил с жизнью распрощаться, — Мерзлова.

Михара насторожился.

— Ты говоришь, партнера грохнули?

— Дело темное, — принялся пояснять Чекан. — Никто толком не знает, что там с ним случилось. Он здесь, в Твери, работал, водкой торговал и всем таким прочим. Деньги под проценты ссуживал, и под очень большие.

— А если не возвращали? — спросил Михара, заглянув в глаза Чекану.

— Если не возвращали, он к нам обращался, и мы ему возвращали сторицей за процент — выбивали.

— Вот оно как… И что же с ним стряслось?

— Нашли его мертвым, в Волге плавал. На похороны съехалось народу не меньше, чем к Данилину. Видный был мужик, многие его знали, многих знал он.

— Не весело все это, — Михара налил водку в стаканы.

Сергей Дорогин стоял под дверью, не шевелясь, боясь вздохнуть. Он разулся и был в носках.

— Погоди, — пружины кровати скрипнули, Михара поднялся.

Дорогин как кошка метнулся в сторону, быстро спустился по ступенькам, абсолютно беззвучно, ни одна половица под его ногами не скрипнула, не вздохнула. Михара, таясь, подошел к двери и резко распахнул ее настежь.

— Или мне показалось, или уже от таблеток глюки начались…

— Про что это ты? — насторожился Чекан.

— Да мне показалось, под дверью какая-то падла дышит.

И тут Михара расхохотался. Он увидел возле лестницы огромного рыже-белого Лютера.

— А, это ты, собачка?

Пес дважды радостно тявкнул.

— Ну, иди сюда, иди.

Лютер, стуча когтями о ступеньки, поднялся и вошел в комнату.

— На, съешь кусочек мяса. Я не ошибся, — Михара тряхнул головой, — никакие не глюки, пес под дверью стоял.

Из сарая слышался стук топора, а может, молотка.

Сергей Дорогин стоял внизу, в гостиной, прижавшись спиной к стене, и переводил дыхание. Он понял, что если бы не убежал, то наверняка Михара его застукал бы, и тогда могло бы произойти все что угодно. Михара мог бы его раскрыть. А то, что он заподозрил бы его в двойной игре и в том, что он никакой не глухонемой, это уж — дважды два.

— Слава Богу, — бормотал Дорогин, — пронесло, пронесло…

Еще дважды Сергей пробирался к двери, отрывками слушая разговор вора в законе и авторитета. Многое прояснялось, но многое оставалось загадочным. Трижды или четырежды Дорогин слышал одну и ту же фамилию, которая ему была ненавистна не меньше, чем прозвище Чекан или имя Савелия Мерзлова. Бирюковский был его заклятым врагом, человеком, повинным в том, что с ним случилось, повинным в гибели его семьи.

— Ну ничего, ничего… — скрежетал зубами Сергей, — скоро все станет на свои места, и вы за все заплатите. Пощады вы не дождетесь!

Дорогин вышел встречать доктора, подъехавшего к воротам на своей машине. Он открыл ворота, Рычагов опустил стекло.

— Слушай, Геннадий, — зашептал Дорогин, размахивая руками, изображая глухонемого, — сделай какой-нибудь укол Михаре, пусть он целую ночь проспит, чтоб и глаз не открыл.

— Какой еще укол? Ты что, с ума сошел?

— Ну подсыпь ему что-нибудь.

— Ничего не могу подсыпать. Рискованно.

— Надо, надо!

— Зачем? — возясь с машиной возле ворот, спросил доктор.

— Мне надо уехать, этой ночью надо уехать. Обязательно, во что бы то ни стало, и надо так, чтобы Михара ничего не заподозрил. Ты меня понял? От этого зависит наша с тобой жизнь.

— Хорошо, сделаю, что-нибудь придумаю.

Доктор загнал машину в гараж, Муму закрыл ворота.

Борис сидел в гостиной перед телевизором, и жуя огромный бутерброд, который для него сделал Муму. Он уже поспал, даже вздремнул в кресле.

Доктор вошел, распространяя запах свежего воздуха и запах больницы — спирта, эфира и еще какой-то терпкий запах, присущий лечебницам всего мира. Чем конкретно пахнет, определить невозможно. Но, даже столкнувшись с человеком в автобусе или троллейбусе, можно безошибочно определить, что этот пахнущий человек совсем недавно покинул больницу.

Чекан и Михара вышли к доктору.

— О, наш спаситель и благодетель! — Чекан за руку поздоровался с Рычаговым. — Ну как наш больной, не досаждает тебе?

— Да нет, нормально. Владимир Иванович — мужик что надо, только мои предписания не выполняет. Я ему говорю, что на время лечения от алкоголя лучше воздержаться, а он не слушает. Ты уж ему скажи, — обратился доктор к Чекану.

Тот пожал плечами, понимая, что бы он ни говорил Михаре, тот вряд ли станет его слушать. У того голова своя на плечах, и соображает она получше, чем голова Чекана.

— Значит, так, Владимир Иванович, — каким-то нагловатым, начальственным голосом произнес доктор Рычагов, — я тут привез лекарство, снимает ревматические боли… — и дальше Рычагов заговорил по-профессиональному, перемежая русский язык с латынью, придавая своим словам больший вес. Из всего сказанного и Чекан, и Михара поняли лишь то, что Владимиру Ивановичу, то есть Михаре, надо сделать два укола, что лекарство очень дорогое, редкое, доставлено в Россию по гуманитарной помощи то ли из Германии, то ли из Бельгии, и доктор, собственно говоря, привез эти уколы специально для Михары, для своего гостя и пациента.

Михара пожал широкими плечами:

— А это, доктор, с алкоголем стыкуется?

— С алкоголем — нормально. Вреда не будет, и хуже вам, Владимир Иванович, не станет. Так что давайте, завязывайте с выпивкой и займемся лечением. Ух и напахался же я сегодня!

— Что, зарезал кого-нибудь? — спросил Чекан. — А чего это ваша ассистентка не появляется? Давненько я ее не видел.

Доктор недовольно поморщился:

— У меня с ней напряженные отношения.

— — А что так? — хохотнул Михара.

— Я сам тоже неплохо делаю уколы.

— Если б их делала хорошенькая женщина, мне было бы приятнее.

— Думаю, Владимир Иванович, тебе и так будет приятно. Пошли, — и Владимир Иванович указал жестом Муму, чтобы тот прошел в палату.

А там, в прокуренной уже комнате, он жестами приказал Муму убрать остатки закуски и две пустые бутылки из-под водки.

— Многовато вы взяли на грудь.

— Но как видишь, доктор, ничего.

— Вижу, вижу.

Доктор вернулся со шприцем и ампулами.

— Ложитесь. Один внутримышечный, один внутривенный.

— Наркота, что ли? — осведомился Михара.

— Нет, не наркота, — доктор опять щегольнул длиннющим латинским названием, и это подействовало на вора в законе больше, чем любые объяснения. Латынь в устах доктора звучала, как статьи Уголовного кодекса в устах прокурора или судьи.

Михара спустил штаны, лег на кровать.

— Можно было и не ложиться.

— А ходить я смогу?

— Сможете, даже бегать и прыгать.

Доктор сделал один укол в ягодицу, а затем еще один в вену левой руки.

Михара простился с Чеканом, напоследок бросив:

— В общем, ты не задерживайся в городе, а быстренько встреться с Бирюковским, договорись с ним по деньгам, предложи долю. Думаю, за треть от верха он согласится, треть — это немало, это почти в два с половиной раза больше, чем он вложит.

— Хорошо, хорошо, — Чекан уже стал тем, кем он был и раньше, о газете и о телевизоре забыл напрочь.

Борис сидел в машине, разогревая мотор. Чекан опустился на заднее сиденье, махнул на прощание рукой. Михара, доктор и Муму скрылись в доме, автомобиль, мигая габаритными огнями, растаял в сумерках.

Михара вернулся в дом, подошел к ярко горящему камину, погрел руки. То, что он выпил почти бутылку — водки, на нем почти не сказалось.

— Что-то меня знобит, доктор, может, простыл?

— Нет, это лекарство, Владимир Иванович. Вам надо выпить чайку и в постельку, а утром вы себя почувствуете совсем другим человеком. Утром я вкачу вам еще две дозы и на следующий день еще два укола. И думаю, о болях в суставах вы забудете надолго.

— Хорошо бы, — пробурчал Михара, явно довольный отношением к нему и вообще всем тем, что происходит вокруг.

Выпив большую чашку круто заваренного чая, Михара прошел к себе в уже проветренную комнату и устроился на постели, на которой Дорогин успел поменять белье. Михаре было приятно. Он натянул одеяло почти до самых глаз и почувствовал, что почти ничего не соображает, что ему ужасно хочется спать. Последней мыслью было:

«Странное дело, я же выдул целую чашку крепкого чая, а так сильно хочется спать…» — и с этой мыслью он провалился в глубокий, безмятежный сон.

Дважды Дорогин входил в комнату вора в законе, Михара не реагировал ни на скрип открывшейся, ни закрывшейся двери, ни на наглое топанье у своей головы.

Он крепко спал.

Дорогин вышел к хирургу.

— Что, спит?

— Вроде спит, — тихо сказал Сергей.

— И должен спать, — заметил Рычагов, — я ему такую дозу ввалил, что он и к утру не должен проснуться.

— Это хорошо, — сказал Сергей, быстро переодеваясь.

— А ты куда?

— Я в Москву, — ответил он Рычагову. — Если к девяти не вернусь, что-нибудь придумай, скажи, что ты меня вместе с Тамарой послал в магазин за продуктами.

— Хорошо, хорошо, только ты уж, Сергей, постарайся, мне без тебя никак.

— Я знаю, — сказал Дорогин, покидая дом.

Глава 17

Лев Данилович Бирюковский после звонка Чекана из загородного дома доктора Рычагова не на шутку встревожился. Как-никак, Чекана теперь знали все. Вести с ним какие-либо дела было довольно-таки опасно, мало ли что может случиться?

Чекан разговаривал с Бирюковским, как прежде, — на равных, словно в газете не появлялось никакой фотографии, а там поместили снимок кого-то совершенно другого. И теперь Лев Данилович сидел в загородном доме с усиленной охраной. Если раньше телохранителей было четверо, иногда пятеро, то теперь их дежурило девять. Но все равно Лев Данилович не чувствовал себя в полной безопасности. Правда, страшных, пугающих звонков больше не было, однако Бирюковский успокоиться не мог. И если бы не важные дела (как-никак конец года и многие фирмы и люди, бравшие в его банке кредиты, должны были их возвращать и возвращали) то Лев Данилович наверняка уехал бы за границу, пересидел бы, переждал праздники там. Но приходилось вести себя сообразно обстоятельствам.

Чекана он знал давно, бандитские деньги крутились в его банке уже не один год, принося хорошие прибыли. \"А другие бандитские группировки его банк обходили стороной, боясь даже подумать о том, что Льва Даниловича можно хорошенько прижать и вытрясти из него миллионы.

Теперь, зимним вечером, Лев Данилович, в домашнем свитере, в вельветовых штанах, расхаживал по своему дому. Дом хоть и был полон телохранителей, но они на виду не крутились. Двое дежурили на улице, двое их постоянно сменяли, остальные находились в доме, в столовой, играли в карты, время от времени осматривая дом.

Бирюковский предупредил, что к нему должен приехать человек, чтобы все были готовы.

Мало ли чего, приезжает все-таки не коллега банкира, а бандит, и хрен знает, что у Чекана сейчас на уме. Может, попробует припугнуть. Но то, что Чекан покушаться на его жизнь не станет, это было однозначно, слишком много его денег лежало в банке, и гибель Бирюковского не позволила бы эти деньги забрать.

Чекан приехал на пятнадцать минут позже условленного, Бирюковский даже занервничал. Но когда он увидел, как Чекан в сопровождении двух телохранителей входит в дом, то попытался улыбнуться, поднялся навстречу гостю. Они пожали друг другу руки — так, как это делают старые знакомые, не видевшие друг друга пару недель.

— Ну, так какое у тебя дело?

Чекан хоть и выпил с Михарой изрядно, но выглядел трезвым.

— Дело у меня к тебе, Лев Данилович, серьезное. На; до основательно перетолковать.

— Под водочку, под коньячок поговорим или как?

— Под водочку. Неохота мешать два напитка.

— Что ж, я скажу, чтобы накрыли в моем кабинете на втором этаже.

— Как знаешь, — сказал Чекан и, сбросив пальто, швырнул его на кожаный диван.

Он остался в пиджаке, в свитере под горло, под пиджаком у него в кобуре болтался пистолет. Но об этом, естественно, Бирюковский не знал.

— Пошли наверх, уже все готово, наверное.

И действительно, в кабинете банкира на втором этаже огромного дома был накрыт стол, громко играла музыка, мигали лампочки на великолепном музыкальном центре, шторы были плотно задернуты. Вообще, во всем доме жалюзи и шторы всегда плотно закрывали, и то, что происходило внутри, увидеть с улицы было практически невозможно.

— Вот сюда, присаживайся, — Лев Данилович указал место в глубоком кожаном кресле рядом с камином, в котором тлели уголья.

Чекан удобно устроился, закинул ногу за ногу, закурил.

— Ну, говори, я тебя слушаю.

— А ты что скажешь, Лев Данилович? Как там наши денежки? — спросил Чекан.

— С денежками все нормально, и я думаю, с вами рассчитаюсь в начале следующего года, когда вернутся все долги и проценты.

— Будет неплохо. И сколько там набегает? — задумчиво произнес Чекан, глядя на изящную люстру под высоким потолком.

— Тысяч четыреста набегает, — заметил банкир, откупоривая бутылку водки и наливая рюмки.

— Маловато, — сказал Чекан.

— Как договаривались, — ответил банкир. — Время сейчас тяжелое, не очень развернешься, все за деньгами следят. Все поняли в этом деле толк.

— Ясное дело, — заметил Чекан. — Я к тебе вот по какому вопросу, Лев Данилович. Есть одно дельце, мы его обмозговали с нужными людьми со всех сторон, так сказать, обсосали дальше некуда. И теперь дело для нас абсолютно ясное.

— Интересно было бы услышать, что за дело…

— Интересно? — Чекан подался вперед, сбивая пепел в пепельницу. — Ты, надеюсь, слышал Лев Данилович, про якутские алмазы?

Бирюковский краем глаза взглянул на свой перстень, который ярко сверкнул.

— Конечно, кто же о них не слышал. Но там вроде «Де Бирс» все в свои руки взял.

— Не знаю, что там взял «Де Бирс», но алмазов там не счесть, — высоким штилем сказал Чекан, абсолютно не подозревая, что эта строка использована великим русским композитором.

— Алмазам нет числа, — сказал Бирюковский, взглянув на книжные полки, заставленные энциклопедией Брокгауза и Ефрона.

— Так вот, Лев Данилович, есть возможность взять эти алмазы.

— Как взять?

— Купить, — сказал Чекан. Он произнес это так, словно бы всю жизнь занимался тем, что покупал алмазы, и толк в них знает.

Бирюковский передернул плечами, почесал толстый живот под шерстяным свитером, затем протер глаза, словно бы только что выбрался из-под одеяла.

— Погоди, погоди, давай-ка выпьем.

Подобного от Чекана он услышать не ожидал, он думал, что тот просто-напросто будет требовать раньше вернуть проценты по деньгам, ничего не предлагая взамен. А дело приобретало совсем иной оборот.

— Что ты хочешь? — спросил он.

— Ладно, давай выпьем, — остановил его Чекан, оттягивая момент истины, не спеша произнести то, зачем он приехал к банкиру.

Мужчины выпили. Чекан наколол на вилку кусочек осетрины, пожевал, вытащил из зубов тонкую косточку, положил ее на край тарелки.

— У нас, Лев Данилович, есть возможность купить много алмазов. Ты же знаешь, так просто их никто не продает, все добытое принадлежит государству. Государство наложило лапу на камни так, что ее не сдвинуть. Мы нашли ход, — Чекан говорил о себе во множественном числе.

Бирюковский внимательно слушал, время от времени накладывая кончиком серебряного ножа на кусок хлеба горку крупной красной икры и отправляя в рот.

— Можно взять очень много алмазов, — Чекан вытащил из кармана пиджака камень и положил его на стол. — Вот видишь, Лев Данилович, это неограненный алмаз.

Рука Бирюковского дрогнула, пальцы сами потянулись к камню.

— Хорош, — сказал он, — каратов на десять после огранки потянет.

Чекан кивнул, причем кивнул так, словно был ювелиром и ему предстояло огранить этот камень, убрав в нем все лишнее.

— Да, такой камешек дорогого может стоить, если его, конечно, обработать как следует.

— Вот и мы думаем. Если таких камней взять побольше, обработать, а уж затем торговать… Торговать ими, естественно, не здесь.

— Дело говоришь, — Бирюковский даже покраснел.

Он всегда краснел, когда разговор заходил о больших делах и прибылях.

— И сколько же тебе нужно?

— Я думаю, миллион, — спокойно сказал Чекан.

— Миллион? — брови Бирюковского поползли вверх.

— Да, миллион, не меньше. Брать, так сразу много, может, потом дырка закроется. Мы попытаемся взять весь товар сразу. Ты, Лев Данилович, можешь отказаться, конечно, мы найдем деньги в другом месте.

— Сколько моих?

— Учти, ты мне четыреста тысяч уже должен как проценты.

— Моя доля в прибыли?

— Тридцать процентов.

— Тридцать? — переспросил Бирюковский, словно бы вертя это слово на языке и пробуя его на вкус.

— Мы так решили, — сказал Чекан, тоном давая понять банкиру, что торг неуместен и на большее он рассчитывать не может.

— Как быстро обернутся деньги? — спросил Бирюковский.

— Пока, Лев Данилович, я веду с тобой предварительный разговор, мне еще надо слетать в Якутию, встретиться с нашими людьми, с поставщиками, договориться о передаче денег и о том, как они передадут камни. В общем, еще надо решить кучу технических вопросов. А пока меня попросили переговорить с тобой по вопросу финансирования.

— Тридцать пять, — вдруг сказал Бирюковский.

Чекан покачал головой:

— Нет, Лев Данилович, решай сразу: или ты даешь деньги — и тридцать процентов твои, или ты не даешь — и я забираю свои из твоего банка, и тогда мы работаем без тебя.

— Погоди, погоди… Ты, конечно, мужик крутой, но зачем гнать коней? Давай еще раз сначала.

— С какого начала? — ухмыльнулся Чекан. — Я тебе дело говорю. Хочешь — участвуй, а нет так нет, разойдемся, разбежимся, и я пришлю к тебе людей за деньгами.

— Но ведь срок еще не вышел.

— А меня это не волнует. Мы договаривались как — будут нужны деньги, возьмем. Или ты забыл? Может, бумаги показать?

— Нет, не надо, — Бирюковский даже как бы сжался. — Когда будут нужны деньги?

— Возможно, сразу после Нового года. Наличными.

— Ладно, решим, — Бирюковский махнул рукой, наполняя рюмки водкой, — давай выпьем.

Они выпили, не чокаясь. Чекан налил третью.

— А что это у тебя столько охраны? Полный дом головорезов.

— Ты заметил?

— Заметил, — сказал Чекан.

Бирюковский пожал плечами.

— Как-то боязно в последнее время.

— Да, большие деньги, большие печали. А если денег нет, то печали еще больше, — Чекан расхохотался, глядя на побелевшее лицо Бирюковского. — Да не бойся, не бойся, я тебя трогать не собираюсь.

— Тебя я не боюсь, с тобой договориться можно, от тебя откупиться можно.

— А от кого откупиться нельзя? Назови мне такого человека.