На следующее утро мы с Марком поднялись с первыми проблесками рассвета, раньше, чем деревня начала оживать. Я по-прежнему пребывал в угрюмом расположении духа, и потому говорили мы мало. Ночью мороз усилился, и теперь трава и деревья были подернуты инеем, но, на наше счастье, снег так и не выпал. Мы выехали из деревни и вновь двинулись по узкой дороге, петлявшей меж лесистых склонов.

Мы провели в пути все утро и начало дня; наконец лес начал редеть, и мы оказались посреди сжатых полей, за которыми виднелись очертания Южных Холмов. Дорога привела нас к подножию холма, где паслись поросшие густой шерстью овцы. Поднявшись на холм, мы увидели раскинувшееся внизу море, медленно катившее свои серые волны. Справа от нас меж невысокими холмами протекала узкая река, которая впадала в море, миновав прибрежную заболоченную полосу. У самого края болота виднелся небольшой городок, а примерно в миле от него — несколько окруженных высокой стеной зданий, возведенных из древнего желтого камня. Над ними возвышалась величественная церковь в норманнском стиле, размерами не уступавшая многим соборам.

— Вот он, монастырь Скарнси, — изрек я.

— Господь вывел нас из всех испытаний целыми и невредимыми, — откликнулся Марк.

— Я полагаю, настоящие испытания ожидают нас впереди, — возразил я.

Когда мы направили усталых лошадей вниз, ветер принес с моря мохнатые тучи и в воздухе закружились первые снежинки.

ГЛАВА 4

Осторожно спустившись с холма, мы двинулись по дороге, ведущей в город. Лошади нервничали, хлопья снега щекотали им морды, заставляя их громко фыркать и мотать головами. К счастью, когда мы въехали на городские окраины, снегопад прекратился.

— Может, заедем к мировому судье? — предложил Марк.

— Нет, — покачал я головой. — Нам надо поскорее добраться до монастыря. Если снег пойдет вновь, сегодня мы так и не попадем туда.

Копыта наших лошадей процокали по мощенной булыжником главной улице Скарнси. Верхние этажи старинных домов нависали над тротуаром; местные жители имели привычку выливать содержимое ночных горшков прямо из окон, так что нам приходилось остерегаться. Мы заметили, что штукатурка, покрывавшая дома, во многих местах облупилась, а немногочисленные лавки имеют довольно жалкий вид. Редкие прохожие бросали на нас безразличные взгляды.

Наконец мы оказались на городской площади. С трех сторон ее окружали невзрачные обветшалые здания, зато четвертая представляла собой широкий каменный причал. Вне всяких сомнений, в былые времена причал этот выходил прямо в море, но сейчас за ним расстилалось поросшее тростником болото, распространявшее сильный запах соли и гниения. Под серым зимним небом болото казалось особенно унылым и навевало грустные размышления. Через болото к морю, стальная полоса которого блестела где-то в миле отсюда, вел канал, такой узкий, что по нему могла проплыть лишь небольшая лодка. Вдали, на болоте, мы различили вереницу осликов, связанных друг с другом веревками; на спинах животных были навьючены корзины. Какие-то люди доставали из этих корзин камни и выкладывали ими берег канала.

По всей видимости, недавно здесь состоялось некое действо, ибо несколько женщин, стоявших у высокого столба в дальнем конце площади, что-то оживленно обсуждали. На высокой табуретке восседала дородная женщина средних лет, ноги которой были прикованы к позорному столбу. Землю вокруг нее покрывали гнилые овощи и фрукты, да и сама она являла собой более чем жалкое зрелище — одежда ее была густо заляпана тухлыми яйцами и прочей дрянью. На голове у нее красовался треугольный колпак, на котором была выведена краской буква «С» — по всей вероятности, первая буква слова «сварливая». Хотя распухшее лицо несчастной покрывали синяки и один глаз наполовину заплыл, вид у нее был довольно жизнерадостный. Одна из женщин протянула ей кружку эля, и та с наслаждением сделала глоток. Заметив нас, она приветственным жестом вскинула кружку и растянула губы в ухмылке. Тут на площадь выбежала толпа радостно хохочущих детей, вооруженных кочанами гнилой капусты, однако одна из женщин замахала руками, отгоняя их прочь.

— Убирайтесь отсюда, — закричала она. Гортанная ее речь напоминала говор жителей деревни, где мы провели минувшую ночь. — Жена Томаса уже получила свой урок, и он пошел ей на пользу. Теперь она больше не будет донимать своего мужа бранью. Отныне они станут жить в мире и согласии. Через час ее отпустят. Хватит с нее.

Дети отступили на безопасное расстояние, осыпая жену Томаса насмешками и оскорблениями.

— Я смотрю, здесь, вдали от столицы, царят весьма мягкие нравы, — изрек Марк.

Я кивнул в знак согласия. В самом деле, несчастным, прикованным к лондонским позорным столбам, зачастую достаются не тухлые яйца и гнилая капуста, а град камней, выбивающих глаза и зубы.

Мы выехали из города и направили лошадей по дороге, ведущей к монастырю. По обеим сторонам дороги тянулись унылые болота — заросли тростника и лужи гниющей воды. Меня до крайности удивляло, что через эту зловонную трясину проложены тропы и дороги; однако это было именно так, иначе встречавшиеся нам люди непременно сбились бы с пути.

— Некогда Скарнси был процветающим морским портом, — сообщил я. — Но где-то столетие назад берег моря стал заболачиваться, и ты видишь сам, к чему это привело. Неудивительно, что ныне город пришел в запустение. По этому каналу едва может пройти рыбачья лодка.

— Но как горожане зарабатывают себе на жизнь?

— Рыбной ловлей и фермерством. Полагаю так же, что они занимаются контрабандой. Провозят кое-какие товары во Францию. Им все еще приходится выплачивать пошлины монастырю, чтобы монахи, это сборище бездельников, ни в чем не нуждались. Дело в том, что порт Скарнси был дарован в качестве награды одному из рыцарей Вильгельма Завоевателя. А тот пожертвовал земли ордену святого Бенедикта и построил этот монастырь. Разумеется, взяв деньги из английской казны.

Внезапно тишину нарушил перезвон колоколов, донесшийся со стороны монастыря.

— Похоже, монахи заметили нас и бьют в колокола в честь нашего прибытия, — со смехом предположил Марк.

— Что ж, если это так, у святых братьев зоркие глаза. А может, это одно из их чудес. Клянусь кровью Спасителя нашего, эти колокола трезвонят ужасно громко.

Когда мы приблизились к стенам монастыря, колокола все еще оглушительно гудели. Мне казалось, перезвон эхом отдается у меня под черепом. Я страшно устал, как и всегда к концу дня, проведенного в седле; спина моя разболелась немилосердно, и я ехал, неуклюже распластавшись на широкой спине Канцлера. Однако, приблизившись к воротам монастыря, я поднял голову и по возможности принял гордый вид — с самого начала следовало произвести на монахов должное впечатление. Лишь сейчас я оценил, в каком большом монастыре мы оказались. Высота стен, покрытых штукатуркой и выложенных мелкой галькой, составляла не менее двенадцати футов. Территория, огороженная этими стенами, тянулась от дороги до самого края болот. Немного впереди в стене виднелись огромные железные ворота; мы заметили телегу, груженную бочками и запряженную двумя здоровенными лошадьми. Издавая пронзительное громыхание, телега двигалась в сторону города, то есть навстречу нам. Поравнявшись с нами, возница приподнял шляпу в знак приветствия.

— Пиво, — заметил я.

— Пустые бочки? — изумился Марк. — Это монахи столько выпили?

— Нет, почему же, полные. Монастырю принадлежит монополия на снабжение города пивом. Так что монахи могут устанавливать какую угодно цену. Это записано в монастырском уставе.

— Значит, если кто из местных жителей напьется вдрызг, то только благодаря священному пиву?

— Именно так. Кстати, монастыри довольно часто занимаются пивоварением — дело это, как ты понимаешь, прибыльное. Основатели-норманны создали монахам все условия для безбедного существования, лишь бы те исправно возносили молитвы о спасении их душ. В результате все остались довольны, за исключением тех, кому пришлось за это платить. Слава Богу, этот трезвон, наконец, прекратился. — Я издал вздох облегчения. — Ну, поехали. Следуй за мной и держи язык за зубами.

Мы подъехали к массивным железным воротам, украшенным резьбой в виде геральдических животных. Разумеется, ворота были на запоре. Взглянув наверх, я заметил, что в окне домика привратника мелькнуло чье-то лицо и тут же исчезло за занавеской. Я спешился и постучал в небольшую калитку, расположенную рядом с воротами. Через несколько минут, она распахнулась, и пред нами предстал высокий, лысый, как колено, человек в грязном кожаном фартуке. Он смерил нас неприветливым взглядом и проскрежетал:

— Что надо?

— Я — посланник короля, — изрек я ледяным тоном. — Будьте любезны проводить нас к аббату.

В глазах привратника зажглись подозрительные огоньки.

— Мы никого не ждем, — пробурчал он. — Это закрытый монастырь. У вас есть бумаги?

Я сунул руку в карман камзола и протянул ему бумаги.

— Насколько мне известно, данный монастырь, носящий имя святого Доната, принадлежит бенедиктинскому ордену. А бенедиктинский орден отнюдь не является закрытым. Люди могут свободно входить в стены обителей этого ордена. Или, может быть, мы сбились с пути и попали в другой монастырь? — спросил я, придав своему голосу изрядную долю сарказма. Невежа-привратник мрачно взглянул на меня исподлобья, затем скользнул глазами по бумагам — было ясно, что он не умеет читать, — и вернул их мне.

— Вы обогатили их содержание парой жирных пятен, старина, — усмехнулся я. — Кстати, как вас зовут?

— Багги, — буркнул он. — Я провожу вас к отцу аббату, господа.

Он отошел в сторону, и мы въехали в калитку, оказавшись среди мощных колонн, поддерживающих домик привратника.

— Пожалуйста, подождите.

Я кивнул, и привратник заковылял прочь.

В ожидании я прогуливался меж колонн, рассматривая внутренний двор монастыря. Прямо передо мной возвышалась величественная церковь, построенная, как и все прочие монастырские сооружения, из белого французского известняка, ныне пожелтевшего от времени. Церковь была выдержана в норманнском стиле, окна у нее были широкие, и она совершенно не походила на современные храмы с их узкими стрельчатыми окнами и высокими арками, уходящими в небеса. Благодаря тому, что длина здания составляла не менее трех сотен футов, а высота обеих башен — всего около ста, церковь казалась грандиозным, но приземистым сооружением, пустившим в земле корни.

Слева, у дальней стены, я разглядел обычные служебные помещения — конюшни, мастерскую каменотеса, пивоварню. Во дворе кипела бурная деятельность, знакомая мне по Личфилду: торговцы и ремесленники сновали туда-сюда, обсуждая дела с монахами, которых легко можно было отличить по бритым головам и черным сутанам ордена бенедиктинцев; я заметил, что сутаны эти сшиты из превосходной тонкой шерсти и из-под них видны добротные кожаные башмаки. Земля во внутреннем дворе была утоптана множеством ног и усыпана соломой. По двору носилось несколько крупных шотландских овчарок — они сотрясали воздух лаем и беззастенчиво справляли свои естественные надобности. Иными словами, во дворе монастыря царила оживленная деловая атмосфера, отнюдь не соответствующая предназначению удаленной от мира святой обители.

Справа от церкви, за внутренней стеной, располагались помещения, где жили и молились монахи. У дальней стены стоял одноэтажный дом, окруженный небольшим ухоженным садом — большинство растений там было снабжено специальными ярлычками, тонкие и слабые деревца подпирали колышки.

— Ну, Марк, — тихонько спросил я, — как тебе нравится в монастыре?

Вместо ответа Марк замахнулся на одну из огромных собак, которая приближалась к нам, угрожающе оскалив зубы. Пес немного подался назад и зашелся злобным лаем.

— Я и думать не думал, что в монастыре столько зданий, — заметил Марк. — По-моему, во время вражеской осады тут могло бы отсидеться не менее двух сотен человек.

— Ты неплохо считаешь, Марк. Этот монастырь был построен с расчетом на то, что здесь разместится сотня монахов и сотня служек. А ныне, по данным «Комперты», всем этим — домами, земельными угодьями, местными монополиями — пользуются всего тридцать монахов и шестьдесят служек. Как ты понимаешь, все они катаются, как сыр в масле.

— Они нас заметили, сэр, — прервал меня Марк.

И действительно, надсадный лай пса привлек к нам внимание — теперь взоры всех собравшихся во дворе были устремлены на нас, и взоры эти, надо сказать, отнюдь не лучились приветливостью. Встретившись глазами с кем-нибудь из нас, люди торопливо отворачивались и принимались встревоженно перешептываться. Лишь один высокий монах, стоявший у церковной стены, смотрел на нас не отрываясь. Вид у него был изможденный, он опирался на костыль, а белое его одеяние с длинным наплечником контрастировало с черными сутанами бенедиктинцев.

— Если я не ошибаюсь, это монах картезианского ордена, — сказал я.

— Мне казалось, все картезианские монастыри уничтожены, и больше половины монахов казнено за измену, — пробормотал Марк.

— Так оно и есть. Однако половина все-таки осталась в живых. Любопытно, что он здесь делает?

Тут за спиной моей раздался кашель. Обернувшись, я увидел, что привратник вернулся с коренастым монахом лет сорока. В каштановых волосах, обрамлявших его тонзуру, виднелась седина, а грубоватые, резкие черты кирпично-красного лица смягчали круглые, лоснящиеся от жира щеки, свидетельствующие о жизни в довольстве и сытости. На груди его сутаны был вышит ключ — отличительный знак занимаемой им должности. За ним стоял рыжеволосый худенький мальчик в серой рясе послушника. Судя по тревожно бегающим глазам, мальчик явно был чем-то испуган.

— Ты можешь возвратиться к своим обязанностям, Багги, — произнес незнакомец, и я мгновенно различил в его речи сильный шотландский акцент.

Привратник неохотно повиновался.

— Я здешний приор, брат Мортимус из Кесло.

— А где аббат?

— К сожалению, сейчас его нет в монастыре. В отсутствие отца аббата я замещаю его и несу ответственность за все, что происходит в монастыре Святого Доната, — изрек приор и бросил на нас пронзительный взгляд. — Насколько я понимаю, сэр, вы прибыли сюда, получив печальные известия от доктора Гудхэпса. Увы, нам не было сообщено заранее о вашем приезде, и потому мы не имели возможности приготовить вам комнаты.

От брата Мортимуса исходил столь крепкий запах прокисшего пота, что я вынужден был отступить на несколько шагов назад. Годы, проведенные в обществе монахов, приучили меня к тому, что святые братья отнюдь не благоухают, ибо хранят верность убеждению, согласно которому телесная чистота — вредная и греховная прихоть и мыться следует не более шести раз за весь год.

— Лорд Кромвель направил нас сюда, как только получил письмо доктора Гудхэпса, — сообщил я. — Он снабдил меня самыми широкими полномочиями и поручил провести тщательное расследование изложенных в письме событий.

Приор почтительно склонил голову.

— Приветствую вас в монастыре Святого Доната. Прошу простить, если манеры нашего привратника показались вам несколько грубыми. Он всего лишь следовал предписаниям, согласно которым мы должны по возможности оберегать нашу обитель от вторжения посторонних.

— Дело, приведшее нас сюда, не терпит отлагательств, — сурово сказал я. — Первым делом будьте любезны сообщить, действительно ли мертв королевский эмиссар Робин Синглтон?

Лицо приора приняло скорбное выражение.

— Увы, несчастный мертв, — произнес он, осенив себя крестным знамением. — Убит неизвестным злоумышленником самым что ни на есть изуверским способом. Ужасное событие.

— Нам следует как можно быстрее увидеться с аббатом.

— Я отведу вас в его дом. Отец аббат должен вскоре вернуться. Все мы будем молиться о том, чтобы вам удалось пролить свет на свершившееся здесь злодеяние. Кровопролитие на священной земле — что может быть ужаснее!

Приор сокрушенно покачал головой, а потом, повернувшись к послушнику, который смотрел на нас во все глаза, бросил совсем другим тоном, грубым и раздраженным:

— Уэлплей, ты что, к месту прирос? Отведи лошадей в конюшню!

Юноша, тоненький и хилый, казался совсем ребенком. На вид ему едва можно было дать шестнадцать лет, хотя, скорее всего, ему уже исполнилось восемнадцать, ибо послушниками становятся лишь те, кто достиг этого возраста. Я отстегнул от седла сумку, в которой находились бумаги, передал ее Марку, и послушник повел лошадей к конюшням. Сделав несколько шагов, он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на нас, попал ногой в кучу собачьих испражнений, поскользнулся и упал навзничь. Лошади испуганно отпрянули в сторону, во дворе раздался дружный смех. Лицо приора Мортимуса побагровело от гнева. Он торопливо подошел к юноше, который едва успел подняться на ноги, и с силой толкнул его, так, что тот снова упал прямо на собачье дерьмо. Раздался новый взрыв смеха.

— Клянусь кровью Спасителя нашего, Уэлплей, свет не видал второго такого болвана! — рявкнул приор. — Ты что, нарочно устроил тут представление перед посланником короля?

— Нет, господин приор, — дрожащим голосом ответил послушник. — Прошу прощения.

Я подошел к ним, взял Канцлера за поводья и, стараясь не испачкаться о собачье дерьмо, приставшее к одежде юноши, помог бедолаге подняться.

— Все эти крики и хохот могут испугать лошадей, — мягко заметил я. — Не переживай, парень. Подобные неприятности могут случиться с каждым.

С этими словами я вручил послушнику поводья. Бросив робкий взгляд на приора, который побагровел еще сильнее, он повернулся и побрел к конюшням.

— А теперь, сэр, будьте любезны, проводите нас в дом аббата, — обратился я к приору.

Устремленный на меня взгляд шотландца полыхал злобой, а лицо из багрового стало пунцовым. Однако голос его звучал по-прежнему почтительно.

— С удовольствием, сэр, — ответил он. — Мне жаль, что вы стали свидетелями столь неприятного зрелища. Но, как я уже имел честь заметить, я отвечаю за порядок в этой обители. Королю угодно было внести немало изменений в наш обиход. И юных наших братьев следует с младых ногтей приучать к покорности и смирению.

— Насколько я понимаю, братия вашего монастыря не слишком охотно следует новым правилам, установленным лордом Кромвелем? — осведомился я.

— Нет, сэр, что вы, — испугался приор. — Я имел в виду совсем другое. Я говорил лишь о необходимости строгой дисциплины и порядка.

— Не думаю, что поскользнуться на собачьем дерьме — такой уж серьезный проступок, — отрезал я. — Возможно, будет разумнее призвать к порядку собак и запретить им бегать по двору.

Приор уже готовился возразить, но передумал и издал короткий хриплый смешок.

— Вы правы, сэр, собакам не место в монастырском дворе. Но отец аббат ни за что не позволит держать их взаперти. Он полагает, что они должны все время бегать, чтобы не утратить резвость. Видите ли, собаки нужны ему для охоты.

Пока он говорил, лицо его изменило свой первоначальный кирпично-красный оттенок и стало темно-багровым. Про себя я решил, что приор, судя по всему, страдает разлитием желчи.

— Значит, ваш аббат заядлый охотник? — уточнил я. — Любопытно, как отнесся бы святой Бенедикт к тому, что один из его последователей предается столь кровавой и жестокой забаве.

— Аббат сам устанавливает для себя правила, — многозначительно изрек приор.

Он провел нас мимо нескольких служебных зданий. Впереди я увидел уютный двухэтажный домик, окруженный садом, в котором росли розовые кусты. То было удобное и красивое жилище состоятельного джентльмена, которое даже на Канцлер-лейн смотрелось бы вполне уместно. Когда мы проходили мимо конюшен, я успел разглядеть, как злополучный Уэлплей устраивает лошадей в стойла. Словно почувствовав мой взгляд, юноша обернулся и встретился со мной глазами. Мы прошли мимо пивоварни и кузницы, где ярко горел огонь, столь притягательный в этот холодный день. Затем следовало довольно большое здание, сквозь открытые двери которого были видны каменные плиты, покрытые затейливыми узорами. Рядом с этим зданием на улице стоял широкий стол, на котором были разложены рисунки и планы. Какой-то седобородый человек в фартуке каменщика, скрестив руки на груди, прислушивался к жаркому спору двух монахов.

— Н-невозможно, брат, — непререкаемым тоном изрек старший из монахов.

Это был невысокий, упитанный человечек лет сорока, с круглым бледным лицом и маленькими темными глазками, жестко смотревшими исподлобья. Вокруг его тонзуры вились темные волосы.

— Если мы с-станем использовать к-канский камень, на это уйдет уйма денег, — заявил он, взмахнув над чертежами своей пухлой ладонью. — И в результате монастырь наш б-будет разорен.

— Спору нет, тут потребуются большие затраты, — сказал каменщик. — Конечно, если вы хотите сделать все надлежащим образом.

— Церковь необходимо отремонтировать надлежащим образом, — убежденно произнес второй монах. Голос у него был глубокий и звучный. — В противном случае все пропорции здания будут нарушены. Если ты не согласен со мной, брат казначей, я буду вынужден переговорить с аббатом.

— Делай что хочешь, до добра это не доведет, — отрезал круглолицый монах и осекся, заметив незнакомцев.

Он проводил нас своими черными острыми глазками и вновь склонился над чертежами. Второй монах, лет тридцати, был высок и хорошо сложен. Лицо его, изборожденное ранними морщинами, отличалось красивыми и правильными чертами, а волосы, обрамлявшие тонзуру, были желты, как солома. Я успел разглядеть также, что у него большие светло-голубые глаза. Он томно посмотрел на Марка, который ответил ему холодным взглядом. Когда мы приблизились, монахи поклонились приору, получив в ответ едва заметный кивок.

— Все это очень интересно, — прошептал я Марку. — Создается впечатление, что над этим монастырем вовсе не нависает угроза упразднения. Они говорят о реконструкции церкви так, будто уверены — их обитель простоит вечно.

— А вы заметили, как пялился на меня тот высокий монах?

— Еще бы. Это тоже весьма интересно.

Мы уже приближались к дому, когда старый монах в белой рясе, стоявший у церковной стены, выступил вперед и оказался на дорожке прямо перед нами. Это был тот самый картезианец, которого мы уже видели во внутреннем дворе. Приор поспешил ему навстречу.

— Брат Джером! — сердито крикнул он. — Сейчас не время для твоих выходок! Прошу тебя, возвращайся к своим молитвам.

Картезианец, едва удостоив приора презрительным взглядом, обошел его, словно неодушевленный предмет. Я заметил, что он приволакивает правую ногу и при ходьбе тяжело опирается на костыль. Левая его рука явно была повреждена и безжизненно висела вдоль туловища. На вид ему было около шестидесяти лет, редкие волосы были куда белее, чем его потрепанная, покрытая пятнами ряса. Но яростные глаза старого монаха так и сверкали на бледном изможденном лице. С неожиданной ловкостью, увернувшись от приора, пытавшегося преградить ему путь, он подошел прямо ко мне.

— Так ты посланец лорда Кромвеля? — спросил он надтреснутым дребезжащим голосом.

— Да, сэр.

— Все, взявшие меч, мечом погибнут. Известны тебе эти слова?

— Евангелие от Матфея, глава двадцать шесть, стих пятьдесят два, — ответил я. — Но что вы хотите этим сказать? — Мысль о злодеянии, приведшем меня сюда, мгновенно пришла мне на ум. — Вы намерены сделать признание?

В ответ монах разразился презрительным смехом.

— Нет, горбун, я просто напомнил тебе слова Господа нашего, ибо они истинны.

Приор Мортимус схватил картезианца за здоровую руку, пытаясь оттащить его прочь от меня. Тот стряхнул его ладонь и захромал прочь.

— Прошу вас, не обращайте на него внимания, — взмолился приор. Лицо его побледнело, и малиновые прожилки вен резко проступили на жирных щеках. — Бедняга не в своем уме, — добавил он, поджав губы.

— Но откуда он здесь? Что делает в вашем монастыре монах картезианского ордена?

— Видите ли, мы разрешили ему жить здесь, снисходя к его достойному жалости состоянию. К тому же об этом просил его родственник, чьи земли находятся по соседству с нашими.

— А из какого он монастыря?

— Он прибыл из Лондона, — с явной неохотой сообщил приор. — Мы так и зовем его — Джером из Лондона.

У меня глаза на лоб полезли от удивления.

— Так, значит, он из того самого монастыря, где приор и половина монахов отказались присягнуть на верность королю, и были подвергнуты казни?

— Но брат Джером принял присягу, — сказал приор. — Правда, не сразу. Господину Кромвелю пришлось приложить для этого определенные усилия. — Он многозначительно посмотрел на меня. — Вы понимаете, о чем я говорю?

— Его пытали на дыбе?

— Да, Джерома подвергли страшным истязаниям. Тогда-то он и повредился в уме. Впрочем, страдания, которые он перенес, — лишь заслуженная кара за неповиновение, не так ли? А сейчас мы держим его у себя из милосердия. И надо признать, зачастую он испытывает наше терпение.

— А что он имел в виду, когда процитировал Евангелие?

— Одному Богу известно. Я же говорю, этот человек не в своем уме.

С этими словами приор повернулся и открыл калитку. Вслед за ним мы вошли в сад, где среди голых колючих ветвей цвело несколько зимних роз. Я обернулся, но хромоногий монах уже скрылся из виду. Однако воспоминание о его горящем взоре заставило меня содрогнуться.

ГЛАВА 5

Приор постучал в дверь, и она незамедлительно распахнулась. На пороге стоял здоровенный малый в синем одеянии монастырского служки. Он обеспокоенно скользнул взглядом по нашим лицам.

— Эти господа прибыли из Лондона по поручению главного правителя, — сообщил приор. — Они желают срочно видеть аббата. Он дома?

Служка согнулся в почтительном поклоне.

— Вы прибыли по поводу этого ужасного убийства, господа, — пробормотал он. — К сожалению, нас никто не предупредил о вашем приезде. Аббат Фабиан еще не вернулся, хотя мы ожидаем его с минуты на минуту. Но входите, прошу вас.

Он провел нас в просторный зал, обшитый панелями, на которых были изображены охотничьи сцены.

— Полагаю, вам будет удобнее подождать в приемной, — предложил приор.

— А где сейчас доктор Гудхэпс?

— В своей комнате наверху.

— Прежде всего, мы поговорим с ним.

Приор кивнул служке, и тот провел нас по широкой лестнице на второй этаж. Остановившись у закрытой двери, приор громко постучал. До нас донесся приглушенный возглас, затем звук поворачиваемого в замке ключа. Дверь со скрипом распахнулась, и какой-то бледный растрепанный человек недовольно уставился на нас.

— Приор Мортимус, — произнес он визгливым голосом, — зачем так колотить в дверь? Вы меня испугали.

Губы Мортимуса тронула сардоническая усмешка.

— Неужели? Примите мои извинения. Но вы в полной безопасности, любезный доктор. Лорд Кромвель прислал нам своего эмиссара, который намерен расследовать свершившееся преступление.

— Доктор Гудхэпс? — осведомился я. — Я — Мэтью Шардлейк, посланник лорда Кромвеля. Он направил меня сюда, получив ваше письмо.

Доктор минуту помедлил, потом шире распахнул дверь и позволил нам войти в свою спальню. То была довольно просторная комната с широкой кроватью под пологом и толстыми подушками, лежавшими прямо на полу и заменявшими кресла. Единственное окно выходило в шумный внутренний двор. На полу громоздилась целая гора книг, на вершине которой чудом держался поднос с кувшином вина и оловянными кружками. В очаге горел огонь, и мы с Марком разом устремились туда, так как промерзли до костей. Я повернулся к приору, который стоял в дверях, не спуская с нас обеспокоенных глаз.

— Спасибо, брат. Надеюсь, вы будете настолько любезны, что сообщите нам, когда прибудет аббат, — сказал я.

В ответ приор молча поклонился и удалился прочь.

— Во имя нашего Спасителя, заприте скорее дверь, — взвизгнул старый доктор, нервно ломая руки.

Он издал столь глубокий вздох, что его седые редкие волосы взметнулись в воздух. Черное священническое одеяние Гудхэпса было измято и покрыто пятнами, а по аромату, распространяемому его дыханием, нетрудно было догадаться, что он изрядно накачался вином.

— Так значит, лорд Кромвель получил мое письмо? Хвала Всевышнему! Я боялся, что письмо будет перехвачено! И сколько же человек прибыло с вами?

— Нас всего двое. Вы разрешите мне сесть? — спросил я, осторожно опускаясь на одну из подушек.

Стоило мне сесть, как согбенная спина испытала огромное облегчение. Как видно, господин Гудхэпс лишь в этот момент заметил мое увечье. Он перевел взгляд на Марка, который как раз отстегивал от пояса перевязь с мечом.

— Я вижу, юноша вооружен. Он сумеет защитить нас?

— Сумеет, если возникнет такая необходимость. А вы уверены в том, что нам понадобится защита?

— Еще бы, сэр. После того, что здесь случилось… Я не сомневаюсь, господин Шардлейк, что мы окружены врагами.

Я видел, что собеседник мой не на шутку напуган, и ободряюще улыбнулся ему. Испуганного свидетеля, так же как и испуганную лошадь, прежде всего, следует успокоить.

— Теперь, когда мы здесь, вам более не о чем тревожиться, сэр, — заявил я. — Должен сказать, в дороге мы порядком утомились и будем благодарны, если вы угостите нас вином. А пока мы будем греться у очага, вы подробно расскажете обо всем, что здесь произошло.

— О, сэр, клянусь Пресвятой Девой, никогда прежде я не видел столько крови…

Я предостерегающе вскинул руку.

— Прошу вас, начните с самого начала. С вашего прибытия в монастырь.

Доктор Гудхэпс налил нам вина, уселся на кровать и принялся теребить пальцами свои спутанные седые волосы.

— У меня не было ни малейшего желания сюда приезжать, — со вздохом произнес он. — Я немало потрудился на благо реформы в Кембридже. А для подобных поручений я слишком стар. Но Робин Синглтон в прошлом был моим студентом. И он обратился ко мне за помощью. Вы знаете, он намеревался убедить монахов этого злосчастного монастыря добровольно дать согласие на упразднение обители. И ему нужен был знаток канонического права. К тому же я не мог противиться желанию главного правителя, — с горечью добавил он.

— Да, противиться его желаниям трудно, — кивнул я. — Насколько я понимаю, вы с Синглтоном прибыли сюда неделю назад?

— Да. Нам пришлось проделать тяжелый путь.

— И как проходили ваши переговоры с монахами?

— Как я и предполагал, сэр, они ни к чему не привели. Синглтон с самого начала принялся сыпать угрозами. Заявил, что монастырь погряз в грехе и разврате и самое лучшее, что могут сделать монахи, — согласиться на предложенные пенсии и оставить свою обитель. Но аббату Фабиану слишком хорошо здесь живется, и он отнюдь не собирается отказываться от всех своих благ даже взамен на денежное вознаграждение. Подумайте сами, здесь он ощущает себя богатым землевладельцем, настоящим лордом. А на самом-то деле он всего-навсего сын местного судового поставщика.

Гудхэпс допил последние капли из своей кружки и вновь потянулся к кувшину с вином. Впрочем, я не мог обвинять этого беспомощного старика в том, что он, испуганный и одинокий, пытается утопить свои страхи в вине.

— Аббат Фабиан очень умен и хитер, — продолжал Гудхэпс. — Он прекрасно понимает, что после недавнего восстания главный правитель воздержится от принудительного уничтожения монастырей. Робин Синглтон, эмиссар, попросил меня хорошенько покопаться в книгах и найти какой-нибудь закон, грубо попираемый в этом монастыре. Он рассчитывал таким образом запугать их. Я сказал, что это пустая трата времени, но Робин Синглтон никогда не был силен в законоведении. Он привык действовать силой. Упокой Господи его душу, — со вздохом добавил Гудхэпс, но, будучи верным реформатором, не стал осенять себя крестным знамением.

— Вы правы, монахов не так легко запугать, — кивнул я. — Впрочем, думаю, в этом монастыре законы блюдутся отнюдь не строго. Насколько мне известно, здешние монахи были уличены в содомии и краже. И то и другое — более чем серьезные преступления.

Гудхэпс вновь сокрушенно вздохнул.

— Боюсь, лорда Кромвеля ввели в заблуждение. Мировой судья — убежденный реформатор, однако его сообщение о продаже монастырских земель за бесценок не соответствует истине. На самом деле никаких свидетельств того, что при расчетах совершались нарушения, не существует.

— А все эти разговоры о царящем здесь разврате?

— Они тоже не имеют под собой оснований. Аббат настаивает на том, что после официальной ревизии они строго выполняют все предъявленные требования. Правда, бывший приор упорно противился нововведениям. Однако его убрали из монастыря вместе с парочкой самых вздорных монахов, тоже склонных мутить воду. И его место занял этот шотландский верзила.

Я осушил свой стакан, но воздержался от того, чтобы попросить еще. Чуть живой от усталости, я так разомлел от тепла и от выпитого вина, что теперь мне хотелось одного — лечь и забыться сном. Однако я знал, что в течение ближайших часов мне понадобится ясная голова.

— А что вы можете сказать о здешней братии?

— Они ничуть не отличаются от всех прочих монахов, — пожал плечами Гудхэпс. — Ленивы и самодовольны. Позволяют себе играть в карты и охотиться — вы, наверное, видели, что в монастыре полно собак. Сами не отказывают себе ни в чем, а служек держат впроголодь. Но надо признать, они выполняют все последние предписания, совершают церковные службы на английском языке, и я ни разу не заметил в здешних стенах женщин дурного поведения. Этот краснорожий приор строго следит за дисциплиной. Делает вид, что всей душой поддерживает нововведения лорда Кромвеля. Но я ему не верю. Здесь никому нельзя верить. Старшие монахи на вид — сама кротость и смирение, но на самом деле все они — закоренелые еретики. Хотя, конечно, они ловко скрывают свои истинные убеждения. За исключением этого калеки, картезианца. У него, что на уме, то и на языке. Но он — не член здешнего братства.

— Ах да, брат Джером, — усмехнулся я. — Мы уже имели случай с ним побеседовать.

— Вам известно, кто он такой?

— Нет.

— Родственник королевы Джейн, упокой Господи ее душу. Именно поэтому его и не казнили вместе с другими картезианцами, когда он отказался присягнуть на верность королю. Его пытали до тех пор, пока он не принял присягу, а потом отправили сюда на покой. Кстати, один из самых богатых местных землевладельцев также приходится ему родственником. А я думал, в кабинете лорда Кромвеля известно, что брат Джером находится здесь.

— Бумаги порой теряются даже в кабинете лорда Кромвеля, — с улыбкой заметил я.

— Все прочие монахи терпеть не могут брата Джерома, потому что он беспрестанно их оскорбляет, — продолжал Гудхэпс. — Упрекает их в лени и мягкотелости. Ему запрещено выходить за пределы монастырской ограды.

— Вне всякого сомнения, эмиссар Синглтон беседовал со многими монахами, надеясь выведать их неприглядные тайны, — заметил я. — Скажите, те, на кого пало подозрение в содомии, по-прежнему находятся здесь?

— И нет ли среди них высокого монаха с растрепанными светлыми волосами? — впервые за все время подал голос Марк.

— А, вы говорите о Габриеле, ризничем, — пожал плечами Гудхэпс. — Да, он один из них. На вид этого никак не скажешь, не правда ли? Высокий, здоровенный малый. Но иногда в его взгляде сквозит нечто странное. Эмиссар Синглтон пытался надавить на монахов, но все они твердят, что невинны, как небесные ангелы. Эмиссар Синглтон поручил мне расспросить монахов, узнать у них некоторые подробности относительно их обихода. Но хоть я и ученый, я не слишком искусен по части подобных бесед.

— Насколько я понимаю, эмиссар Синглтон не стяжал больших симпатий среди здешней братии? Кстати, мне несколько раз доводилось с ним встречаться. По моим наблюдениям, он был несколько вспыльчив.

— Да, из-за собственной несдержанности он легко наживал себе врагов. Впрочем, его это мало волновало.

— Расскажите мне о его смерти.

Старый доктор втянул голову в плечи и погрузился в тяжелые воспоминания.

— В конце концов, Синглтон убедился, что давить на монахов — бессмысленное занятие. Тогда он поручил мне составить список всех возможных нарушений канонического закона, в которых только можно обвинить монастырь. А сам проводил все время, просматривая архивные документы и счета. Однако никакой крамолы не обнаружил. Синглтон начал беспокоиться, ведь ему предстояло держать отчет перед лордом Кромвелем. В последние два дня я его почти не видел. Он, не поднимая головы, сидел в казначействе над расчетными книгами.

— А что он искал?

— Я уже говорил вам, любые нарушения. Он был готов ухватиться за любую мелочь. У него был опыт нового итальянского ведения счетов, знаете, когда все умножается на два.

— Да, двойная бухгалтерия. Значит, в законах он разбирался неважно, а в счетах хорошо?

— Верно, — со вздохом подтвердил Гудхэпс. — В последний вечер мы по обыкновению ужинали вдвоем. Мне показалось, что настроение у Синглтона несколько улучшилось. Он сказал, что после ужина собирается посмотреть некую расчетную книгу, которую получил у казначея. Кстати, сам казначей в тот вечер куда-то уехал из монастыря. Так что его здесь не было… когда это случилось.

— А как он выглядит, этот казначей? Не тот ли это низенький толстый монах с черными глазами, которого мы видели у мастерской каменотеса? Он как раз спорил из-за денег.

— Да, это он. Брат Эдвиг. Наверняка он спорил с ризничим из-за расходов на ремонт церкви. Мне он нравится, брат Эдвиг. Человек практического склада. Терпеть не может бросать деньги на ветер. В нашем колледже такой казначей тоже не помешал бы. Да, что касается ведения повседневных дел монастыря, приор Мортимус и брат Эдвиг прекрасно с этим справляются. Они, что называется, крепко держат бразды правления.

Сообщив это, Гудхэпс вновь приложился к кружке с вином.

— А что произошло после ужина?

— Я проработал около часа, затем помолился и улегся в постель.

— И сразу уснули?

— Да. Но около пяти утра я внезапно проснулся. В коридоре раздавались торопливые шаги, чьи-то взволнованные голоса. А потом в дверь что есть мочи забарабанили — в точности так, как это недавно сделал приор. — Тяжелые воспоминания заставили Гудхэпса содрогнуться. — Открыв дверь, я увидел, что в коридоре стоит аббат, а за ним толпится не меньше дюжины монахов. Стоило взглянуть на лицо аббата, чтобы понять — он испуган до потери рассудка. Он сообщил мне, что посланник лорда Кромвеля мертв. Сказал, что, несомненно, произошло убийство. Я оделся и вслед за аббатом поспешил вниз. Все обитатели монастыря были на ногах и пребывали в страшном волнении. До меня доносились отголоски приглушенных разговоров о запертых дверях и о лужах крови. Я слышал даже, что кто-то упомянул о том, что убитого наказал Господь. Принесли факелы, и через дортуары монахов мы направились на кухню. Там было так холодно, в этих темных бесконечных коридорах. И всюду группками стояли монахи и служки, встревоженные, испуганные. Наконец дверь в кухню распахнулась. Господь милосердный…

К моему удивлению, на этот раз Гудхэпс не удержался и торопливо перекрестился.

— Там пахло, как в лавке мясника, — сообщил он со сдавленным смешком. — В комнате горело множество свечей, они были повсюду — на столах, на шкафах. Я наступил в какую-то липкую лужу, и приор потянул меня за рукав. Взглянув себе под ноги, я заметил, что на полу разлита какая-то темная жидкость. Я не сразу понял, что это такое. А потом я увидел, что посреди комнаты лежит на животе Робин Синглтон. Его одежда была сплошь покрыта темными пятнами. Было ясно: с ним что-то не так, но глаза мои отказывались верить увиденному. А потом я осознал, что у него нет головы. Оглядевшись по сторонам, я увидел ее, эту голову, — она лежала под маслобойкой и пристально смотрела на меня. Лишь тогда я догадался, что лужа у меня под ногами — это кровь.

Гудхэпс закрыл глаза, отдаваясь тягостному воспоминанию.

— Господи Боже, сказать, что я пришел в ужас, означает не сказать ничего.

Он открыл глаза, одним глотком опорожнил свою кружку и вновь потянулся к кувшину, однако я отодвинул его в сторону.

— Думаю, на сегодня вам достаточно, доктор Гудхэпс, — мягко предостерег я. — Прошу вас, продолжайте.

На глаза старика навернулись слезы.

— Я сразу подумал, что Синглтона убили монахи. Они казнили его, а теперь настала моя очередь. Я смотрел на них, выглядывая в их толпе своего палача, человека с топором. Все они казались мне такими суровыми и жестокими. Этот безумный картезианец тоже был здесь. Он злобно ухмыльнулся и закричал: «Мне отмщение, сказал отец наш Небесный».

— Он выкрикнул именно это?

— Да. Аббат приказал ему замолчать и подошел ко мне. «Господин Гудхэпс, вы должны решить, как нам теперь поступить», — произнес он дрожащим голосом. И тут я понял, что все они испуганы не менее моего.

— Можно мне кое-что сказать? — вмешался Марк.

Я кивнул в знак согласия.

— Этот картезианец никак не мог отрубить голову кому бы то ни было. Тут требуется немалая сила. К тому же для нанесения такого удара необходимо сохранять равновесие, а он здорово хромает.

— Да, ты прав, — кивнул я и вновь повернулся к старому доктору. — И что же вы ответили аббату?

— Он говорил что-то о необходимости поставить в известность городские власти. Но я твердо знал: прежде всего, необходимо сообщить о случившемся лорду Кромвелю. Подобное убийство неизбежно сопряжено с политикой. Да, еще аббат рассказал мне, что старый Багги, привратник, обходя монастырь ночью, видел Синглтона. И якобы тот сообщил ему, что намерен встретиться с одним из монахов.

— А в котором часу это произошло? Или старик этого не помнит?

— Разумеется, не помнит. Он вообще имеет слабое представление о времени. Сказал лишь, что Синглтон явно был недоволен, столкнувшись с ним, и разговаривал, по своему обыкновению, грубо и резко.

— Понятно. Что произошло потом?

— Я приказал монахам хранить молчание. Сказал, что отныне ни одно письмо не должно быть отправлено без моего разрешения. А сам незамедлительно написал лорду Кромвелю и отправил письмо с деревенским посыльным.

— Вы поступили совершенно правильно, господин Гудхэпс. Рассудительность не отказала вам даже в самую трудную минуту.

— Спасибо за добрые слова. — Доктор Гудхэпс промокнул глаза рукавом. — Так или иначе, я едва не заболел от страха. Отдав распоряжения, я заперся в своей комнате и с тех пор не выходил отсюда. Поверьте, господин Шардлейк, мне очень жаль, что в этой ситуации я не проявил должного мужества. Мне следовало провести расследование, не дожидаясь вашего приезда. Но, увы, я лишь ученый.

— Ничего, теперь мы здесь, и мы добьемся правды. Скажите, а кто обнаружил тело?

— Брат Гай, который ходит за больными в лазарете. Такой высокий, темноволосый. Он сказал, что ему понадобилось зайти в кухню за молоком для одного из больных. У него есть ключ. Он отпер наружную дверь, по небольшому коридору дошел до кухни. Войдя туда, он сразу наступил в лужу крови и поднял тревогу.

— Значит, дверь в кухню обычно запирается на ночь?

— Да, — кивнул Гудхэпс. — Иначе монахи и служки мигом растащили бы все съестные припасы. Вы сами знаете, набивать брюхо — любимое занятие большинства святых братьев. Неслучайно многие из них так разжирели.

— Значит, у убийцы был ключ. Это указывает на то, что он был из числа монахов. Впрочем, об этом говорят и сведения о некой предполагаемой встрече, сообщенные привратником. Но в вашем письме говорится о том, что здешняя церковь подверглась осквернению. Если я не ошибаюсь, были похищены святые мощи?

— Да, — подтвердил Гудхэпс. — Мы все стояли в кухне, когда прибежал один из монахов и сказал, — тут доктор судорожно вздохнул, — что на алтаре принесен в жертву черный петух. А потом выяснилось, что пропали мощи Раскаявшегося Вора. Монахи уверены, что в монастырь проник кто-то посторонний, осквернил церковь и похитил мощи. Эмиссар, совершая позднюю прогулку, увидел грабителя, и тогда тот убил его.

— Но каким образом посторонний мог проникнуть в запертую кухню?

— Возможно, он подкупил кого-то из служек, — пожав плечами, предположил Гудхэпс. — Тот на время дал ему ключи, и злоумышленник сделал копию. Именно так думает аббат. Ведь монастырский повар — это всего лишь служка. И у него, разумеется, есть ключ от кухни.

— А что вы можете сказать о пропавших мощах? Они действительно имеют ценность?

— Ох, о них я вспомнить не могу без содрогания. Только представьте себе истлевшую руку, прибитую гвоздями к куску дерева! Хранились мощи в большом золотом ларце, отделанном драгоценными камнями. Я так полагаю, то были самые настоящие изумруды. Считалось, что эти мощи способны исцелять недуги, в особенности, сломанные и искривленные кости. Но, сами понимаете, это всего лишь сказка, выдуманная монахами для того, чтобы морочить неразумных. — На мгновение в голосе его послышалась страсть убежденного реформатора. — Несомненно, пропажа мощей расстроила монахов куда сильнее, чем смерть Синглтона, — добавил он.

— Вы кого-нибудь подозреваете? — задал я главный вопрос. — Как вы думаете, кто мог совершить убийство?

— Откровенно говоря, я теряюсь в догадках. Монахи обвиняют во всем поклонников дьявола. Утверждают, что и похищение мощей, и убийство — их рук дело. Но и сами монахи ненавидят нас, реформаторов. В этом монастыре ненавистью пропитан даже воздух. Сэр, теперь, когда вы здесь, могу я отправиться домой?

— Пока что вы мне необходимы, доктор Гудхэпс. Но возможно, вскоре вы сможете уехать.

— По крайней мере, теперь, когда вы и этот славный юноша рядом, я не буду чувствовать себя таким одиноким в стане врагов.

Раздался стук в дверь, и на пороге показался служка.

— Сэр, аббат Фабиан вернулся.

— Отлично. Марк, помоги мне подняться. У меня страшно затекли ноги.

Марк протянул мне руку, и я с усилием встал.

— Благодарю вас, доктор Гудхэпс. Позднее мы вернемся к нашему разговору. Кстати, что случилось с бухгалтерскими книгами, которые так тщательно изучал эмиссар?

— Их забрал казначей, — сообщил старый доктор и покачал седовласой головой. — И как только подобное преступление могло случиться? Я мечтал лишь о реформе Церкви. Но в результате мир стал более жестоким, и количество совершаемых в нем злодеяний лишь возросло. Восстания, предательства, убийства. Порой мне кажется, нам никогда не преодолеть везде сущего зла.

— Тот, кто творит зло, непременно будет наказан, — убежденно произнес я. — В это я верю неколебимо. Идем, Марк. Нам пора побеседовать с досточтимым аббатом.

ГЛАВА 6

Вслед за служкой мы спустились вниз по лестнице и, миновав темный коридор, оказались в просторной комнате, стены которой были увешаны фламандскими гобеленами — выцветшими от старости, но все равно чрезвычайно красивыми. Окна выходили на монастырское кладбище, где во множестве росли деревья; двое служек сгребали в кучи последние сухие листья.

— Отец аббат переодевается. Ему необходимо сменить костюм для верховой езды. Он просил вас немного подождать, — сообщил служка и с поклоном удалился.

Мы подошли к очагу и стали греть спины. В центре комнаты находился громадный письменный стол, заваленный бумагами и пергаментными свитками. Около стола стояло удобное мягкое кресло, напротив — несколько стульев. Я заметил на столе медный поднос, на котором красовалась аббатская печать, а рядом с ней — фляга с вином и серебряные стаканы. Всю стену за столом сплошь закрывали книжные полки.

— Надо же, как хорошо живут монастырские аббаты, — насмешливо заметил Марк, оглядевшись по сторонам.

— О да, обычно они занимают весьма уютные особнячки, — подхватил я. — Первоначально аббаты жили вместе с прочей братией, в более чем аскетичной обстановке. Но несколько веков назад аббатам было разрешено иметь свой дом и свои доходы, не облагаемые налогом. И теперь они купаются в довольстве и неге, а делами монастырей в основном занимаются приоры.

— А почему король не внесет изменения в закон? Не понимаю, по какой причине аббаты не платят налогов?

— В прошлом короли хотели обеспечить себе поддержку аббатов в Палате лордов, — пояснил я. — А сейчас… что ж, думаю, аббатам недолго осталось наслаждаться своими привилегиями.

— Насколько я понимаю, на самом деле монастырем управляет этот краснорожий шотландец?

— Похоже, он относится к числу любителей распускать руки, — произнес я, огибая стол и рассматривая книжные полки. На одной из них я заметил свод английских законов. — Ты видел, с каким удовольствием он лупил того несчастного мальчишку?

— Вид у парня был жалкий. По-моему, он нездоров.

— Несомненно. Любопытно было бы знать, почему послушника заставляют выполнять черную работу, которой обычно занимаются служки.

— А я считал, что тяжелая работа — обязанность всех монахов и они должны в поте лица зарабатывать хлеб свой.

— Да, таковы предписания святого Бенедикта. Но за последние сто лет во всех бенедиктинских монастырях вряд ли найдется хотя бы один монах, который выполнял бы эти предписания. Грязную работу святые братья предпочитают оставлять служкам. Служки не только готовят и ухаживают за лошадьми, но топят очаги, стелют монахам постели, а порой даже помогают им раздеваться и одеваться. Кто знает, каких еще услуг потребуют избалованные и изнеженные святые братья…

Я взял печать с подноса и принялся рассматривать ее в свете пламени. Она была сделана из стали. Я показал Марку изображение святого Доната в римской тоге, выгравированное на печати. Перед святым лежал на плетеных носилках какой-то человек, протянувший в мольбе руки. Гравировка была выполнена на редкость искусно, можно было рассмотреть каждую складочку широких одеяний.

— Святой Донат возвращает умершего к жизни, — пояснил я. — Незадолго перед нашим отъездом я дал себе труд заглянуть в «Жития святых».

— Он умел воскрешать мертвых? Так же, как Христос, воскресивший Лазаря?

— Согласно преданию, однажды святой Донат увидал, как усопшего несут к могиле. За носилками, заливаясь слезами, шла вдова. Какой-то человек подошел к ней и потребовал вернуть деньги, которые ему задолжал усопший. Тогда святой Донат приказал умершему подняться и привести в порядок свои земные дела. Тот сел на носилках и заявил, что выплатил все долги. После этого он опочил вновь. Деньги, деньги, деньги — вот что извечно занимало людей больше всего.

Тут раздались торопливые шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошел высокий широкоплечий человек лет пятидесяти. Из-под его черной бенедиктинской сутаны виднелись бархатные штаны и башмаки с серебряными пуговицами. Лицо его, с горбатым римским носом и несколько грубыми чертами, цвело здоровым румянцем. Густые каштановые волосы, обрамлявшие тонзуру, были аккуратно подстрижены. Губы его расплылись в улыбке, когда он приблизился к нам.

— Я — аббат Фабиан, — произнес он. Манеры аббата были исполнены воистину патрицианского достоинства. Однако в его глубоком и звучном голосе мне послышались тщательно скрываемые нотки тревоги. — Добро пожаловать в монастырь Святого Доната. Pax vobiscum.

— Господин Мэтью Шардлейк, эмиссар главного правителя, — представился я.

Я намеренно не дал должного ответа — «И с вами» — на латинское приветствие аббата «Мир с вами», ибо отнюдь не желал быть втянутым в бормотание на латыни.

Аббат неспешно кивнул и окинул взглядом мою согбенную фигуру. Его глубоко посаженные голубые глаза расширились от удивления, когда он заметил, что я держу в руках монастырскую печать.

— Сэр, прошу вас, будьте осторожны, — процедил он. — Этой печатью мы скрепляем все официальные документы. Она никогда не покидает стен этой комнаты. Согласно правилам, только я имею право держать ее в руках.

— В качестве посланника короля я имею право держать в руках все, что мне потребуется, господин аббат, — отрезал я.

— Да, сэр, разумеется. — Глаза аббата неотрывно следили за печатью, которую я опустил на поднос. — Полагаю, сэр, после долгого пути вы изрядно проголодались. Если не возражаете, я прикажу подать ужин.

— Благодарю вас, но лучше сделать это несколько позднее.

— Мне очень жаль, что пришлось заставить вас ждать. Но у меня были срочные дела с управляющим дальним имением. Мы еще не покончили с расчетами за урожай. Позвольте предложить вам вина?

— Разве что совсем немного.

Он налил мне вина, потом повернулся к Марку.

— Могу я узнать, кто вас сопровождает?

— Это Марк Поэр, мой помощник.

Аббат недовольно вскинул бровь.

— Господин Шардлейк, нам предстоит обсудить весьма серьезную проблему. Я полагаю, будет лучше, если наш разговор состоится с глазу на глаз. Юноша может отправиться в покои, которые уже приготовлены для вас.