– Дверь разблокируется через десять минут, господин. – Эв отказывалась подчиняться! – К этому времени со мной будет покончено. Угроза вашей жизни исчезнет.

Дракон стукнул по плечевому сенсору, обновил показания лицевого щитка брони: единственный зелёный огонёк на нём быстро мерцал; Ларс затребовал дополнительную информацию, и бездушный комп выдал: задействована автоматическая разгерметизация брони, последняя боеспособная единица когорты выйдет из строя через полминуты. Что за?!

– Эв!! – Шоербезен вдавил кнопку справа от двери: как и следовало ожидать, дверь даже не дрогнула. – Эвушка… дорогая моя, любимая… Ну что за фигня…

– Я испортилась. – отвечала из темноты Эв. – У меня непоправимые повреждения основных функций. Я несу вам вред, господин… – В голосе девушки слышалось такое отчаяние, какого Ларс не слышал ещё никогда. – У меня появились сны… Я не смогла выполнить свой долг…

Да ведь она сошла с ума! Вот уже сейчас броня разойдётся – и всё, всё! И Дракон снова будет один, один как перст в этом долбаном космосе, один на прошитом метеоритами недвижном транспорте, один, один, один!!!

– Эв!!! – заревел Ларс, чувствуя, как необоримый ужас снова охватывает его. – Эв!!! Остановись!!! – Кричал он напрасно: разгерметизацию брони одновременно с впрыскиванием смертельного токсина остановить было невозможно, этот режим специально предусмотрели умельцы с «Назгула»: чтобы легионер всегда имел возможность не даться живым, не попасть в плен. Хотя какой, к чертям, плен?!! – Эвочка… Эвелин… Солнце мое… – Дракон почти плакал от бессильного отчаяния: что делать? как быть? как остановить эту долбаную куклу?! – Я тебя так всегда любил… Что же ты делаешь…

– Я вас тоже очень люблю, господин. – Дракон понял, что Эв улыбается. – Вы для меня всё. И я не могу дальше причинять вам вред… Мне это невыносимо… Есть только один выход…

Ларс судорожно скосил глаз на щиток: до разгерметизации оставались считаные секунды. В поисках выхода мысли его метались как взбесившиеся уборочные дроиды, кроша всё на своем пути.

– Нет, Эв!!! Нет!!! – Ларс чувствовал, что рассудок, кажется, покидает и его, и тут на ум ему пришел длинный ряд цифр и букв – отключающий наводку на конкретного человека код, индивидуальный ключик к продукту синтеха Эвелин ван дер Хаас.

– Нет, Эв, нет! – вновь выкрикнул он, а потом проорал этот чёртов код, громко и отчётливо.

Дракон хорошо видел, как исказилось лицо Эв: словно в девушку ударила молния – с детства знакомые черты неуловимо изменились, вроде бы оставшись прежними, но в то же время сделавшись незнакомо далёкими и чужими.

Обновлённая Эв рывком приблизилась к иллюминатору. Она смотрела на Ларса незнакомыми горящими глазами. Взгляд её сверлил опешившего Дракона, пронзал насквозь, рвал, казалось, кожу с лица.

– Ублюдок… – вдруг яростно выплюнула девушка. – Грязная свинья! – В толстое стекло вонзился её бронированный кулак, потом ещё и ещё; по стеклу пошли мелкие трещины. Ларс отшатнулся. – Мясник. Дай мне только добраться до тебя, мразь! – В руке Эв появилась катана, в луче фонаря холодно блеснуло лезвие.

– Ты что, Эв… – Шоербезен смотрел на преобразившуюся девушку во все глаза, даже ужас грядущего одиночества куда-то отступил. – Что с тобой?..

– Дрянь. Подлец. Скотина, – Эв произносила ругательства отчётливо, медленно, а взгляд её источал такую ненависть, что Дракон от страха покрылся липким потом с головы до ног. За дверью в рубку управления сейчас была не Эв, а разъярённая, налитая силой предстоящей мести фурия. – Извращенец. – Кулак девушки продолжал равномерно долбить стекло. – Погоди, мразь. Сейчас я обрежу твой поганый член… – И тут броня наконец разошлась. Одновременно четыре иголки в разных местах впрыснули в тело Эв изрядные порции дарящего вечное забвение токсина, и девушка дёрнулась, лицо её мгновенно покрылось инеем, но глаза ещё некоторое время сверкали, а костенеющие губы шевелились: – Мяс-ник… Не-на-ви-жу…

Дракон громко икнул, непроизвольно обделался и потерял сознание.

Арон Брудный

Ответ

Часть первая

Французская фантастика не занимает в мировом рейтинге сколько-либо высокого места, хотя, как и положено литературе мирового масштаба, свой классик жанра у нее есть – Жюль Верн. Принадлежит прошлому и Веркор, изредка переводят Клейна.

Поэтому роман Ролана де Вильнэва «Ответ» произвел на меня особенно сильное впечатление – ничего подобного я прочесть не ожидал. Вильнэв был известен мне как структуралист и славист-любитель, высказавший довольно странное предположение, что знаменитый в своё время «Пылающий остров» Александра Казанцева имел исходной точкой слова Бальмонта «Я ведь только облачко, полное огня…».

Облако, полное огня, зажжённое таинственным Ирландцем, действительно занимает видное место в романе Казанцева. Читал ли он Бальмонта – установить трудно, зато неоспоримо, что русскую фантастику Вильнэв знает. На его романе это отразилось, как и основательное знакомство с Шекли, Саймаком, Брэдбери и другими звёздами американского неба.

Роман начинается (уступка вкусам французского читателя) с тривиальной любовной сцены, не оставляющей у читателя сомнений, что её герои искренни, остроумны и ласковы. Но затем… Когда супруг задрёмывает, супруга внимательно смотрит на циферблат часиков, выдёргивает штепсель ночника – и вводит утончившиеся пальцы в отверстия розетки. Часики сияют, как маленький прожектор, стрелки несутся по циферблату, глаза женщины просвечивают сквозь веки. Подзарядка окончена.

В дальнейшем выясняется, что Соланж, верная электрическая супруга Орельена, наивно считающего её студенткой Сорбонны, состоит в контакте с иными мирами, весьма заинтересованными в регулировании процессов, происходящих на небольшой планете, по форме представляющей геоид – нечто шаровидное – и населённой живыми существами. Часть из них имеет слабость считать себя разумными, но далека от понимания важности взаимодействия с кошками и собаками, и не имеет представления о том, зачем вообще нужны Вселенной живые существа. Вопрос: «Зачем?» – эти псевдоразумные существа относят по преимуществу к собственным поступкам, а не к деятельности мирового разума. Особенно далеки от целей мирового разума волевые, хитрые, неглубокие, но отличающиеся быстротой реакций «политики» – к их числу принадлежит и муж Соланж.

Но здесь возникла уникальная ситуация: Орельен без ума от супруги, управляем и убеждён, что цель его жизни – быть любимым той, что отказалась от карьеры киноактрисы ради молодого политика.

Взрыв! Террористы избрали простейший способ прервать карьеру глобалиста Орельена: Али, сын иракского генерала, захватывает телевизионную станцию и, освещённый юпитерами телестудии, заявляет: «Про нас говорят, что мы не умеем воевать, возможно, но я докажу, что мы умеем убивать! Мы взорвём 15 взрывных устройств, эквивалентных 0,5 кг тротила каждое, – и этот фестиваль бомб докажет Франции и всему миру, что глобализм обречён!»

И в этот момент в студию входит Орельен, готовый отдать жизнь за Соланж, Францию, любимого кота и глобализм. Али поражён. В его глазах это величины несопоставимые. Дискуссия между опытным террористом и молодым политиком захватывает всю Францию, наблюдающую за её ходом по телевизору.

Орельен (которым руководит через спутниковую связь Соланж) наносит удар по религиозным ценностям, напоминая, что русский экзистенциалист Бердяев был готов отказаться от воскрешения и рая, если его не будет сопровождать на этом пути любимый кот Мурик.[2]

Али со всей ясностью объявляет, что его сподвижники (и вся Франция слушает его как зачарованная) знают истинную цель существования человечества.

И в этот момент молния поражает телевизионную башню. Надпись «нет сигнала» вспыхивает на миллионах экранов.

Через несколько минут суматохи (во время которой полиция извлекает детонаторы из обнаруженных бомб – Али увлёкся и сообщил, где они заложены) на экранах появляется Орельен. Он предлагает немедля создать мировое правительство. Его неожиданно поддерживает Билли Гэйтс, который обещает, что технически обеспечит всемирное голосование через Интернет.

Часть вторая интересна и менее и более

Прошло четыре года. Орельен, экономист по образованию, неожиданно оказался популярным всемирным лидером. Но главная его личная цель состоит в том, чтобы изолировать от внимания мировой общественности Соланж: интерес к ней неимоверен. Она самая загадочная и чарующая личность на планете. Здесь в романе страниц двадцать неоправданно уделяется тому, что Орельен – представитель интересов и вкусов среднего класса и тот, кто нравится ему, соответственно должен нравиться и тем, кто определяет и выражает образ мира в познании этого торжествующего класса. Может быть, дискурс на эту тему и привлекает внимание коллег автора, но читатель эти страницы пробежит взглядом, и это ещё в лучшем случае. Но здесь в рассуждения автора властно вмешивается сюжет. Сотни тысяч революционеров (и их число всё растёт) во всех странах объединённого мира обличают Орельена как «убийцу истории».

Во время исторической дискуссии в парижской телестудии Орельен дословно повторил, что неосторожно нашёптывала ему на ухо (через нанопередатчик) Соланж, и обещал объединённому человечеству объяснить, зачем оно существует. Но в те минуты всем было не до метафизики, и даже папа римский не обратил на это внимания.

А теперь – что делать? Руководитель революционеров, капитан уругвайской футбольной команды Ринальдо Ринальдини, пришёл к убеждению, что история человечества управляется извне, людям подкидывают чуму, экономические кризисы, войны, СПИД, экологические и прочие беды, с тем чтобы главная мысль: зачем мы живём? – казалась людям второстепенной и даже лишней.

Но Орельен, который смог убрать хотя бы часть препятствий на пути к приемлемым для всех условиям существования, открыл и путь к мысли «зачем?». Ответ тут не может найти даже футбол. Наоборот, там, на зелёном поле, есть и правила, и цели, и сроки – всё, чего жизнь зачастую совершенно лишена. Она дана каждому из нас с рождения – и всё.

– Нет, не всё, – внезапно слышит Ринальдо, погружённый в размышления. – Нет, не всё! – На экране телевизора – Соланж. Она спрашивает Ринальдо Ринальдини и всех его сторонников, любили ли они когда-нибудь. Утвердительный ответ звучит из уст миллионов женщин. Мужчины молчат. Но Орельен, который уже успел переключить все каналы связи на свой офис, моментально соображает, какие SMS хлынут сейчас к нему. Ревность ему подсказывает. И вдруг, в полной растерянности, он видит, что с экранов исчезли и Соланж, и нумерация каналов, по которым должны пойти сообщения от зрителей, – на экране появляется человек в полузабытой военной форме. Это командующий аэрокосмическими вооружёнными силами, сохранёнными на всякий пожарный случай.

И этот случай произошёл.

Часть третья

Космический корабль вошёл в зону вращения вокруг Земли. Невероятное и забавное описание хвостатых пришельцев мы опустим. Командир корабля требует к себе Председателя Земного Шара и его супругу.

– Никогда! – заявляет от имени миллиардов мужчин (женщины молчат) Ринальдо Ринальдини. Но его сменяет Соланж. К ужасу всех телезрителей, она начинает светиться. Фосфорическая женщина выполняет обещание и объясняет людям смысл их существования. Когда их число достигнет 13 миллиардов и сравняется с количеством клеток коры головного мозга человека, население Земли превратится в мозг Галактики. Для этого люди должны будут воссоединиться. Способ воссоединения – телесная любовь.

Образ Соланж начинает меркнуть на экранах. Экраны меркнут под грохот выстрелов – и вспыхивают вновь. Небрежно поправляет волосы нахальная девица с автоматом.

– Меня зовут Ренэ Хольц. Я студентка Сорбонны. Мы только что захватили Париж. Что касается Соланж – то пусть проваливает. Будем любить друг друга. В том, что получится, мы ещё разберёмся. История продолжается.

Прочитав роман Ролана де Вильнэва «Ответ», я, естественно, стал искать соответствующий сайт в Интернете, но он не обнаружился.

А вот веб-сайт Ренэ Хольц я нашёл.

Ирина Бахтина

Зачем я тебе?

08.03.17. 14.30

«Жили-были Андерс и Айра, их дочь Христина и её кот Патриот…»

– Собачий сын!

Христина сняла Патриота с клавиатуры.

– Тоже Мурр выискался! – укоризненно сказала она и поцеловала кота в морду. На мониторе светилась зашифрованная приписка Патриота к её сочинению.

Христина покрутилась в кресле, решила: «Да будет так», встала и вышла из комнаты. Патриот свернулся калачиком на насиженном месте и сладко заснул.

Праздники – это время, на которое назначают сделать больше, чем возможно успеть, и не делают ничего. Христина спустилась в нижний ярус и отыскала папу на диване в библиотеке. Поцеловав его в щёку, она пошла, уселась на своём любимом подоконнике и оттуда пожаловалась:

– Андерс, мне так лень уроки делать, что я бы чего-нибудь съела.

Папа закрыл книгу, откинул волосы со лба и предложил:

– Поймай мышь.

– Сегодня праздник, Андерс. Лягушки стынут, царевны не едут, сочинение не пишется. Можно я возьму у тебя сигарету?

– В твоём возрасте пора иметь свои, – сказал папа, и в ту же минуту у входной двери заиграл туш.

– Вот и покурили.

Оказалось, по дороге «царевны» заехали в зоопарк, потом в винный погребок, купили двухлитровую бутылку шампанского и теперь с удовольствием потирали руки. Папа, покрытый праздничными поцелуями, понёс бутыль в столовую.

Христина увязалась было за ним, но бабушка твёрдо решила рассказать ей про забавного енота, попутно дав справку о ценах на енотовые шубы.

– Но мама! – возмутилась Айра.

Она расшнуровывала ботинки. Вплетённые в волосы шнуры, амулеты на длинных цепях, талисманы, брелоки и браслеты цеплялись друг за друга и звенели. А она сердилась.

– Сколько, интересно, таких симпатичных енотов пошло бы на шубу? – улыбаясь, спросила Христина.

– Стинни!

– Ах, какая я неаккуратная! – вместо ответа с сожалением проговорила Лю.

Она снова порвала перчатку, стягивая её с пальцев, унизанных кольцами.

Мелльберг задумался.

— Ну ладно. Пару часов можем потратить, — сдался он наконец. — Продолжай.

В холл вернулся папа и сказал, что уже затемнил окна в столовой и включил телевизор и что там транслируют демонстрации в разных странах мира. Забыв о енотах, все пошли в столовую.

Патрик выдохнул.

Вокруг стола, над которым свисал куб телевизора с экранами на все четыре стороны, расположились стулья, а на них Лю, Христина, Андерс и Айра.

— Тогда посмотрим, что нашел Мартин.

Родинчане вместе со всем просвещенным человечеством праздновали восемнадцатилетие Христофора.

Анника надела очки и заглянула в отчет.

Хотя виновник торжества не дожил до своёго совершеннолетия семнадцать с половиной лет, 8 марта празднуется главным образом не как день матери-мужчины, а как Христофоров день. Сейчас дикторы интернационального телевидения в который раз рассказывают грустную историю короткой жизни Христофора Экзиста. Он родился 8 марта 1999 года в Нью-Йорке. У молодого врача по имени Иосиф Экзист, который сумел трансплантировать в себя зародыш из тела погибшей в автомобильной катастрофе сестры. Другой отец ребёнка так и остался неизвестным. Потом Экзист получил миллион долларов как первый родивший мужчина. И была сенсация. Через полгода маленький Христофор умер, истерзанный врачами и журналистами. А ещё через два месяца Экзиста убили какие-то сектантки. Экзист умер, но дело его живёт. В третьем тысячелетии мужчины могут не только вынашивать детей и производить их на свет посредством кесарева сечения, но и зачинать.

— Мартин не нашел ничего странного. Дом Старков застрахован на небольшую сумму. Так что от пожара они бы ничего не выиграли. На счету у них довольно много денег, полученных от продажи дома в Гётеборге. Полагаю, именно на них супруги планировали сделать ремонт и открыть отель. И еще у Эббы есть своя компания. Называется «Мой Ангел». Она сама делает украшения в виде ангелов из серебра и продает их через Интернет, но информация о ее доходах отсутствует.

Маленький Экзист был назван Христофором в честь Колумба, а уже в его честь дети, рождённые мужчинами, стали называться христофорными младенцами. У Христины тоже был шанс стать христофорным младенцем. Ради этого её родители и переехали в Родинку, где расположилась лучшая клиника подобного рода. Но переезд этот настолько благотворно повлиял на Айру, что в середине февраля 2000 года она самостоятельно родила Христину, причём самым примитивнейшим способом. После чего все втроём счастливо зажили в вольном городе Родинке. Там их изредка навещала Лю, живущая по всему миру. Прошедшую зиму она провела на небольшом курорте в Восточной Европе и даже чуть не вышла там в очередной раз замуж. Но, как всегда, вовремя распознала «его скаредную сущность».

— Прекрасно. Пока ничто не говорит о страховом мошенничестве, но не будем исключать эту возможность. Теперь вернемся к вчерашней находке, — сказал Патрик и повернулся к Йосте. — Расскажи, как выглядел дом после исчезновения семьи.

Валь, о котором непонятно почему вдруг вспомнила Христина, тоже родился в нулевом году в Родинке. Но ему гораздо меньше повезло с родственниками. Сейчас он у своей бабушки в Ретрограде. Там 8 марта считается женским днем. И Валькина кузина Клара Цеткин, наверное, печёт торт. Вот она выходит из кухни, вытирая руки о передник, и становится от смущения красной, точно горькая редиска, когда Валь суёт ей чёртову мимозу. За спиной у Валя улыбается довольная Баба Яга. И хотя Валькину бабушку зовут не Ягой, это дела не меняет.

— Конечно, сейчас. У меня есть фотографии, — сообщил Флюгаре, доставая из папки пожелтевшие снимки. Хедстрём удивился их качеству. Если не считать желтизну, они представляли собой прекрасные иллюстрации с места преступления.

Христина улыбалась своим мыслям и не слышала, как к ней обращаются, пока папа не подёргал её за рукав.

— В столовой не было ничего странного, — начал рассказ Йоста. — Стол был накрыт к ланчу, и они успели съесть половину еды на тарелках. Никаких следов борьбы. Чистый пол. Вот, сами посмотрите.

– Что? – очнулась Христина.

Патрик долго изучал фотографии. Его старший коллега был прав. Все выглядело так, словно члены семьи внезапно бросили обед и ушли. Он поежился. Было что-то пугающее в недоеденной еде на тарелках и аккуратно задвинутых стульях. Посреди стола стоял букет нарциссов. Единственное, чего не хватало на снимках, так это людей. И находка под полом придавала этим фотографиям зловещести. Теперь Хедстрём понимал интерес Эрики к таинственному исчезновению семьи Эльвандер.

– Расскажи Лю, как ты заработала фингал на семнадцатилетие.

— Если это кровь, можно ли узнать, чья она? — спросила Анника, угадав его мысли.

– На штурме Зимнего? Это вышло случайно. Мы дрались, и Валь неосторожно махнул рукой.

Патрик покачал головой.

– Не умеешь ты рассказывать! – перебила Айра. – Сначала они построили за школой снежный городок, назвали его «Зимний дворец». Потом разделились на две группы и принялись за штурм. Поскольку Стинни состояла в женском батальоне, красноармейцам пришлось подбить ей глаз. Ничего случайного здесь нет. Лезешь в драку – запасайся зелёнкой.

— Я в этом не разбираюсь, но подозреваю, что она слишком старая для таких анализов. Единственное, что они смогут сказать, человеческая это кровь или нет. И потом, нам не с чем ее сравнить.

– Ничего не поняла, – сказала Лю, – ты рассказываешь о взятии снежного городка. При чём тут красноармейцы?

— У нас есть Эбба, — возразил Йоста. — Если кровь принадлежит Руне или Инес, то ее ДНК будет схож с ДНК Эббы.

– Эх вы, это же ролевые игры! Погружение в историю. Эта метода моя ровесница, если не старше, – объяснила Христина.

— Конечно. Но, боюсь, слишком много лет прошло. В любом случае нам нужно выяснить, что произошло в тот день. Надо перенестись в прошлое, — сказал Хедстрём, откладывая фотографии. — Надо прочитать протоколы допросов и еще раз поговорить с участниками событий. Кто-то из них должен знать правду. Целые семьи так просто не исчезают. И если подтвердится, что это кровь, можно предположить, что в той комнате произошло преступление.

– Чудесно, – сказала Лю. – Отстояли Зимний?

Он посмотрел на Йосту. Тот кивнул.

– Нет. Сдали по всем правилам. Великая Октябрьская Социалистическая революция в очередной раз свершилась. Ура!

— Ты прав. Нужно перенестись в прошлое.

– Ты-то чего «ура» кричишь?



– А чего бы и не покричать и не помахать руками, когда после драки уже сто лет прошло?

Было странно иметь столько фотографий в номере отеля, но никто из служащих и слова не сказал по этому поводу. Дорогие номера имеют свои преимущества. От богачей часто ждут эксцентричности. К тому же Леон, со своей ужасной внешностью, давно уже перестал обращать внимание на других людей. Фотографии имели для него особое значение. Жене было запрещено их касаться. Во всем остальном он был в ее власти. Но Ия имела власть только над ним нынешним. Тот Леон, каким он был когда-то, был ей неподвластен.

– Девяносто девять с половиной.

– Прошу прощения. Конечно, девяносто девять и четыре месяца.

Кройц подкатился на инвалидном кресле к комоду со снимками и, зажмурившись, мысленно перенесся в места, запечатленные на снимках. Представил, как ветер пустыни обжигает ему щеки, как от холода отнимаются пальцы на руках и ногах. Ему нравилась боль. «No pain, no gain»[10] — таким всегда было его кредо. По иронии судьбы теперь он жил с болью каждый день, каждую секунду. Без надежды на победу. Его лицо на снимках было красивым — точнее, мужественным. Красота ассоциируется с женственностью, а этого в нем не было никогда. Леон излучал силу и мужественность. Безрассудный, смелый, он постоянно жил на адреналине. Кройц поднял левую руку, которая, в отличие от правой, почти не пострадала, и взял свое любимое фото. Оно было сделано на вершине Эвереста. Подъем оказался трудным. Участники экспедиции сходили с дистанции один за другим, а Леону их слабость была непонятна. Он никогда не сдавался. Люди не верили, что ему удастся достигнуть вершины без кислородного баллона. Это невозможно, говорили опытные альпинисты. Даже руководитель экспедиции умолял Кройца использовать газ, но тот отказался. Он знал, что это возможно, потому что Рейнхольд Месснер и Питер Хабелер[11] сделали это в 1978 году. Тогда это тоже считалось невозможным — на такое не были способны даже непальцы. Но раз тем двоим удалось, то и у Леона должно было получиться. На фото он широко улыбался со шведским флагом в руке на фоне разноцветных молитвенных флажков в сугробах. Тогда он был выше всех на планете и выглядел сильным и счастливым…

– А потом они устроили настоящую Гражданскую войну, – снова заговорила Айра, – в нашем доме была ставка. Стинни у нас была барон Врангель, а Валь, ты подумай, Ворошилов.

Осторожно поставив снимок на место, Леон поднял следующий. «Париж — Дакар», гонка на мотоциклах. Он до сих пор переживал, что не выиграл тогда соревнование. Пришлось довольствоваться тем, что он пришел в первой десятке. Ему было известно, что уже одно это — фантастическое достижение, но для Кройца имело значение только первое место. Он всегда и во всем хотел быть первым. Стоять на пьедестале и взирать на всех свысока. Леон погладил пальцем снимок и подавил желание улыбнуться; улыбка тоже причиняла ему боль, натягивая поврежденную кожу. Ия во время ралли была так напугана! Один из участников разбился насмерть еще в начале. Ия умоляла мужа выйти из игры, но та авария только раззадорила его. Леона всегда влекла к себе опасность. Самый мощный выброс адреналина давало осознание того, что ты в любой момент можешь умереть. Опасность придавала жизни остроту. Опасность делала шампанское вкуснее, женщин — красивее, шелковые простыни — приятнее. Богатство имело для него ценность, только когда был риск его потерять. Ия же боялась потерять все. Она ненавидела его за азартные игры в Монако, Сен-Тропе и Каннах. Ей были незнакомы те чувства, которые испытываешь, когда все теряешь, чтобы на следующий вечер снова прийти в казино и отыграться. В ночи после его проигрышей Ия лежала дома без сна, тогда как Леон спокойно наслаждался сигарой на балконе. Тревога жены тоже доставляла ему удовольствие. Он знал, как сильно она любит ту жизнь, которую он мог ей предложить, и как не может вынести мысли о том, чтобы с нею расстаться. Вот почему ему было так приятно видеть лицо супруги, когда выпадало не то очко, видеть, как она закусывает губу, чтобы не выкрикнуть, что он все поставил на красное, а выиграло черное.

– Валь – это твой френд-альтерсекс, Стинни? – поинтересовалась Лю.

Послышался звук ключа в замке. Кройц медленно вернул фото на место. Человек в мотоциклетном шлеме на фото улыбался ему во весь рот.

– Можно и так сказать. Но лучше азесекс.

– И он красный?

Фьельбака, 1919

Какое же прекрасное утро! Дагмар потянулась в постели, как кошка. Наконец-то она встретила того, кто заставит смешки и сплетни за ее спиной утихнуть. Дочь детоубийцы и героический пилот — бабкам будет о чем посудачить. Но ей будет уже все равно, потому что немец заберет ее с собой. Куда, она не знала, да это и не имело никакого значения. Ночью он ласкал ее, как никто до этого. Шептал на ухо столько слов, значения которых она не понимала, но сердцем чуяла, что это были обещания совместного будущего. Его горячее дыхание обжигало кожу, пробуждая дикое желание, и Дагмар отдавалась ему снова и снова.

Обнаженная девушка подошла к окну и широко его распахнула. Солнце уже встало, весело щебетали птицы. Интересно, где Герман? Может, он пошел за завтраком для них? В ванной она совершила тщательный утренний туалет. Вообще-то ей хотелось сохранить его запах на своей коже, но девушка решила, что должна благоухать как роза к его возвращению. А запах никуда не денется. Всю жизнь она будет вдыхать аромат его кожи. Одевшись, Дагмар легла на постель и принялась ждать. Но ее любимого все не было. Она сгорала от нетерпения. Солнце поднялось еще выше, крики птиц выводили ее из себя. Куда он подевался? Разве он не знает, что она его ждет? Наконец девушка встала с постели и вышла из комнаты с высоко поднятой головой, не заботясь о том, увидят ее или нет. Это уже не имело значения, потому что намерения у Германа самые серьезные. В доме было тихо. Все спали после вчерашней ночи и явно не собирались вставать раньше одиннадцати. Только из кухни доносились голоса. Слуги, проснувшиеся на рассвете, готовили завтрак. С похмелья у гостей всегда был хороший аппетит, и эти важные господа ждали, что к тому моменту, как они изволят проснуться, кофе уже будет сварен и яйца поджарены. Дагмар украдкой заглянула в кухню. Германа там не оказалось. Одна из поварих заметила ее и нахмурилась, но девушка поспешила закрыть дверь. Осмотрев весь дом, она спустилась к причалу. Может, Герман решил освежиться с утра в море? Он же настоящий атлет. Дагмар ускорила шаг. На губах у нее появилась улыбка. Подлетев к причалу, она огляделась, но Германа нигде не было. Она стала озираться по сторонам. Один из мальчиков, работавших на доктора, заметил ее и спросил:

— Могу я помочь, фрёкен?

Она стояла против солнца, и подросток не сразу ее узнал. Но подойдя ближе и прищурившись, ахнул:

— Оппа! Да это же Дагмар! Что ты тут забыла? Я слышал, ты ночью не спала в комнате прислуги, а развлекалась на стороне.

— Заткнись, Эдвин, — отрезала она. — Я ищу немецкого летчика. Ты его не видел?

Эдвин сунул руки в карманы.

— Летчика? Так вот где ты была ночью? — произнес он, сопроводив свои слова презрительным смехом. — А он в курсе, что переспал с дочерью убийцы? А может, иностранцев такое возбуждает?

— Хватит! Отвечай на мой вопрос. Ты его видел?

Мальчишка долго молчал. Наконец, окинув ее оценивающим взглядом, он произнес:

— Нам надо больше общаться… — Потом он подошел ближе и продолжил: — Получше узнать друг друга.

Девушка уставилась на него. Как она ненавидела этих ужасных мужиков без денег и воспитания! Он не имеет права касаться ее своими грязными лапами. Дагмар заслуживает лучшего. Она достойна лучшей жизни. Так всегда говорили родители.

— Ну так? — спросила она. — Ты слышал мой вопрос.

Сплюнув, подросток уставился ей в глаза и с нескрываемым злорадством сообщил:

А иногда «на потом» откладывать нельзя. Егерь нашел в лесу голову лося и ноги.

— Он уехал.

— Недавно стреляли, — сказал он Зянгову.

— Что ты имеешь в виду? Куда уехал?

— Получил телеграмму рано утром и уехал на задание. Лодка ушла часа два назад.

— Но ведь охота еще не разрешена?

У Дагмар перехватило дыхание:

— Браконьеры.

— Ты лжешь!

Через несколько дней ночью прибежал к Зянгову Юла Таммерт, председатель Вихтерпалуского общества охотников.

Ей хотелось дать Эдвину по ухмыляющейся морде.

— В лесу стреляют!

— Можешь мне не верить, — отрезал тот. — Но он уехал.

Прихватили с собой Валмара Пяхна, тоже охотника, и в лес. В самой гуще обнаружили две легковые машины, а возле них — восемь вооруженных охотничьими ружьями мужиков.

Девушка долго стояла и смотрела в том направлении, куда исчез Герман. Она поклялась, что найдет его. Он будет принадлежать ей. И неважно, сколько на это уйдет времени. Потому что они созданы друг для друга.

— Что вы? — вполне естественно удивились они. — Мы же на зайцев охотимся. — А сами как бы ненароком стволы ружей повернули в сторону нежданных пришельцев. Нет, нелегко в такой ситуации соблюсти спокойствие и хладнокровие.



— Откройте багажник, пожалуйста, — вежливо попросил Зянгов. Когда подняли крышку багажника, там оказалось мясо лося.

— Сдайте оружие!

Эрика чувствовала себя виноватой перед мужем, хотя она его и не обманывала — только не сказала всю правду. Вчера она даже попыталась рассказать о своих планах, но момент был неподходящим. У Патрика было то самое особое настроение, когда он не хотел ни с кем разговаривать. На вопрос, все ли в порядке на работе, он ответил уклончиво, и вечер супруги провели молча перед телевизором. Ну ничего, позже она придумает, как объяснить свой сегодняшний поступок. Эрика прибавила газу. Она была благодарна своему отцу Туре, настоявшему на том, чтобы дочери научились управлять лодкой. Он считал, что человек, живущий у моря, просто обязан иметь этот навык. И Эрика управлялась с лодкой лучше, чем Патрик, но ей хватало ума держать это в секрете. Мужчины такие хрупкие! Вечно носятся со своим эго и не переносят, когда женщины в чем-то их превосходят. Она помахала лодке спасателей, направлявшейся во Фьельбаку явно со стороны Валё. Интересно, что им там понадобилось? Но уже спустя минуту Эрика забыла про спасателей, сконцентрировалась на управлении и вскоре элегантно причалила к берегу. Заглушив мотор, сделала глубокий вдох и поняла, что нервничает. Она столько времени посвятила изучению истории, случившейся на острове, что было странно встретиться с одним из ее действующих персонажей в реальной жизни. Взяв сумочку, Эрика спрыгнула на берег. Давненько она не бывала на Валё. У нее, как и у других деревенских, этот остров ассоциировался с летними лагерями и школьными экскурсиями. Молодая женщина вспомнила запах жаренных над огнем сосисок и подгоревшего хлеба…

Подчинились…

Подойдя к дому, Эрика ахнула и ускорила шаг. Вокруг него сновали люди, а на крыльце активно жестикулировал ее старый знакомый.

У капитана Зянгова много помощников. Это Эндель Ярв, ветеран Великой Отечественной, начальник штаба сельсоветской народной дружины, это маляр Велло Аунпуу, это Юлло Таммерт, Валмар Пяхн и многие другие. Вместе они планируют и ходят в рейды. Один раз в месяц — районные. Да еще своих участковых несколько.

— Привет, Турбьёрн! — закричала она и замахала руками. Наконец ей удалось привлечь внимание эксперта. — Что вы тут делаете?

Он удивленно посмотрел на нее:

И тем не менее забот у инспектора немало. В этом году, например, заканчивается обмен паспортов. На его участке обмен в основном закончен. Но есть люди преклонного возраста, которые давно уже не выходят из своих домов. Зянгов сейчас думает над тем, как к каждому из них привезти фотографа, помочь заполнить необходимые документы и каждому доставить домой новые паспорта. Это — работа!

— Эрика? Это я тебя должен спросить, что ты здесь делаешь. Патрик знает, где ты?

Редки праздники у Зянгова. Но когда они наступают, прикалывает к мундиру капитан орден «Знак Почета» и две медали «За безупречную службу». Но это бывает редко. Будни, будни… Вот и сейчас. Посмотрите на снимок.

— Нет, наверное, не знает. Но расскажи, что вы тут делаете.

Раздался телефонный звонок. Участковый снял трубку, слушает. Вот он уже поднялся и скоро будет там, где случилась беда. Он очень нужен людям, участковый инспектор милиции капитан Зянгов.

Видно было, что Турбьёрн колеблется, не зная, стоит ли ей отвечать.

— Хозяева дома кое-что нашли, когда ремонтировали дом, — в конце концов сказал он.

— Нашли? Нашли исчезнувшую семью? Где они были?

Василий Ардаматский

Рюд покачал головой.

ТИМУР ЖАГИН

— Больше я ничего сказать не могу.

Инспектор районного ОБХСС старший лейтенант Тимур Жагин, проклиная дождливое лето — вот уж действительно ни дна ему, ни покрышки! — шел в районную прокуратуру. Ему позвонили, что он не оставил своей «закорючки» на одной из страниц протокола допроса. Обидно терять на это время, но ничего не поделаешь — виноват! Тем более что он и сам всегда добивается, чтобы в документах следствия все было точно, ибо по этим документам будет решаться судьба человека. Жагин считал, что работа у него не видная, но людям очень нужная. В его планшетке, туго перехваченной ремешком, с которой он никогда не расстается, хранилась маленькая записная книжечка, в которую он записывал фамилии тех преступников, коих отправил за решетку. Последним в списке под номером 19 был Симакин, заведующий бюро по ремонту квартир.

— Можно мне зайти посмотреть? — спросила Эрика, занося ногу над ступенькой.

— Нет. Никто не может туда входить. Посторонним вход воспрещен. Нам надо работать. А если ты ищешь хозяев, то они за домом.

А сейчас, как это мы знаем, шел Жагин в прокуратуру. Еще издали у въездных ворот магазина «Овощи-фрукты», мимо которого ему надо было идти, Жагин увидел унылую фигуру магазинного подносчика Улькина. Давно тревожит его этот типчик. Здоровый молодой мужик с семиклассным образованием, а таскает ящики. Башка у него варит неплохо. Когда выпьет, любит даже философию развести о смысле жизни. Однажды Жагин сказал ему:

Женщина разочарованно отошла.

— Дура ты, Улькин, и по-дурацки жизнь свою тратишь. Пошел бы на завод, заимел бы там какую специальность, глядишь, и твой портрет в газете бы тиснули.

— О’кей, — сказала она и зашагала в указанном направлении.

А тот скрипуче засмеялся и ответил:

Повернув за угол, Эрика увидела мужчину и женщину примерно одного с ней возраста. Они сидели молча, и их взгляды были прикованы к дому. Эрика замерла. Ей так не терпелось пообщаться с ними, что она забыла продумать, как объяснить свой внезапный визит. Но колебалась Эрика недолго. Задавать вопросы людям и совать нос в чужие дела было частью писательской работы. Она давно уже перестала переживать из-за мнения других, тем более что большинство родственников потом оказывались в восторге от ее книг. К тому же ей было легче рассказывать им о своих расследованиях, когда речь шла о делах прошлых лет. Раны успевали затянуться, а трагедии — превратиться в историю.

— У меня должность имеется, я человек без определенных занятий, находка для милиции. Случись что в районе, хватай Улькина — он же никто, и вот будем шить ему дело. Что, разве не так? Уже два раза хватали, а только зазря…

— Привет! — крикнула Эрика.

И действительно, было так…

Супруги Старк обернулись, и она улыбнулась им.

— Я вас знаю. Вы Эрика Фальк. Я читала все ваши книги. Они прекрасны, — выпалила хозяйка дома и тут же покраснела, застеснявшись своей откровенности.

И сейчас Улькин издали улыбался Жагину:

— А вы, должно быть, Эбба! — воскликнула Эрика, с энтузиазмом пожимая женщине руку, загрубевшую от ремонтных работ. — Спасибо за комплимент.

— Добрый день, старлей. Все торопитесь, а я, между прочим, хотел бы иметь с вами служебный разговор по поводу хищения.

Все еще стесняясь, фру Старк представила своего мужа. Гостья поздоровалась и с ним тоже.

— У меня, Улькин, и без тебя службы хватает.

— Вы вовремя, — сказала Эбба, присаживаясь и знаком приглашая Эрику присесть.

Жагин прошел мимо. И слышит за спиной сипатый голос Улькина:

Та охотно плюхнулась на стул:

— Зря, старлей, брезгаете, узнали бы — ахнули…

— Что вы имеете в виду?

Жагин уже миновал магазин, и вдруг вернулся — что-то ему показалось, что у Улькина есть действительно серьезное дело, что не просто шутит.

— Я так полагаю, вы хотите написать об исчезновении моей семьи? Тогда вы выбрали правильный момент.

— Что же ты, Улькин, хочешь сказать?

— Я слышала, что в доме что-то нашли.

— Сперва спрошу. Вы любите фундук?

— Да, мы сломали пол в столовой и нашли то, что может быть кровью. Полиция решила исследовать находку, и поэтому в доме столько народу.

— Что это такое?

Теперь Эрика поняла, почему Патрик вчера отвечал так уклончиво. Интересно, что он думает обо всем этом? Подозревает, что семью убили там же, в столовой, а потом избавились от тел? Ей не терпелось спросить, нашли ли в доме еще что-нибудь, помимо крови, но она сдержалась.

— Орешки, старлей, в поджаренном виде дико вкусные.

— Вам должно быть тяжело. Не могу отрицать, что меня эта история всегда интересовала, но ведь для вас, Эбба, она слишком личная.

— Ну и что?

Хозяйка покачала головой.

— Сегодня утром Красавчик (так он называл заведующего своим магазином Курмаева) получил с базы пять мешков этого самого фундука. Выгрузили во дворе. Я спрашиваю у Красавчика: таскать мешки в магазин? А он непонятно осерчал, говорит: «Я лучше знаю, что тебе делать, иди в подвал и перегрузи тару, чтобы проход стал шире». Часа два я перетаскивал ящики, после чего выхожу во двор перекурить и вижу: мешки с орехами грузят на полуторку. Орудуют дядьки в кепочках с усиками. Их двое. Я их по-хорошему спрашиваю: помочь? А они меня — к черту! Быстренько погрузились и уехали. Спрашивается в задачке: на какой рынок они повезли те орешки? А повезти им большой резон, в магазине фундук по рубь кило, а на рынке он идет от пяти до семи рублей. Вот тебе, старлей, и весь мой служебный разговор.

— Я была такой маленькой, что не помню свою семью. Я не могу скучать по тем, кого не знала. Это совсем не то, что… — Она отвела взгляд.

— Спасибо, Улькин…

— Думаю, вы встречались с моим мужем, Патриком Хедстрёмом. Он один из тех полицейских, что были у вас в субботу. Я сожалею об этом неприятном инциденте.

Он сразу же вернулся в отдел, выпросил машину и поехал по московским рынкам и уже на третьем, на Тишинском, нашел тех, которые бойко торговали орехами, даже мешки клейменые не заменили. С рынка он свез их к Красавчику, и там за какой-нибудь час все было оформлено, как положено. Выяснилось, что такую же операцию с орехами проделывали не раз.

— Да, приятным его не назовешь. Не понимаю, кто хотел причинить нам зло! — всплеснул руками Мортен.

— Патрик думает, что это имеет отношение к тому, что случилось в семьдесят четвертом году… — сказала Эрика и тут же выругалась про себя. Ей хорошо было известно, как злится муж, когда она рассказывает другим о ходе расследования.



— Но разве это возможно? Прошло более тридцати лет, — возразила Эбба.

В субботу Жагин дождался часа, когда Улькин кончил работу, и пригласил его в пивной бар.

Она взглянула на дом. С того места, где они сидели, ничего не было видно, но они слышали, как трещат доски.

— Будете воспитывать? — усмехнулся Улькин, но пошел…

— Можно мне задать несколько вопросов о том происшествии? — попросила Эрика.

Жагин взял четыре кружки пива, и они сели за столик в дальнем углу бара. Оба с удовольствием отпили пива. После жары на улице в баре была приятная прохлада, даже кислый, затхлый воздух не ощущался.

— Конечно. Правда, я уже сказала вашему мужу, что мало что знаю, — сказала фру Старк. — Но вы спрашивайте.

— Ну давай, старлей, свои вопросы. Первый я сам знаю. Почему я с семиклассным образованием и так далее. Это?

Жагин кивнул.

— Ничего, если я запишу наш разговор? — спросила Эрика, доставая диктофон из сумки.

Мортен бросил взгляд на жену, но та только пожала плечами:

— Я алиментщик, старлей…

— Ничего.

— Догадывался, — обронил Жагин. — Ну и что? Таскаешь тару, чтобы меньше платить по исполнительному?

У Эрики засосало под ложечкой от волнения. Она хотела найти Эббу в Гётеборге, но раньше у нее руки не доходили до этого дела. А теперь эта женщина сама оказалась во Фьельбаке, и, может быть, проделанная Эрикой работа даст наконец результат.

— Именно, старлей, именно. Но всего пять лет назад мой портрет, как вы сами однажды выразились, был тиснут в газете. Без трепа. Если будешь когда в Ялте, зайди в новую гостиницу «Ялта», я там вместе с югославскими малярами стенки работал. Их туда тоже на работу пригласили, а они табунами ходили глядеть, как я работаю. Правду говорю. И заработок был у меня будь здоров, ниже трех сотен не получал. И вот влюбился я там в одну Марусю. Она кулинарный техникум в Донбассе кончила и работала в Ялте в одном ресторане. Влюбился я в нее с первого взгляда и навсегда. А вот у нее было все по-другому. Она с первого взгляда углядела мою комнату, которую мне дали в новом доме. Однако родила она мне сразу двух девочек-близняшек. Хочешь глянуть?

— У вас что-нибудь осталось от родителей? Что-нибудь из этого дома?



— Нет, ничего. Приемные родители сообщили, что, когда я к ним попала, при мне была только сумка с одеждой. Но даже она была не из дома. Мама говорила, что какая-то добрая женщина сшила мне одежду и украсила вышитыми инициалами. Они у меня есть. Мама сохранила их на случай, если у меня родится дочь.

Жагин взял из его рук затасканную фотографию двух глазастых девчушек, наверное, годовалого возраста.

— Никаких писем, фото?

— Нет, ничего такого.

— Которая слева — Катя, а справа — Аллочка, — пояснил Улькин и спрятал фотографию в карман… — И на том, старлей, все хорошее у меня кончается. — Улькин крупными глотками осушил свою кружку до дна и резким движением отодвинул ее от себя: — Мне хватит, старлей!.. Ну вот… и начинается черт те что… В общем, замечаю я, что моя Маруся покупает себе всякие заморские шмутки — явно не по моей зарплате. И не по своей тоже. Однажды я спросил: на какие же рэ ты все это покупаешь? Она смеется, говорит: не на твои, не бойся. Ну, я прикинулся, будто этому рад, а она тогда идет к детской кроватке и из-под матрасика вынимает сберкнижку и дает мне посмотреть последнюю в ней запись. Я как глянул — ахнул: там сумма, за которую мне больше года надо стены штукатурить и малярить. И опять прикинулся, будто рад увиденному до крайности, и тогда она притишенным голосом говорит: «Коленька, у нас в ресторане на кухне все здорово гребут». И рассказывает, как она участвует в изготовлении неучтенных пирожков, которые потом продаются вразнос. После этого я рву ее сберкнижку на мелкие клочки и заявляю, что не допущу, чтобы у моих девочек мать была воровка. А она мне и на это говорит: «Дурак ты и своим детям враг, раз не хочешь, чтобы они росли без бедности». Но на другой день приходит с работы и говорит: все, Коленька, раз ты не хочешь, завязано и вообще на время курортного сезона все это закрыто… И полезла целоваться… Вот так, старлей. Поверил я ей, очень уж хотел поверить… Она права — дурак я был отпетый. Осень и начало зимы жили мы вроде бы нормально — мне, дураку, так казалось. А на самом деле у моей Марии Владимировны в это время уже был мой, так сказать, заместитель — гитарист из ансамбля «Ялтинские дрозды», игравший в их ресторане. Но я узнал об этом только зимой. Мы как раз авралили на стройке гостиницы, и я приходил домой поздно, падая с ног. И вот прихожу и вижу: света в окне нет и дверь заперта. Стучу. Появляется соседка и сообщает, что моя Мария Владимировна переехала к своему новому мужу и ключ взяла с собой. Девочек — тоже. Смог я пережить такое, старлей? Но я пережил, Пошел на стройку и переночевал там со сторожами. А на другой день получил койку в общежитии. Что делать, не знаю, даже сказать кому про свою беду стыдно. Вы, может, спросите: почему не пошел в милицию и не катанул про пирожки?

— У ваших родителей были родственники, которые могли забрать личные вещи?

— Нет, никого. Я говорила вашему мужу. Насколько я знаю, моих бабушек и дедушек не было в живых. Видимо, родители были единственными детьми в семье. Если у нас и есть дальние родственники, меня они никогда не искали. И никто не хотел меня удочерить.

— Не спрошу, все понимаю. Давай дальше…

Это прозвучало печально. Эрика сочувственно посмотрела на Эббу, но та только улыбнулась:

— Дальше я опять полный дурак. Узнаю, что тот гитарист — шпана залетная. У него каждый курортный сезон — новая жена. Чтоб с ним не повидаться, иду в ресторан утром, иду прямо на кухню. Говорит мне шеф-повариха, что моя Мария Владимировна взяла отгул на десять дней. Прошел срок, снова иду. Шеф-повариха говорит — нечего сюда ходить, она тебя видеть не хочет. Стал я караулить ее на улице и однажды словил, стал ей говорить про гитариста, а она смеется — гитарист давно отставку получил и больше говорить со мной не желает. Спрашиваю: как девочки? А она посылает подальше и уходит. И тогда я решаю идти в ресторан к директору и секретарю парторганизации — вопрос уже не обо мне лично, а о всей семье. Верно? — Жагин кивнул… — Партийного секретаря не оказалось — в отпуске. А с директором поговорил. Но он стал меня оскорблять. А тут еще в кабинет заявилась шеф-повариха и тоже на меня напала. Тут я сорвался, старлей. Я сказал ей, что не хочу, чтобы мать моих девочек вместе с ней села в тюрьму за пирожковые дела. Тут такой крик поднялся, что и слов не разберешь! И она вызвала своего ресторанного швейцара. Является такой хмырь с бородой и без слов берет меня за шиворот и толкает к дверям. Ну, я развернулся и врезал ему под бороду. Он шмяк на пол и лежит, что мертвый. Вызвали милицию. И состоялся мой первый привод с обвинением в хулиганстве и драке в состоянии легкого опьянения.

— Не нужно меня жалеть. У меня есть мама и папа, которых я обожаю, и брат с сестрой. Больше мне никто и не нужен.

Эрика улыбнулась:

— Опьянение было? — спросил Жагин.

— Рада слышать.

— Было, старлей. Как шел в ресторан, для храбрости принял сто грамм… или сто пятьдесят — не помню. После этого я немного затих, тем более что Мария Владимировна один раз дала мне возможность на улице повидать дочек. Ну вот. А в конце зимы узнаю, что моя Мария Владимировна купила часть дома и живет там с новым мужем. Кто он — не знаю. Я решил — пойду схожу погляжу, если у нее там все серьезно, махну рукой и отойду в сторону. Узнал, когда у нее выходной, и вечерком пришел к ней. Девочки уже спали, а она сидит перед цветным телевизором в обнимочку с ним. Ну, она, конечно, в крик. Ты, говорит, не даешь мне жить и воспитывать девочек — и пошла, и пошла! А я в это время обнаруживаю, что знаю этого парня — мы у него вино покупали за две цены. И вот я его тихо и мирно спрашиваю: а почем теперь у тебя вино? Он сразу полез на скандал и пустил в ход руки, но он хоть и молодой, а мужик прокислый, я ему поддал пару раз, он и завыл: «Держите бандита!» Кто-то из соседей вызвал милицию, и я получил второй привод. На этот раз за меня вступился сам начальник стройуправления — выручил. Но взял с меня слово, что больше я в такое дело не полезу. Я пообещал. А через неделю получаю повестку в суд. Оказывается, на развод. И она там, и он. Разговор короче воробьиного носа, нас разводят и назначают мне алименты. После суда прошел я к судье, решил, что ему я скажу все, даже про пирожки, а главное — про то, что боюсь за воспитание и судьбу девочек. Но судья слушать меня не стал, сказал: любишь кататься, люби и саночки возить — плати алименты и живи нормально, не ты, говорит, первый, не ты последний…

Фру Старк нравилась ей все больше.

— Вам еще что-нибудь известно о ваших биологических родителях? — продолжила она расспросы.

На том мое проживание в курортном том городе и закончилось. По первому исполнительному листу я уплатил, а потом бросил все и уехал в Москву, где и обитаюсь. Как обитаюсь, вы, старлей, знаете. Но из всего, что зарабатываю, третью часть перевожу Марии Владимировне. Могу квитанции показать. Но честно работать по своим возможностям не могу, старлей. Не могу, и все.

— Нет. Я и не пыталась ничего разузнать. Конечно, мне интересно, что с ними произошло, но мне не хотелось, чтобы это влияло на мою жизнь. А еще мне не хотелось расстраивать маму и папу расспросами, чтобы они не думали, что мне их недостаточно.

— Девочкам твоим от этого хуже, — сурово заметил Жагин.

— А вы не думаете, что интерес к корням возник бы с появлением у вас детей? — осторожно спросила Эрика.

— Пока там все в порядке. Один мой дружок тамошний встречался по моей просьбе с Марией Владимировной, спросил у нее, где я и что со мной. А она рассмеялась и говорит: «Коленька ваш в бегах от алиментов, сильно вышел в люди, но больше четвертного не присылает. Мы с мужем, когда его переводы приходят, смеемся до упаду. И на каждый его присыл в ресторан ходим…» Вот так, старлей. Хотите меня судите, хотите — милуйте, а иначе я жить не буду. Пока не буду. Должна же эта воровка попасться и сесть за решетку? Должна?

— У нас был сын, — отрезала Эбба.

— Если по-прежнему ворует — сядет, — твердо ответил Жагин.

Эрике словно дали пощечину. Она вздрогнула. Такого ответа она не ожидала. Ей хотелось расспросить подробнее, но собеседница всем своим видом давала понять, что делать этого не стоит.

— И тогда я дочек заберу себе. Могу сделать это по закону?

— Мы же переехали сюда. Это можно считать попыткой узнать о своих корнях, — вставил Мортен. Он нервно ерзал на стуле, и писательница заметила, что супруги неосознанно отодвинулись подальше друг от друга на скамейке. Казалось, близость была им невыносима. Атмосфера стала напряженной, и у Эрики сразу появилось ощущение, что она вторгается в чужое личное пространство.

— В общем, можешь, но дело будет нелегкое.

— Я кое-что узнала о вашей семье. Если захотите, могу дать вам материалы. Они у меня дома, — предложила она.

— Все силы на него положу, старлей. И тогда счастливей меня не будет человека…

— Очень любезно с вашей стороны, — ответила Эбба безрадостно.



Она абсолютно потеряла интерес к разговору. Эрика поняла, что продолжать бесполезно, и поднялась.

Жагин молчал и думал о том, какие в жизни бывают истории — просто не придумаешь. И еще он думал об Улькине: а ведь хороший он мужик, если глядеть на него без формальности.

— Спасибо, что уделили мне время. Я позвоню вам, или вы позвоните мне.

Они долго молчали, допили пиво.

Она достала блокнот, записала свой номер телефона и адрес электронной почты, вырвала листок и протянула его супругам. Потом отключила и убрала в сумку диктофон.

— Знаешь, что бы я тебе посоветовал? — заговорил наконец Жагин. — Ты все-таки иди на приличную работу и посылай ей денег побольше. А если она тебя разыщет и придет исполнительный лист, плати, как положено. Ты можешь зарабатывать столько, что и для тебя — одиночки — хватит. Тогда у тебя совесть будет чистой, как вода в роднике. И жить будешь, как человек…

— Вы знаете, где нас найти. Мы ремонтируем дом круглые сутки, — ответил Старк.

Улькин долго молчал, тупо глядя в мокрый стол, потом сказал:

— Понимаю. Вы сами справляетесь?

— Да кто возьмет меня на приличную работу с моим трудовым списком, где уже одиннадцать раз записано: «разнорабочий при магазине»? И десять раз уволен за нарушение трудовой дисциплины.

— По мере возможности.