— Уверен, что да, — ответил Эдвард. — Прямо или косвенно. В течение первых суток после начала приема препарата все мы почувствовали раскованность, способность к концентрации внимания, уверенность в себе и даже, — Эдвард какое-то время подыскивал подходящее слово, — самодовольство, — наконец нашелся он. — То есть мы испытывали чувства, очень далекие от тревоги, переутомления и напряженности, которые ощущали до начала приема «ультра».

— Как насчет побочных эффектов?

— Единственный побочный эффект, который мы все отметили, это первоначальная сухость во рту, — пояснил Эдвард. — У двоих отмечалась небольшая склонность к запорам. У меня у единственного отмечалось нарушение ближнего зрения. Но оно продолжалось только двадцать четыре часа, а потом прошло. Кроме того, такие нарушения бывали у меня и раньше при интенсивной нагрузке на глаза.

— Может быть, теперь, когда вы все это выяснили, вам стоит прекратить прием препарата? — спросила Ким.

— Я так не думаю, — возразил ей Эдвард. — Не теперь, когда мы получили такой потрясающий результат. Более того, я даже принес тебе «ультра» на случай, если и ты захочешь попробовать.

Эдвард сунул руку во внутренний карман пиджака и достал оттуда флакон с капсулами. Он протянул флакон Ким. Та отшатнулась.

— Нет, спасибо, — бросила она.

— Ради Бога, хотя бы возьми флакон.

Ким неохотно позволила Эдварду вложить флакон ей в руку.

— Ты только подумай, — продолжал Эдвард. — Помнишь, когда-то давно мы с тобой спорили по этому поводу. Мы тогда говорили о чувстве социального отчуждения. Помнишь? Так вот, «ультра» прекрасно помогает избавляться от этого чувства. Я принимаю его меньше недели, но он помогает мне самовыразиться. Я стал тем, кем хотел быть всегда. Я думаю, тебе тоже стоит попробовать. Что ты теряешь?

— Меня очень волнует и тревожит сама идея формирования личностных черт с помощью лекарств, — пояснила Ким. — Личность развивается на основании опыта, а не с помощью химических веществ.

— Мы с тобой уже говорили когда-то на эту тему, — засмеялся Эдвард. — Как химик, я не могу с тобой согласиться. Делай, как знаешь, но могу заверить тебя, что если ты примешь лекарство, то почувствуешь удивительную уверенность в себе. Это я тебе гарантирую. Но и это еще не все. Мы полагаем, что препарат улучшает долговременную память, снижает утомляемость и снимает чувство внутреннего беспокойства и тревоги. Последний из этих эффектов я испытал на себе не далее как сегодня утром. Мне позвонили из Гарварда и сказали, что по моему делу начато служебное расследование. Меня это известие взбесило, но ярость душила меня всего несколько мгновений. «Ультра» сгладил мою готовность к гневным реакциям, я смог справиться с собой, взять себя в руки, успокоиться и принять адекватное решение.

— Я очень рада, что препарат оказался для тебя столь полезным, — произнесла Ким. — Но я все же не хочу его принимать.

Она попыталась вернуть флакон Эдварду, но он оттолкнул ее руку.

— Держи его у себя. Единственное, о чем я прошу, это подумать серьезно о моем предложении. Одна капсула в день — и ты удивишься, ты просто не узнаешь себя.

Поняв бесплодность попыток убедить Эдварда, Ким бросила флакон в сумочку.

Позже, уже, будучи в ресторане, Ким отлучилась в дамскую комнату, встала перед зеркалом и вдруг бросила взгляд на флакон с «ультра», лежавший в ее косметичке. Она вынула флакон из сумочки и открыла крышку. Двумя пальцами достала из него маленькую голубую капсулу и долго рассматривала ее. Удивительно, неужели в ней содержится все то, о чем рассказывал ей Эдвард? Неужели эта капсула столь всемогуща? Ким не могла в это поверить.

Глядя на себя в зеркало, она раздумывала о том, что действительно очень бы хотела быть более напористой и не такой робкой и боязливой. Кроме того, она не могла не признать, что было бы очень соблазнительно с такой легкостью избавиться от небольшой, но изматывающей внутренней тревоги. Она снова посмотрела на капсулу, отрицательно покачала головой. Какое-то мгновение колебалась, но, положив флакон обратно в сумочку, все-таки утвердилась в своем решении, что лекарство — это ответ не в ее духе.

Вернувшись в зал, Ким напомнила себе, что всегда с подозрением относилась к легким и быстрым решениям, за много лет у нее развилось и окрепло мнение, что самый лучший способ разобраться с проблемой стар как мир: взгляд в себя, немного боли и максимум душевных усилий.



Поздно ночью, когда Ким читала, удобно устроившись в постели, она услышала, как внизу с грохотом захлопнулась входная дверь. От этого стука она даже подскочила. Взглянув на часы, она увидела, что было около одиннадцати.

— Эдвард? — нервно крикнула она.

— Да, это я, — ответил Эдвард, взлетая на второй этаж через две ступеньки. Он заглянул в спальню Ким. — Я тебя не испугал? — спросил он.

— Ты так рано вернулся, — удивилась Ким, — что-нибудь случилось?

— Нет, все нормально, даже можно сказать, лучше некуда, — ответил Эдвард. — Я чувствую себя очень энергичным, несмотря на то, что с пяти утра на ногах.

Он пошел в ванную и начал чистить зубы. При этом он ухитрялся весело болтать, рассказывая о забавных инцидентах, которые произошли сегодня в лаборатории. По его рассказам выходило, что сотрудники лаборатории только тем и заняты, что беззлобно подшучивают друг над другом.

Пока Эдвард болтал, Ким думала, насколько разительно ее настроение отличается от настроения большинства обитателей имения. Несмотря на изменение отношения к ней Эдварда, она все же чувствовала себя несколько тревожно, испытывая смутное беспокойство и легкую подавленность.

Закончив свои дела в ванной, Эдвард вошел в спальню Ким и присел на краешек ее кровати. Буфер последовал за ним и, к огорчению и ревности Шебы, даже попытался вспрыгнуть на постель.

— Не смей туда лезть, шалопай, — остановил его Эдвард. Он шлепнул пса, поднял его и посадил себе на колени.

— Ты сейчас собираешься спать? — спросила Ким.

— Да, — ответил Эдвард. — Мне сегодня вставать в половине четвертого, а не в пять, как обычно. У меня идет непрерывный опыт, а аспирантов, которые обычно делали за меня всю грязную работу, здесь нет.

— Но тебе осталось спать совсем мало, — забеспокоилась Ким.

— Этого вполне достаточно. — Эдвард вдруг резко изменил тему разговора. — Скажи, сколько денег ты унаследовала вместе с имением?

Ким от неожиданности несколько раз моргнула. Теперь Эдвард удивлял ее всякий раз, как только открывал рот.

— Можешь мне не отвечать, если не считаешь нужным, — продолжал Эдвард, заметив колебания Ким. — Причина в том, что я хочу, чтобы ты получила свои дивиденды от доходов «Омни». Я не намерен продавать имеющиеся акции, но для тебя сделаю исключение. Ты получишь фантастические прибыли, если заинтересуешься этим делом и вложишь деньги в «Омни».

— То, что у меня есть, уже давно вложено, — умудрилась проговорить Ким.

Эдвард поставил Буфера на пол и поднял руки вверх.

— Пойми меня правильно: я не собираюсь разыгрывать из себя продавца. Я просто пытаюсь сделать так, чтобы ты получила доход за то, что так хорошо отнеслась к «Омни» и позволила построить лабораторию в своем имении.

— Я очень благодарна тебе за это предложение.

— Даже если ты не захочешь вкладывать деньги, ты все равно получишь пакет акций в качестве подарка, — сказал Эдвард. Он через одеяло потрепал ее по ноге и встал. — Ну, все, я пошел спать. Мне нужно четыре часа глубокого спокойного сна. Знаешь, с тех пор как я начал принимать «ультра», я стал так крепко спать, что четырех часов теперь вполне достаточно и даже, пожалуй, много. Я никогда не предполагал, что спать — это так приятно.

Пружинистым шагом Эдвард направился в ванную и снова принялся чистить зубы.

— Не слишком ли ты увлекся? — окликнула его Ким. Эдвард снова сунул голову в ее спальню.

— О чем это ты? — спросил он, выпячивая нижнюю губу, чтобы не растерять пасту.

— Ты ведь только что почистил зубы, — напомнила ему Ким. Эдвард посмотрел на свою зубную щетку так, словно его уличили бог знает в каком преступлении. Потом покачал головой и весело рассмеялся.

— Я становлюсь настоящим рассеянным профессором, — заключил он.

Эдвард вернулся в ванную прополоскать рот.

Ким посмотрела на Буфера. Собака стояла около ночного столика и явно выпрашивала остатки бисквита, который Ким принесла себе с кухни.

— Твой пес очень проголодался, — крикнула Ким Эдварду, который уже успел сбежать в свою спальню. — Ты сегодня его кормил?

Эдвард появился в дверях.

— Честно говоря, не помню, — ответил он и снова исчез. Возмущенная Ким надела халат и спустилась на кухню.

Буфер следовал за ней по пятам, словно понимал человеческий язык и сообразил, что сейчас его будут кормить. Ким достала собачий корм и высыпала его на тарелку. Вне себя от возбуждения, Буфер скулил, рычал и лаял одновременно. Было совершенно ясно, что его не кормили, может быть, даже не один день.

Боясь быть укушенной, Ким заперла собаку в ванной, чтобы спокойно поставить плошку на пол. Стоило ей открыть дверь, как Буфер пронесся мимо нее, как огромный белый шар. Он проголодался и так поспешно глотал еду, что казалось, вот-вот подавится.

Поднявшись наверх, Ким обнаружила, что в комнате Эдварда все еще горит свет. Она решила сделать ему замечание из-за Буфера. Но когда вошла в спальню, увидела, что Эдвард уже крепко спит. Видно, как только он упал на кровать, сразу уснул, не успев даже повернуть выключатель.

Ким подошла к кровати и прислушалась к его хриплому дыханию. Зная, что он принимает «ультра», она не удивилась столь крепкому сну. Он, должно быть, очень переутомился. Ким выключила свет и пошла к себе в спальню.

14

Понедельник, 26 сентября 1994 года

Когда Ким, проснувшись, открыла глаза, она очень удивилась, увидев, что уже девять часов. Намного позже, чем она обычно просыпалась в течение последнего месяца. Выбравшись из постели, она заглянула в комнату Эдварда, но его уже давно не было дома. Пустая спальня была аккуратно прибрана. У Эдварда был похвальный обычай заправлять по утрам кровать.

По пути в ванную, прежде чем принять душ, Ким позвонила водопроводчику Альберту Брюэру, который работал и в коттедже, и в лаборатории. Свой номер телефона она записала на автоответчик Альберта.

Он позвонил через полчаса, и не успела Ким закончить завтрак, как он появился в дверях. В его грузовичке они вместе поехали в замок.

— Я, кажется, уже знаю, в чем проблема, — заявил Альберт. — Я сталкивался с ней еще тогда, когда был жив ваш дедушка. Ржавые трубы. Они здесь сделаны из обычной стали и насквозь проржавели.

Альберт провел Ким по всем ванным комнатам крыла для слуг и показал, что под панелями были действительно совершенно ржавые водопроводные трубы.

— Это можно исправить? — спросила Ким.

— Конечно, можно, — ответил Альберт. — Но придется немного попотеть. Мне и моему парню здесь работы примерно на неделю.

— Сделайте это, — попросила Ким. — Понимаете, теперь тут живут несколько человек.

— Но в таком случае я могу пустить воду в ванные третьего этажа. Там трубы сохранились прекраснейшим образом. На третьем этаже никто никогда не жил.

После ухода водопроводчика Ким пошла в лабораторию, сообщить сотрудникам о ванных на третьем этаже. Прошло много времени с тех пор, как она последний раз ходила туда, да она и сегодня не собиралась наносить им визит. Не очень-то ей там бывали рады.

— Ким! — взволнованно крикнул Дэвид. Он первый увидел, что она вошла в дверь лаборатории. — Какой чудесный сюрприз! — Дэвид оповестил остальных о ее приходе. Все, включая Эдварда, бросили работу и вышли поприветствовать ее.

Ким залилась краской. Она не любила оказываться в центре всеобщего внимания.

— У нас есть свежий кофе и булочки, — сообщила Элеонор. — Хотите?

Ким отказалась, поблагодарив ее и сославшись на то, что недавно позавтракала. Она извинилась за вторжение и коротко сообщила мужчинам, что водопроводная проблема решена.

Мужчины были довольны и заявили, что ванные на третьем этаже — это совсем неплохо. Они даже пытались отговорить ее от какого бы то ни было ремонта.

— Мне не хочется, чтобы в замке оставались ржавые трубы, — пояснила Ким. — Все же их надо отремонтировать.

Ким собралась уходить, но ее не пустили. Сотрудники решили показать ей, чем занимаются.

Первым был Дэвид. Он провел Ким к своему рабочему месту и показал ей в микроскоп препарат брюшного ганглия моллюска, который по-латыни звучно называется Aplasiafasciata. Потом он продемонстрировал распечатки с иллюстрацией того, как «ультра» модифицирует спонтанную разрядную активность определенных нейронов этого ганглия. Ким не успела даже сообразить, что, собственно говоря, она держит в руках, как Дэвид выхватил распечатку у нее из рук и потащил ее к термостату, где выращивали культуры тканей. Там он объяснил ей, каким образом оценивается токсическое действие лекарств на культуру тканей.

Затем наступила очередь Глории и Курта. Они повели ее в виварий. Там Ким показали жалких зверюшек — воспитанных в стрессогенных условиях крыс и обезьян. В результате целенаправленного воспитания у животных сформировалось непреходящее чувство тревоги. После этого исследователи показали ей таких же животных, которые получали в качестве лечения или «ультра», или имипрамин.

Ким изо всех сил старалась показать свою заинтересованность, хотя опыты на животных всегда вызывали у нее тягостные ощущения.

У Глории и Курта ее перехватил Франсуа и повел в защищенную свинцовыми стенами комнату, где стоял аппарат ЯМР. Он очень старался объяснить ей, как ему удалось расшифровать структуру белка, связывающего «ультра». К сожалению, Ким мало, что поняла из его монолога. Она просто кивала головой и вежливо улыбалась, когда в его рассказе возникали паузы.

Элеонор подвела Ким к своему компьютерному терминалу. Она долго объясняла, как пытается моделировать средства, напоминающие по структуре «ультра», в надежде получить соединения с ультраподобной биологической активностью.

Обойдя лабораторию, Ким убедилась, что сотрудники не только дружески обошлись с ней, но что они были вежливы и предупредительны в обращении друг с другом. Хотя они проявляли настойчивость и стремление показать ей то, чем были заняты, тем не менее, терпеливо дожидались своей очереди.

— Все это было в высшей степени интересно, — проговорила Ким, когда Элеонор закончила свою пространную лекцию. — Спасибо вам, что вы уделили мне столько своего драгоценного времени.

Ким попятилась к дверям.

— Постойте, — окликнул ее Франсуа.

Он бросился к своему рабочему месту и вернулся с пачкой цветных фотографий с изображениями результатов сканирования молекул белка.

— Знаете, в них есть что-то, — Ким мгновение помолчала, подыскивая подходящее слово, — драматическое, — сказала она, наконец.

— Не правда ли? — подхватил идею Франсуа. Он по-петушиному склонил голову набок, рассматривая фотографии под другим углом. — От них веет модернизмом.

— О чем они рассказывают вам? — поинтересовалась Ким. Она очень хотела поскорее уйти отсюда, но, чувствуя, что на нее все смотрят, сочла своим долгом задать какой-нибудь вопрос.

— Разные цвета соответствуют разным концентрациям радиоактивного «ультра», — ответил Франсуа. — Красный — это наибольшая концентрация. Из этих фотографий становится ясно, что лекарство больше всего концентрируется в верхних отделах ствола мозга, в среднем мозге и лимбиче-ской системе.

— Я помню, как на обеде Стентон отозвался о лимбической системе, — произнесла Ким.

— Да, в самом деле, я тоже припоминаю, — согласился Франсуа. — Он пояснил, что эта часть отвечает за животные инстинкты, свойственные пресмыкающимся. То есть она занимается вегетативными функциями, настроением, эмоциями и даже способностью воспринимать запахи.

— Эта же часть мозга отвечает за половые функции, — добавил Дэвид.

— А что вы хотите сказать словами «свойственные пресмыкающимся»? — спросила Ким. Это слово вызывало у нее дрожь омерзения. Она не переваривала змей.

— Я хотел сказать, что эта часть мозга человека очень напоминает по своему строению мозг пресмыкающегося, — продолжал Франсуа. — Конечно, это очень сильное упрощение, но оно имеет свои достоинства. Хотя у человека и пресмыкающихся одни и те же отдаленные предки, нельзя утверждать, что головной мозг человека — это мозг рептилии, прикрытый сверху парой полушарий большого мозга. Все рассмеялись такому сравнению. Ким невольно последовала общему примеру. Ей трудно было не поддаться обаянию общего настроя.

— Если касаться только основных инстинктов, — вмешался Эдвард, — то в этом отношении человек очень и очень похож на пресмыкающихся. Разница заключается в том, что наши инстинктивные устремления регулируются высшими отделами мозга, что делает нас способными к общению и цивилизованному образу жизни. Если все это перевести на более понятный язык, то можно сказать, что кора головного мозга связана с примитивными его отделами телеграфными проводами, с помощью которых кора подавляет поведение, свойственное рептилиям.

Ким снова посмотрела на часы.

— Мне действительно пора уходить. Иначе я опоздаю на бостонский поезд.

Принеся свои извинения, Ким, наконец, смогла освободиться из столь дружеских, но весьма навязчивых объятий. Сотрудники в один голос убеждали ее не забывать их и почаще бывать в лаборатории. Эдвард вышел к дверям проводить Ким.

— Ты и правда собралась в Бостон? — спросил он.

— Конечно, — ответила Ким. — Вчера я решила снова съездить в Гарвард попытать счастья. Я нашла еще одно письмо, где упоминается пресловутое свидетельство. Там есть и нить, за которую можно потянуть, чтобы распутать весь клубок.

— Желаю удачи, — напутствовал ее Эдвард. — Радости тебе.

Он поцеловал ее и вернулся в лабораторию, даже не поинтересовавшись, что именно удалось Ким найти в последнем письме.

Ким шла к коттеджу, испытывая странную пустоту от слишком сердечных излияний сотрудников лаборатории.

Может, с ней самой что-то не в порядке? Когда они вели себя отчужденно и высокомерно, ей это не нравилось. Теперь они общаются с ней по-дружески и на равных, а она опять недовольна. Может быть, ей вообще невозможно угодить?

Чем больше Ким размышляла о своей реакции на эту перемену, тем яснее осознавала, что ее недовольство вызвано их новоприобретенной одинаковостью. Когда она увидела их впервые, они поражали каждый своей неповторимой индивидуальностью, эксцентричностью и даже причудами. Теперь же все они слились в одну дружелюбную, но совершенно аморфную массу, начисто лишенную всякой индивидуальности.

Переодеваясь для поездки в Бостон, она не могла отделаться от мыслей о том, что происходит в имении. Она осознала, что чувство неудобства, то самое внутреннее беспокойство, которое погнало ее к Элис, продолжало усиливаться.

Зайдя в гостиную, Ким остановилась под портретом Элизабет и вгляделась в женственное, но исполненное силы лицо своей прапрабабушки. Оно отличалось какой-то безмятежностью и отсутствием признаков тревоги и неуверенности. Ким подумала о том, испытывала ли когда-нибудь Элизабет чувство такой беспомощности, как она.

Ким села в машину и поехала на станцию. Всю дорогу Элизабет не выходила у нее из головы. Внезапно она подумала, что между внутренним миром Элизабет и ее собственным существует удивительное сходство, несмотря на трехсотлетнюю пропасть, разделявшую их. Элизабет жила в постоянной опасности индейского набега, а она, Ким, живет с ощущением совершающегося рядом преступления, жертвой которого она может стать в любую минуту. В те далекие времена люди находились под дамокловым мечом таинственной и страшной оспы. Теперь ее место занял не менее ужасный СПИД. Во времена Элизабет общество задыхалось в тисках воинствующего пуританского материализма. Теперь же стабильность времен «холодной войны» сменилась наступлением дробящего общество национализма и угрожающего цивилизации религиозного фундаментализма. В те далекие времена роль женщины была приниженной, а положение ее неустойчивым. В этом отношении ничего не изменилось за последние триста лет.

— Чем больше меняются вещи в этом мире, тем больше они остаются теми же, — вслух произнесла Ким.

Интересно, подумала Ким, имеют ли все эти подобия и параллели какое-нибудь отношение к тому посланию, которое, по мнению Ким, Элизабет силится передать ей через столетия? Она с содроганием подумала о том, не ожидает ли и ее судьба Элизабет. Может быть, именно об этом та изо всех сил старается предупредить Ким? Может быть, это действительно предупреждение?

Настроение Ким стремительно портилось. Она попыталась сознательным усилием прекратить эту навязчивую умственную жвачку. Ей это удавалось до тех пор, пока она не села в поезд. Все мысли и переживания вновь вернулись.

— О Господи, — простонала Ким, чем вызвала немалое замешательство у сидящей рядом женщины, которая с подозрением взглянула на нее.

Ким стала смотреть в окно. Она ругала себя за то, что так неосмотрительно выпустила на волю свое буйное воображение. В конце концов, разница между жизнью Элизабет и Ким была существенно большей, чем любое сходство между ними. Особенно это касалось возможности распорядиться своей судьбой. У Элизабет такой возможности практически не было вообще. В юности ее принудили выйти замуж за незнакомого человека. Она не могла решать, сколько детей ей рожать. Ким была абсолютно свободна в выборе мужа и могла сама решать, сколько и когда иметь детей.

Когда поезд подошел к Северному вокзалу Бостона, такой ход мыслей почти успокоил Ким. Но тут она стала размышлять, а действительно ли она так свободна, как ей кажется. Проанализировав те важнейшие решения, которые ей приходилось принимать в жизни, она пришла к неутешительным выводам. Вместо того чтобы стать художником или дизайнером, она сделалась медицинской сестрой. Потом она вспомнила, что вступила в близкие отношения с человеком, которые становились до боли похожими на ее отношения с отцом. Кроме того, на ее шею в имении свалилась эта совершенно ненужная ей лаборатория, а в замке поселились пятеро незнакомцев. И все это абсолютно не согласовано с ее пожеланиями и вовсе ей чуждо.

Поезд остановился. Не замечая ничего вокруг, Ким машинально зашагала на станцию метро. Она поняла, в чем заключается проблема. Она почти физически услышала в своем сознании голос Элис, который говорил, что таковы особенности ее личности. У нее явно неадекватная, заниженная самооценка; она слишком уступчива и податлива; она слишком много думает о нуждах других людей, забывая при этом о своих собственных. Все это сильно ограничивает ее свободу.

«Какая ирония судьбы», — подумала Ким. Личность Элизабет имела черты, которые прекрасно гармонировали бы с современными жизненными требованиями, — напористость и решительность. В те же времена именно эти черты послужили причиной ее безвременной смерти. А вот ее собственные мягкость и склонность к подчинению чужой воле сделали бы ее идеальной женщиной в те давние времена, но сейчас были совершенно бесполезны.

В ней снова поднялась волна решимости раскрыть загадку Элизабет. Размышляя об этом, Ким незаметно доехала до Гарвард-сквер.

Через пятнадцать минут она сидела в кабинете Мэри Кастленд и ждала, когда та дочитает письмо Джонатана.

— Этот ваш дом — настоящая сокровищница замечательных памятников истории, — проговорила Мэри, прервав чтение. — Этому письму цены нет. — Она немедленно позвонила Кэтрин Стерберг и предложила ей прочесть письмо.

— Какая прелесть! — воскликнула, прочитав, Кэтрин. Обе женщины пояснили Ким, что письмо относится к тому периоду существования Гарварда, о котором сохранились очень скудные материалы. Они попросили разрешения снять с письма копию и тотчас получили его от Ким.

— Итак, нам надо искать упоминание о Рейчел Бингхем. — Мэри уселась за свой компьютер.

— Я очень надеюсь, что мы ее найдем, — произнесла Ким. Мэри ввела в компьютер нужное имя, а Ким и Кэтрин напряженно смотрели на монитор компьютера, охваченные напряженным волнением. Не сознавая, что делает, Ким скрестила пальцы на счастье.

На экране появились имена двух Рейчел Бингхем. Но обе жили в девятнадцатом веке и не имели никакого отношения к Элизабет Стюарт. Мэри попробовала несколько других вариантов, но все безуспешно. Нужной Рейчел Бингхем она не нашла.

— Мне очень жаль, — проговорила Мэри. — Вы, конечно, понимаете, что даже если бы мы нашли упоминание о Рейчел, нам вряд ли удалось бы преодолеть проблемы, вызванные пожаром 1764 года.

— Я все понимаю, — заверила Ким. — На самом деле я не очень надеялась, что мы что-нибудь найдем, но я уже говорила вам в прошлый раз, что считаю своим долгом хвататься за любую ниточку, которая может привести к успеху.

— Я попробую еще поискать в моих источниках, — пообещала Кэтрин.

Ким поблагодарила обеих женщин и отправилась домой. На метро она приехала на Северный вокзал и стала ждать поезда до Салема. Стоя на платформе, она решила удвоить свои усилия и посвятить поискам все свободное время в течение ближайших двух дней, так как после выхода на работу у нее будет гораздо меньше возможностей для того, чтобы перелопатить эту неимоверно огромную гору документов.

Приехав в имение, Ким решила направиться прямо в замок, но, как только она выехала из-за деревьев, увидела, что у коттеджа стоит машина салемской полиции. Любопытствуя, что бы это могло значить, Ким поехала к дому.

Приблизившись, она увидела, что посреди покрытой травой лужайки, примерно в пятидесяти ярдах от коттеджа, Эдвард и Элеонор беседуют с двумя полицейскими. Руки Элеонор лежали на плечах Эдварда.

Ким остановилась у патрульного автомобиля и вышла из машины. Маленькая группа, поглощенная своим делом, не обратила никакого внимания на ее появление.

Подойдя ближе, Ким увидела, что внимание всех четверых приковано к какому-то предмету, лежавшему в траве.

Когда Ким увидела этот предмет, у нее перехватило дыхание. Это лежал Буфер. Бедный пес был мертв. Особенно отталкивающим это зрелище становилось от того, что из задних ног собаки были выдраны огромные куски мяса. В глубине ран виднелись окровавленные кости.

Ким стало жалко Эдварда. Она бросила ему сочувственный взгляд. Он поприветствовал ее с похвальным самообладанием, откуда Ким заключила, что от первого шока он оправился. На его щеках виднелись следы высохших слез. Каким бы противным ни был пес, Эдвард был к нему искренне привязан.

— Наверное, стоит показать труп судебно-медицинскому эксперту, — сказал Эдвард. — Возможно, удастся обнаружить следы зубов и определить, что за животное загрызло бедного пса.

— Я не знаю, как отнесутся судмедэксперты к вызову осмотреть труп собаки, — ответил один из полицейских, Билли Селви.

— Но вы же сами говорили, что это уже третий случай за последние несколько ночей, — настаивал Эдвард. — Мне кажется, ваш долг — выяснить, что за животное занимается этим. Лично я думаю, это либо собака, либо енот.

На Ким произвела впечатление способность Эдварда здраво мыслить, несмотря на постигшее его несчастье. Он оправился от потрясения настолько, что мог обсуждать технические детали опознания неизвестного животного по оттискам зубов.

— Когда вы последний раз видели собаку живой? — спросил Билли.

— Вчера ночью, — ответил Эдвард. — Обычно он спит со мной, но, может быть, на этот раз я его выпустил, не помню точно. Иногда собака гуляла по улице всю ночь. Мне никогда это не казалось проблемой — имение очень велико, и пес никому не мог доставить никакого беспокойства.

— Я кормила собачку вчера ночью, около половины двенадцатого, — вмешалась Ким. — Буфер начал есть, и я оставила его одного на кухне.

— Во всяком случае, я не видел его, когда проснулся, — припомнил Эдвард. — Но мне и в голову не пришло забеспокоиться. Я подумал, он убежал в лабораторию.

— Скажите, этот пес не насолил никому из вас? — спросил Билли.

Ким и Эдвард в один голос ответили «нет».

— Никто из вас не слышал сегодня ночью чего-нибудь необычного? — продолжал Билли.

— Я ничего не слышал, — заверил Эдвард. — Я очень крепко сплю, особенно если поздно ложусь.

— Я тоже ничего не слышала, — добавила Ким.

— На станции болтают, что это проделки какого-то бешеного зверя, — сообщил другой полицейский, которого звали Гарри Коннерс. — У вас есть в доме еще какие-нибудь животные?

— У меня есть кошка, — ответила Ким.

— Мы очень вам советуем не отпускать ее далеко от себя в ближайшие несколько дней, — сказал Билли.

Полицейские спрятали в карманы блокноты и ручки, попрощались и пошли к машине.

— А что делать с трупом? — крикнул им вдогонку Эдвард. — Вы не хотите отвезти его к эксперту?

Полицейские взглянули друг на друга. Каждый надеялся, что ответит его товарищ. Наконец Билли крикнул, что они, пожалуй, лучше оставят труп на месте.

Эдвард вполне дружелюбно помахал им на прощание рукой.

— Я дал им такой великолепный совет, и что же они сделали? — недоумевал он. — Развернулись и уехали.

— Ну ладно, я пошла на работу, — первый раз за все время подала голос Элеонор. Она посмотрела на Ким. — Не забудьте, вы обещали прийти к нам в лабораторию.

— Я обязательно приду, — согласилась Ким. Она была удивлена приветливостью Элеонор, хотя ассистентка Эдварда и казалась вполне искренней.

Элеонор повернулась и пошла в лабораторию. Эдвард стоял и смотрел на труп Буфера. Ким отвела глаза в сторону. Зрелище было жутким и тошнотворным.

— Мне очень жалко Буфера. — Ким положила руку на плечо Эдварда.

— Ему хорошо жилось, — бодро отозвался Эдвард. — Пожалуй, я вычленю его задние лапы и пошлю их одному знакомому патологоанатому, с которым мы вместе учились в университете. Может быть, он сумеет определить вид животного, которое следует искать.

Ким едва не стало плохо от его слов. Она меньше всего ожидала, что Эдвард захочет окончательно изуродовать труп несчастного пса.

— У меня в багажнике лежит ветошь. Пожалуй, я заверну труп в нее, — решил Эдвард.

Не зная, что делать, Ким осталась возле трупа собаки, пока Эдвард ходил к машине. Она была потрясена жестокой судьбой Буфера, и ее очень удивляло то, что Эдвард столь спокойно отнесся к его гибели. Буфера завернули в одеяло, и Ким пошла проводить Эдварда до лаборатории.

Когда они подошли к ее дверям, в голову Ким пришла испугавшая ее мысль. Она остановила Эдварда.

— Знаешь, о чем я подумала? А что, если смерть Буфера и надругательство над ним — это результат колдовства?

Эдвард внимательно посмотрел на нее, потом откинул голову и искренне расхохотался. В течение нескольких минут он не мог остановиться, настолько его насмешило предположение Ким. В конце концов, Ким и сама рассмеялась вслед за ним, смутившись от собственных слов.

— Ну, подожди смеяться, — попросила Ким. — Где-то я читала, что в обрядах черной магии присутствуют жертвоприношения животных.

— Твое мелодраматическое воображение просто очаровательно, — умудрился выдавить Эдвард между приступами смеха. Когда он, наконец, сумел овладеть собой, то извинился, что посмеялся над Ким, тут же поблагодарив ее за комическую разрядку драматичной ситуации.

— Скажи мне, ты что, всерьез думаешь, что спустя триста лет дьявол решил вернуться в Салем и с помощью колдовства расправиться со мной и «Омни»?

— Нет, я просто связала убийство собаки с колдовством, — ответила Ким. — Я не слишком много значения придаю колдовству. Я вовсе не хотела утверждать, что верю в нечистую силу, но ведь многие верят в нее.

Эдвард положил Буфера на землю и обнял Ким.

— Мне кажется, ты слишком много времени проводишь в замке, тебя просто поглотила гора старых бумаг. Когда с «Омни» все по-настоящему прояснится, мы с тобой поедем в отпуск. Куда-нибудь в теплое место, где можно погреть кости на солнышке. Что ты думаешь по этому поводу?

— Звучит заманчиво. — Ким не могла понять, как Эдвард собирается распределять свое время.

У нее не было никакого желания наблюдать, как он будет расчленять труп собаки, и она осталась ждать его на пороге лаборатории. Эдвард вернулся через несколько минут с останками пса, завернутыми в ту же тряпку, и лопатой. У входа в лабораторию он вырыл неглубокую яму, в которой и похоронил Буфера. Потом он сказал, что забыл взять кое-что в лаборатории, и попросил Ким подождать его. Он снова исчез в здании.

Выйдя, он показал ожидавшей его Ким флакон с каким-то химическим реактивом. Игривым жестом он поставил флакон у изголовья могилы.

— Что это? — спросила Ким.

— Это химический буфер, который называется ТРИС, — пояснил Эдвард. — Буфер для Буфера.

Эдвард рассмеялся своей шутке столь же неудержимо, как предположению Ким о колдовстве.

— Мне нравится, что стойко ты переносишь свое несчастье, — заметила Ким.

— Я уверен, все это благодаря «ультра», — проговорил Эдвард, довольно улыбаясь своему каламбуру. — Когда я узнал, что произошло, то в первую минуту был просто в шоке. Буфер для меня был как член семьи. Но страшная скорбь, которую я испытал, скоро прошла. Я не хочу сказать, что мне не жалко погибшего пса, нет, но я не ощущаю той страшной пустоты, которая обычно сопутствует горю. Я сейчас способен понять, что смерть — просто завершение жизни. В конце концов, Буферу хорошо жилось на этом свете, и у него был не самый лучший характер.

— Он был верным псом, — проговорила Ким. Она не стала распространяться о своих истинных чувствах по отношению к Буферу.

— Вот еще одна причина, по которой тебе следует попробовать попринимать «ультра». Дай ему шанс, — предложил Эдвард. — Я гарантирую, что «ультра» подарит тебе необычайное спокойствие. Кто знает, может быть, препарат настолько прояснит твой разум, что ты раскроешь тайну Элизабет.

— Я думаю, что только ценой огромного труда можно решить эту задачу, — возразила Ким.

Эдвард чмокнул ее в щечку, сердечно поблагодарил за моральную поддержку и исчез в лаборатории. Ким повернулась и пошла по направлению к замку. Она прошла несколько шагов, как вдруг вспомнила о Шебе и заволновалась о судьбе кошки. Она вспомнила, что ночью, перед тем как накормить Буфера, выпустила Шебу на улицу, а утром кошки нигде не было видно.

Сменив направление, Ким поспешила в коттедж. Чем ближе подходила она к дому, тем больше ускоряла шаг. Гибель Буфера усилила чувство какого-то внутреннего неудобства. Она не могла себе представить, как пусто станет на душе, если Шеба разделит печальную судьбу Буфера.

Войдя в дом, Ким позвала Шебу. Она взбежала по ступенькам наверх и вошла в спальню. Из груди Ким вырвался вздох облегчения. Кошка мирно спала, свернувшись меховым клубочком на ее кровати. Ким бросилась к ней и взяла на руки. Шеба бросила на Ким один из своих неподражаемо укоризненных взглядов: «Зачем ты мне мешаешь спать?»

Поиграв несколько минут с кошкой, Ким подошла к письменному столу и достала из ящика пузырек с капсулами «ультра». Она извлекла из флакона голубоватую капсулу и понянчила ее в ладонях, внимательно рассматривая. Ким так нуждалась в утешении, ей так тяжело и одиноко. Она говорила себе, что просто примет один раз лекарство и посмотрит, что из этого получится. Способность Эдварда столь легко перенести смерть Буфера была очень веским аргументом в пользу приема неведомых таблеток. Ким отправилась на кухню за стаканом воды.

Но все же она не стала принимать капсулу. Вместо этого она начала размышлять, почему реакцией Эдварда на драму было полное равнодушие. Она где-то читала, да и интуиция подсказывала ей, что время от времени человек должен переживать чувство несчастья, должен уметь переносить горе. Это необходимая человеческая эмоция. Она посчитала, что блокировать процесс печали нельзя, это может в будущем потребовать слишком высокую цену в качестве расплаты за временное облегчение.

Подумав об этом, Ким положила капсулу обратно во флакон и решила немедленно рискнуть и отправиться в лабораторию. Боясь снова попасть в слишком тесные и слишком восторженные объятия членов команды Эдварда, Ким проскользнула в лабораторию, как мышь.

Ей повезло, на верхнем этаже находились только Эдвард и Дэвид, да и то в разных концах огромного помещения. Эдвард удивился, что никто не заметил, как Ким вошла. Когда он увидел Ким, то собрался, было бурно ее встретить, но она приложила палец к губам и этим жестом велела ему соблюдать тишину и не привлекать ничьего внимания. Взяв за руку, она вывела его на улицу.

Когда они оказались за дверями, Эдвард улыбнулся и спросил:

— Что за бес в тебя вселился?

— Я просто хочу с тобой поговорить, — объяснила ему Ким. — Мне в голову пришла одна мысль, которую ты можешь внести в протокол клинических испытаний «ультра».

Ким рассказала Эдварду, что она думает по поводу печали, и включила в список необходимых неприятных переживаний тревогу и меланхолию. Она считает, что в умеренных количествах эти эмоции могут подвигнуть человека на духовный рост, благоприятные изменения в поведении и стимулировать творческую активность. Иными словами, эмоционально болезненные чувства могут сыграть положительную роль в формировании полезных мотиваций. Под конец она сказала:

— Я очень беспокоюсь, что способность «ультра» моделировать эти неприятные и болезненные чувства может иметь скрытую от глаз оборотную сторону и в будущем обернется неожиданными побочными эффектами, которые невозможно предвидеть.

Эдвард улыбнулся и медленно наклонил голову.

— Я одобряю твою озабоченность, — согласился он. — Это очень интересные мысли, но я не разделяю твою точку зрения. Видишь ли, она основана на ошибочном предположении. А именно: ты считаешь, что мышление и чувства каким-то таинственным способом отделены от телесной части нашего организма. Эта старая гипотеза отвергнута современным опытом, который показывает, что и тело, и дух одновременно вовлечены в проявления эмоций и настроений. Эмоции детерминированы биологически, это доказано применением таких лекарств, как прозак, который изменяет количество нейротрансмиттеров в головном мозге. Эти опыты революционизировали наше понимание функционирования головного мозга.

— Такое мышление дегуманизирует науку, — пожаловалась Ким.

— Ну, давай я попробую объяснить тебе это по-другому, — проговорил Эдвард. — Что ты можешь сказать о боли? Как ты думаешь, при болях надо вводить человеку лекарства?

— Боль — это совсем другое, — ответила Ким, но она прекрасно видела ту философскую ловушку, которую расставил для нее Эдвард.

— Я так не думаю, — возразил он. — Боль — это тоже биологически обусловленный феномен. Так как и физическая, и психическая боль имеют биологическую подоплеку, то и лечить их надо одинаковыми средствами. А именно лекарствами, которые избирательно действуют на вовлеченные в процесс в каждом конкретном случае участки головного мозга.

Ким растерялась. Она хотела спросить Эдварда, где был бы наш мир, если бы какой-нибудь умник догадался посадить Моцарта и Бетховена на антидепрессивные таблетки, чтобы избавить их от тревоги и печалей. Но она не сказала ничего. Ученый в Эдварде заслонил человека.

Эдвард стиснул Ким в дружеском объятии и еще раз поблагодарил за то, что она так живо интересуется его работой. Он погладил ее по голове.

— Если захочешь, мы еще вернемся к этому разговору, — заключил он. — Но теперь мне надо идти в лабораторию. Дело не ждет.

Ким извинилась, что оторвала его от работы, и пошла к коттеджу.

15

Четверг, 29 сентября 1994 года

В течение нескольких следующих дней Ким не раз испытывала соблазн начать принимать «ультра». Постепенно усиливающаяся тревога и нарастающее беспокойство, наконец, привели ее к бессоннице. Но каждый раз, когда она уже была готова проглотить капсулу со снадобьем, какая-то сила удерживала ее от этого шага.

Ким пыталась использовать свою тревогу как стимул к полезной деятельности. Ежедневно она проводила в замке по десять часов и уходила домой только тогда, когда рукописные строчки старинных писем и документов начинали сливаться у нее перед глазами. К сожалению, ее титанические усилия ни к чему не приводили. Отчаявшись найти еще что-либо, касающееся Элизабет, она стала надеяться, что ей удастся обнаружить хотя бы какой-нибудь документ семнадцатого века, — просто для того, чтобы не потерять окончательно надежду.

Присутствие в замке водопроводчиков стало очень полезным, рабочие отвлекли ее от мрачных мыслей и нисколько ей не докучали. Во всяком случае, делая перерыв в поисках, Ким знала, что ей будет с кем поговорить. Она с удовольствием наблюдала, как они работают. Особенно ее заинтересовало, как они соединяют трубы с помощью паяльной лампы.

Единственным признаком того, что в замке ночевали сотрудники лаборатории, были следы грязи, которую они приносили с собой с улицы. Комочки земли лежали у входов во флигели. Хотя в самом факте не было ничего неожиданного, Ким удивило количество грязи. Ее было слишком много.

Эдвард продолжал пребывать в бодром, счастливом и приветливом состоянии. При этом он был по-прежнему очень напорист и настойчив. Он даже сделал жест, который напомнил ей о первых днях их знакомства, — прислал букет цветов, к которому была приколота записка: «В знак любви и признательности».

Единственный сбой в его поведении произошел утром в четверг, когда Ким как раз собиралась отправиться в замок. Эдвард ворвался в переднюю в весьма дурном расположении духа, можно сказать, просто в ярости. Не контролируя себя, он швырнул на телефонный столик свою записную книжку, чем поверг Ким в ужас,

— У тебя что-нибудь случилось? — спросила она.

— Вот уж действительно, черт возьми, случилось! Ничего хорошего не произошло, — сказал он. — Мне приходится идти сюда, чтобы воспользоваться телефоном. Стоит мне в лаборатории подойти к аппарату, как эти придурки толпой следуют за мной и слушают каждое мое слово. Это выводит меня из себя.

— А почему бы тебе не воспользоваться телефоном в приемной? Там же никого не бывает, — предложила Ким.

— Пробовал. Они и там подслушивают.

— Сквозь стены? — поинтересовалась Ким.

— Мне надо позвонить начальнику проклятого лицензионного отдела университета, — пожаловался Эдвард, проигнорировав замечание Ким. — Этот кретин затеял против меня настоящую вендетту.

Эдвард открыл книжку и начал искать номер телефона.

— Может быть, он просто пытается хорошо исполнять свои обязанности? — спросила Ким, зная, что нарывается на неприятности.

— Ты думаешь, что его работа заключается в том, чтобы травить меня? — закричал Эдвард. — Это просто невероятно! Вот бы никогда не подумал, что этот толстокожий идиот может выкинуть такой трюк. Ведь хватило же ума!

Ким почувствовала, что у нее от страха сильно забилось сердце. Она сразу вспомнила, как он швырял в камин бокал. Она боялась заговорить и стояла молча.

— Ну ладно, — сказал Эдвард. Голос его звучал совершенно спокойно. Он улыбался. — Такова жизнь. Бывают взлеты, бывают и падения.

Он сел и набрал номер.

Ким позволила себе немного расслабиться, но не сводила глаз с Эдварда. Она слышала, как он вполне корректно разговаривал с человеком, которого только что поносил последними словами. Повесив трубку, Эдвард отметил, что его собеседник все-таки способен прислушиваться к доводам разума.

— Уж коли я пришел, — заявил Эдвард, — пойду, приберу наверху. Ты мне, кстати, говорила об этом вчера. — Эдвард встал и пошел к лестнице.

— Ты уже убирал у себя сегодня. Я заглядывала к тебе утром. Там полный порядок.

Эдвард остановился и в растерянности поморгал.

— Я уже все сделал? — спросил он. Потом добавил: — Это же прекрасно, значит, я могу сразу отправляться в лабораторию.

— Эдвард! — Ким окликнула его, когда он был уже в дверях. — Ты здоров? В последнее время ты постоянно забываешь какие-то мелочи.

— Это правда! — Эдвард рассмеялся. — Я стал немного забывчив. Но я никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо. Я просто перегружен работой. Но в конце туннеля уже забрезжил свет, скоро все мы станем сказочно богаты. Это, между прочим, касается и тебя. Я говорил со Стентоном о том, чтобы выделить тебе часть акций, и он согласился. Так что ты получишь немалую часть прибыли.

— Я трепещу от восторга, — фыркнула Ким.

Она подошла к окну и стала наблюдать, как Эдвард идет в лабораторию. Она смотрела долго, мучительно пытаясь разобраться в его поведении. Он очень сердечно относился к ней, но оставался непредсказуемым.

Порывистым движением Ким достала из сумочки ключи от машины и решила ехать в город. Ей нужно было поговорить с профессионалом, с чьим мнением можно было бы считаться. Как хорошо, что у Киннарда еще не кончилась командировка. Она узнала в справочной телефон хирургии и позвонила на пейджер отделения.

Полчаса спустя она ждала его в кафе, грея руки, обхватив чашку чаю. Он появился в назначенное время. Приехал прямо из госпиталя, так как был одет в хирургическую форму.

— Надеюсь, я тебе не очень помешала? — спросила Ким, когда он сел напротив нее.

— Я очень рад тебя видеть, — заверил Киннард.

— Мне надо кое о чем тебя спросить. Может забывчивость быть побочным эффектом приема психотропного препарата?

— Несомненно, может, — ответил он. — Но с оговоркой, что на свете существует масса факторов, которые могут влиять на кратковременную память. Это неспецифичный симптом. Твой вопрос надо понимать так, что у Эдварда возникли расстройства памяти?

— Я могу рассчитывать на твое участие? — спросила она.

— Я уже говорил тебе об этом. Что, Эдвард и его команда продолжают принимать препарат?

Ким кивнула.

— Психи! — разозлился Киннард. — В конце концов, они нарвутся на крупные неприятности. Ты не заметила еще каких-нибудь эффектов?

Ким коротко рассмеялась.

— Ты мне не поверишь, — проговорила она, — но реакция на прием лекарства просто поразительная. Пока они его не принимали, постоянно ругались, и настроение у них было неважное. А теперь все прекрасно и удивительно. Они ведут себя так, словно пришли на бал, хотя работают как бешеные.

— Это можно расценивать как хороший эффект, — заключил Киннард.

— В каком-то смысле — да, — признала Ким. — Но когда с ними побудешь некоторое время, появляется какое-то странное ощущение. Они страшно похожи друг на друга, и с ними скучно, несмотря на их жизнерадостность и трудолюбие.

— Это звучит как цитата из «Прекрасного нового мира», — усмехнулся Киннард.

— Не смейся, — взмолилась Ким. — Мне в голову пришло то же самое сравнение. Но это слишком высокая философия, а меня тревожат более земные вещи. Меня беспокоит забывчивость Эдварда, касающаяся всяких глупых досадных мелочей. И забывчивость эта постепенно усиливается. Я не знаю, правда, происходит ли это с другими членами группы.

— Что ты собираешься делать? — спросил Киннард.

— Не знаю, — ответила Ким. — Я надеялась, ты сможешь либо подтвердить мои опасения, либо рассеять их. Но ты не сделал ни того, ни другого.

— С определенностью тебе никто в мире этого не скажет, — признал Киннард. — Но постарайся подумать вот о чем: способность к восприятию в очень большой степени подвержена влияниям надежд и ожиданий. Вот почему в медицинских исследованиях воздействия препарата применяется двойной слепой метод. Возможно, тебя мучают нехорошие предчувствия неблагоприятных последствий приема препарата, и ты видишь изменения в слишком черном свете. Такая возможность не исключена. Я знаю, что Эдвард очень умен, и мне кажется, что он ни при каких обстоятельствах не перейдет грань оправданного риска.

— В твоих словах есть рациональное зерно, — согласилась Ким. — Это верно, я сама не понимаю, что, собственно говоря, вижу. Может, все это плод моего воображения. Но я так не думаю.

Киннард посмотрел на стенные часы и извинился. Ему надо срочно идти, скоро операция.

— Прости, что я так спешу, но я пробуду здесь еще несколько дней, и мы сможем поговорить более подробно. Если не успеем, то встретимся в реанимации в Бостоне.

Прощаясь, Киннард крепко пожал ей руку, она поблагодарила его за то, что он ее выслушал.

Вернувшись в имение, Ким направилась прямо в замок. Она поговорила с водопроводчиками, которые заверили ее, что работа продвигается успешно, но для полного ее завершения им потребуется еще несколько дней. Они также предложили проверить состояние водопровода в крыле для гостей. Ким предоставила решение им самим.

Перед тем, как спуститься в винный погреб, Ким окинула взглядом вход в крыло для слуг. Она была поражена. Пол покрывали комья грязи, листья и сучья. В углу около двери валялся пустой пакет от китайского супа-полуфабриката.

Ругнувшись от души, Ким пошла в туалет, взяла ведро и швабру и вымыла лестничную клетку. Они наследили до самого входа в спальни.

Все вымыв, Ким пошла к входной двери и положила перед ней коврик. Она решила, было оставить там угрожающую записку, но передумала, ей показалось, что наличие коврика само по себе будет достаточным напоминанием.

Наконец, Ким спустилась в прохладную глубину подвала и принялась за работу. Хотя за последние дни ей не удалось найти ни одного документа семнадцатого века, сортировка бумаг сама по себе отвлекала ее от мрачных мыслей. Вот и на этот раз, занявшись разбором архива, она постепенно начала успокаиваться.

В час дня Ким сделала перерыв. Она вернулась в коттедж, выпустила Шебу погулять и поела. Прежде чем вернуться в замок, она загнала кошку в дом. В замке она несколько минут поболтала с водопроводчиками, полюбовалась, как ловко Альберт с помощью паяльной лампы посадил заплату на трубу, и направилась работать, на этот раз на чердак.

Ким уже почти отчаялась найти что-либо стоящее, когда внезапно наткнулась на целую кипу документов, относящихся к интересующему ее времени. С бьющимся сердцем она подтащила эти бумаги поближе к слуховому окну.

То, что письма были деловыми, ее нисколько не удивило. Некоторые из них были написаны рукой Рональда, чей почерк она уже хорошо знала. Вдруг у Ким перехватило дыхание. Из стопки таможенных деклараций и счетов на оплату погрузки она извлекла частное письмо, отправленное Рональду Томасом Гудменом.



17 августа 1692 года

Город Салем

Сэр!

Многие силы зла, подобно чуме, поразили наш богобоязненный город. Весьма прискорбно, что мне пришлось оказаться вовлеченным помимо моей воли в эти злодеяния. У меня начинает болеть душа, когда я осознаю, что Вы плохо думаете обо мне и о том долге, который мне, как члену городского собрания, пришлось исполнить. Ваше предвзятое ко мне отношение выразилось в том, что Вы отказались говорить со мной, хотя я желал коснуться вещей, кои могли представить интерес для нас обоих. Действительно, верно, что я добросовестно и с именем Божьим на устах свидетельствовал против Вашей покойной жены во время слушаний и самого суда. Если помните, когда Вы уезжали, Вы просили меня не оставлять помощью супругу Вашу, если появится нужда в такой помощи. Памятуя о Вашей просьбе, я и пришел к Вам один раз, чтобы предложить свою помощь Вашей супруге, поелику она будет вней нуждаться. В тот поистине судьбоносный день я нашел двери Вашего дома приоткрытыми, хотя в поле дул очень холодный ветер. На кухне стоял стол, на котором нетронутыми находились блюда и напитки, словно обед только что прерван. Но все остальное в доме было перевернуто вверх дном и разбито, а на полу там и сям виднелись капли крови. Мне стало страшно — не случился ли индейский набег и не пострадали ли Ваши домочадцы. Но Ваших собственных детей и девочек-сироток я нашел в целости и сохранности наверху, куда они забились в диком страхе. Они поведали мне, что Ваша добрая жена, с которой случился страшный припадок, убежала в хлев. Припадок случился с ней во время еды, она потеряла человеческий облик и, как я уже сказал, убежала на скотный двор, под навес для скота. Трепеща, я отправился в хлев и, заглянув в темноту, окликнул Вашу супругу. Она выбежала с совершенно дикими глазами, чем немало меня напугала. Ее руки и платье были забрызганы кровью, и при ней было ее произведение. Я не рискнул оставаться долее с ней, дабы не подвергать себя риску. Ваша скотина была также невероятно напугана, однако все животные уцелели. Все это истинная правда, да поможет мне Бог.

Остаюсь Ваш друг и сосед, Томас Гудмен.



— Бедные люди, — пробормотала Ким.