— Это был контакт в чате.

— Один черт. Ведь из этого все равно многое можно узнать.

— А это тоже было написано в «ВГ»?

— Ну да.

— А там написано, откуда информация?

— Написано только «источник из полиции».

Трульсен! — пронеслось в голове у Валманна.

Вот уж кто времени даром не теряет. Нашел подходящий случай, чтобы допустить утечку сведений и таким образом подтвердить свою новую версию. Прокрался вечером в больницу к Аните и выудил у нее что-то, пока она была в полубреду, а затем выложил все «ВГ», и все только для того, чтобы разрекламировать свое совершенно непрофессиональное толкование последних событий.

— Но вот чего я не понимаю… — вновь раздался голос Ханса Людера, в то время как Валманн чуть не забыл про него, — так это что ему там, черт возьми, понадобилось! Посреди леса в Тангене! Если только он преследовал кого-то… — Он громко заржал, видимо очень довольный своей выдумкой.

— Преследовал? Ты чего это несешь, Ханс Людер? — Валманн решил наконец положить конец этому дурацкому разговору.

— Не помнишь, какие слухи ходили? Ты ведь с ним общался, Валманн? По углам шептали, что Клаус — вовсе не сын Георга Хаммерсенга и что поэтому старик его недолюбливал. Это был семейный секрет, но такое ведь не скроешь… Во всяком случае, не в Хамаре. Поговаривали, что он внебрачный ребенок человека, занимавшего высокое положение в обществе. Так люди болтали, я слышал об этом дома. А ты как думаешь, Юнфинн? Ты ведь детектив. Может, в этом что-то есть? А может, тебе взять и раскопать какого-нибудь богатея? Труса проклятого, который все эти годы ходил и дрожал? И который в конце концов ухлопал старину Клауса, когда тот стал к нему приставать? Ну как? Вот тебе и версия, старина! Настанет твоя очередь стать героем газетных страниц! Не надо скромничать. Известность приносит успех. Publish or perish[6]. Во всяком случае, я беру назад свое поручение отследить Клауса Хаммерсенга. Впрочем, ты неким образом выполнил его. Да, я внес тебя в список. Если у тебя случайно сохранилась шапочка выпускника, прихвати с собой. Мы придумаем, как позабавиться со старыми колпаками! Ну ладно, пока!

53

В адвокатской конторе «Финк и Норденхаген» было просторно и прохладно. Незаметно вмонтированный кондиционер обеспечивал комфортную температуру в помещениях, обставленных мебелью из благородных сортов дерева и темной кожи. Однако дом был старый, без лифта, и покалеченная коленка Валманна явно сопротивлялась подъему на третий этаж.

Их принял сам Финк, мужчина крепкого телосложения (если не сказать полный) лет шестидесяти, почти совсем лысый, выглядевший так, как будто он наслаждался каждой секундой своего короткого рабочего дня, а может быть, это восторженное выражение лица объяснялось перспективой отправиться в три часа на свою виллу в Беккелаге, где супруга, как всегда, подаст ему стакан джина с тоником и он будет потягивать его, наслаждаясь видом на Мьёсу в ожидании обеда.

Именно Финк занимался юридическими вопросами семьи Хаммерсенг, что, несомненно, принесло ему кругленькую сумму за все эти годы. Несмотря на то что, согласно его заверениям, речи никогда не было ни о разногласиях, ни о конфликтах — ни меж супругами, ни с кем-либо другим в связи с «бизнесом» Хаммерсенга. Адвокат Финк, произнеся слово «бизнес», прикрыл глаза и причмокнул, как будто дегустировал вкусное марочное вино. Нет, Георг Хаммерсенг был солидный клиент, господин, настоящий джентльмен, и любил порядок в документах. Тщательно сохранялись опись всей собственности, акты о передаче недвижимого имущества, кредитные бумаги, деловые контракты и лицензионные соглашения, все, что имело отношение к его деятельности.

— А завещание имеется? — вклинился Харальд Рюстен. Они ведь собрались здесь не для того, чтобы читать некролог. Именно Рюстен уговорил Валманна пойти вместе с ним, поскольку Анита не могла, а Трульсен был занят — опять давал интервью новостной программе. А кроме того, присутствовал и Эйгиль Хаммерсенг, который ради такого случая надел галстук, по-дурацки смотревшийся на летней клетчатой рубашке без рукавов. Он сидел на самом кончике стула, как будто ждал поезда в аэропорт Гардермуен. Валманну показалось, что за несколько недель пребывания в городе с него несколько сошел свежий коричневый загар.

— Что вы сказали?.. — Адвокат Финк, по-видимому, не привык, чтобы его прерывали, когда он излагает достоинства клиентов. — Завещание? Нет, видите ли… — Он огорченно развел руками, так что одна из пуговиц на пиджаке расстегнулась. — Понимаете, я ему то же самое говорил! Я несколько раз поднимал этот вопрос, и он обещал, что обязательно составит…

— Итак, завещания нет?

— Нет. Во всяком случае, в письменной форме.

— И это означает?..

— Да, это означает, впрочем, что все активы переходят к ближайшему наследнику… — Его взгляд остановился на Эйгиле, который сидел, зажав руки между колен, с выражением на лице, представлявшим собой нечто среднее между торжественностью и безудержной скукой. Было даже не совсем ясно, насколько он понял последние слова адвоката, хотя смысл был в том, что ему досталась солидная сумма в наследство от брата.

— После вычета налогов и… наших сборов.

Улыбка, которой сопровождались последние слова, позволяла предположить, что эти сборы окажутся немалыми. Но все же останется предостаточно на фруктовую плантацию на Канарских островах.

— Однако… — Адвокат заговорил другим тоном и одновременно повернул свой стул на девяносто градусов. Жест выглядел драматически и был, вероятно, отрепетирован в расчете на рассеянных и несговорчивых присяжных, подумал Валманн. — Однако мы получили на сохранение один документ от госпожи Хаммерсенг.

— Завещание? — опять вклинился Рюстен, который надеялся наконец положить конец самодовольной болтовне адвоката.

— Так сказать… — Адвокат Финк принял еще одну театральную позу. Он умел продолжать, если уж начал. — Так сказать, мы понятия не имеем. Речь идет о запечатанном конверте. И именно поэтому мы пригласили представителей полиции.

— Давайте посмотрим! — Рюстен протянул руку вперед. Адвокат лихорадочно порылся в документах, лежащих на блестящем столе, вытащил конверт и вручил его «представителю полиции» с такой торжественностью, как будто речь шла об оригинале норвежской Конституции.

— Хм! — Рюстен поднял конверт большого формата так, чтобы все могли увидеть надпись: «Моему сыну Клаусу Хаммерсенгу. Передать после моей смерти». — Хм! — еще раз крякнул Рюстен. На этот раз с сомнением в голосе. — Что будем делать?

— Мы конфискуем этот документ в качестве улики в проходящем расследовании, — быстро ответил Валманн. — Я уверен в том, что адвокат Финк не имеет возражений.

— Нет, конечно… Пожалуйста! — Адвокат замахал руками, как будто хотел откреститься от пресловутого конверта. — Я никогда не обсуждал этот вопрос детально с госпожой Хаммерсенг. Когда этот конверт попал к нам, она уже была очень больна. Нам принесла его ее подруга, соседка. Мы не будем мешать работе полиции.

— Я так и подумал, — сухо ответил Валманн.

54

Они провели в адвокатской конторе целый час своего драгоценного времени, хотя все можно было сделать и за пятнадцать минут. Не успел Валманн занять место за своим письменным столом, как в дверь постучали и на пороге показался Фейринг.

— Валманн?

— Ну что?

Он был не очень гостеприимен, впрочем, и не пытался. Однако коллега все равно вошел в комнату. На его обычно серьезной физиономии светилась довольная улыбка.

— Мы нашли машину.

— Какую машину?

— «Вольво». Белого цвета. Старая и поцарапанная. Она стояла на лесовозной дороге в километре к югу от хижины.

— Ее «вольво»?

— Так точно!

— Ты в этом уверен?

— Все совпадает: описание, отпечатки пальцев…

— Ты уже проверил отпечатки пальцев?

— Все можно успеть, если сильно захотеть…

— Еще что-нибудь?

— Машина полна всякого барахла. Похоже, она в ней жила.

— Точно.

— Там есть вещи, которые не могли принадлежать ей. Мужские вещи. Кое-что из одежды, книги, личные вещи. Технический отдел все это изучает. А еще мы нашли несколько писем…

— Писем?

— Адресованных Клаусу Хаммерсенгу.

— Точно?

— Валманн, — произнес Фейринг с легкой улыбкой. — Ты что совсем говорить разучился?



— Что будем делать с письмом?

Рюстен был весь в напряжении, что в общем было ему совсем несвойственно.

— Перво-наперво надо выяснить, — ответил Валманн и заговорщицки подмигнул, — к какому делу оно относится — к твоему или моему? Вилла или хижина? — Настроение у Валманна намного улучшилось после сообщения Фейринга: он почувствовал, что дело подвигается в его сторону наконец-то.

— Вот ты и разберись.

— А что говорит Трульсен? И где он запропастился?

— Он очень занят. Дает интервью новостному каналу ТВ-2 в Тангене. Для журналистов этот парень прямо-таки золотое дно. Да и он как будто заново родился. Зачем-то купил себе для этого крутой спортивный костюм. И даже постриг волосы — те, что еще оставались… — У Рюстена вновь появился коварный блеск в глазах, когда он взглянул на явно поредевшую шевелюру Валманна после вчерашнего геройства на пожаре.

Валманн задумчиво кивнул, проведя рукой по изуродованному черепу:

— Тогда мы вскроем это письмо.

— Хорошо, давай.

Рюстен протянул ему конверт. Валманн схватил его и вскрыл не без усилий, так как пальцы у него были перевязаны. Внутри лежал лист бумаги и еще один конверт, поменьше. На листе неразборчивым почерком было написано:


«Моему дорогому сыну Клаусу.
Тебе пришлось многое выстрадать. Часть вины лежит на мне, и я буду нести свое бремя до самой могилы. На твою долю выпало много лжи и ненависти со стороны родителей. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, так это то, что я хотела тебе только добра. Возможно, я ошибалась. Твоя жизнь сложилось несчастливо. Однако в приложении ты найдешь документ, который, возможно, поможет тебе получить то, что тебе причитается. Я всегда хотела видеть тебя хорошо устроенным в жизни, как ты того и заслуживаешь, и надеялась на это. Возможно, сейчас уже слишком поздно. Я писала тебе раньше и рассказывала об этом, но ведь ты не отвечаешь. Я даже не знаю, где ты находишься. Но я хочу, во всяком случае, сделать все, что в моих силах, чтобы исправить причиненное тебе зло. Я все потеряла, и мне недолго осталось. Я надеюсь, что, когда я умру, ты не будешь думать обо мне с ненавистью.
Обнимаю, твоя мама».


— Дорогой, обнимаю… — вздохнул Рюстен. Во всем управлении он был самый преданный семьянин.

— А теперь вот это… — Валманн поднял второй конверт, обычный конверт, но с пожелтевшими краями и без надписи адресата. В нижнем углу был штамп: «Больница города Хамара». Внутри лежал сложенный вчетверо лист бумаги, справка, напечатанная на старинной пишущей машинке, где клавиша с точкой пробила в нескольких местах дырку в бумаге, а краска от цветной ленты уже поблекла, так что текст едва читался.

Вверху было написано «Свидетельство о рождении». А далее: «У Лидии Элисейсен такого-то числа родился мальчик Клаус…» — затем разные бюрократические данные — длина и вес, группа крови, время рождения. И наконец: «Отец ребенка: Рихард Солум. Адрес: Усадьба Брагенес. Станге».

На часах было всего четверть второго, однако Валманну казалось, что рабочий день удивительно затянулся. Он нашел в каталоге номер телефона усадьбы Брагенес, проклиная свои одеревеневшие и постанывавшие пальцы. Сильного ожога нет, сказал доктор в травмопункте. Но боль была приличная. Кроме того, Валманн отдавал себе отчет в том, что он последний полицейский в Хамаре, пользующийся бумажным, а не электронным телефонным каталогом, так и не привык по-настоящему к Интернету, да и «Желтые страницы» открывал, только если нужен был слесарь или маляр.

Он отыскал номер, набрал и долго ждал. А пока представлял себе интерьер дома: прихожую с телефоном на стене, широкую лестницу с потертым ковром, прикрепленным блестящими латунными скобами, два стула с набивными сиденьями и изогнутыми спинками из темного дерева благородных сортов. Блестящий секретер со статуэткой пастуха, семейные фотографии, письма. Множество подвесок в люстре. Охотничьи трофеи на стене. Все то, что, по мнению Лидии Хаммерсенг, должно было достаться Клаусу по наследству. Отцовское наследство, ради которого она пожертвовала своим счастьем и в конце концов жизнью. То, что должно было принадлежать ему в силу кровных уз. Неужели именно об этом хотел вчера вечером поговорить старик с Клаусом Хаммерсенгом?

Однако теперь владелец усадьбы не отвечал. Они договорились созвониться в середине дня, причем Солум, судя по его тону, не был в восторге от предстоящей встречи. Он сказал, что только что вернулся из Флориды и что это была утомительная поездка для старого человека. И все же?.. Однако, принимая во внимание то, что он только что узнал, Валманн подумал, что этим двоим было что обсудить. Но почему все это выяснилось только теперь?

Трубку не брали. Неужели с Солумом что-то случилось? Он вспомнил беглое замечание Ханса Людера вчера по телефону: «…труса проклятого, который… в конце концов ухлопал старину Клауса, когда тот стал к нему приставать». Ведь могло быть и наоборот: тот, кто убрал с дороги Клауса, хотел, может быть, отомстить его настоящему отцу.

Он уже собирался вызвать патруль и попросить заехать в усадьбу и проверить, все ли в порядке, но сдержался. За последние сутки многое случилось, но нельзя же ловить привидения средь бела дня. Может быть, старик просто вышел прогуляться в такую прекрасную погоду, чтобы осмотреть свое королевство. Валманн взглянул на часы — ведь ему пора на важную встречу!



Валманн всегда чувствовал себя по-дурацки, когда ему приходилось покупать цветы. Но еще хуже приехать в больницу без ничего, кроме разве что пакетика с гроздью винограда. Итак, он стиснул зубы и выбрал один из букетов в ведерке между стендами с газетами и журналами в вестибюле больницы. Странное дело, как только он расплатился, ему стало казаться, что букетик какой-то жидкий, другие гораздо лучше. Но дело было сделано, и он направился к лифтам, почти бегом, как будто стащил этот букетик.

Анита лежала под белым одеялом и, похоже, спала. В полутемной комнате ее лицо было очень бледным. Однако когда он вошел, она открыла глаза и постаралась улыбнуться:

— О Боже, Юнфинн, вовсе не надо было менять свои привычки ради меня!..

Он потянулся к ней, но несколько нерешительно, не зная, можно ли дотронуться до нее, прижать к себе и обнять…

— У меня всего лишь сотрясение мозга, Юнфинн, — прошептала она.

Он довольствовался тем, что положил голову на подушку рядом с ней. Вся ее голова была забинтована, и лицо из-под тюрбана казалось маленьким и узким. И запах был чужой, необычный. Вдруг он почувствовал, что очень устал. А на глаза навертывались слезы.

— Меня завтра выпишут, — сказала Анита.

— Точно?

— Так сказал врач.

— А как насчет отравления дымом?

— Это несерьезно.

— А ожоги?

— Они, видимо, достались тебе, — сказала она и погладила его забинтованные пальцы.

Анитина соседка по палате начала мирно и монотонно похрапывать.

— Тебе здесь удается поспать?

— Не очень… — Она вновь улыбнулась.

— Но эта сволочь Трульсен все-таки тебя разбудил?

— Он поставил на ноги все отделение. Мне уже дали снотворное, и я говорила как в бреду. Дежурная сестра была в бешенстве. Я думаю, они напишут жалобу.

— Знаешь, он тотчас же побежал и рассказал все «ВГ».

— Черт возьми! — Она приподнялась на одном локте, но тут же вновь упала. — Никакого напряжения, никаких волнений — так сказал врач… — Она вновь попыталась улыбнуться, но вместо этого прикусила губу, а по щеке покатилась слеза.

Он выложил все про чат. Но не более того. Он думает, что в хижине был Клаус.

— А разве не нашли этого человека?

— Хижина сгорела дотла. От «Шопена» остались одни угольки.

— Это была женщина, Юнфинн, — прошептала она после небольшой паузы, пытаясь совладать с чувствами. — Она лежала на полу, когда я вошла. Я не очень хорошо видела ее в темноте, но мне кажется, что я поняла это по изгибам тела… Это была женщина… Но потом сзади возник еще кто-то…

— Я знаю, — ответил Валманн и сжал ее руку, которая держала его за рукав.

— Кто это был?

Ее глаза округлились, но Валманн приложил палец к губам.

— Никаких волнений, — улыбнулся он. — Никакого напряжения. Болтать ты будешь только с Трульсеном.

— Ах ты, хитрец! — Она вновь храбро улыбнулась, но он видел, что сил у нее почти не осталось. — Ведь я опоздала, — сказала она. — Я заблудилась. Эту хижину найти не так-то легко. А та дама дала мне не совсем точное описание дороги.

— Какая дама?

— Я ведь не знала, где находится эта хижина. Мне надо было кого-то спросить. И мне не хотелось звонить тебе… — Она вновь попыталась улыбнуться. — И я позвонила в усадьбу Брагенес.

— В усадьбу Брагенес?

— Да. И разговаривала с женой управляющего. И она была не очень любезна, пока я не сказала, о чем речь…

— Ты говоришь, позвонила в усадьбу Брагенес? В усадьбу?

— Я посмотрела телефон в каталоге. Я помнила, что ты называл эту усадьбу.

— И ты разговаривала с Гудрун Бауге?

— Да, вроде бы так ее звали… — Анита закрыла глаза, как будто эти мысли ее утомили.

— Послушай, — произнес он через некоторое время, и ему казалось, что она должна была слышать, как в его голове мечутся мысли. — Мне надо вернуться в управление. Там сегодня не все спокойно.

— Я понимаю, — ответила Анита. — Да и здесь они не очень рады, когда ко мне кто-то приходит.

— А к тебе часто приходят?

— Только Моене, — ответила она с улыбкой. — Она хотела убедиться в том, что со мной все в порядке. И извиниться за Трульсена. Она назвала это «проявлением излишнего служебного рвения».

— Можно сказать и так…

— А потом мне кажется, что она собиралась упрекнуть меня в нерегламентированном поведении. Но тут мне стало плохо, меня вырвало, и ей пришлось уйти.

— А как ты сейчас себя чувствуешь?

— Лучше, — ответила она и улыбнулась, как будто так и было. — Не суди Моене слишком строго. Она ведь пытается что-то сделать. Она даже цветы принесла.

Валманн взглянул на букетик на тумбочке. Он был точно такой же, какой он сам положил на кровать Аните.

55

Валманн набрал номер Бьярне Бауге из машины. Управляющий усадьбой взял трубку тотчас же, как будто сидел у телефона и ждал звонка. Валманн представился и попросил Гудрун.

— Гудрун?

— Да, твою жену.

— Но ее здесь нет! — воскликнул тот, как будто это было что-то само собой разумеющееся, о чем все должны были знать.

— А где же она?

— В больнице. Ее положили вчера утром. В Эльверум отвезли. Они туда перевели это проклятое родильное отделение! — Крестьянин явно злился и не мог совладать с собой. — У нее вчера ночью началось кровотечение. Я боюсь, что она потеряет ребенка! — Голос звучал резко, видимо от стресса и опасений. — Я сейчас как раз к ней еду, от персонала по телефону ничего не добьешься!

— Счастливого пути, — крикнул Валманн. На минуту его тоже охватило беспокойство за мать и ребенка. — Постой, впрочем, еще кое-что, ты не знаешь, Рихард Солум дома? Я знаю, что он вернулся вчера вечером.

— Разве он вернулся домой? — В голосе Бауге звучало искреннее удивление. — Я этого не знал… Я вчера весь день был в дороге. Встречи, земельный комитет, Крестьянский союз… Сейчас у крестьян горячая пора. — Казалось, что он сам себя успокаивал, переходя на повседневные заботы.

— Я с ним разговаривал.

— Ах вот как? Может, он сразу на рыбалку поехал? Он ведь заядлый рыболов. У них целая компания, и они каждый год ловят семгу где-то в Трёнделаге. Как раз в это время года.

— Да, но не сразу же по возвращении из Америки.

— Он очень скучает по рыбалке, когда он за океаном… Знаешь, старик еще очень бодр и крепко стоит на ногах. Сейчас уже народ не тот пошел. Поэтому я бы не удивился…

— Что касается меня, то я бы удивился, — ответил Валманн и вспомнил дрожащий, старческий голос, который он слышал по телефону в прошлый вечер. Вряд ли такой голос мог принадлежать человеку, отправлявшемуся на рыбалку.



В тесных, забитых мебелью помещениях полицейского управления Хамара обычно ничего не напоминало о жизни за его стенами, однако крутой спортивный костюм Трульсена очень настойчиво напоминал всем присутствующим, чего они лишаются, оставаясь в четырех стенах в такой прекрасный день. Видимо, он не успел переодеться после своего интервью на телевидении.

— Как охотник за куропатками из Мурманска, — прошептал Рюстен, садясь рядом с Валманном и косясь на руководителя следствия.

Моене заняла свое место во главе стола. Время близилось к вечеру. Ее лицо ясно говорило о том, что она хотела услышать факты, обоснованные утверждения и ясные выводы. Дело Хаммерсенгов было уже целый месяц бельмом на глазу, причем не только для нее, но и для всего полицейского управления. Настало время поставить на нем точку и засунуть в дальний ящик. Все остальные — Рюстен, Фейринг, Трульсен и Валманн — имели каждый свои причины желать того же самого. Единственный человек, казавшийся довольным сложившимся положением вещей, был Кронберг, пришедший по приглашению Валманна. Загадка Хаммерсенгов открыла необычайно широкие возможности для применения его знаний и способностей.

Валманн позволил Трульсену начать представление. Тот не возражал и сразу же выложил свою теорию о том, что именно Клауса Хаммерсенга нашли мертвым в хижине, после того как тот заманил туда Аниту Хегг через чат в Интернете. Оставалось только выяснить, существовала ли связь между его возвращением в окрестности Хамара и смертью его родителей. Трульсен довольно быстро закончил, поскольку все эти аргументы он уже отшлифовал накануне перед журналистами. Но выглядел слегка сконфуженным, да к тому же вспотел в своем спортивном одеянии, и казалось, что только сейчас стал осознавать недостатки своей версии событий. Если бы он умел читать мысли людей по выражению их лиц, то почувствовал бы себя еще более пришибленным. Рюстен с трудом сдерживал зевки, Фейринг поднялся с места, прежде чем Трульсен закончил, и налил себе стакан воды из автомата, и даже Моене, которая поддерживала его на протяжении всего следствия, не сияла от удовольствия.

Валманн вклинился в разговор, прежде чем Трульсен успел сесть на место. Уж очень ему хотелось посмотреть, как тот будет извиваться.

— Нет никаких убедительных доказательств того, что в пожаре погиб Клаус Хаммерсенг, — начал он.

Трульсен раскрыл рот, но не успел и слова вымолвить, как Валманн продолжил:

— Ты подкрепляешь свои аргументы исключительно информацией из вторых рук о переписке в Интернете, где кто угодно может назваться кем угодно и где обман фактически есть часть игры. Все дело в том, что ты своим отсутствием фантазии и упрямством ухитрился совсем испортить одно расследование, а сейчас хочешь загубить и второе, отвлекая внимание и ресурсы от того, что там действительно произошло.

— Валманн! — строго сказала Моене. Такие обороты не были приняты между коллегами в полицейском управлении Хамара, которое славилось отличной рабочей атмосферой.

— Что-о?.. — Трульсен, казалось, почувствовал поддержку начальницы. Его лицо покраснело от негодования (а может быть, дело было в жарком костюме).

— А что ты можешь предложить в подтверждение своих доводов?

— Что за инсинуации! — Моене бросила на Валманна угрожающий, но довольно пристальный взгляд.

— Начну с конца и скажу, что Клаус Хаммерсенг мертв уже почти что год.

— Доказательства! — крикнул Трульсен.

— А кроме того, в хижине погибла женщина, — невозмутимо добавил Валманн.

— Что-о? — Лицо Трульсена начало приобретать багровый оттенок.

— Если бы ты немного подождал с допросом сотрудника полиции Аниты Хегг, пока она не будет в состоянии давать показания, а не предпринимал бы нерегламентированные действия… — он обменялся взглядом с Моене, — ворвавшись в больничную палату вчера поздно вечером и нарушив приказ врача, ты бы услышал ее утверждение о том, что находившийся в хижине человек был женщиной. Эта женщина лежала на полу мертвая или без сознания. А сразу после этого Хегг ударил по голове кто-то третий…

— Ты что… — Трульсен расстегнул пуговицу на спортивной рубашке. — Валманн, ты хочешь сказать, что мы должны принять бессвязное бормотанье больного человека в качестве свидетельских показаний в деле об убийстве?

— Я разговаривал с ней полчаса тому назад, — ответил Валманн как можно спокойнее. — Она не была под действием снотворного, как вчера вечером, когда ты к ней ворвался. А кроме того, ты же не побрезговал использовать ее показания, пока думал, что они подтверждают твои выводы — или, вернее, пустые предположения?

— Хватит, Валманн! — воскликнула Моене.

— Ведь не я вышел за границы дозволенного, — сухо возразил Валманн.

— Хегг сочинила всю эту историю, чтобы скрыть свою собственную роль, — начал Трульсен, засунув палец за воротник. — А эта роль довольно неприглядная! Кто угодно может сказать, что его ударили…

— Но не всякий может предъявить трещину в черепе в качестве доказательства! — взорвался Валманн.

— А как насчет того мобильного телефона, — вскрикнул Трульсен, — который не сгорел во время пожара?

— Который я вытащил из пожарища, — напомнил Валманн.

— Ведь он был зарегистрирован на имя Клауса Хаммерсенга! Я сам это проверил! Ведь ты же не будешь этого отрицать?

— Кто угодно может иметь в кармане чей угодно мобильный телефон, Трульсен, ты это поймешь, если немного подумаешь. Но раз уж ты об этом сказал… — теперь он обращался ко всей группе, которая следила за этой дуэлью с растущим интересом, — то мы можем попытаться представить себе, кто мог завладеть мобильным телефоном Клауса Хаммерсенга. Может быть, та же женщина, которая была с ним настолько близка, что сумела выдать себя за него — с некоторой степенью достоверности — в Интернете? Та же женщина, которая жила с ним вместе в хижине летом и осенью прошлого года. Та же женщина, которая была соцработником у четы Хаммерсенг непосредственно перед их смертью и которая, очевидно, вступила в сексуальную связь с Георгом Хаммерсенгом, что привело к беременности, а потом вымогала у него деньги? Та же женщина, которая работала ночным сторожем в больнице Сандеруд в последние три месяца, а именно оттуда приходили сообщения по Интернету от «Клауса Хаммерсенга», или «Шопена»? Короче говоря, не была ли это его сожительница Сара Шуманн?

— Что это все значит, Валманн? — На лице Моене смешались недоумение, недоверие и раздражение. — Ты можешь все это как-то подтвердить?

— Все до мельчайших подробностей, — констатировал Валманн с угрюмым выражением лица. — Мы можем пройтись по всему этому шаг за шагом. Именно Сара Шуманн погибла в пожаре. И вскрытие это покажет. Криминалисты уже подтвердили, что погибла женщина. Фейринг отследил ее в хижине по отпечаткам пальцев, так что мы знаем, что именно она жила там вместе с Клаусом. Она, должно быть, была там в момент его смерти или даже способствовала этому. Мы нашли ее машину поблизости, и в машине полно вещей Клауса. И если бы сотрудник полиции Трульсен нашел время, чтобы прислушаться к нашим доводам или, по крайней мере, подождать отчетов, многих неприятностей можно было бы избежать, уж во всяком случае, совершенно неправильной таблоидной версии трагических событий, попавшей в газеты и на телевидение от лица самого начальника следствия.

— Что за наглость! — Голос Трульсена скользил вверх и вниз по музыкальной шкале. — Ты рассказываешь какие-то басни, Валманн, не имея ни одного достоверного доказательства! А?

— Уж одно доказательство точно имеется, — ответил Валманн и бросил на своего коллегу такой взгляд, что тот едва удержал равновесие. — Я только что получил результат анализа ДНК локона с семейной фотографии Хаммерсенгов. Мы сравнили результат с анализом ДНК, взятого с трупа, найденного в апреле в лесу возле Тангена. Результат показывает совпадение на девяносто девять целых и восемь десятых процента. Иными словами, имеется один шанс из миллиарда возможных, что эти люди не идентичны. Именно Клаус был найден мертвым в лесу. Придется признать это раз и навсегда!

56

— Но какая здесь может быть связь?

Вопрос задал Харальд Рюстен. Прошел час после того, как Трульсен собрал со стола свои бумаги и покинул комнату, стуча своими охотничьими сапогами по истоптанному половому покрытию.

— У этого парня большое будущее в ведомстве, отвечающем за дорожное движение, — пробормотал Фейринг.

Однако никто не последовал приглашению позлорадствовать по поводу некомпетентности Трульсена, так жестоко разоблаченной в присутствии всех сотрудников. После просмотра материалов, представленных Валманном, Фейрингом и Кронбергом, вся группа почувствовала сильную усталость. Несколько раундов приема внутрь убийственных доз «Нескафе» вызвали лишь повышенную кислотность. Рюстен подытожил всеобщее мнение, неопровержимо констатировав, что, несмотря на сенсационную новую информацию, они ни на шаг не продвинулись в решении вопроса о том, что же действительно произошло в вилле Хаммерсенгов. Кто или что явилось причиной их смерти, оставалось неясным, хотя причина обоих смертей была налицо.

— У меня есть одна идея… — Валманн чувствовал такую же опустошенность и неспособность к дальнейшей дискуссии, как и остальные. Он даже не смог как следует порадоваться своей решительной победе над Трульсеном, после того как убедил Моене, что защита доброго имени и чести Хаммерсенгов, на чем она так настаивала, — дело дохлое. Если раньше они имели ноль подозреваемых и совершенную загадку в отношении произошедшего на вилле, то теперь уже двое, а то и трое людей, имевших явные мотивы для того, чтобы убрать супругов Хаммерсенг, однако никаких прямых улик против этих людей не было. И двое подозреваемых были к тому же мертвы.

— Есть одна деталь…

Остальные взглянули на него, но без особых радужных ожиданий. Все полагали, что приблизились к загадке со всех возможных сторон, всеми возможными логическими путями, как прямыми, так и кривыми, но все безуспешно. Сейчас, возможно, настал момент проявить «творческий подход» (качество, о котором столь рьяно говорили все консультанты на курсах повышения квалификации для руководителей и сотрудников полиции), во что никто сейчас особенно не верил. Настал момент для полета фантазии, а она как раз совсем истощилась. Может быть, пришел черед легендарной валманновской интуиции? Во всяком случае, он был единственным, кто нарушил наступившее молчание.

— Кольцо… — сказал Валманн и сунул руку в карман. — Ведь вы помните тот кусочек металла, который был найден в механизме подъемника для инвалидной коляски? В чем причина остановки лифта и самая очевидная причина того, что Лидия Хаммерсенг упала с лестницы? Ну вот, я решил посмотреть на этот кусочек металла… То есть я попросил об этом одного знакомого…

— Знакомого!.. — Моене повернулась к нему с огненным блеском в глазах. — Ты посмел передать доказательство из дела, находящегося в расследовании, постороннему лицу?

— А ты бы лучше спросила, почему расследование не проявило интереса к этому удивительному постороннему предмету, оказавшемуся в механизме подъемника, — парировал Валманн. — А этот кусочек металла мне вернули. Вот смотрите… — И он уронил маленький блестящий предмет на стол, и по звуку было слышно, что это благородный металл.

Все наклонились над столом, чтобы рассмотреть железку.

— Так вот, этот кусочек металла был кольцом, — продолжал Валманн, — обручальным кольцом. Обручальным кольцом Георга Хаммерсенга из белого золота. Надпись на кольце оказалось возможным прочесть…

Изуродованное кольцо переходило из рук в руки, и каждый рассматривал его.

— И что же это означает, Валманн? — спросила Моене с воинственными нотками в голосе, как будто речь шла о новом осложнении, которое он придумал, чтобы еще больше усложнить им работу…

— А то, что, видимо, сам Георг и засунул это кольцо в механизм лифта.

Эти слова произнес Рюстен. Этот примерный семьянин выглядел несколько подавленным, но все же продолжил свою мысль:

— Должно быть, он сорвал с себя кольцо и засунул его между шестеренками. — Он покачал головой. — Чтобы она не смогла спуститься вниз. Чудовищно…

— Но почему? — Моене переводила взгляд с одного на другого, как бы призывая их произнести то волшебное слово, которое прорвало бы порочный круг, объяснило необъяснимое, раскрыв иной смысл происшедшего, не такой жуткий, какой вырисовывался у всех в голове, и таким образом разрядить обстановку, помочь им выйти из этой тесной комнаты, вернуться домой к обеду, теленовостям (где будут исправлены слишком рьяные усилия Трульсена) и тихому вечеру на террасе.

— Может быть, он собирался сделать что-то такое, для чего хотел остаться в одиночестве, — предположил Валманн.

— Ты хочешь сказать?.. — Моене явно не решалась сделать последнее заключение.

— Но мы же знаем, что он сделал на самом деле, не правда ли? Ведь нет никаких сомнений в том, что он покончил собой. И возможно, она…

— Хотела помешать ему? Мне кажется, ты говорил, что их супружеская жизнь была сплошным адом. И тогда, я полагаю, она не возражала бы, если бы он… убрался ко всем чертям! — Моене не слыла любительницей крепких выражений. К тому же она не была замужем, и ей не знакомы приливно-отливные волны, поднимающие и опускающие лодку супружеской жизни от одной крайности к другой — от счастья к отчаянию — даже среди ежедневной суеты.

— Многое может случиться, когда ты стоишь перед лицом смерти, — произнес Рюстен. — Муж никогда не помешает, даже если он нелюбимый. И возможно, она понимала, что уж лучше жить так на втором этаже, чем попасть в дом инвалидов. Боже мой! Да есть тысячи причин, по которым она захотела бы помешать ему покончить с собой, да, она, в конце концов, могла искать примирения с ним в конце жизненного пути!

— Или же… — прервал его Валманн и тем вновь привлек всеобщее внимание. — Может быть, он засунул кольцо в шестеренку, потому что хотел, чтобы она там осталась — навсегда!

На минуту воцарилось всеобщее молчание и был слышен лишь легкий шум кондиционера.

— Этого мы никогда не узнаем, — сказал Рюстен, поморщившись и как бы желая, чтобы последние слова Валманна остались невысказанными.

— Ну тогда пойдем по домам, — заключила Моене и поднялась с кресла. Ее коротко подстриженные волосы прилипли ко лбу и вискам. Валманн обратил внимание на то, что у нее проявились красные пятна на руках, которыми она впивалась в ручки кресла. Судя по всему, сегодняшний день оказался напряженным для всех.

— Но кто же был третьим человеком в избушке? — спросил Рюстен, когда они с Валманном спускались вниз по лестнице.

— Трудно сказать, — ответил Валманн. Но не добавил, что занят как раз выяснением этого факта.

57

В такую чудесную погоду даже мрачные лесные делянки в Станге Вестбюгд в лучах солнца выглядели привлекательно. Однако пожарище есть пожарище.

Валманн почувствовал запах, как только вышел из машины, едкий кисловатый запах, не похожий ни на какой иной — ни костра, ни горящего хвороста; вонь от пожара остается в воздухе несколько дней, как будто огонь уничтожил не только дом и мебель, но память о его обитателях, их маленькие радости и большие заботы, их будничную рутину, неосуществившиеся мечты и смутные надежды, которые в конце концов превратились в ядовитый дым смирения и загубленной жизни.

На лужайке не было машин и, к счастью, никаких любопытных. Валманн толком сам не знал, что он там ищет. Хижина сгорела целиком. Останки увезли. Маловероятно, что люди Фейринга что-то просмотрели, что могло бы пролить свет на происшедшее вчера вечером. Но Валманна тянуло сюда. Казалось, что объяснение этой трагедии — вернее, этих трагедий — скрывалось где-то в окрестностях. И когда он в своем «мондео» проезжал мимо поселка Станге с его пасторальной панорамой, мимо больших усадеб, бесконечных земельных угодий, рощ со старыми тридцатиметровыми деревьями, он чувствовал, что никогда еще не был так близок к решению загадки, так уверен в своей способности увязать все события в единое целое… Внезапно он окунулся в лесную мглу, и все вмиг потемнело, исказилось, стало неузнаваемым, ясная и открытая перспектива исчезла, а хорошо известные предметы внезапно приобрели загадочный, даже угрожающий вид. Именно здесь, среди этих естественных природных противоречий, и скрывался ответ.

На пожарище не было любопытных зрителей, однако было похоже, что кто-то все же проигнорировал запретную ленту, натянутую полицейскими, и подошел совсем близко и сидел теперь на приступках около сарая. Это был пожилой человек, и из-под кепочки с надписью «Флорида Саншайн Стейт» выбивались седые волосы.

Валманн подошел поближе. Мужчина поднял голову. У него были резкие, правильные черты лица, острый нос, большой подбородок. Когда-то он, должно быть, был красив, но сейчас вид у него был больной и измученный. Матовые голубые глаза бегали под густыми бровями, а губы дрожали.

— Рихард Солум, — обратился к нему Валманн, — я из полиции. Вы со мной говорили вчера по телефону. Я полагаю, нам есть что обсудить.

— Из полиции? — повторил тот неуверенным голосом. — Полиция мне сейчас уже не поможет.

— Зато вы можете нам помочь, — произнес Валманн, стараясь придать своему голосу как можно больше доброжелательности.

— У меня был сын, — продолжал старик, — не обращая внимания на слова собеседника, — но он погиб в пожаре вчера вечером. У меня был сын… — повторил он и провел морщинистой рукой по лицу. А затем добавил: — Но я не знал этого. И вот он мне написал. Однако письма мне не переслали. Ни одного. Она не послала их. Я нашел их вчера, когда приехал домой. Я мог бы помочь ему, но теперь слишком поздно.

— Гудрун Бауге? — спросил Валманн.

— И почему она не послала мне письма?.. — Он не обращал внимания на слезы, которые катились по его лицу меж морщин и делали щеки мокрыми и блестящими.

— Это Гудрун Бауге, жена управляющего, не переслала вам письма?

— Да, Гудрун. Вообще-то она крепка, как скала, и очень надежна. Я верю ей больше, чем своему банку.

— Пойдемте, я отвезу вас домой, — ответил Валманн.



Валманн оставил мобильник в машине. На экране обозначился звонок. Он сразу же узнал номер — то был Бьярне Бауге. Валманн почти не сомневался в том, что случилось. Пока Солум усаживался на пассажирском сиденье, он набрал номер больницы в Эльверуме. Дежурная сестра подтвердила через некоторое время, что госпожа Гудрун Бауге поступила накануне утром с маточным кровотечением. Врачи пытались спасти плод, но безуспешно. Она была в возбужденном состоянии и получила успокоительное. К тому же потеряла много крови, и ей поставили капельницу. К вечеру она несколько успокоилась, однако дежурный врач отделения решил оставить ее под наблюдением до следующего дня. От пациенток, перенесших выкидыш, можно ожидать непредсказуемых реакций. Госпожу Бауге положили в отдельную палату, чтобы обеспечить ей покой. Однако вечером она исчезла из больницы. Сейчас выясняется, насколько в этом виноваты дежурные. Предполагают, что она отправилась домой, однако связаться с родственниками не удалось. После этого о случившемся известили полицию. К таким делам всегда подходили чрезвычайно осторожно и не разглашали их. В большинстве случаев пациенты остаются невредимы.

Валманн поблагодарил и отключился. Он проклинал правила органов здравоохранения, касающиеся сохранения медицинской тайны и охраны прав личности. Если бы он сразу узнал о коллапсе Гудрун Бауге и ее побеге из больницы, все было бы по-другому. Однако его раздражение было вызвано и другими причинами: если бы он сам был повнимательнее, если бы хорошенько поразмышлял… Ведь избушка находилась на территории усадьбы Брагенес — здесь была ясная связь, а он увидел ее только сейчас! Разве не было оснований вмешаться и расширить поиски? А что касается Гудрун Бауге, ее удивительного спокойствия, отсутствия реакции на обнаружение трупа в лесу, полной погруженности в сельхозработы (а он-то подумал, что это крестьянский инстинкт), разве все это не давало оснований для некоторых вопросов и сомнений? Многое могло бы выясниться, если бы он допросил ее две недели назад! И многих несчастий можно было бы избежать!

От досады и раздражения он прибавил газу и быстро покатил по травянистой дороге.

А Солум тем временем пытался восстановить эпизоды своей прошлой жизни. Он, конечно же, помнил молодую талантливую Лидию Элисейсен. Даже сейчас его голос ожил, когда он заговорил о ней. Она несколько раз давала концерты в усадьбе Брагенес, у нее был блестящий талант… На тактичный вопрос Валманна хозяин усадьбы признался, что между ними были близкие отношения — это была короткая и бурная связь. Он не видел в этом ничего дурного, ведь он не был женат, а она была красива и страстно отдавалась искусству и жизни… Все, конечно, кончилось, когда он обручился… Но он и не подозревал, что их любовная связь имела «последствия». Если бы она ему призналась… Его голос, бывший только что теплым и жизнерадостным, снова стал глухим и тихим: он бы, конечно, выполнил свой долг. Но судьба… Он повернулся к Валманну, который смотрел вперед на дорогу. Но судьба распорядилась так, что у него не было больше детей.

— А что насчет Гудрун?

— О, Гудрун. Жизнь в усадьбе изменилась с ее появлением. Она была для меня почти дочерью, которой у меня никогда не было.

— Вы знаете, что она играет на рояле?

— Нет, этого она мне никогда не рассказывала.

— Вы знали, что она ждала ребенка?

— Неужели? — Старик снова оживился. — Ну и ну! Какая радость! Мы так давно ждали появления маленьких детей в усадьбе Брагенес! Надо же! И ни слова мне не сказала. Малышка Гудрун так любит преподносить сюрпризы.

— Да, пожалуй. Она — дамочка с сюрпризами, — согласился Валманн, заворачивая во двор усадьбы.

Они нашли Гудрун в спальне главного здания, в кровати бывшего хозяина усадьбы и его супруги. Она была в сознании, но реакции ее были заторможены, глаза бегали, она отвечала неопределенно. После короткой беседы с супругом Валманн отвез ее в пункт «скорой помощи», откуда ее отправили в больницу Хамара, а в коридоре поставили полицейского. В больнице Валманн узнал, что Аниту решили оставить там еще на один день — она неважно себя чувствовала, и у нее обнаружились проблемы со зрением. С травмами головы не шутят, назидательным тоном заявила старшая сестра.

Валманн заглянул к ней на минутку, но не стал рассказывать о последних событиях в деле Хаммерсенгов. Иначе он нарушил бы предписание врача об абсолютном покое. А кроме того, ему самому пришлось бы лишний раз говорить о неприятных вещах.

— Я так хочу домой, к тебе, — жаловалась Анита. — Я хочу, чтобы ты за мной ухаживал!

Валманн понял, что дела с ней хуже, чем он думал. Она раньше никогда не ныла, не хныкала и не жаловалась. И он в общем даже обрадовался такому решению. Ему надо было побыть в одиночестве и разложить все новые факты по полочкам, попытаться продумать возможные связи и разобраться в перспективах.

58

— Мне следовало бы выбросить все письма! — воскликнула Гудрун Бауге и отвернулась от него. Она принадлежала к людям, которые не любили показывать свои чувства. Ей стало намного лучше за сутки, прошедшие с того момента, как она попала в больницу. Валманну разрешили посещение на полчаса, не больше. Старшая сестра оказалась строгой дамой. Пациентка была в состоянии шока, когда поступила в больницу, она потеряла много крови, и лечение продолжалось. Если ей вдруг станет хуже, то беседу придется сразу же прервать.

Однако Гудрун Бауге чувствовала себя отлично. Она сидела на кровати, на ее лице играл румянец, а во взгляде вновь появился нагловатый оттенок. Она ни в чем не раскаивалась, жалела только о своих «промахах», как она назвала их, например с письмами.

Писем было всего три. Два из них пришли по почте. Она обратила внимание на первое письмо из-за почерка — корявого и неровного. На конверте были пятна. Она подумала сначала, что это дурацкая шутка каких-то шалопаев или письмо с просьбой о деньгах от обитающих по соседству хипповатых попрошаек. В хороших вещах недостатка нет, подумала Гудрун Бауге, зато хороших людей явно не хватает. Однако после получения третьего письма, которое было толще предыдущих, ее разобрало любопытство. Ей не пришло в голову, что письма имеют какое-то отношение к парочке, обитающей в деревянном домике. У нее образовалось нечто вроде шапочного знакомства с девушкой из домика — они кивали друг другу при встрече в магазине. Гудрун с любопытством наблюдала за дамочкой и пришла к выводу, что та неробкого десятка. И даже несколько вульгарна. В самом деле, красит волосы все время в разные цвета. На ногтях остатки лака. Такой дамочке не место рядом с ними. Гудрун всегда внимательно следила за тем, кто обитает в лесной хижине. И хотя сдавал ее сам Солум, они с мужем отвечали за порядок. Эти двое были какие-то странные, она сразу это заметила. Не туристы, не сезонные рабочие. Женщина выглядела более общительной, она часто ездила в Хамар. Мужчина почти совсем не показывался. Они жили там до поздней осени. Такого еще никогда не бывало. И кому это вздумалось жить в старой, насквозь продуваемой хижине, когда ночи стали такими длинными и холодными? Этот вопрос Гудрун Бауге задавала себе самой поучительным и даже обиженным тоном. Насчет этих двоих у нее с самого начала было какое-то дурное предчувствие.

Именно тогда-то и пришло последнее письмо. Почерк был тот же самый. Его принесли не по почте. Кто-то подсунул его под дверь главного здания усадьбы, и оно пролежало там несколько дней и так размокло от росы, что расклеилось. А может, его и не заклеили вовсе…

Это-то письмо она прочитала. Оно было от мужчины, жившего в хижине.

Когда она прочитала письмо, то поняла, что если то, что там было написано — правда, то это представляет угрозу ее будущему. Писавший утверждал, что он — сын Рихарда Солума. Он утверждал, что сам не знал этого до недавнего времени. Он много ездил по свету, но теперь вернулся и хотел бы увидеться с отцом. Он назвал имя матери. Гудрун Бауге вспомнила, что слышала это имя в связи с историей, которую рассказывали в округе. Она поняла, что все это может оказаться правдой. А ведь они с мужем как раз собирались сами завести ребенка…

— Будущего хозяина усадьбы… — вставил Валманн, который наконец-то начал понимать, к чему она клонит.

— Ну в общем-то так… — В этот момент лицо ее болезненно исказилось, и Валманн сразу же упрекнул себя в отсутствии чуткости к женщине, только что перенесшей выкидыш.

— Ты, наверное, думаешь, что это воздушные замки, но мы хорошо себя чувствуем в усадьбе, и у нас отличный контакт с Солумом. У него нет наследников. Он, в конце концов, сам это предложил, сказав, что маленький ребенок мог бы обеспечить преемственность в усадьбе. Наш ребенок мог бы стать наследником! — В ее голосе проявились нотки гордости и самоуверенности.

И вот тут-то и возникли в лесной хижине эти бродяги, которые ничего не делают, а только хотят испортить ей жизнь, зачеркнуть будущее ее семьи.

Гудрун Бауге разорвала письмо. И тут же перед ней возникла дилемма: что сделать с двумя первыми письмами? Уничтожить? Ведь Солум за семью горами во Флориде. А что, если эти двое дождутся его возвращения? Что, если этот его сын-оборванец придет к своему отцу и спросит про письма? В каком свете она тогда предстанет? Ведь за почту она отвечала. В таком случае будет легче объяснить отсутствие одного письма, которое просто подсунули под дверь.

— А потом проблема разрешилась сама собой? — Валманн начал понимать логику развития событий.

— Ну в общем-то так… — Ему показалось, что по ее губам пробежало некое подобие улыбки. — Во всяком случае, они исчезли. В один прекрасный день их не стало. Представь себе, как я обрадовалась! Я была уверена, что это авантюристы, в конечном счете, — негодяи, придумавшие всю эту историю, чтобы выжать из старого Солума деньги. А когда они не получили ответа, расстроились и уехали. Такие, как они, все равно никогда не смогли бы вести хозяйство в большой усадьбе, — добавила она и состроила презрительную гримасу.

— А потом вдруг опять появились?

— Я сразу поняла, в чем дело, когда началась эта история с трупом. Они же оба сидели на наркотиках. Очевидно, повздорили, она разозлилась и прибила его. Он ведь был слабак, а она не собиралась всю жизнь провести в лесной хижине. Но конечно, в дело вмешалась полиция и начала выискивать и выспрашивать. А когда вы намекнули на то, что, возможно, имеется связь между этой парочкой в хижине и делом Хаммерсенгов…

— Я?..

— Вы, наверное, оговорились, но я поняла намек, когда вы сказали «другое дело, которое мы расследуем». Ведь других дел не так-то много. И тогда я здорово испугалась, ведь это было то самое имя! Я с ужасом ждала, что полиция до всего докопается, и что тогда подумают про нас? И особенно когда ты сообщил мне радостную новость, что жившая в хижине женщина была беременна. Я чуть с ума не сошла. Я совсем спать перестала. Понимаешь?

То, что рассказала Гудрун Бауге, было не признанием, а объяснением. Она говорила так, как будто бы хотела убедить его в своих мотивах. Как будто она думала, что имела право поступить именно так. Чтобы обеспечить будущее в усадьбе Брагенес для себя и своей семьи.

— А потом я потеряла ребенка… — Теперь она уже не пыталась скрыть слезы. — Я не могла больше оставаться в роддоме, я была не в себе и просто сбежала. И доехала на автобусе до Хамара. Бьярне был на собрании. Мне было так стыдно перед ним. Я не знала, куда деться от стыда… И тогда позвонила дама из полиции.

— Чтобы спросить дорогу.

— Она была какая-то одержимая. Говорила о встрече с важным свидетелем. В хижине. Я сразу же поняла, что это, должно быть, она. И мне стало ясно, что я должна сделать. Ведь если убрать ее с дороги, то никто не узнает… Я была совсем не в себе…

В дверь постучали. Заглянула старшая сестра и, увидев заплаканное лицо Гудрун Бауге, с упреком посмотрела на Валманна, который сразу же сделал протестующий знак рукой:

— Еще одну минуточку! Я как раз собирался уйти.

— Кажется, мне лучше остаться, — произнесла она.

— Сожалею, — сказал Валманн и поднялся. — Речь идет о полицейском расследовании. — Он вдруг испугался, что она попросит его предъявить полномочия, которых у него не было. Но сестра состроила гримасу и удалилась.

— Я еще хотела сказать… — Гудрун Бауге слегка приподнялась, и ее взгляд снова стал неподвижным.

— Что такое?

— Думай, что хочешь… — Она посмотрела на него так, как будто бы сидела в кабине трактора, а он стоял перед ней в своих городских ботинках посреди сельской грязи. — Я никого не увидела в хижине, когда вошла. Там было темно и пусто. Я как раз вошла, когда услышала, что подъезжает машина. Я была совершенно уверена в том, что это она. Я встала за дверью и… Ну да, думай, что хочешь…

Валманну потребовалось несколько секунд, чтобы переварить это признание.

— Ты хочешь сказать, что ударила не того человека?

— Думай, что хочешь, — повторила она, бросив на него упрямый взгляд. — Я бы никогда не бросилась на даму из полиции!

Валманн наконец пришел в себя:

— Ты понимаешь, что ты мне сейчас рассказала?

Она сидела и смотрела вниз. Потом кивнула.

— И ты готова повторить эти показания в полиции?

— Я бы хотела сначала поговорить с мужем, — ответила Гудрун Бауге еле слышно. — Бедный Бьярне, ведь он ничегошеньки не знает.

59

Новое кладбище Хамара расположено на небольшой возвышенности на Хоельсюре, где раньше было картофельное поле. Оттуда открывается вид на озеро Мьёса и хутора Хедмарка, а с другой стороны — на цепь холмов Сосновой горы.

На похороны собралось не так уж много народу. Обстоятельства не позволили сделать объявление о похоронах в обычном порядке. Вокруг вырытой ямы стояла только небольшая кучка людей. Было несколько венков. Кремация уже произошла, так что предстояло захоронить три урны. Пастор произнес ритуальные слова. Эйгиль Хаммерсенг, как единственный родственник умерших, стоял рядом с пастором с застывшим выражением лица. Сегодня на нем был надет пиджак, но Валманн был почти уверен в том, что в кармане его рубашки в голубую и белую полосочку лежал обратный билет до Лас-Пальмас.

Сам Валманн с нетерпением ждал окончания церемонии. Он торопился домой к Аните. Она пошла на поправку, но стукнулась головой о дверцу шкафчика в ванной, упала и потеряла сознание. Этого оказалось более чем достаточно. Валманн приступил к своим обязанностям медбрата со смешанными чувствами. Стаканчик с таблетками и ведерко у кровати вызывали неприятные воспоминания. Но сейчас все было, конечно, совсем по-другому, у него даже возникло чувство, что Анита немножко капризничала, чтобы привлечь к себе его внимание.