Но когда Нельсон приехал в «Кемпински», мечты рассеялись. Это был пятизвездочный отель с роскошными, до блеска натертыми полами в холле. «Черт, — подумал он, — вот какой отель я должен был выбрать; если бы я это сделал в Остине, цена была бы приемлемой». Он пропустил глоточек в баре в надежде увидеть Серафина Смита. Выпивку в самолете он оплачивал из своего кошелька и теперь надеялся, что врач пригласит его. Он обещал.

Проктолога не было, поэтому Оталора попросил пива и сел за стойку с тетрадкой и письмом в руке. Народу было полно. Местные чиновники и богатые туристы проталкивались между столиками, за которыми их ждали прекрасные девушки. К несчастью, это были люди не его круга. Они могли бы ими быть, сказал себе Нельсон, если б мои книги продавались в разных странах, если б я был успешным писателем, получал бы международные премии, а университеты конкурировали бы между собой за право организовать мой цикл лекций, всегда с внушительными чеками в марках, французских и швейцарских франках. «И это произойдет, — подумал он, — когда я вернусь из Китая и напишу свой большой роман. Миру придется дать мне место. В мировой литературе Чоучэнь Оталора станет величиной. Мамой клянусь, так и будет!»

Так он мечтал, попивая свое пиво, когда его внимание привлек человек низкого роста, с изящной внешностью и нордическими чертами лица. Рядом с ним лежала стопка книг, и Нельсон заметил, что одна из них на испанском — «Пески и сказания народа кечуа» его соотечественника Хосе Марии Аргедаса. Он напряг зрение. Это что, сон? То было первое издание!

— Простите мою дерзость, — вежливо произнес он, — но я полагаю, судя по этой книге, что вы говорите по-испански.

— Говорю, но совсем немного, хотя читаю без проблем, — ответил человек. — Меня зовут Гисберт Клаус. Я немец.

— Нельсон Чоучэнь Оталора, перуанец.

Гисберт пил пиво и виски. Нельсон подвинул свой стакан, поглядел на письмо дедушки Ху и поставил стул поближе.

— Книга привлекла мое внимание, потому что она на испанском, — сказал Нельсон, — потому что речь идет о перуанском авторе и прежде всего потому, что это первое издание.

Гисберт Клаус отодвинул направо книги Ван Мина и достал Аргедаса.

— Заметьте, как мне повезло, — сказал он. — Я нашел ее сегодня днем, здесь, в пекинском книжном магазине. Ну не чудо ли?

— Да, — сказал Нельсон. — Действительно чудо. Вы коллекционер?

— Нет, нет. Я занимаюсь синологией в Гамбургском университете.

— Ну, тогда мы почти коллеги, — с радостью отметил Нельсон. — Я профессор латиноамериканской литературы в университете штата Техас, в Остине. У нас в библиотеке есть копия, идентичная этой. Поэтому я ее и узнал.

— Сожалею, — сказал Гисберт Клаус. — Вероятно, это вы должны были бы ее найти, а не я.

— Напротив, профессор, — предположил Нельсон, — если она будет у вас, то будет доступна большему количеству людей. В Германии, наверное, мало таких изданий.

Нельсон оглядел раритет, поводил носом по обложке, проверил выходные данные. Книга была в очень хорошем состоянии.

Разговор тут же перешел на тему, которая занимает всех путешественников. Что выделаете в городе? Нельсон объяснил, что он в отпуске, что он писатель и приехал собирать материал для романа.

Последнее замечание заставило Гисберта Клауса широко раскрыть глаза от восхищения.

— У вас выходила какая-нибудь книга в Германии? — спросил он.

Нельсон глотнул пива, и оно показалось ему горьким.

— Нет, нет, но мой агент ведет переговоры. Я не помню названий издательств, которые сообщили о своей заинтересованности в этом вопросе.

— Но вы, должно быть, писатель какого-то определенного направления? Не могли бы вы повторить свое имя?

Нельсон ненавидел этот вопрос, потому что отлично знал, что произойдет потом: собеседник повторял его имя, глядя в потолок, а потом говорил: нет, я его не знаю, но, честно говоря, я сейчас не очень слежу за современной литературой.

— Нельсон Чоучэнь Оталора.

Гисберт Клаус повторил его имя, глядя в потолок и сощурившись, напрягая свою память.

— Нет, нет. Но не обращайте внимания на то, что я говорю, честно говоря, я сейчас не очень слежу за современной литературой.

Во второй раз Нельсон уже запивал пиво виски. Они заговорили о литературе. Гисберт признался ему в своей страсти к китайским писателям и объяснил, что на них специализируется, особенно на творчестве Ван Мина, романиста XVIII века (Нельсон признался, что не знает такого). Потом они перешли к обсуждению современной литературы своих стран: Гисберт сказал, что с удовольствием читал Варгаса Льосу, Рамона Рибейро и Брисе Эченике, в то время как Нельсон выразил свое восхищение в адрес Генриха Белля, Гюнтера Грасса и прежде всего Томаса Манна, сказав, что прочел все его романы, а «Смерть в Венеции» — шесть раз.

— Вам так нравится Томас Манн? — спросил Гис берт.

— Дело в том, что его писательская судьба для меня — как сказка, — пояснил Нельсон, перемежая глотки пива с виски. — Видите ли, «Будденброки» в двадцать три года, «Тонио Крёгер» в двадцать шесть. А потом величайший всемирный успех. «Волшебная гора», «Иосиф и его братья» и, если позволите, моя любимая — «Признания авантюриста Феликса Круля», его последний роман. Нобелевская премия, бегство из нацистской Германии, дневники… По мне — это пример идеальной жизни для писателя.

— Но только для писателя, — возразил Гисберт. — Двое из его сыновей покончили с собой, трое были наркоманами. Он всегда был как бы стариком; даже когда ему было тридцать, он все равно был стариком.

— Когда все силы посвящаешь литературе и получаешь такие результаты, — перебил Нельсон, — все остальное — мелочи.

Гисберт Клаус медленно сделал глоток пива и посмотрел на собеседника. Беседовать с незнакомцем таким вот образом — это также был для него новый опыт. Когда он только увидел, как Нельсон подходит к нему, его первой реакцией было спрятать книги Ван Мина, но сейчас такой поступок казался ему смешным, отражением его затворнической жизни. Путешествие его изменило. Почему это случилось так поздно?

— Вот вы, писатель, — спросил Гисберт, — вы согласились бы прожить трагическую жизнь, если бы такова была цена создания великой книги?

Нельсон прополоскал рот глотком виски, закурил сигарету и заявил:

— Для настоящего художника трагедия — это не создать великого произведения. Повседневная жизнь не имеет никакого значения.

— Но если речь идет о настоящем художнике, — парировал Гисберт, — как это может быть, что он не создаст великого произведения? Я хочу сказать, что до того, как он его создаст, художник — это обычный, ординарный человек. Он превращается в художника после создания произведения, не до.

— Вы правы, профессор, — согласился Нельсон. — Но случается и так, что это произведение находится у художника внутри и ему не удается «извлечь» его. Это то, что я называю «художник по натуре».

Ловкий ответ, сказал себе Гисберт. Может, и с ним, Гисбертом, это происходит? В лучшем случае, как говорил перуанец, его душа хранила великое произведение, которое просилось наружу, но за недостатком плодородной почвы, где могло бы прорасти, превратилось в нечто другое: любовь к книгам и филологическую страсть. Как священник, который полон любви, но не может ее реализовать, так и он — в отношении литературы.

— Мне бы очень хотелось прочитать какой-нибудь ваш роман, — сказал Гисберт. — Надеюсь, его опубликуют в Германии.

— Если вы дадите мне свой адрес, — перебил Нельсон, — я буду рад послать вам авторский экземпляр моей последней книги.

— Сюда, в отель? — Гисберт Клаус не совсем понял фразу.

— Ну, если хотите, — сказал Нельсон. — Я завтра же могу оставить вам копию на ресепшн.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал немец. — У меня номер 902.

— Завтра я принесу книгу, — повторил Нельсон, — для меня будет честью быть прочитанным профессором такого уровня. Я хотел попросить у вас, если это не очень вас обеспокоит, адрес книжного магазина, где вы нашли это издание. Вы говорите, там были еще на испанском?

— Да, да, — подтвердил Гисберт. — Это довольно большой букинистический. А еще там были книги на английском и французском.

Тот, кто наблюдал за ними издалека, видел, как Нельсон достал ручку и записал адрес. Потом он подождал немного, пока мужчины выпили еще, и наконец удостоверился, что пожилой господин попрощался и направился к себе в номер. Тогда преследователь встал и пошел вслед за Нельсоном Чоучэнем Оталорой до двери отеля. На выходе перуанец обменялся несколькими словами с молодой женщиной, по всей видимости, русской проституткой, и после довольно вялых переговоров решил продолжать свой путь в одиночестве. На проспекте он взял такси, которое поехало в сторону северной окраины города. Вслед за ним, держась на близком расстоянии, в маленьком автомобиле с пекинскими номерами ехал еще один человек.



«Человек всегда в конечном итоге получает то, что ищет», — говорит рассказчик в «Апокалипсисе сегодня», это-то как раз и случилось: я хотел объяснения, и я его получил. Должен признаться, что, садясь в машину преподобного Ословски, я очень нервничал и готов был послать всех к чертям собачьим, в абсолютной уверенности, что по приезде в гостиницу соберу чемоданы и вернусь в Париж. Известно, какими мы, робкие люди, становимся, когда очень рассержены: разъяренными, гордыми, агрессивными. Но представители некоторых школ психологии говорят, что если человек не следует своим желаниям слепо, это потому, что в глубине он в них не верит; другие возражают — гуру, которых посещала Коринн, моя бывшая жена, — что когда человек этого не делает, он теряет каждый раз один энергетический цикл, а для того чтобы восстановить его потом, нужны месяцы правильной жизни. Кто знает? Я человек безответственный и когда ошибаюсь, то первым осознаю причины провала, так как мои проблемы по большей части можно разбить на три группы: а) те, которые решаются сами собой; б) те, у которых нет решения; в) экономические проблемы, которые, в свою очередь, могут относиться к группе а) или к группе б).

Обо всем этом я думал молча, неотрывно глядя в окно, в то время как мы ехали по бесконечному городу, и был внутренне благодарен остальным, то есть преподобному Ословски, его помощнику, который вел машину, и Сунь Чэну, который до сих пор не произнес ни слова, уж не знаю, потому ли, что не знал французского, или чтобы подчеркнуть свое превосходство, или просто оттого, что ему нечего было сказать, — так вот, я был благодарен им за то, что они уважали мою погруженность в себя и не заставляли поддержать разговор, потому что ввиду моего нервного состояния единственные слова, которые могли бы сорваться с моих губ, были бы проклятия и ругательства. Мое любопытство в эту минуту холодной злобы крутилось вокруг одного: во что я вляпался? Одно было ясно (не идиот же я): меня привезли в Пекин не для того, чтобы заниматься журналистикой. Поэтому Пети вел себя так таинственно с самого начала и, почему бы не сказать этого, так неприятно. У нас, журналистов, принято взвешивать свои слова, а Пети такой же мастер вести разговор, как я — балерина. А Кастран? Что касается моего парижского шефа, здесь возможны два варианта: либо он в курсе происходящего, либо нет. Слишком простой вывод, конечно. Но в конце концов, знал он или нет, не имеет значения, потому что его задачей было выделить агента, журналиста, которым они могли бы располагать в Китае.

Когда я дошел до этого места, передо мной встал очевидный вопрос: кто те «они», на которых работал Пети? Первое, что мне пришло в голову, — это французские власти, так как частное лицо не стало бы искать журналиста в государственной прессе. Кроме того, был еще Гассо из французского консульства в Гонконге. Сделав этот вывод, я почувствовал облегчение прежде всего в отношении Кастрана, потому что, если это было так, никто по возвращении не станет с меня требовать распроклятый репортаж о католиках в Китае. Рассудив таким образом и почувствовав, как мой гнев сходит на нет, я решил оторвать взгляд от окна и посмотреть на попутчиков.

— Вам лучше? — спросил меня преподобный Ословски.

— Да, лучше, — ответил я. — Теперь я готов вас выслушать. Мой первый вопрос прост: какое отношение вы имеете к Пети?

— Пети — бывший дипломат, который работает в разведке. Когда у нас возникла проблема, о которой я вам говорил, с пропавшим священником и с документами, мы прибегли к его помощи. Уже не в первый раз Пети, чьей специализацией является Дальний Восток, помогает нам.

— Специалист по Дальнему Востоку? — спросил я удивленно. — Судя по тому, что я имел возможность наблюдать, он ненавидит Азию.

Видите ли, уважаемый господин журналист, — добавил Ословски, — человеческие существа не всегда достигают того, чего они хотят. Это один из величайших парадоксов. Если бы мы достигали всего, жизнь была бы пресной, более того, невыносимой. Вы читали «Шагреневую кожу» Бальзака? Несовершенство поддерживает в нас жизнь. Но простите, я отклонился от темы.

— Ничего страшного, — поспешил я ответить, — я тоже весьма склонен к размышлениям, и эта тема мне интересна. Хотя, откровенно говоря, в этот момент нужно срочно выяснить другое. Например, кто этот проклятый пропавший священник и о каком документе вы упоминали?

В этот момент машина остановилась в пробке на подъезде к рынку. Чжоу высунул голову в напрасной надежде разглядеть, что там дальше. Через открытое окно салон наполнился сильным запахом. Сухие цветы. Острый запах. Пряности.

— Это обычный, ничем не примечательный французский священник, — сказал преподобный. — Его имя и фамилия действительно не имеют значения. Важно то, что он исчез. Мы, старшие по чину, должны были знать, где он остановился, но в результате ряда небрежностей и, скажем так, недосмотров потеряли его из виду. Откровенно говоря, я и сам не знаю, что именно произошло. Я лично дал ему приказ спрятаться и не делать ни одного движения до тех пор, пока не появится агент от Пети, то есть вы. Но что-то случилось, теперь мы не знаем, где он. Грубо говоря, кто-то у нас ею украл.

Движение на дороге снова восстановилось, и Чжоу принял нормальную позу. Водительское сиденье было приспособлено для карлика и казалось детским стульчиком. Преподобный Сунь Чэн, сидевший рядом с ним, глядел в окно с застывшим выражением лица — с выражением, не соответствовавшим разговору, который мы с Ословски вели на заднем сиденье.

— Что касается документа, — продолжал преподобный, — речь идет о чем-то в высшей степени деликатном. Это оригинал рукописи собрания стихотворений китайского писателя XVIII века Ван Мина, автора, достаточно известного здесь. Эта книга имеет трагическую историю, потому что она была утверждена в качестве сакрального документа сектой, которая хотела покончить с христианами. В Китае я избавлю вас от деталей, но знайте, что преследования христиан в Древнем Риме — детская игра по сравнению с тем, что происходило в этой стране. Вы слышали о Боксерах?

— Да, — кивнул я, — одно из восстаний, которое покончило с империей. Я видел фильм.

— Точно, — согласился Ословски. — Тайное общество разгромили, уничтожили, а рукопись в силу ряда случайностей оказалась в сейфе французской дипломатической миссии. Двадцать лет назад, после реструктуризации, посольство вручило часть своего «мертвого» архива нашей церкви, которая является церковью французских католиков. Книга была перевезена туда. Никто не знал, о чем именно идет речь, а несколько недель назад случайно рукопись была обнаружена.

— Прошу прощения, что прерываю вас, падре, — сказал я, — но в наше-то время почему этот документ все еще опасен?

— В этом вся суть дела. — Он откашлялся, как бы набираясь сил для того, что должен был сказать. — Секта, о которой мы говорим, была побеждена, но не исчезла. Потомки ее членов хотят восстановить тайное общество, а для этого им нужна рукопись. Поэтому мы попросили о помощи. Времена изменились, но вы поймете, если я скажу, что у нас, католиков, есть некоторые сомнения по поводу того, признать ли секту, которая сто лет назад погубила более двадцати пяти тысяч христиан. Вы понимаете? Поэтому мы обратились к властям, рекомендуя изъять отсюда этот опасный документ.

— А почему бы его не уничтожить, падре?

— Мы не можем этого сделать, — сказал Ословски, — в конечном счете так будет только хуже. Какую бы угрозу он ни представлял, этот документ — часть чужого исторического наследия, и мы должны его уважать. Достаточно забрать книжку отсюда и передать в хорошие руки, чтобы можно было вернуть, когда ситуация изменится.

Выслушав это, Чжоу закивал так энергично, что закачался на своем сиденье.

— Как члены тайного общества узнали, что рукопись у вас в руках? — спросил я.

— Чудовищная случайность. Ее увидел уборщик, который оказался членом секты. В ту же ночь за ней пришли. Юноша, который работал в архиве, сейчас в больнице. Вот так сейчас и обстоят дела: священник пропал. И рукопись неизвестно где. Вы понимаете всю серьезность ситуации?

— Понимаю, падре, конечно, — кивнул я. — Но при всем при этом что я могу сделать? Если речь о том, что нужно вывезти из страны документ, которого у вас уже нет или который вы потеряли, то я-то что должен делать?

В этот момент отец Сунь Чэн в первый раз повернул голову в нашу сторону и посмотрел на Ословски. Холодные взгляды двух стариков соприкоснулись. Не знаю, какой диалог при этом произошел. Не знаю, что они сказали друг другу. Потом Сунь Чэн отвернулся, а Ословски сказал мне:

— Вы должны помочь нам найти их. Священника и документ. А потом вывезти рукописи из Китая.

Я продолжал смотреть на него, удивленный определенностью слов.

— Я не для этого приехал, преподобный, — возразил я. — Почему я должен это делать?

— Потому что именно так сделал бы хороший человек. Можно действовать, не осознавая этого, и действовать плохо. Но когда знаешь, что правильно, трудно этого не сделать. Вы поможете нам просто так, потому что это правильно. Именно так поступил бы хороший человек.

Я словно окаменел. Довод был крепок, как скала. Я рассудил, смущенный и уставший, что не могу его опровергнуть. И молчал. Но когда вдали показалась гостиница, понял, что время поджимает.

— Есть кое-что, что я хотел бы знать, падре, — сказал я. — Когда вы определили это дело как «опасное», о какой степени опасности конкретно шла речь?

— Видите ли, — ответил он несколько смущенно, — не хочу вас обманывать. Нашему помощнику из архива они вставили воронку в задний проход и лили туда кипяток.

— А, понимаю.

Машина въехала на пандус, развернулась вокруг площади и остановилась перед дверью гостиницы.

Я посчитал, что должен дать ответ, но Ословски, чтобы успокоить меня, сказал:

— Идите к себе в номер, отдохните и подумайте. Поспите. Завтра утром я приду позавтракать с вами, и мы поговорим. Спокойной ночи.

Чжоу, будто услужливый шофер, с поклоном открыл мне дверцу. Потом они уехали.

Я очень устал и решил поужинать в ресторане гостиницы: равиоли на пару с соевым соусом и пастой из красного перца. Горшок белого риса и три блюдечка: утка под соусом, овощи и мясо с луком. Зеленый чай, для пищеварения, а главным образом ради удовольствия видеть, как его подают в очень странном чайнике с длинным носиком. Эти священники, сказал я себе, — особые типы. Помочь им найти пропавшего кюре и вывезти документ из Китая. Почему я должен это делать? В конце концов, книга принадлежит китайцам. Хорошо это или плохо, но это их книга. Как поступил бы в подобном случае обожаемый мною Мальро? Мальро был человек действия и, без сомнения, он бы не колебался. «Боксеры». Я вспомнил «55 дней в Пекине» с Чарлтоном Хестоном и Авой Гарднер. Забавно видеть, как история повторяется.

Интересное приключение, а по правде говоря, в моей жизни, не считая двух или трех романтических историй, о которых я уже рассказал, было маловато действия. Это же казалось реальным приключением, непохожим на все то, что я делал до сих пор. Пети — бывший дипломат, ставший секретным агентом! Как любопытно. Казалось, жизнь каким-то образом говорит мне: «Тебя заметили и решили дать тебе возможность стать чем-то большим, чем уехавший из своей страны приспособленец и зануда. Если сокращение радиопрограмм и сражение с журналистами соответствует твоим интеллектуальным ожиданиям, возвращайся в Париж первым самолетом; если нет, если еще есть немного горячей крови в твоих жилах, помоги им, согласись». Я слышал голос священника: «Когда знаешь, что правильно, трудно этого не сделать».



Выпив пару глотков с симпатичным перуанским профессором, Гисберт поднялся в свой номер, открыл мини-бар и достал холодное пиво. Потом соответствующим образом разложил приобретенные книги и принялся с наслаждением рассматривать их, перескакивая с одной на другую, радуясь своей удаче и представляя себе статью, очень индивидуальную по стилю, что-то вроде повести о путешествиях, в которой он расскажет, как нашел эти тома и, может быть, историю хозяина книжной лавки о потерянном тексте Ван Мина, которая, право же, стоила того, чтобы провести расследование. Подумав об этом, Гисберт открыл книгу Лоти, начал перечитывать параграфы, которые подчеркнул ранее, и не находил там ничего, чего не знал бы до этого, пока его внимание не привлекло следующее: «Видя обугленные руины здания и гору трупов, разбросанных вокруг, я спросил себя, было ли так когда-нибудь в истории человечества, что столько людей умерщвляли столь жестоким образом — и они умирали, защищая книгу. Стоило поискать ее, узнать, что говорят ее страницы. Примера подобного ужаса не было ранее в истории». Этот абзац чрезвычайно его взволновал. Лоти знал о рукописи! Как могло случиться, что это замечание, когда он читал в первый раз, не пробудило его любопытства? По правде говоря, профессор проскочил его, не сделав никакой заметки, что с точки зрения науки можно было считать серьезнейшей ошибкой. Он попытался понять этот факт, чтобы сохранить самоуважение, но единственное, что мог бы сказать, — что он читал дневник в приступе самозабвенной страсти, прежде всего задерживая внимание на запуганном соотношении между литературой и опытом.

В конце концов, важно было, что теперь он обратил на это внимание. Каким-то образом профессор Клаус заметил невидимую связь между парижской книгой, в которой прочел эту историю, и Пекином, который открыл ему самое важное в ее содержании. Единственное, в чем он был уверен, — это в том, что отреагировал правильно, взял верный курс. Лоти интересовался тем манускриптом. Иначе и быть не могло. С этой новой точки зрения Гисберт начал перечитывать дневник.

Итак, он последовал дальше по тексту и с удивлением осознал, что была часть книги, которую он не прочел и которая относилась ко второму путешествию Лоти в Пекин начиная с 18 апреля 1901 года. В первый раз Гисберт остановился на возвращении Лоти, примерно в ноябре 1900 года, и прервал чтение, предположив, что дальше последует повествование о его путешествии во Францию. Но, несмотря на то что Лоти уехал из Пекина, он остался в Китае и несколько месяцев спустя вернулся в столицу, поскольку произошло необычайное событие: Дворец императрицы, занятый немецким маршалом Вальдерзее, был разрушен пожаром, при котором погиб начальник генерального штаба, генерал Шварцхоф. Получив это известие, французский адмирал просил Пьера Лоти вернуться в Пекин, чтобы выразить соболезнования французского правительства и присутствовать на похоронах.

И тот вернулся, на сей раз поездом — железные дороги, разрушенные «боксерами», уже были восстановлены — и присутствовал на погребальной церемонии немецкого воина, который, как написал в дневнике Лоти, «был одним из самых больших врагов Франции».

После похорон Лоти решил на некоторое время остаться в Пекине, на что получил разрешение от французского адмиралтейства. Поселившись водной из комнат Летнего дворца, первый свой визит он нанес монсеньору Фавье, одному из епископов французской католической миссии. Встреча состоялась, когда тот руководил восстановлением собора, «который сверху донизу был окружен строительными лесами из бамбука». Епископ сообщил Лоти, улыбаясь с вызовом, что китайские рабочие, занятые на работах, — почти все бывшие «боксеры».

Здесь Гисберт почувствовал, как кровь прилила к щекам, потому что наткнулся на следующие строки: «Все экземпляры знаменитой книги сгорели, но, кажется, рукопись была спасена. Так утверждает гид, молодой человек, которого мне предоставила миссия. Он сказал, что слышат о книге и что пытался узнать побольше у бригады китайских рабочих, которые собираются вернуть первоначальный блеск фарфоровым крышам Дворца неба, этого чуда архитектуры, фасад которого вследствие боев посерел от дыма и картечи. Некоторые из этих молодых людей — бывшие восставшие бойцы, какие могут быть сомнения. Многие узнают друг друга по взгляду и молчат, никто не хочет больше смертей. Быть может, мое любопытство чрезмерно, но мне странно, что никто в этой неразберихе из криков, приказов и выстрелов не остановился и не подумал о рукописи». Последнее замечание Лоти показалось Гисберту многообещающим и интригующим: «Гид наладил с ними контакт, меня хочет видеть некто и узнать, что же возбудило во мне такой интерес». В последней фразе Лоти не упомянул о рукописи, и вообще он больше не возвращался к этой теме, но Гисберт был уверен — речь шла о тексте Ван Мина.

Несмотря на вычурность изложения, на количество деталей и персонажей, которые разгуливали по страницам книги, профессор, кажется, заметил, что Лоти использовал особый язык, атмосферу полунамеков, когда речь заходила о рукописи. В конце концов, он был гуманитарий и тонко чувствовал такие вещи. Потом Лоти поехал в Пекин, разрушенную столицу, вместе с полковником Маршалом, французским офицером. Они вместе пересекли Мраморный мост, тот самый, что Марко Поло с воодушевлением описывал в своей хронике. Потом Лоти уехал, уверенный, что присутствовал, как он выразился, при «крушении одного из миров».

В этом месте размышления Клауса Гисберта примяли новый поворот. Почему Лоти больше не упоминал о рукописи? У профессора возникли две гипотезы: первая — потому что Лоти больше ничего не удалось узнать, но, хорошенько обдумав, профессор отодвинул эту мысль на второй план. Вторая — Лоти обнаружил рукопись и решил не оставлять письменных свидетельств, потому что знал, что рано пли поздно он опубликует свои дневники, и боялся, что от этого будут неприятности. Вторая гипотеза была интереснее.

Гисберт включил свой диктофон и начал говорить:



«Отель „Кемпински“. Пекин. Два часа ночи.

Сегодня я получил несколько уроков. Первый носил характер исторический и, можно сказать, литературный. Я не знал, несмотря на проведенные мной глубокие исследования творчества Вам Мина, о существовании книги, которая называется „Далекая прозрачность воздуха“, и более того, мне не было известно о прямой связи, которая существует между этим текстом и восстанием „боксеров“ 1900 года. Несмотря на то что я человек без предрассудков, даже напротив, человек науки, мне трудно не сдать свои позиции перед цепью случайностей, поскольку именно книга Лоти о вышеупомянутом восстании толкнула меня на это приключение. Думаю, мой порыв, который возник в Париже, сейчас обретает смысл. Не нужно быть слишком проницательным, чтобы заметить, что я сейчас на пороге чего-то важного, может быть, великого. Моя идея заключается в том, что Лоти каким-то образом заполучил рукопись и, вне всякого сомнения, изучил ее — я не знаю, владел ли он китайским, но в любом случае он мог располагать доверенными переводчиками из Французской дипломатической миссии. То, что произошло дальше, лежит в области гипотез: увез ли он ее во Францию и вручил властям? Сохранил ли ее? Оставил ее в Пекине спрятанной с намерением вернуться или чтобы ему прислали ее, когда буря уляжется? Если существует миф, что рукопись удалось спасти, как сказал старый букинист, возможно, книга никогда не покидала Китая или же возвращена сюда. Это дело начиная с сегодняшнего дня станет главной целью моего путешествия».



Часов в восемь утра какой-то стук пробудил ото сна писателя Нельсона Чоучэня Оталору. Кто-то отрыл его дверь и тут же снова закрыл. «Кто там?» — крикнул он, все еще находясь во власти сна, но ответа не получил. С бьющимся сердцем Нельсон выскочил, и ему удалось увидеть посреди коридора двух портье, которые везли огромную тележку с чистым бельем. «Sorry, sir», — сказали они хором.

Он закрыл дверь и выругал их, потому что от грохота дрели он не смог снова заснуть.

Нельсон порадовался своей предусмотрительности: накануне ночью принял перед сном аспирин, поэтому, несмотря на тяжесть во всем теле, голова не болела. Потом он выпил апельсиновый сок и отправился в душ с намерением доспать под струей воды, в единственном месте, которого не достигал адский грохот стройки.

Часов в девять он вышел, чистый, свежевыбритый и пахнущий одеколоном, и прошел на одну из террас во внутреннем садике, чтобы позавтракать. Там тоже слышен был шум, и было еще кое-что похуже: полно пыли в воздухе. Оталора подумал, задыхаясь от ярости, что неплохо было бы позвонить из своего номера в туристическую компанию Остина, чтобы анонимно сообщить о заложенной бомбе, но потом вспомнил, что платить за международные звонки из гостиницы очень дорого, и решил попридержать негодование вплоть до приезда.

Вернувшись в свой номер, возобновил работу с письмами. В следующем, согласно порядку, в котором их сложил дедушка, говорилось вот что:


«Дорогой брат!
Дни величия прошли, но мы живы. Кровь бойцов в земле, на поверхности остались только развалины, кости и картечь. Но ничего не потеряно, потому что святыня — у нас в руках. Слова, которые одухотворяют нашу борьбу, так же как и наши законы, — в безопасности. Они проиграют, потому что не знают, почему выиграли. Мы же понимаем причину нашего разгрома. У нас есть преимущество. Мы пострадали, и это придает храбрости. Текст в надежном месте. Я сам руками, на которых высохло столько крови, вынес его из пылающего дворца. Три пули попали в мое тело, но я не упал, потому что соприкосновение с ним придало мне силы. Было ранено мое тело, но не дух, я бежал, сражался и снова бежал. Когда я добрался до убежища, кровь шла у меня из семи пулевых отверстий, но страницы были чисты. Они вскормят под солнцем будущего нашу победу.
Город полон солдат, выходить все труднее и труднее. Нас легко узнать, потому что наши тела в шрамах. На прошлой неделе в Сяньмене задержали четырех человек. Их попросили раздеться и, увидев раны на теле, решили расстрелять. Они наступают. Они следят и ищут под каждым камнем. Мы же станем тенями. Вчера один из братьев предложил нам спрятать книгу в надежном месте. Он говорил об одном иностранце. Он говорит, это особый человек, он с нами, потому что печалится и плачет, видя разрушенными наши дворцы. Он говорит, что этот человек помог женщине, над которой собирались совершить насилие, прежде чем расстрелять. Он не позволил этого и говорил о чести. Это первый иностранец, который говорит о чести. Если он поможет нам, у нас будет больше возможности спасти его. Нас загоняют в угол. Жизнь каждого — словно сухой лист. Он может ожить, но сейчас он сух. Может быть, мы и сможем довериться этому человеку. Люди видели, как он плакал перед мрамором, растоптанным лошадьми, и перед разрушенными статуями наших богов. Люди видели. Может быть, он сумеет нас спасти. Я поговорю с ним завтра, а лотом мы решим.
Нам не хватает тебя,
Сень».


Был почти полдень, и Нельсон, утомленный, должен был признать, что эта история — нешлифованный алмаз, именно то, что он искал для большого романа. Тогда он подумал, что нужно придать ему форму: это будет роман, вне всякого сомнения, и действие его, судя по всему, должно происходить в двух временах. Воодушевленный, Оталора достал блокнот и начал набрасывать план. 1) История дедушки Ху, восстания и его бегства. От третьего лица. 2) Письма Сеня, брата, где говорится о событиях, последовавших за восстанием. 3) Его собственная история в настоящем, как он сто лет спустя пытается понять эту историю. От первого лица.

План работы показался разумным. Потом он проглядел другие свои записи и наткнулся на фразу, с которой можно было начать книгу: «Я приехал в Пекин, потому что здесь жил мой дедушка, некий Ху Шоушэнь». Фраза была хороша, но заставляла его писать длинную предысторию, объясняя читателю, кто такой рассказчик. Все было готово к тому, чтоб начать работу, кроме одной детали технического характера: у него не было с собой компьютера. Он не предполагал, что так быстро найдет тему, и не позаботился о том, чтобы захватить ноутбук. Ему вовсе не нравилась идея писать от руки — написанное обещало быть большим по объему. Что делать? Можно спросить у администратора гостиницы. Может быть, ему одолжат… компьютер. Таким образом они могли бы компенсировать неудобства, которым он подвергся.

Администратор встретил его широкой улыбкой.

— Я должен попросить вас об одолжении, — начал Нельсон.

— Скажите мне, чем я могу быть вам полезен, — услужливо ответил молодой человек. — Вам нужны еще ушные тампоны?

— Кое-что посложнее. Мне нужен компьютер.

— Никаких проблем, господин. У нас есть небольшой зал, наш бизнес-центр, где вы можете работать. Это стоит всего пять юаней в час.

Нельсон задрал нос, как борзая, которая нюхает воздух, и в ужасе вскричал:

— Двенадцать долларов? Поверить не могу! Включая обед?

— Нет, сеньор, но вы можете заказать все, что хотите, в ресторане, и вам принесут туда же, без какой-либо наценки. Хотите взглянуть?

Нельсон согласился, и служащий проводил его к двери, на которой действительно было написано: «Бизнес-центр». Внутри пахло сыростью. Было очевидно, что залом давно не пользовались.

— Вы можете также, если хотите, выйти в Интернет, — добавил портье.

— За ту же цену? — спросил Нельсон.

— Да, за ту же цену. Хотите сейчас им воспользоваться?

— Сейчас нет, но вскоре воспользуюсь. Спасибо.

Он подумал, что может записывать и от руки, потом, когда будет двадцать или тридцать страниц, заплатить деньги, перепечатать начисто и послать текст на свой электронный адрес. Необычная форма работы, которая заставит его действовать быстро и дисциплинированно. Это будут уж точно самые дорогие слова, когда-либо им написанные.

Нельсон почувствовал, что снова проголодался, и глянул на часы: почти час. Он уже достаточно поработал. Но тут кое-что всплыло в его памяти: копия книги для немецкого профессора! Он совсем об этом забыл, погрузившись в работу, а потом со всеми хлопотами. Тогда он пошел в свой номер, достал из чемодана «Блюз Куско», поискал визитную карточку и написал: «Филологу Гисберту Клаусу, коллеге и другу, нашедшему перуанские инкунабулы в книжных магазинах Пекина. С сердечным приветом от автора, Нельсон Чоучэнь Оталора». Сделав это, взял такси и направился в отель «Кемпински».

Когда такси отъехало, за ним тронулся другой автомобиль; затем в вестибюль гостиницы вошел молодой китаец. Без сомнения, это был профессионал, так как первое, что он сделал, — уселся в одно из кресел в вестибюле, посмотрел на часы и стал читать газету. Через несколько минут, когда служащие привыкли к его присутствию, он поднялся в лифте на третий этаж. Там при помощи какой-то специальной карточки открыл дверь и вошел в номер Нельсона.

Незнакомец, чтобы не оставить следов, надел резиновые перчатки и начал обыск. Он осмотрел ящики ночного столика, оба шкафа, ванную, с величайшими предосторожностями открыл чемодан и внимательно проглядел четыре экземпляра «Блюза Куско», сняв на мини-фотоаппарат китайского производства список действующих лиц. Потом изучил бумаги на столе, те, на которых Нельсон только что писал, и попытался читать их, хотя незнание испанского помешало ему понять, о чем идет речь. Маленький чемоданчик, где хранился сундучок с письмами, был заперт на секретный код. Проявив некоторую искушенность, незнакомец стал вращать колесики туда-сюда, но открыть так и не смог и оставил попытки. Он снова стал заниматься бумагами, пока не наткнулся на дне папки на два подлинных письма на китайском, которые Сеню написал Ху. Когда молодой человек прочел их, он изменился в лице и даже присел на минутку на край кровати, чтобы успокоиться. Тогда он сфотографировал письма с близкого расстояния и издалека, сделал копии обоих текстов в блокноте и вышел из номера, в восторге от своего открытия.

Тем временем Нельсон, не подозревая о том, что творится в его номере, прошел через вестибюль отеля «Кемпински» и попросил, чтобы вызвали профессора Гисберта Клауса.

— Минуточку, — сказала молодая женщина-администратор.

После двух безуспешных попыток дозвониться она предложила Оталоре оставить сообщение.

— Конечно, — ответил Нельсон. — Достаточно будет, если вы передадите ему это.

Он отдал книгу и конверт своей гостиницы, написав имя и телефон, и уже собрался уходить, как вдруг почувствовал, что кто-то хлопает его по плечу.

— Достопочтенный поэт! — Это оказался проктолог Рубенс Серафин Смит. — Не говорите, что вы переехали в другой отель!

Нельсон обернулся и поприветствовал его, обняв.

— Как бы я этого хотел! — сказал Нельсон. — Из-за надувательства туроператора живу на окраине. Уж я ей задам, когда вернусь! А сюда заглянул к знакомому.

— Значит, нам повезло, — улыбнулся Серафин Смит. — Позвольте представить вам мою коллегу: доктор Омайра Тинахо. Нельсон Чоучэнь, поэт, перуанец.

— Очень приятно, — сказал Нельсон. — Полагаю, вы из Латинской Америки?

— Мне тоже очень приятно. Я кубинка, — ответила доктор Тинахо. — А почему вы подумали, что я из Латинской Америки?

— Ну, — пошутил Нельсон, — я имею привычку думать о других хорошо.

— Ах, как вы любезны, — ответила доктор Тинахо, слегка покраснев. — Доктор Серафин назвал вас поэтом, я восхищена. Вы пишете стихи?

Мозг Нельсона заработал очень быстро, чтобы подсчитать: сколько, интересно, лет этой докторше? Сорок два? Максимум сорок пять. Красивая фигура. Светлый цвет волос не натуральный.

— И поэзию, и прозу, — ответил Нельсон. — Но уточнять не стану, потому что именовать себя писателем перед кубинцем — это большая ответственность. При том количестве гениев, которые у вас были.

— Вы очень любезны, — заметила доктор Тинахо. — Не стоит так говорить. С вашим Сесаром Вальехо и вам не на что жаловаться. И вот что я вам скажу: все мои перуанские друзья — поэты. Какое богатство!

— Возможно, это из-за севиче, — развеселился Нельсон. — Гордость нашей национальной кухни.

Все засмеялись. Потом доктор Тинахо попросила:

— Скажите мне, пожалуйста, название какой-нибудь своей книги. Может быть, я даже вас читала?

— Что ж, — ответил Нельсон. — Моя самая известная книга — это «Блюз Куско».

Омайра повторила название, глядя в потолок, и сощурилась, напрягая память.

— Нет, кажется, нет. Но не обращайте внимания на то, что я говорю, честно говоря, я не очень слежу за современной литературой.

Наступила оглушительная тишина. Она длилась три секунды. Одна. Две. Три…

— Представляете, любезный, — сказал Серафим Смит, — мы зашли в отель немного передохнуть — заседания отнимают все силы. Предлагаю встретиться в девять и вместе поужинать. Как вам? Здесь рядом есть несколько ресторанов, вроде бы хороших.

Условившись о встрече, Нельсон вернулся на улицу. Теперь он должен был разыскать дом своего деда. Достав из сумки книжечку, он прочел: «Чжинлу бацзе, 7, Хоухай, Пекин». После этого подошел к портье и попросил, чтобы тот написал адрес на карточке. Сделав это, вышел из отеля, остановил такси и вручил карточку шоферу.

В течение следующих двадцати минут Нельсону казалось, что они едут по одному и тому же бесконечному проспекту, до тех пор, пока здания не стали меняться, и он увидел традиционную архитектуру, с лакированным деревом и металлическими крышами. Потом такси оказалось на широкой улице с довольно оживленным движением, которая напомнила ему проспект Чиклано, типичный для Лимы. А потом все изменилось. Дома из серого кирпича были одноэтажными, казались старыми и ветхими, хотя архитектура отличалась изяществом. Все вместе выглядело очень красиво. Над дверями висели ленты из красной ткани с золотыми буквами, над крышами реяли драконы, создания с рогами и когтями, которых китайцы помещают над своими жилищами, чтобы отпугивать злых духов.

Улицы становились все более узкими. По углам старики играли в маджонг. Некоторые были одеты в знаменитые голубые блузы в стиле Мао — на взгляд Нельсона, они были похожи на работников прачечной. «Китай времен культурной революции, — подумал он, — видимо, этот квартал — один из самых старых». Несмотря на бедность, пейзаж был красивым. На крышах висели красные бумажные фонарики. Круглые двери. Кривые крыши. Запах гари. Вдруг в глубине он увидел озеро, окруженное ивами, небольшой водоем с островками, покрытый листьями лотоса и тростником, с розовыми цветами, спокойствие которого нарушали лодки с влюбленными парами да бреющий полет уток.

Сердце Нельсона забилось, когда увидел, что водитель показывает на переулок: машина не проезжала, потому как он был очень узок. Должно быть, это там.



Оталора вышел из такси, намереваясь дойти до дома, предварительно прогулявшись, откладывая встречу, чтобы получить большую радость. Он достал книжечку и записал кое-что из того, что видел: «Большое озеро. Ивы. Переулки. Пахнет горелым каучуком и подгнившими фруктами. Люди наблюдают за мной с любопытством, но никто не подходит близко. Они, видно, гадают: что делает здесь иностранец? Смотрят на меня как на иностранца. А ведь мой дедушка — выходец из этого квартала. Если бы он отсюда не уехал, я был бы одним из них».

Нельсон поискал табличку, чтобы посмотреть по своей карте, где находится, — переулок его дедушки все не показывался, — но это было бесполезно, потому что все надписи были на китайском. Тогда он направился к дому. Едва дошел до первого угла, сильная вонь ударила ему в ноздри. В нескольких метрах стояла общественная уборная. Тогда он закурил сигарету. Сердце продолжало сжиматься, пока он подходил к дому номер семь, но единственное, что сумел разглядеть Нельсон, — это стена из серого кирпича и старая деревянная дверь. Все дома казались одинаковыми, хотя у этого было несколько разрушенных кирпичей на боковой стене и множество трещин. Он не осмелился постучать. Что он мог сказать? Просто остановился у передней двери и смотрел на нее довольно долго. Из некоторых окон встревоженно высунулись любопытные головы. На чужака глазели без улыбки, без единого движения. Смотрели, как если бы его там и не было. Только один взгляд был иным. Заинтересованным. Худощавый человечек, его соглядатай. Его верный и преданный соглядатай.

Воображение Нельсона разыгралось. Он представлял, как дверь быстро открывается, и его дедушка, юный, выходит из дома с учебниками и тетрадками. Потом он увидел своего двоюродного дедушку Ху — тот пришел сюда, истекая кровью, прячась в тени. В его воображении дверь открывалась и закрывалась. Дедушка выходил с чемоданами и ждал, пока кто-то на углу скажет, что путь свободен: «Солдат нет, можешь идти». Ехал ли он по озеру на лодке? Этот образ ему понравился: тихое скольжение лодки, бесшумные толчки весел в тумане, и его дед с чемоданом в руках. Черт, нужно было постараться выяснить точно, где находится квартал. У него так и зудели пальцы — хотелось писать.

Последний раз взглянув на дверь — она так и не открылась, — Нельсон вернулся на угол, чтобы прогуляться по берегу озера. Немного впереди он увидел надпись на «пиньин» — китайской транслитерации латинскими буквами: «Шуайхутун». Он сел на скамейку, чтобы найти это название на своей карте, и выяснил, где находится: озеро Сихуань! То самое, о котором говорил его двоюродный дедушка в одном из своих писем: в нем он утопил тела своих врагов. Все вдруг приобрело огромный смысл, и рука Нельсона дрожала, пока он писал заметки. «Боже! Если в этот раз у меня не получится, то не получится никогда!» Это был опыт всей его жизни. ОПЫТ большими буквами; нужно было только написать, «раскрасить гравюры», как сказал Моцарт в фильме Милоша Формана. Звонок, звук которого разнесся далеко, отвлек его от размышлений. Оталора повернулся и увидел, что человек, сидящий через три скамейки от него, отвечает по мобильному телефону. Это был его соглядатай. Голос, которого Нельсон не мог слышать и тем более понять, говорил человечку: «Возвращайся. Он у нас».



Ословски пришел в девять часов утра; я к тому времени уже съел несколько порций омлета с колбасой, два куска ветчины с сыром, выпил кофе с молоком, съел два круассана и тарелку диетической каши с обезжиренным йогуртом. Должен признаться, я нервничал, а в тревоге всегда много ем. Что тут поделаешь! То, что называется «душа толстяка». А разволновался я потому, что внешне как будто не собирался принимать предложение, но в глубине души — да. В действительности я хотел, чтобы присутствие преподобного соскребло с меня тонкую корочку неуверенности.

— Доброе утро, надеюсь, вам удалось отдохнуть, — сказал преподобный, протягивая мне руку. — Полагаю, если вы привыкли путешествовать (думаю, что так оно и есть), то одной ночи хорошего сна достаточно.

— Да, преподобный, — кивнул я. — Теперь я другой человек.

Подозвал официанта и попросил подать кофе, но священник сделал отрицательный знак пальцами и сказал что-то по-китайски.

— Чай, чай, — пояснил он. — Несколько чашек зеленого чая — и тело готово к чему бы то ни было. Рекомендую.

— Не забывайте, что я колумбиец, преподобный, — возразил я. — Любой другой напиток, кроме кофе, в это время может быть губителен…

Принесли чайник с кипятком. Ословски налил маленькую чашечку и посмотрел мне в глаза.

— Ну, я пришел выслушать, что вы скажете, — сказал он мне, — вы уже готовы ответить?

Я сделал большой глоток кофе с молоком (третья чашка за утро).

— Помогите мне, преподобный, — сказал я. — Я хочу работать с вами, но у меня все еще есть сомнения.

— Не думаю, что у вас есть сомнения, позвольте заметить. Что у вас есть, так это страх, или я ошибаюсь?

— Может быть, преподобный, может быть, — согласился я. — Да, мне страшно.

— Ничего из того, что я могу сказать, не избавит вас от страха, — ответил он. — Страх иррационален, и знаете что? Мне тоже страшно. Поэтому вы нам и нужны.

— Вот что меня беспокоит. Я так и не понял: если эта рукопись так важна для вас, зачем доверять ее такому человеку, как я? Я хочу сказать, что существуют профессионалы, люди надежные.

— Очень хороший вопрос, дорогой мой, — ответил Ословски. — Отвечу искренне: потому что вы — человек, которого нам послали. В Париже еще не знают, что мы потеряли священника, а следовательно, и рукопись. Для нас это было бы немного неловко. Поэтому я и прошу вас помочь. Естественно, если вы решитесь, вам, в свою очередь, будет помогать профессионал, кто-нибудь из наших, кому можно полностью доверять. Вам только нужно будет следовать за ним. Что скажете? Вы согласны?

— Я не герой, преподобный, посмотрите на меня. Я простой человек.

— Упаси нас Боже от героев, — ответил Ословски. — Герои погубили Китай. Нет, кто нам нужен, — так это хороший человек, такой, как вы.

Мне не передалось спокойствие священника, но я понял, что рано или поздно выйду отсюда вместе с ним и пойду помогать им. То есть я решился.

— Согласен, при условии, что мы не будем продолжать философствовать, — ответил я. — Мы ставим на карту жизнь?

— На самом деле я не знаю. Сам не знаю. Пойдемте.

Я последовал за ним по вестибюлю к выходу. Снаружи нас ждала та же машина, что накануне; за рулем сидел Чжоу, в глаза бросался его элегантный желтый галстук. Молчаливого Сунь Чэна не было.

Преподобный Ословски объяснил, что они не могут отвезти меня во французскую миссию, потому что боятся, что кто-нибудь нас проследит. Никто из тайного общества не должен узнать о связи между мной и рукописью, поскольку, если это случится, у меня возникнут серьезные проблемы, когда нужно будет вывозить ее из Китая. Потом меня высадили возле торгового центра в пекинском районе, который был похож на бедный пригород Парижа, — полно граффити и грязных стен. Указания были самыми простыми: я должен был подняться на верхний этаж в кафе быстрого питания и ждать кого-то, сам ко мне подойдет. Мне порекомендовали сесть за столик в дальнем конце зала, напротив кассы.

Задание было несложным, поэтому я вышел из машины, больше не задавая вопросов, и стал искать эскалатор, чтобы подняться на верхний этаж. Торговый центр показался мне довольно заметным. На первом этаже быт магазины одежды, салоны акупунктуры и центры проявки фотографий. На следующем этаже были столики со всякими сувенирами: пистолетами, которые стреляют огнем, статуэтками драконов, дезодорантами, зонтиками от солнца. На четвертом размещались изделия народных промыслов и отдел бытовой техники. Наконец, на шестом оказалась веранда с кафе. Было около полудня, поэтому там собралось довольно много народу; быстро все оглядев и сообразив, что мне будет трудно объяснить, чего я хочу, я решил воспользоваться старой техникой указательного пальца. Это, это и это. Мясо с паровыми овощами, блюдо из тофу и кукурузы, свиные тефтели с петрушкой и холодный зеленый чай. Почувствовав, как разыгрался аппетит, я устроился за первым столиком, но, погрузив палочки в тофу, вспомнил указания: нужно было сесть за столик в дальнем конце, напротив кассы.

Оглядел кафе поверх голов посетителей и засомневался: в зале было две кассы, по одной в каждом углу. Из-за таких вот мелочей, подумал я, проигрывают войны. В конце концов я поднялся и принялся искать место, равноудаленное от обеих, отчего выглядел, должно быть, смешно, тем более что все столики там были заняты. Спина у меня похолодела, поскольку, пару раз повернувшись, я решил, что даже детям, наверное, уже ясно — у меня здесь назначена секретная встреча. Вдруг молодой китаец отодвинул свой поднос и уступил мне место. Он был похож на студента, судя по рубашке из набивной ткани, джинсам и сумке. Наши взгляды встретились и я, нервничая, опустил глаза, давая ему понять, что это я, но он сделал вид, что ему безразлично. Я предположил, что в зале, вероятно, есть люди, которые шпионят за нами, иначе эта игра не имела смысла. Кто, интересно, наши враги? Я огляделся по сторонам и увидел самые обычные лица, каких много. Отцы семейств, студенты, служащие, девушки, которые смеялись и перешептывались. Блюда, которые показались мне изысканными секунду назад, комом легли в желудок, дала о себе знать застарелая грыжа.

Молодой человек продолжал безучастно молчать, поэтому я встал, поставил опустевший поднос на стойку и поспешил к лестнице. Мне не хватало воздуха. Тяжесть в желудке давила, я боялся, что меня стошнит. Спустившись, я увидел у подножия лестницы моего соседа. Как он мог обогнать меня?

— Следуйте за мной, — сказал он по-французски.

Мы спустились на стоянку, и он пригласил меня залезть в кузов грузовика, на котором развозили продукты. Если б я был в Боготе, то сказал бы, что это фургончик прачечной. Он поднялся в кабину, завел мотор. В кузове не было окон, поэтому я не мог видеть, куда мы едем (как будто такая возможность позволила бы мне понять, где мы находимся). Я снова — в который раз, с тех пор как вылетел из Парижа, — испытал знакомое чувство: все вокруг в курсе того, что происходит, кроме меня. Проклятие, как я мог помочь, если был единственным, кто ни черта тут не понимает!

Через минуту фургон остановился, и кто-то открыл дверь. Машина стояла в гараже.

— Выходите, пожалуйста, — сказал мне молодой человек. — Следуйте за мной.

Мы поднялись вверх по лестнице и оказались в комнате без окон.

— Меня зовут Чжэн, я буду работать вместе с вами. Рад познакомиться.

— Спасибо, Чжэн. Меня зовут Суарес Сальседо. Где мы?

— В надежном месте. Подойдите поближе к свету. Молодой человек открыл папку и показал мне несколько фотографий.

— Вот священник, которого мы ищем, его зовут Режи Жерар. Это его последняя фотография.

Он показался мне довольно обыкновенным типом лет сорока. Никак не старше сорока пяти…

— Он пропал три недели назад. Рукопись у него.

— Почему он пропал?

— Кто-то проник в наши ряды, а когда мы это поняли, его уже было не достать. Действовать тайно — большая проблема. Мы собирались перевести священника в другое место, но нас опередили. Кто-то его выкрал.

— Кто это мог быть? — спросил я.

— Вижу, вы смотрите в корень. Это могло быть правительство, в таком случае мы больше его не увидим. Возможно, другое тайное общество, которое стремилось избежать того, чтобы «Белая лилия», наследники «боксеров», усилилась. Это точно не «Белая лилия» — они за нами следят, значит, Жерара у них нет. Есть и другие возможные кандидаты, агенты других церквей. Может быть, методисты или адвентисты. Они уже долго живут в Китае и тоже в прошлом пережили преследования со стороны сект.

Чжэн произвел на меня хорошее впечатление. Наконец кто-то прямо отвечал на мои вопросы.

— Это действительно так опасно, как говорит Ословски?

— Ну, он человек верующий, а вера рождает чувство трагического, — уверенно ответил он. — Да, кто-то нанес увечья молодому человеку, сотруднику архива, но нам удалось узнать, что это была лишь малочисленная группировка внутри «Белой лилии». В организации есть сторонники насилия, но у них практически нет власти.

— Мне бы хотелось верить в это, Чжэн, но, к сожалению, я должен напомнить вам о том, что произошло в Гер мании. Там было пятьдесят миллионов жертв.

— Такое могло произойти там, но не здесь. Мы мирные люди.

Его апломб привел меня в замешательство.

— Чжэн, я ценю вашу искренность, но должен задать очень откровенный вопрос.

— Пожалуйста, — ответил он.

— Кто вы?

— Для кого как. Вам я друг. Для них — чрезвычайно опасный человек.

— Но… вы священник?

— Да, сейчас да. Вся моя энергия посвящена Богу, поскольку я три года назад приобщился к французской конгрегации. Но до этого я был солдатом. Я входил в состав особых формирований контрразведки. Прошел подготовку в Москве и в Хо Ши Мине, говорю на четырех языках. Не будет преувеличением, если я скажу, что могу разобрать базуку за шесть минут, смазать ее части за пять минут и снова собрать за восемь. Я никогда никого не убивал, но ранить — ранил. Ранить более действенно, чем убивать. Я состоял в тайной полиции, которая подавила студенческую демонстрацию на площади Тяньаньмэнь, и я вот что скажу: вы на Западе ничего не понимаете в том, что тут произошло.

Я пришел в замешательство, но понимал, что не время вступать в политические споры.

— Положим, все именно так, — сказал я. — Полагаю также, что вы — доверенное лицо Ословски.

— Мы понимаем друг друга, — ответил Чжэн. — Перед тем как стать миссионером в Китае, он был капелланом в Восточной Африке. Он не боится борьбы. Точнее, он боится только бесплодной борьбы. Отец Сунь Чэн, наш настоятель, попросил нас заняться этим делом. Продолжим?

— Да, благодарю за откровенность, — сказал я.

Чжэн развернул карту города с отметками.

— Вот место, откуда исчез Режи Жерар. — Он указал точку на юго-востоке. — Наш человек должен был доставить его сюда, в район около кладбища, то есть в противоположный конец города. Если Жерар жив, остается вероятность, что он не знает, что попал в руки не к тем людям. И кое-что еще. В последнем письме, которое мы успели отправить ему до того, как он исчез, была ваша фотография.

— Моя?

— Да. И кое-какая информация. Он должен был вас узнать. У Жерара был приказ уничтожить эти записи, на случай если его схватят. Положим, он так и сделал, потому что в противном случае вы бы тут сейчас со мной не разговаривали. По прибытии вас не узнали, хотя тщательно контролируют аэропорт. Поэтому мы полагаем, что Жерар выполнил инструкции. Не беспокойтесь. Я сказал это вам только для того, чтобы предупредить: возможно, вас знают в лицо.

Моя правая рука сама собой потянулась к сумке, вытащила оттуда пачку сигарет и вставила одну мне в рот. Когда я пришел в себя, выяснилось, что я курю.

— Что делать, если меня схватят? — спросил я, между тем как крупная капля пота текла по спине.

Чжэн открыл чемоданчик и протянул мне сотовый.

— Нажать эту кнопку, — сказал он, указывая на зеленую клавишу. — В памяти этого телефона есть мой номер. Если вам удастся сделать звонок и оставаться на связи три минуты, я вас найду.

— А если нет?

— Если нет, много всякого может случиться, в зависимости от того, кто вас схватит. Если это будут люди «Белой лилии», не думаю, чтобы вам причинили вред. Худшее, что они могут сделать, — на некоторое время запереть вас в каком-нибудь мрачном месте до тех пор, пока не найдут рукопись. Если это будет правительство, — возможно, вас депортируют. Про остальных — не знаю. Вы верующий?

— Нет, к сожалению.

— Тогда я не могу посоветовать вам молиться, — усмехнулся Чжэн.

Я подумал о своей парижской квартире на улице Гобеленов, о моих книгах, о рутинной работе и, конечно же, о прежних надеждах стать писателем. Все это вдруг показалось мне чем-то далеким, сценами из прошлой жизни. В каком-то смысле Лоти стал для меня кем-то вроде нищих мудрецов из сказок, которые отклоняют главного героя от пути и меняют его судьбу. Мне пришло в голову, что если бы Мальро оказался в этой комнате, он бы не стал задавать столько вопросов.

— Продолжим, — сказал я ему, положив телефон в сумку. — Каков следующий шаг?

— Установить точно, кто захватил Жерара. Узнать, где он. Наконец, вытащить его оттуда, упаковать рукопись в ваш чемодан и доставить ее на самолет на Гонконг.

— Когда вы так говорите, все кажется очень простым.

— Все предельно просто, но реальность состоит не только из слов, к сожалению. Пойдемте сделаем несколько визитов.

Мы вернулись в гараж. На этот раз Чжэн воспользовался не фургоном, а джипом «Чероки».

— Уже нет риска, что вас увидят, — пояснил он. — В этом районе все чисто.

Через некоторое время автомобиль припарковался на тротуаре, на каком-то проспекте, возле здания, которое было похоже на магазин тканей. Но мы не стали заходить внутрь, а пошли по боковой улице до второго ряда домов. Там была дверь с надписью на китайском. Не задавая лишних вопросов, я прошел вслед за Чжэном во внутренний дворик, плотно затянутый веревками, на которых висело сушившееся на солнце белье. Здесь пахло бедностью, то есть вареной цветной капустой и луком. Ребенок рисовал на земле круги и прыгал через них. Чжэн постучал в дверь в глубине двора.

— Вей? — услышал я.

— Это Чжэн, откройте, — произнес он, к моему удивлению, по-испански.

Дверь открылась, на пороге показался лысый мужчина. По его виду легко можно было понять, что он спал после обеда. На нем была пропитанная потом фланелевая рубашка.

— Что за хмырь? — спросил мужчина у Чжэна, указывая на меня.

— Друг из Колумбии.

— Ах, простите, — смутился тот. — Не знал, что вы говорите по-испански.

— Меня зовут Суарес Сальседо, — представился я, протягивая ему руку.

— Криспин Ореха, ваш покорный слуга — и Божий, — ответил он. — Проходите, я как раз собирался пить чай.

В комнате пахло грязными трусами, но она была достаточно просторной. На дальней стене висела афиша Манолете и фотография короля Хуана Карлоса, и то и другое прибито к стене обойными гвоздями. Криспину Орехе было лет сорок пять. Может, чуть старше, но не больше пятидесяти. Худой, крепкого телосложения. Он достал три чашки, положил в каждую несколько веточек чая и налил кипятка. Мы стали пить чай.

— Что вас привело в это… скромное жилище? — спросил хозяин.

— Нам нужна информация, — сказал Чжэн. — Информация о действиях твоих шефов.

Потом обратился ко мне по-французски:

— Это бывший миссионер-иезуит. Его лишили сана, потому что он обрюхатил медсестру во время миссии во Внутреннюю Монголию, а также из-за алкоголизма. Сейчас он проходит лечение и работает шофером у методистов. Он многим мне обязан.

Черт, подумал я, все здесь бывшие. Бывшие иезуиты, бывшие священники, бывшие алкоголики. В конечном счете каждый из нас раньше был кем-то другим. Я — бывший несостоявшийся писатель, а в результате этого приключения, возможно, стану бывшим журналистом.

— Опять ты, засранец, говоришь на своем тарабарском! — запротестовал Криспин. — Знаешь, что я тебе скажу? Я его скоро выучу и нарушу твою хитроумную тактику!

— Я должен задать тебе несколько вопросов, — отмахнулся Чжэн. — Помнишь отца Режи Жерара?

— Да, француза.

— Ты его в последнее время видел?

— Нет, а что? С ним что-нибудь случилось?

— Мы его ищем. Может быть, вы заметили что-нибудь необычное? — уточнил вопрос Чжэн. — Я имею в виду новых людей, новых водителей, машины, которые отъезжали без видимых причин, телефонные звонки, конфиденциальные разговоры и все такое прочее.

— Я ничего такого не заметил, — ответил Криспин. — Но ты ведь знаешь, я не особо наблюдательный. Единственное, что было нового, то есть о чем можно сказать, что это новое, — приехал брат одного из канадских пасторов. Молодой такой мужик, не похож на священника.

— А когда он приехал?

— Месяц назад, — ответил Ореха. — На прошлой неделе он был в Шанхае. Я отвозил его в аэропорт.

— Как его зовут?

— Тони. Фамилии я не знаю.

Ореха почесал лысину, пытаясь припомнить еще какие-нибудь детали. Потом встал, сходил за чайником и налил нам еще кипятку в чашки.

— Где он ночует?

— С ними, в домике для гостей.

— Понаблюдай за ним, пожалуйста, — сказал Чжэн повелительным тоном. — Про то, о чем мы говорили, — никому ни слова. Понятно?

— Да, да, ни слова.

Потом Ореха подошел к Чжэну и сказал ему тихо:

— Ты что-нибудь о моем деле знаешь?

— Я им занимаюсь.