ГЛАВА 61

Жених (нервно вскакивает). Я сейчас пишу кандидатскую — «Поведение животных в условиях повышенной опасности». Животные, в отличие от людей, не уничтожают себе подобных. Тигр не ест тигра, медведь не пожирает медведя, а заяц не убивает зайца. Вот, к примеру, овцебыки. Когда на них нападают волки, то самцы образуют каре, внутри которого прячутся самки и детеныши, а овцебыки рогами отгоняют хищников. Если кит ранен и не может всплыть на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, то другие киты подплывают под него и как бы выносят его наверх. А мы, наоборот, топим друг друга. Животным свойственно чувство товарищества… Отпустите меня к невесте, я сейчас на стенку полезу!

Нокса и Стоуна втолкнули в серое бетонное помещение без окон и приковали к металлическим стульям, наглухо привинченным к полу. Они сидели здесь уже несколько часов и совершенно окоченели. Вдруг от удара с грохотом распахнулась дверь, и вошли пятеро мужчин, все в синей форме, с пистолетами и полицейскими дубинками на широком поясном ремне. Встали перед пленниками плотным полукольцом, скрестив на груди руки.

Хвостов где-то раздобыл палку, прикрепил к ней плакат, на котором написал «Я вам покажу», и выходит на первый план. Привлекая к себе внимание, он гремит ведром, которое, наверное, забыла уборщица. Хвостов шагает с плакатом, как на демонстрации, а за ним следуют в едином строю Фетисов и жена Гуськова.

Скрипнула дверь, и Стоун вздрогнул, увидев вошедшего.

Сидорин. Что это значит? Что вы нам покажете?

Фетисов. Он вам все покажет!

Это был Тайри и не Тайри. Во всяком случае, не Линкольн Тайри. Это была его уменьшенная тучная копия.

Жена Гуськова. В знак протеста!

Стоун мгновенно догадался — Говард Тайри, старший брат шерифа, начальник тюрьмы. На нем была голубая форменная рубашка с коротким рукавом, отглаженные брюки цвета хаки и легкие мокасины с кисточками; очки в тонкой оправе на гладко выбритом лице. Он был похож не на свирепого начальника тюрьмы строгого режима, а на страхового агента, играющего в гольф в выходной день.

— Доброе утро, джентльмены, — произнес Тайри.

Аникеева. Мы вам не позволим ничего показывать! Мы вам сами все покажем!

У Стоуна замерло сердце — именно этот голос он слышал, когда звонил с телефона Дэнни.

Сидорин (утомленно). Товарищи, уже светает, и пора подводить неутешительные итоги. Признаюсь, это была не лучшая ночь в моей жизни. Музей разгромлен. Все осатанели и несут черт-те что! А этот олух стоит с плакатом! (К Хвостову.) Ну что ты тут торчишь?

Жена Гуськова. Это нечестно! Он не может вам ответить!

Охранники тотчас встали по стойке «смирно». Начальник тюрьмы сел за небольшой стол напротив Стоуна с Ноксом, открыл принесенную папку и погрузился в чтение.

Фетисов. Он же безголосый!

Вскоре он снял очки и посмотрел на Стоуна.

Сидорин. Все! Меня довели. Я сдаю позиции и согласен на жеребьевку при условии, что вы пожалеете родное правление.

— Энтони Батчер, тройной убийца, на свое счастье, ты совершил преступления в штате, не применяющем высшую меру. Поэтому ты приговорен к пожизненному заключению без права на условно-досрочное освобождение. Сменил четыре исправительных учреждения за последние двенадцать лет, включая тюрьму строгого режима в Арканзасе, потому что подвержен вспышкам беспричинной ярости. — Он заглянул в папку. — Проявляет неуважение к начальству.

Аникеева понимает, что время работает против нее и пришла пора уступить.

Аникеева (новым для всех ласковым тоном). Мы столько для вас сделали! Боже мой, сколько кабинетов мы обходили, скольких людей уламывали, сколько времени и нервов на это потратили. Чтобы достать цемент, мы всю бригаду в Большой театр водили.

Стоун бросил взгляд на Нокса и снова на Тайри.

Сидорин. По счастью, у дирижера такса болела стригущим лишаем.

— Сколько стоит такая писулька, Гови?

Аникеева. Иногда мы даже закон нарушали. Совали кому пятерку, кому десятку, кому флакон духов, кому коробку конфет. Но делали это для общего блага.

Начальник тюрьмы постучал по столу большим пальцем, и один из охранников подал ему полицейскую дубинку, полотенце и эластичный шнур. Тайри встал, не спеша обмотал конец дубинки полотенцем и обвязал сверху шнуром.

Сын Милосердова (Марине). Когда эта бодяга кончится, поедем ко мне завтракать?

В следующее мгновение Стоун резко завалился на стуле набок, по разбитому лицу потекла кровь.

Марина. На завтрак меня еще никогда не приглашали. Обычно зовут ужинать.

Тайри бросил на стол окровавленную дубинку и сел на место. Он не заглядывал в папку, пока тщательно не вытер носовым платком брызги крови со стекол очков.

Сын Милосердова. У нас с вами начинается новаторски.

— Через полотенце следов практически не остается, — проворчал он небрежным тоном. — Мы находим такой способ полезным для поддержания порядка. Заключенные отнимают слишком много времени, жалуясь на всякие пустяки.

Марина (усмехнулась). Я знаю, что произвожу впечатление женщины, с которой можно начать за ужином, за обедом и даже за завтраком.

Сын Милосердова. Сейчас вы скажете, что вы не такая.

Перевернув еще несколько страниц, Тайри указал на Нокса.

Марина. Нет. Не скажу. Но и завтракать не поеду. Я уже свое отзавтракала.

— Ричард Прескотт, известный также как Ричи Паттерсон из великого штата Миссисипи. Двадцать один год назад убил двоих человек во время вооруженного ограбления в Ньюарке и еще одного уже в исправительном учреждении. Штат Нью-Джерси больше не желает с тобой возиться, поэтому теперь ты наш гость до самой своей смерти.

Сын Милосердова. Не рано ли?

Все это он говорил таким тоном, будто повторял под запись кусок нудной лекции скучающим первокурсникам.

Марина (глядя в сторону). Мой недавний муж отбил у меня всякую тягу к еде в любое время суток.

— Я Джозеф Нокс из Центрального разведывательного управления. В ближайшие двадцать четыре часа сюда явится целая армия федералов, а потом вы, сволочи, сами будете гнить в тюрьме строгого режима!

Тайри ударил его дубинкой так, что стул сорвался с креплений и вместе с потерявшим сознание Ноксом упал на бетонный пол.

Сын Милосердова. Марина, вместе с вами я согласен даже голодать.

Тайри захлопнул папку.

Наташа и Смирновский смотрят в окно на заспанный город.

— Поднимите их.

Наташа. Если бы не этот гаражный симпозиум, ты бы на мне не женился?

Охранники расстегнули наручники и поставили Стоуна с Ноксом на ноги.

Смирновский (полушутя). Ни за что на свете!

Тайри внимательно посмотрел на находящегося без сознания Нокса. Скучным тоном приказал:

Наташа. Надо же! И собрание может принести пользу.

— Приведи его в чувство, Джордж. Он должен слышать.

Постепенно идея жребия овладевает массами. Пайщики бурно обсуждают эту возможность как единственный и спасительный выход.

В лицо Ноксу плеснули ведро воды. Захлебнувшись, он пришел в сознание, и его тут же стошнило водой и собственной кровью.

Тайри дождался, пока Нокс отдышится, и стал прохаживаться перед ними, заложив руки за спину.

Якубов (встает). Черт побери! Я все молчал, молчал. Как же, меня ведь купили — обратно приняли, и я… растаял. И предал… товарищей по несчастью… Подумать только, что со мною стало… В войну я разве бы так поступил… там я ничего не баялся, а сейчас… из-за паршивого гаража… Есть такая избитая фраза: я бы с ним в разведку не пошел. Так вот сегодня я бы сам с собой не пошел в разведку. Не нужно мне ваших подачек! Конечно, жребий! И только жребий!

Фетисов. Молодец, Александр Григорьевич. Я тебя снова зауважал.

— Вы находитесь в тюрьме строгого режима «Голубая ель». Она отличается от всех тех тюрем, с которыми вы, джентльмены, хорошо знакомы. Я — Говард В. Тайри, удостоенный чести быть начальником этого выдающегося учреждения. Сюда к нам направляют заключенных, у которых есть проблемы с адаптацией к жизни в заключении. Вас этапировали сюда, потому что в «Голубой ели» мы специализируемся на решении именно этих задач. У нас не бывает беспорядков, не говоря уже о побегах. Мы профессиональная организация. До тех пор пока вы соблюдаете установленные правила, у вас не будет никаких причин для беспокойства; можете не волноваться об угрозе вашей личной безопасности ни со стороны собратьев-заключенных, ни со стороны тех замечательных людей, что несут охрану этого учреждения.

Тромбонист. Черт подери, я тоже с вами. Надоело играть под дирижерскую палочку. Что мне все время указывают? Мы здесь все солисты!

Малаева. Ладно, давайте сыграем в жребий. Но только сначала избавимся от блатных — от сына, страшно сказать, самого Милосердова и…

Кровь из разбитых лиц Стоуна и Нокса капала на пол. Тайри раздраженно щелкнул пальцами, и один из охранников торопливо вытер пятна крови дубинкой, обмотанной полотенцем.

— Принуждение мы применяем лишь в случаях, когда иначе нельзя. Так как вы должны иметь ясное представление о степени воздействия, я это сейчас продемонстрирую.

Сын Милосердова. Так. Папе моему врезали ни за что ни про что.

Он помолчал и вгляделся в их лица.

— Если заключенный не выполняет команду охранника немедленно, может и должно быть применено принуждение.

Малаева (продолжает)…и от директора рынка.

Тайри взял у охранника дубинку и ткнул ею в живот Стоуну.

Жена Гуськова. Верно, тогда из порядочных только двое пострадают.

Стоун согнулся, выдал то немногое, что оставалось в желудке, и рухнул на пол.

Смирновский. Разумно.

Тайри невозмутимо продолжил:

Фетисов. А больше у нас блатных нету?

Секретарь. Больше нет. Я как секретарь правления за это ручаюсь. А Кушакову я сама вписывала в протокол после собрания по указанию товарища Аникеевой.

— Будьте добры, зарубите себе на носу, что в «Голубой ели» в отличие от других исправительных учреждений любого рода предупреждения заключенному обязательными не являются. Несанкционированные действия со стороны заключенного немедленно влекут за собой соответствующие последствия.

Аникеева (возмущенно). Вы ренегатка!

Секретарь. Да, я ренегатка. И горжусь этим!

Тайри дождался, пока задыхающийся Стоун встал.

Малаева. Предлагаю голосовать мою идею, то есть спровадим блатняг.

— Если заключенный в словесной или иной форме нанесет оскорбление охраннику, может и должно быть применено принуждение.

Кушакова (выходит вперед для нанесения удара). Ах ты какая передовая! Сколько ты заплатила мужику за то, что он тебе дитя сотворил? Мужичонка-то был храбрец!..

Тайри резким ударом дубинки свалил на пол все еще полубессознательного Нокса. Затем воткнул дубинку ему в рот и держал ее там, пока Нокс не начал синеть и конвульсивно дергаться от удушья.

Сидорин (Кушаковой). Ну знаете! Вы перешли все границы.

Тайри разогнулся и вручил дубинку охраннику; задыхающегося Нокса поставили на ноги.

Якубов (брезгливо). Пойдите вон!

Кушакова. Я бы ушла, да заперто.

— Если заключенный тем или иным способом нападет на охранника или нанесет ему телесное повреждение, окончательная мера воздействия применяется без предупреждения.

Малаева (побледнев, с трудом удерживается от слез, но пытается говорить беззаботно). Обыскивать меня обыскивали, теперь давайте залезем ко мне в кровать. Мужа у меня не было, нет… и не будет… наверное… А ребенок… Захочу… еще одного заведу. Муж на сегодня — это не обязательно. Главное для женщины — дети… Таких, как я, знаете сколько… (Плачет.) Я счастлива… и сын мой счастлив… А насчет денег, которые я платила… как это только ваш липкий язык повернулся… такое брякнуть… Если хотите знать истину, был у меня банальный роман с женатым. А он выбрал семью… Вы хотели оскорбить меня? Но оскорбили вы себя!

Начальник тюрьмы дал знак, и один из охранников вложил ему в руку свой пистолет. Тайри проверил, есть ли патрон в патроннике, снял с предохранителя и прицелился Стоуну в голову.

Марина (к сыну Милосердова). Эта рыночная гнида своим выступлением решила вашу судьбу. Вас обоих сейчас вышибут.

— Ради всего святого! Нет! — выкрикнул Нокс разбитым ртом.

Сын Милосердова (беспечно). Пусть себе развлекаются. Им же надо выпустить пар.

Аникеева. И все-таки жребий — это не наш путь. Мы не можем продвигаться вперед вслепую.

В эту минуту распахнулась дверь, и втащили скованного по рукам и ногам высокого негра с распухшим окровавленным лицом. Охранники припечатали парня спиной к стене, покрытой крупными оспинами.

Смирновский. Мы только это и делаем.

Тайри начал объяснять:

Аникеева. Надо вывести из кооператива четверых. И эта задача нам по плечу. Я согласна с общим мнением об исключении так называемых «блатных». Только я не согласна с формулировкой, это не блатные, это — полезные люди. Что такое Кушакова? Это не директор рынка. Кушакова — это бетон. Кушакова — это железные ворота. Кушакова — это бульдозер. Что такое сын Милосердова — не мне вам объяснять. Но… (Улыбается.)…Что стоит услуга, которая уже оказана? Они свое дело сделали, гараж уже почти готов. Мы должны их исключить, но вынести им при этом благодарность.

— Буквально пять минут назад этот джентльмен набросился на охранника. Он посчитал свои гражданские права нарушенными после того, как охранник позволил себе маленькую шутку про его мамашу.

Кушакова (с угрозой). Видела я вашу благодарность в гробу в белых тапочках. Мы с вами еще посчитаемся.

Тайри выстрелил заключенному в голову. Тот ничком рухнул на пол, — на затылке зияло огромное выходное отверстие. На эластичной обшивке стены остались кровавые брызги мозгов вокруг большой оспины.

Аникеева (Кушаковой). Мне с вами считать нечего.

— И после этой дикой выходки был застрелен при попытке к бегству с захватом заложника, что должным образом задокументировано для своевременного рапорта по команде.

Кушакова (с издевкой). Так уж прямо нечего. А когда у вас якобы не хватало денег на «Жигули» и вы у меня заняли полторы тысячи…

Тайри вернул пистолет и вновь начал мерять комнату шагами.

Аникеева (жестко). Это поклеп! Вы грубо лжете! Это дешевая месть!..

— Вот основные правила поведения в нашем учреждении. Мы сделали их краткими и доступными для понимания, чтобы вы могли их легко запомнить и неукоснительно им следовать. Прошу зарубить себе на носу, что здесь у вас нет никакой частной жизни, никаких привилегий, никакого чувства собственного достоинства и никаких оснований ожидать чего-либо кроме того, что мы вам объяснили. Попав в это учреждение, вы перестали быть людьми. Любой охранник без всякого сожаления и угрызений совести лишит вас жизни в любой момент и по любому поводу. А сейчас вас официально зачислят в состав заключенных. Если не будете доставлять нам ненужных хлопот, то есть вероятность, что вы доживете здесь свои дни относительно мирно, хотя я и не могу сказать, сколько этих дней вам осталось. Тюрьмы строгого режима — по своей природе источник повышенной опасности. Мы, в свою очередь, приложим все разумные усилия, чтобы обеспечить вам безопасность, однако никаких гарантий я дать не могу.

Он помолчал и повернулся к ним лицом.

Кушакова. Не такая уж дешевая. Зря я у вас расписки не взяла.

Аникеева. Вы — кляузница!

— Добро пожаловать в «Мертвую скалу», джентльмены. Надеюсь, вам у нас не понравится.

Кушакова. Значит, плакали мои денежки.

Малаева. Ничего, красавица, вы их быстро наверстаете.

ГЛАВА 62

Кушакова. Ну и нравы в этом научном кооперативе. Хуже, чем на рынке.

Аникеева. Я вас привлеку к суду. У меня вон сколько свидетелей!

Войдя в ресторан «У Риты», Аннабель задержалась у двери, изучая обстановку. Заняты были половина столиков и все места у стойки.

Кушакова (смеется). А у меня ни одного!

— Вам помочь? — обернулся к ней мужчина за стойкой.

Жена Гуськова. Я — свидетель!

Фетисов (изумленно). Неужели при тебе давали?

— Мне нужна Аби Райкер.

Жена Гуськова. Я не видела, но у меня чутье. Я говорила, что правлению в лапу суют!

— Ее нет. Она у себя дома.

Кушакова. Мало того, что деньги зажилила, еще судом грозится! Вот смехота!

— На ферме «Летняя ночь»?

Аникеева. На суде, гражданка Кушакова, вам будет не до смеха.

— А вы кто?

Сын Милосердова (к Марине, тихо). По-вашему, Аникеева брала взятку?

— Шериф Тайри прислал меня с ней побеседовать.

Марина. Вне всяких сомнений.

— А, ну тогда все в порядке. Может, позвоните ей?

Сын Милосердова. А я не уверен. Доктор наук из-за денег мараться не будет.

— У вас есть ее телефон?

Аннабель позвонила. Когда Аби ответила, стало ясно, что она в слезах. Она не хотела даже разговаривать с Аннабель, пока та не упомянула человека, известного Аби как Бен.

Марина. А из-за чего будет?

— Это мой отец.

Сын Милосердова. Из-за продуктов, например.

Аннабель быстро изложила ту же легенду, которую рассказывала Тайри.

Аникеева продолжает зачитывать список, с трудом сохраняя видимое спокойствие.

— Он говорил, что жены и дочери нет в живых, — холодно сказала Аби.

Аникеева (ко всем). Номер три — дочка Смирновского. Хватит им одного гаража на семью.

— Да, мамы нет. Уже очень давно. Он сказал так просто потому, что не хотел меня подставлять.

Марина (Смирновскому). Папа, я тебя предупреждала — не высовывайся! Но меня это все не касается. Ты мне подарил машину, так будь последователен: я ее буду ставить в твой гараж. Тем более что ты молодожен, а с милой рай и без гаража.

— Правительственный агент? Я почувствовала какую-то странность… Он не такой, как все, понимаете?

Смирновский (отшучивается). Не выйдет, малыш. Я лягу при входе. Ты же не переедешь папочку?

— Конечно, это же мой отец. Не такой. Как вы думаете, где он?

Марина (показывая на себя). Эта? Эта кого хочешь переедет!

Сын Милосердова добродушно смеется. Аникеева заканчивает чтение списка кандидатов на выброс.

— Вчера был в больнице. Как и Дэнни, мой сын. А теперь оба пропали. У меня много причин для переживаний.

Аникеева. И номер четвертый… (После паузы.) Гуськов!

— Шериф Тайри рассказал мне, что здесь происходит. Согласна, вам есть из-за чего волноваться. Могу я к вам подъехать?

— Зачем?

Жена Гуськова (благим матом). Опять Гуськов! Почему Гуськов?

— Сейчас вы моя единственная ниточка к папе.

Аникеева (хладнокровно). Потому что нужен кто-то четвертый. Прошу голосовать!

— Я же сказала, что не знаю, где он. И где мой сын.

Карпухин. Я категорически «за»! Предложение Аникеевой хорошее: двое блатных, дочка профессора и кто там четвертый… я забыл…

— Вдруг вы вспомните, если мы поговорим? Пожалуйста, это мой единственный шанс.

— Хорошо.

Малаева. Четвертый, конечно, Гуськов…

Аби объяснила, как к ней проехать, и вскоре Аннабель сидела в ее гостиной; Калеб с Рубеном остались в фургоне далеко от дома.

Карпухин. Гуськов для этого годится! Давайте голосовать.

Аннабель пробовала задавать самые разные вопросы, Аби честно на них отвечала, но они не продвинулись ни на шаг.

Жена Гуськова (на пределе отчаяния). Как Гуськов? Почему Гуськов? Опять Гуськов… (Подходит к Карпухину и как-то по-новому долго и странно глядит на него.) Толик, почему у тебя джинсы разорваны? Ты опять дрался?

— Вы с ним подружились?

Карпухин (ухмыляется). Какой я вам Толик? Вы что, спятили?

Аби ответила, тщательно подбирая слова:

Жена Гуськова. Толик, не груби маме! Садись делать географию. (Оборачивается к Малаевой.) А ты, Людочка, ешь овсяную кашу. В твоем возрасте очень полезно есть овсяную кашу.

— Он умеет слушать. Не осуждает. Я считаю, это большая редкость. — По щеке скатилась слеза. — Рядом с ним становишься лучше.

Аникеева. Жена Гуськова, не паясничайте!

— Могли они уйти из больницы вместе с вашим сыном?

Поначалу всем кажется, что это со стороны Гуськовой лишь глупая неуместная шутка.

— Не знаю. Дэнни страшно избили. Если бы не Бен… — Она взглянула на Аннабель. — Как его настоящее имя?

Сидорин (жене Гуськова). Неутомимая наша, перестаньте нас разыгрывать!

Аннабель не сразу решилась, но она видела, что Аби искренне увлечена Стоуном.

— Оливер.

Жена Гуськова (на этот раз Сидорину). Гуськов, ты почему пришел вчера в одиннадцать вечера? Только не ври, что у тебя было собрание. Ты что, завел женщину? (Всхлипывает.) Я понимаю, что после всей этой домашней каторги я уже не такая хорошенькая. Но у нас же двое детей. (Плачет.) Это твои дети, это наши дети! Что же ты молчишь, отвечай!

— Если бы не Оливер, у меня бы уже не было сына, поэтому если я могу вам чем-то помочь…

— Если что-нибудь вспомните, позвоните.

Присутствующим стало страшно.

Аннабель отдала ей визитку, обнадеживающе пожала руку и ушла.

Смирновский. Господи, да она помешалась!

Вернувшись в фургон, она села на пассажирское место, погруженная в свои мысли.

И тут в Сидорине просыпается человеческое начало.

— Куда теперь? — спросил Калеб.

Сидорин (обнимает жену Гуськова). Разумная моя, кроме тебя одной… у меня никого нет. Не было и не будет. Я люблю только тебя, и, пожалуйста, успокойся (с душой). пожалуйста, не нервничай. Все будет хорошо. (Карпухину.) Толик! Садись учить географию!

Рубен смотрел на нее с удивлением.

Фетисов (многозначительно, Карпухину). Толик! Не огорчай маму…

— Все в порядке?

Карпухин (растерянно). Да вы что, товарищи…

Она вздрогнула и очнулась.

Фетисов. …А то врежем!

— Что? Да, нормально.

Карпухин (покорно). Ну хорошо, папы.

— Ребята, у Аби Райкер, видать, полно бабок — такой домина, — сказал Рубен, оценивающе оглядываясь назад.

Сидорин (Малаевой). А ты, Люда, ну-ка ешь кашу!

— Ага, только он стоил ей мужа.

Малаева (включается в эту печальную игру). Овсяная каша — моя любимая каша.

— Так какие наши действия, Аннабель? — снова спросил Калеб.

Жена Гуськова (Сидорину). Гуськов! У нашей Людочки пальто совсем износилось, а девочки теперь ходят такие модные… (Вздыхает.)

Аннабель промолчала. Ответа у нее не было.

Сидорин гладит ее по голове.

«Где же ты, Оливер, черт тебя подери?»

(Вдруг будто очнувшись, вздрагивает.) Ой! Господи, что это со мной? Мне что-то холодно.

Жених быстро отдает свое пальто Сидорину. Сидорин укрывает им жену Гуськова.

Тромбонист (жене Гуськова). С тобой все в порядке… Тебя здесь никто в обиду не даст. Хочешь, я для тебя сейчас сыграю что-нибудь хорошее…

ГЛАВА 63

Жена Гуськова. Сыграй! (Всхлипывает.)

Оформление в «Мертвой скале» включало в себя в основном стояние раком с раздвинутыми ягодицами перед командой из нескольких мужчин и одной женщины. Женщина снимала процесс оформления на видеокамеру, что добавляло происходящему величия. Когда обыск полости тела был завершен, новеньким обрили головы.

Тромбонист играет для жены Гуськова нежную, щемящую мелодию.

Вы простите меня. Простите меня, пожалуйста, товарищи!

Подозрение на педикулез, сказал один охранник, а второй похихикал по поводу секретного оружия, спрятанного у корней волос.

Сидорин. Ничего.

Они сидели голые, сжавшись в углу, пока их скребли жесткими проволочными щетками. После этого из пожарного рукава шарахнули водой с такой силой, что узников размазало по стене, как муравьев, облитых из взбесившегося садового шланга.

Жена Гуськова. Товарищи, простите меня, ну, пожалуйста.

Нокса и Стоуна одели в оранжевые комбинезоны и в кандалах повели в камеру. Охранники держали электрошокеры наготове в ожидании малейшего повода долбануть разрядом в пятьдесят тысяч вольт. Дверь камеры представляла собой двухдюймовую стальную плиту с откидной кормушкой в нижней половине и наблюдательным глазком — в верхней. Узников втолкнули внутрь, сняли кандалы, оставившие на коже неровные полосы, и с громким скрежетом заперли камеру.

Сидорин. Ничего, ничего…

Нокс и Стоун упали рядом на пол, тупо оглядывая замкнутое пространство восемь на двенадцать футов. В углу стояла параша из нержавейки, привинченная к стене впотай, чтобы крепеж не смогли использовать в качестве оружия. Таким же способом к стене, противоположной двери, был притянут металлический столик, а к боковым стенам — два лежака с тонкими поролоновыми матрацами и подушками. Шестидюймовое зарешеченное отверстие в бетонной стене служило единственным окошком.

Хвостов прерывает Тромбониста.

Нокс сидя привалился к стене и, покачивая пальцем шатающийся зуб, посмотрел на Стоуна.

Хвостов (хриплым голосом). Люди! Человеки! Одумайтесь! Вон утро уже! Так мы вообще тут с ума все посходим! (Сам изумляется тому, что с ним произошло.) Заговорил!..

Фетисов. Фантастика! Немой заговорил.

— Куда, к чертям, подевалась правовая процедура?

Хвостов. Это у меня от всего этого кошмара голос прорезался. Пайщики! Давайте голосовать сразу три пункта: первое — вышвырнем к чертовой бабушке блатных. Это раз.

— Боюсь, в наше время она становится все менее популярной, — ответил Стоун, потирая огромную шишку на голове.

Сын Милосердова (встает по стойке смирно). Чту память о моем гараже.

— Удивительно, как это нас поместили в одну камеру. Я был уверен, что разделят.

Хвостов. Второе — переизберем правление. Это два.

Сидорин. Так, кажется, нас свергают.

— Они так поступили, потому что им плевать, что мы тут друг другу расскажем.

Секретарь. А меня за что? Я давно перешла на сторону народа!

— Хотите сказать, что мы отсюда никогда не выйдем?

Хвостов. И третье — давайте, кто из нас лишний, пусть все-таки решает жребий. Голосуем сразу три пункта. Кто «за», прошу поднять руки.

— Официально нас не существует. Тюремщики могут творить все, что им заблагорассудится. Они убили человека у нас на глазах. Это доказывает, что в нас не видят свидетелей. Как думаете, камера прослушивается?

Сидорин с барской снисходительностью первым поднимает руку. Потом голосуют Малаева и секретарь. Смирновский. Марина, жена Гуськова. Один за другим голосуют пайщики.

— Вряд ли это их сильно беспокоит, но кто знает?

Стоун придвинулся ближе и перешел на шепот, одновременно отбивая такт подошвами по стене, чтобы сбить прослушку.

Карпухин (поднимает руку). Ничего не поделаешь, я из большинства.

— Есть хоть шанс, что ваша контора нас отыщет?

Хвостов. Понятно! Кто против?

Нокс тоже стал пристукивать подошвами.

Против голосует только Аникеева. Все смотрят на нее.

— Шанс есть всегда. Но даже если и так, представляете, сколько здесь всяких возможностей спрятать концы? Как вы говорите, нас не существует.

Сидорин (дает совет). Так, значит, нужно нарезать бумажки и две из них, несчастливые, пометить, ну, скажем, крестиком…

— И разумеется, нас всегда могут убить, мы и так уже без вести пропавшие… Кто послал вас за мной?

Xвостов (Сидорину). Мы это сделаем без вас, ладно, многоликий вы наш! Кто пожертвует для этого торжественного случая свою шапку?

— Думаю, при сложившихся обстоятельствах было бы глупо соблюдать режим секретности. Маклин Хейес.

Фетисов. У меня есть ушанка.

Стоун едва заметно улыбнулся.

Хвостов. Спасибо!

— Что ж, понятно.

И тут слышится отчаянный стук в дверь.

— Вы служили под его началом.

Муж Аникеевой (из-за двери). Случилось несчастье, откройте!

— Если это можно так назвать.

Аникеева (бежит к двери). О господи! Неужели что-нибудь с внуком?

— А как бы вы это назвали?

Малаева. Сейчас… я сейчас. (Тоже бежит к двери.)

— Я не служил под его началом. Я пережил его командирство.

Муж Аникеевой. Откройте в конце концов!

— Вы не первый, кто мне это говорит.

Марина. Это опять муж Аникеевой.

— Я бы удивился обратному.

Муж Аникеевой. Лидусик! Лидусик!

— Вы заслужили ту медаль. Почему вы ее не получили?

Аникеева. Что случилось?

— Как вы узнали?

Малаева наконец-то отпирает дверь. Входит муж Аникеевой.

— Пришлось немного покопать. Вы были лучшим из лучших.

Муж Аникеевой. Пока ты тут заседаешь, нашу машину угнали!