Журнал

«Если», 2006 № 06



ПРОЗА

Владимир Михайлов

Повесть о лазурной принцессе

Часто приходится слышать о сложности мира. На самом деле он устроен очень просто — во всяком случае, в пределах нашей Галактики, а относительно других есть основания полагать, что и их структура такова же — с небольшими, может быть, отклонениями.

Речь, как вы понимаете, идет не о физике — с ней все (в доступных нам пределах) более или менее ясно, а о той стадии развития материи, которую мы называем жизнью. Ошибочно считать, что существует нечто, не являющееся живым. На самом деле все живо, только проявляется жизнь для разных структур по-разному, одно лишь людское высокомерие не позволяет нам понять это. На деле, повторяем, все устроено разумно и просто. Существует система конструирования жизнеспособных моделей (ее адрес — Срединные миры, или Ядро, с наших задворков не наблюдаемое), затем — полигоны, числом тридцать восемь (всего-то!), расположенные в разных витках туманности, в которой мы обитаем. Восемь из них составляют первую группу — по многообразию существующих на них природных условий, которые позволяют подвергать новые модели живых существ испытаниям в широчайших диапазонах. Остальные три десятка обладают более ограниченными возможностями.

А далее — небесные тела, на которых жизнь (мы намеренно ограничиваем себя, говоря только и исключительно о жизни белковой) может существовать и развиваться, пусть и в разных формах. Из боязни ошибиться не станем называть точного их числа — но, во всяком случае, их на многие порядки больше, чем мы привыкли считать. Каждая новая конструкция жизни проходит испытания на одном из полигонов в условиях, какие существуют в том мире, для которого новая модель предназначена. Если испытание пройдено, конструкторы переходят к формированию пакета для этого небесного тела, поскольку любая модель может существовать только в гармонизированной среде: скажем, плотоядные не могут жить там, где нет травоядных, а тем нужна растительность, а ей… ну, и так далее. Когда такой пакет удается собрать — происходит освоение намеченного тела, и во Вселенной становится одним обитаемым миром больше. В дальнейшем он станет совершенствоваться, конструкции — развиваться, туда будут подселяться новые модели, некоторые же, напротив, изыматься, но это уже детали. В общем же население таких миров весьма стабильно.

Что же касается полигонов, особенно первой восьмерки, то там движение живых конструкций происходит постоянно. Испытание одних завершается — и, значит, в скором (геологически) времени они (не все особи, конечно, поскольку за время обкатки конструкции успевают размножиться иногда весьма значительно) переносятся туда, куда и предполагалось, остальные же, оставшиеся на полигоне, достаточно быстро вымирают — поскольку конструкторы отключают у них репродуктивную функцию (как это произошло, к примеру, с динозаврами на Полигоне-шесть; сейчас эти конструкции живут в свое удовольствие в другом витке нашей Вселенной). А освободившееся после них место занимает новая модель, намеченная совсем для другого мира.

Модели могут обладать любой степенью сложности, от простейших до тех, что (по нашей терминологии, не Конструкторов!) наделены разумом; таких моделей — «разумных» — на сегодня насчитывается двадцать семь, и двадцать одна из них конструктивно имеет очень мало общего с нами — и между собой тоже. Мы с вами в списке Сущностей числимся под номером восемнадцатым. Не потому, что были созданы и запущены раньше чем, скажем, тысячные номера, но по той лишь причине, что первые сто позиций на Большом листе заранее отведены для моделей разумных, и семьдесят три из них еще никем не заняты. Вот так все просто на самом деле, но простые вещи часто оказываются самыми сложными для понимания.

В результате мы об этом ничего не знаем и знать не желаем: всякому разуму свойственно считать себя единственным и главным, вот почему он нередко ведет себя так, словно ему все дозволено. С этим недостатком даже сами Конструкторы до сих пор не могут справиться, хотя ощущение своей созданности заложено, ими в разум изначально. Дело в том, что Конструкторы не Боги, сам же Верховный Творец предпочитает не вникать в детали. А любой материал всегда сопротивляется обработке.

По этой причине нередко в процессе обкатки моделей возникают неприятные ситуации, в частности — когда одна конструкция начинает угрожать другой, рискуя сорвать испытание. Как это получилось, например, с Тригом Егером на полигоне номер шесть, известном нам как планета Земля.

Не слышали эту историю? Ну, вот она.

* * *

И все-таки одно место еще оставалось свободным. Это было досадно. Это было обидно. Даже более: трагедией это было — или во всяком случае могло обернуться подлинной драмой. Это мешало жить. Настолько, что чем дальше, тем меньше хотелось заходить в комнату, которую Трилогий про себя называл не иначе как Залом Славы, хотя официально она именовалась всего лишь большой гостиной. До того не хотелось, что он приказал даже пробить еще одну дверь в соседней столовой, чтобы можно было входить туда прямо из холла, минуя Зал. Потому что стоило ему переступить порог, как голова невольно поворачивалась и взгляд, сколько ни удерживайся, сам собой обращался к зияюще пустому месту на противоположной двери стене; месту, давно уже предназначенному для того, чего хозяину не хватало для полного счастья, для сознания, что жизнь прожита не зря и его предназначение в этом мире выполнено наилучшим, мало того — единственно возможным способом.

Правда, достаточно было в этот миг закрыть глаза — и внутреннее зрение Трига Егера мгновенно позволяло увидеть эту пустоту уже занятой.

Конечно же — ею, головой Лазурного слона.

Пока она не займет предназначенной ей части стены, задачу жизни никак нельзя будет считать выполненной.

* * *

Трилогий Егер с молодых лет мечтал о славе.

Он не то чтобы надеялся; нет, был совершенно уверен в том, что именно для нее, всемирной, всеобъемлющей, небывалой, он и был прислан в этот мир. Пожалуй, только этим могло оправдываться само существование этого мира, у которого, право же, не имелось других оснований считаться лучшим из миров, как издавна уверяли некоторые.

Трилогий не только мечтал о славе; он к ней готовился. Первый шаг на тернистом пути он сделал еще в ранней юности: унаследованную от родителей фамилию Пончик сменил на Егер. Новое сочетание звуков уже само собой говорило о твердом и решительном характере (краткость), сильной воле (сочетание звуков «Г» и «Р»: гора, грубость, гром, гранит, грандиозность, да мало ли), а незримый, но ясно слышимый острый звук «Й» в самом начале указывал на концентрированность и точность каждого действия — как острие шпаги или, современнее, летящая пуля. С предстоящей всемирной славой Пончик никак не монтировался, слово это не вызывало ни почтения, ни страха, ни безоговорочной преданности — ничего, кроме снисходительной улыбки. Егер — другое дело. Трилогий не представлял себе толпу, самозабвенно возглашающую: «Слава тебе, Пончик!». Зато «Великий Егер» — звучало ничуть не хуже, чем «Аве, Цезарь» или, скажем, «Да здравствует товарищ Сталин!». Ничем не хуже.

Имени своего он менять не стал, но вдвое сократил его, из Трилогия превратившись в Трига. Триг Егер — так вполне мог называться глава государства, великий полководец либо, на худой конец, экранная или эстрадная звезда.

Неизбежность такой судьбы ощущалась настолько точно, что Триг Егер (пусть уж будет так, как ему хочется) далеко не сразу стал задумываться — а на какой, собственно, стезе его эта слава поджидает? Отчего-то долгое время ему казалось, будто все, что он должен делать, это — ждать. Возникнув где-то в глубине пространственно-временного континуума, Слава, следуя предначертанным путем, придет к нему, крепко обнимет и вознесет на своих мощных крылах так высоко, как никого и никогда раньше.

* * *

Мир, называемый Инола (это мы так придумали, на самом деле у него совершенно другое имя, но мы не уполномочены раскрывать его, как и его галактические координаты; впрочем, и выговорить его правильно нам было бы не под силу), уже заселенный очень неплохим гармоничным пакетом живых конструкций, созрел наконец для принятия в свои пределы модели, наделенной разумом.

С этим никто в Ядре не спорил. Однако при выборе конкретной модели у Конструкторов возникли некоторые разногласия. Чуть ли не третья часть их выступала за использование конструкции с внешним скелетом, еще примерно столько же стояло за внутрискелетных — хищников или, на худой конец, всеядных. Однако сыграло роль существенное возражение. А именно — такие конструкции уже существовали, и по большей части испытания их заканчивались неудачей: всеядность предполагает минимум самоограничений, следовательно — максимум нарушений, исповедуемых Ядром Принципов. Поэтому в конце концов восторжествовало третье мнение: внутрискелетный, травоядный, четвероногий. Двуногие модели успели уже зарекомендовать себя далеко не с лучшей стороны, поскольку у них руки, как правило, быстродействием опережали мозг, что приводило ко многим бедам.

Сторонники хищников опасались того, что такая модель окажется слишком уязвимой, поскольку хищные, в том числе достаточно крупные, на Иноле были уже внедрены. Однако сторонники вегетарианства нашли выход из положения, остановившись на конструкции весьма крупной и физически мощной. И не только потому, что это гарантировало надежную защиту, но еще и по той причине, что крупное и потому уверенное в себе существо не станет употреблять разум во зло другим, ведь разум употребляют во вред лишь те, кто далеко не уверен в себе и живет в постоянном страхе. Кстати, еще и по этой причине, а не только вследствие всеядности, была отвергнута конструкция мелких грызунов, весьма жизнеспособная и в прочих отношениях очень выгодная.

Все это случилось, по нашему исчислению, за три с лишним года до того, как произошли события, о которых мы уже начали рассказывать.

* * *

Триг был трудолюбив и усерден. Поэтому он без особых усилий закончил школу. Слава первого ученика была настолько ничтожной, что завоевывать ее совершенно не стоило, да он и не старался, помня о том, что многие люди, которых позже называли великими, сэр Уинстон, например, или Эйнштейн, в школе успехами не выделялись, совсем наоборот. «Кто был ничем, тот станет всем», — повторял Триг про себя где-то услышанные слова. И усмехался. Именно тогда он научился такой усмешке — снисходительно-доброжелательной, как бы говорящей: «Ладно, человечки, занимайтесь своими делишками, ни на что большее вас не хватит, суетитесь себе и дальше, а великие дела оставьте другим — тем, кто для них создан». Хотя кое-кто из злоязычных приятелей утверждал, что такое выражение лица вызывалось лишь несварением желудка. Триг старался на это не обижаться: знал, что чем дальше, тем зависти людской будет больше, слава порождает ее неизбежно, как ярко освещенный предмет не может не отбрасывать тени. Но великие люди должны прощать заурядным их недостатки.

Зная, что слава отыщет его, где бы он ни находился, Триг, получив школьный аттестат, не сразу задумался о том, что, может быть, человек, взыскующий славы, все же не должен находиться в неподвижности. Слава идет к нему — да, бесспорно; но ведь если и он будет делать какие-то шаги ей навстречу — свидание их состоится раньше, не так ли? Существует, надо полагать, некая точка, в которой они должны встретиться; и к этому пункту ведет не одна какая-то дорога, но множество, во всяком случае — несколько. Так что приходилось решать: какая же из них окажется самой короткой и потребует меньших затрат энергии (потому что как можно больше этой энергии следовало сохранить для тех времен, когда слава и Триг Егер станут синонимами; тогда-то ей и найдется достойное применение).

Казалось, выбрать дорогу — дело несложное.

Углубленное изучение истории убедило Трига в том, что, несомненно, высшая слава осеняет тех, кто — своими ли, чужими ли руками — ухитрился прервать как можно больше других жизней. Потому что иначе убьют тебя самого. Слава в данном случае окажется посмертной. А это как-то сразу снижало ее привлекательность. Лучи славы (Триг употребил именно такоe, очень не новое выражение) должны озарять тебя самого, а не твою могилу. Там они тебя уже не согреют.

Убивать как можно больше других. И при этом — совершенно, или почти совершенно, не рисковать собственной жизнью. А для этого — не врагов наживать среди себе подобных, но лишь славу в чистом виде. Должен же существовать такой способ!

Ответ, как это порой бывает, пришел как бы случайно. Он обнаружился в заграничном, богато иллюстрированном, почти научном журнале. На центральном развороте. И оказался настолько простым и убедительным, что можно было лишь удивляться: как это до сих пор никто не ухватился за такую возможность по-настоящему, всерьез, масштабно? И практически с минимальным риском для себя?

Люди часто не замечают того, что лежит у них под самым носом.

А вот Триг Егер заметил. Оценил. И сразу же принял к исполнению, поняв: это ему по силам.

При этом он подумал о том, что явно не зря, меняя фамилию, выбрал себе именно такую. Видно, подсознание уже тогда понимало, что именно станет смыслом его жизни. Но не спешило открыть это его сознанию. Теперь пробил час.

Охота. Сафари. И ничто другое.

* * *

Как мы уже убедились, жизнь в нашей Вселенной — конструкция хотя и весьма простая, но достаточно разветвленная. И, как всякая централизованная структура, она не может обходиться без системы постоянного наблюдения, контроля и — в случае необходимости — вмешательства.

Такая система действительно существует. В переводе на язык наших (то есть доступных нам) понятий ее можно, пожалуй, назвать Галактической патрульно-постовой службой. Такова функция данной службы, но на этом сходство и кончается.

Те, кто занимается этой деятельностью (мы чуть было не обмолвились, до того хотелось назвать их людьми, но на самом деле это не так, поэтому чисто условно назовем их «глитами», предупреждая, что это всего лишь произвольное звукосочетание, лишенное конкретного смысла), вовсе не раскатывают по Галактике на каких-то небывалых транспортных средствах. Достаточно того, что они постоянно просматривают Вселенную и приходят в движение лишь тогда, когда получают из какой-то точки сигнал неблагополучия — если это неблагополучие действительно серьезно. Лишь тогда патрульная группа (чаще всего она состоит из двух глитов) мгновенно перемещается в точку нарушения Принципов и принимает нужные меры. Перемещение производится без использования каких-либо механизмов, потому что куда проще произвести локальное искривление пространства, и, как принято говорить у нас, одна нога здесь, другая — там.

Мы остановились на этом потому, что нам вскоре придется встретиться (надеемся, что только на этих страницах) с одной такой группой. А как говорится: «Предупрежден, значит, вооружен».

* * *

«Еще одно чудо природы!» — статейку под таким названием Триг выудил в красивом журнале. Она-то и помогла ему принять решение.

Говорилось же в ней о том, что в одной из южноафриканских стран обнаружено совершенно сказочное животное. То есть не порода его была сказочной, это не был какой-нибудь трех- или хотя бы двухголовый монстр, а всего лишь нормальный слоненок. Но, в отличие от пока еще уцелевшего множества особей двух видов, азиатского и африканского, юная слонишка обладала голубым окрасом. Лазурная слониха! Единственная, судя по всему, в природе. Первая и последняя.

То есть единственный и неповторимый охотничий трофей.

Воистину — цель, достойная славы.

При условии, конечно, что слониху удастся поймать еще до того, как она начнет порождать себе подобных, потому что в таком случае она перестанет быть уникальной.

Правда, в ближайшие два-три года такое вряд ли случится. То есть времени достаточно для того, чтобы освоить искусство большой охоты и в нужный час выступить во всеоружии.

Триг это понял. И сразу же принялся за дело.

Было это, напоминаем, три года назад.

* * *

Ас Орум Иг Орум занимал высокий пост Первого лица строгой ответственности в патруле Охраны Принципов Третьего стерадиана Творения. Назначение на столь важный пост свидетельствует о том, что Ас Орум был глитом серьезным, опытным, на которого можно положиться в любой обстановке. Он и действительно являлся таким, а то, что степень его достоинства обозначалась тремя шестипалыми листьями и двумя большими наконечниками, неоспоримо свидетельствовало о немалом авторитете, каким пользовался он как в обществе, так и в Сферах Управления, а также о серьезности задач, какие ему приходилось решать при исполнении служебных обязанностей.

Ему полагалось просматривать вверенное вниманию патруля пространство четырежды за каждое кольцо времени; всякое дежурство — его и всей его команды (состоявшей кроме Ас Орума еще и из Второго лица) — должно было длиться тридцать таких колец, а затем еще столько же времени находиться в состоянии ослабленной готовности, чтобы в случае какой-либо необходимости — то есть нарушения равновесия, свойственного всему мирозданию — немедленно оказаться в нужном месте и навести должный порядок, как предписывала соответствующая инструкция, при «минимальном применении действий, не имеющих возвратного движения». У нас на Земле сказали бы «с минимальным применением силовых методов» или, еще проще, «без излишнего кровопролития».

Ему полагалось — и не было еще случая, чтобы Ас Орум позволил себе просмотреть пространство как-нибудь поверхностно, отвлекая внимание на что-то другое. Даже тогда, когда прокручивались уже последние кольца служебного времени и восприятие невольно притуплялось, когда все в организме просило если не отдыха, то во всяком случае перемены действий (которая, как считают многие, и является лучшим отдыхом), и мысли невольно старались убежать вперед, во время, которое настанет после окончания вахты, Ас Орум усилием воли заставлял себя оставаться в рабочей частоте восприятия и реагирования. Таким уж он был — не то чтобы служакой, но, скажем, почитателем долга и чести. Чего, кстати, и вам желаем.

Такое отношение к делу, как правило, приносит плоды. Так получилось и на сей раз. Когда до смены оставалось уже меньше одного кольца, лишь предельная концентрация усталого внимания позволила Первому лицу заметить пришедший из очень удаленных координат сигнал. Настолько слабый, что его мог уловить только хранитель с таким опытом, каким обладал Ас Орум.

Сигнал заставил его насторожиться. А затем и огорчиться — настолько, что Ас Орум не смог удержаться от приглушенного стона.

— Что? — сразу же откликнулся на этот звук стоявший по соседству Мино Пал, Второе лицо в составе патруля.

— Опять Полигон-6!..

— Великие Силы! И, конечно же, снова модель восемнадцать?

— А кто же еще?

— Что там на этот раз?

— Кажется, пока ничего особенного, но увидим на месте.

Сигнал был не только очень слабым; он к тому же свидетельствовал не о происшедшем или совершаемом нарушении Принципов, но лишь о возникновении предпосылок к нарушению, с вероятностью три пятых. Впрочем, почти сразу оценка изменилась, возросла до четырех пятых. И это было уже достаточно серьезно. Поскольку если нарушение произойдет, то будет существенно искажена линия развития жизни в мире Инола.

Поэтому охранитель без малейшего промедления объявил своему подчиненному о переходе от «рабочего внимания» к «вниманию напряженному». После этого еще могла, конечно, последовать команда «возврат», и оба вздохнули бы с облегчением; однако куда вероятнее было, что придется отдать другое распоряжение. А именно: «Операция».

* * *

Итак, Триг Егер однажды нашел наконец подлинное предназначение. Свой путь к величию и славе, удовлетворявший двум главным требованиям, какие выдвигал он, все еще пребывая бизнесменом средней руки, производителем запчастей к отечественным автомобилям — а это путь, на котором, как все понимают, всемирная слава не валяется. Найденное решение вопроса понравилось ему еще и потому, что помимо названных основных требований удовлетворяло и весьма приятным дополнительным, так сказать сопутствующим пожеланиям.

Перед тем как приступить к выполнению замысла, Триг Егер учинил последнюю проверку своего плана. Он задавал жизни прямые вопросы и отыскивал на них точные и откровенные ответы.

Первым из вопросов было: «Достигается ли таким путем подлинное величие, всемирная и долгая слава?»

Ответ был предельно кратким: «Вспомни Нимврода. Он был равен богам, и о нем помнят даже сейчас, хотя с той поры миновали тысячелетия».

Триг признал ответ вполне удовлетворительным.

Затем последовал второй вопрос: «Придется ли на этом пути сталкиваться с сопротивлением, конкуренцией, опасностью со стороны других людей?»

Ответ: «Со стороны людей — нет. Или почти нет».

Понимать это было очень приятно.

«По силам ли мне окажутся неизбежные расходы?»

«Уложишься».

Такое мнение можно было только приветствовать.

«Насколько благоприятным окажется сам процесс продвижения к славе?»

Ответ оказался неожиданно пространным: «Он будет приносить громадное удовлетворение, какого до сих пор тебе не приходилось испытывать. Стоит только пустить в ход воображение».

Это, безусловно, воодушевляло.

Остальное было понятно ему и без вопросов. То, что процесс завоевания славы отнимает сравнительно немного времени. Так что его бизнес не пострадает. Даже наоборот: чем славнее он будет становиться, тем известнее сделается и его производство. Реклама — двигатель торговли.

Только брэнд придется сменить на более выразительный. И романтический, что ли.

Как это там пелось в старинной песенке — «Малой кровью, могучим ударом…»?

Вот именно.

Удар будет весьма могучим.

Он принял решение уже три года назад. И прошли они не напрасно.

Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в ту комнату жилища Трига, которая размерами уступала большой гостиной, но была, пожалуй, единственной, не вызывавшей у хозяина ни малейших отрицательных чувств. А именно — в оружейную. Если бы вас туда впустили, конечно.

Здесь вдоль двух стен стояли пирамиды, где за толстыми непробиваемыми стеклами покоилась коллекция, которой Триг отдавал практически все свое свободное время и немалую часть денег: лучшее, может быть, в Москве, да и во всей стране, собрание охотничьего оружия и вообще всего, имеющего отношение к большой, серьезной, респектабельной охоте. Не на уток каких-нибудь или зайцев и даже не на кабанов и вообще парнокопытных, чем тешится и простой народ, и тот, что посложнее. Никоим образом.

Здесь, в оружейной, ничто не раздражало, не вызывало досады. Ведь все, что можно было тут увидеть, за три года ни разу его не подвело, всегда честно выполняло свой долг. Любая винтовка, от легких, но убойных «двухсотсемидесяток» семимиллиметрового калибра, от соседствовавших с ними инструментов калибром 9,3 — и дальше, вплоть до могучих, чье семейство начинается с модели 375Н amp;Н, тех, с которыми только и можно выходить на любого представителя Большой пятерки. А пока ты с нею не схватился, ни один серьезный охотник не будет считать тебя настоящим человеком.

Правда, Триг полагал, что на самом деле говорить нужно о шестерке: лев, слон, носорог, буйвол, тигр, леопард. Три хищника и столько же вегетарианцев — впрочем, ничуть не менее опасных, когда сталкиваешься с ними лицом к лицу. Где-нибудь в Кении, Ботсване, Зимбабве, Танзании или ЮАР — если ты предпочитаешь Африку Индии, где тоже хватает и слонов, и носорогов, и тигров; правда, буйвол там помельче африканского. Но Индия все же не Африка. Океан тот же, однако берег совсем другой.

Прохаживаясь взад-вперед вдоль застекленных пирамид, можно было с удовольствием вспоминать, а может быть, и с надеждой предвкушать уже не раз испытанное и, надо надеяться, еще предстоящее.

Все начинается с Питера, где оформляешь поездку в агентстве на Светлановском. В очередной раз убеждаешь себя в том, что полет — дело абсолютно безопасное, хотя летать ты никогда не любил и не станешь. На самом деле ничего страшного: каких-то два часа — и ты уже в Амстердаме. Здесь будет время прийти в себя: чуть ли не двенадцать часов. Потом еще одна нервотрепка: самолет до Найроби, полет куда более продолжительный, ночной, можно поспать — если нервы позволяют уснуть в воздухе. Сначала Тригу это не удавалось, но постепенно он научился расслабляться.

Это вовсе не лишнее: после посадки, когда с облегчением убеждаешься, что багаж прибыл одновременно с тобой, а не упорхнул куда-нибудь в другое полушарие, предстоит добраться до Лейтокитока: направление — юго-восток, время — часов пять или около этого. Там тебя поселят в Кибослопссафари-коттедже — и вперед, в национальный парк Амбоселли. Если ты «чайник», тут стрелять тебе еще не придется, будешь только смотреть, с непривычки ахать и удивляться: смотри-ка, они и на самом деле существуют, все эти звери! То же самое повторится и в национальном парке Тцавовест, где в Килагуни, в Лодж-отеле случайно встречаешь земляка, московского бизнесмена примерно твоего уровня, но компании с ним не получится: он собирается на ночное сафари, а оттуда утром — к морю, в Момбасу.

Но ты давно уже не новичок, через все это уже прошел и спешишь уехать отсюда на юго-запад, где неподалеку проходит граница с Танзанией, потому что лучшее охотничье сафари — именно там. А тебе только оно, собственно, и нужно. Особенно если стены твоего дома еще не успели украситься головами, рогами, бивнями, а пол не закрывают ни полосатые, ни пятнистые, вообще никакие экзотические шкуры. А если уж ты решил добиваться славы охотника, то без них обойтись просто невозможно. Охотничье сафари, собственно, и есть настоящее сафари, что на суахили означает просто путешествие или, быть может, приключение.

Путешествие, обходящееся, прямо сказать, недешево. Не поездки, отели и прочие необходимые условия: это ясно заранее. За аренду ружья и патронов платить полсотни евро в день ты, разумеется, не станешь: арсенал у тебя свой, ты ощущаешь себя если и не вполне профессионалом, то во всяком случае отнюдь не начинающим любителем. В Танзанию ты приехал, чтобы убивать — по закону, с разрешения властей. То есть по лицензии. А вот это обходится в копеечку.

Если сейчас выйти из оружейной снова в большую гостиную, то там по стенам как раз и развешаны денежки: вот львиная шкура, за право добыть ее пришлось отдать ни много ни мало десять тысяч евро; вот рогатая голова буйвола, внушительная, прямо сказать, головенка — пять тысяч, а вот скалит зубы леопард — три с полтиной…

Оскал этой кошечки и сейчас вызывает неприятные ощущения. Хотя, строго говоря, у него, пятнистого, не было никаких шансов против винтовки с оптикой и лазерным прицелом, но принято все-таки считать, будто схватка происходила на равных, и воображение услужливо подсказывает, что могло бы случиться, если бы ружье дало осечку, а у джипа, достаточно уже послужившего на его веку, заглох мотор и расстояние между вами оказалось бы втрое меньше, чем на самом деле… Брр! За подобное ощущение, пожалуй, трех с половиной тысяч не жалко. А уж о такой мелочи, как двести в день за само участие в охоте, и говорить не стоит. Согласен был бы и больше заплатить за возможность заглянуть в круглые пристальные кошачьи глаза. Правда, на таком расстоянии их не очень-то и замечаешь, не до того…

Да. Но всем этим воспоминаниям не под силу бороться с досадой, возникающей, как уже говорилось, при взгляде на пустое место на стене большой гостиной. И преодолеть ее можно, только напомнив самому себе: близок уже, совсем близок день, когда можно будет наконец закрыть пустоту, утвердив на этом месте то, что только и даст тебе право назваться самым настойчивым, самым умелым, самым метким — и так далее, и тому подобное — охотником века. А может быть, и всей истории, как знать?

Иными словами, укрепить на этом пустующем месте голову того самого — а точнее, той самой Голубой слонихи, единственной в мире, известной теперь под именем Лазурной Принцессы.

* * *

Мино Пал, Второе лицо, был очень недоволен.

— Хотел бы я знать, сколько еще придется мирозданию терпеть бесчинства восемнадцатой модели! — возмущенно говорил он своему коллеге и начальнику, пока оба они готовились к созданию короткого Черного коридора, что возникнет на несколько мгновений между базой Патруля и Полигоном-6, известным также, как Мир *238796, самоназвание — Земля. — Ведь давно ясно: эксперимент с ней вышел из-под контроля, конструкция не оправдала себя, все, что еще можно спасти, уже перемещено в места постоянного обитания, а остаткам все еще позволяют резвиться! И вот они собираются уже откровенно вмешиваться в нашу работу, угрожать Конструкторам Жизни! Эти плохие игры, чего доброго, приведут к тому, что мы вообще останемся без Шестого полигона — а ведь место редкостно великолепное, и столько конструкций на нем еще и сейчас обкатывается. Неужели нельзя тихо, спокойно, не проявляя излишней жестокости, освободить Полигон от присутствия взбесившейся конструкции? А то они и до принцессы Инолы доберутся — с них станется, жидкомозгих… Послушай, не запросить ли тебе Ядро: может быть, нам позволят наконец закрыть модель-18 окончательно, раз и навсегда?

Что касается культур, существующих сейчас на Шестом полигоне, то, как отлично знал Ас Орум, эксперимент с восемнадцатой моделью был уже почти закрыт: эта конструкция, на которую некогда возлагались немалые надежды, оказалась чрезмерно активной и склонной к подавлению или уничтожению себе подобных, в ущерб сосуществовавшим с ней хронологически и территориально моделям 14, 15 (погибли), 19 (находится в латентном состоянии) и 17 (едва теплится). Модель-16, основная ее численность, была перенесена на Большой Вихрь и теперь там процветает.

В общем, сейчас у руконогой цивилизации было даже больше противников, чем сторонников, и этой серии моделей грозило окончательное закрытие по причине, как формулировали противники, полного отхода от главных принципов жизни. Такой отход критики усматривали в несомненной тенденции вытеснения белковых конструкций металлическими.

— Уже запрашивал, — откликнулся Ас Орум. — Ядро считает, что продолжение существования восемнадцатых еще представляет интерес. Напоминает, что отрицательные результаты тоже важны — они помогают не повторять ошибок. И заверяет: решительные меры будут непременно приняты, если возникнет угроза Полигону. А пока этого не происходит, решено ограничиться наблюдением. Я-то думаю, что на самом деле Ядро, как всегда, хочет избежать силового вмешательства, к тому же уверено в том, что восемнадцатые и сами уже вырыли себе достаточно глубокую могилу.

— Интересно. А кто сообщит Ядру, что угроза стала реальной?

— Мы, кто же еще?

— Так сделаем это сейчас!

— Сейчас у нас другая задача: сохранить принцессу Инолы. Всего лишь. Об остальном сможем судить на месте. Понаблюдаем некоторое время…

— К чему медлить? Ведь источник опасности известен?

— Ну, установить его не составит труда.

— Так обезвредим его сразу — и дело с концом.

— Нет, — возразил Ас Орум. — Конструкторы сочли, что это может оказаться интересной составной частью испытания. Потому что по замыслу на Иноле модель должна будет самостоятельно нейтрализовать все опасности, какие там только возникнут.

— Это разумно. Но Полигон — не Инола.

— Потому мы и оказались тут. Поскольку на Полигоне довольно много таких опасностей, с какими на Иноле нашей модели просто не придется сталкиваться: их там не будет в принципе.

— Я понял. Все, что исходит от модели-18…

— Вот именно. Мир восемнадцатой модели относится к категории хищных. И жестокость там чаще преобладает над стремлением к красоте. Не хочу сказать, что эстетика чужда им, но слишком уж часто она служит при создании орудий убийства. В то время как при нормальной психике такие орудия должны вызывать чувство отвращения уже самим своим обликом. Но, в конце концов, не наша задача давать оценки окраинным мирам, их нравам и обычаям, какими бы отвратительными они порою ни были. Наша обязанность — обеспечить сохранность точки роста. Любыми средствами.

— Чужой идиотизм не должен нарушать гармоничность развития мира, — охотно согласился Мино Пал. — Но, может быть, не стоило создавать конструкцию для Инолы в таком облике, какой может привлечь внимание восемнадцатых? Я о цвете.

Ас Орум ответил собеседнику лишь неопределенным междометием. Он толком не помнил, в чьем мозгу зародилась такая идея. Но никто тогда не возразил, потому что это показалось красивым. А в Срединных мирах Галактики красоту ценят куда больше, чем на ее окраинах. Любая мыслящая конструкция принимает самое себя за эталон красоты и неизбежно старается по возможности привести окружающий мир в соответствие со своими представлениями. А Девиз, под которым развивали Инолу, был именно таким: «Прекрасный мир».

— Видишь ли, — проговорил затем Ас Орум, — к Иноле в Ядре особое отношение: предполагается, что она сможет стать точкой роста целой новой линии миров. Потому что есть еще три тела, пока безжизненных, на которых впоследствии можно будет с успехом создавать именно прекрасные миры. Великолепный климат для белковых, много воды… Если бы жизнь возникала спонтанно, они, наверное, давно бы уже заселились. Но жизнь насаждаем мы — а Галактика велика, и руки сразу до всего не доходят. Для реализации замысла надо было создать точку роста. Вот мы ее и создаем.

— Создают Конструкторы, — поправил Мино Пал. — А мы лишь охраняем.

— Все равно, — сказал Ас Орум. — Охрана так же необходима Жизни, как и само ее создание. Ладно, мы слишком много говорим. Ты готов? Тогда не отставай. Полколечка на сборы — и в дорогу. Коридор уже прогрелся.

* * *

Речь у Лиц патруля, как мы слышали, шла о точке роста — в том понимании, какое вкладывают в это словосочетание насельники Срединных миров.

Собственно, оно не чуждо и нашим представлениям. Однако в наших широтах его значение куда более узко. Область его применения чаще всего ограничивается ботаникой. У нас точка роста еще называется конусом нарастания, или же апексом, и означает верхушку побега или корня растения, то место, откуда оно будет расти дальше.

Однако на самом деле точка роста имеется и в животном мире — у каждого биологического вида, и даже в мире людей — в обществе, у каждой нации, народности, у каждой страны. Это может быть один человек или группа, относительно немногочисленная. Человек или группа не обязательно ощущают свою роль, они просто выполняют миссию, часто даже не подозревая об этом, не задумываясь. Люди эти — как и точки роста в мирах флоры и фауны (а может быть, и в той части природы, которую мы традиционно именуем неживой) — разумеется, время от времени меняются: ничто, как сказано, не вечно под Луной, да и над ней тоже. Но когда эта смена происходит естественным образом, все остается в порядке, преемники уходящих успевают созреть. Другое дело, когда точка роста гибнет катастрофически; это чаще всего становится началом деградации того сообщества, которому точка принадлежала. От трилобитов до народов и империй, не важно — больших или малых.

Вот и Лазурной Принцессе было предназначено стать такой точкой роста — роста разумной жизни на Иноле. Она была для этого абсолютно готова — вплоть до того, что уже носила в себе семена будущего потомства, заложенные в нее Конструкторами при создании данной модели. В дальнейшем это обстоятельство неизбежно приведет к возникновению на Иноле мифа о непорочном зачатии — легенды, в которой, собственно говоря, факты будут соответствовать действительности, объяснение же их надолго останется очень далеким от истины; ничего не поделаешь — разум, развиваясь, проходит множество стадий, он не в состоянии перепрыгнуть ни через одну из них. В любом процессе имеются свои издержки.

Но это все потом. А сейчас главное — защитить точку роста от той опасности, которая с каждым днем становилась все более реальной и угрожающей и для нее самой, и — что куда более существенно — для планов, разработанных в Срединных мирах.

Именно этим и были озабочены охранители, чей разговор нам удалось услышать. Дело в том, что в пределах Галактики в последних витках времени жизнь была занесена на десять новых, до сих пор необитаемых миров. А принцип равновесия требует, чтобы на каждый десяток оживленных миров приходился один, где жизнь достигнет уровня разума. Равновесие необходимо для развития мира; когда оно нарушается, последствия могут оказаться самыми печальными, часто с виду по своему размаху совершенно не соответствующими ничтожным, как может показаться, сбоям. Это сказано уже достаточно давно, но мало кем услышано по-настоящему.

— Все-таки каковы наши полномочия в этой операции? — так спросил Мино Пал, Второе лицо, когда патруль без всяких приключений оказался уже на поверхности Полигона-6 и Черный коридор закрылся до востребования. Точнее — так прозвучал бы его вопрос, будучи переведенным на язык наших понятий.

Ас Орум ответил:

— Никаких глобальных решений. Обеспечить безопасность, не более.



— А в отношении источника опасности?

Fiction Book Description

— Уничтожение или иная мера — оставлено на наше усмотрение, как и вообще способ проведения операции. Уничтожение — крайняя мера. Если же в действиях источника угрозы окажется что-то любопытное для тех, кто продолжает наблюдать модель-18, то его придется изъять с Полигона и доставить в Ядро — для дальнейшей работы. Хотя вряд ли он сгодится на что-нибудь, разве только займет место в Музее Дурных Аномалий.



— Великие Силы, тащить его в Ядро — столько возни!..

Айрис Мердок

— Служба, Мин, ничего не поделаешь. Постой. Нам, кажется, сюда.



— Думаешь?

— Уверен. Да, совершенно точно. Ныряем.

Колокол

* * *



Слонов на Земле все еще достаточно много. Обычных, серых с желтизной. Те, которых называют белыми (хотя на самом деле они тоже серые, только ощутимо светлее), встречаются куда реже. Но голубой известен только один.

«Колокол» — роман одной из наиболее значительных писательниц современной Англии Айрис Мёрдок, посвященный нравственно-этическим проблемам.

Замечен он был три года назад в стаде, кочевавшем по привычным местам в Нгамиленде, что в Ботсване, в землях Национального парка Чобе, и в Северном Матабеле, в парках Нцхале-Пан и Ванге (это, как известно, уже Зимбабве). Увидели его — а точнее, ее — случайно, почти сразу после внедрения, когда модель не весила еще и сотни килограммов и ее, доставив коридором, подложили к слонихе, чей детеныш только что погиб, нечаянно подстреленный неопытным охотником. Принятая стадом, Лазурная на переходе держалась под брюхом матери, бодро передвигая свои маленькие слоновьи ножки. Засекли ее, когда стадо вышло из леса к воде, от которой слоны стараются далеко не уходить. Мать принялась валяться в песке, и дочка осталась без укрытия. Тут она и попала на глаза находившемуся не так уж далеко и вооруженному непременным биноклем одному из смотрителей парка.



О таком чуде было немедленно доложено дирекции парка. Работавшие там опытные люди мгновенно поняли: событие следует взять под строжайший контроль. Едва сведения об уникуме распространятся в охотничьих кругах, сразу же найдется великое множество желающих завладеть именно этим трофеем. А охотничий азарт, как все прекрасно понимали, может принимать невиданные размеры и порой становится столь мощной силой, что противостоять ей просто невозможно.

Глава 1

По этой причине в соответствующем департаменте правительства Ботсваны было решено: полностью закрыть — во всяком случае до поры до времени — любую информацию о появлении в стаде голубого слоненка. Постоянно отслеживать стадо, к которому он принадлежал, и ни в коем случае не допускать проведения сафари вблизи мест его обитания. Район этот закрыть для любых туристов, включая тех, кто охотой не занимается; любопытные глаза и болтливые языки могли бы натворить бед.



Так и поступили, и это уже само по себе было достойно некоторого удивления. То есть не то, что такое решение приняли, а то, что его удавалось выполнять на протяжении почти полных трех лет. Тайна сохранялась бы и дольше: никто из людей, причастных к деятельности парка, так и не проговорился, и секретная информация пришла в мир совершенно другим путем. А именно: голубая слониха-трехлетка была замечена со спутника, среди программ которого имелась, кроме многих других, и экологическая. И голубое пятнышко среди трех с лишним десятков серо-желтых существ не прошло мимо внимания специалистов, занимавшихся дешифровкой этой программы. Камешек упал — побежали круги по воде, при активном содействии средств массовой информации.

Дора Гринфилд ушла от мужа потому, что боялась его. По той же причине полгода спустя решила к нему вернуться. Разлука с Полом, который преследовал ее письмами, телефонными звонками и звуками мерещившихся на лестнице шагов, обернулась еще большей мукой. Ее терзало чувство вины, и с чувством вины в душу закрался страх. Пусть уж, решила она наконец, докучает своим присутствием, чем отсутствием.

Почти сразу же после первых сообщений о необычном животном в обществе развернулась кампания за безопасность Лазурной Принцессы, как ее успели окрестить. Было опубликовано подписанное множеством энтузиастов письмо, обращенное к правительствам известной Восьмерки, в котором выдвигалось требование изловить слониху и водворить ее в лучший из земных зоопарков. В письме утверждалось, что предлагаемая мера — единственный способ защитить животное от любителей охоты, и не столько законных, сколько браконьеров, которые неизбежно нахлынут в места обитания слонихи в таком количестве, с каким не то что обычная охрана, но и вся ботсванская армия не справится.

Хоть Дора почему-то считала, что лучшие ее денечки уже позади, она была еще очень молода. Выросла она в лондонской семье скромного достатка. Отец умер, когда ей было девять, и мать, с которой они никогда особо не ладили, вышла замуж во второй раз. Восемнадцати лет Дора поступила в школу Слейда [1], где платили стипендию, и проучилась там два года, пока не встретила Пола. Роль студентки художественной школы вполне устраивала Дору. Это и впрямь была единственная роль, которую она способна была играть с удовольствием. Из жалкого, неказистого подростка она в колледже превратилась в пухленькую, на персик похожую девушку; у нее водились небольшие деньги на карманные расходы, и она тратила их на широкие цветастые юбки, пластинки с джазом и сандалии. В ту пору, теперь казавшуюся невообразимо далекой, хотя минуло всего три года, она была счастлива. Дора, с запозданием понявшая, что значит быть счастливой, теперь тревожилась, что не может быть счастлива ни с мужем, ни без него.

Однако страна, оказавшаяся родиной Лазурной Принцессы, с такой программой действий никак не соглашалась. Голубая слониха была уже признана национальным достоянием, обсуждалось предложение поместить ее изображение на государственный флаг Ботсваны или ее герб. Поскольку основным цветом флага этой страны является синий, нарушаемый лишь черной продольной полосой посередине, силуэт слона предлагалось поместить в желтом круге, в черной же полосе сделать разрыв. Были приняты, как уже сказано, меры для охраны территории, по которой кочевало стадо. Правда, совершенно закрыть эти места для посторонних оказалось затруднительно: стадо находилось в основном все в той же дельте Окаванго на севере страны, а дельта эта представляет собой по сути одно громадное болото, населенное великим множеством зверья. Болото же — это такое место, где знающий человек всегда найдет возможность обойти препоны и пробраться туда, куда ему нужно. Незнающий же в лучшем случае войдет, но потом вряд ли кто-нибудь его еще увидит.

Пол Гринфилд, тринадцатью годами старше жены, был искусствовед, сотрудник Галереи Куртолда.[2] Он происходил из семьи потомственных немецких банкиров и был человеком обеспеченным. Родился он в Англии, учился в английской школе и распространяться о происхождении своих предков не любил. О бирже и акциях помалкивал, но капитал всегда держал в обороте. Дору он увидел, когда пришел читать в училище лекцию о средневековой резьбе по дереву.

Теперь необходимые сведения можно было получить без особых усилий.

* * *

Предложение его Дора приняла без колебаний по многим причинам. Она пошла за него потому, что у него был безупречный вкус и квартира на Найтсбридже. Потому, что видела в нем натуру цельную и благородную. Потому, что он был таким взрослым — в сравнении с ее тощенькими нервозными приятелями по училищу. Ну и немножечко из-за денег. Дора им восхищалась и была крайне польщена его вниманием. Она надеялась посредством «выгодного замужества» — как говаривала ее матушка (та буквально лопалась от зависти) — войти в общество, научиться хорошим манерам. Правда, тогда она слабо себе представляла, что это такое. Дора пошла за Пола еще и потому, что тот питал к ней прямо-таки демоническую страсть. Поклонником он был неистовым, романтичным; было в нем нечто экзотическое, что волновало ее воображение, изголодавшееся в бедной событиями жизни и не утоленное детскими провинциальными забавами студенческого быта. Дора не то чтобы страдала комплексом неполноценности — она просто весьма невысоко себя ставила. И ее изумило, что Пол вообще обратил на нее внимание, и изумление это быстро переросло в восторг: как легко может она увлечь этого утонченного, искушенного человека. Она и не сомневалась, что сама влюблена в него.

И Триг, естественно, их получил. Потому что он окончательно укрепился в мысли: смысл его жизни и миссия, которую ему следует выполнить в этом мире — это овладение Лазурной Принцессой. В оптимальном варианте — всей тушей: если бы из нее удалось сделать чучело, Триг, не жалея денег, построил бы для него специальный зал — куда, кстати, можно было бы пускать посетителей за умеренную плату, так что расходы окупились бы достаточно быстро. Хотя, разумеется, не ради этого требовался слон. Однако трезвая логика подсказывала Тригу: вывезти тушу целиком вряд ли представится возможным. Ведь убить слониху по закону не удастся: такую лицензию не выдадут ни за какие деньги. Значит, речь могла идти только о браконьерстве, и при этом риск был в полном смысле слова смертельным: пойманный с поличным, он будет линчеван на месте.

Выйдя замуж и обосновавшись в квартире на Найтс-бридже, в окружении уникальной коллекции резной слоновой кости, Дора поначалу вполне удачно справлялась с обязанностью быть счастливой. Но шло время, и она начала потихоньку понимать, что до идеала жены Пола не так-то просто дорасти. В воображении она рисовала себя просвещенной, самостоятельной дамой, но, побыв в качестве миссис Гринфилд около года, прежний свой идеал нашла недостижимым и невзлюбила его. Пол считал, что ей хочется оставить учебу, и она пошла на это с некоторым сожалением. Но так как была ленива и выказывала мало признаков таланта, то и вздохнула с некоторым облегчением. Пол, которого ухаживанье выбило из жизненного ритма, женившись, вновь с одержимостью, так нравившейся Доре, окунулся в работу. Пока Пол долгими часами просиживал в Куртолде или Британском музее, она изнывала от избытка свободного времени. Дора попыталась было держать квартиру в образцовой чистоте, да не посмела сдвинуть с места ни одной вещицы. Потом начала разводить долгие приготовления к званым обедам для друзей Пола — еду в таких случаях Пол обычно готовил сам. Все это ее радовало, но ощущения, будто это именно то, чего бы ей хотелось, не появлялось. Горделивая уверенность, которую поначалу вскормила в ней любовь Пола, мало-помалу улетучивалась. И в душу закрадывалось подозрение: Пол, столь настоятельно требовавший, чтобы она развивалась духовно, в какой-то мере подавляет ее. Он хотел научить ее всему сам, но ни времени, ни терпения у него на это не хватало. Она, всегда обожавшая модные журналы и любившая опробовать новые «аксессуары», теперь не знала, как ей следует одеваться. Цветастые юбки и сандалии уже не годились. В конце концов, раздраженная замечаниями Пола, она купила пару безликих дорогих туалетов «на выход», которые казались ей невыразимо унылыми, и на этом вовсе прекратила покупать одежду. Непросто было тратить деньги и на что-то другое — она была не уверена в своем вкусе. Пол, как она втайне догадывалась, считал ее в чем-то вульгарной.

Однако Триг понимал очевидное: слава всегда пропорциональна риску, связанному с ее завоеванием. Всегда. И даже тогда, когда эта слава назначена тебе предержащей властью и ты получаешь ее, не успев вспотеть, риск несомненно присутствует — хотя бы тот, что потомки, разобравшись, назовут тебя самым вонючим сукиным сыном и имя твое станет непристойной кличкой. Такой риск посерьезнее очень многих других.

Триг, однако же, славы от начальства не ждал. Он намерен был заслужить ее собственными руками, ногами, зоркими глазами и умением, стреляя, попадать в цель.

Друзья Пола были ей симпатичны, но и они внушали страх. Все они были очень умны, много ее старше, имели умных жен, внушавших ей еще больший страх. К ней они относились покровительственно, с шутливой снисходительностью. Кое-кто из них, как выяснилось, держал ее за бывшую балерину, и это, по Дориному мнению, кое-что значило. Их с Полом часто приглашали в гости, но она ни с кем так и не подружилась. Один скрипач, правда, проявил к ней интерес и принялся расспрашивать о ее детстве, Дора было обрадовалась, но Пол приревновал, начал злиться, и потом среди гостей она скрипача уже никогда не видела. Перед свадьбой Пол предупреждал Дору о том, что они, по всей вероятности, будут ссориться, но добавил, что для искренне любящих такие перепалки — одна из забав супружеской жизни. Ссоры, а они начались довольно скоро, Доре никакого удовольствия не доставляли. После них она чувствовала себя униженной и опустошенной.

Но чтобы добраться до возможности прицелиться и нажать на спусковой крючок, требовалась громадная подготовительная работа, не говоря уже о деньгах. Деньги, в общем, имелись, да и в случае нужды он получил бы кредит. Но вот всю работу надо было проводить самому: такое нельзя доверить никому.

Дора начала чаще встречаться со старыми друзьями, особенно с Салли, та была помоложе Доры и продолжала учиться в Слейде. Она начала чувствовать — и чувство это было наполовину виноватое, наполовину вызывающее, — что она еще очень молода. Прежде ей льстило, когда студенты, обращаясь к Полу, говорили ему «сэр», теперь это ее огорчало. Салли позвала ее как-то раз на танцы в колледж. К танцам Пол испытывал стойкое отвращение. После безуспешных уговоров Дора уехала одна и вернулась часов в шесть утра — пунктуальной она не была от природы. Пол устроил ей сцену, поразившую ее своим неистовством. С этого-то момента она и начала бояться Пола. Правда, она его ни в коей мере не осуждала. Тут в полном блеске проявилась ее неспособность ставить других на место. Пытаясь как-то себя выгородить, Дора выучилась льстить Полу или просто молча противостоять ему. И хотя самосознание в ней еще не заговорило, общение с этой устрашающей личностью все чаще напоминало ей, что она существует сама по себе.

И медлить с этим не следовало. Триг Егер не сомневался: идея добыть голубую слониху пришла в голову не ему одному. Он уже достаточно хорошо знал мир серьезных охотников и понимал, что готовится не одна подобная экспедиция. Без конкуренции и тут было не обойтись. Такова жизнь. Но в любой конкурентной борьбе кто-то выигрывает. Так почему не может выиграть именно он?

Пол настаивал, чтобы у них были дети или по крайней мере один ребенок, и настаивал в твердой и собственнической манере — как всегда, стоял на своем, когда дело касалось чего-то, что он допускал в свою жизнь. Семейные чувства в нем были сильны, сказывалась тоска по прошлому, по чопорности и церемонности семейных отношений. Он мечтал о сыне, маленьком Поле, которого мог бы наставлять и с которым когда-нибудь смог бы разговаривать как с равным, а то и как с соперником. Дора же леденела при одной только мысли о детях. К их появлению она была не готова, но и мер предосторожности никаких не принимала, что было типичным образчиком того ступора, в который она впадала, когда дело касалось Пола. Будь она способна к беспристрастной оценке своей ситуации, она бы поняла — ребенок даст ей независимое положение в окружении Пола, а этого ей так недоставало. В ее власти было превратиться в уважаемую и внушительную мать семейства, с мнением которой вынужден был бы считаться даже Пол. Жена-ребенок, она раздражала его своей жизнерадостностью, из-за которой он, впрочем, на ней и женился; материнство же, вне всяких сомнений, придало бы ей значительность, не зависящую от ее личности, значительность, корнями уходящую в века. Но эти достоинства были Доре не по душе, да и сознательно связывать себя было противно ее натуре. Хоть она и всецело находилась во власти Пола, ее никогда не оставляло ощущение, что она, как безответный, юркий зверек, всегда может улизнуть куда-нибудь. Перспективу же лишиться этой звериной юркости, разделившись на два существа, Дора не смогла бы вынести. Ей и не пришлось ее выносить. И хотя, к великому огорчению Пола и его друзей, она и щеголяла привязавшимся со студенческих лет выражением «для любви чего не вынесешь», на самом-то деле она бы с подобной ситуацией не справилась.

Может. И выиграет.

Важно — правильно начать. Если угадать начало, дальнейшие события будут развертываться как бы сами собой, по принципу цепной реакции. Тебе останется лишь ускорять или притормаживать их, в зависимости от обстановки. И в нужный момент оказаться в нужном месте. Все очень просто. Так с чего же начать?

Доре с самого начала было ясно, Пол — мужчина страстный, и это ее очень привлекало в нем. В нем ощущалась мужественность, до которой ее приятелям в жизни бы не дорасти. Красавцем назвать его было нельзя, но внешность он имел впечатляющую. Черные блестящие волосы и темные усы, спускавшиеся по уголкам рта, не раз наводили Дору на мысль о том, что в нем была южная кровь. Нос был крупноват, рот резко очерчен, а глаза, чересчур светлые, похожие на змеиные, заставляли в училище трепетать всех, кроме Доры. Ей нравилось видеть в нем нечто строгое, даже безжалостное — особенно когда он был у ее ног. Нравилась ей и роль любовницы, дразнящей, но уже уступающей, и Пол восхищал ее бесконечными открытиями изощренной сексуальности и силой страсти, по сравнению с которыми прошлые ее любовные увлечения казались просто пресными. Правда, теперь она начала видеть его властность в несколько ином свете. Вконец ее огорчили грубость и эгоистичность, с которыми он разрушил прежний строй ее жизни. Ушло из нее что-то приятное и веселое.

Конечно, с разработки маршрута. Затем — опробовать трассу на практике, не переходя, конечно, той границы, за которой действия Трига станут подозрительными. Нет, пока всё строго в рамках закона. Да, немалая часть дельты сейчас закрыта для сафари. Но все-таки лишь часть. Значит, сперва надо освоить то, что доступно. Наверняка там уже рыщут конкуренты. Но не только… Найдутся простаки, которых можно будет использовать, так сказать, завербовать. Причем сами они наверняка ни о чем не догадаются.

Немного погодя Дора перестала пересказывать Полу все, что делала в течение дня. Она встречалась с друзьями, которых, она это знала наверняка, он едва ли одобрит. Был среди них и Ноэль Спенс, молодой репортер, шапочно знакомый с Полом. Когда он ловко передразнивал мужа, Дора поначалу бурно протестовала, думая, что это принесет ей облегчение. Поведения своего Дора не одобряла. Но искушение уйти из элегантной квартиры-недотроги Пола и пропустить по рюмочке с Ноэлем или Салли было слишком велико. Дора пристрастилась к выпивке, и это ей нравилось. Для ловкой обманщицы она была чересчур беззаботна, так что Пол вскоре почуял неладное. Он подстроил ей «ловушку», она в нее попалась, и начались свирепые объяснения. До предела расстроенного Пола кидало то в жестокость, то в сентиментальность, перепады эти вызывали в Доре страх и отвращение. Она стыдилась своего недостойного поведения, обещала исправиться. Но тяга к запретной компании, где она могла быть самой собой, была неодолимой. Не умевшая быть последовательной или расчетливой, Дора открыто переходила от одной тактики к другой и снова возвращалась к первой.

Ну что же, начало вполне пристойное.

— Съезжу-ка я еще разок в Африку, — сказал он жене. — Продрог я что-то. А там согреюсь. Там сейчас лето.

Дора стала чаще видеться с Ноэлем Спенсом и его беззаботными, любящими хорошенько выпить друзьями. В ней появилась, совершенно независимо от ее намерений, склонность к обманам. Дома Пол изводил ее расспросами и попреками, справедливости которых она не отрицала. Дора силилась ему объяснить, отчего она несчастна, но делала это так бессвязно, да и возмущенный Пол не хотел ее понять. Пол твердо знал, чего он хочет. Он заявил: «Я хочу работать и быть твоим мужем. Я хочу быть для тебя всем — как ты для меня». Дора была подавлена твердостью его намерений и унижена отказом внять ее жалобам. И коль скоро она не умела ни трезво судить о других, ни мысленно разложить по полочкам их поступки, она не могла ни принять требований Пола, ни отстоять своих. Наконец, повинуясь чувству обреченности, которое заменяло ей нравственные принципы, она ушла от Пола.

— Не устал еще убивать? — спросила она уже не в первый раз.

Дора отправилась поначалу к матери, но они сразу же поссорились. Пол, удостоверившись, что она и впрямь оставила его, прислал ей мелочное, вполне в его духе, письмо. «Как ты понимаешь, у меня по отношению к тебе нет никаких законных обязательств. И все же я назначаю тебе сорок фунтов, они будут начисляться на твой счет до тех пор, пока ты не придешь в чувство и не вернешься. Я не желаю, чтобы ты жила в нищете. С другой стороны, едва ли ты вправе рассчитывать на то, что я буду щедро финансировать твой аморальный разгул, а в недалеком будущем, уверен, и адюльтер. Твое счастье, что ты можешь не сомневаться в моей любви. Она остается неизменной». Дора решила отказаться от денег — и приняла их. Сняла комнату в Челси. Вскоре у нее завязался роман с Ноэлем Спенсом.

Он даже не стал отвечать. Жене неведомы страсти. Ни в чем. Но это — ее проблемы. Не его.

* * *

Как только Дора избавилась от Найтсбриджа и тоски вечерних пререканий с Полом, она почувствовала сильное облегчение. Но вскоре ощутила, что у нее нет больше рядом другой жизни, в которой можно было бы укрыться, как в нише. Она все сильнее привязывалась к Ноэлю Спенсу. Тот оказался нежным и деликатным, он сказал ей: «Дорогая, живи у меня, будь моей, но помни только, что я самый легкомысленный человек на свете». Дора понимала — говорил он это, чтобы успокоить ее, но все равно была ему благодарна, и действительно успокоилась душой. Она жила в атмосфере наигранной, вымученной фривольности, мысленно рисуя себя бесшабашной богемной особой. Она старалась не вспоминать о том, какую рану нанесла Полу. Вспоминать Дора вообще не умела. Но она была слишком привержена традициям, чтобы не мучиться чувством вины и не переживать весьма болезненно свое положение. Она из сил выбивалась, лишь бы вернуть свою былую жизнерадостность. Потом начала бояться — вдруг явится Пол и силком принудит ее вернуться или же устроит Ноэлю сцену. Честно говоря, Пол не преследовал ее, но каждую неделю писал полные упреков письма. В этих письмах она с чувством отчаяния угадывала демоническую силу его воли, непрестанно сосредоточенную на ней, Доре. Она знала — он ее в покое не оставит. Лето она провела за выпивкой и танцами, занимаясь любовью да транжиря деньги Пола на цветастые юбки и пластинки джазовой музыки. Затем, в начале сентября, Дора решила вернуться к мужу.

— Мне хочется увидеть самому, — сказал Ас Орум.

— Это может оказаться опасным, — предупредил Си Гин, начальник Третьей глубинной базы Полигона, на которой Лица патруля сейчас находились.

С июля Пол жил за городом. В одном из писем, на которые она никогда не отвечала, он обмолвился, что работает над чрезвычайно интересной рукописью XIV века, принадлежащей англиканскому монастырю в Глостершире. Его приютила светская религиозная община, живущая при монастыре. Место это очень красивое. Дору трогала верность Пола, но послания его она просматривала вполглаза, отыскивая в них угрозы, и тотчас рвала их, дабы не видеть его почерка. Так что почерпнула она из этих писем мало, разве что названия. Монастырь именовался Имбером, дом, в котором остановился Пол, Имбер-Кортом. По этому-то адресу и отправила Дора вымученное письмецо, полуизвиняющееся, полуобиженное, дабы известить мужа, что намеревается вернуться.

— Нас это не пугает, не так ли?

Вопрос был обращен к Мино Палу. И сразу же прозвучал ответ:

С обратной почтой она получила от Пола прохладную деловую записку, гласившую, что он будет ждать ее в пятницу: она должна сесть в 4.56 на пригородный поезд в Паддингтоне, а в Пенделкоте ее встретит машина. Он прилагал к записке ключ от квартиры — на случай, если она потеряла свой. Не могла бы она, кстати, захватить его итальянскую соломенную шляпу, темные очки, а также голубой блокнот из верхнего ящика письменного стола? Доре, которая очень расчувствовалась от того, что писала в письме, этого показалось маловато. Она-то думала, Пол примчится за ней в Лондон. И никак не предполагала, что ее так бесцеремонно вызовут в деревню. При мысли о встрече с Полом в столь странном окружении на нее накатил страх. Что это за религиозная община? Невежество Доры в вопросах религии, впрочем, как и во многом другом, поистине не знало границ. Она и веры от суеверия толком-то не отличала, а сама отошла от обрядов, когда обнаружила, что выучилась читать «Отче наш» не медленно, а скороговоркой. С такого рода верой она рассталась без всяких сожалений, а случая пересмотреть свои взгляды на этот вопрос не представлялось. Интересно, думала она, принимает ли Пол участие в религиозных обрядах? Они с ним торжественно венчались в церкви, правда, многие знакомые Пола отнеслись к этому с известной долей иронии. Но Пол следовал примеру отца и деда, желая предельно англизироваться во всем, что касается сословия и веры. Доре потребовалось определеннее время, чтобы осознать это, и, когда она этой мыслью прониклась, ощущение призрачности их отношений еще сильнее в ней укрепилось. Более того, неприязнь к Полу-христианину перекрывала даже неприязнь к Полу-ученому, ибо с этой стороны для бедной Доры он был еще менее доступен. Верил ли Пол в Бога? Этого она не знала. Как только она поняла реальность существования Пола и в сознании ее уложилась мысль, что он существует, несмотря на эту странную разлуку, продолжает жить, думая о ней, осуждая ее, сердце у нее упало. Она решила не ехать.

— Ни в коей мере. Нужна лишь капсула. Здешняя среда для нас не слишком благоприятна. Да ты это и сам знаешь.

К первоначальному решению она вернулась, переговорив с Салли, которая, как подозревала Дора, недолюбливала Ноэля и всегда благоволила к Полу, а также с Ноэлем, который был обеспокоен ее состоянием и не знал, что с ней делать. Вещи с Найтсбриджа Дора забирала с замиранием сердца: едва она открыла дверь и увидела знакомую обстановку, безмолвно укоряющую, ничуть не изменившуюся, только пропахшую нежилым духом, внутри у нее все сжалось. Она собрала кое-что и из собственной одежды. Побег ее был не таким уж внезапным, но совершенно неподготовленным. Близилась пятница, страх вновь увидеться с Полом душил в Доре все прочие чувства. Она все время плакала, пока Ноэль вез ее к Паддингтону.

Разубеждать их Си Гин не пытался: такое не было принято, каждый знает, что говорит, иначе бы его здесь и не было. Начальник базы сказал лишь:

— Я предупрежден. Капсула для вас готова. Маршрут заложен. Удачи!

День был невыносимо жаркий. Они приехали задолго до 4.56, но поезд уже подали, и в нем было много народу. Ноэль отыскал место в уголке, поближе к проходу, забросил большой чемодан на верхнюю полку, на него — картонку с итальянской соломенной шляпой Пола. Дора оставила на сиденье парусиновую дорожную сумку, и они с Ноэлем вышли на платформу. Глянули друг на друга.

— До скорого.

— Уходи, не жди, — сказала Дора.

Разместились в капсуле, формой повторявшей двояковыпуклую линзу. Стартовали. В секунды пронизали пятикилометровую толщу слабого солевого раствора, заполнявшего низменные места Полигона-6. Вышли в атмосферу благополучно, то есть поблизости не оказалось никаких плавающих устройств, существовавших на Полигоне в изобилии. Поднявшись еще на пять километров, на миг зависли, включили режим незримости и доверились программе.

— У тебя зубы стучат, — ответил Ноэль. — Как это, интересно, у тебя получается? Никогда не наблюдал подобного феномена.

Она повела их заложенным маршрутом — на юго-восток, а уже через пятнадцать минивитков остановила машину и начала медленно снижать ее. Внизу отблескивали водоемы, растительность окрашивала все в зеленый цвет, недвусмысленно заявляющий о том, что мир этот богат жизнью. Но на полигонах и не бывает иначе.

— Ох, заткнись.

— Вон там, пожалуй, сядем, — проговорил Ас Орум.

— Выше нос, дорогая, — подбадривал ее Ноэль. — А то ты прямо олицетворение скорби. В конце-то концов, если тебе все опротивеет, ты всегда можешь смыться. Ты же вольная птица.

— А где наша модель? — поинтересовался Мино Пал. — Пока не вижу ее.

— Смотри на северо-запад. Видишь — листва волнуется. А ветра нет. Это они. И наша модель должна там быть.

— Ты думаешь? — пробормотала Дора. — Ну хорошо, хорошо, носовой платок я взяла. А теперь уходи, пожалуйста.

— Да, да. Искатель за нее уже зацепился. Можем подтянуться поближе, дальше пойдем сами. Согласен?

Они стояли, взявшись за руки. Ноэль — крупный мужчина с бледным, без единой морщинки лицом и бесцветными волосами. С виду мягкий, неуклюжий, очень обходительный, он был похож на большого игрушечного медвежонка. Он улыбнулся Доре, стараясь с участием, без иронии отнестись к ее настроению.

— Пожалуй, нет, — сказал Ас Орум.

— Черканешь дяде Ноэлю?

— Да почему?

— Если смогу…

— Посмотри на юг.

— Ну-ну, давай без трагедий. Главное, не позволяй там этой публике внушать себе чувство вины. Из этого никогда ничего хорошего не выходит.

Мино посмотрел.

Он поставил ладони ей под локотки и слегка приподнял. Они поцеловались.

— М-да… — это было произнесено весьма выразительно. — Интересно… Постой, постой! Юго-восток, несколько дальше, на тропе. Увидел?

— Ну и что? Модели сорок восемь — триста двенадцать, нормальная группа. Что ж такого?

— Пламенный привет Полу.

— Ты не туда смотришь. Ты сканируешь тропу, прими влево, видишь — мелькают в чаще.

— А пошел ты… Прощай…

— Ничего себе! Да тут восемнадцатых собралось больше, чем у нас на площади в день Спокойствия. Пожалуй, садиться нам рано и выходить из незримости — тоже. Давай-ка понаблюдаем.

Дора вошла в поезд. Теперь народу в нем было действительно полно, на каждой лавке сидели вчетвером. Прежде чем сесть, она быстро окинула себя взглядом в зеркале. Выглядела она, несмотря на все эти ужасные события, просто прекрасно. У нее было славное округлое лицо, крупный улыбчивый рот, большие серо-голубые глаза. Слегка подведенные, но не выщипанные, подвижные брови вразлет. Золотисто-каштановые волосы длинными прядями так прямо и решительно падали на плечи, что напоминали папоротник, свисающий со скалы. Все вместе выглядело весьма привлекательно. Ее внешность была совсем не такой, как когда-то.

— Думаю, ты не прав. Похоже, такая толкотня тут вызвана именно нашей моделью. И если станем отсиживаться на высоте, как бы с ней не приключилось чего-нибудь плохого.

— А знаешь, я до сих пор не верю, что кто-нибудь может сознательно нанести вред такому созданию, как наша модель.

Дора обернулась к своему месту. Полная дама слегка подвинулась. С омерзением чувствуя себя грузной, горячей, да еще в дорогой и безликой одежде, которую не надевала с весны, она втиснулась на сиденье. Как противно было сидеть впритык к чужому, жаркому телу. Юбка была тесна. Туфли на высоких каблуках жали. Да еще этот мерзкий запах — своего и чужого пота. День был чертовски жарким. И все же, отметила она про себя, ей повезло — хоть сидит, — и она стала с удовлетворением посматривать в забитый людьми проход.

— Мино, мы же на Полигоне-6!

Какая-то престарелая дама, продравшись через толпу, остановилась у двери Дориного купе и обратилась к ее соседке:

— Но не могло же дойти до такого! Не могу поверить!

— Как бы тебе не пришлось убедиться. Ну что, выходим?

— А, ты здесь, дорогая, я думала, ты ближе к головным вагонам.

— Я готов.

Они довольно-таки мрачно переглянулись — леди перегнулась через притолоку, ноги ее были зажаты в куче вещей — и завели разговор о том, что никогда, мол, не видели в поезде столько народу.

Последовала безмолвная команда, в оболочке машины протаял выход. И оба охранителя ступили на мягкую, пружинящую под ногами почву.

* * *

Дора уже ничего не слышала — ужасная мысль ударила ей в голову. Ей придется уступить свое место. Мысль эту она от себя гнала, но та не отступала. Ну конечно. У пожилой дамы такой нездоровый вид, и будет правильно, если Дора, молодая и здоровая, уступит место, чтобы та села подле своей приятельницы. Кровь бросилась Доре в лицо. Куда спешить? Она затаилась и принялась обдумывать ситуацию. Вполне возможно, что, сознавая необходимость уступить место, она этого не сделает из чистого эгоизма. Да это в чем-то и лучше — чем если бы ей вообще не пришло в голову, что пожилым надо уступать место. По другую сторону от Дориной соседки сидел нестарый мужчина. Читал себе газету и, судя по виду, о долге своем не помышлял. Может, Доре подождать, пока до него дойдет, что надо уступать место дамам? Дождешься, пожалуй… Дора оглядела соседей по купе. Никто не обнаруживал ни малейшего чувства неловкости. Лица соседей, не уткнувшихся в книжки; лучились самодовольством, которое, верно, было написано и на ее собственном, когда она поглядывала на сутолоку в проходе. Правда, было еще одно обстоятельство. Она-то побеспокоилась о том, чтобы приехать заранее, и должна быть за это вознаграждена. Впрочем, эти дамы, может, не могли приехать раньше? Кто знает. И все же элементарная справедливость требовала, чтобы у тех, кто первым пришел на вокзал, были сидячие места. Старая дама прекрасно устроится и в проходе. В конце концов, в проходе полно престарелых дам, и никого это, похоже, не волнует, и меньше всего их самих! Дора терпеть не могла бессмысленных жертв. К тому же она изнурена переживаниями и заслуживает покоя. Хорошо ли будет, если она приедет на место совсем измотанной? Дора всерьез считала, что нервы ее на пределе. Места она решила не уступать.

Такой подготовки Тригу не приходилось проводить еще никогда.

Дора поднялась и обратилась к стоявшей даме:

Очередное сафари, в котором он принял участие, было гуманным, то есть без стрельбы, и он даже не взял в это путешествие никакого оружия — кроме камеры, которой немало снимал, усердно изображая безвредного любителя.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Мне недалеко, могу и постоять где-нибудь.

Но на сей раз виза его не ограничилась обычным сроком, Триг попросил и получил ее с таким расчетом, чтобы можно было посетить и другие места — с чисто познавательной целью, разумеется. Так что без каких-либо осложнений он, закончив свое пребывание в Найроби, где посетил и питомник жирафов, и крокодилью ферму, взял билет на самолет до Лусаки, что в Замбии. Могло показаться, что это не было самым целесообразным решением: одной границей и одной таможней больше, чем если бы он летел прямо в Ботсвану, в Габороне. Но воспользоваться именно таким маршрутом его заставили два соображения.

— Как это мило с вашей стороны! — воскликнула старая дама. — Я теперь могу сесть рядом с приятельницей. Знаете, у меня есть место — там, дальше. Может, мы поменяемся? Давайте я помогу вам перенести туда вещи.

У Доры на радостях вспыхнули щеки. Что может быть приятнее нежданного вознаграждения за благородный поступок?

Во-первых, из Габороне добираться до дельты Окаванго пришлось бы, двигаясь на северо-запад, то есть пересекать пустыню Калахари — а от одной только мысли о пустынях Тригу становилось не по себе. И во-вторых (это было главным), с тех пор как сведения о Лазурной Принцессе стали общим достоянием, в Ботсване не только досмотр, но и вообще присмотр за туристами стал намного строже: все понимали, что попытки завладеть голубым национальным достоянием страны будут неизбежно возникать, и это требовало усиленного внимания, а порой и применения крутых мер, более значительных и суровых, чем до сих пор, когда речь шла лишь о пресечении незаконного вывоза алмазов, издавна добываемых в бывшем Бечуаналенде. Об этом все прибывающие своевременно предупреждались. А вот в соседних странах подобные меры не принимаются: у них подобные принцессы пока не возникали. Хотя в случае, если бы стадо, куда входила Лазурная, пересекло границу с Намибией, или (что менее вероятно) с Зимбабве, или даже, после пересечения Полосы Каприви, ушло бы в Анголу, то трудно сказать, как поступили бы соответствующие правительства, и не попытались бы они объявить знаменитое существо теперь уже своим национальным достоянием.

Она начала протискиваться через проход со здоровенным чемоданом, а пожилая дама несла за ней дорожную сумку и шляпу Пола. Продвигаться было нелегко, так что шляпе Пола, наверно, досталось. Поезд тронулся.

Правда, хотя вероятность такого события была слишком малой, власти Ботсваны ее предвидели и приняли соответствующие меры: стадо, окажись оно вблизи границы, столкнулось бы с неблагоприятными условиями — шумом, множеством людей, огней и так далее, — и оно наверняка повернуло бы назад. Впрочем, до сих пор таких попыток не замечалось: слонам и тут было хорошо, и уходить из привычных краев у них не было никаких причин. Но так или иначе сопредельные страны не принимали никаких мер к усилению пограничного режима, и это значило, что гость, ступивший на ботсванские земли с севера или северо-востока, чувствовал бы себя значительно спокойнее, чем прибывая через ботсванский столичный аэропорт.

Когда они добрались до нужного купе, оказалось, что у дамы место у окна. Доре положительно везло. Поскольку вещей у дамы было мало, обратно она отправилась одна, и Дора принялась устраиваться.

— Давайте помогу, — предложил высокий загорелый мужчина, сидевший напротив. Он легко забросил чемодан на полку, Дора кинула поверх него шляпу Пола. Мужчина приветливо улыбнулся. Они сели. В этом купе все были куда изящней.

И еще одно соображение связывалось с выбором маршрута. С самого начала было ясно: реализовать свой тщеславный замысел ни Тригу, ни кому другому не удастся без хорошей команды. Ее, конечно, проще было бы собрать еще дома. И, как Тригу стало известно, некоторые претенденты на мировую известность стали действовать именно так. Сам же он по зрелом размышлении от подобной идеи отказался: отлично представлял, каким инородным телом будет казаться хорошо сколоченная группа туристов-охотников, особенно когда выяснится пункт ее назначения. Конечно, прилетать можно было поодиночке и собираться вместе далеко не сразу и не на глазах у местных обитателей — однако без общего сбора не обойтись, и даже если организуются они вдали от дорог и деревень, хотя бы в той же Калахари, группу белых и хорошо вооруженных людей быстро заметят и постараются нейтрализовать. Нет, подобные варианты отпадали. Да и обошелся бы такой проект в копеечку.

Дора прикрыла глаза и вспомнила о своем страхе. Она возвращалась — и по собственной воле — во власть человека, который отрицал или порицал все ее душевные порывы, и к тому же теперь у него были все основания обвинить ее в безнравственности. Вот оно, замужество, думала Дора, — быть под чужим игом. Что Пол был в ее власти, ей и в голову не приходило. Ничего не поделаешь, замужество ее — факт, и факт из числа немногих остающихся неизменными в ее беспорядочном существовании. Она едва не расплакалась и постаралась переключиться на что-нибудь другое.

Команду нужно собирать по привычке и из местного народа — вот к какому выводу пришел Триг. Местного, но не ботсванского. И коренные обитатели этих мест — сарва, они же бушмены, — а также все восемь племенных групп тсвана — нгвато и прочие, — различаясь во многом, без сомнения объединились бы в одном: в отказе от любых действий, направленных против чудесного животного, не принадлежавшего ни к одному из племен и потому считавшегося всеобщим. Людей надо искать на соседних территориях. То есть — поскольку Триг направлялся к цели через Замбию — среди тамошних бемба, тонга или малави. У всех этих туземцев, полагал Триг, Лазурная Принцесса если и вызывает какие-то чувства, то, скорее всего, лишь легкую зависть — и уж во всяком случае никакого преклонения. И если им прилично заплатить, они сделают то, чего от них потребуют.

Поезд громыхал по Мейденхэду. Дора пожалела, что не вынула перед отправлением поезда книжку из чемодана. Соседа просить было неудобно. Да к тому же книга была на дне чемодана, а бутылки с виски сверху, так что лучше уж в чемодан не лазить. Она принялась изучать своих попутчиков. Какие-то серенькие, не поддающиеся описанию женщины, пожилой мужчина да напротив двое мужчин помоложе. Точнее — мужчина и юноша. Юноше, который сидел подле окна, было лет восемнадцать, а мужчине, который помог ей с чемоданом, где-то под сорок. Они, похоже, ехали вместе и хорошо смотрелись рядом. Мужчина был крупный, широкоплечий, но лицом худой и слегка изнуренный, что замечалось только тогда, когда присмотришься к его загару. Лицо у него было открытое, приветливое, широкий лоб пересекал ряд ровных морщин. В густых вьющихся волосах поблескивала проседь. Он скрестил на колене тяжелые жилистые руки и без всякого смущения рассматривал пассажиров напротив. Он был из тех людей, что сразу располагают к себе, и потому мог смело встречаться со взглядом незнакомца, не боясь при этом показаться назойливым, заискивающим или просто любопытным. Одет он был не по погоде — в тяжелый твидовый костюм. Пот со лба он отирал чистейшим носовым платком. Дора стянула с себя жакет и, незаметно сунув руку под блузку, нащупала проступивший между грудями пот. Она переключила внимание на юношу.

В Европе же достаточно было найти одного, от силы двух человек, уже бывавших в тех местах и имеющих какой-то опыт общения с местным населением. В той же Москве, где, если хорошо поискать, можно найти что угодно и кого угодно — как, впрочем, и в любом мегаполисе.

Тот сидел не без кокетливого изящества: протянув вперед ногу и едва касаясь Дориной ноги. На нем были темно-серые фланелевые брюки и белая рубашка с открытым воротом. Пиджак он забросил на верхнюю полку. Рукава у рубашки были закатаны, и на его обнаженной руке, лежавшей на пыльном подоконнике, нежилось солнышко. Он, по всей видимости, на воздухе бывал реже, чем его спутник, но щеки его были тронуты свежим, красноватым загаром. Голова у него была совершенно круглая, глаза темно-карие. Волосы блекло-каштанового цвета, чуть длинней обычного падали на шею ровно подстриженной волной. Он был очень худенький, а такой беззастенчивый взгляд широко распахнутых глаз мог быть только у безмятежно-счастливого человека.

И действительно, людей таких удалось найти, не покидая российской столицы. Парни были, что называется, тертые калачи, оба имели боевой опыт, и не где-нибудь, а в Африке. Один, Ефрем Залыга, ухитрился некоторое время послужить даже во французском иностранном легионе; о том, какая судьба его туда занесла, он никогда не распространялся, сразу же давая понять, что такой темы для базара просто не существует. Другого, уроженца жаркого острова Свободы, жизнь каким-то ходом коня занесла в Москву, где ему, как ни странно, понравилось, и он тут осел и даже обзавелся семьей. Он в свое время воевал в Анголе, и это было главным из его несомненных достоинств, а черная кожа — вторым. Оба этих мужичка время от времени пресыщались более или менее спокойной и устроенной жизнью, переживания молодости начинали все чаще возникать в памяти, и Триг со своей авантюрой ухитрился возникнуть сперва перед одним, а потом, совместно с Залыгой, и перед кубинцем (по имени Хесус Кабезито) как раз вовремя и увлечь обоих — не в последнюю очередь и приличным заработком.

Дора признала этот былой свой взгляд на мир, когда глядела на этого мальчика, доверчивого, неиспорченного, пышущего здоровьем, не растратившего сил. Юность изумительная пора. И как неуместны здесь сочувствие и жалость. Ведь за юностью наступает куда более трудный возраст, когда и надежд остается меньше, и возможностей изменить что-то, когда жребий уже брошен и нужно идти по избранному пути, а навыков никаких нет и нет даже простой житейской мудрости, когда — как это случилось с ней самой — хочешь быть une jeune fille un peu folle [3], а становишься просто женщиной и, хуже того, женой. У молодых свои заботы, но у них хоть есть определенная роль в жизни — быть молодыми.

И еще одно следовало сделать до начала реализации проекта. Недаром говорится: прежде чем куда-нибудь войти, хорошо подумай — как ты будешь оттуда выходить. Поскольку в жизни бывает множество ситуаций, в которых вход стоит рубль, а выход — два. Если не больше.

Пара напротив разговаривала, и Дора бездумно прислушивалась.

Проще всего, конечно, выходить налегке. Без багажа. Ничем не обремененный человек подобен воде: если есть хоть маленькая щелочка, он ее найдет и просочится. Но на сей раз такой вариант Трига никак не устраивал: возвращение с пустыми руками означало бы для него крушение всех планов и надежд. Его задача была не из тех, которые можно в случае неудачи отложить до следующего раза: другой такой возможности в жизни Трига не представится.

— Только не забрасывай учебники, — говорил мужчина, — а то как бы до октября вся математика у тебя из головы не выветрилась.

— Я буду стараться, — ответил юноша. Рядом со своим спутником он держался овцой. Не отец ли это с сыном, подумала Дора, но потом решила, что они больше походят на учителя с учеником. Было в старшем что-то от наставника.

И не только потому, что вся система охраны Лазурной Принцессы в результате любой неудачной попытки будет многократно усилена; этого Триг как раз не очень боялся. Опасность крылась в другом: если ему не повезет, то этим воспользуется любой соперник, а в их существовании никак нельзя было усомниться, одного-другого можно было назвать уже сейчас, они известны каждому любителю сафари и уж подавно — менеджерам, егерям, которые работают с охотниками. Именно у персонала Триг, умевший располагать к себе людей, и получил достаточно информации, чтобы знать, какого конкурента и в какой степени следует остерегаться. Он понимал, что судьба дает ему один-единственный шанс, и использовать его следует на все сто процентов. Второй попытки не будет.

— Везет вам, молодым, — продолжал мужчина, — очутиться в Оксфорде! Ты, поди, волнуешься?

Действовать надо быстро и скрытно. К тому времени когда событие получит широкую огласку, трофей должен быть готов к вывозу. Вопрос состоял в том, каким же трофеем Триг пожелает удовлетвориться.

— Да, — ответил юноша. Ответил тихо, его, похоже, нервировало, что разговор идет на публику. Голос у его спутника был громкий, раскатистый, а в купе больше никто не разговаривал.