В знак неодобрения она повернулась к ним спиной, которая выглядела, как черная стена с двумя завязками от фартука, и снова принялась грохотать возле плиты сковородками и мисками.

— Марайя. Это лучше, чем Тиффани, — подметила Темпл.

— Но почему не Мария? Аве Мария? Ничего не осталось. Никакого семейного воспитания, уважения к церкви, киме-нам святых. Район превратился в сплошную свалку, просто место для отбросов какое-то. И теперь бедная мисс Тайлер убита в своем собственном доме, пока спит ее племянница.

— А коты… в порядке? — спросила Темпл. Большое тело резко развернулось.

— А что сделали с котом!.. — она поспешно перекрестилась, прикасаясь длинным средним пальцем по очереди ко лбу, к груди и обоим плечам. А потом с содроганием снова вернулась к плите. — Жестоко, но просчитано наверняка. Богохульство.

Когда она в следующий раз повернулась к ним, в руках у нее была большая дымящаяся тарелка толстых французских тостов. Пилар поднесла ее к столу и поставила рядом с Мэттом.

— Вот и еда! — сказала она мягким голосом. — Вам нравится малиновое варенье, сироп?

— Да, — дружно ответили Темпл и Мэтт.

Пилар знала, что делать. Она принесла и то, и другое, потом последовали чашки свежесваренного черного, как ночь, кофе и маленький розовый кувшинчик смеси молока и сливок.

Затем она встала за ними, коротенькие толстенькие ручки — скрещены на фартуке, и словно угрюмый ангел-хранитель, смотрела, как они едят.

— Это потрясающе, — сказала Темпл, только поняв, как голодна, потому что ее желудок заурчал от одного только запаха еды.

— Сестры не станут есть, — сказала с отвращением Пилар. — Слишком расстроены. Даже коты не станут. Хорошо, что хоть вы поедите. Хотите сахар, мистер Девайн? — услужливо предложила она, держа руку над его чашкой кофе.

Он попытался притормозить ее безудержную заботу, которая явно была вызвана расстройством:

— Все и так замечательно. Спасибо, Пилар. Я вижу, как хорошо здесь обращаются с сестрами.

— И отцом Эрнандесом. Я также готовлю и для него, у него дома. Так что приходится постоянно бегать туда-сюда, туда-сюда, — она вытерла руки о складки фартука. — Последнее время на завтрак он ест мало. Как вы думаете, хватит ли у миссис Молины нервов опросить и его?

Темпл чуть не подавилась кофе, когда услышала имя Молины, точнее — то, что его претворяло: почтительное «миссис». Молина — обычная миссис? Не может быть!

— А что мистер Молина думает по поводу профессии своей жены? — скромно поинтересовалась Темпл.

На этот раз фырканье Пилар было больше похоже на хрипение:

— Никакого мистера Молины нет. Может, никогда и не было. Кто знает? Все, что мне известно: Марайя Молина учится во втором классе, и я никогда не видела обручального кольца на руке ее матери.

— Многие вдовы не носят колец, — снисходительно заметил Мэтт.

— Чаще — разведенные, — презрительно поправила Пилар. — У некоторых даже хватает духу подходить к ограде церкви, а потом и заходить внутрь. Теперь понять, кто есть кто и что есть что, невозможно. Даже церковь запуталась. Священники и монахини больше уже не священники и монахини, а замужние и женатые идут под раздачу…

— Думаю, вы имеете в виду «под аннулирование», — пояснил Мэтт быстро, очевидно, боясь ее неприятия к статусу «бывший».

Но Пилар не обратила внимания на замечание:

— Не удивительно, что бедная мисс Тайлер умерла. Никто больше не уважает церковь и то, что с ней связано. Следующее, что они сделают, будут резать священников и монахинь в их постелях, как в диких государствах. Я только уповаю, что мисс Тайлер не наделала глупостей со своей волей, оставив, например, все в наследство котам, а не церкви Девы Марии Гваделупской.

— Недавно она говорила, что так и собирается сделать. А что, не сделала?

Пилар посмотрела на Темпл со скептицизмом:

— Старухи всегда тиранят приходских священников. Точно малые дети, они хотят внимания и, чтобы получить его, обещают оставить приходу деньги. Отец Эрнандес сглупил, когда поссорился с мисс Тайлер.

— А что он мог сказать? — спросила Темпл. — Явно кошки на небесах не являются кошерной католической концепцией.

— Он мог наговорить вокруг да около, безо лжи. А вместо этого сказал ей: нет, нет кошкам места в раю. Теперь же в фонде развития, наверное, ни доллара. В мое время священнику не нужно было выпрашивать деньги: воскресные корзины были полны. Мы все были бедны, но все мы подавали, кто сколько мог. Сегодня церквям приходится полагаться на богатых, они как попрошайки. Вы закончили?

Вопрос прозвучал так резко и неожиданно, будто обвинение. Темпл изучила свою пустую тарелку, вымазанную остатками сиропа причудливой формы.

— Да, — призналась она, желая поскорей избавиться от сладких следов преступления.

— А вы, мистер Девайн? Хотите еще?

Темпл нахмурилась: ей добавки не предложили.

— Этого и так было много, — сказал Мэтт, глядя с улыбкой на все шесть миллионов долларов. — Тосты были великолепны.

— Еще кофе? — уговаривала Пилар.

— Разве что чуть-чуть. Если можно.

— Конечно, можно, — воскликнула Пилар, неуклюже подходя к плите в своих зашнурованных туфлях.

Когда она наливала кофе в чашку Мэтта, то мельком глянула на Темпл:

— Я не думаю, что вы хотите еще.

— Нет, — ответила Темпл, крайне удивленная всем происходящим для того, чтобы впихнуть в себя что-то еще.

Она анализировала ситуацию. Пилар обращалась с Мэттом, как с любимым учеником, а с ней, как с нежелательной школьной подругой, притащенной домой без спроса после уроков.

А Мэтт Девайн просто сидел там, впитывая женскую заботу, словно был рожден ради этого. Может, Пилар чуяла священника. Конечно, Мэтт точно знал, как обращаться с верующей женщиной, которая жила, чтобы прислуживать священ нослужителям.

Темпл сделала последний горький глоток кофе из чашки. Она представляла священников совершенно изолированными от женщин, но в лоне церкви, она видела, что они были окружены ими. Совершенно закрытое пространство, но воздействующее на окружающий мир каждодневно, даже пусть и в самой задушевной домашней обстановке через экономку.

Она предполагала, что целибат шел рука об руку с невинностью, возможно с тайной и благородной борьбой внутри. Она могла принять тот факт, что невежество священника делало его слегка неотесанным и неуклюжим, несмотря на образование, основанное на вероисповедании. Мэтт Девайн не был ни неотесанным, ни неуклюжим в этом плане. Он знал, как вести себя среди этих женщин, как мастерский вор знает планировку музея искусств «Метрополитэн». Он знал, как приручить их так, чтоб никто даже не подумал, чтобы они сами не заметили этого. Он был «отцом» навсегда. Они полагались на него, подчинялись ему и считали, что он принадлежит им.

Пилар обо всем этом не думала, конечно; она только инстинктивно реагировала, как, собственно, и Мэтт. А говоря о ее собственных инстинктах, Темпл начинала тревожиться от такой проницательности. Прошлое Мэтта сделало более вкрадчивым персонажем, чем она могла бы подумать, чем он сам себе представлял. Он был что-то типа актера, в конце концов, духовным фокусником.

Он начинал сильно напоминать ей пропавшего чародея по имени Фокусник Макс.

 Глава 22 Рассдрашшающие вопросссы

Дверь кухни отворилась, и из-за нее выглянуло морщинистое лицо.

— Эй! — окликнула Мэтта и Темпл сестра Святая Роза Лимская довольно громко, чтобы перекричать греющийся чайник.

Бесстрастная спина Пилар так и осталась неподвижной: в кране шумела вода, над раковиной туда-сюда ходили локти монахини. Явно грязная посуда не гремит дольше колокола, призывающего на молитву. Темпл оплакивала последние сладкие капли сиропа на своей тарелке. Затем она исчезла в таинстве ее омовения в намыленной воде, которая оставила ее чистой (до скрипа) и совершенно невинной, в отличие от всех них, за исключением, разве что, сестры Святой Розы Лимской, чей акцент и детское выражение лица выдавали ее и без того неприкрытые мысли…

Темпл и Мэтт тихо поднялись и пошли к двери, где им прошептали, что сестра Серафина хочет встретиться с ними в доме священника, пока леди-лейтенант — сестра Роза произнесла это с трепещущей точностью — задает вопросы мисс Вильгельм в монастыре.

Темпл и Мэтт обменялись многозначительным взглядом и вышли, не говоря ни слова до тех пор, пока яркий день не пролил щедро на их головы сияющий ореол света.

— Похоже, что сестра Серафина доставляет лейтенанту Молине столько же проблем, сколько и я, — размышляла Темпл. — Я думала, монахини клянутся уважать власти.

— Власти уже не так безусловны, как раньше, — сказал Мэтт. — Ни религиозные, ни светские. Было грустно узнать, что лейтенант Молина — местная прихожанка. У нее может создаться предубеждение.

— Относительно преследования преступника?

— Относительно преследования моего прошлого.

— Почему ты думаешь, что ей было бы это интересно?

— Сама по себе она любопытна, как и ты, и у нее всегда под рукой официальные средства, чтобы выведывать информацию. Так почему не обо мне?

— Послушай, Девайн, от тебя одни проблемы, но у тебя самого их нет.

— Мне казалось, что из нас двоих я учу самозащите.

— В средствах физической отваги — да. В криминальных делах эксперт — я. Почему «отвага» мне представляется чем-то относящимся к львице в африканской саванне, но не ко мне?

— В тебе много отваги, — заверил он ее, — в самых неожиданных местах.

Мэтт остановился у входа, затем сильно рванул кованную ручку так, будто знал точный вес двери и уже заранее был готов к тому, как тяжело она открывается.

Они снова погрузились в прохладную тень помещения, мирно пахнущего лимонным маслом, свечным воском и пьянящим ароматом ладана. Из тишины медленно появлялись чьи-то голоса, точно пловцы, выплывающие на пустынное мелководье, спорящие друг с другом голоса, мужской и женский.

Шаг Мэтта ускорился в направлении кабинета отца Эрнандеса. Уже у самой двери он повернулся к Темпл с выражением абсолютного сожаления.

— Лучше я войду один.

— Она звала нас обоих.

— Да, но…

За дверью повышался в гневе голос отца Эрнандеса, Темпл это показалось знакомым на причитания по умершему, на бдение, только с ирландским акцентом. Но ничего другого об Ирландии не напоминало: ни время, ни действующие лица, хотя бдение было бы очень уместным, ведь Бландина Тайлер легко могла быть его объектом.

Мэтт скользнул за дверь без особых усилий, словно ему не пришлось даже открывать ее. «Волшебник!» — прошипели ее возмущенные мысли ему вслед.

Проницательность и собственное «я». Осмотрительный мужчина. В ее сознании волнами поднимались еще более жесткие словечки.

Макс никогда ничего никому не доверял, не рассказывал, если на то не было острой необходимости, закрывал и запирал за собой двери, чтобы никогда уже не вернуться и не открыть их. Слишком многие из таких дверей отгораживали эмоциональность Темпл.

Так она и ждала возле очередной закрывшейся перед ее носом двери, не имея возможности даже подслушать обрывки разговора, а, значит, и понять происходящее.

Голос отца Эрнандеса становился все громче, глубже и бесконтрольнее, словно сошедший с ума орган, бушующий в минорной тональности. Темпл представляла, как он меряет шагами пространство, как его почти театральная, драматичная ряса натягивается при каждом широком движении прямой, как струна, фигуры, и это несмотря на все беды. Он не выглядел, как человек, готовый прогнуться в любом смысле этого слова. Однако слова произносились не слишком четко, будто он их проглатывал, голосом, тронутым текилой, густым и раздраженным.

Миссия Серафины была очевиднадля Темпл, пригласили ее или нет: восстановить здравомыслие, если не трезвость, отца Эрнандеса перед тем, как лейтенант Молина посадит его на стул и пропарит ему мозг, окислит его, точно мякоть сладкого винограда заграничным крепким напитком.

— Я потерпел неудачу, — ревел он голосом из дешевой оперы, звучным, подходящим для проповеди, а теперь и направленным на самого себя, точно порицающий происходящие события греческий хор, который можно расслышать даже сквозь сотни закрытых дверей. — Змея прокралась в наш маленький Эдем, в наш Гефсиманский сад.

Змея прокралась. Как в раю. Похоже, в Гефсиманском саду она чувствовала себя более привольно, ведь это место олицетворяло человеческое предательство.

Спокойное бормотание Мэтта — треклятый священник — разобрать было сложнее. Может быть, было слишком непочтительным думать такое, а может, это было вообще неважно и необязательно — думать, что она думала слишком непочтительно. Темпл застыла на секунду, прежде чем припасть к двери, виноватая, но решительная. Мэтт был ядром ее переживания: что этот разрушительный опасный путь беспокойного католицизма делает с ним?

— Ошибочно обвинен! — кричал отец Эрнандес своим лучшим проповедническим голосом. — Среди нас — Иуда.

Как он шипит, когда вменяет в вину! Ошшшибоччччно осссужден. Ссссреди насссс.

— Скандал! — выл пьяный голос. Сссскакдал, — услышала Темпл.

— Свой человек! Сссвой чщщщеловек.

Могли отец Эрнандес быть тем шипящим незнакомцем? Определенно, его густой испанский тон, размытый выпитым и безумием, напоминал шелест в трубке, который старушка могла спутать с шипением.

— Змеи! — напыщенно декламировал он.

Змеи. В телефонной трубке. В приходе. В реве священника.

Неожиданно голос Мэгга стал четким и уверенным; он являл равновесие, контроль, непреклонность, изгонял дурную полудрему. Или воспоминания? Отец Эрнандес хранил плохие воспоминания о старой прихожанке с нервно-психическим срывом, которая в итоге умерла до того, как успела изменить свою волю и оставить хоть что-нибудь церкви. Это как спелая слива, обреченная увянуть на папской виноградной лозе.

Священник, который убил? Как же? Когда он тонул в текиле и собственной паранойе?

Темпл не могла вынести этого. Подслушивание не было ее козырем — ни червовым, ни крести, даже когда дело дошло до пикового туза в рукаве. Она должна была противостоять своим подозрениям, которые появились, разумеется, из-за исчезновения Макса, что так смутило ее. Рука Темпл потянулась к темной железной ручке, а затем повернула ее.

В тот момент, когда она вошла в темное помещение, оживленный диалог вдруг стал ясным. Она чувствовала себя так, словно ворвалась в середину постановки, где актеры представляли шедевр театрального искусства, от которого у нее должно было захватить дыхание. Действительно, сцена была поразительной.

Отец Эрнандес смотрел на Мэтта, мрачный и погруженный в раздумья, как трагический герой в своем колорите, в своей старомодной черной рясе, в своей вымученной священнической страсти.

— Некоторые священники уходят, — сказал он. Горечь и сожаления сквозили в его обвиняющем тоне. — Но я не могу.

«Ссссвящщщщенники…» Это шипит змея в Эдеме.

Мэтт, точно только что причастившийся невинный семилетний ангелочек в белом костюме, поднял голову и произнес:

— Иногда, оставаясь, некоторые священники учиняют больше разрушений, чем если бы они ушли.

Эта мысль заставила отца Эрнандеса отпрянуть и упасть в одно из оббитых кресел, созданных для комфорта овец из его стада. Пастор спрятал свое лицо в ладонях.

В наступившей тишине сестра Серафина заламывала старые свои руки и глядела то на одного мужчину, то на другого.

— Нам следует дать друг другу кредит доверия, — обратилась она к ним с призывом. — Нам следует поддерживать друг друга, и идти каждому своей дорогой.

Отец Эрнандес убрал от лица руки и с покрасневшими от боли, совершенно пустыми глазами повернулся к миротворцу.

— Наши дороги такие разные. Не беспокойтесь, сестра. Я соберу все силы для полицейского лейтенанта, — он улыбнулся и потряс головой, словно хотел освежить ее. — Она всего лишь прихожанка, в конце концов. Я слышал покаяние, — это признание заставило Темпл часто заморгать от удивления. Она хотела бы услышать — или лучше даже подслушать — покаяние Молины. — Я всегда умел успокоить своих прихожан, — затем священник добавил не без тени надменности: — За исключением мисс Таил ер.

— Роль священника не в том, чтобы успокаивать, — заявил Мэтт.

— Влезь в мою шкуру, рыбак! — черные кораллы его глаз загорелись. — Кто не успокаивает, так это Сатана. И он среди нас, будьте в этом уверены.

Влезссссь в шшшшшкуру. Уссссспокаивает. Ссссатана ссссреди насссс.

Темпл слышала шипение, но рядом никого не было, никого, кроме приходского священника с разрушенной моралью. Приходсссской ссссвящщщщенник. И сссессстра Сссерафффина. И Мэт Девайн, который, сссскорее вссссе-го не был часссстью их празднования горессссти и сссомнения.

— Ты выглядеть усталой, дорогая моя, — сссказала ссссессстра Ссссерафина Темпл.

Она действительно устала, никто не отрицает. Она даже начала заглядывать в сссследующщщщую ссссцену пьесссы-допроссса Молины. Мой мозссг, думала Темпл, заполняют подозрения, которые шипят сквозь каждое даже самое бессознательное слово. Пардон, она снова каялась, потому что почитала религиозное окружение, в котором находилась. Валаамова осссслица.

Через десять минут их нашла лейтенант Молина. Нашла, разумеется, без проблем, даже в доме священника. Она скептически оглядела собравшуюся четверку, а потом обратилась к отцу Эрнандесу:

— Мне нужно задать вам несколько вопросов. Наедине.

Остальные трое вышли, даже не пытаясь скрыть свое неудовольствие: никаких «приятного дня» или «до свидания». Потому что день уж точно не был приятным, и они совершенно точно еще увидят друг друга.

— Мне надо поговорить с Пегги, — пробормотала сестра Серафина больше самой себе, чем Темпл и Мэтту. Они были на пути в монастырь.

— Мне тоже, — сказала Темпл. А потом добавила, чтобы подбодрить Мэтта: — Нам тоже.

В конце концов, он в большей степени был вовлечен в смерть мисс Тайлер, чем она. Темпл только покормила ее кошек — всего один раз. Мэтт же совершил последнее таинство.

— Зачем? — спросил он с далеким, озадаченным взглядом.

— Она — единственная, кто расскажет нам, что действительно случилось с мисс Тайлер. Молина не скажет.

— А Пегги откуда знать? — спросила сестра Серафина, приподняв бровь.

— Она знает ровно столько, сколько Молина считает приемлемым для рассказа единственному родственнику жертвы. Я надеюсь, что придет время, и все будут умирать моментально, без мучений. Может, появится какой-нибудь метод с обсуждением мотива.

Во время этих слов сестра Серафина и Мэтт обменялись горящими взглядами. Последнее время это происходило часто, как заметила Темпл. Ей было интересно, не те же ли самые подозрения, которые теперь танцевали польку в ее разгоряченном воображении, исполняли медленную вынужденную сарабанду в их сознаниях: отец Эрнандес потерял бы очень много, если бы Бландина Тайлер осталась жива и успела изменить свою последнюю волю — вычеркнуть церковь Девы Марии Гваделупской из завещания. Это опасение и могло привести его к бутылке. Могло ли оно также побудить его на неразумные действия — мучить монастырь и соседние с ним дома: грубые звонки, полуночные бурчания и шипение, жестокое нападение на Петра? Могло ли его беспокойство заставить убить старушку-прихожанку до того, как она выполнит свою угрозу?

Сестра Роза впустила их в монастырь. Они вновь оказались в общей комнате, где над чашкой чая, пахнущей яблоком и миндалем, сидела Пегги Вильгельм. Он давно остыл, а если б был горячим, то, возможно, едкий травяной пар выпарил бы складки беспокойства с миловидного круглого лица Пегги.

При их появлении она засуетилась.

— Я должна связаться с местным похоронным бюро «Лопез энд Келли», так? — сестра Серафина молча кивнула, и Пегги продолжила: — Я не знаю, когда полиция… отдаст тело, но несомненно, бюро проконтролирует это. Мне надо идти к ней домой, собрать одежду для похорон и покормить котов.

— Я пойду с тобой, — немедленно предложила сестра Серафина.

— Я покормлю кошек, — вызвалась на подмогу Темпл. — Я знаю, как.

А Мэтт промолчал. Практическая сторона смерти всегда была женской заботой. Так полагала Темпл. Ему назначили заглянуть попозже, в рясе и при полном обмундировании, отпеть, благословить и похоронить, только он больше такие вещи не делал. Отец Эрнандес должен, и неважно, в какой кондиции или зависимости.

— Что известно по поводу… убийства? — спросилаТемпл: она не могла больше сдерживать себя.

Глаза Пегги были такими же холодными, как и ее чай, — поддернутые пеленой горя и шока. Их выражение убивало на месте:

— Причину смерти установит судмедэксперт в морге. Я нашла ее у подножья лестницы, со сломанной шеей, многочисленными синяками и ушибами. Она могла споткнуться об одну или нескольких кошек, но лейтенант Молина сказала, что ей не нравятся следы на голове и вокруг горла. Ее трость была сломана на несколько кусков. Думаю, убить тетю было проще простого, да и от несчастного случая легко могла умереть. Должно быть, это случилось после полуночи, так лейтенант сказала. Я спала на первом этаже, в задней спальне дома. Монастырь ведь совсем рядом, но никто ничего не слышал.

— Чьи комнаты самые ближние к дому Тайлер? — спросила Темпл.

— Только сестры Марии-Моники, — ответила Серафина неуверенным голосом.

Мэтт устало подтвердил, кивнув:

— Она практически глухая.

— Удобно, — мрачно заметила Темпл. — Если это убийство, то похоже, что приступите хорошо знает район. Но был ли он, или она, тем же, кто названивал и покалечил кота?

— Павел у нас бродяга, — неожиданно сказала Серафина, кивая на неподвижную, точно статуя, фигуру кота, который сидел на подоконнике. — А Петр выходил редко. Он очень домашний.

— Значит, кто-то зашел в монастырь и забрал его, — понял Мэтт. В нем возрастала тревога. — Тот, кто легко и беспрепятственно может попасть сюда.

Они обдумывали это без дальнейших комментариев. В производимый в уме список возможных убийц Темпл включала отца Эрнандеса, верную но ограниченную Пилар, даже Пегги Вильгельм, которая часто бывала в доме тети и навещала местных сестер: они порой кормили за нее котов. И она была на месте преступления в момент его совершения, но якобы спала. Ну а если подозревать отца Эрнандеса, то почему не подозревать монахиню, любую из них? Даже практически глухую сестру Марию-Монику?

— Мотив кроется в завещании, — сказала вполголоса Темпл. — Молина говорила что-нибудь по этому поводу?

— Она спрашивала, — призналась Пегги. — И не слишком по-доброму. Отметила, что разницы нет, оставила ли тетя Бландина все свое имущество котам или церкви, мне она все равно ничего не оставила.

— Тебя это беспокоит? — спросил Мэтт.

Пегги застыла на мгновение, а потом покачала головой:

— Почему мне надо беспокоиться? Я — разводчица кошек. Это означает, что я немного сумасшедшая в отношении животных. Я очень рада видеть, что у такого количества брошенных животных есть шанс на защиту и хорошую жизнь. А что до церкви, я действительно не так много общалась со своей тетей. И не заслужила места в ее завещании; если она хотела все отдать церкви — хорошо. Просто я надеюсь, что она полностью не обошла стороной своих котов. Но тетя бы так не сделала, что бы ни случилось.

Это было все, что знала Пегги, все, что они могли выяснить. Когда сестра Роза прибежала сказать, что полицейский хочет видеть мисс Вильгельм, все напряглись.

Это была не Молина, а другой детектив — жилистый мужчина с роскошными усами, который назвался детективом Сэнгером. В доме были криминалисты. Мисс Вильгельм может, конечно, собрать одежду для похорон тети, но вообще заходить в спальню или на лестницу все еще запрещено.

— Так как насчет котов? — спросила негодующе Темпл. Детектив Сэнгер закатил глаза. Ну что опять с этими кошками?!

— Их нужно кормить и поить дважды в день.

— Ну, так делайте, — сказал он ей. — Только оставайтесь внизу.

— А как быть с кошками на втором этаже? — поинтересовалась Пегги.

— Им просто надо спуститься вниз и поесть, — ответил детектив. — Они тут были все время, не думаю, что они еще как-то смогут испортить место преступления.

— Значит, все-таки это было… убийство? — спросила сестра Серафина.

Детектив посмотрел на ее честное лицо.

— Мы пока не знаем точно, — его голос был по-полицейски грубоватым. — Сделайте только самое основное и уходите отсюда.

Они почирикали, точно птички в своих маленьких гнездах, и договорились согласиться, а когда детектив ушел, уставились друг на друга. Может быть (думала за всех Темпл), они смогут найти какую-нибудь незамеченную улику в этом хаосе.

Темпл, Серафина и Пегги пустились в поход по дому Тайлер с большой охотой, предварительно распределив задания. Куда пошел Мэтт, он не сказал, но на его лице читались какие-то отвлеченные мысли.

Женское трио встретила стая кошек — тринадцать пар глаз, как старые монеты золотого, зеленого и медного цвета, глядели вверх, вглядываясь в лица людей, ждали небесной манны и «Мням-ням-нямы». Это была грязная, местами вонючая работа с нагибанием и скручиванием, но Темпл была рада, что сумела сосредоточиться и накормить массы, пока Пегги и сестра Серафина отправились выкапывать на втором этаже одежду для похорон. Она распознавала их медленные шаги у себя над головой по неприятному скрипу половиц, а потом остановилась с полуоткрытой банкой корма «Финники фист», который вонял просто в высшей степени отвратительно.

Этот старый дом производил больше звуков, чем его многочисленные мяукающие обитатели, а Бландина даже в маленькой степени глухотой не страдала. Можно предположить, что она услышала шаги в холле на втором этаже и вышла проверить? Трость могли выхватить у нее из рук и потом избить ей же так, что мисс Тайлер упала с лестницы. Жертва, несомненно, отвратительного несчастного случая.

Как Молина могла доказывать или исключать возможность убийства при таких туманных обстоятельствах, с двусмысленными синяками и ступеньками, что могли стать орудием преступления? Как и трость… которая теперь сломана и хранится у полиции. Была ли трость орудием убийства? Темпл с удовольствием взглянула бы на нее еще раз, теперь уже для обнаружения куда более интересных вещей, чем засохшая грязь на наконечнике.

Пронзительное мяуканье напомнило ей, что стоять с открытой банкой кошачьей еды в руках и с двумя дюжинами открытых, пустых ртов где-то возле ног — не самое безопасное предприятие. Буме. Это большой коричневый с белым котяра запрыгнул на сервант. Он сказал: «Мяяяу».

Кот не был так убедителен, как порой Луи, но заставил себя понять. Темпл вывалила в форму из фольги внушительную массу, похожую на рубленый угорь. В мгновение ока рядом возник мистер Шоколадный Пирожок, как и тощие грациозные коты, которые присоединились к его пиршеству прямо на серванте.

Темпл размышляла: теперь, когда их благодетельница мертва, будут ли их выселять из переполненного жилища. Смерть мисс Тайлер всем принесла кучу проблем. Лейтенанту Молине пришлось расследовать подозрительную смерть чуть ли не в своем дворе. Мэтту — встретиться лицом к лицу со своим прошлым и бороться с ним на кулаках до последнего. А на отца Эрнандеса, скрывающегося то ли от прошлого, то ли от будущего, теперь направлено абсолютно все внимание. Сестра Серафина принимала удар непристойных звонящих и хлопотала повсеместно, тогда как у Пегги Вильгельм на руках оказалась побритая кошка и покойная состоятельная тетка, чьи коты и деньги, несомненно, были яблоком раздора в равной части для городских властей и дешифровщиков законодательной путаницы.

Лодыжки Темпл неожиданно обвернуло дрожащее меховое боа. Возле ее ног крутились кошки, заставляя ее пошатываться на своих обычных каблуках, погружая ее еще глубже в мирный поток размышления и анализа, делая из нее пленницу их бесконечных потребностей и желаний.

Темпл задумалась, чувствовала ли то же самое Бландина Тайлер хоть когда-нибудь.

Глава 23 Все расскажут карты

 Родившись способным учеником и бесстрашным трудягой, невозможно спокойно почивать на лаврах.

Вообще, то, на чем я обычно почиваю, — более комфортное и не такое колючее, как лавры. Но сейчас не об этом.

Я поправлялся после ордалии и чувствовал себя победителем премии «Банк крови года», как вдруг ужасно раздражающий, противный зуд в ушах, как вечное состояние беспокойства, дало понять, что меня вызывает могущественная, если не сказать величественная, Карма.

Должен признаться, я жалею о том, что снюхался с этой телепаткой. Как все защитники альтернативных реальностей, она даже больше, чем просто странная. И я сейчас не о ее внешности говорю, а о ментальных способностях.

Теперь, когда у нее есть мой номер (хотя у меня и нет своего телефона), я предвижу, что пожалею о дне, когда решил проинспектировать владения мисс Электры Парк и обнаружил живущую там прорицательницу. Котам не запрещается предвидеть, заметите вы, но надо сказать, предвидение также доступно и обычному уличному бродяге, если он не совсем глуп.

Прямо сейчас я предвижу опасный подъем в темноту пентхауса на пятом этаже, где встречу великую Карму, которая опять будет меня дразнить.

Эти телепаты всегда становятся занозой в одном месте. У меня такое чувство, что Карма уже когда-то прикладывала свою когтистую лапу к моей судьбе, только в другом месте и в другое время. Но меня уже больше не посадишь на тот же крючок, как тогда, когда я был жизнелюбивым котенком, и принимал как должное поклонения от египтян. Почему те, кого считают богами в одной культуре, в другой воспринимаются как мусор? Я мог бы продолжать говорить о своем благородном происхождении и печально забытом статусе, но время тикает, а жизней у меня осталось не так уж и много.

Я встряхнулся, что заставило меня почувствовать себя как рагу, которое приготовили еще на прошлой неделе. А потом проскользнул между французских дверей мисс Темпл Барр, предусмотрительно оставленных открытыми. Я вспоминаю, что мой обычный выход — маленькое высокое окно в ванной — закрыли для моего же блага. Это означает, что придется прилично попотеть, чтобы найти другой выход. Конечно, те, кто лучше знает, кому и что будет лучше, не парятся о подобных пустяках и совершенно не думают наперед.

В мгновение ока я на террасе, если не считать, что мгновение было довольно медленным и трудным, а око мое еле смотрит. Стою перед дверьми пентхауса, собираю мысли в кучку для новой встречи с неуловимой Кармой.

Вплываю в полумрак помещения. Все спокойно, и это означает, что мисс Электры Ларк поблизости нет. Против мисс Электры Ларк я ничего против не имею, за исключением, разве что, ее выбора компании и меблировки. Но мне не хочется быть пойманным за проникновением на ее территорию. Она — довольно властная женщина, вполне способная вышвырнуть меня за дверь без всяких «вы уже уходите?»

Но мне, как обычно, везет. Из разбросанных по всей комнате многочисленных шаров предсказаний льется слабый свет. Два луча горят зеленым, и я понимаю, что снова споткнулся о гипнотический взгляд прозорливой Кармы.

— Ты звала, — сказал я скучно, в манере битника Мейнарда Кребса. (Я обожаю смотреть старые сериалы по кабельному, когда есть возможность завладеть пультом).

Не могу сказать, что Карма дала волю печали, но она совершенно определенно смотрела искоса.

— Луи… Луи… Луи… — выдыхала она. — Такое обычное и незапоминающееся имя. Однажды кто-то должен снизойти до примитивного инструмента. Я вижу котов в замешательстве, их мысли в беспорядке. Напуганные. В море.

__Может, они повстречали сову с банкнотой в три фунта стерлингов, — сказал я. — Я и сам был бы не прочь исчезнуть в никуда с какой-нибудь птичкой и ее «капустой», хоть прямо сейчас.

— Луи… Луи… Луи… Ты неисправим.

— Иллюзии ни к чему хорошему не приведут, — предупредил я ее бледный силуэт.

Из-под бахромы у изножья дивана выглянули белые лапы и начали беспорядочно двигаться по полу, как будто танцуя хулу. Я вдруг рассмотрел несколько прямоугольных картонок, которые она попеременно прикалывала к ковру четырьмя своими невероятно острыми когтями.

— Я изучала таро, — заявила Карма.

— А мне доводилось встречать фараона, — нанес я ответный удар. — Мы много времени провели вместе.

— Таро, — повторила она. — т-а-р-о.

— Что за катавасия, — ответил я.

— Ох, Луи… Луи… Луи. Ты узнаешь эту карту? — мурлык-нула она.

— И с картами я знаком, — заявил я, глядя своими зоркими глазами на прямоугольник, который она выдвинула вперед своей проворной лапой. Я увидел картинку с парнем в смешной шляпе, который выглядел как портрет Эль Греко, нацарапанный им же в песочнице.

— Худой мужчина, — говорю я.

— Ох… — только и смогла сказать Карма. — Это Жрец, дурачок.

— Скажем, я знавал нескольких верховных чудовищ в ранние годы своей молодости. Они обычно возглавляли парад, когда в город приезжал цирк братьев Ринглинг.

Ее небесно-голубые глаза охватил ужас. Мне нравится заставлять ее шерсть вставать дыбом.

— Карта Жреца обозначает священника, — надменно поясняет она. — В древней Греции, далеко от Бирмы, он являлся толкователем загадок и тайн. Здесь, боюсь, он является средоточием тайны. Последние дни я несколько раз подряд вытягивала эту карту.

В этом я не и сомневаюсь, потому как уже успел увидеть на карте многочисленные следы от когтей. В действительности, на Жреце, теперь, когда я рассмотрел его вблизи, был надет забавный головной убор, как у сановников ку-клукс-клана или епископа романской католической церкви. Странный товарищ, слишком странный даже для карты таро.

Я лично не встречал «живые простыни» (Члены ку-клукс-клана скакали по городам, завернувшись в белые простыни, чтобы вселять ужас в мирных жителей), иначе известные как «великие драконы» (В структуре организации ку-клукс-клана каждый из «великих драконов» управлял отдельным штато), но совсем недавно много слышал о католической церкви в целом от лица бедняги Петра. Правда о епископах он не говорил. Так что же это за парень на карте?

— Не похож на Бинга Кросби, — сказал я. — Или на Дамбо.

— Также, как и ты, — говорит надменно Карма. — Но это не оправдание. Неужели ты сразу не почувствовал связи?

— Среди моих знакомых мало священников, не говоря уже о слонах.

— Но… ты знаешь… больше священников, чем ты думаешь.

Ненавижу, когда она вертит на языке загадочные слова, будто драгоценные капли ликера «Бейлис». После того, как я подслушал разговор моей маленькой куколки, у меня есть некоторые подозрения, о каком именно священнике идет речь, но они еще более туманны, чем карты таро.

— Одного, — проворчал я. — Но возможно, это в прошлом.

— В жизни нет прошедшего времени, Луи. Все настоящие проблемы объединяют прошлое и будущее. Я боюсь, ты не способен распознать такие тонкости и прочувствовать разницу, но ты единственный доступный мне инструмент воздействия на внешний мир.

— Послушай, — сказал я ей. — Меня тошнит уже от сравнений с плоскогубцами или щипцами. Я не инструмент, и не дурак, я — кот! Если ты хочешь продолжать быть такой из себя загадочной, мне придется прибегнуть к своим собственным методам.

— Собственным методам? — ее тон был пренебрежительным.

— У меня есть свои способы и пути решения.

— Свои пути! Следуй моим путям и учись, — длинный белый изогнутый коготь, поддернутый розовым, указал на парня в шапке. — Я часто вытаскивала Жреца вверх ногами. Ты, конечно, понимаешь, что это значит.

— Он перенес операцию по смене пола?

— Временами, — снова начала Карма, — мне кажется, что ты умышленно строишь из себя дурачка, чтобы показать свою связь, неважно сколь малую, с символами высшего самосознания. Жрец в прямом значении представляет третью сторону, независимую темную лошадку, внезапно оказавшуюся на арене, удивительное событие и, конечно, церковь, либо того, кто ее представляет. В перевернутом виде указывает на резкое неприятие всяких религиозных верований, возможно, в юности. Карта говорит об эмоциональном потрясении, о ком-то недоверчивом, или кому не доверяют остальные.

Я ничего на это не сказал, потому что не знал, что можно вынести из этой тарабарщины. Затем Карма наклонила ко мне голову:

— К слову о дураках, я вытащила эту карту вместе с Императором, который обозначает божественное, духовное, и что важно — под знаком Весов. Я уже говорила об этом раньше. Император перевернут, что означает обман. Посмотри, здесь еще перевернутая Башня, тоже карта Весов, — одержимые, извращенные разум и душа, отображение искаженной реальности в угоду беспринципной, изуродованной психики.

Я ждал, когда она свяжет это последнее описание со мной, но остался разочарованным.

— Целый список действующих лиц, — прокомментировал я, вскидывая голову, чтобы показать, как серьезно размышляю над ее словами. Уже привыкаю к этим таинственным штучкам.

— Это не случайно вытащенные карты, они выпадали мне неоднократно. Очевидно, твоя задача ясна. Тебе нужно найти настоящего Жреца, который приведет тебя к остальным картам, чьи роли менее понятны: Смерть, Дьявол, Правосудие, Повешенный, а также Воздержание.

Я промолчал. Смерть, дьявол, правосудие и повешенный мне знакомы, если и не как карты, то как реальные жизненные ситуации, с которыми я прекрасно справлялся своими собственными невежественными способами.

Закончив покаяние у ног Кармы и ее мистических карт, я удаляюсь из эзотерического храма и направляюсь к своему собственному источнику мудрости и знаний — улицам Лас-Вегаса, и неважно, кого мне предстоит на них встретить — мужчину, женщину или четвероногого друга.

Глава 24 Денежная сделка

 Когда она вышла из дома священника, Мэтт ждал ее в тени высоких олеандров.

Лейтенант Молина замерла на мгновение, а потом посмотрела на блокнот, который она засунула в глубокий боковой карман своего синего пиджака:

— Мне это понадобится? Он улыбнулся:

— Сейчас не время для исповеди. Я просто хотел поговорить с вами.

— А я сейчас не лучший вариант для разговоров, — сказала она, даже не смягчая свои слова улыбкой.

Мэтт понимал, почему она так пугает Темпл. Лейтенант Молина была серьезной, прямолинейной и опытной в отношении сочетания простой одежды с простыми манерами. Все женщины, которые хоть когда-либо соревновались в конкретно мужской деятельности, такой как медицина или работа в полиции, заимствовали этот защитный окрас, или вернее — отсутствие окраса вообще. Женщины, в поступках которых была такая же целенаправленная праведность, как и у священников, что порой делало их слегка нечеловечными.

— Отец Эрнандес предоставил какую-нибудь новую информацию? — спросил он.

— Только то, что шалости с монастырскими телефонами перекинулись и на церковь. Красная краска в купели, типа того, — выпалила она с отвлеченным видом.

Мэтт задумался, представляла ли она свою дочь, опускающую руку на гладкую поверхность кроваво-красной воды:

— Он считает это сатанисты или как?

— Он не упоминал этого. Но я об этом думала. Слушай, я могу спросить у криминалистов, но вообще сомневаюсь, что это могут быть они. Отец Эрнандес совершенно точно напуган чем-то, что его вообще не беспокоило еще несколько недель назад. Он хорошо держится, но испуган до краев подола своей рясы. Может, это страх потерять имущество Тайлер. Я звонила адвокату прихода.

— Есть кое-что, что я даже не знаю, стоит ли вам говорить, — начал Мэтт.

По секундной жадной вспышке в ее глазах он понял, что зашел слишком далеко, чтоб теперь отступать. Его ложное чувство близости с лейтенантом Молина через Темпл заставило его забыть, что она была опытным детективом по расследованию убийств и вовсе не была настроена играть в игры с чьей-либо совестью.

— Что? — спросила она резко.

— Отец Эрнандес, — продолжил он, жалея, что вообще открыл рот.

— Он пьет, — закончила она фразу, которую он оборвал. — Этот слух буйно разрастается по всему приходу уже две недели. Ну да, что-то новенькое об отце Рафе. Он из старого мира, деспотичный, часто разъяренный пастор, хотя бы для тех из нас, кто не чувствует, что четки в руках означают начало и конец молитвы. Но он никогда не был пьяницей.

— Значит, вы согласны, что это его теперешнее поведение настораживает.

— Разумеется. Как и твое.

Мэтт заморгал, словно пытаясь отделаться от гипнотического взгляда кобры. У лейтенанта Молины были такие глубокие, ясные голубые глаза, что в них тяжело было не упасть, как и в постоянные ее ловушки, может быть. Все, кто по долгу службы занимаются так называемой помощью, обладают в той или иной степени харизмой.

— Мое? А что тревожного в моем поведении? — он использовал обезоруживающий тон, который так хорошо срабатывал с библиотекаршами, медсестрами и церковными экономками. — Я всегда сдержан.

На лейтенанта Молину это не сработало. Ее сощуренные глаза сузили зрачки, которые теперь мелькали сквозь пушистые ресницы:

— Это могло бы означать, что тебе есть, что скрывать, или что ты предпочитаешь что-то умалчивать. Нечто большее, чем твоя бывшая профессия. В этом случае — если это убийство, а это уже дело — попахивает религиозным загибом. Все с религиозным прошлым — под подозрением.

— По крайней мере, это оставляет вне подозрения Темпл, — остроумно заметил Мэтт. — Ей будет приятно узнать, что равнодушный унитарий обладает такими защитными качествами.

— Нет, не оставляет. Мисс Барр рождена быть жертвой по совместительству. И в этом ее вина.

— Вы говорите о встшебниках.

— И не только.

Единственная поднятая бровь на мужественном лице Молины производила куда большее впечатление, чем на чьем-либо другом. Синдром мистера Спока.

— Вот что я хотел вам посоветовать, проверить прошлое всех, с кем связана мисс Тайлер. У вас должны быть способы выяснить все: от количества пломб в зубах до их тайных прозвищ.

— У нас есть способы, как ты знаешь. Ты все еще злишься, что я выяснила про отсутствие твоих водительских прав?

— Нет.

— Или, что включила это в отчет?

— Может быть.

Лейтенант Молина развернулась, так что теперь они стояли лицом к горячему солнцу, спиной к монастырю. Мэтт взглянул на спортивные часы на его левом запястье, как вдруг где-то за церковью раздался детский крик. Была середина утра, детей отпустили на перерыв.

Молина замерла, поднимая голову, точно животное, внимательная, полагающаяся на какое-то свое секретное чутье. Узнала ли она свою дочь, которая играла неподалеку от места особенно жестокого убийства беззащитной старушки? Но ведь все преступления были жестокими.

Затем ее едкий взгляд снова вернулся к нему.

— Короче, ты все еще бесишься из-за того, что я про тебя разузнала.

— Мне все еще интересно, почему. Может быть, вы пытались защитить Темпл от очередного таинственного мужчины.

— Защита ей просто необходима, — голос Молины звучал почти зло. — Эту женщину нельзя выпускать без поводка, ну или хотя бы без прав. Нет, я не о мисс Барр волнуюсь, — Молина наклонилась ближе. Мэтт был поражен ее внушительными размерами, хотя она была почти его роста. Это тренировки сделали ее такой огромной. Часто от женщины такого не ожидаешь. — Я хочу Макса Кинселлу, — сказала она подчеркнуто и с напором, которого он никогда от нее не слышал. — Никто не исчезает, не оставляя никаких следов. В его случае, единственная улика это тело в отеле «Голиаф». Но никто не уходит безнаказанным, пока у меня на столе лежит открытое дело.

— Думаете, он вернется, — сказал Мэтт с неожиданной проницательностью, — за Темпл?

— Почему нет? — теперь в ее голосе слышалась попытка защититься. Словно она уже защищала свои интересы раньше таким же образом перед коллегами и начальством. — Смотри, как он все устроил с квартирой еще до того, как исчез. Все записано под именами их обоих так, чтобы мисс Барр могла переписать на себя. Он знал, что, возможно, уедет.

— Вы думаете, что Темпл тоже об этом знала?

Она неожиданно отпрянула, даже слегка засмеялась, смехом, который ослаблял ее обычную страстность и напористость:

— Может быть, а может и нет. Совершенно точно, она не спланировала нападение на себя. У тех ребят бизнес. Хорошо, что ты учишь ее самозащите. Если она будет продолжать совать везде свой нос, то ей надо знать пару приемов, чтобы его не отрезали. Как священник овладел боевыми искусствами?

— Нам разрешено иметь хобби, знаете ли. А молитва и медитация не так уж отличаются от созерцательной стороны многих боевых искусств. Но отвечая на ваш вопрос, я не всегда был священником. Я начал заниматься тхеквон-до еще в старших классах.

— Старшая католическая школа в Чикаго? Он кивнул.

Лейтенант Молина опять остановилась и посмотрела вперед, на церковь, за которой скрывалась невидимая школа и детская площадка. На улицах теперь было тихо. Перерыв закончился.

— Не знаю, оставлю ли я Марайю в католической школе. Это довольно жесткое образование, но видит Бог, в них меньше насилия и банд, чем в частных школах. Так что пока для нее так лучше. Но позже, может быть, ее предадут.

— Чрезмерный католицизм?

Она кивнула и посмотрела в сторону. Мэтт понял, что она попала в ловушку, в которую попадают все, советуясь с ним, хотя он не поощрял ее на это. Молина засунула руку в карман своего пиджака, сердитая, что забылась, забыла о своей должности, авторитете и о том, что он тоже может быть под подозрением, пусть и не в числе первых.

— Они предали и нас? — спросил он мягко. — Или они предали их?

Молина понимала двойственность вопросов, особенно когда их задавали так кстати. Ее взгляд был борзым. Она решила быстро вернуть их отношения в положение охотника и того, на кого охотились.

— Может быть, это было преступление без жертв, — поспешно отозвалась она, активно направляясь к монастырю. — Я проверю всех — все равно собиралась — и начну с тебя. В какую семинарию ты поступил?

— Святого Винсента. — Где?

— Бейтсвилль, штат Индиана.

— И что убежденный гражданин среднего запада, как ты, делает в Вегасе?

— Ищу удачу, мне кажется. А вы разве не из другого города?

— Здесь я задаю вопросы.

— Я больше нигде не мог найти работу, — признался он через секунду. — Переборщил с католическим образованием.

Ее лицо перекосила улыбка, которую можно было назвать дружелюбной: