— Привет, мам, — пробормотал он, и Лейси увидела, как глаза женщины отбрасывают и татуировки, и бритый череп, и оранжевую одежду, чтобы увидеть своего маленького мальчика, который ловил головастиков в луже на заднем дворе.

«Каждый человек, — подумала Лейси, — это чей-то ребенок».

Она отвела глаза от этой долгожданной встречи, и увидела, как в комнату свиданий ввели Питера. На секунду ее сердце остановилось — он очень похудел, а глаза за стеклами очков казались абсолютно пустыми, — но она тут же придавила все свои чувства и подарила ему ослепительную улыбку. Она делала вид, что ее нисколько не волнует, что ее сын в тюремной одежде, что ей пришлось бороться в машине с приступом паники, когда она въехала на тюремную стоянку, что она спрашивает, достаточно ли хорошо сына кормят, в окружении торговцев наркотиками и насильников.

— Питер, — сказала она, обнимая его. Не сразу, но он ответил на ее объятия. Она прижалась лицом к его шее, как делала, когда он был маленьким, и подумала, что готова его съесть, но запах его стал другим. На мгновение она позволила себе подумать, что все это — кошмарный сон, что в тюрьме не Питер, а чей-то чужой несчастный ребенок, но потом поняла, что же изменилось. Здесь он пользовался другими шампунем и дезодорантом, запах этого Питера был более резким.

Вдруг она почувствовала, как ее похлопали по плечу.

— Мэм, — сказал охранник, — вам придется от него отойти.

«Если бы это было так легко», — подумала Лейси.

Они сели по разные стороны красной линии.

— Как ты? — спросила она.

— Все еще здесь.

То, как он это сказал — словно рассчитывал, что к этому времени все должно было измениться, — заставило Лейси содрогнуться. Она почувствовала, что он говорит не о залоге, а о другой альтернативе — о том, что Питер может себя убить, — ей думать не хотелось. Она почувствовала, как сжалось горло, и сделала то, что пообещала себе не делать: она заплакала.

— Питер, — прошептала она, — почему?

— Полиция приходила домой? — спросил Питер. Лейси кивнула. Казалось, с тех прошло столько времени.

— Они заходили в мою комнату?

— У них был ордер…

— Они забрали мои вещи? — воскликнул Питер, впервые выказав ей какие-то эмоции. — Вы позволили им взять мои вещи?

— А зачем тебе все это было нужно? — прошептала она. — Эти бомбы. Пистолеты…

— Ты не поймешь.

— Так объясни мне, Питер, — сказала она скорбно. — Заставь меня понять.

— Я не смог тебе этого объяснить за семнадцать лет, мама. Почему же сейчас что-то должно измениться? — Его лицо передернулось. — Я даже не понимаю, зачем ты пришла.

— Чтобы увидеть тебя…

— Тогда посмотри на меня! — закричал Питер. — Почему же, черт возьми, ты на меня не смотришь?

Он обхватил голову руками и, всхлипнув, опустил плечи.

Лейси поняла, что настал решающий момент: ты смотришь на незнакомца перед собой и решаешь раз и навсегда, что это не твой сын, либо решаешь, что будешь искать то немногое, что осталось от твоего ребенка в том, кем он стал.

Но для матери это не такой уж и сложный выбор.

Кто-то утверждает, что чудовищами не рождаются, а становятся. Люди могут говорить, что она плохая мать, вспоминать моменты, когда она испортила Питера, проявив излишнюю мягкость или строгость, холодность или заботу. В Стерлинге до самой ее смерти будут обсуждать, что же она сделала не так со своим сыном, но как насчет того, что она сделала для него? Легко гордиться ребенком, который учится на «отлично», побеждает в конкурсах, ребенком, которым мир уже восхищается. Но настоящий характер проявляется тогда, когда ты можешь найти, за что любить своего ребенка, хотя все остальные его ненавидят. А если то, что она сделала или не сделала для Питера, вовсе не главное? А если главное то, как она поведет себя начиная с этого момента?

Она перегнулась через красную линию и обняла Питера. Ей было плевать, можно это делать или нет. Охранник мог подойти и оттянуть ее от него, но пока этого не произошло, Лейси не собиралась выпускать сына из своих объятий.



По записи камеры слежения в столовой ученики несли подносы с едой, делали домашнее задание, разговаривали, когда в зал вошел Питер с оружием в руках. Послышались выстрелы, какофония криков. Включилась пожарная сигнализация. Когда все начали бежать, он выстрелил снова, и на этот раз две девочки упали. Остальные ученики топтали их, пытаясь спастись.

Когда в столовой никого, кроме Питера и жертв, не осталось, он пошел между столами, глядя на свою работу. Он прошел мимо парня, лежавшего в луже крови на книге, но остановился, чтобы подобрать плеер, оставленный на столе, и вставил в уши наушники, прежде чем выключить его и положить на место. Он перевернул страницу открытой тетради. А потом сел за стол, где стоял поднос с нетронутым обедом, и положил рядом оружие. Он открыл коробку с хлопьями и высыпал их в одноразовую миску. Добавил содержимое пакета с молоком и съел все до последней ложки, потом опять встал, взял пистолет и вышел из столовой.

Это было самое страшное, жуткое зрелище, которое Патрику приходилось видеть за всю жизнь.

Он посмотрел на вермишель быстрого приготовления, которую заварил себе на ужин, и понял, что аппетит пропал. Отставив миску на стопку старых газет, он отмотал пленку назад и заставил себя посмотреть на это еще раз.

Когда зазвонил телефон, он снял трубку, но все еще был занят происходящим на экране.

— Да.

— И тебе привет, — сказала Нина Фрост.

Услышав ее голос, он обмяк. Старые привычки долго умирают.

— Извини. Просто я занят.

— Могу себе представить. Об этом говорят во всех новостях. Как ты справляешься?

— Сама знаешь, — ответил он, хотя на самом деле имел в виду, что не спит ночами, что, едва закрыв глаза, видит лица погибших, что у него полно вопросов, которые он точно забыл задать.

— Патрик, — сказала она, потому что была его старым другом и знала его лучше, чем кто-либо, включая его самого. — Не вини себя.

Он опустил голову.

— Это случилось в моем городе. Разве я могу не винить себя? — Если бы у тебя был видеотелефон, я бы смогла точно сказать, что ты выбрал: власяницу или костюм супергероя.

— Это не смешно.

— А я и не смеюсь, — согласилась она. — Но ты же понимаешь, что его точно посадят. Что у тебя есть? Тысяча свидетелей?

— Где-то так.

Нина замолчала. Патрику не нужно было ей — женщине, для которой горькое сожаление стало спутником жизни, — объяснять, что посадить Питера Хьютона в тюрьму недостаточно что Патрик не успокоится, пока не поймет, почему Питер это сделал.

Чтобы иметь возможность предотвратить это в следующий раз.



Из отчета ФБР, предоставленного специальными агентами, изучавшими случаи стрельбы в школах всего мира:


Среди стрелявших мы отметили похожие ситуации в семье. Часто у стрелявших либо напряженные отношения с родителями, либо родители, которые не обращают внимания на патологии в развитии. В таких семьях не хватает близких отношений. Также не ограничивается время просмотра телевизора или игры на компьютере, иногда имеется доступ к оружию.
В школе со стороны стрелявших мы отметили склонность к отстранению от учебного процесса. Школа же сама по себе склонна допускать неуважительное отношение, демонстративную несправедливость наказаний и явное предпочтение, отдаваемое учителями и другими работниками некоторым ученикам.
Стрелявшие чаще всего имеют свободный доступ к просмотру фильмов о жестокости, телевидению, видеоиграм; употребляют наркотики и алкоголь; имеют группу друзей за пределами школы, которые поддерживают такое поведение.
Кроме того, прежде чем совершить акт насилия, происходит утечка информации — намеки на то, что что-то должно произойти. Намеки могут делаться в форме стихов, сочинений, рисунков, интернет-рассылок или угроз, как личных, так и заочных.
Несмотря на все общие черты, описанные выше, мы предупреждаем, что этот отчет нельзя использовать для составления анкет, позволяющих определить потенциальных стрелков, в руках средств массовой информации это может привести к тому, что под подозрением окажутся многие ученики, не склонные к насилию. На самом деле, у огромного количества подростков, которые никогда не совершат насилия, будут наблюдаться некоторые из указанных характеристик.


Льюис Хьютон был человеком привычки. Каждое утро он просыпался в 5:35 и занимался на беговой дорожке в подвале. Потом принимал душ, съедал на завтрак миску кукурузных хлопьев, просматривая газетные заголовки. Он носил один и тот же плащ, независимо от того холодно или жарко было на улице, и парковался на одном и том же месте на стоянке возле колледжа.

Однажды он пытался математически выразить влияние рутины на счастье, но в расчетах произошел интересный поворот: количество удовольствия, доставляемого привычными действиями, возрастало или уменьшалось в зависимости от личного отношения к переменам. Или — как сказала бы Лейси: «По-человечески говоря» — на каждого человека, который, как он сам, предпочитал идти по накатанной колее, найдется тот, которому это покажется невыносимым. В таком случае коэффициент комфорта становится отрицательным числом, а значит, совершение привычных действий сделает человека несчастным.

Он считал, что именно так и было в случае Лейси, которая слонялась по дому, словно была здесь впервые, и не выносила даже мысли о том, чтобы вернуться на работу. «Как ты можешь требовать от меня думать сейчас о чужом ребенке?» — возражала она.

Она настаивала на том, что они должны что-то предпринять, но Льюис не знал, что можно было сделать. И поскольку он не мог ничего сделать ни для своей жены, ни для сына, то решил, что не остается ничего другого, как успокоиться самому. Просидев пять дней, после того как Питеру выдвинули обвинение, дома, однажды утром он встал, собрал свои бумаги, позавтракал хлопьями, просмотрел газету и отправился на работу.

По дороге он размышлял над формулой счастья. Один из принципов его открытия — «С = Р/О», или счастье равняется реальности разделенной на ожидания — основывался на том факте, что у человека всегда есть какие-либо ожидания. Дру. гими словами, «О» — это действительное число, поскольку на ноль делить нельзя. Но в последнее время он начал сомневаться в правдивости этого уравнения. Математика может многое доказать. Ночами, когда он не мог уснуть и смотрел в потолок, зная, что жена рядом тоже только делает вид, что спит, Льюис постепенно пришел к выводу, что человека можно довести до состояния, когда он от жизни не ждет абсолютно ничего. Поэтому ты не плачешь, когда теряешь первого сына. А когда твой второй сын попадает в тюрьму за массовое убийство, тебя это не шокирует. Можно делить на ноль, в тех случаях когда образовывается пропасть там, где раньше было твое сердце.

Едва войдя на территорию колледжа, Льюис почувствовал себя лучше. Здесь он не был отцом преступника, никогда не был. Он был Льюисом Хьютоном, преподавателем экономики. Здесь он все еще был на высоте и не должен был просматривать ход своего исследования, пытаясь понять, с какого момента все пошло не так, как нужно.

Льюис достал из портфеля пачку бумаг, когда в открытую дверь заглянул заведующий кафедры экономики. Хью Маккуери был большим человеком — студенты за спиной называли его Большой-и-Волосатый, — который с удовольствием согласился на этот пост.

— Хьютон? Что вы здесь делаете?

— Насколько я знаю, колледж все еще платит мне зарплату, — ответил Льюис, пытаясь шутить. Он никогда не умел шутить или рассказывать анекдоты. Он всегда случайно рассказывал окончание анекдота слишком рано.

Хью вошел в кабинет.

— Господи, Льюис. Я не знаю, что сказать. — Он замолчал.

Льюис не винил Хью; Он и сам не знал, что говорят в таких случаях. Бывают открытки с надписями на случай тяжелой утраты, смерти любимого животного, увольнения с работы, но, похоже, никто не смог бы подобрать правильные слова для того, чей сын недавно убил десять человек.

— Я хотел позвонить вам домой. Лиза даже хотела принести вам обед или еще что-то. Как там Лейси?

Льюис поправил очки на переносице.

— Ну, — протянул он, — сам понимаешь. Мы стараемся жить нормальной жизнью, насколько это возможно.

Сказав это, он представил свою жизнь в виде графика. Прямая нормальной жизни тянулась и тянулась, приближаясь к нулю, но так и не пересекая ось.

Хью сел напротив Льюиса — на то место, где обычно сидели студенты, которым нужна была дополнительная консультация.

— Льюис, возьми отпуск, — сказал он.

— Спасибо, Хью. Я ценю твою заботу. — Льюис поднял глаза на написанное на доске уравнение, которое пытался решить. — Но сейчас мне действительно очень нужно быть здесь. Это отвлекает меня от мыслей о необходимости быть там.

Взяв кусок мела, Льюис начал выводить на доске длинные аккуратные ряды цифр, и это его успокаивало.

Он понимал, что существует различие между тем, что делает тебя счастливым, и тем, что не делает. Фокус состоял в том, чтобы убедить себя, что это одно и то же.

Хью опустил ладонь на руку Льюиса, остановив ее посреди уравнения.

— Наверное, я неправильно выразился. Нам нужно, чтобы ты взял отпуск.

Льюис уставился на него.

— Ах да, понимаю, — ответил он, хотя ничего не понимал. Если Льюис хотел отделить свою работу от домашних проблем, то почему колледж не делает то же самое?

Хотя…

Возможно, он неправ. Если ты не уверен в решениях, которые принимаешь как отец, разве можно не обращать внимания на слабые места своих теорий с той же уверенностью, которая была у тебя как у профессионала? Или такие решения будут шаткими, как замок на песке?

— Ненадолго, — сказал Хью. — Так лучше.

«Для кого?» — подумал Льюис, но ничего не сказал, пока не услышал, как Хью закрыл за собой дверь.

Когда заведующий кафедрой ушел, Льюис опять взял мел. Он всматривался в уравнение, пока части не слились в одно целое. Тогда он начал яростно писать, как композитор, пальцы которого не поспевают за симфонией, звучащей в его голове. Как он раньше этого не понял? Всем известно — если разделить реальность на ожидания, получим коэффициент счастья Но если разделить ожидания на реальность, то получим не противоположность счастью. Льюис понял, что в результате получается надежда.

Чистая логика: предположим, реальность — это константа ожидания должны быть больше реальности, чтобы в результате получился оптимизм. С другой стороны, пессимист — это человек, чьи ожидания ниже реальности, дробь убывающей доходности. Человек устроен так, что это число приближается к нулю, но никогда не равняется ему, поскольку человек никогда не теряет надежду окончательно, при малейшем толчке она появляется вновь.

Льюис отступил на несколько шагов, глядя на написанное. Тому, кто был счастлив, понадобится совсем немного надежды взамен. И наоборот, оптимист потому и оптимист, что хочет верить во что-то лучшее, чем реальность.

Он начал обдумывать, могут ли быть из этого правила исключения: может ли счастливый человек надеяться на что-то, может ли несчастный оставить всякую надежду на лучшее. И это привело мысли Льюиса к Питеру.

Стоя перед доской, он заплакал. Его руки и рукава были покрыты белой меловой пылью, словно он стал привидением.



В кабинете помешанных, как Патрик любя называл про себя программистов, которые взламывали жесткие диски в поисках порнографии и отрывков из «Поваренной книги анархиста[12]», было полно компьютеров. Кроме изъятого из комнаты Питера Хьютона, были еще несколько из Стерлинг Хай, включая тот, что стоял в приемной директора, и те, которыми пользовались в библиотеке.

— Он мастер, — сказал Орест, парень, который (Патрик мог поклясться) сам был еще слишком юным, чтобы закончить школу. — Речь идет не только о создании сайтов. Он знал свое дело.

Он вытащил несколько файлов из недр компьютера Питера, графические файлы, которые ничего не сказали Патрику, пока программист не нажал несколько клавиш. Неожиданно на экране появилось трехмерное изображение дракона и дыхнуло на них огнем.

— Ого! — воскликнул Патрик.

— Ага. Могу сказать, что он создал несколько компьютерных игр и даже выложил их на нескольких специальных сайтах, где можно получить отзывы игроков.

— И есть на этих сайтах какие-то сообщения?

— Чувак, ты меня недооцениваешь, — сказал Орест и открыл один из заранее отмеченных сайтов. — Питер входил под именем Death Wish. Это…

— …рок-группа, — закончил Патрик. — Я знаю.

— Это не просто группа, — с благоговением возразил Орест, пока его пальцы порхали над клавиатурой. — Это современный голос коллективного сознания.

— Скажи это Типпер Гор.

— Кому?

Патрик рассмеялся:

— Похоже, это было еще до твоего рождения.

— А кого ты слушал, когда был подростком?

— Пещерного человека, который стучал одним камнем о другой, — сухо ответил Патрик.

На экране возник ряд сообщений от DeathWish. Большинство из них представляли собой рекомендации и отзывы о других играх на сайте. В двух были цитаты из песен «DeathWish».

— Вот мое любимое, — сказал Орест и прокрутил вниз.


Сообщение от: DeathWish
Кому: Аид 1991
Этот город — отстой. В эти выходные здесь состоится фестиваль рукоделия, куда придут старые кошелки, чтобы похвастаться своими паршивыми поделками. Надо было назвать это фестивалем дерьма. Я собираюсь засесть в кустах возле церкви. Цель бабульки, переходящие улицу. Десять очков каждая.


Патрик откинулся на спинку кресла.

— Ну, это ничего не доказывает.

— Ага, — ответил Орест. — Фестивали рукоделия — это действительно тоска смертная. Но посмотри на это. — Он развернул свое кресло и потянулся к другому терминалу, установленному на столе. — Он взломал защиту школьных компьютеров.

— Зачем? Исправить отметки?

— Нет. Программа, которую он написал, прошла сквозь защиту школьной системы в 9:58.

— В это время взорвалась машина, — пробормотал Патрик. Орест развернул монитор к Патрику.

— Вот это было на каждом экране каждого компьютера в школе.

Патрик не отрывал взгляда от фиолетового экрана, на котором, как свиток, разворачивались горящие красные буквы: «КТО НЕ СПРЯТАЛСЯ, Я НЕ ВИНОВАТ».



Джордан уже сидел за столом, когда охранник ввел в комнату Питера Хьютона.

— Спасибо, — сказал он охраннику, глядя на Питера, который осматривал комнату. Его глаза загорелись при взгляде на единственное окно. Джордан снова и снова видел этот взгляд у своих подзащитных. Как быстро обычный человек превращается в животное, попавшее в клетку. И снова возникает вопрос о курице и яйце: они становились животными, потому что попадали в тюрьму… или попадали в тюрьму, потому что были животными?

— Садись, — сказал он, но Питер остался стоять.

Не обращая внимания, Джордан начал говорить.

— Я хочу сразу установить основные правила, Питер, — сказал он. — Все, что я говорю тебе, конфиденциально. Все, что ты говоришь мне, конфиденциально. Я не могу никому рассказать о том, что узнаю от тебя. Тем не менее, я имею право сказать тебе не разговаривать с представителями средств массовой информации, или с полицией, или с кем-либо другим об этом деле. Если кто-то попытается поговорить с тобой, ты немедленно связываешься со мной — звони с переводом оплаты на меня. Как твой адвокат, я буду разговаривать вместо тебя. С этого момента я — твой лучший друг, твоя мама, твой папа, твой исповедник. С этим ясно?

Питер посмотрел на него.

— Предельно.

— Хорошо. Итак, — Джордан достал блокнот из портфеля и карандаш. — Полагаю, у тебя есть ко мне вопросы. Давай начнем с этого.

— Мне здесь не нравится, — взорвался Питер. — Я не понимаю, почему должен здесь находиться.

Большинство клиентов Джордана в тюрьме сначала были тихими и напуганными, но потом у них появлялись злость и возмущение. Но Питер сейчас говорил как обычный подросток — как разговаривал Томас в этом возрасте, когда мир вращался вокруг него, а Джордан по недоразумению жил в этом же мире. Но адвокат в Джордане заглушил родителя. Он уже начал было думать, что Питер действительно может не понимать, почему находится в тюрьме. Джордан первый сказал бы, что построенная на безумии обвиняемого защита редко помогает и ее убедительность сильно преувеличена. Но может быть, Питеру удастся выйти сухим из воды, потому что это не притворство и как раз это приведет их к оправдательному приговору?

— Что ты имеешь в виду? — настаивал он.

— Это они сделали меня таким, а теперь меня же и наказывают.

Джордан сел обратно и сложил руки на груди. Питер не раскаивался в том, что совершил, это было очевидно. На самом деле он считал жертвой себя.

В работе адвоката был один важный момент: Джордану было все равно. В его работе не было места для личных чувств Он и раньше работал с последними подонками: с убийцами и насильниками, которые считали себя мучениками. Он не был обязан верить им или осуждать. Несмотря на то что он только что сказал Питеру, он не был ни священником, ни психоаналитиком, ни другом для своих клиентов. Он был просто экспертом по связям с общественностью.

— Что ж, — произнес он ровным голосом, — тебе придется понять позицию тюрьмы. Для них ты просто убийца.

— Они все лицемеры, — сказал Питер. — Увидев таракана, они его просто давят, ведь так?

— Ты говоришь о том, что случилось в школе?

Питер отвел глаза.

— Вы знаете, что мне не разрешают читать журналы? — спросил он. — Я даже не могу выйти на спортплощадку, как остальные.

— Я здесь не для того, чтобы выслушивать твои жалобы.

— А зачем вы здесь?

— Чтобы помочь тебе отсюда выбраться, — ответил Джордан. — И чтобы у тебя появились на это хоть какие-то шансы, придется со мной поговорить.

Питер скрестил руки на груди и смерил Джордана взглядом с галстука до носков начищенных ботинок.

— Зачем? Вам же на меня плевать.

Джордан встал и сунул блокнот обратно в портфель.

— Знаешь что? Ты прав. Мне действительно плевать. Я просто делаю свою работу, потому что, в отличие от тебя, государство не будет оплачивать мне жилье и еду до конца жизни.

Он направился к двери, но звук голоса Питера его остановил.

— Почему все так расстроены из-за смерти этих придурков?

Джордан медленно повернулся, мысленно отметив, что в случае с Питером не срабатывает ни доброта, ни авторитетность. Единственное, что заставило его говорить, это чистая неприкрытая злость.

— То есть люди оплакивают их… а они были подонками. Все говорят, что я сломал их жизни, но всем, похоже, наплевать, что ломалась моя жизнь.

Джордан присел у края стола.

— Каким образом?

— Даже не знаю, с чего начать, — горько ответил Питер. — С того, как в детском саду, когда воспитатели приносили завтрак, а кто-то из них отодвигал мой стул, чтобы я упал, и они могли посмеяться? Или с того, как во втором классе, когда они держали мою голову в унитазе и спускали воду снова и снова только потому, что у них было достаточно силы это делать? Или с того, как они избили меня по дороге домой так, что пришлось накладывать швы?

Джордан опять достал свой блокнот и сделал пометку «швы».

— Кто «они»?

— Целая группа ребят, — ответил Питер.

«Те, которых ты хотел убить?» — подумал Джордан, но так и не спросил.

— Как ты думаешь, почему они приставали именно к тебе?

— Потому что придурки! Не знаю. Они как стая. Им нужно» чтобы кто-то чувствовал себя куском дерьма, и тогда они будут довольны собой.

— Почему ты не попытался их остановить?

Питер фыркнул:

— Может, вы не заметили, но Стерлинг не очень большой город. Все всех знают. Поэтому в старших классах ты учишься вместе с теми, с кем играл в песочнице в детском саду.

— А нельзя было держаться от них подальше?

— Мне нужно было ходить в школу, — ответил Питер. — Вы удивитесь, узнав, насколько маленькой она становится, когда приходится проводить там восемь часов в день.

— Значит, они делали это и за пределами школы?

— Когда им удавалось меня поймать, — сказал Питер. — И если я был один.

— А были телефонные звонки, письма, угрозы? — спросил Джордан.

— По Интернету, — ответил Питер. — Они посылали мне мгновенные сообщения, где писали, что я слабак и тому подобное. А еще они разослали по всей школе письмо, которое я написал… посмеялись…

Он отвел глаза, замолчав.

— Зачем?

— Это было… — Он покачал головой. — Я не хочу об этом говорить.

Джордан сделал пометку в своем блокноте.

— А ты когда-нибудь говорил кому-то о том, что происходит? Родителям? Учителям?

— Никого это не волнует, — сказал Питер. — Они говорят, что нужно не обращать внимание. Они говорят, что будут следить, чтобы подобное не повторилось, но никогда не следят. — Он подошел к окну и прижал ладони к стеклу. — Когда мы учились в первом классе, у нас была девочка с заболеванием, когда позвоночник выпирает наружу…

— Расщелина позвоночника?

— Ага. Она ездила на кресле-каталке, не могла ровно сидеть и тому подобное. Перед тем как она пришла в наш класс, учительница сказала, чтобы мы относились к ней так, словно она такая же, как мы. Но дело в том, что она не была такой же, как мы, и мы все это понимали, и она это понимала. Получается, мы должны были врать ей в лицо? — Питер покачал головой. — Все говорят, что нет ничего страшного в том, если ты не такой, как все. Но, говорят, Америка — это огромный котел, а что, черт возьми, это значит? Если это котел, то рано или поздно все должно развариться в однородную массу, разве нет?

Джордан поймал себя на том, что думает о том, как его сын Томас перевелся в другую школу. Они переехали из Бейнбриджа в Салем Фолз, где школа была довольно маленькой и ученики уже отгородились от чужаков железобетонной стеной. Некоторое время Томас был хамелеоном — приходил из школы и прятался своей комнате, чтобы выйти оттуда игроком футбольной команды, участником театрального кружка, членом математического клуба. Ему пришлось поменять несколько подростковых оболочек, чтобы найти друзей, которые позволяли ему быть тем, кем он хотел. Поэтому жизнь Томаса в старших классах была довольно спокойной. Но если бы он не нашел ту компанию? Если бы продолжал сбрасывать одну кожу за другой, пока ничего не осталось?

Словно прочитав мысли Джордана, Питер вдруг посмотрел ему в глаза.

— У вас есть дети?

Джордан не говорил с клиентами о своей личной жизни. Их отношения существовали только в пределах суда и все. Несколько раз за всю свою карьеру нарушение этого неписаного правила едва не уничтожило его как профессионала и как человека. Но встретившись с взглядом Питера, он сказал:

— Двое. Одному шестнадцать месяцев, а второй учится в Йеле.

— Тогда вы это понимаете, — сказал Питер. — Все хотят, чтобы их ребенок вырос и поступил в Гарвард или стал нападающим в сборной. Никто и никогда, глядя на своего малыша, не думает: «Надеюсь, мой мальчик вырастет и станет слабаком. Надеюсь, он будет каждый день идти в школу и молиться, чтобы никто не обратил на него внимания». Но знаете что? Такие дети рождаются каждый день.

Джордан не знал, что сказать. Слишком тонкой была грань между уникальностью и странностью, между тем, что помогало ребенку вырасти уверенным в себе, как Томас, или неуравновешенным, как Питер. Неужели каждому подростку приходится падать по одну или по другую сторону этого каната и можно ли определить момент, когда он теряет равновесие?

Он вдруг вспомнил, как менял сегодня утром Сэму подгузник. Малыш ухватился за пальцы собственной ноги в восторге от того, что обнаружил их, и сразу же запихнул их в рот.

— Ты только посмотри, — пошутила Селена, через его плечо. — Какой папа, такой сын.

Пока Джордан заканчивал переодевать Сэма, все время удивлялся, насколько таинственной, должно быть, кажется жизнь такому малютке. Только представь — мир настолько больше тебя. Только представь, что, проснувшись однажды утром, можешь обнаружить часть себя, о существовании которой даже не подозревал.

* * *


Когда ты не такой, как все, становишься сверхчеловеком, Ты чувствуешь, как все взгляды цепляются к тебе, как липучка. Ты слышишь, как о тебе шепчут, на расстоянии мили. Ты можешь исчезнуть, даже если кажется, что ты все еще стоишь на том же месте. Ты можешь кричать, но никто не услышит ни звука.
Ты становишься мутантом, упавшим в бак с кислотой, клоуном, который не может снять маску, калекой, и которою ампутировали все, кроме сердца.
Ты то, что когда-то было нормальным, но так давно, что ты уже не можешь вспомнить, что это значит.


Шесть лет назад

Питер понял, что обречен, когда мама в первый день его учебы в шестом классе подарила ему подарок за завтраком.

— Я знаю, как сильно ты его хотел, — сказала она, ожидая, пока он развернет бумагу.

Внутри свертка оказалась большая общая тетрадь с изображением Супермена на обложке. Он действительно хотел такую. Три год назад, когда это было круто.

Он выдавил улыбку.

— Спасибо, мама, — сказал он, и она широко улыбнулась в ответ. А он в это время уже рисовал в своем воображении, что ему предстоит пережить из-за этой дурацкой тетради.

Джози, как всегда, пришла на помощь. Она сказала школьному завхозу, что руль на ее велосипеде совсем расшатался и что ей нужно немного плотной клейкой ленты, чтобы временно закрепить его, пока она попадет домой. На самом деле она не ездила в школу на велосипеде — она ходила пешком с Питером, который жил дальше от школы и заходил за ней по пути. Хотя они не виделись за пределами школы уже несколько лет, из-за какой-то ужасной ссоры между их мамами, подробности которой они уже и не помнили, Джози все равно дружила с Питером. И слава Богу, потому что больше друзей у него не было. Они сидели рядом во время обеда, проверяли другу друга черновики сочинений, всегда работали вместе на лабораторных занятиях. Труднее всего было летом. Они переписывались по электронной почте и время от времени встречались возле городского пруда, но это все. А потом наставал сентябрь, и они снова были вместе, словно расстались только вчера. Именно таким, по мнению Питера, и должен быть лучший друг.

Сегодня, благодаря тетради с Суперменом, их новый учебный год начался с кризиса. При помощи Джози ему удалось сделать что-то вроде обложки из клейкой ленты и старой газеты, которую они стащили из лаборатории. Дома он мог ее снимать, объяснила она, чтобы мама не обиделась.

Шестиклассники обедали на четвертой перемене, когда было только одиннадцать утра, но к этому времени им казалось, что они не ели несколько месяцев. Джози покупала завтрак — по ее словам, кулинарные способности ее мамы сводились к выписыванию чека продавщицам в магазине, — а Питер стоял рядом с ней в очереди, чтобы взять пакет молока. Его мама всегда давала ему сандвич со срезанными хлебными корками, пакетик. морковных палочек и какой-нибудь фрукт, который не всегда доживал до завтрака в целости и сохранности.

Питер положил свою общую тетрадь на поднос, чувствуя себя неловко, даже когда она была завернута в газету. Она пробил соломинкой пакет с молоком.

— Знаешь, не стоит обращать внимание, какая у тебя тетрадь, — сказала Джози. — Какая тебе разница, что они думают?

Когда они входили в зал столовой, на Питера налетел Дрю Джирард.

— Смотри, куда идешь, тормоз, — сказал Дрю, но было слишком поздно — Питер уже уронил свой поднос.

Молоко вылилось на раскрывшуюся тетрадь, превращая газету в грязные клочья и обнажая спрятанного Супермена.

Дрю начал хохотать.

— Может, ты еще носишь красные трусы, как у него, Хьютон?

— Заткнись, Дрю.

— А то что? Ты растворишь меня своим рентгеновским взглядом?

Миссис Макдональд, учительница рисования, которая дежурила в столовой — Джози могла поклясться, что видела, как она однажды в кладовой нюхала клей, — нерешительно шагнула вперед. В седьмом классе были уже ученики, такие как Дрю и Мэтт Ройстон, которые были выше своих учителей, разговаривали низким голосом и даже брились. А были и такие, как Питер, которые каждый вечер молились, чтобы наконец-то повзрослеть, но признаков половой зрелости у них пока не наблюдалось.

— Питер, сядь, пожалуйста, на свое место… — вздохнула мисси Макдональд. — Дрю принесет тебе другой пакет молока.

«Отравленного», — подумал Питер. Он начал вытирать свою тетрадь салфетками. Теперь, даже когда высохнет, она будет вонять. Может, сказать маме, что разлил молоко за завтраком? В конце концов, это правда, даже если и не обошлось без посторонней помощи. Это может заставить купить ему новую, нормальную тетрадь, как у всех остальных.

Про себя Питер улыбался: Дрю Джирард на самом деле оказал ему услугу.

— Дрю, — сказала учительница. — Я же сказала.

Как только Дрю сделал шаг в сторону кассы, где высилась пирамида из картонных пакетов молока, Джози незаметно выставила ногу. Дрю зацепился и упал плашмя на пол. Все ребята в столовой начали смеяться. Таков закон общества: ты находишься на нижней ступени иерархической лестницы до тех пор, пока не найдешь кого-то другого, кто займет твое место.

— Осторожно с криптонитом,[13] — прошептала Джози так, чтобы услышал только Питер.



По мнению Алекс, двумя наилучшими вещами в работе окружного судьи были: первое — возможность расспрашивать людей об их проблемах и давать им ощущение, что их выслушали, а второе — необходимость использовать интеллект для решения сложных задач. Чтобы принять решение, нужно сбалансировать очень много факторов: жертвы, полиция, закон, общество. И все они должны учитываться в контексте прецедента.

Хуже всего в ее работе было то, что невозможно дать людям то, чего они на самом деле хотят, придя в суд: ответчику нужно вынести приговор, который действительно исправит его, а не накажет; жертве — принести извинения.

Сегодня перед ней стояла девушка, которая была ненамного старше Джози. На ней была короткая кожаная куртка и черная юбка в складку, волосы светлые, лицо в прыщах.

Алекс уже видела таких девушек, которые выходили на центральные улицы после закрытия магазинов и гоняли со своими парнями на их гоночных автомобилях. Ей стало интересно, какой бы выросла эта девочка, если бы ее мама была судьей. Ей стало интересно, играла ли эта девочка когда-нибудь мягкими игрушками под кухонным столом, читала ли под одеялом с фонариком, когда пора было спать. Алекс всегда удивляло, как в одно мгновение жизненный путь человека мог повернуть в совершенно другом направлении.

Девушка обвинялась в хранении краденого — золотой цепочки стоимостью пятьсот долларов, которую ей подарил ее парень. Алекс посмотрела на нее с высоты своего места. Место судьи не зря было так высоко — дело было не в обеспечении безопасности, а в необходимости произвести должное впечатление.

— Вы осознанно и добровольно отказываетесь от своих прав? Вы понимаете, что признавая свою вину, вы признаете правдивость выдвинутого обвинения?

Девушка непонимающе посмотрела на нее.

— Я не знала, что она ворованная. Я думала, что это подарок от Хепа.

— В обвинении сказано, что вы осознанно приняли эту цепочку, зная, что она краденая. Если вы не знали, что она краденая, у вас есть право пойти в суд. У вас есть право на защиту. У вас есть право на то, чтобы я назначила вам адвоката, потому что вы обвиняетесь в преступлении класса «А», которое карается годом заключения и штрафом в размере двух тысяч долларов. У вас есть право на то, чтобы прокурор предоставил доказательства при отсутствии обоснованного сомнения.[14] У вас есть право видеть, слушать и задавать вопросы всем свидетелям обвинения. У вас есть право требовать чтобы я вызвала в суд любых свидетелей или потребовала предоставить доказательства, свидетельствующие в вашу пользу. У вас есть право подать апелляцию в верховный суд или на повторное рассмотрение дела присяжными в верховном суде, если я допущу ошибку или вы будете не согласны с моим решением. Признавая свою вину, вы отказываетесь от этих прав. Девушка сглотнула.

— Ну, — проговорила она, — я же ее заложила.

— Это не относится к существу обвинения, — объяснила Алекс. — Вы обвиняетесь в том, что приняли цепочку, зная, что она краденая.

— Но я хочу признать свою вину, — сказала девушка.

— Вы говорите, что не делали того, о чем говорится в обвинении. Нельзя признать свою вину в том, чего вы не совершали.

В дальнем конце зала суда встала женщина. Она была похожа на плохую копию ответчицы.

— Я сказала ей, чтобы она не признавала свою вину, — сказала мать девушки. — Она пришла сюда сегодня, так и собираясь поступить, но прокурор сказал, что ей дадут меньше, если она признает свою вину.

Прокурор выскочил со своего места, как черт из табакерки.

— Я такого не говорил, Ваша честь. Я сказал, что если она признает свою вину, то с приговором все просто и понятно. И что если она не признает свою вину, то будет суд и госпожа судья примет такое решение, которое посчитает нужным.

Алекс попыталась поставить себя на место этой девочки, ошеломленной массивностью юридической системы, языка которой она не понимала. Наверное, глядя на прокурора, она видела ведущего телешоу, в котором участнику нужно угадать, за какой дверью находится приз. «Вы берете деньги? Или выбираете дверь номер один, за которой может быть приз, а может быть курица?»

Эта девушка выбрала деньги.

Алекс знаком подозвала прокурора к себе.

— У вас есть какие-либо доказательства, что она знала о том, что вещь краденая?

— Да, Ваша честь.

Он достал отчет полиции и передал ей. Алекс просмотрела его — судя по тому, что она сказала полицейским и как они это записали, она точно знала, что цепочка краденая.

Алекс повернулась к девушке.

— Исходя из фактов, зафиксированных в полицейском отчете, я считаю, что у вас есть основания для признания своей вины. У обвинения достаточно доказательств того, что вы знали, что цепочка краденая, и тем не менее приняли ее.

— Я не… я не понимаю, — сказала девушка.

— Это значит, что я принимаю ваше признание, если вы этого все еще хотите. Но, — добавила Алекс, — сначала вы должны сказать мне, что признаете свою вину.

Алекс видела, как губы девушки напряглись и задрожали.

— Хорошо, — прошептала она. — Я знала, что она краденая.



Был один из тех невероятно красивых осенних дней, когда приходится заставлять свои ноги идти утром в направлении школы, потому что невозможно поверить, что придется потерять там восемь часов времени. Джози сидела на уроке математики и смотрела на синее небо — «лазурное», новое слово, которое они выучили на этой неделе. Даже произнося его, Джози казалось, что во рту полно кристалликов льда. Она слышала, как семиклассники играли во «Флажок» на спортплощадке и жужжание газонокосилки, когда школьный сторож проходил под окнами. Через ее плечо перелетела бумажка и упала на колени. Джози развернула ее и прочла записку от Питера.


«Почему мы все время должны все решать для этого «X»? Неужели «X» не может сделать это самостоятельно и спасти от этого ада?!!»


Она обернулась и улыбнулась ему. На самом деле она любила математику. Ей нравилось знать, что, если приложить достаточно усилий, в конце концов получится разумный ответ.

Она не принадлежала к компании популярных ребят, потому что была круглой отличницей. У Питера дела обстояли иначе — у него были четверки и тройки, а один раз даже двойка. Он тоже не был таким, как они, но не потому, что был умным А потому, что был Питером.

Если бы существовала иерархия популярности, Джози знала, что все равно была бы выше, чем некоторые ребята. Время от времени она спрашивала себя, дружит ли она с Питером потому, что ей нравится его компания, или потому, что рядом с ним чувствует, что она лучше.

Пока класс работал над заданием, миссис Расмуссин вошла в Интернет. В школе было даже своего рода соревнование — кто застанет ее за покупкой брюк или на сайте фанатов мыльных опер. Один мальчик клялся, что однажды видел, что она сидела в порносайте, когда он подошел к ее столу, чтобы спросить о чем-то.

Джози, как обычно, закончила раньше остальных и подняла голову, чтобы посмотреть на миссис Расмуссин и ее компьютер… но по лицу учительницы текли слезы, так, как бывает, когда человек не понимает, что плачет.

Она встала и вышла из класса, не сказав ни слова о том, чтобы никто не шумел, пока ее не будет.

Как только она вышла, Питер похлопал Джози по плечу.

— Что с ней?

Прежде чем Джози смогла ответить, миссис Расмуссин вернулась. Ее лицо было белым как стена, а губы плотно сжаты в одну линию.

— Класс, — сказала она, — произошло ужасное.

В видеоклассе, куда согнали всех учеников школы, директор рассказал все, что знал: два самолета врезались в здание Всемирного торгового центра. Еще один врезался в здание Пентагона. Южная башня Всемирного торгового центра обрушилась.

Библиотекарша установила телевизор так, чтобы все могли смотреть прямой телерепортаж. Несмотря на то что их сняли с уроков — обычно так делали на праздники, — в библиотеке было так тихо, что Питер слышал, как бьется его сердце. Он смотрел на стены, на небо за окнами. Школа не была безопасным местом. И нигде не было безопасно, что бы не говорили. Как это — быть на войне?

Питер впился взглядом в экран. Люди в Нью-Йорке плакали и кричали, из-за пыли и дыма почти ничего не было видно. Огонь был везде, визжали сирены пожарных машин и автомобильные сигнализации. Это совсем не было похоже на Нью-Йорк, который Питер запомнил во время единственного визита с родителями на каникулах. Они поднимались на Эмпайр-стейт-билдинг и собирались поужинать в модном ресторане на сто седьмом этаже северной башни Всемирного торгового центра, но Джойи стало плохо из-за слишком большого количества попкорна и они вернулись в гостиницу.

Миссис Расмуссин отпустили с работы на целый день: ее брат работал на бирже во Всемирном торговом центре. До этого работал.

Джози сидела рядом с Питером. Хотя ее стул стоял в нескольких дюймах от него, он чувствовал, как она дрожит.

— Питер, — испуганно прошептала она, — там люди прыгают!

Он даже в очках не видел так хорошо, как она, но, прищурившись, понял, что Джози права. От этого зрелища заболело в груди, словно ребра вдруг стали на размер меньше. Каким надо быть человеком, чтобы сделать такое?

И он тут же ответил на свой вопрос: тем, кто не видит другого выхода.

— Как ты думаешь, они и сюда доберутся? — прошептала Джози.

Питер посмотрел на нее. Он бы очень хотел сказать ей что-то такое, что могло бы ее успокоить. Но на самом деле и самому было не по себе и он не знал, существуют ли такие слова, чтобы развеять этот ужас, это понимание, что мир на самом деле вовсе не такой, каким казался.

Он повернулся обратно к экрану телевизора, чтобы избежать ответа. Люди все еще прыгали из окон северной башни. Потом послышался оглушительный рев, словно сама земля разомкнула свои челюсти. Когда здание обрушилось, Питер наконец выдохнул — облегченно, потому что теперь совсем ничего не было видно.



Все телефонные линии школы были заняты, поэтому родители разделились на две категории: те, которые не хотели пугать детей до смерти своим появлением и желанием отвести их в убежище, и те, которые собирались пережить эту трагедию, держа своих детей за руку.

И Лейси Хьютон, и Алекс Корниер принадлежали ко второй категории, и обе приехали в школу одновременно. Они припарковались рядом на автобусной стоянке, вышли из машин и только тогда узнали друг друга. Они не виделись с того дня, когда Алекс вывела свою дочь из подвала дома Лейси, где хранилось оружие.