— Пока только расположенных к работе пятерых испытуемых…
* * *
Кирилл, сидя на кровати, почти не шевелясь уже несколько часов, единственно, что он делал — с каждой приходящей очередной мыслью, все больше сутулился и тускнел взглядом. Последние пятнадцать минут глаза его не могли зацепиться, хоть за что-то способное отвлечь, не говоря уже об успокоить. Помещение, называемое изолятором, обладало весьма скудной меблировкой: две кровати, две тумбочки, шкафчик на две персоны, в который вряд ли поместились все трусы и носки из его домашнего гардероба, туалет с умывальником, видавшие виды не самых ухоженных частей тела, находящихся здесь больных, одним из которых теперь был он. Остального Буслаев и не замечал.
Полет его фантазии, по оставлении его в одиночестве, устремился в сторону продумываемой мести этой брюнетке, посмевшей так унизить его достоинство. Что только не выдало воображении, но как многое, теперь в его голове, заканчивалось сексуальным насилием, причем, кого бы он не «насиловал», все приходило к одному и тому же фиаско испытанному в подвале с «официанткой».
Единственным, показавшимся разумным вариантом представился насильственный акт над самим собой — перебрав все возможные и не найдя ни одного приемлемого в смысле исполнения, он остановился на попытке побега, при которой его точно застрелят. Кирилл понимал, что сам над собой он ничего сотворить не сможет. Такие планы были перед встречей с этой Мариной Никитичной, показавшей, куда именно он может засунуть свои расчеты. Слишком своенравная и самоуверенная дама, и он обязательно, что-то да придумает, ради мести — так казалось, но после каждого нового бессмысленного мечтания, воля «мечтателя» вяла, унижалась от своего бессилия, теряла стержень, который и так больше походил на сгоравшую свечу.
Сильно зажмурившись, эксдепутат быстро начал тереть лицо руками, бить ими по лбу, щекам, вискам, вскочив, подбежал к раковине, включил холодную воду и подставил голову под ледяную струю. Очень быстро стало больно, благодаря чему сумбур в голове прекратился. Не вытирая волосы, несчастный вернулся на место, уперся надбровными дугами в подушечки подставленных ладоней и застонал: «Нет! Выход должен быть! Как все гениальное…, как любое гениальное, он должен быть простым, просто элементарен! Что мы имеем? Что? Что? Больную башку…, нездоровый мозг…, все больное, даже воображение! Как я до этого дошел?! Как, как, как?!!! Я доберусь до причин, я достигну ответа, что бы мне это не стоило… Так, а что мне это даст! Ни-че-го мне это не даст! Да и сам я никуда не приду и ничего не пойму… Так…, тогда пусть это сделают другие — это уже мысль! Но как они дойдут, если они ничего обо мне не знают? Они — это кто?! Я ведь никому, совершенно никому не нужен! Меня…, вся моя жизнь, все под откос пущено! И кем же? Все винят меня…, пусть так, хотя я ничего не помню… Так…, первое — найти тех, кто будет искать и обнаружит, и докажет…, ага докторам это нужно, как минимум интересно, а больше никому… Отлично, значит дать им необходимое…, но ведь все не смогу! Нет! Все нельзя!.. Какого хрена я все им зарубил, я сам лично настаивал на закрытии отдела «реактивного психоза», вот он меня и достал… Но он ли? Достал ли? Так…, я лишен всего, хотя никто не имеет права меня лишить моего… Мне нужно доказать, что я не здоров, причем так, что бы меня не наказали, а отпустили… Бред какой-то! Они говорят, что я убил свою семью! Как это возможно?! Я мухи не тронул! Угу…, смешно, даже сам боюсь вспомнить, ведь практически по трупам шел… И где этот «Петрович»? Он же со мной за одно всегда был, мы же…, мы же четко «подельники»! Вложу его, если что! Даже думать не буду, я же столько знаю…, о дааа! Я же столько знаю обо всех… Нет, нет, тут нужно подумать, а то не ровен час… — десяток уколов и привет…
Так…, значит, врачи — единственные заинтересованные в том, что бы узнать истину, помогая им, я помогаю себе — вот и простой выход… Эмоции, обиды, неудобства…, похоже на палату в санатории, именно…, только выйти нельзя, ладно потерпим, потом, все остальное потом, денег хватит на все… Может быть предложить Лагидзе отремонтировать за свой счет его кабинет… Бред! Может быть корпус? Да нет — не то… Всю больницу? А что! Заменить оборудование… Вот! Точно! Эврика! Выделить деньги на отдел «реактивного психоза», отдельный корпус, оборудовать по последнему слову техники, оплатить работу этих писх… психологов, договориться с ментами, пусть направят сюда всех таких же, как я… Аааа…, я же настоял, что бы Лагидзе сняли… Ииидиииооот! Ну хорошо, а кто сейчас вместо него? Значит нужно договориться с ним… Да будь тебе не ладно, там же…, какой же я идиот, денег мне было мало! Ну главное, предложить, деньги всем нужны…, всегда проблема в финансировании… Может быть открыть частный институт?… Таааак…, а о каком суде она говорила?! И что значит «выводы экспертизы»? Конечно, конечно! Экспертизааа… — нужно дать им всем денег и сделать нужную экспертизу! Если что дать денег судье…, эх…, нет! Если… Да нет, это же я, кто же позволит меня осудить — так пугают… Но изучать нужно — это единственный вариант! Значит, сотрудничать с врачами…, придется спуститься ненадолго с небес на землю… Нина, Ниночек мой, неужели это я сделал с тобой и мальчиками?…».
Слезы устремились бесконечным потоком, истошные рыдания, вызванные одной мыслью, что он сделал все сам, содрогали все тело бывшего депутата — никто не в состоянии пережить осознание такого несчастья из тех, кому убитые им люди действительно были дороги и любимы. Не мог и он, мозг отказывался воспринимать все, да что там любые доказательства, он просто отключался, оставляя гнев и растущую агрессию в направлении посмевшего бросить ему в лицо такое обвинение.
Прорыдав с полчаса, Кирилл Самуилович почувствовал некоторое облегчение, такое было впервые, но не это удивило его, а понимание — это начало раскаяния, оно и дает такое облегчение, хотя и не долгое. Если не идти по этому пути дальше, то человек впадает в отчаяние, толкающее в петлю, как Иуду Искариота. Признать мало! Раскаяться не достаточно! Покаяние — процесс пожизненный, как и стремление искупления. Но что может человек, лишенный всего, спросит читатель? Может и очень даже многое! Никто не может нас лишить своды внутренней, никто не в состоянии лишить нас воли, кроме самого человека, не может лишить его возможности изучать самого себя, искать в себе зачатки Царствия Божиего, данные каждому. Никто не может отобрать надежду!
Никто не может прервать молитву, исходящую из сердца, если поток ее открыл Сам Господь в ответ на пылающий пламень раскаяния, помноженный на намерение искупить во что бы то ни стало свою вину.
Можно рассуждать об этом как угодно, дойдя до совершенного бреда, деля, к примеру, раскаяние на вынужденное и самостоятельное, предполагая, что этому предшествует какое-то включение механизма, а можно, и даже нужно, порадовавшись за очевидное чудо, попытаться одуматься и последовать такому примеру, пока не поздно, ведь нет безгрешный, а осуждающий всегда падает ниже осуждаемого…
Что-то непривычное начало происходить с Буслаевым, пугающее, представляющее его самому себе совершенно бессильным перед другими, но набирающим мощь перед самим собой. Он чувствовал какую-то опору, но не мог понять, где она, и к какому действию нужно готовиться в следующем шаге. Одновременно и страх объял его мыслью возможной потери нового приобретения, прибавился и испуг от незнания и не понимания, что делать дальше, а не понимая самостоятельно, он начал искать кого-то, кто мог ему подсказать.
Сделав этот вывод, он увидел на своей тумбочке толстую Книгу с надписью золотыми буквами «Новый Завет». В сущности, он даже не знал, чем отличается «Ветхий» от «Нового» и есть ли еще какой, но руки сами потянулись, книга нечаянно, но не случайно открылась на какой-то странице, взгляд пал на строчку, прочитанную им трижды медленно, раз за разом, проявляя новою суть, оставшуюся последними тремя словами биением в висках до конца жизни, стучащей молоточками в самые напряженные ее моменты: «…но Я не один, потому что Отец со Мною. Сие сказал Я вам, что бы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир.» * (Евангелие от Иоанна Богослова Гл. 16, Ст. 32).
Слова Христа, произнесенные, не столько апостолам, сколько каждому из нас, в последний час Своей свободной на земле жизни, произвели на Буслаева неизгладимое впечатление, заставив взглянуть на сегодняшний день с другого ракурса, что потушило в нем «дальний свет» гордыни, оставив только «ближний» раскаяния, хватавший лишь на освящение сегодняшнего дня…
Полным смирения, с бликующим тлеющим огоньком остывающего уголька на самом дне глазного яблока, взглядом, и с голосом, с какой-то, не присущей ему, тускло-печальной интонацией, предстал он перед Мариной Никитичной с желанием провести этот день не ради себя, а неизвестной никому, пока даже ему, цели.
Доктор же, совсем не ожидая такой перемены в пациенте, сразу заподозрила неладное, но решив не спешить, а выяснить причины, положила верным не продолжать начатую днем линию, а попробовать наладить новый контакт:
— Кирилл Самуилович, вы нынче совсем другой, мне кажется более настоящий, что ли…, иии…, знаете, что я чувствую…, не горячее желание оправдания, что, наверное, естественно было бы…, а жажду понять, что-то другое, одновременно, и что-то полезное сделать — вы не об искуплении ли задумались? Я не ожидала такого взгляда от вас, честное слово… Скажите, чего бы вы сейчас хотели от нас, от себя?… — Это была та самая комната, которую я описывал на первом контрольном исследовании, только сегодня столов было пять. Перемена, была, на первый взгляд совсем не большой, но заметной: столы были разделены, непроницаемыми для взгляда, перегородками.
Буслаев, выражая всем своим видом полное спокойствие, чего нельзя было сказать об остальных, почти не думая, ответил, как старому знакомому, облаченному полным доверием:
— Наверное, вы правы в своих предположениях… Того, чего бы я хотел…, этого достичь не возможно… Не раскрыть свою память для себя, ни вернуть ничего назад… — ничто из этого не возможно… Для этого я умер…, мертв совершенно, я чувствую, что сил моих еле будут хватать на день, каждый вечер я хотел бы умирать…, я имею в виду, умирать фактически, потому что к вечеру это желание возрастает настолько, что я готов на все, чтобы перестать жизнь, я готов лишиться ее под вечер любым способом, который мне предложат. Я ни то что не хочу жить…, я уже не могу — не знаю, что меня держит, понимаю, что тому есть причина…, и только понимание важности моего участия в вашем эксперименте, дает мне смелость предположить, что я могу, хотя бы мизерно искупить, пока не знаю перед кем или чем…, Господи! Мне даже искупить нечем…, надеюсь, что ни только я вам, но и вы мне поможете…
— Мы все будем стараться…, ну ааа границы жизни находятся в ведении Бога — все вопросы к Нему, вы же понимаете, насколько я могу судить, теперь понимаете, что каждое мгновение человеку дается не просто так, хотя в большинстве своем мы именно так время жизни свое и расходуем… Кирилл Самуилович, вы написали списочек, о котором я вас просила?
— Нет, но яяя…, я не мог — слишком многое со мной произошло…, вы же видите…
— Вы меня теперь…, после происшествия в клетке, наверное, ненавидите…
— Ненавидел и желал мести, и многое представлял…
— А поподробнее?
— Это важно?… Видите ли это было мерзко, и, конечно, вы такого не заслуживаете…
— Это важно…, а мерзость, ну вы же просто давали развиваться своей мысли и совсем ей не потворствовали, и, конечно, так бы никогда не поступили…
— Возможно… Я вас истязал, но не зло…, сначала, вам нравилось — мне так казалось…, а потом…
— Я была связана, простите, или…
— Да, вы были лишены подвижности…, а после…, не знаю, кажется, несколько мучительно, а вот конец…, он был с другой женщиной…
— Настоящей или взятой от куда-то…, ну там: фильм; воображение; картина; ваша знакомая, с которой у вас, что-то было или не было… Замещает ли эта «знакомая» в вашем воображении всегда на финишном этапе, других женщин…
— Я был с ней знаком в жизни…, и она замещает…, да, но только последнее время, хотя…, я не знаю…
— Вы не могли бы поподробнее… — Буслаев взглянул на открытое выражение лица врача, слегка сжал губы, как бы от досады, но рта не открыл. Марина, понимая важность этого объекта, продолжила:
— Это может быть ключ…, не нужно фамилий, не нужно последствий…, нууу…, скажем, она играла, какое-то значение в вашей сексуальной жизни…
— Хорошо… Около года назад, мои возможности, как мужчины, стали, мягко говоря, равны нулю… Мы ходил к сексопатологу…
— Что он сказал?
— Состояние постоянного стресса…, и тому подобное…, постараться избегать беспокойств…, в общем, сделать то, что не возможно при моих должностях и положении…
— Понятно…
— Однажды я попал в одно заведение…, приличное — ничего такого, кофе попить заскочил и тортик купить, она работала там официанткой, такой зажигалочкой…, что-то в ней было…, скажем так, что-то возбуждающее…, я возбуждался и летел к жене домой, ну иии… тогда было все в порядке — все в постели получалось…
— Судя по всему это прекратилось?… Каким образом это остановилось? Можете не говорить…
— Мне думается, что она меня возбуждала своей кажущейся доступностью для всех, кроме меня… не знаю, как лучше сказать… Я чувствовал какая она шлюха, развратница, она меня соблазняла каждым движением, всем, что из себя представляла…
— Вы, что-нибудь предприняли для овладения ею?
— Я…, у меня в жизни была только одна женщина — моя жена…, я думал только о ней, можно сказать и ездил то в это кафе, только ради возбуждения, что бы…. Ну вы понимаете… Ни я…, она…, эта женщина овладела мной, яяя… не знаю почему, то есть не понимаю почему, не смог, не стал сопротивляться…
— Как это? Вас изнасиловали?
— Нууу…, от части…, то есть…, конечно, силу не прикладывали…, онааа просто сняла штаны…, иии…, нууу…, яяя…
— Отсосала? Ой простите…
— Ну можно сказать…
— Ого…, отчаянная…, а зачем? Что ей нужно-то было…
— А это так важно?…
— Не нужно…, важно, как это на вас повлияло?
— Я перестал хотеть…, то есть совсем потерял потенцию, и снова стал мужем, не способным исполнить супружеский долг…
— Это важно…, очень! Спасибо! Хотяяя…, скажите пожалуйста, а ваши отношения с этой официанткой на этом закончились? Спрашиваю, поскольку в вашем воображении как-то по — другому все заканчивается, я правильно поняла…, поэтому и предполагаю, что могло быть еще что-то, что привело к травме, я имею в виду к психо травме…
— Господи помилуй! Нууу…, в двух словах…, у меня была возможность ей помочь и при этом переспать с ней, но я оказался способен только…, наверное, правильным было бы сказать — потрогать ее…,ааай…, я сильно сжал ее грудь…, и испытал оргазм…, даже не раздеваясь… Я не смог ей помочь и она погибла — теперь я испытываю чувство вины от этого… иии…, совершенно обостренно свою мерзость…
— Чувство вины от того, что: не воспользовались имеющейся возможностью, чем оскорбили ее, возможно; не смогли сделать это…, переспать с ней нормально; не смогли помочь; не смогли помочь, что стало, по вашему мнению, причиной ее смерти?
— Я не знаю…, я не разобрался…
— Вы представляли себе в своем воображении секс с вашей женой, где бы участвовала…, ну скажем, как со мной на финишной прямой, эта женщина? Простите меня пожалуйста, вы же понимаете, что это может иметь значение…
— Яяя…, не знаю, порой кажется, что так могло бы быть…, я имею в виду в воображении, но я не помню…, и я не знаю, как это вспомнить…, точно одно, я бы не захотел ни в воображении, ни, тем более, наяву, наличия этой женщины — лучше Нины… — Господи, я не мог этого сделать…
— Понимаете, в «сумеречном сознании»…, мы не владеем собой в этом состоянии, деяния человека в этом стоянии не могут быть признаны его деяниями…
— Даже, если человек их совершает?…
— Можно сказать и так — человек в таком состоянии не способен контролировать свои поступки! Но тому нужен катализатор, наверняка существует какой-то механизм, узнай мы его, или то, что предшествует его включению…, хотя бы состояние физическое, эмоциональное…, состояние и деятельность мозга, в это время — это был бы прорыв мирового значения, каких давно не было…, иии…, конечно, мы бы многое могли бы предотвратить — ваш вклад, в том числе был бы бесценен…
— Я понимаю, постараюсь помочь, чем могу…, но я не могу ничего вспомнить…, не могу, я даже не могу сказать, что было последнее, о чем я думал!
— Вы позволите поработать с вами гипнологам?
— Гипнологам? А я смогу это, как-то контролировать? Вы же понимаете, что я знаю…
— Это ученых не интересует… Все ваши секреты, государственные тайны… Мы обязательно запишем видео материал — он нужен, чтобы предоставить его на суде… Думаю, что это станет сильной доказательной базой… Кстати, у меня хороший знакомый адвокат, он с удовольствием возьмется вам помочь — бульдог настоящий!
— Ох, не люблю я адвокатов… Особенно известных… Одни жулики…
— Да ну не все… Игнатьева Лешу — слышали такого…
— Видел…, кажется по телевизору…, где-то мы пересекались…, что-то знакомое…
— Вам нужен будет адвокат…, я могу его проконсультировать, потому, что верю ему — этот не обманет, денежек, правда возьмет…
— Я богатый человек…, был…, наверное…
НОВОЕ О СЕБЕ
«Земная слава, земное богатство и благородство — одни детские игрушки»
(Святитель Григорий Богослов)
Воистину Господь знает каждого, но не каждому возможно показать его истинное лицо! Чем дальше человек от подобия Божиего, тем страшнее и уродливее ему кажется мир его окружающий, тем меньше для него значат настоящие духовные ценности, тем страшнее участь для него уготована за гробом…
— Вы к кому?
— К нему?
— К нему?
— Игнааатьееев! Леееха!
— Пропустите ее!.. — Охранник посторонился, принося свои извинения:
— Вы уж извините — тут навязчивых и прочих разных вагон…
— Здравствуй, Марин!
— Привет! Никак ты не успокоишься — в жизни тебе мало этих судов, еще в телик «залез», осталось стать звездой Ю-тьба…
— Ну ладно тебе — интересно просто… Съемки, тусовки, новые люди…
— А людей то среди них много…
— Не нужно о грустном…
— Лех, я тут по делу — тебе понравится…
— Ну разве мы не по делу можем старого кореша навестить?!
— Ни юродствуй, Игнатьев!..
— Пардон муа, мон шер… Прямо заинтриговала…
— История Буслаева тебе, наверное, знакома?
— Эээтооо… депутата то?
— Угу…
— Это того, которого ты хотела на мелкие ремешки порезать?
— Нууу…
— Того, который свою жену и детей перестрелял?
— Ну да, да!
— Не-а, не знаю…
— Я тебя сейчас убью!
— Ну прости, прости… И чего с ним?…
— Я могу тебе сделать подарок…
— О как?
— Хочешь быть его адвокатом?
— Ты серьезно?
— Я тебя убью и свиньям скормлю!..
— Да у него…, странно я думал, что у него уже есть — тут пару коллег «хлестались», что он им по «лимону зелени» в месяц платит…
— Может и платит, только нет у него никого…, пока во всяком случае…
— Твой интерес?
— Какой интерес?
— Ну…, ты же не из милосердия ему помочь хочешь?
— Да ему по ходу никто уже не поможет!
— Уверена?
— «Сука буду! Век воли не видать!»…
— «Узнаю брата Колю!» — замурчала…
— А чуть поподробнее. Чай? Кофе? Будешь, что-нибудь? Время, надеюсь есть?
— Все плохо у него… — между нами: его сплавили по быстрому, кажется… Он не ожидал, конечно! Готовят материалы дела под суд…, я буду делать экспертизу…
— И выступать на суде ты будешь?
— С дуба ухнул! С моим то мужем — отвыступалась, слава Богу!..
— Его где содержат, куда пробиваться, контракт как заключить…, и еще — очень не хочется быть одним из десятка адвокатов, как нынче принято у этих «бузатиков», если понадобятся помощники, сам наберу…
— Да это ты с ним сам обговаривай… Я то ничего не понимаю в этом…
— Ладно, зато я понимаю… Как к нему попасть? Где он содержится? Кто ведет дело? Что ему вменили? Какой суд продлевает нахождение под стражей? Кто из оперов…, им следственная группа занимается или один следователь?
— Леш, я не знаю кто, чего, как. Одно скажу: он у нас, доступ к нему закрыт, но адвоката пустят точно, а как…
— Просто. Пусть напишет заявление на имя вашего начальника или как у вас положено…, или родственники, дальше по закону меня должны вызвать для заключение договора — это все, что мне нужно.
— Ты еще в закон веришь…
— Ну во что-то нужно…
— И тыыы… это, подумай — я сказать то сказала, но сама то вот побздехиваю…
— Когда ты по-человечески разговаривать начнешь, все у тебя эти выкрутасы. Ты же кандидат медицинских наук, майор медицинской службы, между прочем…
— И чё?!
— Ну так-то…, я тоже немного побз…, ну переживаю, а с другой стороны — моя хата с краю, выполняю свои обязанности, получаю за это денежки, остальное не важно…
На следующий день Алексей уже разговаривал с еще числящимся директором центра психиатрии Лагидзе:
— Господин Игнатьев, тут у меня заявление от моего подопечного, просит обеспечить ему адвоката — указана ваша фамилия, номер телефона. Уж не знаю, каким образом он…, в общем не знаю, чем именно он руководствовался, возможно вы знакомы…, вы должны понимать, что этот человек находится под особым контролем, и каждый шаг в отношении него, мы должны докладывать, так сказать…
— Ну и докладывайте, я все понимаю…
— Уже… Я так понимаю, что вы в прошлом работник прокуратуры?
— Было дело…, а какое это имеет значение?
— Мне безразлично…, нооо, но вот…, просили передать, что вам скоро позвонят.
— Мне необходимо заключить договор с моим подзащитным, без него нет оснований заниматься ни им, ни его делом, вы же понимаете…
— Так и заключайте — это никак не связано. Хоть сейчас подъезжайте, связывайтесь с нашими «режимниками», как я их называю, и вперед…
Буквально по окончанию разговора, раздался звонок, номер телефона не определился, не получилось его узнать и после:
— Ингнатьев, слушаю вас.
— Добрый день, беспокоят вас из аппарата президента, так скажем…, представлюсь — Сергей Петрович…, остальное при встрече. Когда у вас будет возможность встретиться сегодня, желательно с 13.00 до 14.00?
— С 13.00 до 14.00 будет… Где?
— Приятно иметь с вами дело, вы поняли уже какую тему мы будем обсуждать?
— Да.
— Подъезжайте к зданию…
— Я вас понял, в 13.00 буду, у меня…
— За вами спустятся, не беспокойтесь…
Без одной минуты часа по полудню, в стекло машины Игнатьева постучались, он вышел и через десять минут сидел за большим столом напротив Сергея Петровича, фамилию которого так и не услышал:
— Господин адвокат, вы же понимаете всю ответственность, которая на вас ложится…
— Я всегда подхожу с полной серьезностью к своей работе…
— Я сейчас не о том… У вас нет ни одного проигрыша, и у нас их в принципе не может быть, потому что не может быть никогда!
— Я готов попытать счастье…
— Я похож на единорога или «мартовского зайца»?
— Нет…, вы похожи на генерала очень серьезной организации, в которой шуток не понимают…
— Именно…, именно поэтому будьте несколько посдержаннее…
— Как скажете…
— Можете не говорить о профессиональном долге, никто не требует от него отказываться, я просто хочу внести для вас ясность о неизбежном развитии событий…
— Вы хотите сказать, что я должен дать слово уступить?
— Нам не уступают, мы сами берем, но всегда готовы принять добрую волю и всегда ее учитываем. Это не значит, что вам следует не выполнять, как вы сказали, свои профессиональные обязанности, это значит, что мы настаиваем на некоторых рамках…
— Я слушаю…
— Во-первых: этот человек обладает некоторыми тайнами и секретами — они должны таковыми и остаться. Шантаж с помощью них или что-то подобное будут пресечены вовремя.
— Принято.
— Во-вторых: никаких акций по телевидению или в интернет поле, которые могли бы хоть как-то выйти за грань темы, по которой вы собираетесь работать. Обсуждайте, что угодно, но не касайтесь…
— Принято.
— Разумно. В-третьих, если появились сомнения в правильности принятия решения…, то сначала позвоните вот по этому номеру, я перезвоню сразу…
— Хорошо…
— Распространяйтесь о милосердии, ссылайтесь, на что угодно в вере православной или какой угодно, можете, как угодно жонглировать психиатрией и ее выводами, доказывать нахождение Буслаева во время совершения преступления в состоянии «сумеречного сознания», эйфории… чего угодно, но знайте границы, иначе…
— Это угроза?
— Что вы…, вы же не государство…, а всего лишь человек…
* * *
Вечером того же дня, Игнатьев сидел за столом в кабинете своего офиса, вертя в руках визитную карточку с номером телефона — просто несколько цифр, напечатанных черной краской, без названия организации, инициалов, герба, больше ничего: «Ограничения ставят…, да вроде бы и не ограничения, хотя я совершенно не знаю, с чем столкнусь… А с чем я могу столкнуться? Обычный маньяк, или как там это называется?… Тайны, секреты, ну с такими то я имел дело и не раз, да и почище „пассажиры“ были, правда, не с такой байдой… Дааа…, интересное предстоит… Что-то этот Сергей Петрович хотел сказать…, а нужно ли это понимать? Еще на последок взял подписку о неразглашении, ну это-то нормально. В общем беремся!»…
Игнатьев позвонил Лагидзе, договорился о первой встрече с подзащитным на завтра — так, ничего особенного просто ознакомительная встреча. Следующим звонком надо бы позвонить следователю, но без подписанного договора с клиентом в следственный комитет или в прокуратуру — кто ведет дело он не знал, не сунешься.
Чувствуемый информационный голод, разжигающий азарт, заставил накинуться на холодильник, только с утра набитый всякой дорогой снедью, напитками, закусками, впрочем, гастрономические интересы не могли в такие моменты отличаться избранностью, поэтому в пузо летело все, попадающееся под руку.
Насытившись, адвокат начал составлять список, кто бы мог помочь получить информацию об уголовном деле, следователе, суде, прочем, что хоть, как-то могло бросить свет на положение, в котором оказался его будущий клиент, ведь завтра он должен показать ему осведомленность большую его собственной.
Позвонив своим компьютерщикам, попросил заехать к нему домой, предварительно собрав все материалы о Буслаеве и о случившемся. Самый смышленый, в смысле, способный жить вне компьютера, молодой человек, считавшийся у них за главного, прибыл почти в полночь, весь взбудораженный и заинтригованный. Начали с просмотра того самого видео, Вадим, так звали этого парня, выдавал результаты проведенных анализов по ходу просмотра:
— Это не подделка, все с Веб камеры, почему-то оказавшееся не отключенной — человек, с которым был разговор, просто записал. Скорее всего, заметил случайно происходящее и включил запись. Опровергнуть, мол, на записи похожее лицо, а не сам Буслаев, не выйдет…, эх, вот была бы эта камера плохого качества, все было бы проще…
— Да тут не в этом дело…, его уже не отмажешь, вину…, вину, если он, конечно, понимал, что делал, и помнит…, признать придется. Ну тут же ясно! В сознании человек такого не натворит! Но суды у нас… — ннн-дааа, посмотрим, посмотрим… Тут главное от «пыжика» уйти! Диагноз то поставят, да вот наверняка признают вменяемым! Вот такой вот расклад… Мало шансов, если вообще есть, но тем и интереснее!
— Ну тут тебе виднее, что еще посмотреть…
— Все, что найдешь о его прошлом, буквально с детства: программы телепередач, социальные сети, да ты и так знаешь, о его жене, все! Что, как, кто родители, образование, все может пригодиться. Может быть любовники, там… ну я не знаю… возможный компромат на Буслаева — найдем мы, найдет и обвинение, а значит, нужно заранее готовиться…
Найди мне все, что касается признания виновных вменяемыми в подобных случаях, все переписки, мнения, форумные перепалки — вот тут, чувствую, разгорится главная битва! Скорее всего будут, тянуть его на вменяемость, как и с прежними «стрелками»! Хм… — этот же Буслаев и ратовал за это, а теперь сам погорел! Далее, все, что найдешь: высказывания, выступление, статьи, журналюги, чиновники, следователи — любые слова, пусть даже одно, нам нужно понять, кто из чиновников причастен к этому делу, какой следователь начал, кто был на месте трагедии, кто в курсе и так далее. Выясни кто нам друг, кто враг, кого на свою сторону перетянуть можно. Пока все. Давай ка я пока это просмотрю за ночь — не посплю, а ты…, завтра к 18.00 успеешь?
— Бум стараться…
* * *
Насыщенным оказался следующий день и для Буслаева. Сначала, он познакомился с доктором, обладавшим, как ему показалось не добрым нравом, но пришлось довериться и через полчаса общения, гипнотолог решил попробовать первый сеанс гипноза. Опыт показал, что вечер дня, предыдущего убийству, был очень противоречив, причем выявленные особенности очень заинтересовали Марину Никитичну и Лагидзе.
Введенный в состояние гипноза Кирилл Самуилович, направляемый задаваемыми вопросами, сам определил, имевший место в это вечер секс, как насилие. Ответы были сбивчивы, но показали в полной мере насколько человек был захвачен, какой-то страстью, толкнувшей его в омут отчаяния, а через него и на действительное насилие супруги. Начальной причиной можно было предположить тяжелые переживания из-за своей несостоятельности на фоне постоянного стресса, но должно было быть еще что-то…
Не характерным и необъяснимым оказалось вклинение в рассказ «появления» в его сознании на месте жены официантки — эту часть предполагалось изучить подробнее. Эта женщина играла какую-то особенную роль в случившемся, но что именно стало ключом, так и осталось не выясненным.
Мысли прочитать, конечно, было не возможно, но хорошее настроение и состояние почти счастья, с которым пациент вошел в состояние сна последней ночи, были очевидны, что совершенно делало непонятным и необъяснимым происшедшую с утра трагедию.
— Захар Ильич…, ну не знаю, если только, разум, вышедший из состояния сна, получил негативный заряд, который получал каждое утро…, ну я не знаю, там какие-нибудь мысли о том, что ему в ней не нравилось, может быть, какие-то подозрения, сомнения, факторы неустроенности или какие-то опасения, в которых она играла значение — у меня нет других предположений…
— То, что они есть — уже хорошо… Что произошло в его сознании в период от момента тонкого сна до просыпания плюс пять минут? Случилось это «что-то» во сне или сразу по пробуждению? Нужно искать, по крайней мере — он больше всех их испытуемых пошел с нами на контакт… — Пока гипноз более ничего не дал, но того, что проявилось, было очень ценно. Эти результаты еще не были доведены до самого эксдепутата, поскольку ему необходимо было некоторое время для восстановления организма, что бы эмоционально быть готовым к встрече с адвокатом, на которого психиатры тоже имели некоторые виды…
Игнатьев, зайдя в комнату, предназначенную для общения с посетителями, просто онемел от увиденного. Его подзащитный сидел в клетке, причем пристигнутый одной рукой к ножке стола, вцементированного в пол:
— Уважаемый, от кого зависит иное, более гуманное отношение к моему подопечному — это безобразие…
— Ничем не могу помочь — указание начальства…
— Да он не опасен!
— Мне то что, мне сказали, я сделал… Не бьют уже хорошо — пусть радуется. Скажут расстегнуть — расстегну и выпущу…
— Ну и на том спасибо. Ну тогда к делу… Надеюсь вы нас оставите…
— Нет. Мне надо…
— Вам статью назвать, обязывающую вас оставить нас наедине?
— Хорошо, но я буду наблюдать через видео камеру..
— Как угодно… Ну здравствуйте Кирилл Самуилович… — Алексей представился, произнес свое краткое резюме, в каких процессах участвовал, подчеркнув, что ни в одном не проиграл, что его попросила заняться этим делом его давнишняя знакомая Марина Шерстобитова, уговорам которой он уступил. Далее Игнатьев вкратце объяснил сложность положения, не возможность опровергнуть обвинение при таких фактах, тем более с таким подключенном против него административном ресурсе:
— Единственным разумным вариантом можно считать следующий: доказать вашу невменяемость, для чего придется произвести переворот в российском подходе определения вменяемости вообще. В связи с чем, я прошу вас ответить на следующие вопросы: насколько сильно заинтересованы сильные мира сего в ухудшении вашего положения; насколько далеко они могут пойти; есть ли кто-то из больших людей, стоящих на вашей стороне, то есть на кого мы можем опереться, что бы пытаться изменить желание не только довести вас до суда, но до получения реального срока?… — Весь этот небольшой промежуток времени Алексей пристально следил за мимикой, выражением глаз, понимая, что такие слова не могут остаться без реакции, но реакции не последовало: «То ли сильная усталость, то ли совершенная отрешенность без тени надежды; то ли дикое, невидимое прежде, смирение перед обстоятельствами, что тоже не нормально для такого человека». Оба молчали в ожидания неизвестно чего:
— Кирилл Самуилович, может быть, я зря здесь появился, меня начинают терзать сомнения в моей необходимости?
— Извините, ради Бога! Ни каждый день вам объявляют, что неведомое и не отложившееся в вашей памяти, даже невероятное убийство вами вашей любимой жены и детей, действительно было совершено вами… Вы знаете…, иии…, благодаря своему теперешнему положению…, я начинаю понимать, что натворил будучи депутатом, разорвав своими действиями психиатрию на маленькие кусочки…, а вот сейчас… Таково возмездие!..
— Но вы же еще не осуждены…
— Здесь не чужой суд, будет он или не будет…, а свой собственный, уже состоявшийся, не выносим. Вы, наверное, хотите мне помочь, но не знаете, что это не возможно!.. Ааа…, сильные мира…, я могу доверять только одному человеку… — Сергею Петровичу, моему советнику, мы, конечно, с ним немного не ладили последнее время…, но у меня есть основания… Вы меня понимаете?… — Где-то в глубинах своей интуиции, Алексей почувствовал, что человек с такими же именем и отечеством, говорящий с ним недавно, именно тот, о котором только упомянул его подопечный. Неприятное ощущение, постигло его, пробив уже ставшей приличной броней циничность, которую Игнатьев не снимал даже на ночь во сне.
Ничего удивительного, ведь даже он, человек прошедший службу в отряде специального назначения, проливавшего кровь не только воинов и мужчин, но и всех, кто был поставлен приказом начальства под его ствол, службу в органах, прокуратуре, а теперь на ниве адвокатской, так и не научился смотреть на предательство сквозь призму равнодушия.
С легкой улыбкой досады и сожаления, взглянул он на, совершенно постаревшего на десяток лет за последние несколько месяцев, Буслаева:
— Я понимаю…, надеюсь, что понимаю…, но вот вам моя рука…, я так понял, что второй вам подать не кому, а потому обопритесь на нее, и давайте вместе пройдем, предназначенный вам путь. Если суждено ему пролечь сквозь судилище, я буду рядом и обещаю, не предам и не подставлю… — Большего адвокат сказать не мог, подписав подписку о неразглашении, да, наверное, и не стоило, на что несчастный, не веря сожалению, блеснувшему в глазах собеседника, но все же обрадовавшись ему, проникновенно и доверительно ответил:
— Да, я понимаю, что это нужно, хотя не могу взять в толк зачем…, но предпочел бы смерть прямо сейчас — другого большего желания в дальнейшей моей жизни больше не будет. И вот еще что…, кажется я был богат, но сейчас совершенно не понимаю, что я могу, чем обладаю… Вот это было бы полезно узнать, я бы хотел помочь чем-то исследованиям, да и вам платить нужно, ну и, наверное, предвидятся иные расходы…
— Хорошо, я все сделаю, сейчас же, нам важно понять, что и кто предпринимает шаги со стороны закона, ради доведения вас до суда. Итак, нас интересует: материалы уголовного дела, кто следователь, какие статьи вам инкриминированы — хотя бы это? Что-то я могу узнать и у Лагидзе, но боюсь, что у вас более исчерпывающая информация
— Яяя…, увы, ничего этого не знаю, и давно уже никого не видел. Вижу, что вы из тех, кто не отступает…, и раз так складывается, что вы мой защитник, я хотел бы продиктовать вам свою волю, если хотите условие вашей работы.
— Разумеется, я весь внимание!
— Ваша цель: добиться любыми путями приговора… — расстрел!
— Да вы с ума сош… Извините… Во-первых: в нашем законодательстве такого нет; во-вторых: мы будем бороться за то, что я уже сказал…, но я могу вам пообещать, что в случае нашей неудачи, сделаю все, чтобы довести ваше желание до кого следует!
— Идет…
* * *
Следующая их встреча состоялась через несколько дней. Игнатьев привез новости, ни одной для поднятия настроения не нашлось. Дело находилось в прокуратуре РФ, что говорило о стопроцентной подконтрольности озабоченных лиц в верхах, а значит, и это было самым важным, в суде на 99 целых и 9 десятых процента примут то, что будет указано именно от туда, как бы он не изощрялся. Дело вел тот же Сущев, который был в первый день трагедии в доме Буслаевых, и мы понимаем, кому он докладывал и «смотрел в рот» — Сергей Петрович плотно сжимал руку, если не шею своего бывшего, якобы, «патрона», контролируя каждый удар его сердца, и если бы захотел, то остановил его в любой момент.
Адвокат уже связался со следователем, тот пошел на встречу, и в прямом, и в переносном смысле, позволив бегло просмотреть уголовное дело, хотя и был в отпуске. С первого взгляда опытному «защитнику», проработавшему в этой отрасли более десятка лет, он понял, что дело подготовлено к наиболее тяжелому исходу событий на суде, поинтересовался о возможности переквалификации предъявленной статьи «убийство двух и более лиц» с «отягчающими», на более мягкую формулировку, получив ответ отрицательным покачиванием головы, после чего предупредил, что считает себя обязанным побороться за это:
— Не буду говорить об очевидности несправедливого предъявленного, притом, что понимаю причины такого подхода, но как защитник господина Буслаева обязан попытаться вас заставить переменить свой взгляд…
— Ну, вы защитник, вы и пытайтесь, тут мы вас ограничить не имеем права. Надеюсь, вы понимаете бесполезность этой затеи…
— Я десять с лишним лет назад «сидел» в кресле вашего начальника, сам не раз давал подобные указания, а потому, разумеется все понимаю… Хотелось бы более душевно с вами поговорить, так сказать, в более теплой обстановке…, если возможно…
— А смысл?…
— Может быть, мы найдем его оба совместно… — всякое бывает…
— Пожалуй. Давайте так, мне еще недельку отдыхать, вы там поработайте с вашим подопечным, я наслышан, мостик у вас уже есть, вы даже допущены в исследовательскую группу…
— Ну это преувеличения, у меня нет ни полномочий, ни соответствующего образования, но я имею право, в рамках закона присутствовать при проведении гипноза и обследования на детекторе лжи… Прошу прощения, перебил…
— Наверное, я это и мел в виду… Так вот, я вам наберу…, и мы продолжим знакомство, полагаю с более подробного вами изучения материалов уголовного дела, ааа… потом уже отужинаем…, так сказать, где вы предложите, а я соглашусь…
— Именно… — золотая середина… Всего хорошего…
«Вот, засранец! Такой же скользкий, как я в молодости на его месте. Нашел себе гнездышко, приблудень! Думает, если служит верой и правдой, они ему хвост не накрутят… Ну, кто его знает… Однако, о моих связях и отношениях в центре уже знает, разрешение на общение со мной неофициальным образом получил еще до моей встречи — что-то мне кажется, что я уже играю на стороне чужой команды, думая, что выступаю за свою. Так-с…, они понимают, что я это не могу не увидеть, и теперь будут наблюдать за моим выбором, а я что?! А я или обосрусь, или забычу, или… — вот это „или“ и будем искать…».
Вот с таким вот багажом прибыл Алексей Михайлович Игнатьев на второе свидание со своим подопечным, как раз вовремя, для того, чтобы поприсутствовать на ознакомлении Буслаева с результатами сеансов гипноза, просмотра того самого, самого популярного в Ю-тьюбе видео убийства им его супруги, и продолжении на этом фоне исследований. На все время этого процесса мозг испытуемого Мариной Никитичной был подключен к ПЭТ * (Позитронно-эмисионная томография), что бы получить, пусть и отдаленную картину происходящего в те страшные моменты.
Надо отдать должное — Кирилл Самуилович держался достойно, вслушиваясь в каждую букву произнесенного им под гипнозом. Даже у адвоката несколько раз пробегали мурашки от попыток перенести чужие переживания на себя, чтобы понять, что тот перенес.
Видео не могло не произвести тяжелого впечатления, последствием чего стала надрывные рыдания перенесшего вновь стресс, от той трагедии, которую он так и не вспомнил, зато уже несколько раз просмотрел со стороны.
Дав успокоиться в течении часа, Марина и лично Захар Ильич, принялись за вопросы, коих было несколько десятков. Аппарат вновь был подключен, Алексей, наблюдая со стороны, что-то записывал в большой блокнот, фиксируя параллельно все происходящее на маленький диктофончик, разумеется только для личного использования, для подготовке к суду.
Уже после, на следующий день, ставший днем отдыха в исследованиях, «защитник» не поленился приехать вновь:
— Во-первых, Кирилл Самуилович, докладываю — доступ к счету, о котором вы дали мне знать, получен, на нем чуть больше семи миллионов евро. Что делать с этими деньгами?
Второе: я бы хотел просить вас ответить на несколько вопросов, главный из которых: что вы можете сказать, то есть, как бы смогли ответить на вопрос, предположим, обвинителя об отсутствии у вас мотивации убивать свою семью… Если этот вопрос не поднимет обвинение, что скорее всего, тогда его сделаю я…
— Не знаю…, не знаю…, у меня не могло быть никакой, даже самой мизерной мотивации…, это же глупо! Какая может быть мотивация у счастливого человека, чтобы оборвать это счастье?! Я не знаю, как это рассмотреть, как к этому даже подойти!
— Отлично! Замечательно! Это хорошие слова — запишите их или запомните… На присяжных это обязательно подействует…
— Присяжные?
— Именно… У нас нет и единственного шанса, выбери мы другой вариант — только участие присяжных заседателей.
— Но разве известно, что мне предъявят?
— Увы…
— Иии?
— Убийство двух и более лиц…, с отягчающими…, иии… нам не дадут смягчить…
— Да, я понимаю — это более чем справедливо…
— Оххх…, справедливый вы мой! Сначала, психиатрию под нож пустили по справедливости, теперь себя, а потом что?
— А потом не будет… От куда ему взяться…
— Не верите в загробную жизнь, Царствие Небесное? В Бога то верует?
— Где Он? Где Он был, кода я все это вот…
— Да Он то всегда рядом, только вот мы от Него отворачиваемся…, отвернемся и Его же в этом виним. Пойдем на поводу гордыни, эгоизма, тщеславия, похоти, натворим дел, а потом орем: где Он был и почему допустил такое?!..
— Знаете…, я просто боюсь об этом думать…, только совсем недавно, вот неделю назад, я первый раз в жизни рыдал, вот прямо, как вчера…, а все потому, что понял — только я и больше никто не виноват в случившемся… И при чем здесь Бог… какая разница, есть Он или нет, от Его наличия или отсутствия моя вина не перестанет быть моей, ни Нина, ни дети не оживут, я не захочу жить, не перестану желать смерти…, а вы говорите…
— Я не священник, возможно, мне каяться нужно больше, чем вам…, нооо… «блаженны нищие духом» — и это, как раз то, что вы сейчас чувствуете. Это первое из блаженств, о которых говорит Господь в «Нагорной проповеди» * («Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» Евангелие от Матфея. Гл.5, Ст.3), Он, Христос, и называет это началом пути к Нему… Поверьте! Сейчас Господь не рядом, но вы на Его руках…
— Не знаю…, значит, в Его руках так хочется умереть…
— Это отчаяние — это то чувство, точнее тот грех, с помощью которого враг рода человеческого стремиться разъединить нас с Создателем. Часто это получается, особенно тогда, когда человек надеется только на себя, не замечая, что он лишь бесконечно мизерная песчинка в Вечности. Вы думаете, что только вы в таком отчаянии?! Да ничего подобного! Я видел и худшее. Представьте себе человека, после приговора суда, всего-то три года общего режима, и знаете, до чего довел себя этот умник?
— Мне безразлично…
— Он трижды пытался кончить жизнь самоубийства, а через пол года освободился по условно досрочному…, и никак не мог понять, что его толкало на суицид…
— У меня совершенно другое, он не убивал, тем более свою семью…
— Я о другом — о том, что каждому по силам Господь дает испытание…
— В моем случае Он видимо ошибся…
— Он видит вас одновременно еще до рождения, в момент той трагедии, сейчас, после — у него нет возможности ошибиться!
— Вы полагаете, что смерть от моей руки моих жен и троих детей — это закономерность?
— В некотором роде да, простите, за откровенность…
— В таком случае…, в таком случае…, если Бог не желает человеку ничего губительного, значит, Он желает только спасительное?
— Можно так сказать…
— Хм… Чем же тогда спасительно для меня произошедшее? Как может быть спасительна смерть ребенка, убитого его же отцом, для обоих?! Если это Бог, так поступает, то он извращенец… — Силы Буслаева иссякли, он попросил перенести разговор на следующий день, оставив своего адвоката в совершенно ошарашенной задумчивости…
Сил у него не было, как не стало и смысла жизни, но кто сказал, что даже в благополучии и самодостаточности не ошибаемся, думая о нем?! Господь всегда отвечает, да мы не слышим, если вообще хотим, знать истину!..
Не успела голова Кирилла коснуться подушки, как он услышал звонкий смех своих детей, голос жены, запах счастья — «умерев» для этого мира, он ожил во сне…
ОТМОЛЕННАЯ ДУША
«Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать. О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!»
(«Послание св. ап. Павла Римлянам» Гл.11, Ст.32–34)
«Может быть, они будут там крещены огнем — этим последним крещением, самым трудным и продолжительным, которое поедает вещество как сено и потребляет легковесность всякого греха»
(Святитель Григорий Богослов)
«Буслаев совершенно реально ощущал себя сидящим на кровати в спальне своего дома. Холод сковал его движения настолько, что даже дышалось с трудам, впрочем, он чувствовал это, как-то отстраненно, совсем онемевшим, от долгого нахождения в одной позе, телом. Казалось, все живое в мире вымерло — именно такой виделись ему последствия трагедии с ним произошедшей. Он очень долго уже убеждал себя, что это ни так, отсутствие же кого бы то ни было, стало последствием реакции на произошедшее человеческим сообществом, его не считали виновным, но и не хотели быть рядом. От куда-то он знал, что его никто не осуждает, никто не занят расследованием, никого не интересует его отсутствие на рабочем месте, будто с ним никто и знаком никогда не был!
Растерянный, не имеющий возможности принять даже самое постое решение, Кирилл Самуилович уже дольше нескольких месяцев «охранял» покой нескольких полусгнивших тел, лежавших у его ног: двух взрослых людей, двух детей, примерно пяти — семи лет и одного, прожившего, чуть больше годика. Его голова постоянно была занята одним и тем же вопросом: кто это? Ненадолго вспоминая, он впадал в сильнейшее раскаяние, страшно рыдал до крови, идущей горлом, при этом силы иссякали, ощущения слабели, но становилось легче морально с каждой выливающейся из него красной, густой капелькой.
Лужи не получалось, трупы вбирали в себя все без остатка, пока не лишались признаков разложения, обретали здоровую кожу даже румянец, последними затягивались раны от пуль, и они постепенно приходя в себя, садились вокруг него, начиная стенать о невозможности быть вместе.
После этого Буслаев, каким-то образом осознал, что так продолжалось настолько долго, что весь мир, с населявшими его живыми организмами, оказывается, давно вымер, и именно это настоящая причина окружавшей его пустоты. Только он и эти пять существ, не могут покинуть навсегда это пространство, умирая и воскресая заново.
Когда муж и отец, вот-вот должен был упокоиться, наверное, от потери крови, откуда-то неожиданно появлялся, кто-то злобный и невероятно страшный, подходил к нему с изуверской, издевательской улыбкой, обнимал его обессиленное тело, вкладывал в руки автомат и, направляя в любимых им детей и жену, разряжал всю обойму!
Бес был невыразимо безобразен, одно его появление вселяло ужас, смотреть на него было не возможно без содрогания. Страх, неприязнь, бессилие смешиваясь обессиливали Кирилла, не в состоянии претерпевать эту душевную муку — простое присутствие злого духа многократно превосходило все земные муки вместе взятые! «Так вот как выглядит самое слабое место в аду!». Он пытался избежать хотя бы вида, но не мог страсти сами тянули к падшему ангелу, а отсутствие воли лишало всякой возможности сопротивления. Страсти! Как же они мучили его неутолимой жаждой своего пожара: ему нужно было призвание, но он не получал его; он завидовал всем, кого мог вспомнить, но зависть лишь усиливалась; власть, которую он так полюбил, стегала его полным бессилием, он изнывал от невозможность приказать, хоть кому-то; ему некого было осуждать, но навык, выработанный всею никчемной жизнью, томил его, требуя обвинений; ложь, немилосердие; блуд; неверие; злоба; убийство; воровство и весь прочий список истязал его самыми страшными и тяжелыми переживаниями, испытанными через эти пороки. Бесы, представляющие любой из них, требовали наслаждения, которое получали раньше, вместе с ним вполне эмоционально испытывая так же, как и он. Нечего было противопоставить, плоть его, безвольная и почти отсутствовавшая, не требовала ни пищи, ни отдыха, ни испытывала боли, болезней, удовольствия — ничто не могло отвлечь от постоянно усиливающихся желаний грехов, которым он давно уступил свою душу.
Больше всего его мучил факт самоистязания — ни один из духов не делал ничего, кроме, как присутствовал в наслаждении наблюдая за его мучениями, к которым его притягивала его же страстная душа и ее же привычки. Не было облегчения ни в чем!
Он любил поесть, теперь его мучил голод, привычка курения, заставляла страдать, как это было в момент отсутствия сигарет, он понимал, что есть возможность уменьшить эти страдания, сделать это сам не мог, только, чьи-то молитвы облегчали подобную участь, но кто мог вспомнить о нем, хотя бы одним хорошим словом?!