У Теплого Стана он выскочил купить сигарет. На брошенном ящике рябой дедок играл на аккордеоне «На сопках Маньчжурии». Никто его не гнал. Наоборот, спешащие по домам прохожие, заслышав мотив, чуть сворачивали с пути, бросали ему бумажки в чехол инструмента. Женщина с набитой авоськой стояла в стороне и явно слушала — на лице ее застыла отрешенная, чуть глупая улыбка. Тепло мелодии захлестнуло и Чигринцева. Он шагнул к мужику, бросил тысячную и, не оборачиваясь, побежал к машине.

И пел всю дорогу чудный вальс. На город тихо спускалась мгла — не вчерашняя, тяжелая, полуночная, а первая, еще мгла — чистый бархат.

6

По краям дороги мелькали торговые палатки, забитые легкой закусью и напитками на любой вкус: начиная с дешевых контрабандных водок до невероятного еще недавно «Асти Мартини». От пляшущего перед глазами изобилия немедленно захотелось чего-нибудь вкусненького. Чигринцев тут же и поддался соблазну — убедил себя, что грех рушить возникшее идиллическое настроение, и, предвкушая и домысливая прилавок ночного магазина деликатесов, сразу ощутил голод и завернул на Тишинку к залитому белым неоном заведению «Нью-Йорк», торгующему круглые сутки.

– Я думал, тебе нравится, когда большие крепкие мужчины объезжают твою задницу, – пошутил я.

Все здесь было чисто, респектабельно и аккуратно, зеленый пластмассовый половичок, имитируя газонную траву, отделял и подчеркивал разницу между старым городом и новым магазинчиком. Под стать антуражу были и припаркованные машины покупателей.

– Ты, наверное, перепутал меня с собой и вагиной, которую отрастил себе. Напомни, когда ты последний раз трахался? Потому что вчера моему члену свезло, а ты лаял как собака и вырубился на парковке.

Заданную гармонию нарушал разве что пьяный, привалившийся спиной к магазинной урне, чье белое, трясущееся лицо Чигринцев отметил краем глаза, взбегая по ступенькам. Над ним хлопотал некто, со спины ничем не примечательный, — обыденная ночная картина, никак не портившая пейзаж.

– Я бы на твоем месте не хвастался сексом с девчонкой, чья вагина носит мясное прозвище, – напомнил я ему.

В магазине глаза потянулись к мясному прилавку, и Воля поймал себя на мысли, что не столько оценивает качество эскалопов и немецких сарделек, сколько судорожно калькулирует, и потому, дабы не обращать на себя внимание, сразу шагнул к полкам и принялся механически ощупывать консервные банки. Наконец опустил в корзинку продолговатую склянку с испанскими оливками и вежливо попросил продавщицу завесить полкилограмма копченых свиных ребрышек. Острый профессиональный нож скользнул по нежной косточке, без видимого усилия рассек молодые белые хрящики пополам — малиновый, остро пахнущий кусок вспорхнул на весы и тут же был умело завернут в белоснежную вощеную бумагу, опущен в невесомый пакетик, а затем уже и в аккуратный целлофановый пакет побольше (за счет заведения). В приклад добавились упаковка арабской питты и две бутылочки светлого пива из холодильника.

– Ладно, это и впрямь не было моим звездным часом. Но я настолько разочарован тобой, что буквально чувствую вкус этого разочарования у себя во рту.

Расплачиваясь, Чигринцев услыхал, как громко хлопнула входная дверь и возбужденный голос произнес на повышенных:

– И оно солененькое как сперма? – спросил я.

— У вас здесь есть телефон? Надо срочно вызвать «скорую» — человеку на улице плохо!

– Да пошел ты, – ответил Дрю, откидываясь на стуле и скрещивая руки на груди.

Любопытствуя, Воля оглянулся: в проходе у кассовых аппаратов стоял Княжнин (он тут же признал в нем человека, возившегося с пьяным около урны). Лицо его, обыкновенно сдержанное и спокойное, было теперь возбуждено, глаза сверкали и метались в поисках того, кто откликнется на его зов.

– Джим, умоляю, скажи, что знаком с какими-нибудь горяченькими цыпочками, – взмолился Дрю.

Он фыркнул.

— Пожалуйста, позвоните от директора. — Девушка, ближе всего к нему стоявшая, вышла из-за прилавка и указала на маленькую комнатушку за железной дверью.

– Вы, парни, счастливчики. У моей невесты есть пара одиноких подружек.

– Не беспокойся об этой киске по соседству, – произнес Дрю, пока Джим пил воду из бутылки. – Он зациклился на одноразовом сексе, который случился у него пять лет назад с девушкой, пахнувшей как «Cocoa Puffs».

Княжнин рванулся туда, Воля подхватил пакет и поспешил за ним. Сергей уже накручивал телефон, рука, державшая трубку, слегка вибрировала. Увидав Волю, он кивнул на его приветствие, причем на лице сразу отразилась невероятная, нескрываемая досада, но тут же и погасла, через доли секунды он глядел уже холодно и деловито.

Джим подавился и начал кашлять. После того, как Дрю похлопал его по спине, и все прошло, он весело на меня уставился.

Какого черта? Почему в последнее время на меня все пялятся? Что вчера в баре, что сегодня. С населением этого городка было что-то наладно.

— Сердечный припадок, люди идут мимо, принимая за пьяного, а человек умирает, — просто пояснил Княжнин. — Внимание, девушка, — он уже дозвонился и говорил в трубку отчетливо и со значением, — на Тишинке (продавщица, поймав его вопросительный взгляд, назвала адрес) человеку плохо: острая сердечная недостаточность. Нужен реанимобиль, и срочно! Нет-нет, не перебивайте, давление падает катастрофически, — не моргнув глазом приврал он. — Вы вышлете машину немедленно. Коллектив бригады получит вознаграждение — сто долларов, если успеет вовремя. Вы меня поняли? Назовите ваш номер… Повторяю, немедленно, иначе у вас будут крупные неприятности. — Дежурная, видимо, повторяла адрес, Княжнин кивнул головой и еще раз с нажимом добавил: — Вы все поняли верно? Жду. — И повесил трубку.

Тут появился один из супервайзеров и засунул в видеомагнитофон кассету с фильмом о недопустимости сексуальных домогательств. Как только пошла музыка, все начали хлопать и улюлюкать.

Чигринцев, продавщица и подошедший охранник глядели на Княжнина, не скрывая изумления. Но тот, словно всегда командовал людьми, спокойно и властно распорядился:

– Ребята, а приходите сегодня ко мне на ужин? – сказал Джим, не обращая внимания на шум, и, ухмыльнувшись, добавил: – Пусть моя невеста посмотрит, достойны ли вы ее подружек.

— Давайте, господа, на улицу, надо перенести человека в магазин.

*** 

Он умел подчинять. Тяжело хватающий воздух ртом, белый как лист бумаги, пожилой работяга в грязном пиджачке и затасканных брюках был перенесен в помещение и заботливо уложен на скамейку. Расстегнули ворот рубахи. Девушка, забыв про свой прилавок, сбегала в подсобку, принесла мокрую тряпку, смочила страдальцу лицо. Тот не произнес ни звука — все силы уходили на дыхание.

– Клэр, эта смазка действительно на вкус как клубничный чизкейк?

Вокруг немедленно собралась кучка посетителей, но тут вмешался охранник и оттеснил зевак на положенное расстоянье. Княжнин и Воля стояли у скамейки — за все это время они не обмолвились ни словом.

– Хм, конечно, – ответила я.

Бригада прибыла минут через десять. Княжнин встретил их у входа, протянул врачу зелененькую купюру и указал на больного. Реаниматор, оценив глазом ситуацию, пока разворачивал свой сундучок, поинтересовался:

– А Кролик Джек достает до точки G, или мне надо приобрести что-то еще?

— Ваш знакомый?

– Ты уверена, что свечки из массажного масла легко плавятся? В прошлый раз, когда мы с моим парнем пробовали горячее масло, его пенис получил ожог второй степени.

— Абсолютно незнакомый мне человек, теперь, полагаю, я тут больше не нужен? — с достоинством произнес Княжнин.

Убейте меня. Просто пристрелите меня прямо сейчас.

Врач поднял на него глаза, покачал головой, но ничего не добавил, занялся своим делом.

– А куда именно надо одевать эрекционное кольцо? Мы, наверное, надели его как-то не так, потому что через несколько минут оно потерялось в моем влагалище. Очень неудобно было потом в отделении скорой помощи.

— Пойдемте, Володя. — Княжнин потянул Чигринцева за рукав.

Я взорвусь, если услышу еще один треклятый вопрос, на который у меня нет ответа. В последние полчаса все только этим и занимались. ЧЕРТ! Скорее купите что-нибудь и отвяжитесь!

Воспользовавшись суматохой, они вышли на воздух.

– Ты разрешаешь своему парню обрабатывать себя вибратором? Слышала, это и правда возбуждающе.

– Ладно, внимание! – вскричала я и жестом попросила их заткнуть свои «варежки». – У меня нет опыта в этом дерьме. Я здесь по просьбе своей подруги и для того, чтобы заработать дополнительные деньги для открытия своего бизнеса. Если точнее, у меня было всего полтора сексуальных партнера, и оба раза это было просто ужасно. Первый – в колледже, и мы оба были в дрова. Я так и не узнала, как его зовут, а он меня обрюхатил. Второй был моим приятелем, и я решила попробовать снова и проверить, не станет ли лучше. Но его отец застукал нас как раз в тот момент, когда приятель сделал во мне два толчка. Это совершенно убило настрой, и я решила, что моя вагина проклята. Все свои оргазмы я получала сама, не пользуясь ничем, для чего требовались батарейки, особый уход, инструкции или список предосторожностей. Если пожелаете сделать заказ, я буду на кухне. Обязательно попробуйте чипсы, покрытые шоколадом.

— Сергей, вас подвезти?

Я развернулась и вышла из комнаты. Где ты, гигантская зияющая дыра в полу, чтобы поглотить меня, когда мне это настолько необходимо? Наверное, сейчас они сидят и обсуждают, какая я неудачница, и собираются рассказать всему свету, чтобы к нам больше не обращались. Проклятье. Лиз уволит меня. И мне придется рассказывать людям о том, что меня выперли с должности продавца фаллоимитаторов. Господи, я даже не способно втюхивать фальшивые члены целой толпе сексуально озабоченных женщин. И как теперь разгрести это дерьмо? Плюс я только что выболтала свои самые сокровенные секреты комнате, полной незнакомцев.

— Спасибо, я тут неподалеку… — Княжнин слегка замялся, но подавил смущение, лицо его тут же обрело непроницаемость. — Могу я просить вас об одолжении? Не рассказывайте никому, это… не стоит, правда?

– Бедняжка… – На кухню торопливо вошла и обняла меня Дженни. Была одна вещь, которую людям следовало знать обо мне – не стоит вторгаться в мое личное пространство, если не хотите получить по шее.

— Да, да, понимаю…

Я застыла как вкопанная с руками по швам. Не понимаю фанатов объятий. Правда, не понимаю. Намного лучше хорошее, крепкое похлопывание по спине.

– Я куплю тебе Кролика Джека, – заявила Дженни.

— Ну и отлично, благодарю вас. Пришлось, знаете, сталкиваться в жизни с подобным… Собственно, чего лгать? Отец мой так и загнулся, — с деланной простотой заметил Княжнин и тут же, смутившись вырвавшегося признания, крепко и эффектно пожал Волину руку. — Увидимся вскоре, Ольгина проблема вполне решаема, я работаю в этом направлении.

– Слушай, все в порядке. Серьезно, – принялась отбрыкиваться я, выворачиваясь из ее объятий. Эта штуковина пугала меня до чертиков. Четыре скорости, уши и бусинки – чтобы просто включать эту хрень, следует получать разрешение от города.

Не оборачиваясь, прямо неся голову, он зашагал, похоже, в первый попавшийся переулок.

Спустя несколько минут уговоров Дженни все-таки удалось уговорить меня вернуться в гостиную. После того, как она объявила, что покупает для меня игрушку, комната взорвалась одобрительным гулом. К моему еще большому унижению, все начали обсуждать, какие еще подарки мне можно сделать, чему в итоге мне пришлось положить конец, потому что дошли до разговора об организации вечеринки в мою честь под названием «Вибродевственница». При словах «кубики льда в форме пениса» и «салат из пасты с пенисом» моя голова начала болеть от всей этой чертовщины. Казалось, они вот-вот возьмутся за руки и запоют «Кумбая»[16] моей вагине – моему бедному, лишенному любви влагалищу, которое не знало прикосновений пульсирующего резинового члена. Извини, вагина, думаю, мне стоило заботиться о тебе лучше.

7

Едва Воля вошел в квартиру, позвонила Ольга. Собранная, всегда по-профессорски отчетливо проговаривавшая слова, она частила, сбивалась с мысли, почти плакала.

В конце шоу я даже продала в два раза больше товаров, чем обычно, потому, что все купили по два экземпляра – один для себя и один для меня. Если б моя вагина не была прикрыта хлопком и джинсами, она бы обиделась на их жалостливые взгляды. Клянусь, когда они делали заказы, то косо поглядывали на мою промежность. Теперь я знаю, как чувствуют себя девицы с огромными сиськами, когда парни не глядят им в глаза.

Утром Павла Сергеевича забрали с дачи на «скорой». Едва уломали, точнее, откупили машину, чтоб везти в Москву, а не в подмосковную коновальню. Срочно, с колес — кровотечение, задержка мочи — Профессора положили на стол. Резали целых три часа. К вечеру сообщили, что больной переведен в палату. Теперь там что-то затевалось по новой, кажется, грозила повторная операция. Татьяна сорвалась из дома на такси, Ольга и Ларри, закупоренные на приеме у княжнинского дипломата, могли выехать только через час-два. Завтра им лететь в Вашингтон. Ольга билась в истерике.

Когда все, перед уходом обняв меня, разошлись и унесли с собой полные пакеты игрушек, мы обе завалились на диван в гостиной.

— Во-первых, успокойся! — строго приказал Чигринцев. — Во-вторых, соберись с силами и жди, помочь отцу сейчас ты не можешь. Дай телефон — я перезвоню, или после — домой. Я выезжаю, надеюсь застать Таню в больнице. Срываться вам — лишнее, спокойно пакуйте вещи, главное сейчас — без паники! Вспомни отца, наконец, как бы он на тебя посмотрел! Все, отбой, еду! — бросил трубку, сознательно резко, не дав ей опомниться.

– Спасибо за вечеринку, Клэр, – сказала она с улыбкой. – И за твои потрясающие десерты. Серьезно, у тебя талант. Твои соленые крендельки, покрытые шоколадом и сбрызнутые карамелью, чуть ли не довели меня до оргазма. А это говорит о многом, учитывая тот факт, что меня весь вечер окружали фибрилляторы.

«Мочеполовой ас», как окрестил его князь, профессор Цимбалин давно пользовал Павла Сергеевича по поводу аденомы. Князь тянул с операцией, и, видимо, зря. Хирург практиковал на Каширке, в длинной, обшарпанной, уродливо-голубой клинике, построенной перед олимпиадой, — Воля возил к нему князя на обследование. Весь район вокруг метро, забитый больницами, психдиспансерами, дурдомами и страшной, все подавляющей онкологической, вызывал у нормального человека смятение и тоску. Чигринцев всегда старался проскочить его, не глядя по сторонам. Теперь гнал именно в центр скопления, где боль и страдания человеческие ощущались кожей и не выветривались сквозняками, гуляющими по бездарно спланированному лабиринту.

Ошеломленный Ольгиным сообщением, Чигринцев твердо понимал: помочь он бессилен. Где-то в полуослепшем здании находился Павел Сергеевич, а быть может, уже и Татьяна, припаянная к стулу или влипшая в помытую хлоркой стену.

Я изумленно распахнула глаза и подняла голову со спинки дивана. Дженни рассеянно изучала маникюр на ногтях. Она была прекрасным человеком, и мы хорошо поладили, но некоторые предложения, вылетающие из ее рта, поражали мой разум.

Воля вбежал в полутемный вестибюль, оттолкнул дежурного, бросился к лифту.

— По вызову Цимбалина, срочная консультация, — наврал с ходу и уже жал кнопку седьмого этажа.

– Э… Дженни, может, ты имела в виду дефибрилляторы?

В коридоре горело ночное освещение, ближайшие комнаты были затворены, на пульте у медсестры — никого. В дальнем конце маячила убредающая фигура.

— Подождите, пожалуйста, где тут персонал найти? — крикнул Воля. Лицо нехотя повернулось: черепашьи морщины, сработанный, щербатый рот, взгляд, полный тупой ненависти. — Дербетева, Павла Сергеевича, не знаете, его сегодня оперировали?

Почему она использовала это слово в предложении о вечеринке с секс-игрушками, было за гранью моего понимания. Разве что она предположила, будто у меня в чемодане есть нечто, способное остановить чье-то сердце. Хотя, если вдуматься, то меня чуть было не хватил удар при виде размеров Виноградного Гиганта. Куда именно должна пихать женщина эту хрень? В пылесос «Hoover Damn», чтобы заткнуть его?

— Тут всех оперирують, — проскрипел больной, — всех, тут оне на диссертации людей режуть и кровь нашу на опыты беруть, а надо — хлебушка не допросишься.

– Постой-ка, а я что сказала? Я имела в виду вибраторы. Ох, господи, это так странно!

Человек побрел дальше, в туалет. Зашел, оставив дверь открытой, закашлялся там надсадно и противно. Из туалета невыносимо воняло больничной дезинфекцией.

Я только покачала головой и поднялась с дивана, чтобы сложить все в чемодан, который дала мне Лиз. Как победителю по жизни, мне придется хранить все это дерьмо у себя в доме. Если со мной что-то случится, и полиции придется обыскивать мой дом, я буду окончательно унижена, когда этот чемодан обнаружат.

Чигринцев вернулся к пульту и вдруг приметил свет в одной из палат. Заглянул и понял сразу — сюда. Павел Сергеевич голый лежал на боку, как младенец, и, подергивая, пытался притянуть сухие ноги к животу. Из недоступного и надменного Профессора вмиг превратился он в жалкое и жутковатое, но родное до боли существо. Глаза, приоткрытые и пустые, ничего не видели. Правая рука, заломленная за голову, шарила по подушке, левая, безвольная плеть, подключена была к капельнице. В палате царил запах горячей крови. Над койкой завис здоровенный, волосатый и большерукий врач. Внимательно следя за потугами больного, он что-то добродушно ему нашептывал.

— Павел Сергеевич! — позвал Воля тоненько. — Павел Сергеевич, как вы? — Не дождавшись ответа, переключился на врача: — Что, что, доктор? Слышите, как он?

— Ваш больной? — ничуть не сомневаясь, спросил великан важно.

      О, господи, а если его найдет папа? Он решит, что я извращенка. Какой еще женщине нужен чемодан с тридцатью семью вибраторами и девятнадцатью пузырьками смазки? Вот черт. Надо унести его к Лиз. Плюс я еще не рассказала отцу о ее бизнесе. Ничто не способно заставить дочь завести разговор о фаллоимитаторах со своим отцом. Это неправильно по всем пунктам.

— Конечно, я родственник.

– На неделе я сделаю тебе рекламные буклеты, если только ты пришлешь фотографии товаров, которые хочешь там разместить. Сделаю один макет для тебя, один – для Лиз, и еще один – общий для ваших магазинов. Ты сказала, вы сегодня встречаетесь и придумываете название? – спросила Дженни.

— Очень, очень хорошо! Подержите! — протянул снятую с подставки капельницу. — Да держите же крепко, меньше паники!

Воля засмущался собственной робости, а потому проворно, на цыпочках обежал кровать и тут только заметил каталку.

– Да, сегодня я иду к ней с Джимом, – сказала я, закрыв чемодан. – Слушай, почему бы тебе не пойти со мной? Поможешь нам в обсуждении.

— Куда вы его?

– О, даже не знаю. Не хочу навязываться.

— Ничего особенного, сосудик внутри кровоточит, нужно подштопать. Да не дрожите вы-то сам, дело нехитрое… Давайте, я поднимаю и перекладываю, а ваше дело — капельница. Раз-два — взяли! — Врач подсунул под Павла Сергеевича ручищи. — Ну-с, больной, поднимаемся.

Павел Сергеевич застонал, голова его дернулась, глаза открылись — кажется, что-то они уже соображали.

– Ничего ты не навязываешься. Ты ведь знакома с Лиз. Она всегда готовит столько еды, чтобы хватит на целую армию. Серьезно, она будет не против.

— Больно мне, больно, — простонал князь, — очень больно, кто тут?

— Павел Сергеевич, это я, Воля, все будет хорошо.

– Ну, если ты считаешь, что все в порядке, то я зайду. Мне и впрямь необходимо проветриться и развлечься. Может, она сможет найти мне одинокого мужчину. Я в таком отчаянии, что меня устроит даже страшненький и безработный – если он чистоплотен и знает, как доставить мне удовольствие.

Врач привычно поднял обмякшее тело, переложил, как мешок, на каталку.

— Воля! — Холодная шершавая рука нащупала чигринцевекую руку. — Воля! На каком я свете, я уже в аду? — Кажется, Профессор пытался острить.

Я тупо уставилась на нее, желая стереть последнее предложение из своей памяти.

— На этом, на этом, Павел Сергеевич, — нарочито бодро прокричал ему в ухо Чигринцев.

– Я закончу уборку и, возможно, попытаюсь довести себя до оргазма. Увидимся.

— Ты слушай, я не наврал, что бы они ни говорили, бойся только белогорлой собаки… упырь… — Голос дребезжал, срывался. — Он приходит, приходит, вот, надо мной, больно, больно снизу… Где я, Воля?

— Отлично, в упыри меня еще не записывали. А мы ж и есть упыри, так, профессор? Ну, покатили! — Хирург, довольный собственной остротой, захохотал.

Кажется, у меня взорвалась голова.

— Погодите минуточку! — взмолился Чигринцев.

— Нет, ждать нечего. Вот и сестра. Где тебя черти носили? — как-то въедливо и слишком спокойно спросил доктор входящую девчонку в белом халате.

— Операционная готова, можно везти, — доложила она и профессиональным жестом выхватила из рук Чигринцева капельницу.

Больного накрыли простыней до подбородка — Воля заметил на ней свежие кровяные пятна.

– Э… Дженни? Ты сейчас сказала, что собираешься довести себя до оргазма?

— Господи, папа! — В дверях застыла Татьяна.

— Поехали, господа, поехали, все узнаете в справочной, — властно оборвал немые вопросы доктор. — Мы недолго, полчасика, чистая профилактика. — Играючи толкнул каталку, покатил по коридору к лифту.

Пожалуйста, господи, пусть я ослышалась.

Павел Сергеевич что-то силился сказать, шевелил губами, Чигринцев разобрал странные слова: «яблони… большие яблони…» Татьяна едва поспевала за ними. Больного ввезли в лифт. Врач с медсестрой на них уже не глядели. Двери захлопнулись.

– Ага! Надо же убедиться, что прибор работает, разве нет? Если он по-быстрому не доведет меня до оргазма, то придется его вернуть. У меня есть правило о двух минутах и пяти секундах.

— Спокойно, теперь запасись терпением и жди. — Воля крепко обнял ее за плечи. — Поехали вниз, здесь мы ничего не добьемся.

8

О, боже мой. Прошу тебя, не дай ей вернуть мне использованный и испачканный ее смазкой вибратор. Какого черта я буду с ним делать? Мне нужен общевойсковой защитный комплект для того, чтобы принять возвращенный вибратор? Этот пункт не был включен в мой трудовой договор.

— Что он имел в виду, поминая большие яблони? — спросил Чигринцев, чтоб как-то отвлечь напуганную, онемевшую Татьяну.

— Может быть, сад в Пылаихе?

– Ладно, увидимся в доме Лиз, – сказала я, выбегая на улицу и волоча за собой чемодан так быстро, насколько могли позволить его раздолбанные колесики. 

С трудом удалось ее разговорить. Из детства, короткого, но безмятежного, из первых младенческих четырех-пяти лет князь крепко запомнил пылаихинский сад. Отец его, Сергей Павлович, выполняя волю покойного дяди, занимался имением серьезно. Он жил землей. Революция лишила смысла жизни. Маленького Павлушу с матерью отослали к родне в Москву. Сам барин остался при хозяйстве сперва выборным сельским старостой, затем почему-то сторожем. Говорили, что в промозглую мартовскую метель, последнюю в году, но чрезмерно злую, он промерз до костей и в одночасье скончался от пневмонии. Впрочем, подробности последних его дней так никогда и не стали известны семье — схоронили князя спешно, полутайком его же крестьяне.

*** 

Мать мыкалась в Москве с сыном — без профессии, лишенка в уплотненной квартире, случайным приработком живая, умерла она сразу, как только Павлушенька поступил в ИФЛИ, словно ждала специально решения его судьбы.

Через пятнадцать минут я подошла к дому Джима и Лиз и вошла. В тот же момент в прихожую вылетела Лиз. На ее лице была паника.

Из того детства остался в памяти чудный яблоневый сад, запах ссыпаемых в подпол на зиму яблок: разноцветных, разносортных, вкусных, чистых, веселых, как короткая жизнь при полном достатке.

– Элизабет Мэри Гейтс, ты мне должна. Это был самый ужасный опыт в моей жизни, – прокричала я, расстегивая пальто.

— Папа не любил ходить в Пылаиху, я сама была там раза два — никакого сада не помню. — Смертельно уставшая, Татьяна подняла глаза. — Как теперь быть, Воля?

– Клэр, мне надо сказать тебе...

— Перестань, — он обнял ее бережно, но крепко, — перемелется, мука будет.

— Да… папина фраза. Я люблю его, люблю и боюсь… боюсь, что теперь будет, — поправилась она спешно и неловко, стесняясь собственной проговорки.

— Посиди, я пойду узнаю! Или лучше позвони, успокой Ольгу, они наверняка уже дома. — Чигринцев старался как-то ее занять. Но сам себе места не находил.

– Когда я пригласила Дженни на ужин, она решила поставить меня в известность о том, что перед приходом сюда собирается провести немного времени наедине со своим вибратором, – в ужасе прервала ее я. – Как мне теперь смотреть ей в глаза?

Дежурная пыталась связаться с операционной — пока ничего не сообщали. Так, перебирая в памяти мелочи, срываясь к телефону на переговоры со сходящей с ума Ольгой, настойчиво названивая на этаж, просидели два часа.

Большерукий и волосатый доктор соткался из сумрака раздевалки, как вестник с того света. Они разом вскочили с банкетки.

– Клэр, есть одна вещь...

— Значит, так. — Врач смотрел устало и мрачно. — Операция прошла нормально, но больной плох. Сделано все возможное. Павел Сергеевич в реанимации.

– Могла бы предупредить, что мне будут задавать тысячи вопросов о смазке и точке G, на которые у меня нет проклятых ответов. «О, там всего-то и дел, что стоять и принимать заказы», – передразнила я Лиз, срывая с себя пальто.

— Да, да, но почему? — прошелестела Татьяна.

– Тебе нужно...

— Скажу прямо: у больного рак — аденома слишком запущена, — развернутой ладонью он погасил Татьянин вопль, — мы удалили все лишнее. Сейчас надо бояться другого — справится ли сердце. Тяжелый соматический больной. Профессор Цимбалин отдал необходимое распоряжение по телефону, никаких лекарств пока не нужно. Поезжайте домой — сегодня-завтра все решится. Звоните утром, запишите мой телефон, я дежурю до двенадцати дня.

– После вопроса об эрекционных кольцах, застрявших во влагалищах, я психанула и рассказала им свою знаменитую «сексуальную» историю. Господи, Лиз, женщина, у которой за плечами полтора траха и ноль оргазмов, НЕ должна торговать секс-игрушками! – завизжала я, закинула пальто на крючок рядом с дверью и повернулась к ней лицом.

Еще что-то лепетала Татьяна, благодарил врача Чигринцев, заверял, что любое лекарство, за доллары, моментально будет доставлено. Реаниматор спокойно кивал головой. Главное он сказал и теперь вежливо, но настойчиво пытался подвинуть их к выходу.

— В реанимационное вас все равно не пустят — дня два вам здесь делать нечего. Я надеюсь, справимся, — выжал на прощание улыбку.

Чигринцев свел Татьяну по ступенькам к машине.

– Клэр, возможно ты захочешь...

— Домой?

— Нет, Воля, нет, пожалуйста, я сейчас не смогу с Ольгой говорить, я умираю, можно к тебе?

– Я рассказала им о Максе, Лиз. О Максе! О котором мы поклялись никогда больше не упоминать. Я рассказала им о его двух толчках во мне перед вторжением его папаши, – сказала я, выходя из прихожей. – Судя по испуганному выражению твоего лица, ты понимаешь, каким «потрясающим» был для меня этот вечер.

Он немедленно согласился. Татьяна опустила голову ему на плечо. Так, неудобно, молча и ехали по мертвому городу — как сквозь туман, не замечая дороги, домов, на скорбном автопилоте. Затем он заварил чай, дал ей таблетку родедорма, прогнал в ванную. Татьяна мылась, пока он звонил Ольге — та уже не рыдала, собралась, смирилась, все приняла как есть.

– Не говори ни...

— Завтра отвезу вас в аэропорт, в больнице мы пока не нужны, они делают все необходимое, — в третий раз повторил Воля.

– Какого дьявола ты решила, что я с этим справлюсь? – спросила я, когда остановилась в гостиной. – К концу вечера все до единой женщины кидали на мое влагалище печальные взгляды. Лиз, у моей вагины появятся комплексы. Она уже осуждает меня за то, что кончает исключительно от моей руки. Минус тот раз, когда я терлась о твою ногу, когда на первом курсе мы с тобой напились.

— Хорошо, спокойной ночи… — От ее голоса веяло безнадегой, могилой.

Тут ко мне подошел Джим с бутылкой виноградной водки «Три оливки». Я посмотрела на него, затем перевела взгляд на Лиз.

Тут явилась Татьяна: в толстом махровом халате, красная, с большими, возбужденными в полный глаз зрачками. Подошла, обняла, прижалась жарко, уткнулась носом в его ключицу и разрыдалась. Все, что копилось, полилось наконец нескончаемым потоком. Он и не старался его остановить.

– Почему, черт побери, вы на меня так пялитесь? – спросила я. Ее рот был широко раскрыт, и она продолжала поглядывать за мое плечо.

О, черт.

И что теперь будет? Рак? И Профессор, отнявший у нее жизнь, высосавший, выжавший, как губку. И работа в лингвистическом секторе, никому не нужная, глупая, потому как сама она глупая. И этот Аристов, исчадье ада, присоска, минога — «Ты на губы, на губы посмотри!» Нелюбимый, не умеющий любить, покорный, стерегущий, как пес. Слова лились потоком, он попытался ласково ее отстранить, но Татьяна только крепче вжималась в его грудь.

— Пойдем спать. — Он увлек-таки ее в спальню.

Джим ободряюще улыбнулся и протянул мне бутылку с водкой.

Медленно, шаг за шагом, она боялась расцепить объятья, протащились по коридору. Он ласково, так гладят больного ребенка, гладил ее по голове.

О, двойной черт.

— Ложись, Танечка, ложись, спи, утро вечера мудренее. — Нежно уложил в кровать.

– За моей спиной кто–то есть, да? – прошептала я.

Лиз только кивнула. Я тяжело сглотнула и вслепую потянулась к бутылке водки. Она была открыта, поэтому я просто поднесла ее к губам, и мои глаза заслезились, когда жар от алкоголя опустился по горлу и согрел мой желудок. Я медленно повернулась, приготовившись умереть от унижения… И бутылка с водкой выскользнула из моих рук. Спасибо за хорошие рефлексы Джима. Он успел схватил бутылку до того, как она грохнулась на пол.

Татьяна перестала всхлипывать, сжалась, как загнанный в угол зверек. Испуг, безумие читались в раскрытых широко глазах. Зареванная, простоволосая, в полураспахнутом халате, теперь молча цеплялась она за спасительную руку. И снова гладил, и шептал что-то на ушко, полную глупость — не слова, тембр голоса все решал — ее следовало убаюкать.

– Ну, кто хочет еще выпить? – весело спросила позади меня Лиз. 

— Воля, Волюшка, как я одна? — По-дербетевски капризно поднялась дрожащая верхняя губка. — Иди ко мне! — потянула требовательно, настойчиво и, не отдавая, кажется, отчета, принялась целовать его лицо.

— Хорошо, хорошо, сейчас. — Чигринцев выскользнул из ее объятий. — Сейчас приму душ, ты пока спи, сладенько спи.

Потушил лампочку, укрыл ее, юркнувшую в постель, заботливо поцеловал в лоб.

Глава 8

— Я не засну, я не смогу, — прошептала Татьяна, свернулась клубочком и сразу задышала глубоко и спокойно — родедорм ее укатал.

Чигринцева трясло — долго, мелко и противно. И когда заглянул в комнату, увидел, как безмятежно она спит, волнение не отступило. Он прошел в кабинет, застелил диван. Профессор, рак, больница, Татьянины рыдания, поцелуи — все потихоньку утонуло в только ночью возможном чувстве, когда подступает греза и — уже стеклянный — глаз следит неотрывно за оживающими на обоях тенями.

Ку-ку, «Cocoa Puffs»

Вспомнился, выплыл армейский хоздвор, кладбище пыльной техники, укромный пятачок. Ефрейтор Черепанов, новокузнецкий дебил, без меры душащийся «Шипром», сидит на подножке самосвала — местный дедок, под настроение поучающий молодняк. И их — четверо салаг. И Надька из военного городка — одна на пятерых. Август. И все смотрят на заплеванный асфальт. Пьют на затравку портвейн «Молдавский» из тяжелой зеленой бомбы, затем идет по кругу беломорина с узбекским планом. И хохот, хохот, по малейшей причине и без. И разрастающийся на весь мир, гигантский, как строительный кран, далекий казарменный фонарь. И все хохочут, и только предательски дрожат коленки.

Теперь, после душа, он тихо начинялся бредовой, тяжкой радостью, упивался своим петушиным геройством, ценою в копейку. Зато мышцы тела ныли в отместку, а чистые простыни лечили их легким прикосновением, как возбужденного шизофреника прохладный душ Шарко.

Луна залила кабинет спокойным светом, гравюрки и разные финтифлюшки по стенам обретали в нем особую четкость. С отцовским украшательством соседствовали его нововведения: драгунский палаш, за бесценок купленная по случаю у ханыги большая икона равноапостольного Владимира, отреставрированный друзьями портрет угрюмого человека в простенькой без виньеток золоченой раме. Серый домотканый халат, пояс с кистями чуть сбоку, лихие офицерские усы, слегка вниз в одну точку уставившиеся большие черные глаза навыкате, какая-то то ли тюбетейка, то ли мурмолка на голове. Сработано явно крепостным в конце XVIII — начале XIX столетия.

Ориентировка продлилась несколько часов, и по ее окончании мы решили пропустить по стаканчику в баре, а потом отправиться в гости к Джиму. Мы сидели за высоким столиком у окна в спортивном баре соседнего городка. Мне действительно понравился Джим. Он был здравомыслящим и дружелюбным и дал нам несколько советов на тему того, что посетить и чем заняться в этом городке. Беседа протекала легко, и казалось, будто мы были знакомы с этим парнем вот уже несколько лет.

Портрет выклянчил все у той же тетушки. По преданию, изображен на нем был кто-то из Дербетевых — роды Чигринцевых и Дербетевых за долгую историю пересекались дважды. Воля внушил себе, что усач с картины — ушедший на покой хорватовский поручик, владелец таинственной Пылаихи. Картину он любил.

«Красный мурза» не раз выпрашивал картину у тетки, да безрезультатно: тетка любила Волю. Это приобретенье долго грело Чигринцеву душу, как пусть малая, но победа над надменным Профессором.

– Мне бы хотелось узнать поподробнее о мисс «Cocoa Puffs», – произнес Джим после глотка пива. Прикрыв глаза, я мечтал о том, чтобы он забыл все, что наболтал на заводе Дрю.

— Что, брат, видишь, какие мы герои, — Воля вдруг с удовольствием прищелкнул пальцами, — давай, заходи в гости, поболтаем. Что там клад, есть он на самом-то деле? Признавайся!

Усатый в халате поднял выпученные глаза, вздохнул картинно и запросто шагнул из рамы вон, как через порог переступил.

– Я уж думал, ты никогда не спросишь. – Улыбнувшись, Дрю откинулся на спинку стула и сложил руки за головой.

9

Воля отпрянул, подтянул ноги, впечатался в спинку дивана, инстинктивно прикрылся одеялом до подбородка. Онемев, следил за пучеглазым.

– Ну нет, придурок, ты промолчишь – возразил я.

Со стоном, как глубокий старик, тот опустился в черное отцовское кресло, медленно положил на колени тяжелые руки. Широкая загорелая кисть, толстые пальцы, короткие, по-крестьянски остриженные ногти, вздувшиеся узловатые вены — руки, похоже, сильные, жилистые, привыкшие к труду.

Гость сидел в гробовой тишине. Не слышно было даже дыханья, лицо в тени, подбородок опущен на грудь. Воля завороженно следил, боясь неловким движением выдать свое присутствие — человек с картины, похоже, его не замечал.

– Картер, я умею рассказывать эту историю лучше всех. Будучи очевидцем, я могу предоставить самые точные сведения о той ночи. Вдобавок, последние лет так пять мне пришлось иметь дело с твоей ноющей задницей и постоянной потребностью останавливаться в магазинах для телочек и нюхать девчачьи лосьоны. Может, хоть у Джима получится вразумить тебя.

Наконец поднялась голова, лунный свет пал на хищно блеснувший зрачок, зашевелились пергаментные сухие губы. Бормотание — сперва тихое, не разобрать ни слова — все нарастало и нарастало. Руки заелозили по коленям, оторвались от них, сновали уже в воздухе, чертя неясные фигуры. Пальцы дрожали. Гость то теребил кисти халата, то поправлял свой непонятный головной убор, движения нарушились, как у тяжелобольного. Бормотание переросло в сплошной поток звуков, ночной посетитель то ли сетовал на судьбу, то ли упрашивал кого-то — тон его речи был жалостливый, сбивчивый. Вдруг, как щелкнула внутри пружина, резко вскочил. Принялся ходить по комнате от кресла к стене и назад. Так замордованный, давно заточенный в неволю зоопарковский волк, утратив ориентацию в пространстве и времени, знающий один инстинктивный приказ: бежать, семенит в вольере от стены к стене, вскидывает посреди пробежки пустые, слезящиеся глаза умалишенного на посетителей, но не замечает ни их, ни себя.

Мое лицо запылало, и вовсе не из-за духоты в помещении. Не верится, что Дрю рассказывал эту хрень. По окончании вечера придется пересмотреть его статус лучшего друга. Его членский билет в «Клубе друзей Картера Эллиса» аннулирован. И да, я понимаю, что просто думая об этом, уже веду себя как полный кретин.

Душевное смятение завладело пучеглазым, слова слились в подобие воя — на губах проступила пена. Руки уже нервно сновали перед сном, как ночные мотыльки.

— Ты говоришь — за что, да? Нет! Все равно непоправимо, не-по-пра-ви-мо! — вдруг отчетливо произнес он, всхлипывая, повалился на пол, забился в припадке и затих.

Чигринцев словно проглотил язык, холодный пот проступил на лбу, но ни встать, ни даже повернуться на кровати он не смог — тело стало свинцовым, не подчинялось ему больше. Только глаза продолжали следить, и он отметил — рама пуста, значит, все это происходит на самом деле? И вот человек уже зашевелился, уже поднялся в полный рост, уже глядели на Волю затравленные, безумные, навыкате глаза, уже различал его, наливался гневом взор пришельца, а рука шарила, шарила по стене и, нащупав, сорвала с подставки драгунский палаш. Палец привычно скользнул по лезвию.

– Итак, вот как все было, – начал Дрю, игнорируя негодующие взгляды, которые я метал в его сторону. – Пять лет назад мы заскочили на вечеринку братства в твоем университете.

— Не точён, ну ничего, и таким достану, и снова достану, и завсегда достану, собака, — свистящим шепотом проговорил усатый, медленно приближаясь.

Воля не мог даже кричать.

– Стоп. Значит, никто из вас там не учился? – взволнованно перебил его Джим. Попытайся хотя бы сдержать свое возбуждение из-за моего унижения, тупица.

— А-ах! — хрипло выдохнул ночной гость, вонзая палаш в диван, у самых ног Чигринцева. И, уже не соображая, исступленно принялся колоть, рвать матрас, подвернувшееся одеяло, но почему-то никак не мог достать Волю, словно незримая преграда ему мешала. — Убью, пес, сволота, убью, ничего не отдам!

– Нет, – отрезал Дрю. – Мы прознали о вечеринке случайно... ты знаешь, как это бывает. Короче, приезжаем мы на тусовку, и малыш Картер немедленно замечает одну девицу. Клянусь своим членом, я почти услышал, как начала играть песенка «Dream Weaver», и увидел над его головой хоровод звездочек. Он таращился на нее около получаса, пока я не велел ему прекратить трусить и пообщаться с ней. Еще у нее была сексуальная подружка – собственно, потому-то я и решил покончить с этим дерьмом.

О! Теперь речь его была вполне понятна! Скрежеща зубами, как японский самурай у Куросавы, он бил, бил, бил воздух, кровать, кресло — вопил истошно, так, что должны были слышать соседи, Татьяна в другой комнате. Он рубил, возбужденный, потный, напуганный более погибающего от страха Чигринцева. Хлопнула, разлетелась вдребезги лампочка, раскололась люстра, с грохотом просыпалось на улицу оконное стекло. В воздухе носилась матрасная вата.

— Крови, крови моей не получишь, собака, пес басурманский, пес, пес… — Его уже колотило.

В изнеможении он опустился на пол, отбросил ненужный палаш. Теперь он, кажется, молился, размашисто кидал кресты, бухался лбом в паркет.

Его интерпретация этой истории вынудила меня закатить глаза. Как помнилось лично мне, Дрю заставил меня отвести его к жрице вуду, найденной в «Желтых страницах»,[17] потому что по его словам на его пенис наложили проклятье. На протяжении двух недель он спал с килограммовой упаковкой филе куриных грудок на своих причиндалах, так как отказывался приносить в жертву живую курицу.

— Мать Пресвятая Богородица, спаси мя, грешнаго! — выкрикивал сумасшедший портрет, хлопался лбом в пол и, кажется, рассадил себе голову в экстазе покаянного самоуничижения.

Нет, что-то здесь было не так, слишком картинно. Чигринцев снова ощутил силу в руках. Потянулся к ночнику, включил свет. Никакого погрома — он проснулся, выскользнул из хладного ночного кошмара. Перевел дух, еще раз пристально огляделся, отметил привычный портрет, покачал сокрушенно головой.

– В общем, начинают они беседовать. О какой-то чепухе, вроде тупых киношных цитат, от которой мне становится дико скучно. И я, дабы скоротать время, направляю свой шарм на ее подружку. Мы сразу находим общий язык и оставляем этих двоих зануд наедине. Та девочка была взрывоопасной, и задница у нее была что надо. Мы отыскали свободную спальню и всю ночь совокуплялись как кролики.

— Книжков меньше читать надо, — сказал вслух скрипучим голосом знакомой деревенской бабки. — От книжков один вред, глаза устают, давление на мозг увеличивается, вот и помрачение наступает. Да и врут они все, книжки, — жизнь богачей! — повторил и рухнул досыпать, на всякий случай оставив ночник невыключенным.

Взгляд у Дрю был таким задумчивым, будто бы он вспоминал каждую деталь.

– Забавно, учитывая тот факт, что наутро ты не смог ни черта о ней вспомнить. Ну, кроме того, что она наложила проклятие на твои причиндалы, сказав, чтобы они отсохли и отвалились. И у тебя вдруг внезапно прояснилось сознание? Ты проснулся в ванной в одиночестве, придурок, – сказал я, посмеиваясь.

– Эй, сейчас речь о тебе, а не обо мне. И мне казалось, мы договорились никогда больше не упоминать о проклятии. Ее высочество Зельда Кримсэн-Грас обратила особое внимание на важность этого момента, – пояснил он на полном серьезе. – Короче, на чем я остановился? – сказал Дрю после того, как оглянулся на случай, если великая и могущественная Зельда, бравшая тридцать пять долларов за минуту и принимавшая «American Express», «Visa» и «MasterCard» с дорожными чеками, стояла за его спиной и держала в руках куклу вуду с воткнутыми булавками между ног. – В общем, на следующее утро Картер проснулся в панике, потому что решил, что у него отваливается член.

Джим рассмеялся и поставил бутылку пива на стол, чтобы вытереть капли на подбородке.

– Какого черта ты решил, что твой член отваливался?

Я тяжело вздохнул.

– Потому что...

– Потому что Картер трахнул девственницу, имя которой так и не выяснил. А его одноглазый змей был весь в крови, – выпалил Дрю, прервав меня своим хохотом.

Мне показалось, будто Джим тихонько заворчал себе под нос, и я взглянул на него, чтобы выяснить, в чем дело. Но он в этот самый момент поднес свое пиво ко рту. Наверное, показалось. Я повернулся к Дрю и увидел, что он по-прежнему ржет.

10

– Серьезно, в твоем изложении все это звучит как полная катастрофа. Поработай над своими навыками рассказчика, придурок, – недовольно сказал я.

Разбудила его Татьяна. Она встала, спарила кофе, яйца, накрыла на стол, потом только постучала в дверь.

— Вставай, рыцарь верный! — прокричала бодро, но в комнату не зашла.

– Я рассказал чистую правду. Ты просто бесишься из-за того, как несколько лет разыскивал ее, но так и не получил возможности снова ее понюхать.

Воля не собирался напоминать о вчерашнем, Татьяна сама расставила точки над «i»: подошла запросто, обняла, чмокнула в щеку.

Нет, это прозвучало совсем не странно.

— Волюшка, прости меня, дуру, ты — верный рыцарь, я не сомневалась, просто вчера сама была не своя, но что удивительно — помню…

Он перебил:

Джим – от которого вот уже несколько минут исходила какая-то странная неприязненная энергия – наконец-то расслабился.

— Тсс! Проехали.

– Вау. Значит, ты на самом деле искал ту девушку, то так и не выяснил, кто она? – спросил Джим.

Раскрасневшаяся, свежая, но, кажется, нисколько не смущенная, Татьяна была чудо как хороша. Чигринцев закинул руки за голову, похрустел суставами, потянулся, разогнал застоявшуюся кровь. Рванул в душ. Чистый, здоровый, с удовольствием приступил к завтраку, что подавался с наигранной серьезностью.

— Знаешь, ко мне сегодня предок приходил с портрета, крови жаждал. — И уже со смехом, под кофе с сигареткой, рассказал о ночном книжном кошмаре.

Дрю начал было отвечать, но я ударил его по руке.

— Я спала как убитая, — призналась Татьяна, — но теперь, как подумаю, нечасто, наверное, так спать придется. Теперь все будет по-другому.

– Закрой рот. Моя очередь.

— Поменьше думай, делай дело, тебе не до дум будет. Кстати, как там Ольга?

Я тяжело вздохнул. Вспоминать об этом было почему-то до боли невыносимо.

— Сейчас позвоню. — Она отправилась в комнату к телефону. Воля мыл посуду. В дверь вдруг позвонили.

– Да, я искал ее. И отдал бы все на свете, лишь бы снова поговорить с ней, и мне плевать, насколько отстойно это звучит. Кого только я не расспрашивал о ней в том чертовом кампусе, но никто не смог мне ничего рассказать. Я даже сходил в администрацию и попытался подкупить секретаршу, чтобы мне позволили просмотреть ежегодники, – объяснил я.

— Кого нелегкая? — удивленно буркнул Чигринцев. Часы показывали полвосьмого.

— Если я правильно чую, сие — Аристов, — сказала Татьяна кисло и отворила дверь.

– Ха-ха, помнишь, как она вызвала копов? – снова заржал Дрю.

Точно — на пороге стоял Аристов, невообразимо помятый, похмельный, небритый и злой.

— Я вчера узнал, — произнес он вместо приветствия, — Ольга сказала. Что теперь делать?

Шагнул в квартиру, странно как-то поглядел на них, отметил, что в халатах, и, не в силах побороть ревность, вскинулся на Чигринцева:

– Э… помню. Она вызвала копов, потому что ты сказал, что нам нужно посмотреть фотографии всех студенток, и найти ту, от которой у меня встанет. Она решила, что я извращенец.

— Что домой не поехали? Ольга не в себе совершенно. — Надо было хоть в чем-то их упрекнуть.

– Но зачем ты так упорно искал ее? В смысле, у всех порой бывает одноразовый секс. Большинство парней сочли бы тебя везунчиком, потому что тебе не пришлось возиться с этой утренней хренотенью после секса, – заявил Джим.

— Ольга в порядке, — сухо констатировала Татьяна, — я с ней пять минут назад говорила, а ты вот, кажется, опять? Тебе чего-то не хватает, Виктор?

— Понимала бы. — Аристов махнул рукой, побрел на кухню.

Татьяна специально ушла в комнату переодеваться, бросив через плечо:

— Воля, поспешай, нам надо ехать.

Мне следовало бы смутиться из-за этого дерьма, но, положа руку на сердце, этого не произошло. Несмотря на наше недавнее знакомство, я чувствовал, что Джим из тех парней, которым можно довериться, и что он не осудит меня – в отличие от моего бывшего лучшего друга, изображавшего игру на скрипке, чтобы сопроводить мою грусть мелодией.

— Что скажешь? — Тяжелый похмельный взгляд буравил Чигринцева насквозь.

— Что сказать, плохое дело — рак.

— Знаю и без тебя, — оборвал Виктор грубо. — Что у вас с ней?

– В ней что-то было… – сказал я, пожав плечами. – Нечто такое, что тянуло к ней и заставляло хотеть просто находиться с ней рядом. Мы проговорили несколько часов, пока играли в пиво-понг. Она понимала мое чувство юмора, и у нас совпали вкусы насчет музыки и кино. То, что я о ней помню, заставляет меня хотеть разыскать ее и убедиться в том, что она существует в реальности. И с сексом это никак не связано. Хотя мне бы хотелось извиниться за ее испорченный первый раз, потому что я был пьян в стельку. Скажу больше. Я ни о ком еще не думал так много, как думаю о ней. И, черт побери, меня сводит с ума тот факт, что я не могу вспомнить ее лицо, – произнес я с раздражением и швырнув на стол крышечку от бутылки.

— Иди-ка проспись. — Чигринцев не в силах был сдержаться.

— Я пойду, не хотите — не надо. Я тихими стопами, как у классика, исчезаю. Сегодня переболею, завтра встану на ноги. Хотел помочь, но если без меня, если нэ трэба, я удаляюсь. Я и правда сын алкаша, папаша все, что горит, потреблял. Павел Сергеевич меня вытащил, на ноги поставил, да… Хороший ты человек, Воля, только пустой. Дай десять тысяч взаймы. Завтра все прекратится, но клясться не стану. Я не клянусь, я просто: сказал — сделано!

На лице Джима отразилось нечто похожее на понимание, и он кивнул. Недавняя злость, которую я заметил во время обмена репликами, внезапно исчезла.

Он был тупой и безвольный, как чурбак, хотя хорохорился, но так, для блезиру.

– Ладно. Сюси-пуси ты выложил. Теперь расскажи ему о своем жутком сталкерском дерьме, – многозначительно сказал Дрю.

— На, змей, но гляди, времени сейчас нет, а то б голову оторвал. — Чигринцев сунул ему в карман бумажку.

– Да пошел ты. Это не сталкерское дерьмо.

— Покорнейше благодарю, аз есмь змей, упырь, сами себя сосем по капельке. — Аристов безнадежно покачал головой: — Душу, Воля, пропить нельзя, но залить можно, да-с!

– Ага-ага. Ты затаскивал мою задницу во все девчачьи магазины подряд и заставлял находиться там, пока нюхал все, что было сделано из шоколада, около шоколада или из чего-то воняющего шоколадом. Совсем не странно, да? И даже не думай, что я забыл про тот случай, когда продавец спросил, давно ли мы стали парой, а ты обнял меня и ответил: «Сладкий мой, мы с этим большим, сильным, сексуальным зверем вместе уже очень-очень давно», – произнес Дрю, пародируя мою тогдашнюю интонацию.

Потной ладонью провел Чигринцева по лицу, но не добродушно, скорей зло, чуть толкнул подбородок, вышел за дверь и шагнул в подошедший лифт:

— Барышне скажи — велели кланяться.

Джим запрокинул голову и рассмеялся. Даже я захихикал, вспомнив этот эпизод. Когда Дрю развернулся, чтобы дать деру из магазина, я шлепнул его по заднице. Это воспоминание бесценно.

Двери щелкнули. Он уехал.

— Дал? — Татьяна стояла у порога, вся дрожа от гнева.