— В долларах, естественно! Десять тысяч долларов, говорю, возьмем, чтобы не жалко проигрывать. И больше ни-ни, учти.
— Ладно…
19
Виталий заехал за Татьяной с цветами. И вручил их ей.
— Будто у меня день рождения, — усмехнулась она.
— Мой праздник — твой праздник, — галантно сказал Харченко.
Татьяна приготовила ему подарок: сбегала в магазин народных промыслов и купила красивую берестяную шкатулку.
— Взятки складывать, — сказала она.
Виталий улыбнулся, понял, что Татьяна шутит.
В ресторане “Золотая кружка” их ждал накрытый столик — в отдельном загончике. Такими загончиками был выгорожен весь ресторан, чем и славился: и люди вокруг, общество, и отдельное, личное пространство. А за туалетами поворот, а там несколько дверей в совсем уж отдельные, секретные комнаты с широкими постелями и необходимыми удобствами, о чем знал Харченко (надеясь, что Татьяна не знает).
Виталий достал шампанское из ведерка — конечно, не серебряного, а никелированного, но все равно красиво.
— Ты же сказал — пить не будем.
— Это шампанское, Таня!
И он разлил.
Татьяна подняла бокал.
— За твое здоровье, Виталя. Чтобы жизнь у тебя была красивой, хорошей. Чтобы умная и добрая жена, детей двое или трое, дом большой…
Харченко тост не понравился. Он предпочел бы что-то более традиционное и формальное: “Успехов в труде и счастья в личной жизни”. Конкретные пожелания Татьяны были слишком уж детальными: семья, дом, дети… Рано ему еще об этом думать. Ему о любви еще думать хочется, о веселье, о радости.
Но он поблагодарил и выпил. И тут же налил еще.
20
Хозяева казино “Остров Флинта” были предупреждены Сергеем, которого они прекрасно знали, что с ним появится некий человек из Москвы, не желающий быть узнанным. Будет в черных очках. Вопросов ему не задавать, не приближаться, не вмешиваться. По возможности дать сначала выиграть, ввести в азарт. А там как карта ляжет или шарик упадет.
Карта сначала действительно ложилась удачно (для разминки сыграли в блэкджек). Шарик скакал непредсказуемо, но, такова была воля случая, тоже останавливался на выигрыше для Виктора.
Однако Виктору и не требовалось затравки. Он тут же забыл о Сергее и обо всем на свете. Делал ставки, сгребал или отдавал фишки, повышал ставки. Вошел в раж. Поданный очаровательной официанткой бокал бесплатного шампанского выпил махом, будто воду, и потребовал еще.
21
Татьяна от второго бокала отказалась. Она и первый-то не допила.
Посматривала на Виталия, который ей в этот вечер нравился уже тем, что мальчишески суетился, волновался, хотя и старался выглядеть раскованным и привычно смелым. И спросила:
— Виталя, извини, а ты чего от меня ждешь?
— В каком смысле?
— Да в обычном. Пригласил на день рождения… И до этого подъезжал… Зачем?
— Будто непонятно, — пробормотал Харченко.
— Непонятно.
— Нравишься ты мне.
— И все?
— А что еще?
— Мне этого мало, Виталя. Нравиться — это девушке в восемнадцать лет хватает. И даже не нравиться, а — обратили внимание, спасибо.
— А чего же тебе надо? Замуж, что ли?
— Обойдусь.
— Ладно, тогда я скажу, — решился Виталий. — Я тебя люблю, если хочешь.
— Чего? — Татьяна так удивилась, что даже рассмеялась. — Это ты всем говоришь?
— Только тебе.
Татьяна посмотрела на вспотевший нос Виталия (и впервые заметила несколько веснушек на молодой коже этого милицейского мальчика) и поняла, что он говорит правду.
— И что будем делать? — спросила она.
— А я знаю?
В самом деле, если бы Виталий имел цель через час-другой повести женщину в секретную комнату, он прекрасно знал бы, что делать. А тут — любовь. Виталий вдруг понял (даже с каким-то испугом, словно уличил себя в симптомах неизвестной болезни), что ему даже не обязательно эту женщину прямо сегодня иметь. Можно и завтра, и даже послезавтра. Гораздо важнее уловить в ее взгляде, что он ей не противен, что нравится хоть немного, что, быть может, она тоже готова его когда-нибудь полюбить. И все. И одним этим он будет счастлив.
Татьяна же думала о своем.
Она думала, что ждать возвращения Георгия, оставаясь честной женщиной, — мучительно. Думать: я тут ни с кем ничего, а он там с кем-то что-то — с ума сойдешь. Ибо, открыла Татьяна, тяжело, оказывается, быть хорошей, когда другой человек плох. Как-то даже стыдно. Вот почему, сделала она еще одно открытие, так много на свете плохих людей и так мало хороших, незавидная это участь — быть примером для других. Ты своей хорошестью усложняешь жизнь других, заставляешь их чувствовать себя ущербными. Вот почему, сделала Татьяна уж заодно и третье открытие, мы только делаем вид, что любим положительных людей, на самом деле обожаем гадов. Послушать то же радио — песни сплошь про воров и негодяев. Да и народные были про разбойников, если вспомнить. С гадами веселее, они не напрягают.
Татьяна знала про комнатки в “Золотой кружке”. Лидию однажды один из ее приятелей водил туда, ей понравилось.
— Ты хочешь со мной подружиться? — спросила Татьяна.
— Можно так сказать, — согласился Виталий с этой формулировкой.
— Ну, пойдем дружить, — сказала Татьяна.
— Куда?
— А то не знаешь…
Виталий схватился за стакан.
— Не надо больше, — попросила Татьяна. — И учти, мне допоздна нельзя, дети ждут.
22
Вокруг Виктора столпились — он проигрывал уже десятую тысячу.
— Не лезь! — кричал он, пихая локтями. — Ставлю на красное, на пять, двенадцать, восемь!
Шарик затрещал, скача по лункам.
Выпало: черное и цифра двадцать пять.
— Ставлю на черное, пятнадцать, шесть, двадцать один!
Выпало: красное и четырнадцать.
— Ставлю все на зеро! — закричал Виктор, хватая груду оставшихся фишек и сваливая их кучкой на ноль.
Крупье пустил рулетку, кинул шарик.
Тот остановился на цифре пять — и тут же Виктор яростно повернулся к соседке, белокурой даме лет сорока, весьма приличного вида. Без церемоний схватил ее за ворот блузки и закричал:
— Ты что делаешь, гадюка? Ты в последний момент поставила!
23
Виталий обнял Татьяну и прошептал:
— Никогда такого не было.
Она тихо вздохнула и тоже обняла его.
24
Дама взвизгнула, рванулась. На пол посыпались камешки с разорвавшегося ожерелья.
Подбежали служители.
Сергей бросился на выручку, его оттолкнули.
Виктор сбил одного, другого, третьего.
Ему тоже отвесили по лицу. Кто-то сзади вцепился, рвал одежду.
25
Виталий срывал с Татьяны одежду, задыхаясь.
— Не торопись, сама я… — прошептала Татьяна, закрывая глаза.
26
Виктор сбросил с плеч вцепившегося, развернулся, чтобы дать ему по роже, но тут самый опытный из охранников применил проверенный способ нейтрализации дебоширов: выхватив из кармана дезодорант, который у него всегда имелся на подобный случай, он нажал на колпачок распылителя, пустил струю и поднес к ней зажигалку, отчего полыхнуло направленное вперед пламя. Это и неопасно, если не подносить близко к лицу (что крайне важно, так как обладатели лиц часто люди очень важные), и держит разбуянившихся на расстоянии.
Виктор отшатнулся, замахал руками — и рухнул.
И закрыл глаза.
27
Татьяна открыла вдруг глаза. И — словно пьяна была и протрезвела — увидела лицо Виталия, который, зажмурившись, склонился над ней, шаря, будто слепой, потерявший что-то, увидела стены в цветочных обоях, потолок с зеркалом, люстру с вентилятором, которая тихо крутила лопастями, не добавляя прохлады, а, наоборот, нагоняя жар.
Что я тут делаю, дура? — подумала она.
И, одним рывком сбросив с себя Виталия, вскочила и стала одеваться.
— Ты чего? Ты чего? — бормотал Виталий. — Это я от волнения. Я сейчас…
— Не надо! Извини, Виталя. Не сердись, если можешь…
28
Виктор не приходил в сознание, его отвезли домой, вызвали врача, тот сказал, что ничего страшного. Возможно сотрясение мозга при падении, но не обязательно. И вообще, это не потеря сознания, а просто глубокий сон.
Виктор спал долго, больше суток.
Ксюша с волнением ждала его пробуждения: надеялась, что теперь, после нового шока, он ее вспомнит. И всколыхнется в нем прежняя любовь, прежнее обожание, будет он опять носить ее на руках, заглядывать в глаза и твердить, что готов ради нее на все. Соскучилась Ксюша по такому отношению и по таким словам.
Но Виктор, очнувшись, не только не вспомнил ее, а вообще не узнал.
И Сергея не узнал.
На окружающее смотрел бессмысленно и тупо.
Молча.
Пригласили снова консилиум; Виктор выслушал вопросы врачей, не отвечая, бросил в них подушкой и отвернулся.
Врачи поставили диагноз, заключавшийся в том, что никакого диагноза поставить нельзя. Похоже на ступор, на внезапное слабоумие, на послешоковую заторможенность. Надо подождать.
Ксюша и Сергей ждали день, другой, третий — положение не менялось. Виктор валялся на постели, безучастно глядя в телевизор, или бродил по комнатам и по двору в халате и тапочках.
— И что теперь? — совещалась Ксюша с братом. — Он еще хуже стал, он теперь, совсем как овощ. А деньги, между прочим, тают. А новых нет — и без него не будет.
— Надо его дела в свои руки взять, тогда будут деньги, — жестко сказал Сергей.
— А кто возьмет?
— Мы с тобой. Пусть он генеральную доверенность напишет.
— На что?
— На все.
Пригласили нотариуса, юриста, оформили бумаги, как полагается. Все движимое и недвижимое, все капиталы, что имелись, все дела, связи и нити, все перешло к Сергею и Ксюше.
Виктор подписал все безропотно, даже, похоже, не поняв, что остался без копейки и без имущества.
Заодно оформили и развод.
Ксюша заплакала.
— Ты чего? — удивился Сергей. — Ты теперь богатая самостоятельная женщина. А его можно на помойку выбросить.
— Я тебе выброшу! Я его любила, между прочим! — сказала Ксюша.
— Да? Извини, я не знал…
— А я не говорила разве?
— Мало ли кто что говорит…
29
Харченко приезжал к Татьяне за объяснениями, она попросила оставить ее в покое. Навсегда.
Он обиделся.
— Если со мной по-человечески, то и я по-человечески. А если нет, тогда смотри! — сказал он.
И началось.
Хозяин уволил Татьяну с работы и обнаружил недостачу в 23 456 руб. 45 коп.
Приусадебный участок Татьяны пришли обмерять люди из городского земельного комитета и выяснили, что он в полтора раза больше положенного.
Наведались санитарно-эпидемиологическая служба, налоговая инспекция и даже экологическая полиция, обвинившая Татьяну в том, что жидкие удобрения, вытекающие из ее теплиц, попадают в экологически чистый карьер, где играют дети и могут отравиться.
В общем, пришлось Татьяне продать машину и прицеп, отбиваться деньгами направо и налево, сломать теплицы, оставив лишь несколько парниковых грядок в саду.
30
Виктор однажды бесследно исчез. Ничего с собой не взял, только паспорт и немного денег, которые ввиду их незначительного количества (не то две, не то три тысячи долларов) просто лежали в хрустальной вазе.
Ксюша всплакнула, а потом вздохнула с облегчением:
— Может, так и лучше.
Заявление о розыске подавать, естественно, не стали.
31
Карий, которого Татьяна умудрилась сохранить, не продать (да и не особенно он был и нужен кому-либо, если честно), однажды заржал среди ночи, застучал копытами, забился в своем сарае, чуть не круша доски.
Татьяна проснулась и сказала:
— Гоша…
И побежала из дома.
Во дворе никого не было.
Она бросилась в сарай.
Гоша, то есть Георгий, то есть Виктор, стоял, обнимая голову Карего, который склонил шею, чтобы хозяину было удобней, и гладил его, целовал в глаза (Карий терпел, хотя никакая лошадь подобного баловства не любит).
— А меня? — сказала Татьяна.
Он подошел к ней, обнял.
— Гоша… — выдохнула Татьяна. — То есть, извини… Виктор…
— Да ладно, — сказал Гоша. — Пусть Гоша. Мне так почему-то даже приятней.
— Что, ничего не вспомнил? — спросила Татьяна.
— Да все я вспомнил, — ответил Гоша.
32
Он действительно все вспомнил после обморока в казино. Очнулся ночью в пустой комнате (Ксюша и Сергей спали, а нанятая сиделка дремала в углу), огляделся — и вспомнил.
Хотел тут же встать, пойти и порадовать жену, Сергея, но что-то его удержало.
Глядя в ночное окно, начал обдумывать свое положение.
Задавал себе различные вопросы, дойдя до главного: чего, если не врать себе, хочется больше — вжиться в прежнюю жизнь или вернуться к Татьяне?
Ответил: вернуться хочется. Очень. Больше всего на свете.
Но так вернуться, чтобы его не искали, чтобы махнули на него рукой.
И решил изобразить полную потерю не только памяти, но и ума.
Как он и ожидал, жена и шурин тут же лишили его всех прав.
Он полежал еще несколько дней, чтобы все убедились в его безвредности и бесполезности, и ушел.
Он вспомнил и детство, и юность, и все остальное — и несколько вечеров подряд рассказывал Татьяне о том, что с ним было в прежней жизни.
— К нам зверинец должен был приехать, ну, не к нам, а как раз около нашего детдома территорию отвели. Мы за два месяца об этом узнали. Воспитатели, само собой, объявили: кто будет плохо себя вести, лишится посещения зверинца. Мы стали как шелковые! И тут меня угораздило стенд сбить. Висела какая-то наглядная агитация в рамке, мы играли, я плечом задел, она упала. Даже стекло не разбилось. Но увидели, доложили директору, я думаю: хана, не возьмут в зверинец. Обошлось. Только без обеда и ужина оставили. Я вечером пробрался на кухню, хотел кружку компота выпить и кусок хлеба съесть. Застукали. И тут же: Шумакин, в зверинец завтра не идешь! Я им такое устроил… Всю посуду переколотил. Хотя там колотить было нечего — тарелки и ложки алюминиевые, кружки тоже. Просто — расшвырял все по полу. Меня в кладовку с вениками и тряпками — это вместо карцера у нас было. Я орал, злился. А потом утих. И дал себе торжественную клятву: вырасту — стану богатым! Обязательно стану! Заведу зверинец — личный, свой! И никого туда не пущу!
— И стал ведь богатым, — сказала Татьяна.
— Стал…
— А зверинец не завел?
— Все собирался, но как-то… Зверинец нужен, когда он нужен…
— Это в детдоме тебя научили кровать заправлять и порядок наводить?
— В детдоме. Но я и сам это любил. Чтобы все было правильно, красиво, ровно. Везде, во всем.
— А как с пожаром вышло, куда деньги делись?
— Деньги я проиграл. Не все, конечно. Но очень много, почти половину. Выпил с горя. То есть напился. И помню: сижу, пью, курю, смотрю в окно. Дождик шел, кажется, ветер — знаешь, такая погода, когда в тепле дома хорошо, но почему-то тянет на улицу. Бывало у тебя так?
Татьяна подумала, вспомнила. Кивнула:
— Бывало. Кажется, что кто-то тебя там ждет.
— Точно. Но я никуда не пошел, конечно, лег. Заснуть не мог, смотрел телевизор. И все курил.
— Опасное дело. От этого и зажглось?
— Скорее всего. А потом — провал. Смутно помню — дым, я куда-то лезу, задыхаюсь, падаю… Потом ночь, какая-то улица. Очень холодно.
— Бродил, наверно, как бомж?
— Надо полагать. Куртка на мне была моя, а остальное взял откуда-то. Те же джинсы.
— Вот откуда билет на фамилию Мушкова!
— Ну да. Выбросил человек вместе с билетом, а я подобрал, как бомжи подбирают.
— А как на конюшне был — помнишь?
— Нет. И как к тебе попал, не помню.
— А почему за мной увязался?
— Ты на мою маму похожа. Хотя я ее и не знал. Увидел недавно фотографию: просто одно лицо.
— Но до этого же не помнил!
— Умом — не помнил. А в подсознании, наверно, осталось — не слепым же я был, когда она меня сдала, в книге было записано: возраст два месяца. Понимаешь?
— Понимаю… А откуда немецкий и английский языки? А футбол? А дизайн этот самый ландшафтный — это откуда? Не можешь же ты уметь, чего не умел и знать, чего не знал?
— Могу, оказывается, — усмехнулся Гоша.
— Откуда?
— Не знаю. Из прежней жизни. Не из той, которой жил, а вообще какой-то другой.
— Я в это, если честно, не верю. Ну, в эти вот штуки модные — будто у каждого по семь жизней и тому подобное.
— А в будущую жизнь веришь?
— На небе, что ли?
— На земле. Здесь.
— А чего ж не верить? Если внезапно не умру, значит, буду жить.
— Я тоже, — кивнул Гоша, вкладывая в эти простые слова какое-то особое значение.
— Да, история! — покачала головой Татьяна. — Прямо чудеса какие-то. А как к тебе память вернулась?
— От чего ушла, от того и вернулась. От огня. Сначала — помнишь, в сарае? Тогда еще не вернулась, но и не потерял. Удержал я. Второй раз — в казино еще лучше получилось — не только удержался, а даже все вспомнил. Хотя в обморок все-таки упал. Зато теперь огня совсем не боюсь. Хочешь, зажгу?
Он чиркнул спичкой и поднес ее к газовой горелке, собираясь повернуть ручку плиты.
Но Татьяна дунула на спичку, загасив ее, и сказала:
— Охота тебе эксперименты проводить… я тебе и так верю. На слово.
33
Остальные деньги, не проигранные Виктором-Гошей, но исчезнувшие, тоже нашлись — через год. Охранники знали о проигрыше (следили за хозяином), ждали: что тот будет предпринимать. Он, вернувшись в представительство, тихо сидел у себя, охранники решили, что заснул, и тоже отправились спать. Ночью сработала пожарная сигнализация, они бросились к комнате Виктора. Долго не могли выломать крепкую дверь, а когда ворвались, все уже полыхало. Они самоотверженно облились водой и вползли в комнату, Виктора не обнаружили, зато нашли портфель-кейс с оставшейся немалой суммой. Кейс взяли, припрятали в гараже, в багажнике одной из машин. Потом выжидали. Когда окончательно выяснилось, что Виктор бесследно пропал, поделили деньги, договорившись не трогать как можно дольше. Знали — обнаруживать себя опасно.
Целый год они терпели. Подвела любовь: один из них втюрился в неприступную девушку, которая была согласна на взаимность лишь при условии покупки ей однокомнатной квартиры и автомобиля. Пришлось купить — вот и всплыли денежки, взяли голубчика.
О чем, собственно, и речь: любовь — дело непредсказуемое.
То есть речь на самом деле о другом.
Ладно.
Разберетесь.