В тот год, впервые в истории страны, лидер ее сменился хоть и путем дворцового переворота – зато мирно. И после него руководителя державы не убили, не посадили и даже в ссылку на отправили, а просто выпроводили на пенсию.

В шестьдесят четвертом Лидия Скобликова завоевала четыре золота на Олимпиаде зимней, а Лариса Латынина – шесть медалей всех достоинств на Олимпиаде летней. Тогда же, среди прочих, сняли фильмы «Я шагаю по Москве» и «Живет такой парень» и открыли Театр на Таганке.

А еще в тот год Степан Нетребин должен был умереть. Он это ясно чувствовал, и знал, и не боялся. Он ехал с Нижней Масловки на автобусе до «Белорусской», потом в метро на Ярославский вокзал, а затем в электричке в Кошелково. И вспоминал, что ему предвозвестил в шарашке в конце сороковых Каревский – серьезные испытания в его жизни как раз в шестьдесят четвертом. И понимал, что Каревский его просто пожалел. Не сказал, что те испытания закончатся смертью.

Жизнь подходила к концу. Ну и ладно. Он устал жить. Устал бороться за жизнь. Эта его земная житуха пошла наперекосяк. Он вспомнил, о чем мечтал тогда, в Ленинграде, в сороковом. Работать в своей лаборатории и совершить если не великое открытие, то сделать для людей что-то полезное. А еще – быть вместе с Леной, и чтоб она родила ему как минимум троих детей: пару мальчишек и девочку. И еще он грезил, чтобы мама, отчим и братик Артемка как можно дольше были бы живы и здоровы. И чтобы не было войны.

Не свершилось ничего. Война отобрала у него маму и отчима. Советская система погубила брата. Она же лишила Степана работы и заставила его под страхом голодной смерти каторжно работать. И заниматься из-под палки не тем, что он умел и любил делать, а просто по-звериному выживать. Его работа над препаратом «икс», что вел он втайне последние два года, успехов никаких, видимо, ему не принесет. Что ж это за лекарство, которое, и правда, открывает невиданные горизонты (впрочем, не всем и не всегда), но неминуемо убивает своими побочными эффектами!

И только одно из его мечтаний исполнилось: у него вырос хороший сын. Правда, вырос он почти без участия Степана. Спасибо надо сказать скорее Лене и ее новому мужу. Но все-таки с четырнадцати его лет Нетребин старался по мере сил влиять на мальчика – юношу – молодого человека. И что-то ведь он ему дал? В него вложил? Хотя бы умение аккуратно вести и записывать результаты экспериментов. Кто-то все-таки продолжит меня на Земле, с затаенной гордостью думал он. Не совсем пустоцветом прожил я жизнь.

И зачем я сейчас, думал Нетребин, трачу последние силы (которых остается все меньше), чтобы пытаться свести счеты со своим прошлым? Зачем я искал Заварзина, говорил с ним? Жизнь сама ему отомстила и его покарала. Прошлое пройдено, и его уже не исправишь и не изменишь.

Может, лучше попробовать заглянуть в будущее? И пусть для него, Степы, будущего уже не существует, но у него остается сын. Надо дать ему если не карту его будущей судьбы, то хотя бы просто схему. Разве не благородная и благодарная задача? Почему бы мне не сосредоточиться на этом? А чтобы выполнить эту задачу, надо напоследок не жалеть самого себя – все равно помирать! Есть смысл принять двойную, тройную дозу препарата «икс» и постараться вызвать в себе видения не из прошлого. И не из настоящего, но потаенного, как он это делал, разыскивая Заварзина. Нет, надо увидеть будущее.

Единственная опасность – ему все время нужен человек, чтоб страховал, чтобы записывал, что он видит «там», в тех странных видениях, куда он переносится, принимая средство (сам Нетребин по возвращении «оттуда» ничего не помнил). И на роль этого человека он мог пригласить только сына. Кого ж еще! Не Виталину же, ограниченную и бесконечно добрую бабенку, просить ему ассистировать! Она ж с ума сойдет в первую же минуту его «ухода» и растолкает, нашатырным спиртом удушит, «Скорую» вызовет!

Все другие не в курсе его опытов, и упаси бог быть им в курсе. Значит, остается только Юрочка. И сын, таким образом, первым узнает о своем будущем все. А вдруг это будущее окажется для него непроглядным? Тяжелым? Как он станет жить?

И все-таки он, Степан, должен рискнуть. Завтра же, подумал, надо под контролем Юры принять сто миллиграммов и настроиться на будущие годы моего уже двадцатичетырехлетнего сыночка.

Так думал, покачиваясь на деревянной лавке электрички, Нетребин, а Москва его провожала новостройками Алексеевского и недостроенной бетонной телевышкой в Останкино.

…Он скончался через неделю прямо в своей лаборатории, на руках у сына. Заключение врачей о причине смерти было острый инфаркт миокарда на фоне прогрессирующего рака легких.

На комбинате к тому моменту уже поползли глухие слухи об экспериментах, что будто бы вели в лаборатории ее начальник при помощи родного сына. Директор комбината распорядился провести негласно проверку – только, ради бога, не выносить сор из избы, за пределы предприятия. Однако ровным счетом ничего не обнаружилось: ни лабораторных журналов, ни препаратов неположенных, ни левого оборудования. А сыночек покойного на следующий день после похорон подал заявление об увольнении, которое было с удовольствием подписано.

Никто не знал, что все документы, реактивы и отчеты, включая несколько магнитофонных пленок и сам магнитофон «Днепр», поспешно изъял и вывез из лаборатории сам Юрий. Он был спокоен. Свое будущее он знал, был в нем уверен. И знал, что ему не судьба попасться на нелегальных экспериментах в отцовой лаборатории. Он мог спокойно грустить по старику.

И впрямь отца было жалко. Да и на похороны пришло неожиданно много людей: вся лаборатория, где покойный заведовал, да и чуть ли не весь химкомбинат и половина остального Кошелково. Из Москвы приехала бывшая, как говорили, жена покойного по имени Елена и даже ее нынешний муж пожаловал, отчим Юры. А еще явился из Москвы, с букетом гвоздик, пожилой человечек, которого никто не знал. Интересовались, кто он. Тот любезно отвечал: «Друг юности умершего, зовут Александром Заварзиным». Его оставляли посидеть за поминальным столом, но тот вежливо, но решительно отказался.

Да, на похоронах оказалось много людей, венков и речей. Говорят, так всегда бывает, когда уходит хороший человек. Впрочем, этого Степан уже не видел.

Маша Дорохова, Ныне – Мика (Микаэла) Сулимова 2009

Бабуля в мою жизнь особо не совалась, но иногда на нее находило: порыться в моих вещах, выяснить, «чем внучка дышит».

Вот и сегодня: взяла с моего письменного стола листок, с выражением зачитала:

– «Вашей кошечке здесь будет лучше, чем дома. Всем хвостатым постояльцам предоставляется комната (девять квадратных метров) с окном, выходящим в сад, и удобным широким подоконником, на котором так приятно понежиться на солнышке…» Господи, что это?

Я пожала плечами:

– Реклама. Для моей кошачьей гостиницы.

– Прямо швейцарский курорт, – фыркнула старуха. Поинтересовалась: – А душ, туалет в твоем отеле имеются?

Я не приняла ее иронии:

– Мыться котам необязательно. И к туалету в чужом месте их приучить сложно – я требую от хозяев, чтобы привозили зверей вместе с их привычными лотками.

– «Даже самые взыскательные гости останутся довольны, – продолжила чтение бабушка, – у нас собственная программа пребывания для животных в возрасте, котят и диковатых кошек, которые не терпят ограничения их свободы. Домашнее питание, интересная спортивная программа, а главное – всегда рядом будет человек, который погладит и почешет за ушком. Все усилия нашего персонала сводятся не к пассивной передержке, а к насыщенному, активному, комфортному отдыху наших пушистых гостей. В таких условиях у Вашего любимца не будет стресса, и адаптация к новой обстановке пройдет быстро и безболезненно».

Старуха отбросила листок. Взглянула на меня сочувственно. Осторожно спросила:

– Ты это… серьезно писала?

– В каком смысле?

– Ты действительно будешь разрабатывать для шелудивых тварей спортивную программу? И каждого – чесать за ушком?!

– Мне нужно было придумать уникальное торговое предложение. Конкуренция в нашем бизнесе серьезная, – вздохнула я.

– Все-таки странная у тебя фантазия. Я бы на твоем месте лучше для людей гостиницу построила, – отрезала бабка. – Частный загородный мини-отель экстра-класса, на одну семью. Заказное питание, шофер, горничная, индивидуальная экскурсионная программа, билеты в театры. Отбоя бы не было от тех, кто хочет знакомиться с Москвой на эксклюзивных, как сейчас говорят, условиях.

– И прогорит бизнес за пару месяцев, – заверила я. – Я «эксклюзивному» клиенту после первого же каприза в рожу плюну. Не знаешь, что за люди – современные богачи? Капризные, несносные, примитивные. С животными куда проще.

– Но тебе все равно приходится общаться с их хозяевами, – заметила бабуля.

– А к ним у меня – свой подход, – улыбнулась я. – Тоже эксклюзивный.

Первая же клиентка (миленькая сиамская кошечка) явилась в мой отель вместе с совершенно несносной дамой. Пока животное отдыхало в специальном большом вольере для адаптации (внутри него росла трава – немыслимая диковина для домашних кошек!), хозяйка изводила меня тысячей глупейших вопросов и придирок. И ассортимент кормов у нас скуден, и территория маленькая, и ветеринар, вот ужас, работает только днем, а не круглые сутки. Я сначала пробовала оправдываться, потом – со всем соглашаться. Но когда особа – совершенно серьезно! – потребовала у меня сертификат с печатью СЭС о санитарной обработке коттеджа и прилегающей территории после предыдущей кошки, я взорвалась. Оставила свою собеседницу посреди двора, метнулась к вольеру, без всякого пиетета выволокла ее сиамскую за шкирку и, широко улыбаясь, провозгласила:

– Забирайте свою кошатину! И убирайтесь.

Кошка покорной тряпочкой висела у меня в руках.

– Ты… ты… – Дама задыхалась от злости. – Ты Луизе моей спину сломала!

Котовладельцы (чайники!) почему-то считают: питомцев, особенно тех, кто с родословной, нужно брать исключительно двумя пальчиками. Хотя кошки (как и большинство женщин) откровенно предпочитают грубую силу. Вот и Луиза: вместо того чтоб оцарапать, нежно потерлась шершавым носом о мой подбородок.

– Кошке вашей – в отличие от вас – здесь понравилось, – прокомментировала я. И крикнула помощнице: – Нина! Переноску сюда тащи! Они уезжают.

При виде клетки сиамская красавица сразу сникла, мяукнула жалобно.

Я почесала ей за ушком:

– Извини, милая. Лично на тебя я совершенно не в обиде.

Продолжая держать кошку на руках, повернулась ко вздорной женщине боком. И незаметно дернула животное за основание хвоста. Луиза вытянула голову и гневно зашипела. Со стороны – четкое ощущение, будто на свою хозяйку злится. Я произнесла снисходительно:

– Да ладно, киска, не сердись. Твоя хозяйка – ограниченная, косная женщина. Что с нее взять?

Я не сомневалась: сейчас дама взбеленится окончательно. Однако та вдруг растерялась. Протянула холеную руку к своей питомице – кошка ее немедленно цапнула (обычная реакция на стресс – укусить не обидчика, но первого, кто подставился). А я сочувственно произнесла (по-прежнему обращаясь к четвероногой):

– Понимаю, малышка. Ты возмущена, что тебя увозят. У тебя авитаминоз, гиподинамия и обезвоживание, тебе очень хотелось бы пожить на природе, поохотиться на мышей. Ну, извини. Принять тебя я не могу никак.

– Ты в цирке, что ли, раньше служила? – Хозяйка Луизы неожиданно расплылась в улыбке.

– Те, кто любят животных, там не работают, – пожала плечами я.

– Да тебе не дрессировщиком – клоуншей надо! – хихикнула дама. И опасливо (боялась новой атаки своей питомицы) протянула мне руку: – Меня Линдой зовут. – Велела досадливо: – Да отпусти ты кошатину!

– Прямо на траву?! У меня же нет заключения из СЭС. Кругом глисты, токсоплазмоз и болезнь Ауески.

Она усмехнулась в ответ на мой недружелюбный тон:

– Забудь.

И подмигнула:

– Рюмашку мне нальешь?

– У меня только медицинский спирт.

– Самое то, что надо, – одобрила Линда.

Я никак не могла понять, чего хочет от меня эта великосветская дама (вот уж кто клоунша!), но проводила ее в дом и спирта безропотно налила. Она выпила махом. Похвалила:

– Молодцы. Не разбавляете.

И протянула две пятитысячные:

– Держи аванс. Кошку я оставляю – пока на неделю.

– Зачем столько? У нас сутки – пятьсот рублей.

– Вроде умная, а цену просишь смешную. Так разоришься за месяц, – заверила Линда. И прибавила снисходительно: – Не надо быть сладкой, девочка. Сколько попросишь – столько и получишь. Как сама себя поставишь – так и другие будут относиться. Вот тебе бесплатный совет.

Я тогда думала: Линда – просто чудна́я, исключение. Но все ж эксперимента ради перед следующей своей клиенткой – эфемерной девушкой, что явилась на «Майбахе» плюс джип охраны – тоже решила не лебезить. Напустилась на нее чуть ли не с порога:

– Как вы могли так запустить животное? Ваша кошка ленива, избалована, страдает анемией.

Девица захлопала глазами. Охранник (даже ко мне в огороженный двор ее одну не отпустил) угрожающе нахмурился.

– Зверя вашего мне дайте, – не обращая внимания на его оскал, потребовала я.

Совершенно без почтения извлекла из переноски сибирскую. Животина (только что она дрожала от страха) в моих руках обмякла, доверчиво прижалась, замурлыкала (никакого секрета: всего лишь уверенность в себе да незаметно почесывать «точку удовольствия», выше переносицы).

– Нужно удалять зубной камень, – начала перечислять я. – Онихэктомия[13] проведена ужасно. Шерсть тусклая. Чем кормите – сырокопченой колбасой с собственного стола?

Девица полуобернулась к своему бодигарду. Хмыкнула:

– Прикинь – порядочки у них тут, как в крутом отеле!

– Разобраться? – оживился охранник.

– Да не. Не надо, – великодушно отозвалась та. – Хороший ветеринар – всегда злой. – И спросила, почти с пиететом: – Вы правда можете взяться за мою Пусеньку?

– Случай запущенный, но попробую, – пообещала я. – Только стоить будет недешево.

– Плевать, – отмахнулась девица.

И очень быстро мой бизнес из скромной гостинички для животных (как задумывалось изначально) обернулся для них же престижным, дорогим санаторием.

Когда начинала свое дело, я не сомневалась, что деньги будут зарабатываться – как всегда в России! – нудно и трудно. Но, видно, помогали мне те самые высшие силы, что когда-то подбросили кошелек, дорогое кольцо, помогли купить по дешевке земельный участок. Чем еще объяснить, что я – молодая и совершенно неопытная бизнесвумэн – первый же месяц завершила с прибылью? Да еще походя завела немало полезных знакомств. Клиентами моими в большинстве являлись богатые дамочки. Со стороны казалось, катаются как сыр в масле. Но только совсем они не выглядели счастливыми. Видно, не хватало им собеседницы. Такой, как я – неглупой, молчаливой, некрасивой и несладкой. Странным образом котовладелицы решили, что я не только четвероногих хорошо понимаю, но их – двулапых! – тоже. Приезжать стали – кто с черной икрой, кто с тортиками авторской работы, и мне за еду приходилось выслушивать бесконечное нытье: про надоевших мужей, непослушных детей, разболтавшуюся прислугу и неудачные косметические операции.

Мне были глубоко смешны их проблемы, но понимающе кивать и с умным видом давать советы (самые очевидные) я умела. Что коты (сбалансированная диета плюс свежий воздух), что хозяйки (после того как выплеснут свой негатив) уезжали от меня окрыленными. В благодарность – рекомендовали мою гостиницу своим многочисленным знакомым. И обо мне заботились – в меру собственных сил и умений.

Однажды я обмолвилась супруге большого областного чиновника, что председатель нашего садового товарищества требует с меня сто тысяч рублей. На ремонт дороги – будто бы мои многочисленные клиенты весь асфальт в поселке разбили.

– Это мы-то разбили! – возмутилась дама. – «Мерседесами» да «Ягуарами»? Пошли. Я поговорю с ним.

Хотя я протестовала, потащила меня в правление. И налетела на нашего поселкового главаря:

– Вы что, совсем стыд потеряли? Почему человеку работать мешаете? Какие там у нее клиенты, от силы – два человека в день, к вам на шашлыки больше гостей приезжает. С длинномеров деньги надо брать! С бетономешалок! С грузовиков, которые песок возят!

А когда председатель попытался прервать ее речь, вошла в еще больший раж:

– Вы знаете, кто мой муж? Замглавы администрации. Хотите, чтоб лично он разобрался: почему у вас здесь – половина земельных участков оформлена с нарушением? Полно рабочих без регистрации? Магазин водкой паленой торгует, электросчетчики левые?!

Хотя я пыталась укрыться за массивной спиной моей громкоголосой покровительницы, от злющего взора председателя не спаслась. Но вслух он, конечно, заверил, что впредь не будет чинить никаких препятствий «молодой предпринимательнице».

– Лучше б я ему заплатила! – вырвалось у меня, когда вышли из правления.

– Завтра бы тогда двести тысяч попросил, – назидательно произнесла чиновничья супруга. – С ними по-хорошему нельзя!

Я честно пыталась наладить со всеми в поселке хорошие отношения, но получалось не очень. Сосед справа постоянно высказывал претензии, что машины моих клиентов смеют разворачиваться на его подъездной дорожке. Чтоб не ссориться, мне теперь приходилось всех клиентов просить или заезжать ко мне, в тесный дворик, или сдавать задом. Генеральша, соседка слева (старушенции давно было пора к психиатру), утверждала, что с моего участка «жутко воняет кошачьей мочой», хотя ни один из моих хвостатых постояльцев не делал свои дела во дворе – только в лотки, а наполнитель я покупала дорогой, совершенно без запаха. Где логика? У нее самой по участку бродило три кота, все самцы. Однажды я – из лучших побуждений! – предложила ей показать их моему ветеринару, совершенно бесплатно (конъюнктивит у несчастных тварей дошел до последней стадии), но бабка царственным тоном велела мне не лезть не в свое дело.

Но как-то поздним вечером в мой скромный домик ворвалась помощница:

– К нам соседка ломится!

– Чем опять недовольна? – вздохнула я.

– Кота своего принесла, – отчиталась Нина. – Просит посмотреть. Нехорошо выглядит: очень вялый, шерсть тусклая.

Что ж, мне предоставлялся шанс себя проявить.

Я поспешила навстречу соседке.

Она ждала меня во дворе, с интересом глазела на мои вольеры, огороженную площадку для прогулок, единственную грядку – я сама проращивала для своих подопечных ячмень, пшеницу и овес в вермикулите. Кот (громадный рыжий самец) валялся на земле, у соседкиных ног. В лапах у него была зажата здоровенная щепка, и хвостатый с упоением ее грыз и обсасывал.

Это меня сразу насторожило.

Я коротко поздоровалась с пожилой дамой и склонилась к животному. Рыжий – обычно дикий и неприветливый – ласково ткнулся башкой в мою руку. Я забеспокоилась еще больше. Коты мне доверяли – но только не он (однажды гаденыш заявился на мою территорию, а я окатила его ледяной водой из шланга. Хвостатые подобное оскорбление запоминают надолго).

– Что случилось? – на ходу спросила я у соседки.

– Да вот, Бакс мой какой-то странный сегодня, – суетливо заговорила она. – Все в дом рвется, ластится, бочок чешет.

– Какой бочок?

– Правый.

Надо бы сбегать за перчатками – а, ладно. Уже поздно.

Я без церемоний перевернула животное – и сразу увидела укус. Приказала Нине (как заправский доктор):

– Воды в одноразовой посуде. Быстро.

Помощница повиновалась.

Я поставила чашку перед котом. Он кинулся было пить, попытался сделать глоток, но поперхнулся, закашлялся. Шарахнул лапой по посудине.

– Ой! – пискнула Нина (прежде чем взять ее на работу, я заставила девушку проштудировать справочник по кошачьим болезням).

– Что? – подозрительно взглянула на нее соседка.

– Бешенство у вашего кота, – вынесла приговор я.

– Вы с ума сошли, – мгновенно отреагировала старуха. Очень ловко присела на корточки, погладила рыжего, забормотала: – Рыженька, да что ж она говорит такое?

– Сто процентов – бешенство. Начальная стадия, – повысила голос я. – У него уже спазмы глоточной мускулатуры. А максимум через пару часов отвиснет челюсть, начнется слюнотечение, вывалится язык, помутнеет роговица. Его срочно нужно усыплять. А вам во всем доме немедленно проводить дезинфекцию. Пятипроцентный раствор формалина или щелочи.

Бабка вылупилась на меня, будто на чумную:

– Да с чего ж у него бешенству быть? Он со двора никуда не ходит!

Но мне уже было не до нее. Смертельно больной – и очень заразный! – кот бродил в моем дворе. А вирус может сохраняться в почве до трех недель!

– Забирайте своего кота и немедленно везите его к ветеринару. А сами – в поликлинику, антирабическую вакцину вводить, – велела я.

– Но, может… – губы у бабки затряслись, – может, ему укольчик какой-нибудь сделать?

– О чем вы говорите? – поморщилась я. – Бешенство у животных неизлечимо.

– Ну и дура ты, – сделала неожиданный вывод бабка.

Подхватила рыжего. Нежно чмокнула его – вот безумная! – в морду. И потащилась прочь.

А мы с Ниной – немедленно устроили во дворе дезинфекцию. (Работа – прежде всего!) И лишь потом отправились в ближайшую поликлинику, вводить антирабический глобулин.

Эпидемиолог потребовал объяснить, при каких обстоятельствах и где был контакт с подозрительным на бешенство животным. Нина уже открыла рот, чтоб объяснить, но я (непростительная глупость!) ее оборвала:

– На улице, у магазина. Мы решили кошечку покормить – она такой несчастной выглядела.

И даже выдумала целую историю, описала место, особые приметы животного. Нине шепнула: «Так надо. С бешенством строго! Приедут к бабке с проверкой, да с дезинфекцией – она потом нас со свету сживет!»

Я не сомневалась: соседка – разумный человек! Пусть ушла от меня злая, как фурия, но должна же признать очевидное! И помчаться вместе со своим котом к врачу.

Но, оказалось, плохо я ее знала. Возмущенная некомпетентной девчонкой (то есть мной!), бабка продолжала холить своего кота, жалеть, чесать ему брюшко. Ее муж, генерал, на супругу и тем более ее хвостатых питомцев обращал внимания мало. Заметил, что с животным неладно, только когда у того случился паралич. Устроил женушке допрос, схватился за голову, несчастного рыжего Бакса пристрелил – и поволок бестолковую женщину к врачам. Ей, конечно, немедленно ввели антирабическую вакцину. Но оказалось поздно. На следующий день у генеральши диагностировали продромальную фазу болезни – головную боль, тошноту, затрудненное глотание, нехватку воздуха, беспричинный страх, бессонницу.



К услугам генеральши были лучшие врачи – но, к сожалению, бешенство до сих пор остается одним из немногих совершенно неизлечимых заболеваний.
Я повела себя как ответственный человек. Объявила в своей гостинице карантин: котов хозяевам не выдавала, новых питомцев не принимала. Чтоб не пугать народ, про бешенство не упоминала, отговорилась инфекционным бронхитом (удивительно, но большая часть кошачьих болезней идентична человеческим).

Долго думала, нужно ли выразить соболезнования моему соседу – стремительно овдовевшему генералу. Но сам он меня игнорировал, когда однажды я поздоровалась – отвернулся. Впрочем, на поминках выглядел не слишком удрученным (я подглядела сквозь щель в заборе). И я решила: верно, ему просто неприятно признавать, что соседка-выскочка оказалась права, а жена его погибла исключительно из-за собственного упрямства.

Наивно думала: время – лучший лекарь, и через две недели гнев генерала утихнет.

Однако через пару дней после похорон генеральши моя помощница Нина явилась на работу с бульварной газеткой «ХХХ-пресс». Протянула желтую прессу мне, пробормотала виновато:

– Не хочу вас расстраивать, но вы должны знать.

И показала на броский заголовок (с выносом на первую полосу):

УБИЙЦА С ДИПЛОМОМ ВЕТЕРИНАРА
Бешенство в элитном поселке


Речь в статье шла о моей гостинице для животных. Оказывается, я:

1. Была уволена из известной ветеринарной клиники с «волчьим билетом».
2. Продолжила лечебную практику за городом – на земельном участке, полученном незаконным путем.
3. Содержала животных в нечеловеческих, антисанитарных условиях.
4. Тем не менее моими услугами пользовались представители столичной элиты.
5. Несмотря на то, что один из моих питомцев оказался заражен бешенством, продолжала принимать животных на передержку.
6. И – самое главное! – позволяла больным животным разгуливать по поселку, что в итоге и вызвало мучительную смерть моей ближайшей соседки.


…Я обреченно отложила газету. Пробормотала: «Что за бред?»

Ни единого достоверного факта – кроме нескольких громких фамилий (все они действительно были моими клиентами).

Напустилась на Нину:

– Ты с журналистами разговаривала?

– Что вы, Микаэла Евдокимовна! – перепугалась она.

– А фотографии тогда откуда? – Я ткнула в несколько снимков, украшавших газетную полосу.

Один из вольеров был снят сбоку, видны звенья сетки-рабицы, которую я так и не собралась покрасить (смотрелось, надо признать, не слишком презентабельно). На второй фотографии изображалась та самая жена чиновника, которая когда-то, вместе со мной, ходила ругаться к нашему председателю. Тоже ракурс, как будто специально, выбрали ужасный: выглядела женщина встрепанной, пьяноватой, старой. (Подпись гласила: «Одна из клиенток гостиницы, супруга заместителя главы областной администрации».)

Нина неуверенно произнесла:

– Я думала уже, откуда фотки могли взяться. И, кажется, поняла. Посмотрите внимательно: качество у карточек ужасное. Похоже, снимали издалека. И, главное, – сверху. Скорее всего, вон оттуда, – она показала на соседский балкон.

– Да, похоже, ты права… – пробормотала я. Сердито добавила: – Этой генеральше, что ли, заняться было больше нечем?!

– Люди разные, – философски заметила Нина. – Бог старушку уже наказал, пусть земля ей пухом будет.

– А нам-то как отмываться?! – вскричала я.

– Но это же все неправда! – Помощница взглянула на меня ясными глазами. – Пусть кто хочет приезжает, проверяет!

Но прежде чем явились с проверками из СЭС, меня посетили несколько недавно милейших, дружески расположенных клиенток. Зря я надеялась, что, если понадобится, попрошу их выступить свидетелями в свою пользу – женщины, будто сговорившись, обрушили на меня прямо-таки цунами негодования.

Мои робкие оправдания слушать не стали.

– Мы доверили вам самое дорогое! Своих любимых питомцев! А у вас тут, оказывается, такое творится!.. Антисанитария, бешенство!

Но пуще всего клиентки – супруги бизнесменов, актрисы, телеведущие, певички среднего ранга – возмущались тем, что их фамилии оказались употреблены в «столь ужасном контексте».

– Меня теперь все будут ассоциировать – с бешенством! Какой кошмар! – совершенно искренне причитала одна из эстрадных звездочек.

А другая, актриска (та, что ездила с джипом охраны), пообещала:

– Я твой шалман теперь с лица земли сотру. Обещаю.

Буквально за день моя гостиница опустела. Зато телефон разрывался: звонили журналисты из многочисленных СМИ. Предлагали дать комментарии, просили об эксклюзивном интервью, приглашали участвовать в ток-шоу.

Сначала я пыталась оправдываться – последовательно, по всем пунктам, начиная с первого, – что у меня никогда не было диплома ветеринара, а медицинские услуги животным в моей гостинице оказывал как раз таки дипломированный врач.

Но никто не пожелал публиковать мои комментарии. Зато в том же бульварном листке «ХХХ-пресс» уже на следующий день появилось эксклюзивное интервью начинающей певицы Глаши (ее сфинкс в нашей гостинице чувствовал себя счастливейшим из котов). Молодая звездочка с удовольствием расписывала, что «ей сразу показалось странным: многие животные выглядели очень вялыми, не играли, отказывались от пищи. Видно, болели здесь все. Счастье, что мой котик стоически вынес все испытания!»

Я чувствовала себя совершенно уничтоженной.

Но это было еще не все.

В тот же день ко мне явился председатель нашего садового товарищества. И предложил закрыть гостиницу для животных по-хорошему. «Мы даже могли бы выкупить – за разумные деньги! – ваш участок».

Я, конечно, вспылила:

– С какой стати? Я не нарушила ни единого закона, ни одной санитарной нормы!

– Дело твое все равно погибло, – пожал плечами председатель. – От людской молвы не отмоешься.

– Люди не правы. И я это докажу. Я завтра же подам в суд на эту поганую газетенку.

Он взглянул на меня даже с сочувствием. Пробормотал:

– Глупая ты.

И откланялся.

А ночью в моей опустевшей гостинице случился пожар. Я, чтоб уснуть после всех треволнений дня, выпила снотворного, поэтому проснулась, только когда вольеры полыхали вовсю, а огонь подбирался к порогу моего домика. Крыльцо уже дымилось – выбираться мне пришлось через окно.

Пожарные приехали на удивление быстро. Соседские дома не пострадали. Зато мое имение выгорело полностью.

– Похоже, проводку замкнуло, – вынес вердикт один из огнеборцев.

А в толпе, что собралась глазеть на пепелище, болтали, что дом подожгли, «и правильно – нечего тут у нас заразу разводить».

Все было кончено.



Я опять ждала от бабули: она лишь заварит мне валерьянки. Сухо посочувствует. И вернется в собственную академическую жизнь. Однако в этом своем испытании неожиданно нашла в ней преданного союзника. Старуха потребовала, во всех подробностях, пересказать ей события последней недели. И уверенно заявила:

– Тебя подставили, внученька.

– Понимаю, – уныло вздохнула я. – Но что теперь сделаешь?

– Как что? – Бабка демонстрировала невиданный энтузиазм. – Надо бороться! Отвоевывать доброе имя, восстанавливать эту твою гостиницу!

– Каким образом? Против моего слова – слово генерала. Влиятельного, богатого. Который, к тому же, жену потерял. А гостиницу отстраивать – на какие шиши? Я ничего не откладывала, всю прибыль пускала в дело.

– Давай квартиру заложим! – мгновенно отреагировала бабуля.

Я изумленно взглянула на нее:

– Ты серьезно?

А она тихо ответила:

– Ты впервые счастлива. Была счастлива. Когда управляла этой своей гостиничкой.

Я, конечно, начала реветь. От жалости к себе, от того, сколь несправедливо устроен мир. Старуха (ее саму я никогда не видела плачущей) терпеливо меня утешала. А когда я успокоилась, загадочно произнесла:

– Я попробую тебе помочь.

– Квартиру продавать не смей, – нахмурилась я.

– Да, это крайняя мера… – протянула бабуля. – Мне пришел в голову совсем другой план.

– Какой?

– Не скажу пока, – отрубила она.

И, сколько я ни приставала, держалась партизанкой. Единственное, что удалось выведать: бабка собиралась обратиться за помощью к некоему «очень влиятельному человеку». Который «кое-что должен» – и ей, и, главное, мне.

Я терялась в догадках. Никаких родственников (а о ком еще могла идти речь?) у нас не имелось. Единственный бабулин сын (мой папа) погиб в далеком 1988-м. Они с мамой отправились в турпоход, в Кабардино-Балкарию, и их накрыло лавиной.

Но если даже допустить, что у нас с бабушкой откуда-то взялась родня, тем более влиятельная и богатая, – почему старуха не обратилась к ней за помощью раньше? Допустим, когда меня покусала собака – и я бредила пластической операцией в хорошей клинике?

Без толку ломать голову. Оставалось только ждать.

Я, вдохновленная бабушкиной решимостью, строила самые смелые планы. Видела в мечтах, как дом проклятого генерала-соседа штурмом берет спецназ, его, жалкого, в пижамных штанах и майке, выводят в наручниках… А моя гостиница обращается в целый комплекс современных строений: ветеринарная клиника, корпуса для животных, многочисленные игровые площадки.

По решительному виду бабули (она надела свой лучший, из ядовито-синего крепдешина, деловой костюм) я догадалась: встреча произойдет сегодня.

Весь день я жутко нервничала. Чтобы хоть чем-то себя занять, сходила в магазин, накупила еды, бутылку шампанского. К семи вечера приготовила индейку с кориандром и тмином в кефирно-лимонном маринаде, охладила шампанское и прилепилась к окну. Все высматривала среди спешащих домой людей царственную бабушкину поступь. Но старуха не пришла ни к восьми, ни к десяти. Ее мобильный телефон не отвечал.

В одиннадцать вечера я нашла в ее телефонной книжке номер заведующего кафедрой, выдернула старичка из постели, узнала: бабушка ушла с факультета в семнадцать ноль-ноль. «Какая-то, сказала, у нее важная встреча». – «Не знаете, где?» – «Понятия не имею».

Бабка проводит свои переговоры в ресторане? Совершенно исключено, не тот человек.

Я нервничала все больше и больше. В полночь – начала обзванивать больницы. А в половине первого узнала: старуха в Первой градской. С геморрагическим инсультом.



Надо было знать мою бабку. Нетерпимую, резкую, царственную. Меня всегда удивляло: хотя жили мы очень скромно, внутреннего достоинства у нее – не меньше, чем у английской королевы. Иногда до смешного доходило. Какой скандал закатила бабуля, когда однажды нам позвонили из собеса. И предложили, что раз в неделю их сотрудница будет приходить к нам с бесплатными продуктами. Старуха моя взбеленилась не на шутку, кричала в телефонную трубку:

– Я не нуждаюсь в подачках! Я самостоятельный, образованный, уважаемый человек! И могу прокормить себя сама!

Хотя что плохого, если от государства предлагают помощь?

Но бабка моя решительно отказывалась быть слабой. Когда мне исполнилось восемнадцать, завела разговор, повергнувший меня в глубокий шок. Если разобьет ее – инсульт, паралич, инфаркт, любая немощь, – ни в коем случае не длить ее страдания.

– Ты, внученька, девочка жесткая, с тобой можно без рассусоливания. Прошу тебя, обещай: что не будешь менять мне подгузники и кормить через зонд.

– Но…

– Да, эвтаназия в нашей стране запрещена, что, безусловно, глупость, – оборвала старуха. – Но выпить большую дозу снотворного мне никто не может запретить. А ты обещай, что поможешь мне. Если я сама не смогу.

Я, конечно, могла поднять писк: «Да что ты, бабуля! Самоубийство – грех, а инсульты – лечатся!»

Но взглянула в решительное бабушкино лицо – и пробормотала:

– Хорошо. Обещаю.

А уж просить – кого угодно о чем угодно – старушенция моя не могла вообще. Вся ее факультетская верхушка давно справила себе хорошие, профессорские квартиры. Постоянно перемещалась с одного заграничного симпозиума на другой. Получала гранты. А бабка лишь саркастически комментировала назначение «очередной бездари» заведующим кафедрой русского языка в каком-нибудь американском университете: «Чему он может научить? Говорить «зво́нит» и «вклю́чит»?!

Даже за единственную внучку (а по-своему старуха меня любила) ходатайствовать отказывалась решительно. Хотя, конечно, могла: найти, по своим академическим каналам, мне хорошего пластического хирурга, помочь поступить не в заурядный финансовый, а в МГИМО.

И конечно, я никак не ожидала, что сейчас бабуля решится на столь отчаянный шаг.

Она рассказала мне – с трудом шевеля бледными, растрескавшимися губами. Коротко, емко, бесстрастно. Я будто видела ее: в единственном, совершенно немодном, пафосном университетском костюме. В офисе совершенно чужого ей человека. Отделенного от нее начальственным столом.

– Теперь-то я понимаю – задним числом! – что совершила большую глупость. Но что сделано, то сделано. Ты все равно должна знать, при каких обстоятельствах – и по чьей вине – погибли твои родители. Как ты знаешь, в 1988 году они отправились в поход, в горы. Их экспедицию возглавлял некто Юрий Степанович Нетребин. Я была с ним коротко знакома. Обаятельный, прекрасно образованный человек, в сорок лет – уже доктор наук, профессор. Я всегда поражалась – зачем ему, талантливому ученому, туповатая походная романтика, песни у костра, ненужный риск? Еще и сына моего в это дело втянул. Но люди они взрослые – как я могла спорить? Когда на их лагерь сошла та роковая лавина, шли разговоры: виноват в трагедии именно руководитель. Он выбирал место стоянки, он отвечал не только за себя, но и за остальных. За то, что вышли в горы, несмотря на плохой прогноз погоды. Что отказались – он отказался! – брать с собой проводника из местных. Что пошли – в лавиноопасное место! – столь малочисленной группой. К тому же группой совершенно неподготовленной. Сам Нетребин восхождения уже совершал, но твои мать с отцом отправились в горы впервые.

Впрочем, какие можно предъявить претензии покойному?

Все отношения с семьей Нетребина у меня оборвались, я только знала, что у него остались вдова и сын, твой ровесник. Я бы никогда больше не услышала о нем, но год назад случайно увидела по телевизору рекламный ролик. В нем Михаил Нетребин – я сразу поразилась, насколько он похож на своего отца! – рекламировал свою сеть ювелирных магазинов. Ты наверняка о ней знаешь. Называется «Бриллиантовый мир».

– Еще бы! – опешила я. – Это же чуть ли не самая большая в России ювелирная сеть! Но почему ты решила, что этот богач, сын Нетребина, будет мне помогать?

– Я не знаю. – Бабуля взглянула на меня жалобно. – Ты, наверное, надо мною смеяться будешь… Но… Понимаешь, тогда, в 1988-м, ходили упорные слухи, что руководитель той злосчастной экспедиции, Юрий Нетребин, инсценировал свою гибель. Тело его не нашли, хотя поисковые работы велись серьезные. К тому же поговаривали: с женой они живут очень плохо, собираются разводиться, и та якобы публично поклялась, что отомстит своему экс-супругу. И вроде она уже на развод подала, а тут, очень кстати, муж погиб. Но все деньги с его счетов оказались сняты. А потом – уже в двухтысячных – случилось еще кое-что. Наш общий знакомый – мой заведующий кафедрой – ездил в Швейцарию, на симпозиум. И в Лугано встретил Нетребина! Тот, правда, сделал вид, что его не признал, но коллега мой уверяет: на лица у него всегда была прекрасная память, и ошибиться он не мог. Вот я и построила – ложно, наверно – логическую цепочку, что Нетребин-старший действительно жив. Тогда, в 1988-м, сбежал за границу. Там преуспел. А когда его сын вырос, помог ему открыть собственное дело. Откуда иначе у парня деньги, чтоб создать, практически на пустом месте, мощную ювелирную сеть? Ну, и еще я подумала: они, их семья, должны чувствовать свою вину… за то, что лишили меня – сына, а тебя – родителей.

Бабка тяжело вздохнула:

– Но мальчику… Мише, Михаилу Юрьевичу… я о своих домыслах рассказать не успела. Он – едва я заикнулась о твоей сложной ситуации – сразу стал на меня кричать. Что не имеет ровным счетом никаких обязательств по отношению к нашей семье. Что с моей стороны, – рот бабушки судорожно дернулся, – это неслыханная наглость: являться к нему и требовать подачки. И что в следующий раз, если я посмею его побеспокоить, он прикажет охране спустить меня с лестницы.

Она виновато взглянула на меня:

– А потом… я вышла из офиса, сама не своя… и упала. Очнулась уже здесь, в больнице.

Бабка, с видимым усилием, приподняла руку, слабенько, будто голубок, сжала мою ладонь. Пробормотала:

– Прости, внученька… Что я, когда тебе плохо, тебя бросаю.

– Бабуля, не смей! – взорвалась я. – Все с тобой будет хорошо! Ты поправишься, я восстановлю свой бизнес. Мы еще покажем! Им всем!

– Правильно, моя хорошая. Не опускай руки, – слабо улыбнулась она. И пообещала: – Я изо всех сил буду стараться тебя не подвести. Иди домой. Отдыхай.

А утром мне сказали, что бабушка умерла.



Острое чувство невосполнимой потери. Тоска, горе, слезы. Ничего этого, каюсь, не было. Нет, на похоронах я, конечно, изображала отчаяние и скорбь. Но сама жалела – не бабушку, а себя. Меня затопило, накрыло с головой острое, до сердечной боли, одиночество. Всегда я была сама по себе. Но хотя бы бабуля, живая душа, присутствовала в квартире. А сейчас уже совсем без вариантов: я осталась совершенно одна в целом свете. Никому не нужная и неприкаянная.

– Вам бы ребеночка завести, – робко посоветовала мне на поминках одна из бабулиных коллег.

Но мне решительно не был нужен: кто-то беспомощный и зависимый. Справиться бы с самою собой. С собственным отчаянием.

Я пыталась храбриться. Даже написала своему давнему поклоннику – бывшему однокурснику Степашке:

«Есть своя прелесть в том, когда надеешься только на себя. Пусть обидно и тяжело – зато нет возможности нюнить и расслабляться. А будь у меня жилетка, куда поплакаться, я б и ревела целыми днями».

Степашка, мой однокурсник, мимолетный любовник и подельник, уже который год жил в Индии – куда я его отправила после первой нашей (и успешной!) аферы. Как я и предполагала, страна вечных улыбок, медитаций и пофигизма пришлась Степану по душе. Ипостасей когда-то подающий надежды компьютерщик уже сменил бессчетно: то он делал фотоальбом «365 закатов» и колесил по всем штатам с фотокамерой, то пребывал в поиске энергии кундалини вместе с какими-то сомнительными йогами, то снимался в массовках и – совершенно серьезно! – надеялся выстроить кинокарьеру в Болливуде.

Свою долю денег он, конечно, давно профукал и уже пару раз забрасывал удочки: не придумаю ли я что-нибудь еще? «Безжалостная женщина и йог-компьютерщик – неплохой альянс, согласись!»

И сейчас я задумалась: может, действительно с помощью Степки раздобыть еще шальных денег – и назло всем восстановить мой звериный отель?

Даже начала между делом прокручивать в голове возможные способы быстрого и максимально безопасного обогащения… но только нечто странное случилось со мной.

Некогда верные и преданные мои друзья, коты, перестали радовать. Совсем.

Казалось бы, именно сейчас, в пустой и зловещей, после похорон, квартире: обними хвостатых. Заройся носом в шерсть, позволь пушистикам вылизать свои слезы. Усни под их умиротворяющее урчание. Но только тщетно Тигрик и Пантер ждали, что я их приласкаю и позову. Не хотелось. Начали раздражать: их продажные, за еду, ласки и преданный (вдруг чего-нибудь вкусненького даст?) взгляд мне в глаза. Я вдруг осознала: не утешители коты – суррогаты. Любят они и жалеют лишь самих себя, а мне преданно тыкаются в руку только в обмен на еду и питье.

Я не стала вышвыривать Пантера и Тигрика на улицу. Но из своей комнаты их безжалостно выселила, вести беседы с ними перестала, корм теперь покупала самый простецкий, а то и вовсе дешевейшую мясную обрезь.

К животным всегда надо испытывать жалость. А у меня ее больше не осталось – ни к кому. Одна лишь злость. На тех, кто уничтожил мой выпестованный бизнес. На бабку – мало ничем не помогла, еще и бросила меня в сложной жизненной ситуации, одну-одинешеньку. На жизнь в целом несправедливую, в черных красках, без малейших отрадных перспектив.

Если бы… если бы мои родители были живы! Карты бы легли тогда совершенно по-другому. Я не оказалась бы в дешевейшем подмосковном доме отдыха, и не пошла бы по малину в ближайшую деревню, и мое лицо осталось бы цело! Мама бы научила меня, как общаться с мужчинами – и никогда бы мой жених не сбежал из-под венца, а я, в качестве мести всем и вся, не начала бы прыгать в койки к едва знакомым. А папа помог бы мне в моем маленьком бизнесе и никогда бы не допустил, чтоб его уничтожили!

Мне почему-то не приходило в голову, что без страданий жизни не бывает и все равно б я столкнулась с испытаниями – пусть и совершенно другими. Нет, я мучила, дергала, растравляла себя и наконец аккумулировала свою ярость в одной точке: 1988 год. Мне восемь, родители мои уходят в экспедицию, под руководством злого гения нашей семьи Нетребина – и он их губит. А его сын, успешный и процветающий, спустя годы не только отказывается помочь мне, но и своим безжалостным хамством убивает единственного моего близкого человека. (Врачи по поводу бабули сказали четко: «Перенервничала она. Вот тромб и оторвался».)

Я даже нарисовала свои переживания. Одна точка: гибель родителей. Вторая – смерть бабушки. И третья, из которой исходило зло: семья Нетребиных. Соединила точки – получился треугольник. Вспомнила детский стишок: «На листе поставь три точки, к ним дорожки проложи…» Две точки из трех были черны, мрачны. А в третьей шла благополучная, сытая жизнь. И сеяла она всем другим – смерть.

Что ж. Старуха моя попыталась отщипнуть кусочек чужого счастья по-хорошему. Не вышло. Но если попробовать – не просить, но взять свое?

Я пока совершенно не представляла, как буду действовать. Понимала одно: клянчить подачку, как бабуля делала, – бессмысленно. Шантажировать – нечем. Слухи и бабкины домыслы к делу не пришьешь. Попытаться влюбить в себя молодого Нетребина, моего ровесника? Мне-то, с моим уродливым лицом? Смешно.

Но я привыкла доверять своему чутью, интуиции, дару. А треугольник, из вершины которого исходило зло, не давал мне покоя. Нет, я не хотела тупо мстить, я просто чувствовала: не случайно последние слова бабули оказались именно про семью Нетребиных. Здесь что-то кроется. Нужное, выгодное именно мне. Нужно только понять, каким образом я могу использовать свое знание.

Что ж. Терпения мне было не занимать.

Я разыскала в Интернете сайт ювелирной империи «Бриллиантовый мир», развернула страничку с вакансиями. Никаких теплых местечек помощника главбуха или экономиста. На работу звали только продавщиц («не старше двадцати пяти, московская регистрация, презентабельная внешность»).

Странно. Они же не девочек на рекламный стенд приглашают, чтоб глазами хлопали и рекламные листовки раздавали. Ювелирный магазин, казалось мне, – место искушающее, непростое. Будь директором я, выдвигала бы совсем другие требования: возраст, прописка, внешность неважны, зато обязательно: образование – не ниже среднего специального, плюс умение общаться с людьми.

Интереса ради сама отправилась в магазин – покупательницей. Продавщицы там действительно выглядели ослепительными. Холеные, с маникюрчиком – и неприкрытой скукой во взорах. Меня приняли – точь-в-точь как Джулию Робертс в фильме «Красотка», когда ее Ричард Гир по магазинам одну отправил. Смотрели брезгливо, разговаривали сквозь зубы, а когда я попросила показать кольцо с бриллиантом (всего-то в один карат), хамски отрезали: «Все равно не купите!»

Что ж. В следующий магазин империи я направилась в иной маске: нацепила на себя немногие имевшиеся брендовые одежки, обвешалась собственным, не самым плохим, золотишком, отрепетировала перед зеркалом пресыщенное, брюзгливое лицо. Тут прием оказался поласковей. Продавщицы оживились, тащили мне на просмотр все новые и новые украшения – видеокамеры при этом оказались выключены, а охранник беспечно читал газету. Может, вынести без оплаты не удалось бы, но подменить любую побрякушку – запросто.

Впрочем, я по-прежнему не понимала: что мне до слабых мест в хозяйстве Нетребина? Не писать же ему аналитическую записку с перечислением недочетов?

Но судьба уже подхватила меня, закружила, накрыла, как волна, с головою.

В очередной мой одинокий вечер – коты теперь вели себя тихо, и по квартире расплывалась зловещая тишина – в дверь позвонили. Я едва узнала человека, что стоял на пороге: мой старый друг, Степашка! Но как он выглядел! Спасибо москвичам, они стали наконец толерантны – еще лет десять назад схлопотал бы, по пути ко мне в глаз, и не единожды. Одет был однокурсник в холщовые полосатые штаны, синтетическую майку с изображением Будды и плетеные сандалии. Его некогда скучная стрижка сменилась эффектной рыжей косичкой, рыжей была и бородка – в нижней части он зачем-то скрепил ее ярко-зеленой заколкой. Венчали картинку большая сережка в ухе и две поменьше – в носу и над верхней губой.

– Степка, ты неподражаем! – искренне рассмеялась я. – Но до чего я рада тебя видеть!

Он решительно шагнул в квартиру, обнял меня, пробормотал (мне показалось, разочарованно):

– Прекрасно выглядишь! А я думал, ты киснешь, вся тут, одна-одинешенька, изревелась.

Сердце радостно екнуло: он, значит, ехал специально! Ко мне!

– Ну, заходи, пошли в кухню! – радостно засуетилась я. – Ты голодный? Ужина нет, но сосиски найдутся!

Я ставила чайник, метала на стол колбасу, сыр, чашки, украдкой наблюдала за своим гостем, радовалась: против ожиданий, Степашка совсем не выглядел ни отрешенным, ни изможденным. Не похоже было, что он – как большинство из тех, кто погряз в духовном просветлении, – употребляет наркотики или часами медитирует. А что видок чудной – не беда. Я не сомневалась: быстро заставлю его ликвидировать бороденку и переодеться в джинсы.

Накормить Степана пока что тоже оказалось проблемой: выяснилось, он не просто вегетарианец, но сыроед. И даже банальных сушек ему нельзя – продукт, видите ли, подвергался тепловой обработке!