Приветствую и матушку мою, любившую несчастья, и Жюля, и Жан-Кристофа, и господина Машавуана, заводившего часы в нашем доме, и настоятеля Мушу, забавно щелкавшего орехи, приветствую всех их, и тетушку Габриэль, тоже наделенную столькими талантами, и красавицу Урсулу, и Юбера, умершего в пятнадцать лет, быть может, отчасти и по нашей вине, и Клода, и Пьера, и Жака, и Филиппа, и Анну-Марию, которая так нравилась мужчинам, и господина Дебуа, и Мишеля, и Анну, и моряка с острова Скирос, и блудницу с Капри, и цирковую наездницу Полину, так любившую свою фамилию, и заблудшую сестричку вице-консула в Гамбурге, и всех моих любимых родичей, включая Алена. Наши женщины были неотразимы и незабываемы, а мужчины — порядочные и темпераментные, не придававшие особого значения деньгам, даже когда тратили их с блеском и с безразличным видом, точно знали, чего они хотят, и так или иначе, часто ошибаясь, но всегда элегантно и убежденно боролись с окружающим миром. Находясь далеко от каменного стола, я предаюсь воспоминаниям.

Ева Хенгстенберг: Может, лучше просто оставить этот мир? По ту сторону я снова была бы свободна.

Нильс Велинг: Я помогу тебе принять боль как часть себя. Приходи в любое время.

Я приветствую Франсуа, потому что он — наше будущее. Шел сильный дождь в тот день, когда я повез его на машине в Плесси-ле-Водрёй. Это было пасхальное воскресенье. Мы объехали вокруг дома, который он до того никогда не видел. Я узнал сторожа. Вы его тоже знаете. Угадайте, кто это был? Это был сын Жаклин, которая забеременела от одного нахала накануне мюнхенского сговора, во времена Чиано и Геббельса, Литвинова и Даладье, в годы, когда Анна-Мария скакала на Мстителе по лесным просекам. Это был внук Марты, кухарки при замке в давние годы, и господина Машавуана. Он позволил нам войти в вестибюль с голыми стенами, когда-то увешанными ружьями и оленьими рогами. Как только дверь открылась, мне в голову на короткий момент ударил запах прошлого. Я закрыл глаза, чтобы лучше вдохнуть и вновь внутренне увидеть то, что исчезло навсегда. Но мальчику было неинтересно. Выйдя на площадь, мы увидели в рыночном киоске, украшенном выцветшими афишами Мэрилин Монро, Джонни Холлидея и плакатами с головой Че Гевары, в углу афишу поменьше, с изображением девицы, — помните? — девицы того самого тореро, любовника Урсулы. Я купил мальчику воздушное ружье и бутылочку кока-колы.

Ева Хенгстенберг: Я подумаю над этим.

В этой истории окружающего мира и моей семьи я занимаю скромное место. Мне любопытно узнать будущее, я предан прошлому и остаюсь свидетелем, своего рода хранителем того, что происходит вокруг. Очень часто это невеселое зрелище. Но мне оно интересно, и я с удовольствием смотрю на него. Среди событий и людей, испытывающих на себе силу ударов ветров истории, я остаюсь, я пытаюсь оставаться добрым и ироничным наблюдателем Божьей услады.

Лаура взглянула на дату и время. Спустя всего час после этого диалога Ева Хенгстенберг вскрыла себе вены в туалете ресторана. Значит, в тот день она так и не попала к руководителю группы.


Плесси-ле-Водрёй — Рим — Нью-Йорк — Париж
1938–1974 гг.


– Что это за странный тип? – произнес Макс, склонившись над ее плечом.

– Подожди. – Лаура отыскала в смартфоне групповую фотографию. – Так и думала. Это тот самый человек. – Она указала на фото профиля в сообщении. – Нильс Велинг ведет не только группу самопомощи. Видимо, он у них вроде гуру. Нужно побеседовать с ним… – Повернулась к Деннису Струку. – А есть переписка между Нильсом Велингом и Леной Рейманн?