– Пожалуйста… Помогите… – умолял он кого-то неведомого, и перед глазами лицо Марины отчего-то сменялось строгим ликом бога над дверями заброшенной церкви.

Кромешный мрак был живым, чутким, полным видений и бреда. «Наверное, так выглядит смерть. Мучит, разрывает. А если это уже ад? Наверное, я все-таки умер тогда в лесу, так и не проснувшись. Остальное мне чудится, это все неправда. Марина, полковник, бункер… Все это преисподняя, и я здесь навсегда, до скончания веков…»

Мысли разбегались, причудливо переплетались с болью, вспыхивали яркими и страшными картинами в воспаленном мозгу. Евгению мерещились моменты детства и невыносимые события недавних дней, они тревожили и ранили, и непонятно было, что здесь правда, а что придумал умирающий разум.

Мама… Наталья в лучшие дни своей жизни, каштановые волосы каскадом спадают на плечи. Она добрая и ласковая, с теплыми руками, учит читать буквы в большой книге с яркими рисунками. Ее лицо, светлое, радостное, вдруг бледнеет, становится восковым и безжизненным. «Вы совсем ее не любили и доконали своим равнодушием… Неужели вы настолько ненавидели свою жену и ребенка?» Нет, нет! Помертвевшие, пустые глаза отца. Это правда. Это все – правда. «Папа!» – маленький Женька бежит ему навстречу, бросается на шею, но Егор осторожно опускает его на землю и уходит в свой кабинет. Из глаз льются слезы обиды – почему он так? Воспитательница тетя Ксюша его хвалила, говорила, что он лучше всех мальчишек читает, а дядя Коля, старший разведчик, обещал взять с собой на поверхность через несколько лет. Но отцу все равно, он вечно занят, ему нет дела до успехов семилетнего сына.

Восемь лет. Для детей бункера организовали конкурс рисунков. Мальчик с любовью вырисовывает каждую деталь автомата Калашникова и долго расспрашивает Николая, как выглядит мутант, чтобы изобразить его страшный оскал. Работы разложены на столе в общем зале, Егор останавливается возле каждой, ласково треплет по волосам мальчишек и девчонок, нарисовавших простенькие каляки-маляки. Другие взрослые с восторгом разглядывают рисунок младшего Коровина, искренне радуются его художественным успехам. Женя с замиранием сердца ждет, когда же отец оценит его творчество, но тот бросает равнодушный взгляд, безразлично пожимает ему руку и уходит прочь. Парень больше не плачет – знает, что это не к лицу мужчине, но внутри кипит бесконечное огорчение. За что папа так поступает? Почему?

Четырнадцать лет. Евгений – лучший среди сверстников, даже старшие ребята, разведчики восемнадцати-двадцати лет, разговаривают с ним на равных. Парень упражняется, не жалея сил, прилежно учится, ответственно подходит к каждому дежурству, будь то уборка, помощь на плантации или что-либо еще. Отец сухо хвалит его за успехи, но за ошибки сыну попадает больше всех. Егор без стеснения отчитывает его на людях. Взрослые смотрят с пониманием. «Он любит тебя, надеется, что ты вырастешь сильным, не хочет, чтобы ты пользовался поблажками его руководящего положения. Ты – его ребенок, поэтому к тебе он относится строже, чем к кому-либо», – спокойно объясняет ему психолог Светлана, а у парня от злости сжимаются кулаки и кровь приливает к щекам. Свете легко говорить. Она вниманием отца не обделена. В душе зреет ненависть и желание самоутвердиться. И это чувство заставляет еще упорнее тренироваться и еще лучше учиться. Единственное, что навсегда остается с ним, – это стремление рисовать, Женя прячет рисунки в тайнике под полом и никому никогда не показывает.

Семнадцать лет. Первая вылазка на поверхность. Отец здесь, он напутствует отряд, произносит традиционное «Бона менте».

Пленник открыл глаза и уставился в темноту невидящим взглядом. Из-за металлической двери не доносилось ни звука. В теле будто поселился демон, стремящийся во что бы то ни стало вырваться наружу. Боль усиливалась, лишая воли к сопротивлению и желания жить. «Что угодно, лишь бы это кончилось… Пожалуйста, что угодно…» Хотелось умереть, лишь бы страдания прекратились. Измученное сознание уцепилось за фразу «Бона менте», вертело ее на все лады. «Вот такие добрые намерения. Бона менте. С добрыми намерениями. У полковника их нет. У Марины их нет. У отца их тоже не было. Знал ли папа, что все кончится так? Где он сейчас? Жив? Какая разница. Все равно. Меня уже нет…» Не человек – сгусток боли и отчаянья. Женя корчился в муках, царапая остатками ногтей бетон, умолял о помощи, но его никто не слышал. А перед глазами продолжали вспыхивать бесконечные видения.

Возвращение домой. Первая вылазка завершилась оглушительным успехом для молодого разведчика. Он не растерялся, встретившись с монстрами лицом к лицу, расстрелял одного из них, не промахнувшись. Задание было выполнено. Когда парень спустился в убежище, у него дрожали колени от радостного возбуждения и пережитого страха. Ему так хотелось похвалиться своими подвигами отцу, заслужить его одобрение, разбить эту стену равнодушия и отчуждения. Егор очень сдержанно поблагодарил сына за проделанную работу, однако своего поощрения Коровин-младший добился, ему позволили принять под командование отряд. Самый младший из командиров, юноша светился от гордости, отправляясь во главе своих товарищей в очередную вылазку.

Жене казалось – каких-то три месяца назад все было хорошо. Но потом жизнь превратилась в кошмарный сон, который продолжается до сих пор.

Ребенок в бункере, улыбающийся во все свои зубы, слишком разумный для младенца. Дневник Алексеевой, превратившейся в страшного мутанта.

Мертвое лицо Славы, кровь, заливающая руки и одежду. Отец казнил его, вынес приговор, не разобравшись, – и ошибся. Товарищ никогда не посмел бы их предать, его подставила Светлана, изобразив все так, будто это он продал дневник Марины военным. Все это казалось настолько нереальным… но это было.

Вылазка на территорию части, разведчики, расстрелявшие друг друга в лесу возле больницы, и галлюцинации – отвратительные лица тех, кто был его друзьями.

«Я умер там, меня тоже убили, а все, что было дальше, – предсмертный бред. Пусть это будет так. Пусть все скорее кончится!» – уговаривал сам себя юноша.

Но память услужливо подсовывала новые и новые воспоминания.

Мутант, прикованный к столу. Нисходящее глиссандо его крика, сверху – вниз, оно сводит с ума. Тварь – уже Марина. Или еще нет? Она кричит не переставая, испытывая чудовищные муки, умоляя о смерти, а Доктор Менгеле вновь и вновь приходит в камеру и продолжает ее пытать.

Бегство через мертвый заснеженный город, сзади – сигнал машины. «Не зря я тогда его испугался!» То же самое слышали и его товарищи перед тем, как попасть в рабство и исчезнуть для человечества. Они больше не люди, сломленные, исковерканные волей полковника Рябушева. Бледное, опустошенное лицо Сергея, он считает удары вслух и благодарит своих мучителей за то, что они решили завершить наказание. Так не может быть. Это все ложь, фальшь!

«Человек не может сломаться настолько! Нет в мире такой пытки!» – с юношеской поспешностью решил тогда Женя. Новый приступ боли был таким сильным, что пленник несколько раз укусил себя за руку, лишь бы отвлечься от пылающих внутренностей. Есть такая пытка. Есть. Сейчас несчастный был согласен на все, на любые унижения, только бы мучения прекратились. Он готов был целовать ноги полковнику, лишь бы тот закончил все это.

– Помогите… – ему хотелось закричать, но голос не слушался.

Ему мерещилось лицо Марины. Почему он так ищет ее общества? Зачем ему женщина, которая столько раз предавала его?

«Она спасла тебя!» Лаборатория Доктора Менгеле, тот несчастный заключенный, почти без кожи, он стонал не переставая. Даже страшно представить, что он пережил.

Спасла… Обрекла на новые муки, не позволив Рябушеву расстрелять его. «Не расстрел! Хуже!» Конечно же, хуже. Его истерзанное тело – на месте того пленника. Спасла… Пожалуйста, пусть она придет, пусть прекратит эти мучения! Такая же, как мама. Заботливая. Она одна жалела его, когда все остальные отворачивались. Пусть Алексеева придет, пусть снова спасет его!

– Марина! Помоги мне! – последним отчаянным усилием выговорил Женя, прежде чем провалиться в черное, полное боли беспамятство.

И она услышала.

* * *

Марина проснулась от дурного сна. Она лежала в небольшой комнатке на чистых, посеревших от времени простынях. Затылок болел, под глазами набухли темные мешки, но женщина чувствовала себя гораздо лучше.

В углу сидела Светлана и в свете ночника читала книгу.

– Ну, как ты, подруга? Полегчало немного? Красота неземная ты у нас, морда белая, глаза красные, прелесть, – беззлобно съехидничала она, поднимая голову.

– Да уж будет тебе ерничать. Случилось и случилось, – отмахнулась Алексеева, присаживаясь на кровати. – Я долго спала?

– Случилось? Да этому мелкому негодяю за такие дела голову оторвать мало! Двое суток в отключке провалялась, Гена и Андрей переживали, – взвилась Света, подавая ей кружку с чаем.

– Они переживали не за меня, а за свои эксперименты, – устало заметила Марина, делая большой глоток. – Что с Женей?

– В карцере. Часовой говорит, он на людей бросался, а потом потерял сознание и до сих пор без чувств. Я удивлена, что он все еще жив.

– Потому что его хочет заполучить Доктор Менгеле. Какие-то распоряжения на этот счет были?

– Нет, никаких. Одевайся, пойдем к Рябушеву, побеседуем.

Пока Алексеева натягивала выцветшую от многих стирок военную форму, Светлана пристально наблюдала за ней, продолжая говорить:

– Вот скажи мне, подруга, чего тебе дался этот мальчишка? У тебя от него одни неприятности. Влюбилась ты, что ли?

Марина обернулась к ней и покрутила пальцем у виска.

– Совсем крыша съехала? – недовольно спросила она. – Мне сорок лет скоро, мальчишка меня вдвое младше. Какое, к чертовой матери, – влюбилась? Ты немного не вовремя затеяла задушевные разговоры.

– Ну так ответь, зачем тогда? Андрей подождет, у него своих дел хватает, – подначивала ее Света, накручивая на палец прядь волос.

Алексеева села на кровать, положила ногу на ногу и усмехнулась невесело:

– У меня таких женских разговоров лет пятнадцать не было, с тех пор как моя последняя подруга застрелилась, не выдержав жизни под землей. Впрочем, давай поговорим. Знаешь, сколько человек погибло по моей вине? Мне до сих пор снятся все, каждый из них. Во имя выживания я сделала столько гадостей, что если там, за чертой, есть ад, то мне там будет отведена самая раскаленная сковородка. Да и сейчас, ты себе не представляешь, чего мне стоило вывести ту группу образцов Геннадия на поверхность – подыхать от радиации. Переступить через все свое сострадание и милосердие, какое только осталось, а по ночам уговаривать себя, убеждать, что это – во имя великой цели и всего человечества. А когда я увидела Женю… Знаешь, меня перемкнуло, показалось – спасая его, я могу хоть немного искупить то, что я сделала. Он похож на меня в молодости – нелюбимый, несчастный парень, которому так хотелось похвалы и заботы, а получал он только тычки и упреки. Я много лет прожила так же. Как я мечтала, чтобы мне кто-нибудь помог тогда, когда столько раз приходилось делать тяжелый выбор, когда было так больно, что хотелось сдохнуть. У меня никого не было. А у Жени есть я. Это мое искупление. Мне нужно жить ради чего-нибудь. Ради себя – не выход, мне настолько опостылело мое существование, что я готова была приставить пистолет к виску, лишь бы все кончилось. А мальчишка придает моей жизни хоть какой-то смысл. Веришь, нет, мне легче вставать каждое утро и делать что-то, зная, что он есть. Это сентиментальность, если хочешь, жертва. И звучат мои оправдания, как дешевый пафос. Я сама не до конца понимаю, но его жизнь сейчас дороже моей, бесполезной.

– Но ты так легко подставила его! Обвинила в поджоге, а потом отдала полковнику!

– Нет! – слишком громко и нервно перебила ее Марина. – Он – один из лучших в нашем болотце, у Жени чувство справедливости обострено до предела. Он все время был у меня на виду, я могла просчитать каждый его шаг и уберечь!

– Ты так легко принесла в жертву столько жителей бункера, ты знала, что будет с теми, кто не подчинится Андрею. Но пожалела одного мальчишку!

– Всех не спасти! Ради выживания сильнейших кто-то должен пасть жертвой. Ты думаешь, я не жертва? А ты? Мы – заложницы, и не лучше ли катать тачки с землей и слепо выполнять приказы, чем жить так, как жила я! – в голосе Алексеевой проскальзывали истерические нотки, она поминутно срывалась на крик. – А ты? Тебе лучше жилось? Во имя той же самой цели ты ложилась в постель к Егору, против своей воли, столько лет!

– Перестань! – воскликнула Светлана, вскакивая с кресла. И добавила тише: – Прости меня. Зря я начала этот разговор. Нам нужно идти.

– Не обижайся, – устало попросила Марина, застегивая пуговицы на рубашке. – Война началась двадцать лет назад и до сих пор не кончилась. Для кого-то это битва за выживание, кто-то борется с обстоятельствами, а для каждой из нас это сражение с самой собой. Идем.

Их прервал стук в дверь. На пороге показался часовой.

– Марина Александровна, ваш заключенный пришел в сознание, просит врача, говорит, что ему очень плохо. Андрей Сергеевич и Геннадий Львович уже в курсе и ожидают вас возле карцера, – доложил он.

Женщина сделала пару шагов и пошатнулась от слабости. Света подхватила ее под локоть.

– Может, тебе не стоит сейчас туда идти? – мягко предложила она.

– Ему плохо. Рябушев отдаст его Доктору Менгеле, если я сейчас не вмешаюсь.

– Может, это выход? Гена, по крайней мере, завершит его мучения, хоть и не быстро. Андрей все равно не позволит мальчишке остаться на свободе после того, как паршивец едва не придушил его и тебя. Ты хочешь, чтобы он гнил в камере, пока не умрет сам? – тихо спросила Света, и Марина передернулась от ее правоты.

– Нет. Так нельзя. Только не Доктору Менгеле. Как угодно, только не ему, – Алексеева сбросила руку подруги и торопливо зашагала по коридору. Мысли о страданиях юноши придали ей сил. Спасти любой ценой. Думать – потом. Сейчас – спасти.

В коридоре перед дверью одной из камер стояли двое часовых с автоматами наизготовку, полковник и Геннадий.

– Ну вот, собственно, и момент истины. Сейчас нужно будет решить, что делать с твоим пленником. Открывайте, что ли, – приказал Рябушев, отходя на шаг назад.

Солдаты приоткрыли створку, взглядам собравшихся предстал каменный мешок, в углу скорчился заключенный. Он выглядел жалко. Спутанные грязные волосы зарывали лицо, окровавленная майка задралась, обнажая его худой, впалый живот, черты лица заострились. Несчастный тихо всхлипывал от боли и бормотал:

– Марина… Помоги мне… Спаси…

Женщина бросилась к нему и упала перед парнем на колени.

– Женя, Женечка, это я, я здесь, с тобой, – шептала она, обнимая юношу за плечи. Она отвела прядь волос с его лица, и на нее глянули полные невыразимой муки глаза.

– Ты пришла. Нет, это бред, тебя не существует, мне все это кажется, – голос пленника звучал жалобно и умоляюще, на растрескавшихся пересохших губах выступила капелька крови.

– Тише, тише, тише, – Алексеева баюкала его, прижимая к себе.

«Я хочу забрать хотя бы часть твоей боли и страданий. Пожалуйста, потерпи, дружочек, ты не один, я с тобой!» – просила она, не решаясь говорить вслух. Горькие мысли прервал резкий окрик Рябушева:

– Отойди, дай Геннадию его осмотреть.

– Потерпи еще немного, – шепнула Марина и вышла в коридор. – Только осмотреть.

– Хватит! Евгений совершил преступление, он за него ответит. Ты больше не будешь его выгораживать. Надоело! – рыкнул полковник.

Женя закричал от боли, когда Доктор Менгеле в своей грубой манере начал осмотр. Женщина побледнела и с огромным трудом заставила себя не вмешиваться.

– Ты обещал, Андрей! Это мой пленник, я сделала все, что ты приказывал!

– Он совершил преступление. Покушался на жизнь начальника бункера. Если я оставлю его в живых, не поймут свои же. Такое не прощается никому. Ты не уследила за своим пленником. Он должен быть наказан смертью! – непримиримо возразил Рябушев.

– Мальчик болен, он не понимал, что делал! Я прошу, я умоляю! – горько воскликнула Марина, однако лицо полковника осталось равнодушным.

Геннадий вышел из камеры и насмешливо взглянул на женщину.

– А ты жестокая. Твой несчастный Женечка умирает, и подыхать он будет долго и мучительно. Медикаменты нынче в цене, зачем продлять страдания того, кто уже обречен? Не лучше ли пустить ему пулю в лоб? – протянул ученый.

– Спасите его! Гена, пожалуйста, я сделаю что угодно, только спасите его!

– Зачем? Чтобы он прожил еще месяц и все равно отправился к праотцам? У него отказали почти все системы организма. Забавный опыт вышел. Острый токсический гепатит развился всего за два дня, повышенная возбудимость нервных окончаний, риск инфаркта. В любой момент он может загнуться от болевого шока. Вот если бы он был моим образцом…

– Нет! Это вы его убили! Это все из-за того транквилизатора! – в отчаянии закричала Марина, совершенно лишившись самообладания.

– Побочные эффекты непредсказуемы, – пожал плечами Доктор Менгеле. – Парень – не жилец. Видимо, действие препарата наложилось на общий стресс, и ослабленный организм не справился. Твоему Женечке осталось несколько часов, в лучшем случае.

– Нет… – Марина всхлипнула и схватилась за стену, у нее подкосились ноги.

– Ты хотела, чтобы твой Женя был свободен, – жестоко начал полковник. – Я не буду отдавать расстрельный приказ, если ты так просишь.

Алексеева с надеждой взглянула на него снизу вверх, на мгновение поверив в чудесное спасение для своего пленника, но Рябушев продолжил, безжалостно и холодно:

– Я отправлю его на поверхность. Пусть природа решит все за нас.

– Нет! – крикнула Марина, падая перед ним на колени. – Пожалуйста, вы же можете ему помочь!

– Я все сказал, – бесстрастно заметил мужчина, стараясь не смотреть на искаженное ужасом лицо женщины. – Геннадий тоже считает, что Евгений смертельно болен, не вижу смысла тратить драгоценные лекарства. Выведите заключенного. Алексееву держите.

Два солдата подхватили Марину под руки.

– Простите, приказ, – грустно вздохнул один из них, сжимая цепкими пальцами ее локоть.

– Пустите, пустите! Нет! Нет! – женщина кричала, срывая голос, плакала, умоляла, но полковник был непреклонен.

Женю вытащили из камеры и силой поставили на ноги. Парень смотрел невидящим взглядом, не понимая, где находится. Он был бледен, с залитым слезами лицом, перекошенным от боли.

Часовые потащили его к двери, юноша не сопротивлялся, покорно позволяя увести себя.

– Мы обязательно встретимся, в этом мире или в другом! – Марина смотрела ему вслед, бессильно обмякнув в руках солдат.

Пленник и конвоиры скрылись за поворотом коридора, через минуту гулко хлопнула входная гермодверь. Все кончено. Жени больше нет…

Алексеева всхлипнула и лишилась чувств.

* * *

«Мы обязательно встретимся, в этом мире или в другом!» Отчаянный крик до сих пор эхом звенел в ушах. Голова раскалывалась, тело обжигал холод. Под руками был снег, глаза ослепли от яркого света.

Несколько минут Женя лежал ничком, даже не пытаясь встать, зачем-то досчитал до двухсот, чувствуя, как намокает одежда и замерзают конечности.

Наконец юноше хватило сил приподнять голову и открыть глаза. Сквозь тяжелые тучи пробивалось алое закатное солнце, сугробы кроваво сверкали в его отблесках.

«Это конец. Все. Остается только замерзнуть насмерть», – безразлично подумал он, пытаясь сесть. Мысли вдруг прояснились, бредовые кошмары остались в темноте, и даже боль немного отступила, затаившись где-то внутри. Парень потер слезящиеся глаза. Что-то тревожило его, очень важное, какое-то воспоминание, вспыхнувшее и погасшее во мраке карцера.

– Пленники… тоннель… теплоцентраль… – бессвязно шептал сам себе Женя. – Мне нужно туда! Чем скорее, тем лучше!

Ему вдруг с небывалой ясностью представилась страшная картина. Ничего не подозревающие жители бункера ТЭЦ падающие под огнем пулеметов, лежащие в лужах крови, и Рябушев, отдающий приказы: «Этих – на обязательные работы, тех – Доктору Менгеле, бунтовщиков казнить!» Перед глазами снова встало белое лицо Сереги с пустыми глазами. Видение было настолько ярким, что Женя передернулся от ужаса.

– Мне нужно идти. На теплоцентраль. Предупредить, рассказать. Нужно. Идти, – парень с трудом поднялся на ноги.

«Я не хочу умирать просто так. Если мне суждено сдохнуть сегодня, то я хочу помочь хотя бы кому-нибудь. Жители ТЭЦ не заслужили стать рабами полковника. Идти, идти. Боже, как больно…»

Парень медленно побрел по территории части в сторону улицы Колпакова. Он почти не видел, куда шел, перед глазами стоял туман. Хотелось лечь и забыться, но мысль о смертельной опасности, грозившей незнакомым товарищам, придавала решимости. Шаг. Еще шаг. Еще один. Под ребрами вновь заворочался раскаленный нож. Женя схватился за живот и закашлял кровью. Он зачерпнул рукой пригоршню снега и засунул себе в рот, пытаясь утолить бесконечную жажду. Его больше не волновала радиация, все равно умирать. Только бы успеть до того, как Рябушев нанесет удар.

«Давай, тряпка! Вперед!» – приказал он сам себе и снова пошел, пошатываясь и оскальзываясь на обледенелых кочках. Впереди уже показался покосившийся бетонный забор, ограждавший владения военных. За ним начиналась узкая длинная улица. Все время прямо. Пусть час, пусть два, сколько угодно, только дойти. И тогда смерть уже не будет такой страшной и бесполезной. Шаг. Еще шаг.

В ушах гулко стучало, перед глазами расплывались пятна. «Иди. Только не останавливайся! Дойди, пожалуйста, дойди!» По лицу снова потекли отчаянные, полные муки слезы, они замерзали на щеках, обжигали, тревожили незажившие царапины.

По сторонам потянулись дома, покосившиеся пятиэтажки с черными окнами. Издалека слышались приглушенные звуки и злобный рык, но юноше было все равно.

Мутант появился внезапно и словно бы из ниоткуда. Спутанная черная шерсть, злобные глаза с узким вертикальным зрачком, голова покрыта бугристыми наростами. Хищная тварь, не брезговавшая человечиной.

Женя попытался бежать, но согнулся от боли и упал на колени, глядя, как к нему приближается монстр. Зубастая пасть щелкнула в нескольких сантиметрах от его лица, беглец отпрянул, упал навзничь и застыл, мысленно умоляя все высшие силы о спасении.

– Уйди, уйди! – в панике шептал он, понимая, что это конец. Мутант навис над ним, с оскаленной морды на щеку парню капнула горячая слюна. Юноша задергался, завопил: – Вон, уходи вон!

Он нащупал рукой кусок льда, сжал в кулаке и изо всех сил ударил тварь по носу. Монстр взвыл и отскочил, Женя с неимоверным усилием поднялся на ноги, пошатываясь. От испуга организм собрал последние силы. «Глупо так погибнуть. Сейчас нельзя, нужно дойти, а там уже все равно. Что же делать, что делать?» – билась мысль. Нужно было срочно что-то предпринять. Разум услужливо подбросил фразу из прочитанной еще в детстве книги: «Если ты встретился в лесу с медведем, попробуй испугать его шумом, вдруг сработает. Хлопай в ладоши, кричи, подними над головой руки с курткой – так ты будешь выглядеть в его глазах более крупным соперником». Мутант медленно двинулся вперед, не желая упускать свою добычу. Терять было уже нечего. Беглец перехватил ледышку в другую руку и первым бросился в атаку. От неожиданности зверь остановился и присел на задние лапы.

– А-а-а-ааа! Зашибу! Убью! – орал Евгений, петухом наскакивая на тварь, размахивая сосулькой на манер шпаги. Его взгляд был совершенно безумным. Это могло бы быть забавно, если бы не было так страшно.

Монстр вопросительно рыкнул и начал медленно отступать, видимо, решив не связываться с неадекватным представителем человеческого рода. Женя обернулся и бросился вперед по улице, забыв про усталость.

Он пробежал несколько сотен метров и упал на землю, задыхаясь. Внутри разгоралось адское пламя, от боли парень с криком катался по земле, ослепнув и оглохнув, не замечая ничего вокруг. Он кусал снег, окрашивая его красным, сглатывал отдающую железом влагу, пытаясь преодолеть внезапный приступ.

Когда в глазах прояснилось, парень попытался встать, но понял, что не может идти.

«Вставай. Ты должен. Ты должен!» Он пополз, сдирая кожу на локтях и коленях, утопая в сугробах, плакал, но полз. Сейчас его никто не спасет, никто не придет на помощь. Только бы успеть.

«Марина тоже на стороне полковника. Если я выживу, мы встретимся, непременно встретимся в этом мире, и тогда она ответит за все!» – мрачно подумал Женя, в очередной раз пытаясь встать. Злая решимость вытеснила остатки боли, дала сил для нового рывка.

Сквозь просветы между домами показались пережившие Катастрофу трубы теплоцентрали, бело-красные, пальцами пронзавшие серые тучи. Еще немного. Осталось совсем чуть-чуть. Вперед. Шаг. Шаг. Шаг.

По правую руку остались высотные дома, впереди до самого забора ТЭЦ убегало шоссе, забитое разломанными автомобилями, а дальше до горизонта, насколько хватало глаз, тянулось кладбище. Покосившиеся могилы и кресты, засыпанные снегом, навевали тоску и мысли о бренности бытия.

Парень остановился на минуту, собираясь с силами. Каждый шаг казался невыносимой мукой, тело окоченело от холода, кожа на руках покраснела, покрылась сеточкой сосудов. Дышать было трудно, легкие горели на морозе, под ребра вонзались спицы. Хотелось забиться в одну из квартир и прилечь ненадолго, но юноша знал, что он больше не встанет никогда. Ноги замерзли, потеряли чувствительность, пальцы не слушались.

– Мне нужно идти! – крикнул Женя, вложив в этот вопль всю боль и отчаянье прожитых дней. С крыши ближайшего дома сорвалась стая ворон и с карканьем устремилась в небо. Парень проводил их взглядом, жалея, что человек не имеет крыльев, и медленно побрел по шоссе, обходя остовы машин.

Идти под горку стало проще, и юноша даже успел обрадоваться временному облегчению. Впереди показался забор теплоцентрали. На снегу были видны свежие следы.

«Слава богу! Здесь есть люди!» – радостно подумал беглец и заторопился вперед.

Новый приступ заставил Женю рухнуть на землю и свернуться в клубок, прижимая колени к груди.

«Только не сейчас! Я почти дошел! Пожалуйста, только не сейчас!»

– Помогите! – последним усилием выкрикнул парень и лишился чувств.

Глава 10

Теплоцентраль

Женя очнулся рывком, ощущая на губах сладкий привкус какого-то лекарства, очень знакомого, напоминающего о детстве.

На столе стоял ночник, накрытый полотенцем, рядом находились блистеры таблеток и несколько пузырьков. Узкая кушетка, на которой лежал юноша, была застелена чистой простыней, тело его укрыто колючим синим одеялом.

Боль отступила, на ее место пришла бесконечная усталость, очень хотелось спать.

Юноша заметил на тумбочке стакан воды и потянулся за ним. Пальцы были замотаны бинтами и не слушались. Женя приподнял одеяло и с удивлением отметил, что грязная одежда исчезла, он был тщательно вымыт, раны залиты зеленкой, на синяках заботливо нарисована йодная сеточка. Под ребрами была наложена повязка, заклеенная пластырем. Тело не чувствовало почти ничего, мучительный огонь внутри потух.

– Где я? – вслух спросил парень. За ширмой в другом конце комнаты послышался шорох, на свет вышла пожилая женщина в белом халате. Она улыбнулась, добрая, светлая, и на душе у беглеца потеплело.

– У друзей. Ты в убежище теплоцентрали. Меня зовут Катерина Николаевна, я врач. Добро пожаловать.

Теплоцентраль! Неужели он успел, добрался, неужели и вправду жив? Нужно скорее предупредить о надвигающейся опасности, пока не стало слишком поздно. Юношу вдруг затопило осознание непоправимой беды.

– Позовите ваше руководство! У меня срочная информация! – крикнул Женя, пытаясь встать с кровати.

– Ну-ну, тише, успокойся. Сейчас придет Алексей Владимирович, начальник бункера, вы поговорите. Только не пытайся встать, хорошо? – ласково попросила врач.

– Это очень важно, пожалуйста, дело не терпит отлагательства! – умоляюще воскликнул парень, схватив женщину за руки.

Она осторожно уложила его обратно на подушку, погладила по щеке и капнула в стакан несколько капель из темного пузырька.

– Не надо переживать, подожди еще минутку, выпей пока, успокойся.

– Вы не понимаете! – жалобно простонал юноша. – Может случиться беда!

Медик не успела ответить – дверь распахнулась, и в комнату вошел мужчина. Женя вскрикнул и закрыл лицо руками, на мгновение приняв его за полковника, но потом решился открыть глаза и понял, что обознался. На начальнике бункера был синий китель с двумя крупными золотыми звездами на погонах. Лицо – усталое, даже изможденное, карие глаза смотрят настороженно, с недоверием.

– И чего это ты так перепугался, товарищ? – невесело поинтересовался мужчина, не поприветствовав его. – Не шпион ли ты, часом?

Он сел на стул возле кровати, пристально взглянул на своего гостя.

– Рябушев задумал диверсию! Он роет туннель прямо к вашему бункеру, у него много оружия и рабы, они готовят удар и скоро нападут! – выпалил Женя.

Алексей Владимирович тяжело вздохнул, казалось, он был совершенно не удивлен страшной правдой, высказанной ему в лицо.

– Скажи мне что-нибудь новенькое, чего я не знаю. То, что полковник собирается на нас напасть, мне известно уже две недели. Мне гораздо интереснее, кто ты такой и откуда взялся.

– Неужели вы ничего не предпримете?! Вы не понимаете, Рябушев – страшный человек, он способен на такое… такое… – отчаянно крикнул парень.

Он попытался приподняться на локтях, но рухнул обратно, судорожно вдыхая воздух. Внутри заворочалась знакомая боль, Женя сжал живот руками и закусил угол подушки, чтобы не закричать.

К нему бросилась врач, осторожно отвела в сторону его ладони, не давая трогать повязку. На лоб легла влажная ткань, тихие ободряющие прикосновения женских рук помогли ему расслабиться и снова устроиться под одеялом.

– Алексей, тебе не стыдно? Парень только пришел в себя, он наш гость, а ты набросился на него! – укорила начальника медик.

– Ну, не ругайся, Катюх. А если шпион? – примирительно спросил мужчина.

– Да какой шпион, он с кровати встать не может! Еще час – и все, можно было бы памятник ставить. Я ему обезболивающее уже трижды уколола, а все без толку. Если Рябушев к тебе таких шпионов подсылает, то у него дела совсем плохи, – недовольно проворчала Катя.

– Я… послушайте… – тихо начал Женя, и оба замерли, ожидая. – Полковник готовит диверсию, у него там рабство, несчастные люди, заморенные голодом, забитые. Нужно же что-то сделать!

– Что-то сделать, – с горечью повторил Алексей. – Давай-ка, товарищ, мы с тобой сейчас выясним, кто ты такой и откуда свалился на нашу голову, а потом уже я тебе объясню, что к чему. Ну?

Женя выдохнул, пытаясь собраться с мыслями.

– Рябушев приговорил меня к смертной казни, – наконец, выговорил он связную фразу и вдруг затрясся в ознобе. На него лавиной нахлынули страшные воспоминания.

Катерина тревожно взглянула и засуетилась у столика за ширмой, набирая в шприц лекарство.

– Тише, тише, что ты, – успокаивающе заговорила она, подходя. – Давай руку. Это успокоительное, тебе станет полегче.

Парень в ужасе взглянул на женщину и забился в угол кровати, прижимая к себе одеяло, как спасительный щит.

– Нет! Не хочу, не надо! Не надо! – закричал он, пытаясь оттолкнуть руку врача.

– Успокойся! Успокойся, милый. Не надо бояться, ничего плохого я не сделаю. Дай руку, – Катя говорила ласково, негромко, как с ребенком. Юноша затравленно глядел на нее.

Медик осторожно выпростала его руку из-под одеяла и сделала укол. Женя дрожал и всхлипывал, но больше не сопротивлялся. Медик обняла его за плечи и уложила обратно. Начальник бункера молча смотрел на все эти манипуляции, но не вмешивался.

– Эк тебя, дружище, поломало, – наконец протянул он. – Я смотрю, Рябушев не теряет боевой хватки. Его умение запугивать людей по-прежнему на уровне.

Катерина коснулась локтя Алексея и отвела его в сторону. Ее приятное сопрано то и дело доносилось из-за ширмы.

– Оставь его. Еще немного – и мы бы его потеряли. Ответь на вопросы, которые ему не терпится задать, поговори, дай понять, что мы ему не враги. А потом будешь спрашивать. Думаю, паренек сам разговорится. Он так много перенес, я удивлена, как с такими травмами вообще можно жить.

Они вернулись к кровати больного, начальник сел, врач осталась стоять, готовая в любой момент оказать помощь.

– Ну что же, добро пожаловать. Меня зовут Алексей Владимирович, фамилия моя Вайс, кличка в кругах близких и не очень, как можно догадаться, Немец. Я – начальник бункера теплоцентрали. Это Катерина Николаевна, наш медик, – начал Алексей.

– Евгений Коровин, – коротко представился парень. Силы его покинули.

– Коровин? Сын Егора? Мать моя женщина, я же видел тебя в этом году на ярмарке, а сейчас не узнал! – пораженно воскликнул мужчина.

– Можно мне зеркало? – неожиданно попросил юноша.

– Есть только на стене… – пробормотала Катя, озадаченная внезапной просьбой.

– Я хочу встать. Можно?

С разрешения врача Алексей помог юноше подняться и подвел к большому зеркалу. Женя оглядел себя в полный рост и с трудом удержался от крика. Последний раз он видел себя три месяца назад, перед судьбоносной вылазкой за дневником, но сейчас из зеркала смотрел не он. Исхудавшее тело с выпирающими ребрами и ключицами, землисто-серая кожа, повсюду – полузажившие синяки и царапины, колени стерты в кровь и залиты зеленкой. На животе – белая повязка, заклеенная пластырем крест-накрест. Лицо… Лучше бы ему не видеть этого никогда. Глаза запали, обведенные чернотой, на скуле фиолетовый кровоподтек, губы – растрескавшиеся, запекшиеся коркой. Одного зуба не хватает. Волосы спутались и отросли почти до плеч, в них обильно проступила седина. Парень отшатнулся и едва устоял на ногах. Держать равновесие казалось почти непосильной задачей. Беглец позволил увести себя в постель и до подбородка натянул одеяло.

– Как я сюда попал? – наконец, спросил он.

– По счастливой случайности. Мои ребята вышли на задание в город и обнаружили тебя, лежащего в снегу в одной майке и джинсах. Как они перепугались, страшно представить. Ты еще дышал, но Катя говорит, еще час – и спасать было бы некого. Разведчики принесли тебя в бункер, сразу же отправили тебя в теплый душ отогреваться, а потом наши врачи осмотрели тебя и немедленно начали готовиться к операции. Катюш, объясни?

Медик присела на край Жениной кровати, сняла очки и завертела их в руках.

– Мне показалось, что у тебя внутри каток катался. Острый токсический гепатит, такое бывает от большого количества яда, общая интоксикация организма, даже без всяких исследований был виден воспалительный процесс. Нервные окончания работают на пределе возможностей, то, что для человека в норме – легкое прикосновение, для тебя по ощущениям – как удар. Сердце с трудом справляется с нагрузкой, все тело избитое, обморожение первой степени – в общем, казалось, тебе уже ничего не поможет. Мы экстренно сделали тебе операцию. Пришлось вырезать часть печени, увы, тут уж на что хватило наших сил. Немного интенсивной терапии, я вскрыла запас лекарств на экстренный случай. Трое суток ты лежал без чувств, практически в коме, мы не знали, выкарабкаешься ты или нет, а потом вот, очнулся. Сейчас – только обезболивающие уколы, успокоительное и глюкоза с физраствором. Есть тебе пока нельзя, хотя бы еще пару суток. Потом попробуем перевести тебя на бульон. У меня за плечами почти тридцать лет врачебной практики, а такое я вижу впервые. У меня складывается ощущение, что тебе ввели что-то типа очень сильного наркотика или яда, не задумываясь о последствиях. Может быть, когда тебе станет лучше, ты сможешь рассказать, что с тобой произошло?

«Живой… – вдруг с особенной ясностью осознал Женя. – Дошел, справился. А теперь что? Теперь полковник меня снова найдет – и тогда уже точно конец…»

Ему стало почти невыносимо смотреть в эти заботливые, полные искреннего сочувствия лица. Неужели с ними будет то же самое, что и со всеми его друзьями? Нет, страшно даже подумать об этом…

– Спасибо, – прошептал парень. – Но только… Зачем все это? Я дошел сюда, чтобы предупредить, но не ожидал остаться в живых. Если Рябушев нападет, вы даже не представляете, что он может со мной сделать. И со всеми вашими жителями.

Алексей хмуро взглянул на собеседника, нервно поскреб слегка заросший щетиной подбородок.

– Да знаю я, знаю. Только вот мы тут сидим и ждем неизбежности. Будем отстреливаться, пока не кончатся патроны или люди. У нас тут женщины и дети, так просто мы их воякам не отдадим.

– Рябушеву невозможно противостоять. Он – дьявол, – тихо и совсем безнадежно сказал Женя, закрывая глаза.

На него навалилась глухая, беспросветная тоска. Стоило ли ползти, стирая колени и локти в кровь? Здесь все известно и без него. Призрачная надежда на спасение с каждой минутой таяла, превращаясь в ничто. Не лучше ли было умереть в снегу, закрыть глаза навсегда, не мучиться, не рваться? Это лишь кратковременная отсрочка перед казнью. И тем страшнее умирать тому, кто уверовал в помилование.

– Ну-ну, перестань. Пока мы живы. И тебя воякам не отдадим. Ты ведь оттуда, да?

И парня вдруг прорвало. Он захлебывался рыданиями и говорил, говорил, говорил, выплескивая бесконечную боль в словах, а начальник убежища теплоцентрали и Катерина молча слушали, не решаясь перебивать. Несчастный вспоминал все. Страшные эксперименты Доктора Менгеле, бесправных пленников-рабов на нижнем ярусе бункера, укол транквилизатора, от которого потом стало невыносимо плохо, Марину, каждое ее предательство и каждое слово, оскаленную пасть мутанта, нависшую над ним среди заснеженной пустыни… Наконец поток эмоций иссяк, и Женя обессилено затих. Еще несколько минут в комнате стояла напряженная тишина, никто не решался заговорить первым, выслушав тяжкую исповедь.

– Вот оно как… – помолчав, пробормотал Алексей, растерянно перебирая в руках край простыни. – Утешитель из меня никакой, за этим к Катерине, но совет я тебе дам. Ты непременно должен встать на ноги и плюнуть в лицо Алексеевой и Рябушеву. Мы еще покажем им, кто кого.

– Почему все так? – жалобно спросил парень, уставившись в потолок. – Почему именно со мной все это произошло? Я никогда не желал никому зла, никогда не предавал друзей, не делал подлостей, так за что?

– Жизнь вообще редко бывает справедливой. Она всегда была такой, после Катастрофы ничего не изменилось. Есть сволочи, есть мученики и жертвы. Ты – из последних, – задумчиво сказал начальник.

– Вы ведь не военный, верно? – вдруг спросил юноша, глядя на потускневшие за много лет золотые звездочки на истертых погонах.

– Верно. Я – машинист, – кивнул Вайс.

Парень робко взглянул на него, не решаясь дальше задавать вопросы, – помнил, чем закончилось его излишнее любопытство в бункере полковника. Алексей улыбнулся и кивнул.

– Переучивайся, дружище. Ты больше не заложник, ты – гость. А гостям можно спрашивать, можно просить. Как только устанешь, скажи, оставлю тебя в покое.

– Не уходите! – искренне попросил парень. – Если вам не трудно, расскажите, как здесь устроена жизнь.

Немец поудобнее устроился в кресле и погрузился в воспоминания.

Молодой машинист Алексей Вайс и его помощник весело переговаривались в ожидании конца смены. Перед глазами проносились тюбинги туннеля, рука привычно сжимала рукоятку контроллера, поезд летел в темноте по хорошо знакомому маршруту. Впереди показалась станция Медведково, машинист остановил состав у белой рейки и открыл двери. Народ потоком выплеснулся из поезда, маневровый светофор приглашающе зажегся белым, мужчина захлопнул дверь кабины и обернулся к помощнику.

– Ну чего, двадцать минут в тупиках, а там до линейного – и по домам? – усмехнулся он, неторопливо трогаясь со станции.

– Может, по пивку вдарим, а то после третьей ранней смены подряд голова чугунная? – буднично поддержал разговор товарищ, потягиваясь.

Сигнал «Радиационная опасность» гулко полетел с платформы, врываясь в черноту туннеля. Приборы на панели пару раз мигнули, с контактного рельса снялось напряжение, состав по инерции накатом проехал еще с полсотни метров и остановился, освещая фарами темноту впереди.[6]

– Ох, е-мое! – ахнул Алексей, в панике глядя на помощника. – Это не мы снимаем напругу, вспышки не было… Что-то у нас тут очень внештатное намечается.

В голове молнией пронеслась подзабытая инструкция. Неужели наверху бахнуло?

– Диспетчер! Диспетчер, маршрут семьдесят девять вызывает, диспетчер, срочно!

Но в эфире была тишина.

– Диспетчер, срочно!!!

Со станции доносился нарастающий шум, слышались крики и даже одиночные выстрелы, поезд ощутимо тряхнуло, с потолка туннеля посыпалась пыль, светофоры погасли, освещение замигало перебоями. Что происходит?

Вайс выругался и в сердцах стукнул кулаком по одной из кнопок, бросив ставшую бесполезной трубку рации.

– Ну же, мать твою, давай! Все, нет напряжения. Попали.

– А инструкция? – побледневший помощник, только что выучившийся на машиниста, с надеждой смотрел на старшего товарища, но тот и сам растерялся.

– Да положить на инструкцию! И диспетчеров наших, похоже, тоже нет. Все, хана.

– Немец, блин, так чего делать-то?! – крикнул напарник.

– Валить отсюда, вот что, – раздраженно отозвался Алексей, открывая дверь кабины. Думать было некогда, ситуация требовала незамедлительных действий.

– Это все правда, что ли? Ядерная война? – у помощника затряслись руки. – Как же теперь?

Вайс спрыгнул на пути. Сзади все громче и громче слышался гул. Машинист нервно одернул китель, зачем-то погладил состав и пошел вперед по шпалам – черный силуэт в свете фар.

– Ты куда? Надо же на станцию! – крикнул его напарник, не решаясь выйти из кабины.

– На Медведково сейчас полрайона собралось. Задавят нафиг. А там – недостроенное Челобитьево и дорога в область. Если по Москве жахнуло, лучше валить куда-нибудь подальше. Не отставай.

Помощник нерешительно замер на путях, но следом не пошел.

– Надо обратно, – в панике прошептал он.

Вайс нервно обернулся.

– Дважды не приглашаю. Если у нас тут все отключилось, и диспетчеры молчат, то на станции такое творится, что даже представить страшно. Я ухожу. Ты со мной или нет?

Парень начал медленно пятиться назад, к людям. Немец передернул плечами, отвернулся и поспешил вперед.

«Там, наверху, остались моя жена, родители. Как они? Спаслись? Я надеюсь, что они спаслись. Пусть это будет правдой!» – крутились в голове тяжелые мысли.

Свет фар затерялся за поворотом, и машиниста окружила темнота. Он вытащил из кармана фонарик, осветил уходящий вдаль туннель и перешел на бег, боясь не успеть.

– Конечно же, ни жену, ни родителей я больше не видел. И Димку-помощника – тоже. Надеюсь, они все еще живы, хотя стараюсь лишний раз не вспоминать о них, – грустно сказал начальник бункера, глядя Жене в глаза. Парень зачарованно слушал, и Алексей продолжил.

Впереди туннель был забран решеткой, дальше рельсов не было, провода тоже заканчивались здесь. Вайс подергал выкрашенные серой краской прутья. Никак. Нужен ключ, но где его взять? Можно было вернуться в поезд и забрать молоток, но времени не было. По стене под потолок уходили скобы лесенки вентшахты, и мужчина полез вверх, ощущая на лице горячее дуновение ветра.

Он выбрался на поверхность почти возле Московской кольцевой дороги. На улице творилось нечто невообразимое. Толпы людей в панике бежали по асфальту, затаптывая упавших, не видя ничего вокруг, в поисках спасительного убежища, то и дело слышался звон бьющегося стекла и скрежет металла – водители не справлялись с управлением, и на шоссе возникали многокилометровые пробки. И над этим хаосом заунывным набатом гудела сирена ядерной тревоги.

Алексей уже пожалел о своем опрометчивом поступке. Сейчас даже речи не было о том, чтобы отправиться в сторону области.

Впереди виднелись трубы и градирни теплоцентрали, по ее территории куда-то целенаправленно бежал народ. Вайс поспешил туда и угадал. В числе последних он вбежал в подземный бункер, и спустя пару минут мужчина в форме сотрудника ТЭЦ закрыл гермодверь.

– А дальше случилось то, во что я до сих пор не могу поверить. Руководство теплоцентрали не спаслось, и люди почему-то приняли меня за главного, увидев форму и то, что я не поддался общей панике. Мирно и тихо все решили, что оставить меня у власти – неплохая идея, – усмехнулся Немец. – Начали налаживать жизнь. Как и везде, справлялись с трудностями, с болезнями. Рождались дети, умирали старшие, куда без этого. Потихоньку привыкли, как и все, таскали с поверхности все, что под руку подвернется, стреляли в мутантов, любили, страдали, смеялись и плакали. А три года назад у нас начал пропадать народ. Думали, что в городе новая дрянь завелась, но когда третья за два месяца экспедиция не вернулась, поняли – что-то здесь нечисто. И никаких следов, как сквозь землю провалились. А потом мы выяснили, что это происки полковника. Полгода назад пропал мой хороший товарищ Саня. Я до сих пор его вспоминаю, у него еще татуировка была на всю руку, дракон. Сашка все говорил, что его крылатый змей от любых монстров защитит, оберег такой. Но не защитил.

У Жени в памяти вспыхнула фигура мужчины с выцветшим изображением на руке. Он вместе со всеми стоял и по приказу надсмотрщиков смотрел, как наказывают Сергея.

– Он тоже там. У полковника в плену, – тихо сказал парень, стараясь не глядеть в лицо собеседнику.

Алексей прикусил губу и выдохнул.

– Я это знал с самого начала. Только вот верить не хотел.

– Простите…

– Не за что просить прощения. Ты – такая же жертва. Послушай, у меня к тебе будет просьба.

Евгений насторожился, не зная, чего ожидать. Вайс подозвал Катерину и что-то ей зашептал на ухо.

– Не стоило бы, но если ты настаиваешь, то да, это возможно, – ответила медик.

Начальник снова обернулся к парню:

– Я хотел бы попросить тебя рассказать всю историю перед моими подопечными. Выйти к ним, показать, что даже из лап Рябушева есть спасение. Ты – единственный, кому это удалось. Это поможет немного поднять боевой дух у народа. Я был до последнего уверен, что воякам до нас дела нет, но просчитался. Две недели назад я все-таки вычислил их шпиона, допросил с пристрастием и выяснил правду. Знать бы раньше… Но теперь поздно. Все в курсе, что готовится нападение, убежище существует в режиме чрезвычайного положения. Но очень хочется верить в лучшее. Ты поможешь мне немного подбодрить народ своим примером?

– Конечно же! – торопливо закивал Женя. – Конечно же. Но… От полковника нет спасения. Если он прорвется, это конец.

Алексей поднялся, заходил из угла в угол.

– У нас нет выхода, товарищ. Бежать нам некуда, ближайшие станции метро на Калужско-Рижской линии нежилые, а в Мытищах остались только мы и военные. Куда-то дальше? Зимой, по поверхности? Не выйдет. Знать бы раньше, можно было бы попробовать, но теперь до весны мы здесь заперты. Наши разведчики связывались с метро, ближайшая к нам Комсомольская занята коммунистами, воинствующей фракцией с жестким тоталитарным режимом, нам там места нет. Щелковская и часть синей линии до Измайловской и так перенаселена до предела. До Алтуфьево нам не добраться, очень нехорошие слухи ходят о пути туда. Бежать в неизвестность, в сторону области? Лучше уж сразу взять автомат и перестрелять всех женщин и детей. Я долго думал об этом. Но ситуация совершенно безвыходная. Поэтому мы возьмем автоматы и будем стоять насмерть, пока все не погибнем, или пока Рябушев не пойдет на переговоры. А там – время покажет. В конце концов, скоро праздник, я надеюсь, хотя бы его нам удастся пережить.

– Какой праздник? – удивленно спросил парень.

– Новый год, конечно же! – недоуменно ответил Немец. – Вы разве никогда не отмечали Новый год?

– У нас было не принято.

– Тогда тебе непременно надо это увидеть! Мы девятнадцать лет в ночь с тридцать первого на первое устраиваем торжество. Ребята притащили с поверхности огромный ящик елочных игрушек и искусственную елку, ее наряжают в общем зале. Знаешь, до Катастрофы я и сам к этому празднику был равнодушен, это жена суетилась – подарки, украшения… А теперь и я проникся, когда больше ничего не осталось. Такая вот грустная память, – горько улыбнулся Алексей.

В дверь постучали. Катерина выглянула в коридор и вернулась.

– Тебя вызывают, – сказала она с каким-то бледным и напряженным лицом. – К воротам.

– Ох, мать моя женщина, – недовольно проговорил начальник. – Ну, бывай, товарищ, поправляйся, еще зайду. Бона менте!

«Свой! Мытищинец. Бона менте. С добрыми намерениями. Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы полковник не смог сюда добраться! Пусть эти люди будут счастливы!» – подумал Женя, с искренней верой и надеждой прося высшие силы о помощи. Но в душе росла тревога.

Вайс исчез за дверью, медик присела на стул возле кровати и улыбнулась.

– Ну, чего затрясся опять? Не бойся, тебя полковнику не отдадим. Если бы вояки прорвались, был бы сигнал тревоги, у нас это уже до автоматизма отработано, ночью разбуди – каждый на своем месте окажется. А пока что просто послушать, звуки становятся все ближе. Будем надеяться, ворота выдержат, – спокойно произнесла она. От озабоченности на ее лице не осталось и следа, эта мягкая и слабая с виду женщина великолепно владела собой.

– Тетя Катя… – парень обратился к ней совсем по-детски, но почему-то он никак не мог заставить себя называть ласковую и нежную Катерину Николаевну по имени-отчеству. Врач засмеялась и кивнула. – Скажите правду, мне сколько жить осталось?

– Ну, будешь за здоровьем следить – еще лет пятьдесят точно.

– Вы меня обманываете. Доктор Менгеле говорил, что… слово страшное… от болевого шока умереть, в общем.

Катя нахмурилась.

– Слушай ты больше этого шарлатана! Виделись мы пару раз, это ж надо так обращаться с людьми, будто все перед ним падать ниц должны. Эксперименты эти, тьфу, фашист! – негодовала она.

– Но вы сами сказали – гепатит, с печенью что-то. Он уверял, что я не жилец, что мне пару часов жить осталось. Я сюда еле дополз, от боли в глазах темнело. Я хочу знать правду.

Врач устало вздохнула, сжала его холодную ладонь в своих, теплых.

– Я была уверена, что ты не доживешь до рассвета, – наконец, призналась она. – И никто не знал, придешь ты в чувство или нет. Но оказать помощь мы были обязаны. Ты очнулся, это уже положительная динамика. Операция прошла более-менее успешно, насколько это вообще было возможно. Сейчас я ввожу тебе обезболивающие, пока тройную дозу, чтобы ты не падал в обморок от шока. Но потом придется немного помучиться. И ты мне сейчас пообещаешь, что будешь терпеть и карабкаться изо всех сил, ладно? И да, будет очень неприятно, я тебя предупреждаю сразу и честно, чтобы ты не пугался. Я буду рядом. Вместе мы обязательно справимся. Доктор Менгеле, редкостная сволочь, сознательно тебя отравил, он не мог не знать о том, какой эффект производит его препарат, но решил проверить окончательно на тебе. Мы же не хотим, чтобы он оказался прав, верно? Поэтому будем бороться. Ты обещаешь мне?

– Обещаю, тетя Катя, – серьезно кивнул юноша. Но вдруг погрустнел: – Все-таки, наверное, я бесполезный человек. И приношу одни неприятности. Если полковник узнает, что вы меня лечите, он будет в ярости и сделает с вами что-то ужасное. Я не хочу этого.

Катерина плеснула себе в кружку отвара из чайника, устроилась на стуле и внимательно посмотрела на него.

– Ты думаешь, если бы тебя тут не было, Рябушев помиловал бы старшего медика? Едва ли. Не смей себя винить. Полковник начал творить зверские вещи задолго до того, как ты вообще узнал, что происходит в их бункере.

– Я никчемный человек. И трус. Отец сказал бы, что вырастил тряпку. А мне страшно, и ничего с этим сделать не получается.

– Ты не трус, Женя, – мягко сказала женщина. – Ты бежал сюда, надеясь предупредить всех нас. Противостоял полковнику. Не испугался увести в неизвестность людей. Слабые, безвольные люди складывают лапки и плывут по течению.

– Но я не смог никому помочь! И спасал себя, в основном, – печально заметил Женя.

– Для этого тоже надо иметь немалое мужество. Ты никогда не поступал против своей совести, а в наше непростое время это уже подвиг, – улыбнулась Катя, поправляя ему одеяло.

– У вас есть бумага и карандаш? – вдруг спросил парень.

Женщина достала из стола несколько листов и протянула Жене. Тот присел на кровати и принялся за рисунок, неловко сжимая карандаш в перебинтованных пальцах. Врач молча читала книгу, не мешая ему. Наконец юноша закончил и протянул ей два листа.

На первом он талантливо изобразил ее саму, в белом халате и с кружкой чая в руках. С другого, как живая, смотрела Алексеева.

– У тебя талант. Женщина особенно хороша, кажется, она сейчас шагнет с листа, – похвалила его Катерина.

– Марина… Она мне очень дорога. Почему? Не могу объяснить. Я боюсь, что с ней что-то случится. Но она обещала мне встретиться в этом мире или в другом, – с грустью сказал Женя.

– Она намного старше тебя, предположу, что ты компенсируешь нехватку материнской заботы. Если я верно помню, супруга Егора Михайловича скончалась уже лет десять назад.

– Верно. Мама умерла, когда мне было шесть. Двенадцать лет прошло. Нет, Марина на нее не похожа. Но когда-то она сказала, что готова умереть за меня. И потом снова предала. Я никак не могу понять, на чьей же она стороне.