— Р-раз! И еще р-раз!

Сперва «молоток» отскакивал от «долота», попадая то по камням «гнезда», то по Лериным пальцам. Но вскоре она приноровилась, а еще через несколько ударов увидела на неподдающейся скорлупе крошечную трещинку. Как на черепе, подумалось вдруг, и от этой мысли Леру передернуло. Тряхнув головой, чтобы отогнать непрошеные ассоциации, она старательно установила импровизированное долото в «слабую точку» и продолжила свои старания. Вскоре на месте одного из глазков образовалась неровная дырка, в которой что-то белело. Торопливо расковыряв это белое, Лера жадно приникла к дыре губами…

Кокос был невелик, так что жидкости в нем оказалось не слишком много — стакан, полтора, не больше двух. После первых глотков Лера на мгновение остановилась — не сберечь ли часть на условное потом? Но пить так хотелось! Да и вряд ли вскрытый кокос может храниться сколько-нибудь долго. Наверняка испортится. Чем опасно отравление протухшим — или правильнее говорить скисшим? — кокосом, Лера, разумеется, не знала. Она вообще не имела понятия, можно ли им отравиться — может, просто вкус противный станет. Но рисковать в любом случае не стоило. Если не дай бог прихватит живот, помочь ей — тут, на безлюдном клочке земли — будет некому.

Вытянув последние капли кисловатого, очень освежающего сока, она вновь взялась за «долото» и уже через три-четыре минуты держала в руках две неровные половинки, полные белой мякоти. Лере вспомнилось: если в коробке попадались конфеты с кокосовой начинкой, она, бывало, морщилась и откладывала их в сторону. Сейчас жестковатая, почти безвкусная мякоть казалась пищей богов.

Пока Лера ковырялась с кокосом, тень от скалистого обрыва накрыла почти весь пляж, а его скудный остаток исполосовали тени от торчащих над обрывом деревьев. Там, под ними, уже клубилась тьма. Лера поежилась: тащиться сквозь эти заросли до своего пляжа? Да и какой он «свой», стоит ли рисковать? Ободраться о торчащие на дороге стволы? Оступиться, подвернуть ногу? Или даже сломать?

Ну уж нет!

Она вытянула из рукавов ветровки обе пластиковые бутылки — а что делать в отсутствие рюкзака? Только использовать в качестве грузовой емкости то, что доступно. Пристроила драгоценные емкости между камнями, чтоб ветром, боже упаси, не унесло. Пока что бутыли являлись абсолютно мертвым грузом, но кто знает, что будет завтра? Может, удастся найти воду, может, еще что-то придумается. Одно из главных правил выживания — береги ресурсы, особенно — невосполнимые. Пластиковые бутылки, в обыденной жизни воспринимаемые как мусор (каковым они, собственно, и являлись), сейчас были именно невосполнимым ресурсом. Конечно, идеально, если бы в прибрежных камнях нашлись не пустые бутылки, а… к примеру, ящик с полными… Хотя минералку вроде бы не в ящиках возят, а в такой полиэтиленовой «обмотке», штук шесть, что ли? Только такая «пачка» (даже если предположить, что ее уронили случайно с борта какого-нибудь судна) вряд ли обладает достаточной плавучестью. Если бутылки полные… Ну или полупустая пятилитровая бутыль — какие на кулер ставят… Или… или… да хоть что-нибудь!

Но — надо радоваться тому, что есть.

Свернувшись клубочком на треугольнике нагретого за день песка между двумя скальными выступами, Лера позволила себе помечтать: вот иду я завтра утром, а под ногами откуда ни возьмись целая куча кокосов! Или даже открываю глаза, а неизвестный доброжелатель (капитан Немо, ага) положил мне под бок упаковку таблеток, которыми морскую воду опресняют! И коробок охотничьих спичек — тех, которые от воды практически не портятся! И… и… и еще кучку всякого полезного добра! Вот засыпаю я, а утром…

Утром никаких даров «неизвестного доброжелателя» возле нее не обнаружилось. Лера почти расстроилась из-за этого. Нечестно так! Не в стиле жанра!

Поднявшись по расселине, в которую она вчера так удачно скатилась, Лера на мгновение задумалась: возвращаться ли в «свою» бухту помеченной дорогой — вон там она начинается, где ветки заломаны, — или выбрать другой путь? По меткам идти будет быстрее — но разве ей нужно торопиться? А если побродить наугад по центральной части острова, может, повезет и еще что-нибудь драгоценное, вроде кокоса, найдется?

Может быть, даже… вода?! Пресная… В глубине-то она точно есть — вон какая тут растительность! Вдруг источник где-то и на поверхность выходит?

Надежда изрядно придает сил, но она же и обессиливает, когда раз за разом разбивается. Лера одернула себя: какие тебе ручейки? Откуда? Ведь все уже подробно обдумала. Островок крошечный, если бы был тут хоть один ручеек, то тек бы до самого моря — ибо больше течь некуда. И как можно, обходя остров вокруг, не заметить устье ручья? Никак. Значит, примем, что ручьев тут нет. Разве что… Лера задумалась… Может, гипотетическое устье кроется где-то там, где скалы обрываются прямо в воду. Там, где внизу не было песчаных участков, она с обрыва не спускалась. Только сильно-то не надейся, опять скомандовала она сама себе. Поискать — поищи, но тем временем думай, как еще можно воду добыть.

Блуждала она часа три, изрядно выпачкавшись и местами исцарапавшись. Равнодушно намазала ссадины припасенными вчера листьями алоэ: что толку стараться, если жажда убьет гораздо быстрее, чем гипотетическое заражение крови. Ствол акации, возле которой Лера присела отдохнуть, оказался жесткий и корявый, но ей было уже почти все равно. Сегодня она устала больше, чем вчера. Рукава обвязанной вокруг пояса ветровки, в которых, кроме найденных еще в первый день пустых бутылок, теперь лежали еще две выскобленные дочиста скорлупки кокоса (вдруг пригодятся), неприятно лупили по ногам, мешая идти. «Еще пара таких дней, — апатично думала Лера, — и ветровка превратится в мешок, набитый миллионом теоретически полезных вещей… А я буду лежать возле этого мешка и тихо умирать от жажды…» Очень хотелось пить, есть и — если всего этого нельзя — хотя бы полежать в полосе прибоя. А до берега было еще идти и идти, по Лериным расчетам, она находилась почти в середине острова. В горле пересохло, в ушах звенело. Как вчера, когда над ней объявился вертолет. Лучше бы не появлялся — дурацкая надежда!

Интересно, это в ушах звенит или еще один вертолет? Хотя вряд ли его гул был бы слышен сквозь кроны деревьев… Какой звон неприятный… Лера зажала ладонями уши, понимая бессмысленность этого жеста: если звенит в ушах, то зажимай их не зажимай, звук не исчезнет.

Но он исчез!

Она отняла руки от ушей — звон возобновился. Огляделась, пытаясь определить направление. Кажется, там, справа…

«Там, справа» в зарослях обнаружился склон — примерно такой же, с которого она скатилась вчера. Звон доносился снизу. Или не звон? Скорее, жужжание. Наверное, осиное гнездо. И, значит, туда лучше не лезть… А если не осиное и не гнездо? Мухи? И мухи, и осы жужжат как будто ниже, а здесь звук высокий, действительно звенящий. Как будто не осы, а, к примеру, комары. Или еще какая-то мелкая мошкара. Ну и зачем тебе «мелкая мошкара», насмешливо фыркнул внутренний голос. Лера пожала плечами. Незачем, конечно. Но она точно знала: если сейчас не найдет источник странного звука, изведется в догадках.

Спускалась она медленно. Заросли тут были гуще, приходилось буквально продираться сквозь них, да еще прикрывать глаза, чтобы ветками не выхлестало.

Так, вот, кажется, склон кончился…

Склон действительно кончился, а странный звук стал ощутимо громче. Только доносился опять справа. Мираж, что ли? Разве бывают звуковые миражи?

Источник звука обнаружился шагов через пять-шесть. Перед глазами клубилась как будто серая сетка. Или дымка. Не комары, нет, кто-то более мелкий, почти невидимый. Мошка. И как много! Почему?

Потому! Сообразив, в чем дело, Лера принялась лихорадочно всматриваться в переплетение камней и веток, над которым кружилась мошка, повторяя: только не надеяться, только не надеяться, может, там и нет ничего…

«Оно» там было. Маленькое, неправильной формы, с зеленоватыми краями, подернутое дымкой клубящейся сверху мошкары…

Не веря своим глазам, Лера присела, протянула руку, коснулась… Нет, это был не мираж. Она поднесла подняла руку, лизнула пальцы…

Пресная!

И это, конечно, не «оно», озеро, а он — родничок!

Небольшой, с трехлитровую кастрюлю размером, бочажок в позеленевших камнях, полный ледяной, прекрасной, сказочно вкусной воды! Лера свела ладони ковшиком, зачерпнула, втянула в себя полную пригоршню, кажется, одним глотком. Потом еще одну… и еще…

Стока из бочажка не было. Вода, выбившись из-под камней, под них же и уходила. Если бы не звенящая над родником мошкара, Лера никогда, никогда бы не нашла это благословенное место!

Черпать воду пригоршней было неудобно. Она легла рядом с котловинкой и приникла губами к воде. Зубы сразу заломило, пить приходилось мелкими глотками, и она все хватала и хватала драгоценную влагу, не в силах остановиться. И почему-то — зажмурившись. Открывать глаза было страшно: вдруг это все не на самом деле? Вдруг это сон? Вдруг драгоценный источник ей лишь пригрезился? И стоит открыть глаза — сладостное виде́ние исчезнет. Так хотя бы во сне напиться, наполниться живительной влагой…

Наполниться, да. В желудке ощутимо побулькивало. Значит, родник ей не примерещился? Лера осторожно открыла глаза — вот он, по-прежнему полный. И это означает — жизнь!

Вода сработала не хуже крепкого кофе: в голове прояснилось, настроение стало вполне бодрым. Лера даже вдруг вспомнила почему-то, что сегодня понедельник. Это казалось диким — что такое понедельник? Слово из прошлой жизни. В больнице, наверное, на ушах стоят — куда она подевалась? Никого не предупредила, телефон не отвечает. Прогульщица! Может, даже уволить решат… Еще несколько дней назад одна мысль об этом заставила бы Леру покрыться холодным потом, но сейчас ей стало лишь смешно. Вот уж возможность увольнения — не та проблема, о которой сейчас имело смысл думать. Как и то, не обнаружили ли ее исчезновения родители — вот уж чего Лере не хотелось, так это доставлять им лишние неприятности. Но в любом случае сейчас по этому поводу ничего предпринять нельзя. А значит, и думать не следует — бесплодные терзания только расходуют силы.

Хотя сейчас, после обнаружения источника, Лере казалось, что сил у нее прибыло вдесятеро. Зато и потребности откуда ни возьмись опять проснулись.

Утолить смертную жажду — великое дело, что и говорить, думала она, шагая в сторону «своего» пляжа. Но и голод — не тетка, как утверждает старая пословица. Ох, слава богу, фыркнула Лера, вспомнив тетку Калерию. Хотя была в их семье еще одна тетка, Нинель Георгиевна, тетя Нина. Приезжала она из своего не то Норильска, не то Салехарда (почему-то Лера их постоянно путала) нечасто — раз в два-три года — и ненадолго — недели на две. И все две недели проводила на рынке и на кухне. Утром и вечером удавалось вытащить ее на пляж — освежиться, но все остальное время она посвящала кулинарному священнодействию:

— Да вы счастья своего не понимаете! Нет, дурного не скажу, мы там с голоду не помираем, продуктов хватает, но все ж привозное, а это совсем не то. Ну и дороговато выходит. А тут… — Тетя Нина ловко «раздевала» запеченные в духовке баклажаны, на мгновение задумывалась, шаря глазами по баночкам со специями, — выбирала она их каждый раз по какому-то наитию, со стороны казалось, что наугад, так что одни и те же баклажаны (или курица, или те же бычки) получались всегда разными. Но всегда — божественно вкусными. Лера чуть не застонала, вспоминая. Да уж, голод — точно не тетка.

Он, голод то есть, правда, уже перестал скручивать болезненными спазмами желудок. Отступил? Ага, как же! Он же, его величество голод, наполнил голову непрерывным гудением. Легким, мелодичным, приятным даже — совсем не таким, как жужжание мошкары, указавшее путь к воде. Лера опять зажала уши, на этот раз безрезультатно: звон никуда не исчез. Но разве голове полагается звенеть? Разве воздух должен быть подобен хрусталю? Разве небо имеет право быть таким ярким? А все окружающее — камни, волны, деревья, все, до самой крошечной травинки, до мельчайшей зависшей над прибоем капельки — разве может быть настолько выпуклым и резким, что глазам больно?

И в то же время окружающее как будто расплывалось. Стоя на краю обрыва, ограничивающего «ее» бухту, Лера болезненно жмурилась, словно не узнавая того, на что глядела. Может, это вовсе не та бухта? Или все же та? Вот и знакомое инжирное дерево, с которого она рвала листья себе на шляпу, вон и подсохшие черешки торчат. И он не стал ведь выше, пока она… путешествовала? Метров двадцать. Ну… тридцать максимум.

Буквы, которые она столь старательно выкладывала, были метра по два, даже больше. Их нельзя не увидеть с такой высоты. Но…

Но — их не было.

Хотя все очертания, камни, изгибы песка и деревьев — все было знакомым. Это была именно та бухта, вне всяких сомнений. Та же. Кроме галечных букв.

Ветровка, изрядно потяжелевшая от засунутых в рукава бутылок — теперь полных драгоценной воды! — полетела вниз, чтоб не мешала при спуске. Сама Лера наполовину съехала, наполовину скатилась с обрыва…

Да, выложенное из камней «SOS» оказалось разрушенным. Две-три чайки — быть может, те же самые, что лезли ей под руки вчера, — еще ковырялись в раскиданных камнях, точно искали что-то — вот вредины! Ну чем им помешала надпись?!

— У-у, хулиганье! — Лера погрозила птицам кулаком.

Впрочем, даже чаячье вредительство сейчас не могло омрачить ее радужного настроения. Найденный — не иначе как чудом! — родник означал, что угроза смерти в ближайшие день-два — а смерть от жажды одна из самых мучительных — отодвинулась в неопределенное будущее.

Есть, конечно, хотелось (после питья желудок как будто проснулся и недовольно бурчал), но без пищи человек может протянуть гораздо, гораздо дольше — если не станет отчаиваться. Все-таки остров, где она оказалась, — не голая скала посреди бушующих волн. Наверняка здесь можно отыскать что-то съедобное. Плохо, что она всегда пренебрегала ботаникой — трудно будет определить, какие из растений пригодны в пищу, а какие смертельно опасны. Разные там абрикосы и тутовник она, разумеется, отличит — но что толку? Едва начавшийся май — не самое сытное время. Прошлогодние плоды уже опали и сгнили, а до нынешних еще далеко. Но кроме плодовых деревьев существуют же и другие? Кажется, во время блужданий ей попадалась на глаза знакомая с детства заячья капуста — еда не слишком калорийная, но лучше, чем ничего. Наверняка можно найти и другие съедобные растения. Да, собственно, почти все, которые не ядовитые, съедобны. Вопрос лишь в том, как отличить ядовитые…

Лера нахмурилась. Кажется, у Жюля Верна что-то про это было… Или еще в какой-то «робинзонадной» книжке? Ай, не важно. Правило вспомнилось так ясно, словно та самая книжка открылась перед глазами: выбирай те растения, которые уже кто-то ел, — погрызенные мышами травинки, общипанные козами листья и все такое. Коз тут не было, но какая-то фауна водилась. То, что годится в пищу животным, годится и человеку. Если уж совсем сомневаешься, возьми в рот маленький кусочек гипотетической «еды» и подержи с полчаса. Если никаких неприятных ощущений не возникло, можно немного увеличить дозу. Тут главное — что кусочек маленький. Даже тис, считающийся одним из самых опасных растений, одной ягодкой не убьет, разве что голова закружится и тошнить станет. Даже смертельно ядовитую бледную поганку, чтобы серьезно (а то и до смерти) отравиться, надо съесть целиком, от крупинки не умрешь, хотя чувствовать себя будешь, мягко говоря, отвратительно. Впрочем, грибы, если ты не знаток оных, вообще лучше не трогать. Хотя тоже есть правило: все «плохие» грибы пластинчатые. Впрочем, грибов на острове не было — откуда они на скалах? Зато крапиву Лера видела, а она абсолютно точно съедобна. Правда, жгучую траву сперва надо кипятком ошпаривать, иначе сожжешь все слизистые. М-да, вопрос: где добыть кипяток? Интересно, если подвялить крапиву на палящем солнце — стрекательные клетки умрут? Можно попытаться…

Жалко, что зажигалка испортилась, ох, как жалко! Может, первобытные люди и могли добывать огонь трением дерева о дерево или высеканием искр на высушенный мох — но Лера точно с этим не справится.

Она вытащила из кармана изящный брусочек, задумчиво щелкнула… и остолбенела: над зажигалкой заплясал веселый язычок пламени — почти невидимый при ярком солнце. Не морок, не греза, не глюк — совершенно настоящий огонь! Лера осторожно поднесла к нему палец — да, точно огонь! Погасила. Подумала. Закусив губу — вдруг срабатывание было случайным! — еще несколько раз крутанула колесико… Зажигалка работала!

Лера бережно убрала драгоценную вещицу в нагрудный карман ветровки — тот застегивался на молнию. Еще не хватало выронить зажигалку именно сейчас, когда случилось чудо. Еще одно чудо! Даже Робинзону не так везло! Хотя… это еще как посмотреть, что есть везение, а что — логичное продолжение усилий, кажущихся бессмысленными. Сидела бы Лера в этой самой бухточке — и не нашла бы никакого кокоса! И уж тем более воды! И ведь на родник она не сказать чтобы вовсе случайно наткнулась. Не свалилась на него, как на тот кокос, — отыскала! Вот именно — отыскала! Услышав странный звук, не отмахнулась устало — полезла проверять, что там. Хотя и страшновато было, и думалось об осином гнезде или чем-то столь же небезопасном или как минимум отталкивающем (например, стая мух над телом дохлой крысы). Но полезла проверять. И — вуаля, награда нашла героя!

Значит и с едой что-нибудь придумается. Например, можно попытаться наловить рыбы. У ограждавшей бухточку каменистой косы в пронизанной солнцем водной толще отчетливо виднелись длинные темные тени. Поймать их руками нечего и думать, но есть ведь футболка! Завязать рукава и ворот — чем не верша?

После часа упражнений с импровизированной «вершей» Лера бессильно рухнула на камни. Рыба под ногами безусловно плавала — вот только ловиться совершенно не желала! Да чтоб тебя! Выломав палку попрямее и попрочнее, Лера кое-как заточила ее острым камнем.

— Не хотите сетью, придется вас бить острогой, — приговаривала она, целясь в мелькающие под ногами тени.

Тоже, впрочем, вполне безрезультатно.

— Может, надо сперва костер развести? — задумчиво пробормотала Лера. — Типа симпатической магии: если есть огонь, должна появиться и какая-нибудь добыча.

По краям пляжа валялось некоторое количество высохшего до белизны плавника — отличное топливо. Но — маловато будет, хмыкнула девушка, вспомнив мультик про мужика с елкой. Она вскарабкалась на обрыв. Здесь, в зарослях акации и еще каких-то незнакомых кустов, нашлось достаточно сухих веток, в том числе и довольно крупных, так что вскоре удалось собрать вполне внушительную гору валежника. Сложив ветки потоньше шалашиком и напихав под них сухой листвы, Лера затаила дыхание и щелкнула зажигалкой… Крошечный огонек перепрыгнул с сопла на сухие листья, разросся, захватил лежащие сверху прутики… Она начала осторожно подкладывать ветки покрупнее — и вот уже перед ней горел самый настоящий костер! Пламя, почти невидимое даже в тени — так ярко сияло солнце, потрескивало и почему-то посвистывало. Вечером можно будет соорудить костер побольше — в качестве сигнала, вдруг кто-то заметит…

Ого-го-го, живем!

Чувствуя себя первобытным человеком, Лера запрыгала вокруг костра в дикарской пляске. Вода есть, огонь есть, осталось найти то, что может сойти за еду. Раз с рыбой не вышло, придется искать пропитание среди тех, кто не убегает, — то бишь среди растений. Или, может, на прибрежных скалах обнаружится колония мидий? Мидии живут колониями — это Лера помнила точно.

Восстановив разбросанные чайками буквы «SOS» и подложив в костер две валежины потолще (чтоб огню хватило «еды» надолго, кто знает, сколько проживет драгоценная зажигалка), она отправилась в новый поход вокруг острова, на этот раз, для разнообразия — на восток. В первый день она проходила этот участок, уже не чуя себя от усталости, почти не глядя ни вокруг, ни даже под ноги. Может, сейчас что-то полезное найдется?

С этой стороны сразу за «ее» бухточкой начинался скальный массив. «Зубы дракона», вспомнила Лера свои давешние ассоциации, хмыкнув: многовато драконов на один крошечный остров. И если есть драконы, где же сокровища? Некоторые «зубы» были старыми, сточенными до округлости, другие грозили бритвенной остротой. Лера лезла по ним осторожно, внимательно вглядываясь в глубину и пытаясь вспомнить — как выглядит колония мидий? Вспоминалось лишь что-то темное, вроде бы темнее окружающих скал. Зато вот если наступить, сразу почувствуешь — створки у плоских раковин острые, как ножи.

Устав вглядываться, она вскарабкалась на обрыв. Из съедобных растений здесь наличествовала только крапива — и той немного — и неизбежные дикие абрикосы. Бесполезняк, разочарованно фыркнула Лера.

Зато сверху стало видно то, чего она не заметила, лазая по «зубам дракона»: среди торчащих в прибое камней что-то ярко белело. Сверху было не разобрать, что это — возможно, пустой пластиковый пакет или подобный ему мусор, но может, и что-то полезное. Лера почти не заметила, как спустилась — в первый день она ломала ногти, оступалась, едва удерживаясь на крутом склоне, а теперь ноги словно сами выбирали подходящую опору, а руки хватались за торчащие между камней стебли тысячелистника и испанского дрока так, точно всю жизнь только этим и занимались. Учись плавать плавая, а говорить говоря, вспомнилось девушке присловье школьной «англичанки». Английский Лера, правда, успела с тех пор почти забыть, а вот присловье запомнилось.

Вблизи белое пятно оказалось почти квадратным. Точнее, кубическим, что ли? Перепрыгивая с камня на камень, Лера подобралась поближе. Под ногами лежала пластиковая коробка… очень знакомая коробка… только это было давно… в какой-то прошлой жизни…

На боку коробки красовались красный крест и черный, как будто вдавленный штамп с мелкими буковками: «Зюйд». Та самая аптечка, которую Элли после стычки с браконьерами притащила из кают-компании! Или очень на нее похожая — может, на «Зюйде» та аптечка была не единственной. Да какая разница — единственная, не единственная! Если эта коробка — с «Зюйда», страшно подумать, что это означает. Господи, неужели шхуна все-таки погибла?!!

Так, стоп. Отчаиваться — нельзя. Впадать в уныние — нельзя, сурово скомандовала Лера сама себе. То, чего не можешь изменить, нужно просто выкинуть из головы.

Ну-ка, давай сосредоточься на насущных проблемах. Например, на содержимом коробки. Эта находка вовсе не означает, что «Зюйд» непременно погиб: если сама Лера оказалась среди волн, значит и аптечка могла вылететь за борт. Например, Элли не отнесла ее назад в кают-компанию, а поставила куда-нибудь. Или в руках продолжала держать (Лера, сосредоточившись на голове Алекса, не обратила внимания), а в момент столкновения выронила. Да мало ли!

Зато все в законах жанра, усмехнулась она: любая книжка про «робинзонаду» непременно включает в себя подобную находку. Сейчас Лера предпочла бы несколько банок каких-нибудь консервов (есть хотелось зверски), но если подумать, аптечка полезнее. Лишь бы содержимое не было безнадежно испорчено морской водой.

Коробка оказалась вполне герметичной, так что содержимое уцелело. Правда, было оно довольно скудным. Аспирин-анальгин, активированный уголь, йод, бинты — нестерильные разумеется, хмыкнула Лера, осмотрев упаковки, — пластырь, почему-то горчичники и флакончик настойки прополиса. И — Лера удивленно подняла брови — упаковка хирургических игл. Тоже, разумеется, нестерильных. Откуда она здесь? Впрочем, у нее и у самой дома такая лежит — кривые иглы очень удобны для починки, к примеру, босоножек. Может, на «Зюйде» их тоже используют для каких-нибудь ремонтных работ? Но… рядом с игольной коробочкой лежал пакетик с моточком кетгута. Члены экипажа «Зюйда», поранившись, зашивают порезы прямо наживую? Лера поежилась… бр-р-р…

Вернувшись на свой пляж, Лера обнаружила, что зловредные чайки опять разнесли ее сигнальную надпись по камешкам. Несколько птиц еще продолжали трудиться, не обращая внимания на появившуюся рядом девушку. И что, подумала она, опять приниматься за работу? А не бесполезно ли? «Если сторожить надпись, то в этом нет никакого смысла — и так видно, что я тут. А стоит отойти — чайки тут же все разбросают».

Пожалуй, тратить силы на восстановление букв не имело смысла. Надо было как следует обшарить остров в поисках съестного. Но сперва — выкупаться.

Одно из основных правил выживания, помнила Лера (еще бы ей, медику, не помнить!), гласило: не пренебрегать личной гигиеной! О да, без щетки и пасты почистить зубы затруднительно — она, к примеру, использовала, как южноамериканские индейцы, разжеванные на концах веточки, — но это необходимо. Иначе недели через полторы-две можно заполучить шикарный стоматит вкупе с гингивитом и пародонтитом. Можно и до классического флюса доиграться. Да, у Леры был алоэ — отличное средство, она жевала листья для профилактики, невзирая на горечь, — но чистки зубов это не заменяет. То же самое относится и к регулярному мытью. На грязной коже будет гноиться малейшая царапина — тем более в жару. Ну да, мыла (тем более привычного геля для душа) тут нет, но морская вода хоть и слабый, но вполне дезинфектант. Правда, после «банных процедур» на коже остается соль, что тоже не полезно, — но теперь, когда у нее есть пресная вода, и это не проблема.

Лера купалась с наслаждением: ныряла, не опасаясь, что волосы заскорузнут от соли (наберу воды в роднике и промою!), плескалась, щурилась на солнце — и сверкающую в его лучах воду, — отдувалась, фыркала. Как будто она — дельфин.

Те плавали вокруг, их щелканья и посвистыванья казались полны разнообразными смыслами. Может, они и вправду умеют разговаривать? Когда Лера ныряла, один-два ныряли вместе с ней, когда, распластавшись на спине, раскинув руки и ноги, нежилась, улыбаясь от удовольствия: контраст верхнего, прогретого слоя воды и нижнего, прохладного, был круче всякого СПА, честное слово! — некоторые подплывали почти вплотную. Особенно один, у которого от левого глаза шла смешная складочка — а может, шрамик? — так что казалось, что дельфин подмигивает.

Когда он боднул Леру в бок гладкой и как будто немного резиновой головой, это было очень странно. Как будто… как будто — что? Она почувствовала, как где-то глубоко внутри шевельнулась холодная тень… узнавания. Когда после аварии ей не то снилось, не то грезилось, что она плывет на надувном матрасе, — это был никакой не сон! И уж тем более — не матрас.

— Так это ты, что ли, меня спас? — обратилась она к боднувшему ее дельфину, чувствуя себя невероятно глупо. Дожила! С дельфинами беседую! Еще немного, и с камнями общаться начну: здравствуйте, как поживаете, ваша гранитность? Не позволите ли вас на другое место передвинуть? Говорить с дельфином — это же почти шизофрения! Но все-таки она почему-то продолжала. — Или кто-то из твоих приятелей?

«Подмигивающий» дельфин боднул ее еще раз, скрылся в воде, вынырнул, сделал «свечку», обдав Леру каскадом сверкающих брызг, и поплыл в сторону — как будто приглашал ее с собой.

Плавать с дельфинами и впрямь было куда веселее, чем в одиночку. Но и аппетит после купания просыпался поистине зверский.

Под обрывистой стороной косы в прозрачной воде все так же мелькали темные тени. Ставрида, наверное, да хотя бы даже и бычки… Лера сглотнула слюну. Самодельная острога, которой она пыталась орудовать утром, уныло торчала между двумя камнями. Вздохнув, девушка взялась за древко и сделала еще одну попытку. И еще одну… Безнадежно. Темные сигарообразные тени ускользали. Походить, что ли, еще немного вдоль берега, печально думала Лера, присев возле бесполезной остроги, — опять мидий на скалах поискать? Она поболтала ногами в воде — рябь, поднявшаяся от движения, скрывала мелькающие в глубине тени. Все не так обидно…

Один из дельфинов — кажется, тот, с которым она «разговаривала», — ткнулся носом ей в коленку.

— Отстань, приятель. — Лера печально помотала головой. — Не до веселья мне. Жрать хочу, аж в глазах темно. Ты-то небось позавтракал уже? Хорошо тебе: плывешь — ам, плывешь — ам! Сколько рыбы вы в день съедаете? Килограммов десять? А я тут скоро с голоду помру…

До этого еще далеко, подсказал здравый смысл. И мидий, кстати, все-таки нужно поискать. Как там было у О. Генри в «Третьем ингредиенте»: «Будет не так изысканно, как омары по-ньюбургски, но сойдет». Омаров тут, конечно, не водится, но мидии-то точно должны быть! Не может быть, чтобы вокруг всего островка не нашлось ни одной скалы с ракушками. В этой бухте их нет, и в соседних вроде тоже, но где-то должны же они гнездиться! Вот сейчас отдохну немного — и пойду. Честное слово! Правда, мидии в сыром виде, мягко говоря, действительно не «омары по-ньюбургски». Мало того, что открыть ракушки — та еще задачка, вдобавок то, что обнаруживается внутри… скажем, не слишком аппетитно. Можно попробовать запечь их в костре, подсказал здравый смысл. Ну да, согласилась Лера, открыть ракушки это поможет, но аппетитнее они от этого не станут. Зато полезно, прикрикнула она сама на себя. Белок и витамины — и какая разница, как они выглядят и каковы на вкус?! Не хочешь с голоду помирать — и дождевых червяков лопать станешь. Ох, подумала она вдруг, как хорошо, что тут нет дождевых червяков…

Дельфин, пихавший ее в коленку, высунулся из воды сильнее — почти положив голову на скалу. Сразу, впрочем, соскользнул в воду — и опять ткнул девушку в ногу.

— Чего тебе? — недовольно буркнула она. — Ой!

Возле нее на камне лежала приличных размеров ставрида. Посередине упитанного тельца отчетливо виднелись следы зубов.

— Это… это ты? — не веря своим глазам, прошептала Лера. — Ты меня угощаешь?

Резко выпрыгнув из воды, дельфин изобразил сальто назад и, вынырнув, коротко свистнул. Вероятно, сказал «да».

С помощью острого кремневого осколка удалось довольно прилично выпотрошить дельфиний подарок. Насадив рыбину на длинный прут, Лера принялась крутить ее над огнем. Рыба шипела, трещала, но, казалось, без особого толку. Когда плавники и хвост стали обугливаться, Лера решила, что сойдет.

Воняющая дымом, кое-где подгоревшая, а местами, ближе к хребту, почти сырая, рыбина — первая горячая еда за трое суток! — показалась божественно вкусной и исчезла в мгновение ока.

«Вот балда, — выругала себя Лера, — надо было дельфину хоть спасибо сказать — чтобы он понял, как меня выручил».

Он, впрочем, понял и так. Когда Лера вернулась к морю — может, «подмигивающий» дельфин еще там? — на камнях лежали еще две рыбины. А дельфин плавал рядом.

— Спасибо тебе, друг! — крикнула Лера, соскальзывая в воду.

Тот подплыл ближе, боднул ее головой: мол, давай поиграем?

— Поиграем, конечно! — согласилась девушка. — Или ты… — она нахмурилась. — Ты солнышко, ты мне еду принес… — медленно проговорила она, пытаясь поймать какую-то неясную, ускользающую мысль.

Дельфин опять что-то коротко свистнул.

— Ты не солнышко? — Она говорила, не вдумываясь в смысл произнесенного, но это казалось почему-то правильным — говорить, не слишком важно что, главное — говорить. — Да, пожалуй, не солнышко… Не похож… Может, ты вовсе и не играть меня зовешь? В смысле, играть-то играть… — Она почти вздрогнула, обожженная странным пониманием. — Сперва надо познакомиться, да?

Еще один короткий свист — но не такой, как после «солнышка». Леру никогда не учили музыке — но разницу в этих самых свистах она все же слышала. И вполне отчетливо.

— Действительно, — согласилась она. — Надо же нам как-то друг друга называть. Я — Лера. — Она легонько похлопала себя по груди и повторила: — Лера. Лера.

— Ллле-ррра? — очень похоже, хотя и октавы на три выше, почти на пределе слышимости, прощебетал дельфин.

— Ох, и ни фига ж себе! Я — Лера, — повторила она.

Дельфин тоже повторил:

— Лле-рра? — очень отчетливо.

— А ты кто? Я — Лера. — Она опять похлопала себя по груди, потом коснулась пальцами гладкой блестящей кожи. — Ты — кто?

Длинный переливчатый щебет.

— Ни фига себе! — повторила ошарашенная Лера. — Ты серьезно? Ты — понимаешь?

Тот же короткий свист, что звучал после ее «надо познакомиться».

Она опять показала на себя — ничего не говоря, только пристально глядя в темные блестящие глаза.

— Лле-рра?

Она коснулась «щеки» дельфина.

Он воспроизвел тот же — ну насколько она могла уловить — длинный переливчатый щебет.

— Ох ты ж, господи, чудеса твои! Это ты так, типа, представляешься? — Лера засмеялась, сама не очень веря в то, что говорила, но как будто чувствуя, всем сердцем, всем телом даже, что, какими бы невероятными ни казались ее слова, в них — правда. — Только знаешь, приятель, прости, я этого повторить не сумею. — Она сокрушенно пожала плечами и даже носом шмыгнула печально — для убедительности. Дельфин внимал. — Что, если я буду называть тебя… Альфред? — Она и сама не знала, откуда на ее язык выскочил этот «Альфред», наверное, из-за смешного и очень доброго инопланетянина Альфа. Но дельфин, повернув голову, так что казалось, что он подмигивает, повторил:

— Алль-рре? — слишком высоко, чересчур переливчато, но очень отчетливо и в целом — вполне узнаваемо.

Она коснулась своей груди.

— Лле-рра?

Коснулась дельфиньей морды.

— Алль-рре?

— Все чудесатее и чудесатее, — засмеялась Лера. — Кто бы мог подумать… Напишу диссертацию, получу степень без защиты — за ценность исследований, — буду ездить с лекциями по городам и весям.

На следующий день от резвящейся поодаль группы отделился и подплыл к Лере еще один дельфин — немного поменьше Альфреда. Наверное, младший, подумала Лера. Она уже привычно показала на себя:

— Лера.

— Ллё-рря? — повторил тот. В его исполнении ее имя звучало немного иначе, но тоже вполне узнаваемо.

Девушка коснулась дружелюбной мордахи.

Переливчатая трель, которую издал новый дельфин, была, насколько Лера могла оценить, иной, чем те звуки, которыми «представлялся» Альфред.

— Очень приятно, — засмеялась она. — Но я же это не произнесу, ты понимаешь, да? Давай, ты будешь… Джонни?

Лера тут же сообразила, что имя выбрано неудачно: ни «р», ни «л», ничего, что подходило бы для воспроизведения в высоких переливчатых трелях — и уже собралась предложить что-то другое, как «младший» прощебетал:

— Дззё-ньни?

— Джонни! — восхищенно подтвердила Лера. — Тебе нравится, как я буду тебя называть?

— Дзё-ньни? — И уже знакомый свист из трех-четырех нот, который Лера решила считать аналогом «да» и неожиданно подумала: они каждый раз повторяют «имя» с восходящей, словно вопросительной интонацией. Но вряд ли это означает вопрос. Кажется, в китайском (или еще бог весть в каком, она же не лингвист) языке эта самая восходящая интонация означала что-то еще. Хотя у дельфинов, скорее всего, это и не вопрос, и не то, что подразумевает китайский. Они — другие. Открытые, безмерно дружелюбные и — другие. Не надо лететь ни к каким звездам. Пойми для начала тех, кто рядом. Совсем рядом…

Третьего дельфина, явившегося часа через три после Джонни, посветлее и, кажется, чуть поменьше его, Лера назвала Ларой, почему-то решив, что это — девочка. Интересно, кстати, а они вообще отличаются? Ну то есть — внешне? В смысле: ученые в дельфинариях-океанариумах могут дельфиньих мальчиков и девочек на глаз различить? Хотя, конечно, это имеет значение только для самих дельфинов.

— Лля-рря? — звонко повторила дельфиниха — нет, ну точно девочка, — положила голову (точнее, нос) Лере на плечо и дурашливо фыркнула, ткнув носом в Лерино ухо. Она вообще оказалась самая ласковая из всех. И насмешливая, да. Поворачивала голову в сторону «мальчиков», бросала на Леру быстрый взгляд и фыркала: мол, мы же, между нами, девочками, понимаем?

Лара тоже приносила рыбу — иногда. Ей это было не очень интересно. Вот пофыркать — это ей нравилось. Словно и впрямь «между нами, девочками».

Теперь, когда у нее были и питье, и еда, Лера стала больше думать о своей прошлой жизни. Любил ли ее Макс? Любила ли она его? Ответа не было, но от одной мысли о том, что с ним могло произойти что-то плохое, сердце застывало в груди ледяным комом. Пусть они даже не будут вместе, лишь бы знать, что с ним все в порядке. А ведь все, чего она хотела, — это чувствовать поддержку, взаимопонимание и создать свою семью, родить детей… Кстати, хочет ли семью Макс? Непохоже — проблемы окружающей среды волнуют его гораздо больше. Сомнительно, что у него найдется время, скажем, на детей, когда в мире столько боли и несправедливости.

Здесь, на острове, она стала понимать его гораздо лучше. Наверное, Макс прав и животные бывают гораздо добрее, понятливее людей. Выходит, в их ссорах она была не права. Так что же, неужели ей требовалось идти его путем — стать вегетарианкой, перестать мечтать о нормальной семье и посвятить себя спасению животных?

Она посмотрела на резвящихся в море дельфинов. Альфред, Джонни, Лара не страдали от надуманных проблем и не подстраивались ни под кого. Они жили именно так, как чувствовали, как хотелось этого им самим.

«Нет, — Лера покачала головой. — Нельзя подстраиваться ни под кого. Это… это как обман, это ненастоящее и рано или поздно обязательно вылезет наружу. Получится только хуже. Не буду думать об этом, — решила она под конец. — Нужно жить так, как живется. А там посмотрим».

Дня через два — Лера точно не могла бы сказать, все дни были похожи один на другой, и, черт его знает, может, она когда забывала добавить камешек в свой «календарь» (или наоборот, клала, забывшись, лишний?), — подходя к обрыву после утреннего похода за водой, она услышала дельфиньи крики. Совсем не похожие на привычные трели и посвистывания — именно крики. Пронзительные, плачущие, невыносимо тревожные, вонзающиеся в самое сердце.

Джонни лежал на отмели — наполовину в воде, наполовину на песке, — тяжело дыша. А через выпуклый серый бок, ниже плавника и почти параллельно ему тянулась рана. Сползавшая из ее длинного зева кровь казалась очень густой и очень темной.

«Кровотечение венозное, — подумала Лера, мгновенно переключившись из режима панического сочувствия в привычно рабочий. — Да, венозное — это хорошо, с артериальным я в этих условиях вряд ли справилась бы», — деловито щелкало в мозгу. Или все не так? У дельфинов же наверняка все не так, как у людей? И кровь какая-то густая… Впрочем, густая — это тоже неплохо, значит, сворачиваемость высокая, значит, поврежденные сосуды будут сами себя «заклеивать». Ну по крайней мере некрупные. Но зашивать, конечно, надо. Вон как распахало… Прикусив от сосредоточенности губу, Лера открыла «зюйдовскую» аптечку, нашарила коробочку с хищными кривыми иглами.

Рана не была рваной, так что вряд ли она — результат схватки с акулой. Да и откуда бы тут взяться крупным акулам? Катраны слишком мелкие, сомнительно, чтобы они рискнули нападать на дельфинов. Края раны были ровные, словно чем-то разрезанные. Значит, браконьеры тут не виноваты. У тех — гарпуны и остроги, орудия колющие. Здесь же — отчетливая резаная рана.

— Ты на скалу, что ли, налетел? — приговаривала она, ласково поглаживая Джонни. Он, впрочем, и так лежал спокойно, даже не вздрагивал. — На острый выступ? Нельзя же так неосторожно… Господи, мне же тебя и продезинфицировать-то нечем! — Лера едва не плакала от жалости и злости, хотя руки сноровисто делали все положенное. — Не йодом же это заливать. Ну зашить я, положим, зашью, хотя… иглы нестерильные, шовный материал вообще бог знает какой…

Не столько раны страшны, вспомнилась ей лекция по истории хирургии, сколько раневая инфекция…

Альфред, подплыв максимально близко, едва не выскочив тоже на отмель, толкнул ее носом в коленку — хватит, мол, переживать, помоги чем можешь.

Закусив губу и положившись на великие силы природы (чем бы они ни были), Лера зашила рану — аккуратно, как на экзамене: мышцы, подкожка, кожа… впрочем, здесь надо было говорить — шкура. Кожа у дельфина оказалась толстая, упругая, немного напоминающая резину.

Лера даже ни на мгновение не задумалась о том, что Джонни способен убить ее одним ударом хвоста. Или откусить руку одним движением мощных челюстей… Не то чтобы она была уверена, что не способен. Ей вообще такая мысль в голову не пришла.

Он перенес все, что Лера с ним проделывала — а ведь это наверняка было больно! — с удивительной стойкостью. Ей вспомнился здоровенный, под два метра, мужик, которому в травмпункте вправляли и фиксировали вывихнутый палец, — здоровенный дядька материл и врача, и медсестру, и весь окружающий мир, требовал общий наркоз и заявлял, что не желает терпеть издевательства всяких садистов…

Джонни только едва слышно попискивал и косил на Леру блестящим черным глазом.

— Ну вот и все, малыш. — Она завязала последний узел.

Дельфин изогнулся — видимо, стремясь вернуться в воду, — но лишь жалобно вскрикнул.

Альфред, пристально следивший за ходом «операции», нежно подтолкнул собрата. И еще раз…

— Ты что? — Лера хотела было его остановить, но моментально притихла. Джонни ведь не сможет пролежать на берегу все то время, пока будет подживать рана. Кожа пересохнет и мало ли что еще. Ему нужно в воду. Авось хватит соображения не соваться на глубину — двигаться-то ему трудно и больно.

Резаные раны заживают хуже, чем рваные, вспомнилось ей. Но… Лера помотала головой. Во всяком случае, она сделала все, что было в ее силах.

— Кто же тебя так, бедный мой? — приговаривала она, поглаживая выпуклый бок с торчащими хвостиками швов. — На острую скалу налетел? Или неудачно возле какого-то корабля плавал? Угодил под лопасть винта? Ай-яй-яй, нельзя быть таким неосторожным. Не может же быть, что на тебя кто-то… напал… охотники?

От одного предположения у нее сжалось горло. Как?! Как у кого-то могла подняться рука на создание столь доброе, столь жизнерадостное, столь… беззащитное? Даже если это случайное столкновение с гребным винтом — разве так можно?! Вот так — не глядя, что рядом — живое существо? Это ты, человек, в море — гость. А дельфинам море принадлежит. И как же ты, гость, позволяешь себе…

Глядя на раненого Джонни, Лера вспомнила Макса — и почувствовала не захлестывавшую горло волну горя, а — гнев. Как будто Макс стоял рядом, за ее плечом, и Лера чувствовала то же, что и он. Беспощадный и безграничный гнев. На тех, кто, полагая себя венцом творения и хозяином планеты, топчет, не глядя, все живое, рубит винтами, травит нечистотами. Вроде тех отморозков, кто, залив глаза, усаживается за руль тяжелых джипов — и бьет по газам, и орет, подпевая магнитоле, и лыбится самодовольно… А потом тех, кому не повезло попасться им на пути, привозят к ней в операционную… Сейчас она, пожалуй, не стала бы спорить с Максом, что, мол, сперва хорошо бы человеческие проблемы решить, а после можно и дельфинам помочь.

Макс прав, если бы повернуть время вспять и, словно пленку, отмотать назад их ссоры! Альфред, Джонни и другие дельфины научили тому, что нужно слушать другого.

Ближайшие несколько дней Альфред таскал рыбу уже для двоих: три-четыре рыбины для Леры и бог знает сколько, это напоминало какой-то конвейер, — для Джонни. Двигаться тому было еще, видимо, больно, но заживала рана вопреки Лериным опасениям очень быстро. То ли она так удачно зашила порез, то ли морская вода обладала лечебными свойствами, то ли у дельфинов вообще способность к регенерации… Нечеловеческая, усмехалась Лера, думая: вот бы у них научиться! У них многому можно было бы научиться…

Может быть, эта робинзонада — не «за что мне это?», а — зачем? Лера покачала на ладони гладкий светло-серый камешек и, вздохнув, опустила его в выкопанную под скалой ямку — туда, где покоились еще двенадцать таких же голышей. Этот — тринадцатый — добавился сегодняшним утром. Камешки были похожи, как две капли воды. Как уже тринадцать капель, грустно усмехнулась Лера, поворошив камешки — первобытный календарь.

Так она считала проведенные на острове дни. Иначе немудрено было сбиться. Первые дни оказались разнообразными: находка кокоса, вода, заработавшая зажигалка, знакомство с дельфинами. А теперь — если не считать ранения Джонни — дни было не отличить один от другого. Положить камешек, сходить за водой, потом выкупаться, приготовить и съесть принесенную Альфредом рыбу, поискать мидий и, главное, зелени (она очень боялась авитаминоза, который заставляет слабеть, даже если еды хватает), когда солнце начнет клониться к закату, еще раз сходить за водой. Посидеть на обрыве, до рези в глазах вглядываясь в горизонт — не появится ли хоть какой-то признак того, что люди еще существуют… Временами ей начинало казаться, что Земля разом обезлюдела и только она на этом скалистом клочке…

Она по-прежнему много думала о Максе и все яснее понимала, что все их ссоры — сущий вздор. Как же можно тратить время на глупые ссоры, если можно просто быть вместе. Да, они так непохожи друг на друга, но все-таки им хорошо вдвоем. Возможно, они не противоречат друг другу, а напротив, друг друга дополняют. Если бы повернуть время вспять, она не совершила бы прежних ошибок и стала бы лучше слушать и слышать тех людей, которые действительно ей дороги… Но время не повернешь. Она стала мудрее, но вот пригодится ли эта мудрость — большой вопрос.

Если бы под ногами были не скалы, а земля, наверняка бы уже образовалась тропинка, думала Лера, привычно спускаясь в расщелину, где располагался драгоценный родник. От ледяной воды, как всегда, заломило в висках и слегка закружилась голова. На мгновение показалось, что родник исчез. Высох, ушел под скалы, спрятался. Остались только горячие сухие камни. И Лера лежит на них, не в силах ни шевельнуться, ни звука издать. Потрескавшаяся кожа саднит, пересохшее горло способно лишь на отвратительный скрежет. А с берега доносятся крики дельфинов — пронзительные и печальные…

Виде́ние было настолько ярким, что Леру даже затошнило. Она передернула плечами. Просто жара и стресс, просто надо шляпу новую смастерить, чтобы голову так сильно не пекло. Не раскисать, твердила она, наполняя водой бутылки и пробираясь назад к «своему» пляжу.

Метров за сто до обрыва Лера поняла: крики дельфинов были настоящими.

Сунув бутылки с водой под выпуклый корень дикого абрикоса, она ринулась к берегу. До ограждающего бухту обрыва добралась быстро — сколько раз за эти дни ходила этой дорогой, наизусть уже выучила, почти что тропинку протоптала! Вот сейчас влево, там уступ вниз, потом…

Она замерла. К крикам дельфинов явственно примешивались человеческие голоса.

Сколько раз Лера представляла себе, как ее спасут, — и не сосчитать! Вот с неба раздается знакомое гудение, вертолет все ближе, ближе, вот он уже над самым пляжем. Зависает — песок, взметаемый ветром от бешено крутящихся лопастей, летит во все стороны, — из кабины выбрасывают лестницу, темные силуэты в форменных куртках сноровисто спускаются… и Лера, плача и смеясь одновременно, кидается к ним, увязая по щиколотку в песке…

Нет. Гудение вертолета она бы услышала…

Или, быть может, к берегу подходит катер — серенький, невзрачный. Тыкается носом в песок, с него спрыгивают люди в форменных куртках… и Лера, плача и смеясь одновременно…

Нет.

Катер тоже ходит не беззвучно. А если он уже подошел и заглушил мотор (зачем бы?), почему кричат дельфины? И человеческие голоса звучат как-то странно — едва слышно, хотя Лере совершенно ясно: это не тихий разговор, это яростные вопли.

Что-то не так.

И вместо того чтобы, плача и смеясь одновременно, скатиться с обрыва и, увязая в песке, кинуться навстречу своим спасителям, она прижалась к неровным камням обрыва и осторожно — осторожно, осторожно! — выглянула… и сунула в рот кулак — чтобы не закричать от ужаса.

В бухте, казалось, ожил кошмар, который Лера видела на фотографиях фарерской охоты: красная от крови вода, колышущиеся на волнах тела убитых дельфинов…

Нет. Нет-нет. Не может быть столько! Здешняя дельфинья стая совсем не велика. Нет. Это просто волны. И они не красные от крови — это просто предзакатное солнце дает такой жуткий отблеск. И люди не толпятся в воде, поднимая и опуская сжатые в руках гарпуны…

Да. Люди не толпились в прибрежных волнах. Люди стояли на палубе.

Но разве это — люди?!

«Медуза» вернулась.

Над кормовым откосом угрожающе торчала уродливая, похожая на виселицу конструкция — кран-балка. Два темных силуэта копошились возле нее, поднимая на палубу дельфиньи тела.

Лера почувствовала, как к горлу поднимается едкая горькая волна тошноты, и едва успела повернуться, чтобы извергнувшееся содержимое желудка попало хотя бы на песок, а не ей на колени.

Запах собственной рвоты был отвратителен, но он слегка заглушил доносящийся с моря запах крови. Никогда раньше этот запах не казался Лере таким жутким. В операционной он был лишь одним из незначительных неудобств — вроде неприятного скрипа перчаток и режущего глаз блеска хирургических инструментов. Иногда он даже дарил надежду: если кровь течет, значит, сердце еще бьется, значит, жизнь еще продолжается… Но здесь…

Она бросила быстрый взгляд в сторону «Медузы». Бойня уже заканчивалась, темные фигуры суетились возле чего-то длинного, серого с красной полосой вдоль, напоминающего шлюпку. Да, точно, спускают на воду шлюпку.

Господи, они собираются высаживаться! Этого только не хватало!

Прикусив губу, девушка лихорадочно соображала. Ветровка — вот она, рядом. Белая коробка аптечки спрятана между камнями, если не знать, где она, не найдешь. Сигнальное «SOS» Лера выкладывала только в первые дни, сейчас от букв и следа не осталось — валяются на пляже голыши и валяются. Следов на песке не то чтобы не остается, но черта с два поймешь, что эти ямки — человеческие следы.

Костер…

Всю последнюю неделю было ветрено, так что Лера разводила костер в укромной расщелинке соседней бухты. И только под присмотром, опасаясь, что разнесенные ветром искры могут поджечь прибрежные кусты. Вряд ли браконьеры его обнаружат. На первое кострище наткнуться могут, но его уже подзанесло песком, выглядит оно старым.

Короче говоря, следов, которые могли бы навести браконьеров на мысль, что на острове кто-то живет — нет. Значит, надо просто спрятаться и переждать — не вечно же эти гады будут тут шляться.

Прихватив ветровку и бутылки с водой, Лера добралась до «кокосовой» бухты. Отсюда, с обратной стороны острова, не было видно ни «Медузы», ни устроенной браконьерами бойни. Море сияло спокойным зеленоватым светом.

Вдали виднелись круглые серые спины — Лере показалось, что их гораздо меньше, чем бывало обычно. И одна из этих спин… приближалась? Лера смигнула слезы — не может быть, ей просто мерещится. Забыв о том, что надо прятаться, что выходить на открытое место опасно, Лера, прыгая по торчащим из прибоя «зубам», забралась подальше и села между двумя камнями — чтобы все-таки не так бросаться в глаза.

Нет, не мерещилось. Один из дельфинов действительно приближался. Лера почему-то была уверена, что это Альфред, но это оказался Джонни. Подплыв к самому краю гряды, он ткнулся ей в ноги. Вдоль плавника тянулся свежий шрам, оставшийся на месте зашитой ею раны…

— Джонни! — Лера соскользнула в воду как была, в штанах и футболке. — Бедный мой мальчик! Тебе тоже нужно скрываться, давай! Давай к тем, кому удалось спастись… Прячься! — Но дельфин, поднырнув под нее, принялся куда-то ее толкать.

Именно так, лежа на скользкой дельфиньей спине, Лера попала на этот остров. Она едва помнила происходившее — смутно, точно во сне или сквозь обморок — но все же помнила. И сейчас — то же самое. Зачем? Зачем Джонни это делает? Ведь там, куда он плывет — смертоносная «Медуза». И на ее борту — мерзавцы, не знающие ни жалости, ни сочувствия…

Погоди… Они же отправились на берег, разве нет? А на борту наверняка есть рация — ну или еще что-то для связи с берегом. И пока эти уроды обследуют остров, она сможет отправить сигнал «SOS»! А после прыгнет в воду и вернется на остров вплавь. Как же она сама до этого не додумалась? Умница, Джонни!

Лера поцеловала дельфина в мокрый блестящий нос:

— Спасибо, малыш!

Плыли они довольно долго. Казалось, берег, который нужно было обогнуть, тянется бесконечно. Лера даже засомневалась: может, Джонни везет ее вовсе не к «Медузе», может, он помогает ей скрыться от опасности?

Пиратская яхта возникла внезапно — как тогда, в ночь столкновения. Только что вроде бы вокруг были одни сплошные волны — и вдруг прямо перед Лериными глазами вырос светлый, усеянный какими-то металлическими деталями борт.

Кормовая палуба «Медузы» отлого спускалась почти к уровню воды. Это называется «слип», на малых рыболовных судах такие «откосы» устраивают, чтобы удобнее было втаскивать на борт трал. Здесь слип предназначался то ли для охотничьих надобностей (иначе зачем тут кран-балка?), то ли для удобства пользования гидроциклами — два таких агрегата возвышались немного дальше, по одному с каждой стороны. За ними виднелась центральная палубная надстройка — должно быть, именно там размещалась рубка и, значит, средства связи.

Пробираться пришлось вдоль борта. Все пространство слипа было плотно покрыто длинными округлыми телами. Лера стиснула зубы. Совсем недавно они гибко скользили в воде, прыгали, поднимая мириады сверкающих брызг, кувыркались… А теперь — это просто… тела. Обмякшие, окровавленные, безнадежно мертвые. Даже те, кто, возможно, еще жив — она слышала знакомое посвистывание. Очень тихое. Быть может, ей лишь почудилось, и на палубе — только… тела. Одно, два, три, четыре… она начинала их считать — и сбивалась! Сбивалась раз за разом.

Да что же это такое?!

«Медуза» — не океанская яхта, это всего лишь обычное прогулочное суденышко. Не длиннее двадцатипятиметрового «Зюйда», а может, и короче. На этой палубе просто не может поместиться столько дельфинов, чтобы их трудно было пересчитать. Да и стая, одарившая ее своей дружбой, не настолько велика…

— Кто здесь? — грубый голос, усиленный гулким звуком шагов, раздался, казалось, прямо над головой.

Лера вздрогнула: «Кто здесь?» — эхом отозвалось в голове.

Как же так? Откуда? Лера видела, что браконьеры на берег собираются! Правда, после того она ринулась на другую сторону острова — не на крыльях ведь, пока «летела», небось, час прошел. А потом они с Джонни с той стороны острова плыли. Да, браконьеры могли уже вернуться на «Медузу». И то — чего им на острове-то делать?

Или этот, что шарится сейчас по палубе, на «Медузе» один? Что, если, отправляясь на берег, браконьеры оставили на судне сторожа? Или это называется «вахтенный»? Если он один, то добраться до рубки, отыскать там какие-нибудь средства связи и воспользоваться ими еще возможно. Надо просто спрятаться и немного переждать.

— Эй! — повторил голос.

Нет, не над головой — ближе к корме. Но двигался человек в ее сторону!

Спрятаться… Куда, черт побери! Единственным, что могло хоть как-то сойти за укрытие, были два гидроцикла. Один совсем рядом, руку протянуть. Лера осторожно отползла за него и сжалась в комочек, стараясь занять как можно меньше места.

Справа, в груде свернутых сетей виднелось что-то красное, вроде куска картона. Лера осторожно вытянула руку, подтягивая к себе «картонку», в которой чудилось что-то неуловимо знакомое. Да, точно! Та самая папка с меморандумом, которую Макс совал рыжему главарю браконьеров. Прямо посередине красовался рифленый темный отпечаток — меморандум, видимо, бросили под ноги, наступили (быть может, и случайно) и отшвырнули с дороги. Э-эх!

— Кто здесь? Да что за… — Теперь голос звучал совсем близко.

В метре от себя Лера отчетливо видела тяжелые армейские ботинки. За ними виднелся кусочек кормовой палубы. Еще шаг — и этот, с грубым голосом, ее увидит!

— Лле-рра! — переливчатый щебет прозвучал на верхнем пределе слышимости.

Одно из лежавших на палубе тел вдруг дернулось, выгнулось, взметнулось в воздух — мощный удар хвоста заставил палубу задрожать, пронзительный дельфиний крик пронзил сердце насквозь… Дельфин упал на палубу, еще раз вскрикнув…

Кажется, это был Альфред. Да, точно он — у него еще такая смешная складочка возле глаза… И… «Лле-рра»! Джонни произносил ее имя как «Ллё-рря»… Альфред… Господи…

— Заткнись, тупая тварь! — Ботинки развернулись, протопали назад, к корме.

Выстрел грохнул так, что Лере показалось — у нее лопнула голова. Наверное, он разбил ей череп… только почему-то не больно… Девушка осторожно выпростала руку, дотянулась пальцами до головы — череп был цел. Даже не оцарапан — ни крови, ничего такого. Грохота испугалась, дура, горько осадила себя Лера. В голову ей выстрелили, как же! Да так удачно, что она продолжает видеть — хотя видеть особенно нечего — и слышать… хотя лучше бы не слышать…

Этот гадкий, скрежещущий, отвратительный смех:

— Пугать он меня тут будет!

Мужчина — Лера видела лишь темный силуэт на фоне низкого солнца — сплюнул и, оглядев лежащие на палубе тела, потопал в сторону рубки. Вдоль другого борта! Не того, где притаилась Лера! Закусив губу, она выползла из своего укрытия и спустилась немного ниже — туда, где лежали мертвые дельфины. Идея отыскать на яхте средства связи уже не казалась столь разумной. Спасаться надо! Соскользнуть с кормового откоса или перевалиться через борт — и прощай, проклятая «Медуза»!

Красная папка, которую Лера зачем-то продолжала сжимать в руке, изрядно мешала. Бросить ее! Бросить — и уйти в воду! Но вместо этого Лера открыла папку. Два листочка печатного текста — и целая пачка листов с подписями. Некоторые карандашные, другие чернилами — синие, черные, зеленые… Эх, была бы у нее ручка или хотя бы карандаш! Почему-то это казалось сейчас очень важным — подписать! Это казалось глупым: кому теперь нужна эта бумажка? — но желание оставить на ней свое «да» было совершенно неодолимым. Как свидетельство того, что она, Лера, еще существует. И не в виде безмозглого червяка, а — в человеческом облике!

И еще одна мысль не давала покоя: если Лера сейчас уйдет с «Медузы», жертва Альфреда окажется напрасной. Ведь он именно пожертвовал собой — чтобы отвлечь мужика в армейских ботинках от Леры. И если она сейчас сбежит, получится, что все это было зря: и настойчивая помощь Джонни, и самопожертвование Альфреда. «Медуза» спокойненько уплывет — и никто никогда не узнает о преступлении! Не остановит этих сволочей! И они будут жить как жили: считать себя хозяевами всего и вся, вкусно есть, сладко спать — и ни один кошмар им не приснится! — развлекаться, веселиться, глядя, как кто-то истекает кровью…

«И что ты сможешь сделать, если не сбежишь?» — шепнул язвительно холодный голосок здравого смысла. Но Лера не стала его слушать. Сбежать было… неправильно.

Залившие палубу кровавые лужи еще лаково блестели. Один из потеков доставал почти до того места, где пряталась Лера. Странно, подумала она, ведь палуба скошена в другую сторону? Должно быть, яхту качнуло на волне… Впрочем, какая разница! Ни ручки, говорите, ни карандаша? Сглотнув слезы, Лера обмакнула палец в ближайшую лужу… Для коротенькой подписи понадобилось трижды окунать палец в кровь. Вот. Вот так.

Между дельфиньими телами и гидроциклами возвышалась крышка люка. Наверняка грузового — не в пассажирские же каюты спускаются через такую дыру. В каюты ведет удобная лесенка — вон как блестят ее поручни через распахнутую дверь центральной надстройки. А этот люк наверняка грузовой. Крышка оказалась тяжелой, но Лера справилась. В темном жерле не видно было ничего похожего на лестницу. Как же они сами-то сюда спускаются? Впрочем, это не имеет значения.

Улечься на край люка животом, свесить внутрь ноги — и все это, придерживая над головой тяжелую крышку, нельзя же оставить люк открытым! — медленно сползать, потом прыгнуть, вряд ли там высоко…

Крышка, которую, прыгая, пришлось отпустить, лязгнула. Только бы никто не услышал!

Вместо ожидаемой кромешной тьмы внизу царил густой, но все же не непроглядный полумрак. Должно быть, где-то имелись иллюминаторы. Впрочем, это тоже не имело значения.

Теперь оставалось одно — сидеть тише мыши, авось никто в трюм спускаться не станет. А там видно будет.

Грузовой отсек оказался просторнее, чем она предполагала. В глубине, за штабелями затянутых в полиэтилен бутылок с минералкой, ящиков, картонных коробок и бог знает чего еще, отыскался маленький закуток. В нем даже не получилось бы вытянуться, зато был шанс, что сюда никто не заглянет.

Трюм, ящики, плеск волн в близкий борт — все это напоминало любимого в детстве майнридовского «Морского волчонка». Забившись в самый дальний угол, Лера прикрыла глаза и начала вспоминать, как читала его впервые: нагретые солнцем камни, длинные зеленые волны, играющие на воде блики, сверкающая дорожка, ведущая прямо к солнцу… Даже крики чаек казались не угрожающими, а веселыми…

Господи! Да что угодно, только бы не думать об оставшемся позади ужасе: криках гибнущих дельфинов, окровавленных на палубе телах. Самопожертвование Альфреда… Господи, зачем, почему весь этот кошмар? Разве люди могут — вот так?! Разве это — люди? Нет, нельзя сейчас вспоминать, нельзя попусту тратить силы, они нужны для выживания, вообще не надо думать о том, что было… Действительно, лучше вспоминать «Морского волчонка». Сейчас Лера уже не помнила, почему десятилетний мальчишка надумал спрятаться в трюме отходящего в плавание судна: мечтал ли он о дальних странствиях или просто убегал от злого отчима? Это было, в сущности, не важно. А важно было то, что он так «удачно» забился в дальний угол, что при погрузке оказался заперт многочисленными тюками, ящиками и бочками. Один, в темноте, без еды и питья… Шхуна шла своим рейсом долго, несколько месяцев. Так мальчик и умер бы там — но воля к жизни победила. Обследовав окружающие его грузы, он обнаружил в одном из бочонков воду, а в одном из ящиков — галеты. Потом, кажется, на галеты набросились голодные крысы… В общем, мальчонка выжил, и его жизнестойкость произвела такое сильное впечатление на моряков — а главное, на владельца судна, — что его даже не наказали за испорченные в процессе освобождения грузы.

Если смог мальчишка — пусть даже придуманный Майн Ридом, — значит, сможет и она. Вряд ли «Медуза» отправилась в многомесячное плавание. Скорее всего, через день-два, максимум через неделю она придет в какой-нибудь порт. И у Леры появится возможность сбежать!

Если, конечно, ее раньше не обнаружат. Ясно, что цацкаться с ней не станут, отправят за борт, на корм рыбам, и вся недолга. Но разве так уж определенно, что ее непременно найдут? Это — вопрос удачи. Шанс, во всяком случае, есть…

— Самого крупного оставляй. Да петлю убери, придурок! И отодвинь вот это все! — рявкнул сверху голос, одновременно ледяной и скрипучий. — Кадр портит, неужели не ясно? Давай, на фоне заката — это круче, чем любой красный фильтр, тут все по-настоящему, и кровь, и смерть! — говоривший хихикнул. — Слышь, Шнырь, держи аппарат, уронишь — руки отрежу и самого тебя сожрать заставлю… без соли… — Его пронзительное хихиканье отдавалось в Лериных ушах, так что казалось: в нее втыкаются ледяные иглы: тонкие, болезненные и смертоносные. — Давай! Ну-ка? Ладно… Годится… Виски мне принеси.

— Какой?

— Еще не выучил? У тебя вообще мозги есть? А! Толку с тебя… Сам схожу, еще уронишь чего-нибудь, а там каждая бутылка в десять твоих зарплат… Да смотри, когда убираться начнешь, палубу мне не попорть. Тряпку чтоб мягкую взял, ясно?

Обладатель ледяного голоса протопал куда-то вниз. Лера съежилась было, но тут же сообразила, что хозяин «Медузы» — а судя по командам, это был именно он — отправился уж точно не в трюм. За бутылкой, он сказал? Значит, либо на камбуз, либо в кают-компанию.

Через несколько минут те же шаги протопали обратно. Хозяин вернулся на палубу.

И заорал:

— Ты чего сделал, урод? Ты зачем его за борт выкинул?

— А чего? — забормотал второй, вероятно, матрос, а может, просто прислужник этого… хозяина. — Убраться же надо, вы ж сами велели… Чего его — есть, что ли?

— Есть! Прикажу — сырьем жрать станешь! Ты знаешь, сколько череп дельфина стоит? Да еще и не купишь… Сам не допер, что ли? Думаешь, мы его только ради фоточек на борт поднимали? Да плевать на фоточки! Бошку ему надо было отрубить! Потом выварить, очистить — шикарный сувенир будет. С такими-то челюстями!

— Так чего, Владислав Ильич, вылавливать что ли? — залебезил прислужник. Называть его матросом, пусть даже мысленно, Лере не хотелось. Прислужник. Прихвостень.

— Не, ты глянь на этих придурков! — захохотал тот, кого назвали Владиславом Ильичом. — Да не туда гляди, вон, возле борта. Они трупешник из воды выталкивают. Вроде спасают. И еще говорят, что дельфины типа умные. Умные, блин! Как вутки! Только вотрубей не едят! — Он опять захохотал.

— Так чего? Этого вылавливать или другого стрельнете? — Голос «придурка» сочился подобострастием.

— Этого вылавливай. Надоело мне с ними возиться. Пусть плавают, я сегодня добрый.

Шаги протопали где-то над головой.

— Сволочи! Мерзавцы! Подонки! — Лера кусала костяшки пальцев, чтобы не зареветь в голос. Чтоб не услышали и не нашли. Впрочем, ей было уже все равно. «И пусть найдут, пусть, — зло всхлипывала девушка, стискивая кулаки так, что на ладонях оставались глубокие следы от ногтей. — Пусть только посмеют подойти — зубами в глотку вцеплюсь… не промахнусь, анатомию в свое время на «отлично» сдала…»

Плакала она долго. В борт ритмично плескалась вода, где-то гудел мотор.

Наверное, Лера заснула. Потому что оказалась вдруг в огромном бассейне. За его прозрачными стенами тоже плескалась вода. Лера почему-то знала, что там — открытое море. А бассейн — посередине гигантского стеклянного корабля. Да, стеклянного. Возвышающаяся над бассейном надстройка сверкала так, что смотреть было больно. А в бассейне рядом с Лерой плавали дельфины. Нет, не совсем дельфины. Вот этот, толстый, с коричневой спиной и пронзительными ледяными глазами — это же хозяин «Медузы»! А рядом с ним — Шнырь!

Вокруг стеклянного корабля расстилалась морская бухта. Необычайно населенная для морской бухты: десятки дельфинов плавали вокруг так размеренно, что не было никаких сомнений — это охранники. На донных скалах расселись осьминоги, возле них ползали огромные лангусты, вода словно кипела от рыбьих стай. На берегу Лера разглядела несколько человеческих фигур.

Совсем рядом с кораблем плыл огромный белый кит — Лера хорошо видела его сквозь стеклянную стену. Неправдоподобно белый, как будто светящийся изнутри.

Моби Дик, вспомнила девушка. Белый кит, за которым капитан Ахав гонялся по всем морям… Олицетворение всех тех, кого мы — люди, черт бы нас побрал! — высокомерно считаем «меньшими братьями». Меньшими! И охотимся на них — на братьев.

— Верховный морской суд собрался здесь… — возле головы белого кита появились огромные воздушные пузыри — говорил именно он. Лере подумалось, что никогда в жизни ей не приходилось еще слышать настолько приятного глубокого баритона. Он был гулок, как колокол, и мягок, словно бархат.

«Дельфины», в которых Лера узнала экипаж «Медузы», заметались меж стеклянных стенок корабельного бассейна. Узкая длинная «дельфиниха» с экзотическими тату вдоль всего тела («странно, — подумала Лера, — я не видела там девушек») попыталась выпрыгнуть, визгливо крича что-то. Дремавший на скале осьминог вытянул щупальце и легко спихнул «дельфиниху» обратно.

— Мы обвиняем вас в гордыне, жестокости, подлости и… — в бархатном баритоне послышалась усмешка, — и бесчеловечности. Вы убивали не ради пропитания — вы убивали ради наживы и ради забавы, вы искали наслаждение в страданиях своих жертв. Вам предстоит жизнь в телах дельфинов. Никто не узнает вас — и никто не поможет вам. Вы будете страдать от голода — вы не сумеете догнать ни одной рыбины, вы будете страдать от удушья — водоросли поднимутся, мешая вам всплывать на поверхность. На вас станут охотиться такие же, какими вы были, но в тот момент, когда гарпун пронзит ваше тело и вы, истекая кровью, обрадуетесь освобождению… В тот же момент вы вновь оживете в дельфиньем теле. И так будет столько раз, сколько невинных жизней вы загубили ради забавы. Приговор вступает в силу…

— Подождите, ваша честь! — Лера узнала голос Макса. — Вот эта девушка… — он указал на Леру («как, — удивилась она, — он узнал меня? Я же сейчас тоже кажусь дельфином») — Она не должна подлежать суду. Да, она пренебрегает проблемами животных, но она посвящает свою жизнь помощи людям. Она не жестока, она никогда никого не убивала, тем более не радовалась чужим страданиям. Да, она смотрит на животных сверху вниз, но нельзя же карать за мысли! Это несправедливо.

— Отпустите ее! — просвистел кто-то возле самой стеклянной стенки, и Лера узнала Джонни. — Она настоящий человек! — Вместо слова «человек» он издал какую-то сложную трель, но Лера почему-то поняла, что это означает «дельфин».

— Да будет так! — прогудел баритон. — Есть еще кто-то, кто выскажется в защиту… остальных?

Молчание, повисшее над бухтой, было абсолютным. Даже плеск воды прекратился.

— Да будет так, — повторил белый кит. — Приговор приводится в исполнение немедленно.

Узкая длинная «дельфиниха» с татуировками, взвизгнув, взметнулась свечой над стеклянным бортом бассейна — и рухнула в волны бухты. Рыбы, кальмары, дельфины и прочие морские обитатели шарахнулись от нее как от зачумленной…

— Приветик! — пронзительный девичий голосок раздался, показалось Лере, над самой головой, хотя на самом деле звучал, разумеется, где-то на палубе. — Ты чего так долго? Я соскучилась!

Вода больше не плескалась в борт — так, шелестела тихонько. И мотор не гудел. Похоже, яхта стояла. Интересно, где? Может, браконьеры на берег сойдут и удастся выбраться? Или по каютам разойдутся. Главное — улучить момент, когда на палубе никого не будет. Лера прислушалась.

— Ты мне привез что-нибудь? Ну ты же обещал что-то необычное?

— Привез, привез. Штырь, притащи, — распорядился ледяной голос того, кого прислужник называл Владиславом Ильичом.

— Ой! — завопила через минуту девица. — Большой какой! Ой, зубы острые какие! Он настоящий? А чего грязный такой? И тут… кровь, что ли? Фу, гадость!

— Он недочищенный пока, — хмыкнул Владислав Ильич. — Обработают, будет беленький, красивый.

— Клево! — восхитилась девица. — На стену можно повесить. Ну, знаешь, в гостиной, возле камина. По-моему, ни у кого такого нет. Внутрь надо свечки воткнуть. Или лампочки. Чтоб глаза горели! Круто будет! А еще, — девица сменила восторженный тон на просительный, — я вчера тако-ое гранатовое ожерелье ви-идела…

— Да у тебя бриллиантов полный сундук.

— Подумаешь, сундук! Шкатулочка. Не, я ничо такого, бриллианты — это самое-самое. Гранаты попроще… Но там даже не ожерелье, а целый гарнитур! Такой… ну… нестандартный, в общем.

— Ну пойдем. Поглядим на твой… гарнитур. — Нечеловек с ледяным голосом хмыкнул. — Хмырь, приберетесь тут пока.

Шаги — тяжелые, увесистые Владислава Ильича и легкие, почти неслышные девицыны — затихли, удаляясь. Что-то лязгнуло, и голос Штыря — совсем не такой подобострастный, как в беседе с хозяином, — деловито окликнул:

— Рудик, кончай валяться. Надо марафет навести, а то сам знаешь…

— Может, сперва сгоняем по пивку? — лениво отозвался густой баритон.