– Но послушайте, – заволновался Леонид. – Это же ненаучно! У нас нет никаких доказательств, что Король в городе. Вы же не смогли еще ни о чем расспросить этих двоих несчастных, правильно?

– Молодой человек, – сказал с присущей ему иронией Лакомб, – не забывайте, что вы живете в мире, где существуют колдовство и вампиры, и не все медиумы являются шарлатанами. Более того, вы сами – часть этого мира. Оборотни лучше всех знают своего самого заклятого врага. А месье Лелю – возможно, самый старый гару Парижа.

– И он абсолютно бесстрашен – пятьдесят лет назад он фактически в одиночку выманил беглого преступника, обладавшего Высшим рангом, – с неохотой добавил Томази.

– Уж не о Пресветлом ли д’Амбуазе вы вспомнили, коллега? – усмехнулся Темный знахарь, и Леонид моментально сообразил, где уже слышал это имя – в галерее химер на колокольне Нотр-Дам. Холодный камень, облик страшной хищной птицы и рассказ Мари о реальном родственнике книжного персонажа – сеньоре де Бюсси. Именно д’Амбуаз исподтишка руководил действиями кардинала Ришелье, за что и был впоследствии заключен в неживое.

– Месье Лелю смог арестовать Высшего мага, бывшего Пресветлого коннетабля Франции?! – не поверил он.

– Ну, не сам, не сам, – снисходительно махнул Лакомб ухоженной рукой. – Но выманить из тайного логова Иного, который весьма удачно скрывался от правосудия больше двухсот лет, – это, согласитесь, заслуга более чем значительная. Так что в талантах месье Лелю мы можем быть уверены. Его чутье подскажет ему, что делать.

– Но ведь оборотни, если соберутся здесь стаей, могут задрать невиновных!

– Могут… – Лакомб извлек из жилетного кармана золотой брегет, украшенный бриллиантами, – еще шестнадцать часов. А по истечении этого срока наши доблестные оппоненты, коллеги месье Томази, возымеют полное право призвать их к ответу. До полуночи же Светлые имеют право устроить охоту на волков без суда и следствия. Полагаю, месье Лелю тоже отлично это понимает, и его клан и все семьи, что он призовет, будут осторожны. Кстати, а куда подевался мой коллега?

Светлый целитель действительно удалился на несколько шагов, пока они обсуждали Лелю. Сейчас Томази занимался любопытным делом: кажется, разговаривал с собственным перстнем. Тот мерцал большим синим драгоценным камнем. Мерцание становилось то ярче, то тише в таком порядке и ритме, что у Леонида не возникло никаких сомнений: это происходило в такт французской речи, явно передаваемой через Сумрак. Он сам говорил и слушал через Сумрак весьма неуверенно из-за своего низкого ранга – подобно тому, как с трудом различает тональности и ноты человек с плохим музыкальным слухом. А ночные дозорные Парижа, очевидно, сумели найти приспособление, чтобы усилить сумеречный голос.

– Возможно, мы и живем в мире суеверий, месье Лакомб, – медленно сказал Леонид. – Когда-то и атмосферное электричество считалось карой богов, а теперь мы сами освещаем электричеством вот этот дворец и улицы. То же самое постигнет Иных, месье. Однажды наука разберется в Сумраке так же, как разобралась в анатомии. А может, и отбросит нас, как отбросила алхимию. Телефонный аппарат можно будет безо всякой магии уместить в ваших часах или в перстне…

Томази закончил свои переговоры и в несколько шагов приблизился к ним.

– Месье, к нам везут раненых.

– Крысы? – хмуро поинтересовался Лакомб.

– Нет. Человек решил наложить на себя руки и бросился с моста.

– А при чем здесь Иные?

– Полагаю, это их рук дело, – проронил молчаливый Шарлемань, до того безучастно слушавший спор.

– Вы правы, месье. – Чувствовалось, что Томази нелегко произносить слова. – Кто-то из Светлых решил воззвать к совести весьма порочного господина. Но перестарался.

– Браво! – Лакомб поднял руки и делано поаплодировал.

– Стойте, – вдруг спохватился Леонид. – А эти юноша с девушкой… – Он указал на полог, отделяющий койки с ранеными от них. – Крысиный Король мог их посвятить… сделать подобными себе?

– Молодой человек, – низкорослый Лакомб ухитрился посмотреть на него свысока, – вам пора бы уже знать: не всякое прикосновение клыков вампира делает вампиром, не каждая царапина от зубов оборотня делает оборотнем. У ликантропов нужна целая гамма условий, чтобы жертва стала подобной хищнику. Иначе это передавалось бы даже через комариные укусы, как малярия. А кроме того… Чем экзотичнее сумеречный облик низшего Иного, тем сложнее пересотворить его. Скажем, травоядные рептилии совершенно не инициируются через укус. А Крысиный Король – уникальная тварь. Совершенно уникальная! Он всего один на каждую эпоху. Вероятнее всего, один в мире.

– Откуда же тогда берется новый?

– Это знает только Сумрак. Зачем ему вообще Иные-полузвери?

Разговор прервали голоса. Двери временного лазарета распахнулись. Леонид увидел нескольких знакомых уже ночных сантинель, которые тащили на носилках тело. Где они взяли носилки – неизвестно. Впрочем, от аккуратных дозорных образцовой службы Света вполне можно было ожидать, что они многое приберегали на подобный случай в своем экипаже.

Томази и Бернар уже сопровождали процессию. Шарлемань и Лакомб направились туда же. Леонид увидел, как с носилок свесилась рука. На холеном пальце с ровно остриженным ногтем в свете ламп блеснул дорогой перстень. Он смотрелся еще более дорогим, чем тот, с помощью которого общался через Сумрак целитель.

Александров подумал, что ему почему-то совсем не жалко этого человека. Может быть, неизвестный Светлый и не так уж перестарался. Просто болезнь часто заходит слишком далеко.

Все скрылись за белым пологом, но скоро Бернар вынырнул обратно.

– Они его не нашли, – проинформировал старший патрульный.

– С какого моста бросился… вон тот? – спросил Жан.

– Александра III.

Название, сказанное по-французски, звучало непривычно.

Леонид уже был на этом мосту и даже снял немного через Сумрак. Честно говоря, он был горд, что его стране не просто есть что показать миру на этой выставке – нет, часть ее произведений останется здесь навсегда, когда разберут все остальные павильоны. Как остались дворец Трокадеро и башня Эйфеля. На сумеречных кадрах мост, конечно, выглядел по-другому. Никаких статуй, изваяний голов-маскаронов, пилястров и гирлянд из чугуна. Мост там и вовсе был деревянным: неужели Сумрак способен на тонкую издевку?

Леонид еще в России читал о закладке этого сооружения пять лет назад. Его, помнится, возмутило описание того, что и лопатка, и молоток, употребляемые при церемонии императором всероссийским, были сделаны из золота известнейшим парижским ювелиром Фализом. При всем уважении к франко-русскому сближению золото, казалось Александрову, можно было потратить на нечто более важное.

И вот надо же было случиться: при каких обстоятельствах он теперь вдруг вспомнил о богатствах земных!

– Пока вылавливали, того и след простыл, – сказал Бернар. – Я связался кое с кем – решили усилить присутствие на Эспланаде Инвалидов.

– Может быть, это кто-то из наших же? – предположил Жан. – Проверил человека и не удержался.

– Быть не может! – отрезал Бернар. – Он первый пришел бы каяться. Нет, это гастролер. Светлый анархист. Видно, услышал о Дне без Договора и решил навестить.

Леонид подумал, что Сумрак не терпит неравновесия. Если в городе объявился Крысиный Король, то должен появиться и некий его Светлый оппонент.

– Мы с Жаном идем на Эспланаду, – продолжил Бернар, обращаясь уже исключительно к русскому дозорному. – Ты с нами.

– Я оставил аппарат в Старом Париже, – напомнил Леонид.

– А чары невнимания наложил?

– Нет. Не подумал…

– Эх, безумный день! – вдруг воскликнул Бернар. – Там же еще весь угол в крови. Люди что подумают? Паника будет, ажаны понабегут. Леон, срочно отправляйся туда. Будем надеяться, камера на месте. Наложишь чары, а как контору разрешат открыть – мы пришлем чистильщиков. Хотя это забота Инквизиции…

Леонид уже успел неплохо изучить окрестности. Он подумал, что на сей раз идти нужно самым коротким путем и не переходить на другую сторону Сены.

– Возьми фиакр, – посоветовал Бернар. – Встретимся на Эспланаде.

Никто из них не знал, что в этот день не суждено было сбыться никаким планам.

* * *

Как ни странно, то, о чем в суматохе забыли прославленные ночные сантинель Парижа, не ускользнуло от внимания куда менее прославленных дневных. Когда Леонид быстрым шагом, едва не переходя на бег, приблизился к дому Фламеля, он все же заметил, что остальные посетители предпочитают обходить тот стороной.

Из двери, однако, вышли двое господ и остановились на пороге. Один показался Леониду знакомым, но лишь подойдя вплотную, он узнал своего железнодорожного попутчика.

– Мое почтение, – несколько небрежно приветствовал Темный.

– Евгений Спиридонович!.. – Леонид приподнял шляпу.

Было видно, что носивший сумеречное имя Шагрон, столь легко раскрытое Брюсом, тоже успел побывать в модном парижском магазине мужского платья. Вероятно даже – времени было предостаточно, – заказал себе костюм у лучшего портного. Леониду бросился в глаза драгоценный браслет. Просто камни, безо всякого волшебного свойства. Но этого браслета и в помине не было, когда они делили купе в вагоне поезда. Александров отчего-то подумал, что Темный мог просто зайти сегодня в ювелирную лавку и взять, что понравится, отведя глаза всем, кто там находился. И никто ему не мог бы поставить это в вину. Светлые руководствуются совестью, Темные – чистым прагматизмом.

– Как здоровье почтенного графа Якова Вилимовича? – полюбопытствовал Шагрон.

– Яков Вилимович пребывает в незримых материях, – ответил Леонид, не вдаваясь в подробности и тут же обратив внимание на другого Темного: – Месье?..

– Кольбер, – учтиво представился тот, явно подавив привычку отрекомендоваться по протоколу.

– Наследили тут, Светлый, – вновь перехватил Шагрон. – Впрочем, наследили, можно сказать, с нашей стороны, нам следы и заметать.

– Не вы ли, месье, оставили некий прибор? – осведомился второй.

– Не просто прибор, – усмехнулся Шагрон, – а весьма полезное изобретение. В некотором роде вы мой должник, Леонид Сергеевич…

Должник прекрасно знал, чем оборачиваются подобные слова. Особенный день закончится, а платежи никто не отменит.

– Но воспринимайте это как дружескую услугу. И даже не вам, а вашему наставнику. Договора нет, а потому и делить нам сегодня вроде как нечего. Прошу, любезный, вот ваше имущество. – Шагрон толкнул дверь.

Леонид торопливо прошел внутрь. Камера стояла там же, где он ее оставил.

Никаких следов крови под лестницей не просматривалось.

– Взгляните внимательнее, – неожиданно предложил Кольбер. – Мы не притрагивались к вашему аппарату, месье. На нем только Светлая магия.

Леонид тщательно осмотрел «Патэ». Не полагаясь на свои невысокие способности, он даже достал из кармана брелок, подвешенный на один шатлен с выставочным жетоном. Брелок при должном нажатии подавал владельцу сигнал о том, что применены Темные заклинания. Конечно же, он не мог бы распознать все, однако настройка была куда тоньше, чем ощущения слабого Иного. Тем не менее и брелок, и собственный осмотр сумеречным зрением показали, что ничего Темного в камере не было.

– Мы вовремя подоспели, – сообщил Шагрон.

– А вы, Евгений Спиридонович, надо полагать, сегодня стали добровольным помощником тех, кто официально сложил полномочия… – К Леониду возвращалась уверенность, да не одна, а с толикой нахальства.

– Как и вы, Леонид Сергеевич, – улыбнулся Шагрон. – Хотя на выставке сегодня столько Инквизиторов, что нам впору дать себе послабление.

– То, что здесь произошло, говорит об обратном. – Леонид подхватил камеру.

– Это можно оставить волкулакам, – отмахнулся Шагрон. – Все Темные уже прослышали о каком-то Крысином Короле.

– Гару объявили о добровольном отказе от охоты на этот день и ночь, месье… – сказал Кольбер.

Он сделал многозначительную паузу, и Леонид неожиданно его прекрасно понял. Оборотни Парижа наверняка рассчитывали нечто выиграть для себя, когда День закончится. А может, надеялись на списание каких-то старых долгов.

Опять эти долги…

– Господа, искренне благодарю за помощь, – заторопился Леонид. – Евгений Спиридонович, мой наставник тоже был бы сейчас не менее благодарен. Но мне следует идти. Я собираюсь запечатлеть самую правдивую хронику сегодняшнего дня.

– Не смеем задерживать, месье, – приподнял котелок Кольбер. – И оставляем право воззвать к нам через Сумрак, если вы захотите узнать, нет ли поблизости от нас какой-нибудь любопытной уличной сцены.

– Знаете, любезный, без Договора чрезвычайно скучно. – Шагрон достал золотой портсигар; Александрову снова почудилось, что и этот предмет Темный приобрел сегодня, не заплатив ни сантима и ни капли не опасаясь претензий.

– Следить за собой, Евгений Спиридонович, тоже весьма увлекательное занятие, – неожиданно для себя ответил Александров.

– Вот только заснять вы сами себя пока не можете. – Шагрон закурил. – Я думаю, когда изобретут хотя бы фотографический аппарат, который позволит заснять самого себя на месте, без выдержки, это приобретет огромную популярность.

– Вероятно, вы правы, – подхватил Леонид. – Но не забывайте, Светлым всегда интересны не они сами. Всего наилучшего, господа. Удачного… – Он проглотил слово «дежурства». – Хм… променада.

Леонид двинулся в обратную дорогу к выходу из Старого Парижа. Сейчас тут было куда многолюднее. Посетители в современной одежде резко выделялись среди тех, кто, словно на маскарад, был обряжен в костюмы жителей 1440 года. Прохожие часто останавливались, запрокидывали головы, глазея на высокие здания, соединенные между собой множеством переходов. Этот павильон, наверное, можно было бы пройти из конца в конец, ни разу не спустившись на мостовую.

Александров и сам невольно посматривал на верхние ярусы и балконы этого замкнутого средневекового мирка. А когда в очередной раз спустил взгляд на землю, то увидел недалеко от дворца Пре-о-Клер невысокого мужчину в черном пальто и цилиндре. Тот неторопливо шел, опираясь на трость, к выходу. Сначала Леониду показалось, что человек привлек его внимание своим нарочито чопорным видом среди цветочниц и мушкетеров. По всему, господин только что покинул один из ресторанов. А может, посещал местный театр, где все было обставлено, как в бургундском отеле во времена Мольера.

Но потом русский сантинель решил, что господин ему чем-то знаком. Только забежать вперед и прямо заглянуть в лицо было неудобно, и оставалось рассматривать спину, затылок и часть щеки. Пока Леонид не догадался посмотреть на уходящего через Сумрак…

Увиденное его обескуражило. Месье, как он и предполагал, оказался Иным. Только – поразительно! – непосвященным. Вместе с тем Леонид обычным зрением отчетливо замечал седые пряди, выбивающиеся из-под цилиндра, и седую бородку. Господин не был молод. В Париже, городе необычайной активности Дозоров, никто не сумел опознать и инициировать Иного почти до самой старости?!

Впрочем, господин мог быть приезжим. Мало ли гостей прибыло посмотреть на выставку? Однако, судя по хорошему костюму, его владелец не был бедняком. Такие люди на виду. Даже если он жил в глубокой французской провинции, его должны были бы обнаружить. Да что там провинция! На каждом вокзале Парижа дежурят сантинель, они не дадут пройти мимо скрытому Иному. Даже если этот господин приехал сегодня. Вокзал находится за пределами выставки, там караулят и Светлые, и Темные дозорные. Если только этот субъект не прибыл на конном экипаже, хотя наверняка и на этот случай здесь нечто предусмотрено…

Леонид присмотрелся к ауре внимательнее. У необращенных она зачастую блистает всеми оттенками радуги. Однако чаще всего Иных распознают в детстве или юности. Кроме того, по странным и непонятным законам Сумрака бывает так, что Иной с самого начала испытывает склонность к определенной стороне. Существует не одна и не две теории, как происходит выбор Света или Тьмы, и среди них и такая, что никакого выбора нет вовсе. Просто при первом входе в Сумрак проявляется настоящая сущность Иного, незаметная до того в ауре. Как болезнь может с самого рождения жить в организме, а затем в несколько дней умертвить его при соответствующих условиях.

Александров не верил в эту теорию. Он полагал, что собственный выбор человека имеет значение, хотя и обусловлен многими обстоятельствами – средой, где тот вынужден был жить, умственным и нравственным развитием, воспитанием и прочим. В любом случае у Иного, прожившего изрядную жизнь, но ни разу не входившего в Сумрак, должны были накопиться впечатления, заранее склоняющие его в ту или другую сторону. В конце концов, не бывает и людей, абсолютно нравственно нейтральных. Невозможно быть свободным от окружающего общества.

В ауре неизвестного Иного преобладал Свет. И не просто преобладал, он искрил и переливался. Леониду даже показалось, что он ошибся, и незнакомец самый что ни на есть Светлый, давно уже инициированный. Он перепроверил и осознал, что все же был прав. Нет, перед ним идет еще никем не выявленный Иной с мощной склонностью к Свету. Настолько мощной, что можно было бы поспорить с любым дневным сантинель на исход посвящений, предложив тому лично ввести этого господина в Сумрак.

Леониду пришла запоздалая мысль, что, может, в том и кроется разгадка незнакомца. Его давно уже нашли Темные, но, поняв, кем он станет, сделали все возможное, чтобы этого не произошло. К тому же, насколько Александрову хватало умений, он определил, что незнакомец – будущий Иной высокого ранга. Куда более высокого, чем его собственный.

Господин тем временем миновал ворота Сен-Мишель, ни разу не обернувшись и, казалось, не замечая, что его преследует молодой человек с необычной поклажей в руках. Человек в цилиндре свернул не налево, к набережной Дебийи, а направо. Но направился он не к Альмскому мосту, а к расположенному тут же причалу, где как раз стояло прогулочное судно – таких по Сене сновало огромное количество.

Леонид двинулся за ним. Когда господин поворачивал, он успел разглядеть его лицо несколько лучше и снова убедился, что уже где-то встречал этого человека. Но по-прежнему не мог вспомнить, когда и где, разве что отчетливо понимал, что это произошло именно здесь, в Париже, на выставке.

Человек в цилиндре купил билет. Помедлив немного и сделав вид, что собирался снять вид Старого Парижа, а затем внезапно передумал, Леонид тоже взошел на борт суденышка. Господин поднялся на верхнюю палубу. Леонид прошел следом. Под мимолетными взглядами других пассажиров он наконец-то обогнал того, кого преследовал, и продвинулся ближе к носовой части. Парижане уже привыкли к фотографам, да и синематографист не вызывал у них особенного любопытства. Леонид поставил камеру на треногу, направил объектив на средневековый павильон и стал ждать отправления судна. Краем глаза он следил за господином в цилиндре, а еще на всякий случай проверил окружающих.

Нет, на судне сейчас были всего двое Иных, и единственный инициированный – он сам.

Пароходик издал гудок и отошел от берега, направляясь в сторону Йенского моста с башней Эйфеля.

Леонид подумал, что нужно предупредить Жана и Бернара, ожидающих его на Эспланаде. Но неожиданно сам испугался – его зов через Сумрак мог отследить любой Темный. А сегодня им можно все.

Он еще раз покосился на господина в цилиндре, который занял место у борта ближе к корме. Леониду по-прежнему не удавалось разглядеть его лицо анфас, зато профиль был вполне наблюдаем. Александров подумал, что нужно бы подойти и попытаться заговорить, ведь неинициированный месье не способен опознать в нем Иного. Но смутная знакомость лица не давала покоя. Неужели он видел его просто в толпе, на выставке? На подвижном тротуаре? Вблизи павильона Русских Окраин? Где-то в городе, в Булонском лесу или на острове Ситэ?

Леониду показалось, что он уронил камеру в Сену, хотя она продолжала стоять на штативе, а он сам и не начинал вращать ручку привода.

Он вспомнил, где видел этого господина. Правда, тогда тот не был столь хорошо одет. Вернее даже, совсем не одет. Потому что он только что появился из статуи-химеры, в которую был заключен сто лет.

Леонид не мог и не вспомнить имени.

Бриан де Маэ. Самый великий из ныне живущих заговорщиков. Сбежавший от кары Инквизиции с помощью добровольной жертвы Мари. Тот самый, чья поимка является обязательным условием для освобождения девушки из заключения в неживое.

И теперь он спокойно разгуливает по городу. Впрочем, сегодня его никто не имеет права арестовать. Или же нет? Великий Инквизитор Франции провозгласил с трибуны в Трокадеро, что преступления против Договора, совершенные ранее, остаются преступлениями. Наказания не отменяются.

Как после всего этого Бриан может спокойно ходить вблизи того же дворца Трокадеро? Да еще явиться в Старый Париж, в то место, с которого началась история его трагичного освобождения?

Но нет, Леонид противоречит сам себе. Бриан – Великий Светлый вне всяческих рангов. Да, он был лишен почти всех способностей и жестоко ослаблен заключением. Но даже если у него просто отобрать все силы – он не превратится обратно в человека. Никому, насколько знал Леонид, не известен пока способ обернуть посвящение вспять. Иные знают методы обмана биологического времени. Потому древние маги способны выглядеть и действовать не как дряхлые старцы, а как зрелые, пускай и убеленные сединами мужи. Иного можно сделать почти вечно молодым, как Дориана Грея. Но его нельзя вернуть к младенческому состоянию. Точно так же нельзя отменить первый вход в Сумрак.

С другой стороны, вспомнил Леонид, по-настоящему сильные волшебники способны вводить в заблуждение. Великий смог бы притвориться обычным человеком. Но зачем притворяться непосвященным Иным?

А если этот спектакль был предназначен не для Леонида? Его собственное появление в Старом Париже – случайность. Если бы он не оставил здесь камеры, то сейчас снимал бы ленту на Эспланаде Инвалидов и пытался выловить особо рьяного Светлого поборника морали.

Или все же случайностей в такой день быть не могло? Нападение Крысиного Короля (а был ли он, этот Король?), происшествие на мосту Александра III, появление никем не замеченного «девственного» Иного с лицом беглого Бриана… Не звенья ли все это одной цепи? Не об этом ли говорил ему Семен Павлович Колобов, не это ли предвещал, советуя обождать? Не началось ли сию минуту то, ради чего узник был спасен заговорщиками?

Леонид снова решил воззвать к Бернару с Жаном, но осекся. Еще недавно он опасался, что его попытки говорить через Сумрак услышат Темные. А если рядом Светлый вне всяческих рангов, он услышит и подавно.

Наконец еще одна мысль окончательно выбила из колеи. Если он сам узнал Бриана, то и беглец знает, кто путешествует с ним на одном пароходе? Оставалось только надеяться, что ослабевший Бриан не разглядывал его после обряда в Нотр-Дам. Его тогда, кажется, больше заботили изумруды.

Для порядка Леонид немного покрутил рукоять привода, чтобы сыграть роль до конца. В этом сейчас было даже что-то абсурдное: синематографист изображал синематографиста.

В объектив уже попали выставочные постройки близ Йенского моста и дворец Трокадеро вдали. Пассажиры, однако, по большей части переместились к левому борту, с той стороны высилась башня Эйфеля и павильон коммерческой навигации. Леонид тоже перенес свой аппарат, заметив, что и тот, за кем он следил, не отстает от других.

Судно прошло под мостом и скоро достигло причала на все той же набережной Дебийи, уже за пределами выставки. На противоположном берегу красовался последний из ее форпостов – Небесный Глобус. Леонид обратил внимание, что господин с внешностью Бриана неторопливо поднялся. Он сам сделал вид, что замешкался, а потом подхватил камеру и тоже направился к выходу. Со стороны это должно было выглядеть самым убедительным образом: человек с камерой снимал экспозиции с воды, панорама закончилась, он возвращается на сушу.

Господин в цилиндре ступил на берег и солидно двинулся по набережной в обратном направлении, к павильонам колоний. Леонид осторожно направился за ним, не забывая по пути останавливаться и демонстративно припадать к окуляру. Так они прошли мимо павильонов Андалусии и Сенегала. Следующим был большой павильон Алжира, вместивший в себя целую деревню; от него уже начинался прямой путь до Трокадеро.

Леонид решил, что если господин в цилиндре повернет туда, то подтвердятся все его подозрения.

Но от алжирской экспозиции незнакомец, похожий на Бриана, решительно повернул в сторону Йенского моста. Здесь уже была изряднейшая толпа, и не потерять в ней свою мишень стало крайне сложно. Леониду помогало лишь то обстоятельство, что увесистый аппарат на треножнике в его руках понуждал зевак инстинктивно держаться на небольшом отдалении. Тем не менее в толпе было немало мужчин в цилиндрах и черных пальто. Следовать за незнакомцем становилось труднее с каждым шагом.

Все же Леониду удалось перейти по мосту через Сену, держа нужную фигуру в фокусе. Семен рекомендовал ему быть рядом с эпицентром событий – тогда действительно может появиться шанс своим вмешательством поучаствовать в судьбе несчастной Мари. Где тот эпицентр – пока не ясно, но Леонид надеялся, что преследуемый приведет его куда надо. Незнакомец вновь свернул направо. На этой стороне реки, у подножия башни, располагались павильоны, демонстрирующие чудеса техники, и увеселительные зрелища, на этих чудесах основанные. Господин в цилиндре шел в сторону мареорамы и заметно выделявшегося своими размерами Небесного Глобуса. Александров осторожно продолжил свою медленную погоню.

Лишь сейчас он признался себе, что играет роль шпика. Наверное, агенты будущего станут тоже носить с собой камеры, только те уместятся в коробке из-под сигар.

– Герр Александрофф?

Леонид вздрогнул.

Его окликнул пожилой человек… вернее, конечно же, Темный Иной, стоило только взглянуть на ауру. Лицо, немецкий акцент и сам голос были знакомы. Впрочем, сегодня был особенный день, и особенный в том числе многочисленными встречами с такими персонами, на рандеву с которыми в другой обстановке не приходилось рассчитывать.

– Имел честь видеть демонстрацию ваших картин о Сумраке в Трокадеро. Впечатлен! – Немец протянул руку.

– Конечно же, помню вас, месье… герр Фрилинг! – Леонид обменялся с ним рукопожатием.

– У вас было немало зрителей, герр Александрофф, но вы запомнили старого доктора! Это лестно!

Леонид не стал разубеждать Темного. Он запомнил Фрилинга вовсе не на демонстрации своего фильма. Он помнил старого немца по совещанию в комиссариате Инквизиторов. Тот высказал догадку, что чудовище из катакомб занесло синий мох в раны убитых. Но сам Фрилинг не мог тогда узнать молодого русского дозорного, ведь тот уступил телесную оболочку своему наставнику Якову Вилимовичу.

Однако от Темного нужно было как можно быстрее отделаться.

– Простите, герр Фрилинг… – начал было Леонид. – Я спешу… В такой день… сами понимаете…

– Хотел всего лишь засвидетельствовать свой восторг вашим изобретением, – учтиво склонил голову немец. – А господин, которого вы преследуете, сейчас примерно в ста шагах.

– Виноват? – Александров второй раз за последний час едва не выронил камеру.

– Я же врач, герр Александрофф, а не только Иной. И неплохой врач, замечу, даже если не буду прибегать к услугам Сумрака. Вы следуете за пожилым господином со странной аурой Светлого.

– Непосвященный… – Леонид мысленно обругал себя, но его карта уже была бита, и таиться не имело никакого смысла.

– Похоже… но не очень. Я много видел аур за свою жизнь. Эта и правда была любопытна. Как будто аура непосвященного с явной склонностью к Свету. А еще она выглядела немного фальшиво. От вас это вполне можно было спрятать, прошу меня извинить. Но не от старого Темного шарлатана!

– Это… многое объясняет, – поразмыслив, признал Леонид. – Хотя, черт побери, ничего не объясняет!

– Сегодня особенный день, герр Александрофф. Темные и Светлые впервые за века не следят друг за другом. Правда, они договорились, что будут следить сами за собой. Но до полуночи нам делить нечего. Почему бы мне не помочь вам?

– Чем помочь? – с глупым подозрением спросил «герр Александрофф».

– Вы не знаете этого господина, однако следите за ним. Полагаю, вы решили снять очередную сумеречную картину – и увидели нечто феноменальное. Но вас что-то насторожило, и вы не стали… открываться, а захотели проследить за этим человеком. Тем не менее совсем скоро, примерно через пятнадцать секунд, вы окончательно потеряете такую возможность. По крайней мере так мне говорят линии вероятности.

Леонид был в замешательстве. А Фрилинг не прекращал:

– В конце концов, мы все сегодня ди вэхтэр… Даже те, кто не состоял. Мне доверены окрестности павильона оптики. Я сам крайне заинтересован, чтобы до полуночи здесь ничего не случилось. Если вас что-то насторожило, мой долг помочь. И пусть вас не смущает, что этот господин может оказаться никем не определенным Иным. Скорее всего кто-то пытается водить Иных за нос. А это тем более подозрительно, что за нос сегодня водить кого бы то ни было нет никакой надобности.

Александров почувствовал, что сдается.

– Как мы будем следить за ним?

– С помощью собачьего нюха! Майн кляйн фройнд…

Фрилинг отвинтил набалдашник своей трости. Лишь сейчас Леонид понял, что тот представляет собой фигурную собачью голову. Кажется, она была сделана из чистого серебра. Фрилинг что-то прошептал по-немецки и положил голову прямо на мостовую.

От того, что случилось потом, Леонид даже отступил на шаг. А ведь он убеждал себя, что привык ко всему.

Фигурка из серебра поменяла форму, затем увеличилась в размерах, как будто распухая. Гладкая блестящая поверхность вдруг покрылась шерстью… Скоро на мостовой лежала, свернувшись калачиком, небольшая собака странной породы. Нет, ничего сверхъестественного помимо способа появления на свет не было, кроме того, Леонид уже видел подобных маленьких псин. Только в названиях собачьих пород он толком не разбирался, потому и не знал, как та называется. Существо было черным, лохматым, чем-то похожим на четвероногую кляксу.

– Познакомьтесь, это Хассо, – сказал Темный. – Моя личная ищейка.

Леонид поставил камеру на треногу и наклонился, чтобы погладить собачонку.

– Не советую, – предупредил Фрилинг.

Рука российского дозорного замерла на полпути.

– Это не живая тварь, – объяснил немец. – Будете разочарованы. Хассо – сумеречный фантом-ищейка. Он выглядит как настоящий, но его видим лишь я и вы. Лучше дайте ему что-нибудь вкусненькое.

– Что? – вопросительно посмотрел на Фрилинга Леонид.

– Слепок ауры вашей цели.

Леонид, наверное, густо покраснел. Он не догадался снять этот отпечаток. Он все же был не сыщиком, а только сотрудником научного отдела и немного фотографом и синематографистом.

Фрилинг посмотрел на него одновременно с немым укором и пониманием.

– Зато я сделал, герр Александрофф. Хассо, майн фройнд…

Немец протянул руку. Пес, виляя коротким хвостом, засеменил к хозяину. Леонид догадался взглянуть через Сумрак и увидел, как похожий на паутинку отпечаток отделился от руки Темного целителя и притянулся к блестящему черному собачьему носу.

Хассо тут же развернулся, тявкнул и побежал вдоль набережной.

– Скорее, герр Александрофф! – Фрилинг с неожиданной прытью заспешил вслед за своим питомцем.

Леониду ничего не оставалось, кроме как подхватить аппарат и пуститься следом сквозь толпу на набережной.

Фрилинга он нагнал в несколько шагов. К удивлению, черный маленький пес не затерялся под ногами у прохожих. Он упорно бежал вперед, не отрываясь и не медля, при этом уже не лаял. Все-таки он вел себя не как живая собака.

– Хассо жил у меня давно, – рассказывал на ходу Фрилинг. – Когда его не стало в физическом смысле, я решил придать его вид этому заклинанию. Мне кажется, получилось неплохо. Но я так редко им пользуюсь, что даже благодарен вам, герр Александрофф, за это маленькое приключение…

Собака промчалась вдоль целого ряда павильонов, в конце которого стояло большое здание мареорамы с двумя башнями по краям. На несколько секунд Леониду показалось, что сейчас собака забежит туда, потому что прямая, как шпага, линия движения Хассо ненадолго прервалась, и пес подбежал к ступеням. Но затем собака заливисто взлаяла и пустилась бежать дальше.

Леонид догадался о конечной точке ее маршрута. Впереди оставался единственный выставочный павильон.

Глоб Селест. Небесный Глобус.

Громадный зелено-голубой шар двадцати двух сажен в поперечнике, установленный на белом основании. Он чем-то напоминал рождественские игрушки, прозрачные шарики с водой, внутри которых, если встряхнуть, начинают кружиться снежинки. Конечно, на фоне башни Эйфеля то было не самое величественное строение выставки.

Леонид еще ни разу не был внутри этого творения архитектора Галерона. Он мельком подумал, что, будь несколько более проницательным, мог бы догадаться и без помощи Фрилинга с его сумеречным псом, куда именно направляется Бриан. Если, конечно, некто был все же Брианом. Единственное, что не смог бы Леонид без Фрилинга, так это понять, что аура незнакомца была фальшивой.

Когда они с немецким Темным уже подошли к подножию огромной сферы, их окликнули:

– Леон!

Александров испытал «вздрог». Так, наверное, сказал бы на его месте петербуржский поэт Андрей Белый.

Обернувшись, он увидел Жана.

– Что ты здесь делаешь с… – Жан посмотрел на Фрилинга и поменял концовку уже вылетающей фразы: – …с этим месье?

«Леон» оказался в тупике.

Он не мог и не хотел разговаривать о своих подозрениях при Темном. Но он уже втянул Темного в дело.

Тогда Светлый применил самый простой и действенный прием: набросился с обвинениями.

– А вы что тут делаете? Вы же должны быть на Эспланаде!

Он при этом отчаянно боялся, что товарищи увидят Хассо. Однако, похоже, сумеречного пса мог видеть только его хозяин и тот, кому он позволял.

Жан неожиданно пошел на попятную:

– Мы там и были. Пардон, но не сообщили тебе. Наш клиент переместился сюда. Судя по всему, он что-то задумал в этом шаре. Бернар уже внутри.

Молодой сантинель вдруг осекся и снова подозрительно взглянул на Фрилинга.

– Мне все известно, – просто сказал немец. – В самых общих чертах, герр вэхтэр. Сегодня Темные и Светлые делают общее дело. Впрочем, как и всегда, на мой взгляд, но по-особенному. Оборотни рыщут по всей выставке в поисках Крысиного Короля. Светлые ловят очередного бедолагу, возомнившего себя мессией. Обыкновенно все, конечно, бывает наоборот…

Леонид подумал, что его спутник, пожалуй, слишком хорошо обо всем осведомлен. И что он не случайно прогуливался по набережной.

– А все же, кого искали вы? – прямо спросил Жан.

Александров вдруг нашел способ уйти от прямой лжи и в то же время не говорить всей правды.

– Я отправился за камерой, как ты знаешь. А потом увидел одного Светлого. Весьма подозрительного.

– Подозрительного? – Брови Жана, кажется, превратились в вопросительные знаки.

– У него очень странная аура. – Леонид вспомнил слова Фрилинга. – Как будто фальшивая. Зачем кому-то в такой особенный день фальшивая аура?

Жан вынужден был согласиться: это выглядело и впрямь подозрительно.

– Вас я позвать не мог и решил проследить за этим субъектом, – вдохновенно продолжил Леонид. – А он привел меня сюда.

– Позвольте мне сделать умозаключение, майне геррен, – скромно сказал Темный. – Некий Светлый нарушает внутренние договоренности и старается повлиять на мораль людей на этой выставке. Сейчас он добрался до этого павильона. Другой Светлый ничего пока не нарушает, но для чего-то надел фальшивую ауру. И он столь же целеустремленно движется сюда. Мне кажется, вполне логично, что они собираются встретиться. Зачем – не знаю. Но факты налицо.

– Если это так, – заволновался Леонид, – нам нужно во что бы то ни стало помешать.

– Светлому с Эспланады помешать трудно, – возразил Жан. – Он растратил только малую часть всей Силы, которую собрал. Мы не сможем к нему даже подойти, если он не позволит. А он не позволит, уж поверьте мне.

– Вы уже знаете, кто он? – спросил Леонид.

– Пока еще нет. Мы сняли слепок ауры и отправили с посыльным в контору. Он пока еще не вернулся. В лицо пока никто не опознал. Печати приезжего у него нет. Значит, это парижанин…

Жан вдруг замолк и снова подозрительно взглянул на Фрилинга. Наверное, подумал, что слишком много уже наговорил при Темном, несмотря на предложенную им помощь.

Удивительно, если подумать. Беззаконие объединило Дозоры сильнее, чем Великий Договор.

Паузу нарушило появление Бернара из входных дверей.

– Леон, очень кстати! – провозгласил он, не обращая внимания на Темного иностранца. – Ты нам совершенно необходим! Точнее, ты и твоя камера!

– Камера?

– Идем, расскажу на ходу! – Бернар в буквальном смысле схватил Леонида… нет, не за рукав, а за самое ценное, что у него было, – за одну из ножек штатива кинематографического аппарата.

Леониду ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. К их паре немедленно присоединились Жан и Фрилинг.

– Он приезжий, – говорил Бернар. – Кто-то рассказал ему о правилах сегодняшнего дня, но он ничего не слышал о нашей конвенции.

– Откуда он?

– Из Эльзаса.

– Хм, мой… соотечественник? – раздался голос Фрилинга.

Бернар покосился на Темного.

– В некотором роде.

Громадная сфера Небесного Глобуса нависала над ними, словно упавшая на планету Луна. Сам шар был голубого цвета, а изображения созвездий на его боках отливали медью. Александров даже ненароком подумал, что самовар в виде такого глобуса пользовался бы спросом. Хотя, конечно, не в Париже. Тут не пользуются самоварами. Разве что на выставке, в павильоне Русских Окраин. Но россияне – приезжие… кстати, о приезжих…

– Постойте, – замедлил шаг Леонид. – Жан говорил, что у него нет печати. Откуда вы узнали, что он эльзасец?

– Сам и проговорился. Он хитер и осторожен, но ничто так не развязывает языки, как безнаказанность.

– А имя он заодно не сказал? – тут же поинтересовался Жан.

– Если бы… – хмыкнул Бернар. – Но дело не в этом. Он потребовал к себе фотографа. А наши сантинель… – Светлый покосился на Фрилинга. – Наши товарищи вспомнили про русского синематографиста. Синематография вместо обычных снимков пришлась ему еще более по душе…

– Майне геррен, – снова вмешался Фрилинг. – Если Светлый в некотором роде мой соотечественник, может быть, мне попробовать поговорить с ним?

Их небольшая компания уже вошла под своды творения Галерона. Небесный Глобус словно проглотил Иных.

Кругом неспешно прогуливались зрители, решившие посмотреть на панораму созвездий. Никто из них не подозревал, какая драма разыгрывается под сводами из электрических светил. Никому из них тем более не могло бы прийти в голову, что в этом царстве астрономии действуют существа из средневековых легенд и преданий, которые собираются воспользоваться самым настоящим волшебством. А под ногами снует невидимая собака, да и не собака вовсе, а морок с лапами и хвостом.

Между прочим, куда убежала эта бестия?

– Вы полагаете, герр Темный, что одержимый идеями всеобщего Света вас послушает? – осведомился Бернар.

– Видите ли, милейший, мне уже доводилось сталкиваться с подобными идеалистами.

– Вот как? – Теперь уже сантинель приостановился.

– В Дрездене. Почему-то у нас в Германии особенно много подобных… если сравнивать с другими европейскими странами. О Востоке и Америке ничего не скажу, господа. Наверное, это влияние нашей философии. Но среди немецких Светлых и правда не так редко попадаются такие, кто хотел бы исправить человечество без промедления. У нас про таких говорят, что у них особый тип ботинок. Из-за этого даже прозвище для них завелось – «шухарт»[12]. Они предпочитают людные места. Однажды я столкнулся с таким юношей-шухартом на дрезденской ярмарке. Этот юноша к тому же оказался прорицателем. Даже вроде бы настоящим пророком. Он нечто усмотрел в будущем Германии и хотел вмешаться.

Фрилинг вдруг замолчал.

– А вы ему не позволили? – не утерпел Жан.

– Я ничего не мог позволить или не позволить. Меня пригласили как врача на случай, если будут жертвы. Светлые обошлись своими силами. Почти.

– Как они это проделали? – спросил Бернар. – И что значит «почти»?

– Они позвали Темных, как ни странно. Чтобы те смогли показать, на что повлияют, если этот шухарт исполнит то, что собирался. В Дневном Дозоре города нашлись весьма опытные… иллюзионисты. Никакого Иного вмешательства не потребовалось.

– Он сдался? – снова не вытерпел Жан.

– Развоплотил себя. Он не мог найти выход из тупика. С любой стороны получалось не так, как хотел этот Светлый. Всю свою силу он потратил на то, чтобы загнать себя поглубже в Сумрак.

– Печально, – резюмировал Жан.

– Более, чем вы думаете, юноша. Перед тем как уйти навсегда, этот идеалист наслал на город проклятие. Он был очень силен в тот миг. Не настолько, конечно же, чтобы немедленно стереть Дрезден с лица земли… Но все же он запустил над городом приличную воронку инферно. Даже Светлый может это сделать. Вы знаете, что это такое?

Кивнул лишь один Бернар.

Леонид знал, что такое «адово проклятие», известное также как «инферно». Правда, он видел всего лишь небольшие – такое было не редкостью, скажем, на Невском проспекте. Результат простейших недобрых пожеланий: «Чтоб тебе!..» – какими могли наградить, вслух или чаще про себя, и жандарм с извозчиком, и студент с благовоспитанной дамой. Не нужно быть Иным, чтобы над головой появилась воронка размером с кулек семечек. Но у Иных черные воронки получаются лучше. И удерживаются намного, намного дольше.

– Самое прискорбное, майне геррен, что с дрезденским инферно ничего нельзя сделать. Я не знаю, что случится и когда случится. Но оно медленно растет. Снять его может лишь тот, кто наложил проклятие. А создатель канул в серой мгле…

– Чем ему город-то не угодил? – грубым тоном спросил Бернар.

– Не знаю. – Фрилинг пожал плечами. – Душа Светлого – потемки… Так как вы смотрите, господа, чтобы я поговорил с этим шухартом и рассказал ему пару грустных и даже трагических историй?

– Вот что, месье Темный, – сказал Бернар так, будто еще перекатывал на языке фразу про «душу Светлого», – у нас есть план. А ваше появление может быть как…

– Красная тряпка для быка на испанской корриде, – подхватил Жан.

– Вот именно! Этот анархист совершенно неуязвим для магии. А пулей его достать нельзя, кругом слишком много людей. Что ему придет в голову, если вы попытаетесь вести душеспасительные беседы, – даже оракул не скажет. Предоставьте все нам, глубокоуважаемый. И держитесь подальше.

– Не смею настаивать, – с сожалением развел руками Фрилинг. – Надеюсь, герр Александрофф не будет возражать, если мой Хассо продолжит слежку за неизвестным господином?

– Может быть, с вами пойдет Жан? – нашелся Леонид. – Герр Фрилинг, вы можете доверять месье… – он взглянул на соратника, – …месье Дюри настолько, насколько Темный может доверять Светлому. А вы, Жан, можете доверять месье Фрилингу ровно настолько, насколько Светлый может доверять Темному.

– Особенно в те часы, когда повода для недоверия вроде бы не существует, – заметил Фрилинг.

– Хорошо, разойдемся, – бросил старший из дозорных.

– Полагаю, вверх нам все равно по пути, – указал подбородком Фрилинг.

Спорить с ним никто не стал.

Глобус жил, будто огромный сферический улей, где каждая двуногая пчела играла свою роль. Впрочем, большинство из этих пчел двигались всего по двум направлениям: наверх, к чудесам и удовольствиям, или на выход, уже вкусив и того и другого. На самый-самый верх путь был неблизким: Небесный Глобус возвышался над землею на тридцать пять сажен.

Леонид с Бернаром поднялись по лестнице к верхнему поясу основания гигантской сферы. Здесь Александров не мог не повернуть голову в сторону зала, где показывали одно из самых любопытных зрелищ выставки. Оно называлось «волшебный фонарь стереоскоп». Он уже видел рельефные изображения в стереоскопах, но здесь они демонстрировались в натуральную величину. Неужели однажды и фильмы станут такими же?

Наверху пьедестала, державшего сорокашестиметровую Небесную сферу, была устроена громадная терраса. Сейчас на ней играл оркестр. Леонид узнал дирижера по снимку из газеты. Это был известный композитор Сен-Санс, а музыканты исполняли пьесу его сочинения. Однако слушать было некогда. Бернар потащил Леонида вместе с камерой в глубь сферы.

Александров полагал, что им нужно будет подняться на верхнюю смотровую площадку. К ней вела просторная крытая галерея, обвиваясь спиралью вокруг поверхности огромного шара, минуя фигуры звездных драконов и медведиц. Вот только Бернар упорно влек его к центру. Леонид спешил, и тем не менее вид главного аттракциона не мог не задерживать его шаг. Стереоскоп меркнул перед тем, что открывалось взгляду. Можно было легко догадаться, как много эманаций удивления и восторга сумел набрать месье анархист.

На внутренней поверхности сферы Галерон воссоздал едва ли не весь небесный свод. Каждое светило было подсвечено электричеством. Здесь были и Солнце, и Луна, и звезды, и планеты. Всякому придали тот цвет, каким награждает его человеческое зрение при взгляде через телескоп. И каждое небесное тело совершало движение по эклиптике с натуральной скоростью. Единственное отступление от естества было в том, что вопреки учению Коперника эта рукотворная вселенная оборачивалась вокруг Земли. Сама планета людей помещалась в центре всей конструкции в виде маленького глобуса около шести сажен в поперечнике. Этот глобус тоже не жил в покое, а совершал за сутки полный оборот вокруг своей оси. Луна, будучи в привилегированном положении над всеми светилами, тоже представляла собой маленький глобус, который обращался вокруг земного. На маленькой Земле же вполне можно было не только стоять, но и передвигаться по особым дорожкам и рассматривать не только карту небесного свода вверху, но и географические изображения под ногами. Несколько человек из публики, судя по всему, так и делали.

Бернар повлек Леонида именно к этому внутреннему глобусу. Подниматься туда нужно было по винтовой лестнице. Стараясь не задеть стальных конструкций камерой, Александров взобрался за ним.

И лишь стоя на поверхности малого глобуса, осознал истинное величие этой косморамы. Электрическое звездное небо было в восьми или девяти саженях над головой.

Всякое небесное тело обладало своей яркостью. Единственное волшебство, на какое оказалась не способна здешняя «фея электричества», – мерцание.

Леонид невольно залюбовался косморамой. По счастью, это продолжалось лишь секунду или две. Состояние поэтического восторга прервали слова Бернара, сказанные кому-то:

– Имею честь вам представить – месье Александрофф. Изобретатель из России. Большой знаток и практик Иного синематографа.

Удостоенный столь лестных эпитетов Леонид наконец-то увидел всю картину. На верхних мостках внутреннего глобуса собрались несколько зрителей. Все они были людьми… кроме одного. Иной разве что не светился изнутри. Даже Леониду не требовалось никаких приспособлений, чтобы понять – вот это и есть тот самый, с моста Александра III.

Поборник морали, так сказать.

– Если это провокация, то вы сами знаете… – слегка нервным тоном заявил анархист.

– Могу заверить, месье Александрофф – совершенно настоящий, – успокоил Бернар. – Вы можете, если пожелаете, применить к нему вашу магию. Месье Александрофф не станет возражать. Правда, Леон?

Русский сантинель кивнул, деловито устанавливая «Патэ» на штатив. Он не слишком вглядывался в неизвестного анархиста, но следил в некотором роде за окружающим космосом. Если взглянуть с малого глобуса вниз через тень от ресниц, можно было заметить, как много внизу скапливается фигур с разорванной аурой. В аурах по большей части преобладали светлые тона, но попадались и редкие темные.

Где-то там сейчас ходил неизвестный, похожий на Бриана как две капли воды, за ним по пятам шли Фрилинг и Жан, а под ногами сновал невидимый пес-фантом Хассо.

– Эта камера может запечатлеть Сумрак, месье. Ваши действия войдут в историю, – спокойно продолжал Бернар.

– Жаль, что нельзя сохранить и речь, – посетовал анархист.

– Картины со звуком демонстрирует месье Эдисон в другом павильоне, – неожиданно для себя заявил Леонид довольно строгим тоном. – Полагаю, не стоит вмешивать его в наше дело. Могу я начинать? Или вы должны подготовиться, месье?

Вопрос, кажется, поставил Светлого в тупик.

– Приступайте, – махнул тот наконец рукой. Было в этом махе что-то барское.

– Мы можем отпустить людей? – осторожно спросил Бернар.

Только сейчас Леонид догадался, что зрители на малом глобусе были заложниками. Вряд ли этот хлыщ угрожал им смертью. Но, по всему, примени он свое заклинание, едва ли не все добровольно бросились бы вниз.

И при этом шухарт оставался Светлым. Любопытно, что будет, если испробовать его чары на нем самом? Уйдет в Сумрак, как тот, из Дрездена, о котором рассказывал Фрилинг?

– Нет нужды, – подумав пару мгновений, решил шухарт. – Их все равно коснется.

– Вы можете гарантировать им жизнь, месье?

– Ровно настолько, насколько они могут гарантировать ее себе сами! По-вашему, это я столкнул того несчастного с моста?

– …И еще одного с эстакады. Впрочем, это, конечно, не вы лично. Так же как не вы толкнули воришку под омнибус. Или вызвали сердечный приступ у ажана.

– Ажан был взяточником. О воришке вы сказали сами. Их убили собственные пороки. Все, что я хочу сделать, – чтобы люди их осознали.

– Простите, может быть, вы все-таки назоветесь? Причинить вам ущерб магией не смогут ни Темные, ни Светлые.

– О да! – с некоторой долей самодовольства высказался тот, кто еще сам формально назывался Светлым. – Не только на этой выставке существуют изобретатели. Всего лишь несколько лет изучения старинных манускриптов и добавление к ним немногого из «Вестника научной магии»! Это новая совершенная защита, месье. Причинить мне вред не может ни один Иной! Ее нельзя пробить волшебством. Ровно так же, как нельзя поразить меня пулей, железом, тростью, электричеством или даже ударом боксера.

– Месье, как вас все же… – начал снова Бернар.

– Зовите меня Томá, – раздраженно бросил шухарт, который явно не любил, если его прерывали.

– Это имя или фамилия?