...В моей жизни было не так много мужчин, но Костя оказался самым сладким из них, самым восхитительным, самым сильным. Он поработил меня, поглотил, измучил – и вознес. Время остановилось. Я умирала, воскресала, смеялась и плакала.
...А потом, когда мы, отдыхая, лежали на влажной земле, прикрытой всего лишь Костиной курткой, я никак не могла на него наглядеться. Все целовала, мимолетно, но страстно, его синие глаза.
А Костя – довольно ревниво – спросил:
– Кстати. Где ты сегодня ночевала? Я стучался к тебе – ты не открыла.
Сердце у меня ушло в пятки – вдруг он узнает про мою ничего не значащую измену?
Впрочем, мне удалось довольно спокойно произнести:
– Да у меня такое приключение случилось! Ты сейчас упадешь.
И пересказала ему, как вчера меня увезли в особняк Тулякова и с каким предложением обратился ко мне вдовец.
Костю эта история заинтересовала чрезвычайно. Он потребовал, чтобы я подробнейшим образом передала ему свой разговор с Димусиком, потом задал еще кучу дополнительных вопросов. Я добросовестно на них отвечала – и все время тряслась, ожидая главного: почему наша беседа с мужем погибшей длилась целую ночь?
Однако этого Костя, пораженный рассказом вдовца, по счастью, не спросил...
Потом мы рука об руку шли по парку, и я чувствовала себя самой счастливой женщиной на земле. Все проблемы отступили на второй план, главным было то, что Костя – мой! Мой! Мой! Встреча с ним – лучшее, что только могло произойти в моей жизни. Я чувствовала: мы подходим друг другу, как ключ – к замку, листва – к деревьям, море – к пляжу... И я не расстроюсь, исчезни на земле все – если, конечно, останусь я и Костя рядом со мной. Я доверяла ему, любила его, растворилась в нем, слилась с его сильным телом.
Скромно идти с ним рядом я просто не могла. Мне хотелось, чтобы его сильные пальцы не просто лежали на моем предплечье, а ласкали меня, терзали, нежили и взрывали волною счастья.
Костя – он действительно моя половинка, потому что понял меня с полуслова. Вдруг развернул меня к себе лицом, стиснул в объятиях и впился в губы неистовым поцелуем. И я от одного прикосновения его губ к моим губам тут же улетела далеко-далеко.
И поразилась и даже обиделась, когда Костя неожиданно меня оттолкнул. Мои щеки еще горели от его прикосновений, губы припухли от поцелуев, в глазах стояло одно только его лицо. Но любимый досадливо пробормотал:
– Только этого нам не хватало...
И я наконец увидела – навстречу нам спешит моя бывшая клиентка, пампушка Бэла, причем лицо девушки залито слезами, рот перекошен в болезненной гримасе. Судя по совершенно убитому виду нескладной толстухи, заприметила она нас давно. Похоже, хоронилась где-то в кустах и следила за нами. Интересно, с какого момента? Стала свидетелем лишь нашего последнего поцелуя – или за сценой на поляне тоже наблюдала?
Только что ей, собственно, за дело до наших с Костей отношений? Неужели, с ее-то лицом и фигурой, она тоже имеет на него виды?! Представить невозможно, что у Кости с ней могло что-то быть. Конечно же, тогда, в ресторане, они просто беседовали. Потому что не может нормальный мужчина захотеть этакую кадушку сала!
Я уже приготовилась рявкнуть на толстуху. Пусть катит прочь! С какой стати она следит за нами?
Но мимолетно посмотрела моему принцу в лицо – и прочла в его взгляде мольбу. Услышала его еле слышный шепот: «Несчастный человек... Пожалей ее».
Я про себя хмыкнула. Могу, конечно, и промолчать – но только, судя по решительному виду пампушки, скандал в любом случае начнется...
Я оказалась права, Бэла фурией подскочила к Косте (передвигалась она сейчас куда быстрее, чем во время наших с ней тренировок) и взметнула руку в пощечине. Я отступила на шаг. Интересно, как мой рыцарь поведет себя в столь щекотливой ситуации?
Но Костя не выглядел растерянным. Он легко и уверенно перехватил руку Бэлы, обнял девушку, успокаивающе заговорил:
– Изабель, пожалуйста...
Я не удержалась и фыркнула. Пампушка Бэла, оказывается, еще и Изабель?
А та вырывалась из Костиных рук и довольно бессвязно вскрикивала:
– Пусти! Негодяй! Ведь я тебе верила... Ждала!.. А ты, ты! Ты просто лжец!
В ее глазах плескалось искреннее отчаяние, мне даже стало жаль беднягу. Конечно, обидно: иметь такое невыразительное лицо, кучу лишних килограммов, голову, забитую совершенно бесполезными знаниями – и при этом мечтать о принце. Но почему она кричит, что верила и ждала? Неужели наивная девочка действительно возомнила, что такой совершенный мужчина, как Костя, может в нее влюбиться? Да нет, нельзя быть до такой степени глупышкой.
Вдруг меня кольнуло страшное подозрение. Вспомнился рассказ моего бывшего начальника Емельяна. Ведь тот утверждал – и очень уверенно, – будто сотрудники санатория оказывают заезжим столичным штучкам сексуальные услуги. Так, может, Бэла, москвичка-богачка, моего Костю просто купить пыталась? Не он ее пригласил – она его вывела в бар, накормила... И теперь бесится, что он гулял на ее деньги – а потом кинул?
Фу, даже подумать противно. Чтоб Костя – мой Костя! – оказался альфонсом? Не может быть. Но почему тогда у него такой виноватый вид? Почему он просто не пошлет эту Бэлку?
А он все твердит:
– Бэла. Пожалуйста. Не надо. Я прошу тебя: не кричи. Все хорошо.
Та уже и не кричала: просто ревела. Потом вдруг неожиданно резким движением вырвалась из Костиных объятий и бросилась ко мне. Я подобралась. Он, может, и джентльмен – но я, коли Бэла посмеет на меня кинуться, влеплю ей так, что мало не покажется.
Однако толстуха лезть в драку не стала. Смахнула с глаз злые слезы и спокойно обратилась ко мне:
– Лиля! Мне тебя просто жаль.
Этого я не ожидала и хмыкнула:
– Тебе? Меня?
– Ты просто не знаешь, что он за человек, не понимаешь, с кем связалась. – Бэла с нескрываемым презрением посмотрела на Костю.
Я забыла о своих намерениях вести себя тише воды ниже травы и промурлыкала:
– Ну, одно я знаю прекрасно. Любовник он отличный!
Бэла изменилась в лице, но, тем не менее, продолжала свою явно выстраданную речь:
– Твой Костя – он просто альфонс. Альфонс! Охотник до чужих денег!
Я в изумлении увидела: Костино лицо закаменело. Неужели мои смутные подозрения подтвердились? И Бэлка говорит правду?!
– Кто же ему платит? Ты? – усмехнулась я.
Все равно не поверю. Слишком это низко, подло, позорно...
А Костя строго обратился к Бэле:
– Изабель. Пожалуйста, прекрати психовать и объясни, что ты имеешь в виду.
– Да-да, – подвякнула я. – Объясни. Когда вы с Костей вместе ужинали, кто из вас оплатил счет?
И в изумлении нарвалась на досадливое Костино:
– Слушай, Лиля, не лезь, а?
Пампушка же наградила нас обоих ядовитым взглядом и выплюнула:
– О, Лиля, наивная ты провинциалочка! Не все так просто. Думаешь, он за мой счет всего лишь поесть хотел? Нет, это было бы слишком примитивно. Костя – он играет не в лоб, он работает тоньше. Развести девушку на ресторан и расплатиться сексом – действительно мелко... Костя у нас не за сто баксов работает и даже не за тысячу. Ему сразу все деньги нужны. Все мое состояние. Правда, милый?
Костя же внимательно взглянул ей в глаза и спокойно повторил:
– С чего ты, Бэла, взяла, что я претендую на твое состояние?
– Ах, ну да, конечно! – фыркнула она. – Разве ты признаешься – особенно (уничижительный взгляд в мою сторону) при ней? Но я точно знаю: ты только с теми женщинами общаешься, у кого деньги есть! А кто бедный – на тех тебе плевать!!
И, наконец, пробила даже невозмутимого Костю. Тот пожал плечами.
– Слушай, Изабель, ты, наверно, устала. Иди в своей номер. Полежи. Отдохни.
– Не надо из меня сумасшедшую делать! – Окончательно взъярилась толстушка. – Я точно про тебя все знаю, мне отец сказал!
– Отец-то твой здесь при чем? – пробурчала я.
Бэлка же продолжала разоряться:
– Ему по поводу меня звонили отсюда, из «Ариадны»!
– И зачем же? – поинтересовался Константин.
– Сам прекрасно знаешь зачем! Хотели выяснить, сколько у меня личных денег! Это ты, ты звонил, больше некому!
– Я? Выяснял, сколько у тебя денег? У твоего отца?
– Да! У моего отца, у Ивана Малыгина.
– Это тебе отец такое сказал?
– Слушай, хватит придуриваться! – совсем уж взбеленилась Бэла. – Я все знаю! Ты сначала запал на меня, а когда узнал, что я на самом деле бедна и тебе ничего не обломится, тут же переключился на нее!
«Нестыковочка, – мелькнуло у меня. – Я-то уж точно совершенно нищая, один только долг в двадцать семь тысяч долларов. Однако Костю мое финансовое положение явно не смущает».
Но спорить с пампушкой не стала – все равно бессмысленно.
На мой взгляд Бэлу с ее идиотскими обвинениями следовало просто послать куда подальше – однако Костя внимательно и серьезно посмотрел на девушку и повторил:
– Это точно? Твой отец действительно сказал, что кто-то отсюда, из санатория, интересовался, сколько у тебя денег?
– Не «кто-то», а ты, Костя. Ты, – презрительно выплюнула она. – Продажный. Никчемный. Жалкий красавчик. Знать тебя не желаю больше!
Резко повернулась и, подволакивая ноги, двинула прочь.
– Совсем помешалась... – пробормотала я ей вслед.
И обернулась к Косте. Я хотела сказать ему, что ни капельки не верю в Бэлкины обвинения и пусть он просто выкинет этот инцидент из головы, однако, взглянув в его лицо, поразилась. Брови Константина сошлись у переносицы, лицо прорезала морщина – он явно о чем-то напряженно думал.
– Костя... – тихо произнесла я.
Но он был сейчас не со мной.
– Да... – пробормотал он. – Это все меняет...
Я вдруг отчетливо почувствовала: что все мои мысли про нас с ним, про две половинки единого целого – это полный бред. Совершенно я его не знаю. У нас с ним просто был прекрасный секс – и ничего больше.
И тогда в мою душу впервые закралась не тревога, не опасения, но дикий животный страх. Потому что если окажется, что союзника в санатории у меня нет и Константин играет на стороне моих врагов – я, сто процентов, пропала.
– Я пойду, Костя? – неуверенно спросила я.
И он – только что влюбленный, нежный, заботливый, страстный – спокойно произнес:
– Да, Лиля. Давай встретимся завтра. У меня, похоже... возникли срочные дела.
И, не оглядываясь, зашагал по аллее прочь.
Бэла
Я еще долго ревела на одинокой лавочке в парке. Слезы жгли глаза. Почему он так поступил? Как он мог?! Костя, такой утонченный, нежный, – и похотливая деревенщина Лилька... Распластанная в траве, юбчонка задрана, ноги раскиданы. О-о, мерзость! А я-то на полном серьезе верила, что нравлюсь ему. И что ему интересны, боже, до чего же смешно, мои рассказы про раннее развитие детишек...
Если прежде я всегда слегка подсмеивалась над мамой и бабушкой, которые превратили нашу семью в женское царство и демонстративно игнорировали мужчин, то сейчас я их понимала, как никогда. Мужики – действительно твари. Предатели.
Но куда больше, чем на двуличного Костю, я злилась на себя. Надо же быть до такой степени наивной! Двадцать семь лет хожу по этому свету, закончила институт, перечитала несметное множество книг, всегда считала себя разумным, здравомыслящим человеком – и попалась на крючок, на какой и подросток-пэтэушница не клюнет! Неужели сразу было не ясно: не влюбляются подобные Косте мужчины – успешные, сильные, красивые – в невзрачных толстушек вроде меня.
От крушения всей этой красивой сказки хотелось выть.
Когда слезы наконец иссякли, само собой пришло решение: ни на минуту я больше не останусь в «Ариадне». Уеду из этой клоаки. Вот прямо сейчас соберу вещи – и отправлюсь домой, в Москву. Расцелую мамулю, обниму бабушку и скажу им, что они были правы, когда предостерегали меня: «Ничего хорошего из этой поездки не выйдет». А уж насчет мужчин, всегда готовых втоптать тебя в грязь, мои родные были правы вдвойне...
Я взглянула на часы: было довольно поздно, почти десять вечера. Интересно, есть ли из этой глухомани ночной поезд до Москвы? Или придется сидеть до утра на вокзале?
Впрочем, остаться в «Ариадне» – даже на единственную ночь – мне было еще страшнее. Потому я решительно вскочила с лавочки и заторопилась в свой номер. Быстренько покидать в чемодан вещи, заказать на ресепшене машину (бесплатный трансфер входил в стоимость путевки) – и до свидания.
...Но на пути к жилому корпусу я нос к носу столкнулась с Катюхой – моей соседкой по столику в здешнем ресторане. Та мне, похоже, обрадовалась – по крайней мере, заорала громко и от души:
– О, Бэлка, привет!
Я поневоле улыбнулась. Потому что Катька, при всей своей малограмотности и постоянном выпендреже, мне нравилась. Было в ней что-то глубоко скрытое под наносной светской шелухой: некая первобытная сила. И доброта. И чуткость. По крайней мере, сейчас, едва взглянув на меня, она мгновенно сбавила свой бравурный тон. И тревожно произнесла:
– Боже мой, Бэльчонок! Да на тебе лица нет! Что случилось?
Голос ее звучал настолько участливо, что я мгновенно забыла все ее недавние подколки. И даже то, сколь беззастенчиво Катюха хвалилась, что «пользуется» моим Старцевым.
Слезы вновь застили глаза, и я пробормотала:
– Все ужасно. Я уезжаю.
– Как? Почему? – совсем уж переполошилась она.
И я хоть и понимала: Катьке не столько хочется послушать мое нытье, сколько просто любопытно (сплетни-то она разносить обожала), а не удержалась. Всхлипнула:
– Доста-ало меня тут все! Я просто с ума сойду – если здесь останусь!
Теперь Катюха присосалась ко мне покрепче рыбы-прилипалы.
Строго произнесла:
– Так, Бэлка. Прекрати истерику. Пошли.
И потянула меня прочь от жилого корпуса – в сторону здания, где располагался бар.
– Тебе нужно выпить. Пошли, пошли. Я угощаю.
– Да не хочу я, Катя, отстань! Сказала же тебе: я уезжаю. Тошнит уже от этого поганого санатория!
– О, как тебя разобрало! – хмыкнула она. – И куда же ты уезжаешь?
– Как куда? Домой. В Москву.
– Прямо сейчас? – подняла бровь Катерина.
Я упрямо повторила:
– Да.
– Хорошо, уедешь, – успокоила она. – Я обещаю. Только махнем с тобой пару рюмашек – как говорится, на дорожку! Тебе это не помешает.
И серьезно добавила:
– Я ведь вижу, Бэлка: ты на меня свысока поглядываешь. И правильно нос задираешь, я сама понимаю: ты умная, образованная, с моими девятью классами не сравнить. Но сейчас уж поверь мне, колхознице: нельзя тебе никуда ехать. Остановись, успокойся, выпей чего-нибудь покрепче, водка будет в самый раз. Примем по паре рюмок, поболтаем, приведем тебя в норму – а потом ехай себе, хоть в Москву, хоть куда.
...Так мы оказались в баре. Искусителем Катюха оказалась умелым. Сначала заказала невинный графинчик на сто граммов... потом заявила, что под хорошую закуску это ничто... а дальше я уже и не сопротивлялась. К спиртному у меня привычки нет – после первой же рюмки в голове приятно зашумело, в горло ударило жаром, проблемы если не исчезли, то, по крайней мере, стали казаться совсем не глобальными.
И, конечно, выложила я Катерине все. И про свою одинокую жизнь в вечном женском царстве – что дома, что на работе. И про внезапно нашедшегося отца, давшего мне путевку в светскую жизнь. И со слезами про Старцева – который, кстати, мне чем-то отца напоминал. И про предательство Кости... Только про отцовские обвинения – будто Костя позарился на мои деньги – не рассказала. Очень уж стыдно было...
Катя слушала, не сводя с меня глаз, преданно кивала, задавала уточняющие вопросы, и по ее хитрющей мордочке было видно: завтра же моя история станет достоянием всех отдыхающих дамочек. Но только мне, уже слегка пьяной, сейчас казалось: ну, и ничего страшного. Уж после того унижения, которое я пережила сегодня в парке, наблюдая за интимными играми Лили и Кости, мне бояться больше нечего. К тому же, если не сегодня, то завтра утром я все равно уеду из «Ариадны» и никогда больше сюда не вернусь. И ни с кем из здешних обитателей, очень надеюсь, нигде не встречусь...
...Когда моя грустная повесть была закончена, Катька вдруг выдала:
– Слушай, Бэльчонок. Это все очень, конечно, интересно, но я не поняла: чего ты бесишься-то? Почему уезжать собралась?
– А что мне еще здесь делать?!
– Да радоваться надо!
– Радоваться? Чему? – опешила я.
– Сейчас объясню, – важно произнесла Катюха. – Со всем научным подходом. У тебя эти твои прынцы, ну, Старцев и Костя, я так поняла, первые мужчины?
– Ну-у... Мы с ними не...
– Да понимаю я, что не спали! – Катя хмыкнула. – По тебе ж за километр видно: ты за свою девственность зубами держишься!
И вновь стала серьезной:
– Но я сейчас не про секс говорю, а про всякие, блин, высокие чувства. Про любовь. Признавайся: ты влюбилась впервые, правда?
– Ну-у...
– И разочаровалась в любви – тоже впервые.
– Ну-у...
– Вот я и говорю: радуйся, что все так легко закончилось! – радостно выкрикнула Катюха. – Я, например, от своего первого аборт делала. А в Москве у меня есть подружка – так ейный любимый по ее паспорту огромный кредит оформил. И слинял – а она теперь выплачивает. Еще одну девчонку я знала – ее в первую ночь СПИДом наградили. А ты: ну, не случилось любви до гроба, но ведь ты здорова, деньги при тебе, да еще какой опыт появился! Говорю же: не плакать – радоваться надо!
...Я, хотя и понимала, что Катя несет обычную утешительную чушь, против воли улыбнулась. Сейчас, спасибо водке и уверенному тону моей наперстницы, мои проблемы действительно стали казаться мелкими и смешными. Изменил Костя – но он мне ничего и не обещал. Обидней было бы, если б он мне предложение сделал, а потом с Лилей переспал...
Катя, ободренная моим смирением, продолжала:
– Знаешь, Бэлка, даже песенка такая есть. Что-то там про слезы в подушку. И про первые уроки любви. Вот этот первый урок жизнь тебе и дала. Заметь: бесплатно и без всяких последствий.
И подколола:
– Пора бы уже какой-никакой опыт приобрести. В двадцать семь-то лет! Забудь ты про этого Костю. У него ж на лбу написано: ловелас, ни одной юбки не пропустит. Представь: если бы тебе его захомутать удалось? Вот он – твой муж. Ты ему ужин жаришь, носки стираешь, сортир за ним чистишь. И то и дело узнаешь – от соседок, от подруг, от кого угодно: Костичек твой за одной приударил, с другой переспал. Оно тебе надо?
Катя выжидательно уставилась на меня.
Я покорно пробормотала:
– Да не надо, конечно.
И вздохнула:
– Я сама, конечно, дура. За журавлем в небе погналась. Лучше бы со Старцевым осталась...Он, хоть и не красавец, но мужчина надежный.
Катя непонятно усмехнулась:
– Со Старцевым, говоришь?
– Ах, ну да! – не осталась я в долгу. – Ты ж его подобрала. Ну, как? Научил он тебя танцевать?
– Не успел, – вздохнула Катерина, – послала я его. В грубой форме.
– Почему? – опешила я.
– Да видишь ли, в чем штука... Я ведь сначала его просто безобидным стариканом считала. Ну, поужинаешь с ним, потанцуешь, дашь, чтоб сиськи пощупал. Но он оказался пройдоха еще тот. Перед мужем меня едва не подставил... Спасибо, мир не без добрых людей. Предупредили.
– Вообще ничего не понимаю.
– Сейчас расскажу тебе. Муж мой, Васька, большой человек. Ну, как все они там, на Рублевке: особняк, бибики дорогущие, часы золотущие. И, опять же, как положено: врагов изрядно, поэтому служба охраны своя. А начальник охраны, Рубен, мой земляк, тоже с Краснодарского края. Ну, и выручает меня, шепчет, когда надо, чтоб осторожней была. Однажды у меня амурчик небольшой приключился, муж заподозрил. Мне ни слова – сразу частных детективов нанял, чтоб все доказательства получить. А Рубенчик, земной ему поклон, мне свистнул – я в авральном порядке любовь свернула, чиста перед муженьком оказалась, аки слеза, он мне колье подарил, типа извинения, что посмел усомниться. Ну, и сейчас Рубенушка, спаситель мой, позвонил, шепнул: про меня, оказывается, справки наводили. Отсюда, из «Ариадны».
– Что-о? – Я в изумлении уставилась на Катю.
Катя, конечно, и понятия не имевшая о природе моего изумления, надменно фыркнула:
– Обычное, между прочим, дело. Тут, в провинции, халявщиков полно. Только и мечтают, как бы за чужой счет в Москву перебраться. Вот и сейчас, Рубенчик предупредил: какую-то местную сволочь сильно интересует, сколько у меня денег. И могу ли я ими сама, без ведома мужа, распоряжаться.
Ничего себе! Ровно те же вопросы, что привели в такую ярость моего отца!
Но Кате я, конечно, ничего не сказала. Лишь пробормотала:
– Ты сказала, что «кого-то интересовало». А почему ты решила, что именно Старцева?
– Да выяснила я, – пожала она плечами. – Хоть и узнавали, как всегда в таких случаях, через третьи руки, и следы путали, но я умолила Рубенчика: умереть, но выяснить, кто тут под меня копает. Даже обещала, что ему денег дам, если узнает точно. А денежку он любит, вот и нарыл, и сегодня как раз сообщил: состояние мое, оказывается, Старцеву понадобилось! Представляешь, каков гад!
Катя плеснула нам по очередной, уже неизвестно какой по счету рюмке и меланхолично заявила:
– Поэтому, Бэльчонок, мы сегодня не только твою первую любовь хороним, но и мое, так сказать, чувство... Не первое, конечно, но все же. Мы ведь с тобой когда встретились, я как раз от Старцева шла. Высказала ему все, что о нем думаю. Велела, чтоб не подходил больше. И на рецепшен зашла – к другому врачу переписалась. Ну, так чего? – Она приподняла рюмку. – Махнем? За помин старцевской души?
Обычно я абсолютно не выношу столь кощунственных шуток.
Но сейчас, когда пазл нашей со Старцевым ссоры наконец сложился в моей голове (его якобы любовь... он узнает, что я бедна... и резко обрывает наши отношения – под смехотворным предлогом, будто я изменила ему с Костей), я чокнулась с Катей и с чувством произнесла:
– Ты права. Чтоб он сдох!
И еще меня теребило чувство вины – не всепоглощающей, конечно, но все же...
Костя, конечно, негодяй и предатель – но, называя его альфонсом, я явно погорячилась.
Лиля
Еще только светало, когда в дверь моей комнаты забарабанили. Я спала, как убитая, и снился мне Константин. Абсолютно ВНЕ всех интриг и проблем, мы с ним рука об руку брели по красивому, только что после дождя, лугу. На полевых цветах блестели капельки росы, и Костя срывал их и протягивал мне, а я вдыхала нежный аромат васильков и ромашек и чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете.
Когда раздался стук в дверь, я еще была на грани сна и яви, потому и решила: это опять он, Костя! Ночью почувствовал, уловил, насколько мне без него плохо, – и пришел.
Я накинула тот самый коротенький халатик, что вчера вспоминал Константин, и широко распахнула дверь.
Какое же меня ждало разочарование! На пороге стоял амбал Кирюха – мрачный, крошечные глазки смотрят с угрозой.
– Я пройду, – с утвердительной интонацией произнес он.
Легко отодвинул меня и ввалился в комнату.
– Что? Что случилось? – Я тщетно пыталась запахнуть на груди тесный халат.
Кирюха оглядел меня всю – от босых пяток до встрепанных со сна волос. Не самый, конечно, презентабельный вид, но многим мужчинам нравится. Мой бывший, Юрик, обожал, когда я только что из постели, тепленькая и, как он говорил, беззащитная. Да и Костя, помнится, тем памятным утром еле удержал себя в руках. Однако в лице Кирилла не мелькнуло ни капельки вожделения, и это показалось мне плохим признаком.
– Я сяду. – Сообщил он все в той же хамской манере.
И без приглашения плюхнулся на единственный стул.
Это уже хорошо. Что хотя бы разрешения спрашивает, а не волочет с ходу в кабинет карлика или в подвал палача Воробьева.
– Чего ты хотел, Кирилл? – повторила я.
Он бухнул:
– Я по поводу Машки.
И отвел глаза.
Сердце обмерло. Неужели с ней беда?
– А что с Машкой? – спросила я, чувствуя, как в груди разрастается противный ледяной комок.
Кирилл же вскинул на меня свои еле видные на жирном лице глазки и чуть ли не с робостью спросил:
– Ну, она ведь твоя подруга?
И смолк. А меня просто трясти стало, и я на всю комнату заорала:
– Да скажи ты толком, что случилось!
– Говорю ж тебе: я по поводу Машки. Хотел узнать, раз вы подруги: куда она ходить любит, какие цветы, ну, и всякое такое.
– Ф-фу! – выдохнула я, не скрывая облегчения. И без обиняков спросила: – Ты в нее втрескался, что ли?
– Ты выражения подбирай, – в привычной своей манере рявкнул амбал.
И я просто глазам своим не поверила: слегка порозовел. С ума сойти! Динозавры тоже умеют смущаться!
Я не из тех, кто считает своим долгом обязательно нагадить ближнему, потому немедленно стала нахваливать свою подругу:
– Да, Кирилл, тебе исключительно, просто супер, как повезло. Машка – девушка хоть куда. Красавица, умница, а готовит – пальчики оближешь! И шьет сама, и в квартире всегда порядок идеальный, и...
– У нее кто-нибудь есть? – прервал поток моего красноречия Кирилл.
– В смысле, парень, что ли? Да полно поклонников. И в городке нашем, и здесь, в санатории, – не растерялась я. С удовольствием наблюдала, как огорченно морщится лицо амбала, и закончила: – Только у нее ни с кем ничего серьезного. Она большую любовь ждет. Тебя, наверно.
– Меня? – Его лицо вытянулось. – А вы что, с ней обо мне говорили?
На самом деле ни словечка, но и так понятно: все эти Машкины будто бы случайные взгляды в его сторону... глупое хихиканье... экстремально короткие юбки под просвечивающим белым халатиком – неспроста.
– Говорили, Кирюша, – серьезно кивнула я. – И только совсем между нами: ты ей тоже нравишься.
– Правда? – просиял динозавр.
Вот странно! Как касается его охранной работы, человек совершенно дикий. А зашла речь о любви – смущается, словно школьник.
– Да, правда, правда! – повторила я. – Она б давно к тебе и сама подошла, но считает, что первый шаг должен сделать мужчина. И в любви, и во всем остальном.
– Чего ж она тогда с этим Старцевым... – будто про себя, пробормотал амбал.
Я снова напряглась, но как можно беспечней спросила:
– А что со Старцевым?
– Ну, они вчера в баре вместе сидели. И танцевать он ее водил. И провожал потом... – вздохнул Кирилл. – На меня и не смотрела...
Ах, ты, мой динозаврик! С какой неожиданной стороны ты передо мной раскрываешься!
Я деловито произнесла:
– Это потому, что Старцев сразу просек, какое Машка сокровище, вот и засуетился вокруг нее. А ты только вздыхаешь. Смотри, будешь и дальше щелкать клювом – окончательно уведут! Поэтому советую тебе: езжай прямо сейчас за цветами. Машка, к твоему сведению, тюльпаны любит. А еще – «Рафаэлло» и мартини.
– Ты серьезно думаешь, что у меня есть шансы? – спросил он.
– Будешь ходить букой – никаких не будет. А попытаешься девушке понравиться – может, и повезет! – хмыкнула я.
– Ладно. Я понял, – буркнул амбал. И хмуро добавил: – Что я спрашивал про нее, молчи.
Ха-ха, он, кажется, стесняется своих чувств! Вот уж никогда бы не подумала, что у груды мускулов имеются комплексы! Но мне его вдруг вспыхнувшая страсть к Марии очень кстати!.. Ведь не смотри на нее Кирюха влюбленным взглядом, давно бы насторожился. Заметил бы, что она в медицинском корпусе что-то вынюхивает.
Но пока мне везло.
Едва выпроводив Кирюху, я отправилась в комнату к Машке. Хоть и рань несусветная, а сна все равно ни в одном глазу.
Однако подруга, в отличие от меня, еще почивала и дверь отперла только минут через пять настойчивого стука. Увидела на пороге меня, лицо сразу запечалилось (Кирилла, что ли, ждала?), и буркнула:
– Ты в курсе, сколько сейчас времени?
– Знаю. Уже половина седьмого, – бодро ответила я. – Пошли, погуляем.
– Я сейчас сдохну. – Машка потерла виски.
От нее ощутимо попахивало алкоголем – похоже, вчера она действительно встречалась с доктором Старцевым, и вечер явно прошел не без пользы.
– Тогда пошли в бар, – выдвинула я новое предложение. – Он круглосуточный. Угощу тебя коньяком.
– Обалдела? Хочешь, чтоб мы карлику попались?
– Мы коньяк в кофе добавим, – пожала я плечами. – А чашку кофе перед работой выпить не возбраняется.
– Ладно, – буркнула Машка. – Сейчас оденусь. – Понизила голос (мои вчерашние упреки сделали свое дело!) и добавила: – И деньги с собой возьми. Те пятьсот, что ты обещала.
Хорошо устроилась подруга! Старцев ее ужинает и танцует, а я ей за это плати! Но, если Мария опять начнет рассказывать мне не по теме – скажем, про нелицензионные таблетки для похудения или что директор санатория налогов не платит, – я ей ни копейки не дам.
Однако разговор наш пошел совсем в другом ключе.
Едва Машка одним глотком опрокинула чашечку кофе, изрядно сдобренного коньяком, едва ее лицо разрумянилось, как она оглянулась по сторонам (в баре в столь ранний час, конечно, посетителей не было) и гордо произнесла:
– Короче, давай бабки, Лилька. Я все узнала. Это он твою толстушку убил.
– Кто?! – опешила я.
– Он. Старцев. – Машка явно наслаждалась моим изумлением.
– Это как же понимать?
– Лилька, – хохотнула она, – ты кино помнишь? Утром деньги – вечером стулья. Вечером деньги – утром стулья.
– Да ладно тебе, Машка! Мы с тобой подруги или кто? Не веришь мне, что ли? – обиделась я.
– Подруги не подруги, а мой риск в любом случае должен быть оплачен. – Важно произнесла она.
– Какой там риск? Сидели, выпивали, танцевали. Не работа, сплошное удовольствие.
– Откуда ты знаешь, что мы танцевали? – захлопала глазами Машка.
– Все тебе расскажи!
– Ну, ладно, – вздохнула она. – Поверю тебе. Ты только кофе мне еще закажи. И коньяку пусть побольше нальют.
Я передала ее заказ уставшему бармену, вернулась к столу и нетерпеливо переспросила:
– Ну?!
– Короче, если б я Старцеву «Северное сияние» не устроила, точно бы не раскололся, – важно произнесла Машка.
– Это водка... с чем? – Я в самодельных коктейлях не сильна.
– С шампанским. Мы за мою неземную красоту пили. А Ромка, – Мария кивнула в сторону клюющего носом бармена, – со мной в доле. Я ему сразу сказала, что сотку дам, если поможет Старцева подпоить. Он и старался. Так что видишь: одни от тебя убытки, – нахально заявила подруга.
– Ты давай, ближе к теме! – Поторопила я.
Мария поведала мне такую историю. Оказывается, Старцев – хоть по образованию и психолог, но повернут на гипнозе. Стажировался у знаменитых гипнотизеров, работал в частных психиатрических клиниках. Считается одним из самых успешных врачей, вводящих в транс и навсегда избавляющих от алкоголизма («К нему жены своих алкашей за месяц записывали», – с гордостью, будто сама имела отношение к его практике, сообщила Машка).
Для меня в ее рассказе абсолютно ничего нового не было. Мне Георгий Семенович когда-то сам об этом рассказывал, да и наше с ним знакомство, помнится, началось с визитной карточки с надписью «суггестолог». Однако я подругу не прерывала – пусть разливается.
Здесь, в санатории, продолжала Машка, Старцев, оказывается, обкатывает авторскую методику. Абсолютно уникальный, единственный из всех существующих, со стопроцентной гарантией, способ похудеть!
– На первый взгляд, все как у всех, – горячо рассказывала Машка. – Он просто вводит теток в транс и внушает им, что всякие булки – дрянь. Сахар – смерть, ну, и так далее. А это все на подкорку записывается. По такому принципу многие врачи работают. Но только Старцев – не чета им. Обычные-то доктора лишь зачатки гипноза знают, и пациентам кода от силы на месяц хватает. А этот – известнейший специалист. И если внушит, что мучное есть нельзя, то навсегда. Как отрезает. И, главное, что абсолютно мучиться не надо. Просто не хочешь хлеба – и все. Поняла?
– Да поняла... А что с моей толстушкой тогда случилось?
– Спросила я про твою толстушку, – важно кивнула Машка. – Она, Старцев сказал, брак.
– Кто-кто?
– Ну, в любом медицинском методе случаются неудачи, – хихикнула подруга. Коньяк, да на старые дрожжи, явно на нее подействовал. – Старцев ведь как: кодирует от ожирения, потом из транса выводит и предупреждает: мучного теперь ни грамма. Но многие, конечно, хотят попробовать – что будет, если я все-таки запрещенного съем? И получают: тошноту, рвоту, мигрени дикие. Больше не пытаются. Но бывают особо настойчивые. Как эта Елена Ивановна. Их рвет – а они все равно хлеб метут. Надо в таких случаях сразу к нему бежать, чтобы он код усилил. А эта дура не пошла. Решила, что сама справится. Вот сердце и отказало... Заурядная история.
Машка покончила со второй чашкой кофе и безжалостно добавила:
– Поэтому твоя Елена Ивановна сама виновата. Надо было доктора слушаться.
Я в задумчивости откинулась на стуле.
История, поведанная Машкой, действительно походила на правду. По крайней мере, ее можно пересказать вдовцу. Но что-то меня все равно беспокоило. Во-первых, слишком уж легко раскололся Старцев. Несколько коктейлей и Машкины чары – достаточно ли, чтобы признаться в убийстве – пусть даже в убийстве по неосторожности? А главное: я, конечно, слышала, что гипноз – чрезвычайно сильное средство. Только все равно не верю, что от него можно умереть.
Потому я твердо сказала Машке, что премиальных пятисот долларов я ей не отдам – покуда не получу новых доказательств ее версии. А сама принялась думать.
Я, к сожалению, далеко не Шерлок Холмс. И не эта старушка – аристократка из романов Агаты Кристи. Как ее там... Мисс Марпл, что ли... Логически мыслить я не умею. И по математике у меня всегда (не считая начальной школы) были «трояки». А по физике я отхватила «четыре» только благодаря Артуру Иннокентьевичу.
Вот, только вспомнила о нем – и где-то в низу живота сразу сладко заныло. Ах, наш физик, Артур Иннокентьевич, симпатичный был мужик!.. Так, кстати, со мной всегда, начиная с седьмого класса: пытаешься подумать над серьезной задачей – а мысли вдруг улетают. И сами собой приземляются в районе лирики-романтики. Принимаешься мечтать о принце на белом коне или вздыхать по тому, кто тебе в данный момент люб... Хотя что в этом странного? Я считаю, в любви, в отношениях между мужчинами и женщинами, столько загадочного, непознанного – любой учебник высшей физики отдыхает, с его восьмиэтажными формулами! Поэтому неудивительно, что мысли сами собой сбиваются на чувства. И тебе становится совсем не до логики...
Вот и сейчас: собиралась в очередной раз обдумать все происходящее в санатории, но мысли мне не повиновались. Вдруг охватили меня воспоминания об учителе физики. Я вспомнила его бородку лопатой, коренастую фигуру, хваткие пальцы... И как он смешил нас на уроках... Артур Иннокентьевич не был героем моего романа, однако все-таки вывел мне в итоге «хорошо». И, конечно, не потому, что я Бойля – блин – Мариотта от Гея – как его там – Люссака отличала. Сыграли роль мои личные качества. Точнее, большая девичья упругая грудь, которую я один раз позволила ему и посмотреть, и потрогать. Он, конечно, хотел большего, гораздо большего – только я сочла, что четверка, пусть даже по физике, совсем не стоит моей невинности.
Целомудрие я, дура, потеряла в другой раз – и почти совершенно бесплатно. Не считать же платой подаренный Мишкой, нашим самым крутым школьным хулиганом, чахлый букетик! Тогда тот букет меня так поразил, настолько он не вязался с образом гопника Михи, что я от изумления позволила ему гораздо больше, чем собиралась. Ну, и наш фирменный городской джин-тоник, которым мой кавалер меня потчевал, тоже, конечно, сыграл свою роль...
А тогда, в девятом классе... С сорокалетним физиком, в лаборантской – нет, нет и нет! Я не готова была отдать ему самое дорогое. Потому охладила пыл Иннокентича (как меня наши девчонки-десятиклассницы научили), с помощью нежных и быстрых пальчиков. И он сразу стал как шелковый!..
Тогда я впервые в жизни поняла, какую мы, девушки, силу имеем над мужиками! Только вот, к сожалению, редко когда нам удается ею в полную мощь воспользоваться.
На самом деле получается, что свои женские чары применяешь, только если не любишь. А стоит втрескаться в какого-нибудь подонка (типа моего Юрика), и о всякой возможности крутить им, вертеть немедленно забываешь. Наоборот: они сами, проклятые предметы твоей любви, такую власть над тобой забирают, что только смотришь на них воловьими глазами и пляшешь под их дудку, все угодить им, стервецам, стараешься... И выслушать, и накормить, и ублажить. А они, гады, заботу о себе воспринимают как должное, да еще и на сторону поглядывают.
...Чтобы закончить с физикой, отдам моему Артур Иннокентьичу должное: тогда он повел себя со мной, как настоящий интеллигент. После всего, что между нами случилось, к доске вызывал меня в редчайших случаях, а в контрольных сам за меня задачки решал. Правда, когда он захотел свое удовольствие со мной повторить, я пригрозила, что маме и директрисе нажалуюсь – у него все сразу увяло. Но физик оказался не злопамятным, а, скорее, добропамятным. Гнобить меня не стал, продолжал выводить четверки. Вздыхал, глядел на меня раскаленным взором и, наверно, воображал мое юное тело, когда спал со своей старухой женой.
Я, кстати, по широте душевной, метод воздействия на физика Машке потом подсказала, однако ей – вот ведь умела влипать девчонка! – пришлось расплачиваться с Иннокентьевичем по полной программе, да еще и ублажать его в лаборантской едва ли не еженедельно до самого выпускного. Она долго потом по этому поводу ныла и меня во всем обвиняла...
Так вот, вернемся к невезучей Машке. Весь день, гоняя по спортивному залу очередных тостушек-пампушек-плюшек, я обдумывала Машкин рассказ. Спору нет, он казался складным. Но несколько вещей у меня в голове все равно не укладывалось. Я уже упоминала, что логика – далеко не самая сильная моя сторона, однако даже у меня возникли к моей подруге вопросы. Вопросы, на которые она так и не дала ответов. Поэтому они все не шли у меня из головы.
И после ужина я вытащила Машку погулять. Забрели мы с ней в самый дальний угол санаторского парка – туда, где он превращался в лес. Я показала ей заброшенную беседку, в которой некогда ждала несчастного Степана. Там подругу и спросила:
– Ты мне рассказала, что твой Старцев здешних женщин для того, чтобы они не ели мучное и сладкое, кодирует с помощью гипноза. Предположим. Но почему они тогда в пользу руководителей санатория завещания оставляют?
– А они что, оставляют? – поразилась Мария.
– Разве я тебе не рассказывала? Да, оставляют. Не знаю насчет всех подряд, но вот Тулякова – та, что у меня на тренировке умерла – такое завещание точно написала. И знаешь, сколько она подарила двоюродному брату здешнего директора? Акций на пять «зеленых лимонов»!
– Да ты что! – глаза у моей подруги округлились. Для нее, как, впрочем, и для меня, пять миллионов долларов – все равно, что пять миллиардов. Непредставимая сумма, которой ни у меня, ни у нее точно никогда не будет.