Луке увеличил картинку. Изображение пошло пикселями, зато удалось прочитать надпись на воротнике. Ursuit BDS.
Тедди уже где-то видел этот лейбл. Но где и когда?
– Мышонок, ты так напряженно думаешь, что забываешь дышать, – улыбнулся Луке. – Я понимаю… для тебя это непривычная работа – думать. Может, все же налить кружечку комбучи? Или принести баллон с кислородом?
И тут он вспомнил.
Он видел эту надпись в захламленной кладовке у Сесилии. На гидрокостюме.
Вот оно что… Матс Эмануэльссон решил совершить самоубийство в гидрокостюме…
Мало того – он прыгнул как можно дальше от гигантского парома.
Вывод? Ни один самоубийца не станет этого делать. Еще ладно с далеким прыжком, можно объяснить адреналином, но сухой элитный гидрокостюм? И еще: он прыгнул перед рассветом, когда паром уже лавировал среди островов в архипелаге. Сто – сто пятьдесят метров в сухом гидрокостюме до ближайшего острова проплывет любой.
Тедди замолчал.
Эмили стояла с полуоткрытым ртом и не могла вымолвить ни слова.
41
Процедура прохождения многочисленных кордонов заняла не менее получаса. «Удостоверение личности, пожалуйста… Спасибо»… «Разрешение прокурора, пожалуйста… Спасибо».
То же шестое отделение. Та же Жанетт Никореску. Так же приветливо поздоровалась.
– У нас недавно прошло обсуждение меры пресечения, но я так и не знаю – как он себя чувствует?
– Более или менее. Получше. Даже поздоровался со мной только что.
Беньямин сидит в кровати. Глаза открыты, но, похоже, ее не заметил. Слабые звуки из коридора: кто-то прошел мимо, звякнуло стекло.
– Привет, Беньямин.
Прошептал что-то неразборчиво.
– Как ты?
Ответа не последовало.
– Ничего удивительного, что тебе продлили срок.
Он опять что-то прошептал, но на этот раз она уловила два слова: «…я знаю…»
– Послушай, Беньямин… мы, то есть я и Тедди, не думаем, что твой отец покончил жизнь самоубийством, когда прыгнул с парома. Мы считаем, он инсценировал самоубийство. Тебе что-то про это известно?
Она взяла его за руку. Прохладная, нежная, почти детская кожа.
Он слегка двинул большим пальцем.
– Что это значит? Да? Или нет?
– Да… – прошептал он.
– Твой отец жив?
Невнятное бормотание. И опять Эмили удалось различить отдельные слова: «… я не знаю… в доме…»
– Что ты имеешь в виду? Отец был с тобой в том доме?
Пожатие большого пальца. Да. Был.
– А ты знаешь, кто убитый?
Беньямин покачал головой. И вдруг тихо, но совершенно отчетливо прошептал:
– Может быть, папа.
– Матс? Убитый – это Матс?
– Не знаю.
– А что ты делал в доме?
Рука напряглась. Видно было, как он старается найти – или вспомнить – нужные слова. Он опять начал бормотать.
– …встреча…
Эмили поняла: надо ставить простые вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет».
– Ты кого-то встретил там?
Пожатие пальца. Да.
– Ты встретил Матса?
Снова движение пальца. Да, встретил.
– А Сесилия знает, что вы там встретились?
Ответ последовал не сразу. Он еле заметно покачал головой.
– А она знает, что Матс не покончил с собой?
– Нет.
– А кто знает?
Молчание. На лбу вздулись жилы. Видно, как Беньямин старается собраться.
– Ли… – дальше этого дело не пошло.
– Лиллан?
Он закрыл глаза.
– Беньямин, милый! Лиллан знает?
Молчание. Паренек бессильно откинулся на подушку.
– Что он сказал? – спросил Тедди, дожидавшийся ее у подъезда.
– Я, собственно, не имею никакого желания с тобой говорить.
– О’кей, можешь не говорить. Но хоть что-то удалось узнать?
– Да… кое-что. Во всяком случае, он коммуникабелен. Относительно. Он знает, что Матс не покончил с собой. Но считает, что убитый в Вермдё – его отец. То есть точно не знает, но не исключает.
– О, дьявол… Он что, убил собственного отца?
Эмили даже не подумала о такой возможности.
– Мог бы быть поразговорчивее, – проворчал Тедди.
– Ему лучше с каждым днем. И мне надо бежать. У меня сегодня еще одно судебное заседание.
– А это еще что?
– Тоже о продлении ареста.
Тедди поднял бровь.
– Понимаю… Линда рассказывала. Могу я пойти с тобой?
Эмили покачала головой.
– На сегодня тебя достаточно.
42
Скоро четверо суток в предвариловке.
Через два часа судебное заседание. Будут обсуждать, есть ли основания содержать его под стражей. Наденут наручники и повезут в суд. Кореши рассказывали, как все это происходит. Никола в этом смысле девственник. Заведение для трудных подростков в Спиллерсбуде – детский сад с надувными шариками.
Его все время знобило, мучил понос. Рука на месте укуса полицейского волка по-прежнему болела, иной раз очень сильно. Он даже подумывал о самоубийстве. Если бы у него был брючный ремень… но брючного ремня у него не было. Отобрали.
Еще раз приходил Симон Мюррей. Выглядел, как Мэтью Макконахи, – жесткие складки у насмешливого рта, пронзительный взгляд.
– Ты ведь понимаешь, что тебя не отпустят?
«Я не выдержу несколько недель в клетке», – даже не подумал, а ясно понял Никола.
– Думаю, тебе будет нелегко несколько месяцев в изоляции.
Одна надежда: если уж я держусь, Хамон не дрогнет. Хамон всегда был покруче.
– А ты знаешь, Хамон уже колется, – Симон смотрел на него, не меняя ни интонации, ни выражения лица. – Сказал, что деньги нужны были тебе…
Николу опять начал бить озноб. Ему очень хотелось бы встретиться хоть с кем-то, кому есть до него дело. С мамой, дедом, Тедди. С кем-нибудь.
Он вспомнил рассказ Хамона про Ашура – парня, который отказался идти на похороны отца в наручниках.
Он прокашлялся.
– Симон, мне, может, и несладко приходится. Но стукача ты из меня не сделаешь. Так что иди отсюда и больше не приходи…
Он лежал, свернувшись калачиком на матрасе, и думал.
Месяц на свободе – все, чего он добился. Лузер. Еще какой лузер. Ему не место в большой игре. Не потянет.
Голова лопалась от мыслей, но ни одну он не мог додумать. Попытался заснуть. Куда там! Знобит, и в то же время весь мокрый от пота. Мочевой пузырь бунтует: часу не проходит, а он уже сует в решетку белый флажок.
Неужели Хамон и вправду что-то им рассказал?
Камера Хамона в другом коридоре, но он где-то здесь, близко. Если ему еще не предъявили обвинение, не продлили срок задержания и не перевели в другое здание.
Никола никак не мог сосредоточиться. Никак не мог сообразить, что же говорить на суде. Лузер. Фрик с СДВГ.
А может быть, все же попросить надзирателя вызвать к нему следователя Симона Мюррея?
Приходила Эмили. Похоже, она его узнала. Темно-русые волосы, лучистые, очень красивые глаза. Черные брюки и пиджак.
Она сразу взяла быка за рога. Никакой душеспасительной трепотни.
– Что тебе сказали?
– Допросили. Очень коротко. Сказали, что я взорвал сейф в супермаркете.
– А ты что сказал?
– Отрицал, ясное дело. Ничего я не взрывал. Должен был встретиться с Тедди, вы его знаете. Шел к нему, а тут, откуда ни возьмись, на меня бросилась полицейская псина и перемолола мне руку. Посмотрите, – он поднял перевязанную руку. – Я никакого отношения к краже не имею.
– А почему они тебя подозревают?
– Неправильное место, неправильное время. Случайно оказался поблизости. В лесу… типа заблудился немного.
В те минуты, что она с ним беседовала, все стало казаться не в таком уж мрачном свете. Рассказала, как проходит судебное заседание, что может за этим последовать.
В ней было что-то… уверенность, сила. Никола немного воспрянул духом.
В дверь камеры постучали, и сразу послышался звук поворачиваемого ключа.
Надзиратели. Надели наручники и повели по коридору.
Он попытался улыбнуться.
– А в какой камере Хамон?
– Ты же знаешь, мы не имеем права об этом говорить.
Посадили в машину: зарешеченный «Вольво В70».
За окном, как назло, роскошный летний день. Надзиратели на переднем сиденье переговаривались, строили планы на отпуск. Никола вспомнил день, когда он впервые курил траву: в рощице за школой. Нежно-зеленая листва на деревьях… чувство, будто в этом мире ничего плохого случиться не может. Никто не обделен шансом начать новую жизнь.
Судья выглядел очень недовольным. Серый костюм, серые волосы, серое лицо.
Обвинитель: тонкий свитерок под горло, джинсы и вельветовый пиджак. Невероятно: он собирается на неопределенное время затолкать в тюрьму человека – мог хотя бы галстук надеть.
Эмили неторопливо проследовала к своему месту.
Открылась другая дверь за плексигласовой перегородкой, и впустили публику. Из-за бликов трудно различить лица, но Никола, прищурившись, увидел Линду. И Тедди.
Дверь за перегородкой открылась опять. Вошел еще один человек.
О, дьявол! Хамон…
И что это значит? А вот что: гадюка Мюррей все врал. Хамон не сидит ни в какой камере. Хамон свободен, как бабочка. Его не взяли. Значит, Симон просто-напросто его шантажировал. Хотел сломать. Но сука-Мюррей не учел, что Хамон не побоится прийти на суд.
– Я предлагал провести заседание за закрытыми дверями, – сказал прокурор.
Эмили открыла большой блокнот и начала листать. Вообще-то ничего удивительного в предложении прокурора не было: еще один неизвестный преступник пока на свободе.
– Не помню такое предложение, – сказала она.
– Значит, проведем за закрытыми, – неожиданно бодрым и звучным голосом сказал серый человек в судейском кресле. – Попрошу публику выйти.
Никола повернул голову. Хамон широко улыбнулся и поднял большой палец.
На следующий день.
Ясное дело – оставили в заключении.
Камера: в пять раз лучше, чем в предвариловке. Кровать, маленький письменный стол. Шаткий стульчик. Туалет. Но самое главное – телевизор! С другой стороны, все это означает только одно: он застрял надолго. Если, конечно, Эмили не умеет колдовать.
Его камера довольно высоко в здании. Наверное, на восьмом или девятом этаже. Через решетку в окне видна платформа электрички в Флемингсберге, школа, развеселой окраски многоэтажные дома-муравейники, построенные в годы экономического бума, когда катастрофически не хватало рабочей силы. Так называемый «миллионный проект» – миллион квартир для трудящихся.
А он, Никола, – внук «миллионного проекта». Смотрит в зомбоящик дни напролет. Мандраж меньше, чем в предвариловке, но и этого хватает. Что у них на него есть? Что бы сказал Исак? Что замышляет Мюррей?
Часовая прогулка на крыше. Круглая площадка разделена на секторы, как торт. И величиной примерно с торт. Решетки со всех сторон, даже потолок забран решеткой, но сквозь переплетения арматуры можно видеть небо. Он купил в киоске красный «Мальборо» и на первой же прогулке выкурил восемь штук подряд. Кайф – как от пары косяков. Мир закружился, и он чуть не потерял сознание.
В следующий раз решил: поосторожней с сигаретами.
Вторая? Третья?
– Эй, приятель, тебя как зовут?
Он поднял глаза: за густой решеткой на соседнем ломте торта шевелилась тень. Никола назвал свое имя.
– А тебя?
– Керим Джелали. Откуда?
– Сё-эр-телье. Ронна. А ты?
– Аксельберг. Вообще-то, Вестерос. За что тебя?
– Кража со взломом. А тебя…
– А-а-а… Полно всякого дерьма.
– Да ладно…
– Говорят, нашли мою заначку кокса в Аксельберге.
– Много?
– Килограммы.
– Ого! Не слабо!
– Ого-то ого, но это они так говорят.
– А сколько тебе?
– Двадцать восемь… мне светит десятка, самое малое, а может, и четырнадцать, если еще и контрабанду повесят.
– Ни хрена себе…
Парень заржал.
– Глядишь, обойдется. А честно, даже неплохо иной раз отдохнуть в тюрячке. Тихо, спокойно, не надо к каждому присматриваться – не стукач ли. «Торпеды» Абдиса – по барабану. А в последнее время… да ты слышал наверняка.
– Да… слышал.
Никола и в самом деле слышал. Большую часть наркобизнеса контролировали курды, но в последнее время подняли голову «Черные Скорпионы». Захотели дележа.
– Скажу только вот что, – продолжал Керим, – денек сегодня – зашибись. Наслаждайся. Солнышко, небо голубое. Все могло быть хуже. Я мог бы сейчас кантоваться в Кобани
[81], как мои кузены.
– Ко… что?
– Неважно… проехали. Я что хочу сказать? Радуйся жизни, братишка. Мне не хватает разве что лакрисола
[82], у них нет в киоске. А сегодня день такой, что я и о лакрисоле подзабыл.
Никола никогда не смотрел телевизор в таких количествах. «Менталист», «Парадиз-отель», «Гламурная западня»… Непонятно – как можно в несколько часов втиснуть столько дерьма?
Он попросил игровую приставку – была только одна на весь коридор. Приготовился долго ждать и был очень удивлен, когда ему на следующий день принесли «ПС2». Более современные приставки запрещены – они все завязаны на вай-фай. Но «ПС2» – это уж чересчур. Это для археологов. Начало двухтысячных… в музей бы, что ли, отнесли.
Он вернул приставку и взял в библиотеке книгу. «Чужак». Автора не запомнил. Но привлекло название. Это же про него! Югге среди сирийцев, свенссон среди юггов. Чужак – он и есть чужак. Непонятно, кто я и с чем меня едят.
На следующий день его опять окликнул Керим.
– Привет, Никола, это ты?
– Ну… как жизнь?
– Сегодня денек не такой клевый, как вчера… но знаешь что?
– Что?
– Наплевать. Все равно небо почти не видно за этими железяками.
– Ты давно здесь?
– Тринадцать месяцев.
Никола сглотнул слюну. Приговор еще не вынесен – а у парня отняли больше года жизни.
– С полными ограничениями. И знаешь что?
– Что?
– Ты первый, с кем я разговариваю за это время. Не считая, конечно, снютов и адвоката. Они, должно быть, что-то недосмотрели, что у нас эти клетки оказались рядом. Забыли, что меня нужно держать подальше от живых существ.
– Как ты выдерживаешь?
– Я же сказал – могло быть хуже.
Хуже… куда уж хуже. Никола почти не сомневался: хуже быть не может.
– А что у них на тебя? – спросил Керим.
– Откуда я знаю? Меня выследила собака, искусала… а я не виновен.
– Мы все невиновны, ежу понятно. Но слушай, если у них больше ничего нет, рули молчанку.
– Это как?
– Зажми рот, дыши носом. Полная несознанка. В конце концов они раскроют карты. И не психуй. Помни про Кобани.
43
Тедди был очень удивлен, что до этой встречи Магнус Хассел, совладелец адвокатуры «Лейонс», вообще никак не реагировал.
На стенах картины, на низких полках – загадочные произведения искусства: человеческий череп с мазками масляной краски, под стеклянным куполом – птичий скелет на теннисном мяче. Магнус, похоже, и в самом деле знал толк в современном искусстве, contemporary art.
Но Тедди обратил внимание, что картина, всегда висевшая за спиной совладельца, исчезла. Ее сменила другая. На расстоянии она выглядела, как знаменитый «Черный квадрат» Малевича, только больше. Примерно метр на метр черноты. Но если подойти поближе, видно, что черная поверхность состоит из бесчисленного количества таблеток, пилюль и капсул. Дождь черных лекарственных препаратов. Что это означает, наверное, и сам автор не сможет внятно объяснить.
Магнус перехватил его взгляд.
– Нравится? Последнее приобретение. Дэмьен Хёрст. Называется «Цикутоксин». Написана три года назад. Никогда не думал, что она пойдет с молотка, но, как видишь… несколько недель назад повезло. И хорошие ребята помогли. Подставные лица, сам понимаешь.
Тедди отошел от «Цикутоксина» и уселся на стул. На письменном столе, в отличие от обычного, был изрядный хаос, но совладелец никаких признаков нервозности не проявлял.
– Тедди, приятель, не буду вилять. То, что произошло, ни в какие ворота не лезет.
Тедди прекрасно знал, что Хассел имеет в виду. Он позвонил и сообщил Магнусу: меня обокрали. Исчезли все доказательства наркотических забав Маклауда. Взломали машину, вытащили сумку, мобильник – все, что было на поверхности. А вместе с портфелем – фотографии, рапорты… все. А на мобильнике – устное признание.
Магнус бровью не пошевелил, но картина за его спиной будто увеличилась. Черная бездна. Тедди почти физически ощутил засасывающую, почти космическую бесконечность мрака.
– Скажем так, Тедди… если не решишь этот вопрос, придется с тобой попрощаться. Ты хоть понимаешь, во что обойдется клиенту твоя расхлябанность?
– Да, вы говорили. Двести миллионов крон.
– И что я ему скажу? Что доказательство ветром унесло? Ну нет, Тедди. Найди материалы. Точка.
Магнус встал. Сигнал недвусмысленный – разговор окончен.
А пошел бы ты, сукин сын. Я на другое и не рассчитывал.
Тедди поклонился и пошел к дверям. И никаких материалов ты не получишь, я их отдал Маклауду. Думаю, Фредрик с наслаждением сжег их в своем камине, наслаждаясь очередной понюшкой кокса.
Но: он потерял первую в своей жизни настоящую работу. И что делать дальше? Что будет?
Следующий день.
В церкви постоянное движение, будто все только и делают, что подходят к алтарю, целуют иконы, крестятся, отходят, а потом все повторяется сначала. Зажженные свечи. Сосуды с елеем.
Боян ревностно следовал обычаям. Перекрестился дважды, дважды поцеловал ноги Иисуса на иконе. Потом опять. Отец делал все, как когда-то делала бабушка. Тедди помнил ее – десятилетним ребенком его привозили к ней в Винчу, деревню под Белградом. Бородатые священники, лиловые рясы, тяжелый запах ладана.
А сегодня не бабушка. Отец. Тедди узнавал каждое движение. Каждый шаг.
И не церковка в Винче, а церковь Святого Саввы в Швеции. В Стокгольме. В Эншеде – не больше километра от Глобена
[83].
У Тедди гудят ноги. Он запомнил с детства: в православной церкви не сидят. Если ты по-настоящему верующий, должен выстоять всю службу. Ну что ж, должен – значит, должен. Терпеливо ждет, покачивается в такт песнопениям.
Отец покосился неодобрительно, и Тедди тоже перекрестился. Правила он знал с детства. «Прижимай, а не тяни», – говорила бабушка. Правая рука, три пальца сжаты в щепоть, безымянный и мизинец прижаты к ладони.
– Ты не хочешь почтить батюшку? – спросил отец.
Тедди и это помнил – надо подойти и поцеловать край рясы.
– Слишком много народу, папа.
Теснота в церкви и вправду ужасающая. Но на самом деле Тедди вовсе не хотелось целовать эту рясу. С другой стороны, надо доставить отцу удовольствие. Показать сыновнюю почтительность. И причины на то были веские.
Сару выписали из больницы. Линда жила в отеле и не ходила на работу. Тедди и отца поселил в отеле, но, скорее всего, этого недостаточно. Они должны уехать. Лучше всего, в другую страну. На несколько недель.
Пока Тедди не заставит Кума понять.
С этой точки зрения он был даже рад, что Николу посадили. Там он для них недоступен. Надо надеяться…
И папа должен согласиться. С деньгами Маклауда Тедди мог отправить их в любую часть света. All inclusive.
Последние дни пытался найти Лиллан. Она не отвечала на звонки, и Сесилия не сказала, где ее искать. «Ума не приложу».
Но Лиллан знала про отцовскую инсценировку самоубийства и наверняка могла рассказать побольше, чем ее выходящий из комы брат.
Снаружи церковь выглядит довольно непрезентабельно, но внутри очень красиво. Иконостас орехового дерева, фрески ярких, не поблекших цветов и щедро украшенные золотом.
– Византийская традиция, – гордо сказал Боян. – Мы – прямые наследники Византии.
Тедди потер шею.
– Я знаю, пап. Знаю. Но ты должен, наконец, решиться. Всего несколько недель. Линда уже съехала с квартиры.
Боян повернулся и с горечью посмотрел на сына.
– Почему ты все время ищешь на свою жопу приключений? Я-то думал, ты с этим завязал.
Тедди напрягся. «С этим завязал»… А что сделал отец за все годы, пока он рос? Что он предпринял, когда все эти ведьмы из социалки, учителя, кураторы из группы поддержки звонили ему по три раза на день? Когда на пороге их дома впервые появились полицейские? Тедди было двенадцать, когда он попался на краже в магазине «Техника». Сунул в рюкзак ни больше ни меньше как семь воздушных пистолетов.
Отец всегда ставил ему в пример Дарко, но палец о палец не ударил. Может, и не соображал, что происходит с сыном, но теперь… теперь! Теперь, когда он пытается жить по-честному, работает, хочет восстановить справедливость, загладить прошлые ошибки, – отец начинает ворчать. Неужели он не понимает – прошлое иногда настигает людей и хватает за пятки. Пора бы поумнеть.
Перед церковью толпился народ. Отец во что бы то ни стало хотел представить Тедди своим друзьям. А Тедди только и мечтал, как исчезнуть отсюда поскорее.
Потом пошли к станции метро. На стенах подземного перехода свободного места нет от неумелых граффити и сомнительных лозунгов. «Безобразное прекрасно», «Фронт освобождения животных», «Убей буржуя».
– Решил? Я хочу, чтобы ты уехал как можно скорее.
Боян не ответил, только замедлил шаг.
Над перроном на металлической штанге сидело выкрашенное серебрянкой человекоподобное существо в позе, показывающей, как трудно ему удержать равновесие.
– Ты видел? – спросил Боян. – Произведение искусства. Недавно куплено. Здорово, правда?
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Ты ни о чем не спрашивал.
Тедди еле сдержался.
– Ты не ответил на мое предложение.
Боян приложил карточку к стойке, акриловые дверцы дернулись в стороны, и он прошел на перрон. Эта новая система не переставала удивлять Тедди. Часть нового Стокгольма. Стокгольма, который он не видел много лет.
– А что ты предлагаешь?
– У меня есть идея. Я покупаю билеты в Херцег-Нови. Через пару недель и сам туда приеду. Линда тоже приедет, так что несколько дней можем провести вместе.
– Херцег-Нови? В Черногории? Я там часто бывал в молодости.
– Я знаю, – Тедди изобразил улыбку Санта-Клауса. – Я знаю.
Они расстались на Слюссене. Боян пересел на красную линию. Тедди знал, куда он направляется. Дождался, пока состав метро исчезнет в туннеле, и спустился на автобусный терминал.
Плохое освещение, грязновато, шум от десятков подходящих и уходящих автобусов. Под информационным табло пожилая тетушка продает коричные булочки и хлеб. Кто-то устроился на скамейке – изо всех сил старается протрезветь. Там, наверху, – роскошный солнечный день. Здесь: знобко, чувство потерянности, запах собачьей мочи у столбов.
Новый Стокгольм. Город, который когда-то пытался… Теперь – распродан. Запачканные граффити стены в метро, кое-где облупившаяся штукатурка. У кого есть деньги, старается брать апп-такси. Даже в пригородах цены на квартиры заоблачные. Чтобы оплатить свою жизнь, нужно брать кредит, а чтобы взять кредит, нужно одобрение банка. Оценка кредитоспособности. Съемных квартир все меньше, а те, что остались, продают на черном рынке, контролируемом мафией. И все молчат: стоит заикнуться, никто и на секунду не задумается – закатают в бетон. Попрошайки из Европейского Союза, главным образом из Румынии, у каждого магазина. Нигерийские проститутки в мини-борделях. Проституция перекочевала с улиц в квартиры, таунхаусы и виллы. Наркотики, заказанные через интернет, доставляют быстрее, чем пиццу. И в то же время элита, столпы общества… делают, что хотят, за своими ар-нуво фасадами.
Хищники.
Новый Стокгольм: линии раздела так ясны, будто их нарисовали маркером на карте.
А он? Что он делает в этом городе?
Сейчас у него больше денег, чем когда-либо в жизни, но никакого желания тратить их нет. Важно спровадить и обезопасить семью и постараться помочь Николе.
Через двадцать минут он был в Древинге. Помог Луке – каким-то образом вычислил, где может находиться Лиллан.
Школа верховой езды. Довольные жизнью лошади. Полно детей, главным образом девочки – малышки и подростки. Чуть поодаль – юные всадники. Сидят в седле уверенно, прямая спина, раскрасневшиеся от гордости мордашки.
Он вошел в конюшню. Лошади всех размеров и мастей в стойлах. И опять девочки: носят охапки сена, чистят лошадей щетками, возятся со сбруей.
Лиллан очень похожа на брата – Тедди узнал ее мгновенно.
Она стояла со щеткой около большой, с влажными невинными глазами лошади.
Тедди подошел поближе и постарался встретиться с ней взглядом.
Полицейское управление Стокгольма
Беседа с информатором «Мариной», 19 декабря 2010 года
Вел беседу Йоаким Сунден
Место: Хёгдален-центр
ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА 6 (часть 1)
Запись беседы
ЙС: Как вы считаете, успеем закончить сегодня?
М: Не знаю… я описал всего полтора года моей жизни, осталось около четырех, с 2007-го и позже.
ЙС: Значит, не успеем?
М: Если я не буду вдаваться в детали…
ЙС: Хорошо. Я заметил вчера, что вам было нелегко рассказывать об истории с похищением.
М: Некоторые вещи невозможно забыть, как ни старайся.
ЙС: Я понимаю… Но вернемся к тому месту, на котором остановились. Что было после?
М: Я провалился в ночь. Они говорили что-то о посттравматическом стрессе. Не знаю… Память о пытках не отпускала. И не только во сне – малейший внешний раздражитель мог вызвать совершенно неадекватную реакцию. К примеру, если я видел стол с похожей на мой гроб древесной текстурой, меня охватывал приступ паники. Запах жвачки, которую они не выпускали изо рта… даже этот запах вызывал у меня приступ, иногда до судорог. И эти разговоры, этот бесконечный психотерапевтический щебет… «эмоциональная отгороженность, отсутствие интереса к обыденной активности»… вы сами знаете их птичий язык. Четыре дня меня продержали в клинике, кормили золофтом[84]. Я подслушал – намекали на возможность суицидальных попыток. Через несколько недель окончательно сформировался диагноз: посттравматическая депрессия.
А потом начались допросы и суд, где я был вынужден все повторить еще раз. Это было ужасно… как пережить заново.
ЙС: Вы вернулись к работе?
М: Я не работал четыре месяца. Потом вернулся на свое обычное место. Самочувствие улучшалось. Медленно, но улучшалось. Ногти отросли, хоть и корявые. Полиция снабдила меня системой мгновенного оповещения. Несколько уроков по обеспечению личной безопасности. Но я-то знал: пока держу рот на замке, они меня не тронут. Они же получили то, что хотели.
ЙС: А Сесилия? Что говорила Сесилия?
М: Почти ничего. Конечно, ей было жаль меня. Но мы не касались этой темы. Думаю, ей, как и мне, хотелось поскорее все забыть.
ЙС: А Себбе?
М: Да, Себбе… Он позвонил чуть ли не сразу, но я отказался с ним говорить. Тогда он заявился к нам домой, это было… недели через две после похищения. Я лежал в постели, в полном тумане после болеутоляющих и антидепрессантов. Позвонил в дверь. Сесилия была на работе, Беньямин в школе, Лиллан в садике. Я дотащился до двери.
– Тебе нечего здесь делать, – прошипел я, не открывая: увидел в глазок, кто стоит за дверью. Шипеть пришлось громко – почтовую щель запломбировали полицейские.
– Матс, послушай… впусти меня, надо поговорить.
– А я не хочу с тобой говорить, – я положил палец на кнопку экстренного оповещения на запястье, которую мне выдали в полиции.
– О’кей, о’кей, понял… но чтобы ты знал: я не имею ни малейшего отношения к этой истории. Это не я тебя заказал. Клянусь могилой матери. Я, конечно, имел на тебя зуб после того, как ты свистнул у меня бабки, и ты знаешь, как я среагировал… быстро и эффективно. Хотя все пошло не так, как задумано. Понимаю, что ты чуть концы не отдал, но я же не знал, что ты ни с того ни с сего вернешься домой. Но эта история… за кого ты меня принимаешь? Все, что они с тобой вытворяли… Вот и все, что я хотел сказать.
– Уходи, Себбе, – голос дрожал, и мне почему-то не хотелось, чтобы Себбе это заметил.
Я знал, что он говорит правду. Он и в самом деле не замешан. И похищение заказал не он.
– Уходи. И не приходи больше никогда.
…Жизнь постепенно возвращалась в свою колею. Я работал не на полную ставку, а дома… любая мелочь представлялось тяжелой, трудно выполнимой задачей. Проводить детей в школу… иногда это требовало таких усилий, что я, вернувшись домой, ложился в постель. Сходить в магазин за молоком – гарантирован приступ головной боли. И на работе толку от меня не было. Никлас, впрочем, отнесся по-дружески. Я понимаю, сказал он. Все всё понимали… Но я видел, что он разочарован и еле сдерживается. Мне надо было во что бы то ни стало сосредоточиться и набрать форму.
Несколько раз я заходил в клуб. Странно… единственное место, где я чувствовал себя спокойно. Богган, Буссе… никто не спрашивал меня ни о чем. Читали, конечно, в газетах, но помалкивали. Про компьютер ни я, ни Сесилия никому не рассказывали. И в полиции и в суде считалось, что меня похитили ради выкупа. Выбрали простейший вариант: я – известный игрок в покер, сорвал большой куш, и у меня просто-напросто хотели его отжать.