Следствие установило, что смерть Кадзуэ наступила между семью и девятью часами вечера. Я узнала об этом потом. Я действительно убила Кадзуэ в начале восьмого, но полиция, очевидно, посчитала, что убийство произошло позднее, потому что это было не простое убийство, а с ограблением. А ограбления обычно происходят, когда на улице уже стемнело.
Кстати, Такэгоси-сан был у меня не первый.
* * *
После похорон Кадзуэ я специально испачкала несколько сидушек в ее доме, выстирала с них чехлы и повесила в одной из комнат сушиться. Еще я оставила в доме кое-какой беспорядок, чтобы был предлог всем заехать туда по пути из Яхико.
К тому времени я уже потеряла страх перед убийством, это даже стало для меня чем-то вроде игры. Идея путешествия в Яхико всемером, которая раньше вызвала бы у меня содрогание, теперь казалась весьма привлекательной.
На этот раз, в отличие от убийств отца и Кадзуэ, все прошло гладко, точно по задуманному. Стоило мне только заикнуться о том, что неплохо было бы побывать в Яхико, о котором писал отец (полиция лишь в общих чертах познакомила нас с содержанием его записок, ничего не сказав об Азот), как мачеха тут же согласилась. А на источниках в Ивамуро я лишь намекнула Юкико и остальным, как здорово остаться здесь еще на денек, и Масако сразу заявила, что хочет поехать в Аидзувакамацу, навестить родителей.
Мачеха очень переживала о том, что о ней скажут люди, и ей не хотелось показываться в родных местах со всем своим выводком, разжигая нездоровый интерес соседей к фамилии Умэдзава. Я это хорошо знала. Знала и то, что в Аидзувакамацу она ни разу не выйдет на улицу, чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых. Меня волновало лишь одно – мачеха перед отъездом сказала, чтобы я возвращалась домой с дочерьми Аяко, а ее дочки ехали отдельно. Но для меня было важно, чтобы мы возвращались все вместе, и я сделала для этого все возможное.
В итоге мы поехали на одном поезде, разделившись на две группы: в одной – Томоко, Акико и Юкико, в другой – я с Нобуё и Рэйко. Вшестером мы нигде не засветились.
Я предложила всем вместе заехать по пути в дом Кадзуэ, чтобы закончить уборку, однако Томоко и Акико стали отказываться. Говорили: мы устали, без нас, мол, обойдешься. Нашли предлог. При том, что Кадзуэ была их родственницей, а я к ней никакого отношения не имела.
Такие номера были в обычае у этих девиц. Я потеряла им счет. Мы вместе ходили в балетную студию (у Томоко и Юкико танцевальные па выходили на удивление коряво). Если у меня что-то хорошо получалось, они быстро выбегали из зала. Когда я бывала в Хоя, мачеха нередко проводила занятия без меня.
В поезде я принялась всех уговаривать поехать к Кадзуэ вместе. Говорила, что боюсь одна, что напою их там соком. Уговоры подействовали.
Мы вошли в дом Кадзуэ 31 марта, в начале пятого. Я сразу пошла на кухню готовить сок, там налила в него мышьяка. Все пятеро выпили – и тут же отдали Богу душу. Приходилось делать все в спешке, пока не село солнце. Потом пришлось бы включить свет, и соседи впоследствии могли сообщить полиции, что в тот день видели кого-то в доме.
Я узнала, что против мышьяка есть антидот, и хотела заранее принять его, на случай если мне предложат тоже выпить сока, но не смогла достать. Все обошлось – никому из пятерых моих «сестер» не пришло в голову даже заглянуть на кухню, чтобы помочь или хотя бы посмотреть, чем я там занимаюсь.
Я стащила тела в ванную комнату и вернулась в Мэгуро, в дом Умэдзава. Надо было подложить в комнату мачехи веревку с крюком и склянку с мышьяковой кислотой. Да и где мне было ночевать?
На следующий день, вернувшись в дом Кадзуэ, при свете луны я занялась разделкой тел. К тому времени они уже застыли.
Конечно, оставлять на ночь тела в ванной было опасно. Но другого места, где их можно расчленить, не нашлось. Спрятать где-то тела, а на следующий день тащить их обратно в ванную мне было не по силам, поэтому я решила рискнуть. Если тела обнаружат, думала я, моему плану конец. Тогда я выпью яду где-нибудь возле дома Кадзуэ, и у полиции будут основания считать, что все шесть девушек стали жертвами одного отравителя. Я решила так из-за мамы. И вывод следствия будет такой: преступник собирался расчленить тела своих жертв и слепить из них Азот, но ему не повезло – тела обнаружили до того, как он исполнил свой замысел.
К счастью или несчастью, тела не нашли. Поработав пилой, я из пяти тел сделала шесть, завернула каждое в заранее приготовленную промасленную бумагу, сложила их в крошечной кладовой и накрыла одеялами. В день похорон Кадзуэ я тщательно прибралась там и протерла все тряпкой, чтобы к телам не прилипли соломинки или частички земли, по которым можно было что-то определить.
Совершенно случайно выяснилось, что у всех представительниц молодого поколения семьи Умэдзава, включая меня, одна и та же группа крови – группа А. Я узнала об этом, когда мы все вместе сдавали кровь на донорском пункте.
Передо мной встала проблема: куда девать дорожные сумки? Хоть и небольшие, но их шесть штук. Я не могла требовать от Такэгоси-сан, чтобы он взял их и похоронил вместе с трупами. Вместо этого набила сумки камнями и утопила в реке. От пилы избавилась таким же способом.
Письмо для Такэгоси-сан было написано заранее. Переночевав после убийства в доме Умэдзава, рано утром 1 апреля я вышла из дома и опустила его в почтовый ящик где-то в центре. И уже потом поехала заниматься телами. Действовать приходилось быстро, до того как начнется процесс разложения. И Такэгоси-сан нужно было время, чтобы сделать свое дело.
У меня не было на боку родимого пятна, как у Юкико. Мачеха об этом не знала, ей вообще не было до меня никакого дела, но мама-то знала. Надо было что-то придумать. Я взяла железную палку и со всей силы ударила себя по боку, потом сказала маме, что у меня появилось родимое пятно. Она страшно удивилась и даже пробовала стереть след от удара. Хорошо, мне не пришло в голову нарисовать пятно гримировочным карандашом. Когда маме представили на опознание тело Юкико, она по пятну приняла его за мое.
Выполнив свой план, я сменила прическу и одежду и переехала сначала в Кавасаки
[73], а потом в Асакуса. Кочевала по дешевым пансионам, подрабатывала где можно, иногда с ночлегом. И все время думала о том, что причинила маме страдания.
В клинике я проработала довольно долго, кое-что удалось скопить, так что на какое-то время на жизнь хватило бы. Но оставаться в Японии было опасно, меня могли вычислить и арестовать. Мне повезло, что в те времена Япония владела заморскими колониями. Я решила уехать на материк, переждать там, пока улягутся страсти вокруг дела Умэдзава.
Конечно, я очень переживала за маму, но, даже оставшись в Японии, я все равно еще долго не могла бы с ней увидеться. Кроме того, моя мама – человек, органически неспособный лгать. Бесчеловечно посвящать ее в мою тайну, взваливать на нее столь тяжкое бремя. Если бы она не сохранила тайну, для нее это было бы еще большим несчастьем, чем для меня. Поэтому я решила не рассказывать ей ни о чем.
Судьба благоволила мне – события развивались по намеченному мной плану. Работая в одной гостинице, я познакомилась с женщиной, которая вместе с жившими в деревне братьями собиралась переехать в Маньчжурию. Я уговорила ее взять меня с собой. Так я оказалась на материке.
Вопреки тому, что говорили тогда в Японии, Маньчжурия оказалась далеко не раем. Земли там в самом деле очень много, но зимой по ночам температура опускалась до минус сорока.
Сначала я работала в поле, но скоро переехала в Бэйань, есть такой город. Женщине в одиночку выжить там очень трудно. Чего только мне не пришлось пережить! Писать об этом подробно не буду, скажу лишь, что мама была права, когда отказалась в молодости переселяться в Маньчжурию. Думаю, все мои страдания на той земле были Божьей карой за то, что я совершила.
* * *
После войны я вернулась в Японию, долго жила на Кюсю. Шли годы, а дело об убийствах в семье Умэдзава продолжало интересовать многих. Я прочитала где-то, что маме по наследству перешла крупная сумма, и очень обрадовалась, потому что она получила возможность перебраться наконец в Киото и открыть магазин, о котором так мечтала.
Я думала, что мама исполнила свою мечту, и в 1963 году, не утерпев, приехала в Сагано, где надеялась ее увидеть. За два дня обошла и объехала все окрестности, но ни мамы, ни магазинчика так и не нашла. Оттуда я отправилась в Токио.
Столица изменилась до неузнаваемости. Улицы заполнили автомобили, по городу проложили скоростные автомагистрали; повсюду бросались в глаза баннеры, возвещающие о приближении Олимпийских игр.
В первую очередь я поехала в Мэгуро, чтобы издали взглянуть на место, где жили Умэдзава. За оградой между деревьями возвышался новый красивый дом на несколько квартир. Оттуда я направилась в Комадзава, посмотреть, что стало с моим лесом. Как я слышала, там устроили поле для гольфа. Цела ли низинка, ручей, место, где я спрятала ящик, которым убила отца?
Увиденное поразило меня. От леса и ручья не осталось и следа. Вместо них во все стороны простиралось ровное поле. По нему, натужно гудя, ползали бульдозеры и самосвалы, месившие красную глину, которая встречается в районе Канто повсеместно. Лишь кое-где торчали пучки той самой жесткой травы-колючки.
Я прошла по дороге и увидела большие цементные трубы, куда, наверное, и загнали бедный ручей. А где был мой тайник, даже приблизительно определить не сумела.
Люди на стройплощадке рассказали, что на этом месте сооружаются олимпийские объекты – стадион и спортивный парк.
День выдался жаркий, я раскрыла зонтик, чтобы защититься от палящих солнечных лучей, по лбу стекал пот. Тени от сновавших по площадке полуголых рабочих густели; все вокруг было совсем не таким, как в ту ночь, когда я сидела здесь на снегу и дрожала от холода. Куда подевался призрачный свет нарождавшегося зимнего дня?..
* * *
Из Комадзава я отправилась в Хоя. К тому времени уже стало ясно, что мама, скорее всего, так никуда и не поехала. Ей тогда уже исполнилось семьдесят пять. Наследство она получила, когда ей было далеко за шестьдесят. Какой уж тут Киото, какой магазин! Что она могла сделать одна? Как только мне пришла в голову такая глупость!
Всю дорогу до маминой лавки у меня дрожали колени. «Еще несколько шагов вон до того угла, и я увижу лавку, увижу маму… Она, как обычно, сидит сейчас у порога», – стучало в голове.
Я повернула за угол – и никого не увидела. Мамин домик стоял на месте, но сильно постарел и обветшал. Зато все остальные магазинчики и лавки в округе обзавелись красивыми дверями и окнами из стекла и алюминиевыми жалюзи. Улочку было не узнать. На этом блестящем фоне раздвижная дверь маминой лавки с потемневшими от времени деревянными перегородками производила жалкое впечатление и сразу бросалась в глаза.
Сигарет в витрине не было – похоже, торговля уже давно прекратилась. Я отодвинула дверь и переступила порог. На мой голос появилась женщина средних лет, видимо, соседка. Я назвалась родственницей, вернувшейся из Маньчжурии. Женщина впустила меня в дом и ушла.
Мама лежала во внутренней комнате. Одряхлевший, совершенно больной человек. Я села рядом. Наконец-то мы вместе!
Зрение у мамы совсем ослабло, она почти ничего не видела и, конечно, меня не узнала. «Спасибо вам. Вы так добры ко мне», – проговорила она.
Слезы полились у меня по щекам. В этот момент я впервые пожалела о том, что совершила это страшное преступление. У меня не получилось сделать маму хоть немного счастливее, как-то изменить ее жизнь к лучшему. Я совершила ошибку.
Я осталась ухаживать за мамой. Мне очень хотелось, чтобы она узнала меня. На четвертый или пятый день это наконец произошло. «О! Токико! Это ты!» – проговорила мама радостно и заплакала. Хотя, конечно, она вряд ли могла оценить ситуацию как здоровый человек. Но мне это и не требовалось. Достаточно того, что она поняла: перед нею Токико.
Приближались Олимпийские игры, до них оставалось меньше года. Я решила купить маме цветной телевизор, они только поступили в продажу. Но порадовать ее не получилось – мама мало что понимала из происходящего.
Цветные телевизоры были тогда в диковинку, поэтому соседи со всей округи нередко собирались у нас посмотреть это чудо. Мама умерла в долгожданный день открытия Олимпиады, глядя на экран телевизора, где реактивные самолеты рисовали в небе пять олимпийских колец.
Я осталась в большом долгу перед мамой и, чтобы хоть чуть-чуть расплатиться с ней, открыла за нее магазинчик в Сагано. Желание исполнить ее мечту – единственное, что еще удерживало меня на этом свете.
Раскаяния, в общепринятом смысле слова, я не испытывала. Я выполнила то, что задумала. Какой смысл делать что-то, если потом собираешься каяться? Надеюсь, вы меня поймете.
Провести остаток жизни в Киото в довольстве и уюте, занимаясь вместе с двумя молоденькими девушками своим магазином, было бы чересчур хорошо, хотя и приятно, конечно. И я решила сыграть, сделать ставку. Вы как астролог должны меня понять.
Я родилась в Токио утром 21 марта 1913 года, в 9.41. В первом доме гороскопа у меня Плутон, мрачная планета, символ смерти и реинкарнации. Моя склонность к странным, эксцентричным делам и поступкам, должно быть, объясняется влиянием этой планеты.
В каком-то смысле я – человек, родившийся под счастливой звездой. В моем гороскопе большой счастливый треугольник – Венера, Юпитер, Луна. Возможно, именно в этом причина того, что все мои планы были успешно реализованы.
Однако пятый дом, связанный с любовью, семьей и детьми, в моем гороскопе пуст. То же самое в одиннадцатом доме, отвечающем за дружбу и желания. Поэтому я не нажила ни друзей, ни настоящей любви, ни детей.
За всю жизнь у меня было единственное желание. Меня абсолютно не интересовали ни деньги, ни недвижимое имущество, ни положение и почет. Мне был нужен мужчина. Я решила: встречу такого – отдамся ему целиком, душой и телом.
Я поселилась в Сагано и жила там безвылазно в ожидании этого человека. Поставила на то, что он докопается до истины и отыщет меня. Сейчас это звучит странно, но в то время, несмотря на расположение планет, закрывшее для меня любовь, я верила, что с достижением среднего возраста моя судьба естественным образом переменится. Раз уж я родилась под счастливой звездой, надо целиком довериться року, и тогда произойдет что-то необыкновенное, замечательное. Кто бы ни был этот человек, он должен быть весьма неглуп, иначе ему не разгадать моей тайны, а значит, я смогу полюбить его. Пусть даже у него семья, дети. Это не имеет значения. Ему будет известно мое главное слабое место, и мне останется лишь во всем повиноваться ему. Я поверила, что так предписано мне судьбой. Какая глупость!
Время шло, я старела, но никто не появлялся. Даже если такой человек все-таки вдруг возникнет, он уже наверняка будет много моложе меня, решила я. Мой план оказался чересчур совершенным, я поставила на кон слишком много, и ставка моя была бита. Что могло быть для меня большим наказанием?
* * *
Хочу заверить: я не питаю к Вам недобрых чувств. Встретившись с Вами, я поняла, что мое поражение оказалось не таким уж страшным. Я бросила кости, и выпали не те очки. Только и всего.
Игра закончилась неудачно, надо подводить итог. В восьмом доме моего гороскопа – счастливый Юпитер, управляющий смертью и наследством. Мне не составит большого труда покинуть этот мир.
С молитвой о Вашем здравии я ставлю последнюю точку. Да сопутствует Вам удача и успех.
13 апреля, пятницаТокико