Вот как он очутился в квартире – этого Сергей решительно не помнил. Возможно, он добрался сам, в потустороннем состоянии. Возможно, его привезли по приказу Степана.

В любом случае он вляпался не по шею, а по уши. Не приходилось сомневаться, что все, произошедшее в «Кремлевской», было снято на пленку, и на пленке этой мертвец есть, а вот чертей и щупалец, натурально, нет. И на этот раз это не избитая проститутка, Мансур со сломанной челюстью и не искалеченный прораб. Это труп Анастаса, и за Анастаса черловский губернатор не только посадит Ахрозова, но и вышвырнет Извольского из области. «Через два месяца нечего будет наследовать», – вспомнил Ахрозов слова Бельского.

Что он может сказать на суде? Что его подставил лично Бельский? А Бельский скажет, что в «Кремлевской» не был, и весь персонал гостиницы, от мала до велика, это подтвердит, и Сергей Ахрозов выйдет лгуном, который неумело пытается запутать в свое преступление врага компании. И вообще, если на то пошло, первое, что спросит Черяга: «как же так получилось, что вы, Сергей Изольдович, приехав в Москву, первым делом бросились к Бельскому, и о чем это вы говорили с ним без охранников?»

Извольский еще этого не спросит, а Черяга спросит тут же. И выйдет так, что враги этой истории не поверят, а друзья из-за этой истории сочтут его предателем и отшатнутся.

Ирония судьбы заключалась в том, что, скорее всего, никто и помыслить не мог, что Ахрозов убьет Анастаса. Следует глянуть правде в лицо: Ахрозов просто подложили под губернаторского фаворита, как накачанную наркотиками проститутку, и именно это и собирались записать на пленку. Записали другое. Еще лучше.

Она была хороша, очень хороша, ловушка, расставленная Бельским. Имея такой компромат на Ахрозова, Бельский мог бы вертеть им, как перышком. Но Бельский опоздал. Ахрозова вызвали в Москву, чтобы уволить. И как только Бельский узнает об этом, он отошлет кассету в органы.

Тогда все равно выйдет оглушительный скандал, который скомпрометирует Извольского, а черловский губернатор будет убежден, что Сляб уволил своего директора, именно узнав об убийстве…

Мобильный Ахрозова прозвонил еще раз.

– Ты где? – спросил Извольский.

– Я никуда не поеду, – ответил Ахрозов.

– Ты поедешь и будешь у меня через двадцать минут.

Ахрозов приехал в офис спустя два часа. Его провели в переговорную и оставили там одного. В переговорной было прохладно и тихо, и в углу сонной мухой жужжал кондиционер.

Ахрозов прождал двадцать минут и еще раз двадцать, а потом набрал сотовый Извольского. В трубке раздался длинный гудок – и тут же сотовый отключили. Ахрозов подождал еще полчаса и вышел в приемную.

– А где Слава? – спросил он у секретарши.

Та удивленно на него глядела.

– Вячеслав Аркадьевич срочно уехал, – сказала она, – ничего не сказал, велел всем ждать.

Ахрозов уехал из представительства около трех часов дня, так и не дождавшись Извольского. На этот раз он поехал не в квартиру, а в загородную гостиницу АМК. Он до вечера смотрел телевизор, а потом спустился вниз поужинать.

В столовой, кроме него, ужинали двое: какой-то угольный директор и один из вице-президентов холдинга. Пришлось подсесть к ним. Вице-президент приветственно взмахнул рукой и сказал:

– Слыхали, Сергей Изольдович, в губернаторской семье траур, зарезали Анастаса. Вчера ночью. В «Кремлевской». По телевизору уже передали…

– Кто зарезал-то, неизвестно? – спросил Ахрозов.

– А хрен знает, какой-нибудь очередной любовник. Анастас голый, истыкали его как подушечку для булавок, кокаин на ковре сантиметровым слоем…

Угольный директор поразмыслил и изрек:

– Убийцу, наверное, скоро поймают. Быть того не может, чтобы Анастас жил в «Кремлевской» и этот номер не был бы набит жучками.

– Служба безопасности «Кремлевской» клянется, что ничего не ведает и за гостями не шпионит.

Ахрозов просмотрел меню и сказал официантке:

– Я ничего не буду. Голова болит.

В номере Ахрозов еще раз позвонил Извольскому, но телефон снова выключили, и он не стал перезванивать. В конце концов, у Извольского стоял определитель номера, и если звонок Ахрозова для него еще важен, – пусть набирает сам.

Телефон зазвонил сам в восемь часов вечера.

– Але! – сказал Ахрозов.

На том конце трубки молчали.

– Але! – против воли Сергей сорвался на крик.

Связь была исправной: было такое впечатление, что человек, держащий вторую трубку, едет в машине. Далеко-далеко слышалась музыка, и доносился шум от улицы за стеклом.

– Але! – повторил Ахрозов.

Трубку подержали еще несколько мгновений и бросили.

Через полчаса последовал еще один, такой же, звонок. Номер звонившего не определялся.

К десяти вечера Ахрозов весь извертелся. Вынужденное безделье разъедало его, как царская водка разъедает золото. Странное дело, но снять возбуждение алкоголем не хотелось, при одной мысли о водке или дозе Ахрозов чувствовал тошноту. Возможно, это было из-за той дряни, которой Ахрозова окормили вчера. Или, наоборот, из-за стресса.

Вице-президент и угольщик снова поднялись к нему в номер и позвали вниз, поиграть в боулинг. Ахрозов отказался.

К одиннадцати вечера он принял решение. Ахрозов заказал машину и поехал в «Кремлевскую». Он не сомневался, что пленка с записью убийства существует, и что Бельский предъявит ее в самый неподходящий момент. Он хотел расставить все точки над «и» сам.

* * *

Когда Ахрозов вошел в казино, праздник жизни был в самом разгаре. Бельского в общем зале не было. Кое-кто из знакомых помахал Сергею рукой, несколько удивленный встречей. За одним из столиков, к которому был вынужден подойти Ахрозов, обсуждалось убийство Анастаса. Видимо, в гостинице это было новостью номер один.

Ахрозов попросил себе чашку кофе и фруктов, а потом поднялся на второй этаж, в VIP-помещение. У него не было соответствующей карточки, и охранник, не знавший его в лицо, не хотел его пускать.

– Скажи Степану, что я хочу с ним поговорить. Сейчас, – сказал Ахрозов охраннику.

– Вы – это кто?

– Он знает.

Ахрозов спустился вниз и выпил заказанный кофе, а через некоторое время к нему бесшумно подошел официант:

– Вас ждут, – сказал официант.

Они прошли на второй этаж, миновали VIP-зал и оказались где-то в служебных помещениях гостиницы. Там они спустились в гараж, где Ахрозова уже ожидал черный «Мерседес» с тонированными стеклами. Около задней двери дежурил стриженый парень в кожанке.

– Вам сюда, – сказал парень, распахивая дверь.

Ахрозов сел на заднее сиденье, парень вскочил вперед, к водителю, и «Мерседес» тут же вылетел со стоянки, бесшумно, как ниндзя, стелясь по мокрому осеннему асфальту.

Поездка была недолгой: спустя десять минут «Мерседес» нырнул в раскрытые ворота одного из арбатских особнячков. На особнячке не было ни одной вывески, и вход в него располагался не с улицы, а со двора, перекрытого высоченным, с телекамерами забором.

Ахрозов ожидал, что машина остановится у подъезда, но не тут-то было: в стене особнячка открылись ворота, и машина въехала по пандусу в небольшой подземный гараж.

Ахрозов, не дожидаясь стриженого мальчика, отворил дверь и вышел из машины. В гараже царила полутьма, словно в вырытой, но еще не засыпанной могиле. Фары «Мерседеса» отражались от луж на бетонном полу и хромированного лифта в дальнем конце. Около лифта стояли двое охранников с рациями в руках и кобурами на поясе. Еще один охранник подошел к Ахрозову.

– Вам сюда, – сказал он, указывая на лифт.

Пока они поднимались, охранник несколько раз переговаривался по рации. Ахрозов сам был не новичок в том, что касается мер безопасности. Но то, что он наблюдал, было не безопасность. Это было шоу.

Наискосок лифта на третьем этаже во всю стену располагалось зеркало, удваивая и без того немаленькую площадь особняка. Приемная была огромной, и ни одной из дверей, ведущей из приемной, не было никаких табличек. Дверь слева была открыта, и за ней виднелся длинный обеденный стол. Дверь направо была закрыта, судя по всему, это был кабинет.

Секретарш в приемной не было: за одним из столов сидел невыразительный человек в штатском.

– Прошу, – сказал охранник, становясь у дверей кабинета.

Ахрозов толкнул дверь и вошел. В кабинете можно было б устроить теннисный корт. У дальнего конца его возвышался породистый стол красного дерева и высокое, похожее на трон кресло. Сейчас кресло было пусто.

Чуть дальше стоял диван белой кожи и кресла, окружавшие низенький стеклянный столик. Под поверхностью столика плавали серые округлые рыбки – пираньи. В радужном стекле отражался экран видеомагнитофона, и на экране этом был вчерашний номер в «Кремлевской».

На диване сидел круглолицый человек в бежевой водолазке и с совершенно белыми волосами.

Это был не Бельский. Это был Констанин Цой.

– Садись, Сережа, – сказал Цой. – Хочешь посмотреть?

– Да.

– Что, не помнишь, что делал?

– Все помню.

Цой щелкнул ленивчиком, и изображение ожило. Съемки продолжались минут семь. Это были съемки хорошей оптикой. Класс изображения был даже выше, чем на любительской VHS. На пленке было очень хорошо видно, что никакого хобота у Анастаса нет.

Пленка закончилась. Ахрозов сидел в кресле и глядел, как плавают под стеклом пираньи.

– Выпить хочешь? – спросил Цой.

– Не в этом офисе и не из твоих рук.

Цой достал из шкафа бутылку с минералкой и два тяжелых стакана венецианского стекла. От вида холодной воды у Ахрозова пересохло в горле, он взял и механически опростал стакан. Цой поднес к губам свой.

– Тебе надо лечиться, Сережа, – соболезнующе сказал Цой.

Ахрозов молчал.

– Меня подставили, – вдруг жалобно сказал Ахрозов. – Это… это гадко, позорно…

– Кого это интересует?

Ахрозов промолчал.

– Извини, Сереж, картина ясная. Имеется, извини, два пидора. Первый заходит в номер, косой выше крыши, и падает носом в ковер. Второй волокет его в постель и раздевает. Тут первый приходит в себя и шинкует второго каминными щипцами. И потом, тебя что, заставляли дурь жрать? Тебя Степан, что ли, накормил кислотой?

– Я… я не контролировал себя…

Цой запрокинул голову, словно собираясь расхохотаться.

– Ты хочешь сказать, что экспертиза признает тебя невменяемым?

Сергей молчал.

– Ну и что? Извольский что, оставит тебя генеральным директором? А тогда какая тебе разница, дадут тебе двадцать пять лет или дурку?

Цой рывком наклонился к Сергею.

– Ведь именно это тебя мучит, да, – что каждую секунду тебя могут выкинуть на улицу? Что Извольский – хозяин, а ты – репей сбоку. Не так ли? Кого ты хотел убить на самом деле, когда шинковал этого придурка? Черловского губернатора? Или Извольского?

– А если я хотел убить тебя? – тихо выговорил Ахрозов.

– Меня? – Цой искренне удивился. – За что?

Он запрокинул голову и засмеялся, и смех его звучал почти по-мефистофелевски.

– За что? За Шалимовку? Извини, Сережа – мне был нужен этот комбинат. Nothing personal, как говорится. Он продавался на чековом аукционе, если ты помнишь. И мои заводы сидели без него на сухпайке. И когда я услышал, что банк тоже нацелился на комбинат, я пришел и сказал: ребята, зачем портить друг другу игру и тратить друг у друга деньги? Давайте вы возьмете мои ваучеры и вложите их от своего имени, а акции мы потом разделим поровну. А я обеспечу, чтобы на аукционе не было посторонних. И они взяли мои ваучеры и купили контрольный пакет за два с половиной лимона. Два с половиной миллиона долларов за ГОК, который выпускает в месяц окатыша на десять миллионов! А потом они пришли ко мне и сказали: ты знаешь, парень, мы передумали, вот тебе твоя доля деньгами, целых полтора миллиона, а ГОК будет наш.

Извини – у меня были партнеры, которые убивали за меньшее. Я Константин Цой. Меня не кидают, как лоха на пляже. Я шесть лет ждал, пока я отплачу этим уродам с процентами. И я не виноват, что ты попался у меня на пути. Когда ты выбирал работу, надо было помнить, что ты работаешь на кидалу.

Ахрозов сидел, уставясь в одну точку. Рука его автоматически протянулась к бутылке с водой. Он налил стакан и снова жадно выпил.

– Я мог посадить тебя два года назад, – сказал Цой. – За Наиля, который от твоих побоев месяц в больнице лежал. Я тебя не посадил. Я заплатил тебе те деньги, которые зажал банк. Ты знаешь, сколько я тогда дал за акции? Двадцать миллионов. Эти двадцать миллионов спас для банка ты и только ты. Тебе по праву полагалась половина. Тебе дали хоть копейку? Скажи, Извольский в такой ситуации заплатил бы деньги врагу, который стоил ему двадцать лимонов? Извольский отговорил бы Наиля, когда тот побежал в ментовку с заявлением?

– Извольский дал мне этот ГОК, – сказал Ахрозов.

– И когда он посмотрит эту пленку, он бросит тебя губернатору, как кость собаке. Ты для него даже не пешка, ты мусор на доске.

Ахрозов молчал.

– Кстати, о мелких одолжениях, – усмехнулся Цой. – Ты в своем Павлогорске заметил, что мы сменили в Оренбурге губернатора?

– И что?

– Между прочим, новый губернатор отдал нам в траст Карачено-Озерский ГОК. То есть принадлежат акции Макееву, а управляем ими мы. С правом выкупа.

Ахрозов вскинулся. Слова его прозвучали почти как крик.

– Акции не принадлежат Макееву! Они принадлежат мне! Я… я подам в суд.

– Подай. Я, например, готов сделать все, чтобы ты его выиграл.

У Ахрозова внезапно пересохло в горле.

– Ты врешь, – сказал он, – ты… ты не можешь… если я…

Ахрозов окончательно запнулся и кивнул на опустевший экран видеодвойки.

– Я рискну, – сказал Цой. – Я рискну там, где не рискнет Извольский. Потому что он не сотрудничает с убийцами.

– А ты – сотрудничаешь?

Цой пожал плечами.

– Ну, в сущности, что ты такого сделал? Прикончил подонка, который к тебе приставал? Я бы на твоем месте сделал бы тоже самое, только давно и через специально обученных людей. Жалко, конечно. Мы этого не планировали. Полезный был подонок, надо признаться. Со мной работал.

– С тобой всегда подонки работают.

– Ну, вот это преувеличение. Ты же будешь со мной работать?

– Я сумасшедший. Но не до такой степени.

– Ты конечно сумасшедший. И я догадываюсь, чем тебя вылечить.

– Чем? Электрошоком?

– Тебя можно вылечить, если сделать из менеджера – собственником. Давай меняться. Ты отдашь мне Павлогорск, а я тебе – Озерский ГОК. У тебя очень распространеная болезнь, поверь мне, Сережа. Просто симптомы слишком яркие.

– Меня все равно выгонят, – сказал Ахрозов, – я разругался с Черягой.

– Из-за чего?

Ахрозову было уже все равно, с кем быть откровенным – с собутыльником, с попутчиком в метро или палачом.

– Из-за девки.

Цой, запрокинув голову, расхохотался.

– Ничего… посреди драки не выгонят. Потом – да, потом – извините. Ты там слишком много мозолей поотдавил… Так что, – будем меняться?

Ахрозов молчал.

– Ты сделаешь на Павлогорке то, что предлагал тебе Анастас, – сказал Цой. – Взамен ты получишь свой старый завод. Он мне не нужен. Он не вписывается в структуру моего холдинга.

Ахрозов усмехнулся.

– Я не знаю ни одной вещи в России, которая не вписывается в структуру твоего холдинга, Константин Кимович. Ты охотишься на все, что потребляет газ, воду и электроэнергию.

– У тебя есть выбор?

Ахрозов, опустив голову, глядел сквозь радужное стекло стола. Под стеклом плавали серые рыбки пираньи.

– Нет, – медленно проговорил Ахрозов, – выбора у меня нет.

* * *

Черяга был у Извольского в десять утра.

За прошедшие несколько дней Извольский еще больше осунулся. Денис очень хорошо знал причину. Швейцарские врачи отказались делать операцию Ларочке – слишком велик риск, сказали они. Майя Извольская прилетела из Франции. Ее видели вместе со Степаном в одном из ночных клубов столицы.

Извольский рывком встал, обошел стол и навис над Черягой.

– Что у тебя там с Серегой?

– Ахрозова надо убирать, – сказал Черяга.

– Почему?

– Он не контролирует себя.

– В смысле?

– Он избивает людей. Когда выключили в первый раз свет, он охранника на подстанции чуть не убил.

Извольский смотрел на Дениса тяжелым, ничего не выражающим взглядом.

– У тебя есть эта девушка, Настя? – спросил Извольский.

Денис молча кивнул.

– Сережа напился и лапал ее, а она ему отказала?

– Да.

– И после этого он избил охранника на подстанции?

Денис молчал.

– Я бы в этой ситуации не только охранника избил, – сказал Извольский. – Я бы в этой ситуации еще и тебе по морде съездил.

– Дело не в том, что он его избил. Дело в том, что это не единственный случай. Он бил рабочих…

– Пусть не воруют.

– Он врезал Мансуру.

– Эта тварь заслужила не оплеуху, а то, что она получила от Самарина.

– Он…

– Хватит, Денис. Если мой лучший директор ухаживает за твоей девушкой, это еще не повод, чтобы я его увольнял.

– Если ты считаешь, что я использую свое служебное положение в личных целях, я могу написать заявление об оставке, – сказал Черяга.

– Я подумаю над этим предложением, – ответил Извольский.

Ахрозов приехал в офис около полудня. Его провели в переговорную и оставили там одного. В переговорной было прохладно и тихо, и в углу сонной мухой жужжал кондиционер.

Ахрозов плюхнулся в кресло, запрокинул голову и задремал. Когда Ахрозов открыл глаза, перед ним стоял Извольский.

– Ну что, хорошо погулял? – спросил Извольский.

– Хорошо, – внутренне содрогнувшись, ответил Ахрозов.

Извольский крякнул, подошел к Ахрозову и эдак обошел его слева направо, настолько, насколько позволял стол. Потом присел на краешек столешницы.

– Так что ты там тер насчет Дениски? Да еще по телефону?

Ахрозов молча махнул рукой.

– Так. Вижу, осознал. А что мне утром насчет тебя Денис предлагал, повторить?

– Не надо.

– Правильно. Не надо. Нехай сам Денис повторит, не хватало мне еще чужой хай пересказывать.

Извольский помолчал.

– Мало нам проблем в Павлогорске. Света нет, окатыша нет, на Дениса уголовщину вешают, – нет, ты подумай! Еще вы задрались! Как два кобеля! Из-за бабы!

Извольский наклонился к самому лицу Ахрозова.

– Ну ведь его баба, а? Он ее привез, он за ней в Черловск сорвался, ну ты скажи, куда ты полез? Ты ведь в дом чужой не полезешь, чего ты к бабе чужой прицепился?

– Я…

– Цыц!

Извольский встал и сердито заходил по комнате.

– Визгу на пол-Сибири, один другому в грызло дал, на аэродроме склоку устроили из-за «Мерса», как бабы из-за морковки! И какие из всего этого выводы?

– Выводы такие, что один из нас лишний.

– Ну ты смотри. И Денис такой вывод тоже сделал. Читай.

Извольский сунул Ахрозову лист, и Сергей увидел собственноручное, с подписью, заявление Дениса об уходе по собственному желанию. Мечено заявление было сегодняшним числом. Сердце Ахрозова оборвалось.

– Это он сам написал? Без принуждения?

– Нет, я ему ствол в морду ткнул, – сердито ответил Извольский. – А ты надеешься, что я подпишу, да? Во тебе!

Извольский, на глазах Ахрозова, порвал заявление напополам и спихнул лоскуты в корзинку для мусора. Пододвинул одной рукой кресло и сел напротив Ахрозова.

– Значит, так, – сказал Извольский, – я тут давно на этот счет думал, раньше хотел сказать, да только все это дерьмо началось. Был, Сережа, полгода назад, Павлогорский комбинат, и был это не комбинат, а акционерное общество «авгиевы конюшни». И ты это АО вычистил. В общем, в связи с этим: у меня сейчас шестьдесят два процента комбината. Твоих – одиннадцать процентов. Когда разгребемся с нынешним дерьмом, купим остальное. Если будешь хорошо работать – получишь блокирующий пакет.

Ахрозов сидел совершенно неподвижно. Ему показалось сначала, что он ослышался или до сих пор под кайфом. Извольский встал.

– Я вчера не успел с тобой поговорить, – сказал Извольский, – знаешь почему? Этого еще нет в газетах, но Альбинос купил Корсунький ГОК.

Ахрозов вздрогнул. Он только вчера говорил с Цоем – и тот даже не счел нужным похвастаться новой покупкой.

– Я слишком поздно узнал о сделке, – продолжал Извольский, – пытался ее сорвать. Альбинос заплатил за ГОК сто сорок миллионов долларов. Я предложил сто шестьдесят, но, видно, там не одни деньги были. Ты понимаешь, что это значит? Если мы не будем единой командой, мы не выиграем, Сережа. Альбинос пленных не берет.

Пламя промышленной войны между АМК и группой «Сибирь» распространилось по всей России.

Извольский купил крупный угольный порт в Новороссийске – Цой перекупил менеджеров порта и запугал их, и прежде чем Денис успел отследить произошедшее, менеджеры сдали порт Цою же в аренду на девяносто девять лет за две тысячи долларов в месяц.

Цой выложил десять миллионов долларов за крупную угольную шахту, а когда он туда зашел, оказалось, что Извольский за несколько сот тысяч долларов получил в аренду горно-обогатительную фабрику, запиравшую единственную ведущую из шахты дорогу. Извольский запросил за переработку столько, что реальная рентабельность шахты упала до двух процентов, и Цою ничего не осталось, как согласиться.

На первый взгляд, силы противников были несравнимы. Извольский, хоть и мог держать губернатора у себя в приемной по часу, – был все-таки хозяином одного завода и нескольких связанных с ним технологической цепочкой предприятий. Извольский никогда особо не нуждался в политической поддержке, не терся в Кремле и не имел в правительстве ни врагов, ни дорогостоящих союзников. Все льготы, какие ему требовались, он не без основания предпочитал получать на местном уровне, используя губернатора в качестве половичка. Федеральные министры, по его мнению – это было дорого и ненадежно, к тому же президент менял их, как трусики, и каждый последующий министр зачастую норовил наказать всех, кто спонсировал предшественника.

Другое дело – Цой. Он был столь же незаметен, сколь и всесилен. В лицо его знали меньше депутатов, чем получали от него содержание. Его называли партнером министров и вице-премьеров, ему приписывали самые фантастические связи, – истина же заключалась в том, что нередко путем хитроумных разводок на правительственных постановлениях, выгодных Цою, красовались подписи его злейших врагов.

Цой коллекционировал заводы, как другие коллекционируют почтовые марки, он возил на охоту премьеров и прокуроров, и как танк, прущий по цветущей гречихе, он, казалось, не мог проехать ни метра, чтобы не растоптать зазевавшегося кузнечика или гусеницу.

Однако именно во всесилии Цоя и заключалась его слабость. Все чиновники, которые не были у него на содержании, люто его ненавидели, губернаторы его побаивались, а захваченные им заводы далеко не всегда пребывали в лучшем состоянии. Цой бил предприятия, как утку влет, не задумываясь о том, что делать с добычей и кто ей будет управлять. Честных управляющих было найти нелегко, особенно Цою, а чем беспардонней был захват, тем больше денег успевали увести с завода прежние хозяева.

Свободных денег у авантюриста и охотника Цоя было немногим больше, чем у рачительного хозяина Извольского, – а деньги в войне самое главное.

У Цоя было много владений – но почти все они были уязвимы и обременены исками прежних разъяренных хозяев. У Извольского был всего один комбинат, но Сляб врос в этот комбинат, как врастает в пустынную землю низенький саксаул с длинным корнем, и любая попытка отнять у Сляба АМК слишком уж попахивала беспределом. Это вам не лежалый разрез банкротить.

Как только война разгорелась, к Извольскому со всех сторон потянулись ходоки: все те, кого Цой когда-то унизил, растоптал или вовсе объявил в розыск. И все чаще и чаще, выслушав чью-то душещипательную историю, Извольский задумывался о том, что – пристрели кто-нибудь Цоя, и никто не подумает на Извольского. Слишком много у Альбиноса врагов.

Но странное дело. Чем больше этих людей проходило через кабинет Извольского – тем яснее Извольский понимал, что никого из них нельзя взять в союзники. У всех был какой-то изъян. Одни были глупы, другие не по чину вороваты. Третьи безнадежно отстали от времени, четвертые были лгуны, хвастуны и задиры. Едва приходя в кабинет Извольского, они вели себя не как просители, а как равные: один красный директор, явившийся к Слябу с опозданием на час и значком героя Соцтруда на лацкане, с ходу предложил молодому человеку разделить империю Цоя напополам. Орудием, избранным им для завоевания империи, служил депутатский запрос в Законодательное собрание Хабаровского края.

– Вот увидите, – сказал директор, около трех лет назад выжитый с убитого им предприятия, – это будет скандал века! Это прочтут по всей России! Нет, во всем мире!

Другие были люди настолько испорченные, что репутация их была еще хуже репутации Цоя, и Извольский не мог поручиться, что его не сдадут Альбиносу с потрохами, почуяв даже малейшую выгоду.

Как волк задирает больную овцу, как тигр хватает самого медленного оленя – так и Альбинос безошибочно выбирал себе только те жертвы, которые вблизи не будили сочувствия. Одни были слишком наглы, другие слишком беспомощны, третьи были такие подлецы, что все про себя думали: «и поделом».

Все чаще и чаще Вячеслав Извольский вглядывался в собственное отражение в безупречно полированной поверхности стола: какой тайный изъян разглядел в нем Константин Цой? Или охотник Альбинос наконец зарвался, и собственная гордыня теперь погубит Альбиноса, как до этого губила его жертв?

Часть третья

Мир есть форма бесконечной разводки Игорь Малашенко
Глава седьмая,

в которой попытка захвата Павлогорского ГОКа кончается самым неожиданным образом

Было девятнадцатое октября. Цой и Бельский сидели на веранде одного из престижных московских ресторанов. Из-за холодов открытая летом веранда была забрана полиэтиленовой пленкой в два слоя; по ту сторону пленки голубело небо, да рабочие в оранжевых робах убирали из палисадника кадки с выставленными на лето деревьями.

Это была редкая для обоих неделовая встреча: Степан в последнее время всюду бывал с Майей, а Майя не очень любила Цоя. Разговор шел о МиГе, – переговоры о программе «МиГ-Еврофайтер» продолжались на редкость успешно, и большим помошником в них оказался Фаттах: молодой, европейски образованный, с прекрасным знанием языков. Степана огорчало только одно: что по мере того, как «МиГ-1-48 „Сапсан“ превращался в „Цезарь-3А“, участие очаковского лидера в нем неизбежно сходило на нет.

– Фаттах молодец, – сказал Цой. – Но немножко комплексует. Мальчик очень много сделал для холдинга, и ему хочется свободы. Он взял для меня Богоявленку, ты знаешь?

Степан кивнул.

– От Богоявленки сорок километров до Павлогорского ГОКа. Я зайду на ГОК через десять дней.

– И что?

– И все. Извольскому будет неоткуда взять окатыш.

Цой улыбнулся и добавил:

– Знаешь, Степа, я ведь тут когда-то комнату снимал.

– Где?

– Рядом. В коммуналке. С клопами и кошкой. Соседа однажды побил, он спьяну кошку съесть хотел.

– И где эта коммуналка?

– Снесли. Я сегодня ехал мимо, смотрю – стоит новый дом, квартиру в нем, что ли, купить?

– Кому?

– А любовнице. А? Буду трахать красивую девку и думать, а вот здесь я давил тараканов и любился с прыщавой Манечкой с третьего курса… И все, что я тогда хотел, было не деньги, а бессмертие. Чего человек хочет, а, Степан?

Очаковский лидер, застигнутый внезапным вопросом, сморгнул.

– Че?

– Чего человеку нужно, я спрашиваю?

Бельский усмехнулся.

– Человеку нужно, чтобы он поимел всех, а его никто не поимел, – сказал Бельский.

– Вздор, – сказал Цой, – человеку нужно бессмертие. Ты меня понимаешь, Степа? Бессмертие. А что такое деньги? Деньги это когда можешь надраться коньяком, а не сивухой…

– Ты, Костя, пьяный.

– Это ничего, – сказал Цой, – я правильно пьяный, я когда трезвый, об этом не думаю. Меня вчера Нина гулять позвала, я к калитке в воротах подошел и смотрю на нее, как баран, потом охранников спрашиваю: «а как эта калитка открывается?» А? Ты вот где живешь?

– В Жуковке, – сказал Степан, – ты чего, Костя, я от тебя в четырех домах…

– А ты знаешь, как у тебя калитка открывается?

Степан подумал.

– Не, – ответил он, – мне с Майкой участка хватает. Он большой.

– Тогда какого черта ты в Жуковке живешь, посередь сосен, а как калитка открывается, ты не знаешь? А? Я это к чему?

Степан пожал плечами.

– Я это к чему-то вел, – проговорил Цой, – черт, забыл… Я что-то важное хотел сказать.

– Насчет Сляба.

– Да. Насчет Сляба. Я его раздавлю, как таракана.

Тяжелая рука Цоя хлопнула по столу. Кореец немного промахнулся и попал по краю тарелки: та подскочила в воздух, вертясь, и со звоном разбилась о гранитный пол.

Цой закрыл глаза, лег лицом на стол и затих.

Подлетевшая официантка в черном передничке принялась сгребать с пола осколки тарелки и остатки пасты.

– С ним все в порядке? – испуганно спросила официантка, косясь на Цоя. – А то вон на прошлой неделе один опился, так прислал охрану разбираться, что его отравили…

– Все в порядке. – ответил Бельский, – он на тараканов охотился.

– У нас нет тараканов, – ужаснулась официантка. Она была бы очень хороша, если б не слишком длинный нос и круги под глазами.

– Милая девушка, – совершенно серьезно произнес Бельский, – для большинства тех, кто сидит за этими столиками, люди ничем не отличаются от тараканов.

* * *

Ирина с дочкой прилетели из Швейцарии двадцатого октября. Когда Извольский пришел в детскую, она как раз возилась с Ларочкой. Той после операции стало гораздо лучше, девочка весело гукала и трясла зажатой в пухленький пальчиках погремушкой.

Когда девочка заснула под надзором няни, Извольский и Ирина спустились в столовую позавтракать. За завтраком Извольский шутил и улыбался, и Ирина неожиданно решилась.

– Слава, – сказал она, – я читала газеты. Там написано, что группа «Сибирь» купила Богоявленское рудоуправление. Это же то рудоуправление, с которого вы раньше брали руду, да?

– Да, – с неохотой сказал Извольский.

– Он скупает все ГОКи, с которых ты брал руду?

– Ира, я не хочу обсуждать эту тему.

Ирина наклонила голову.

– Слава. Мне звонила Майя…

– Кто?

– Твоя сестра.

Извольский внимательно посмотрел на свою жену.

– У меня нет сестры по имени Майя, – сказал стальной король.

Остаток завтрака прошел в полном молчании.

Спустя час после этого разговора желтое с шашечками такси высадило Ирину напротив дома номер тринадцать по одному из арбатских переулков. Четырехэтажный каменный дом был выкуплен «Сибирью» у какого-то разорившегося банка и впечатление снаружи производил довольно скромное.

Ирина долго искала дверь, прежде чем сообразила, что двери на улицу вовсе нет, а вместо того есть небольшое переговорное устройство, висящее на глухих воротах. Ирина нажала кнопку, и в воротах, как в скале при слове «сезам», образовался проход.

Ирина шагнула во двор и только там увидела дверь в офис. Никакого домофона на этой двери не было, а двор был совершенно пуст. Ирина в недоумении остановилась, но тут послышалось жужжание, и дверь отворилась, снова безо всяких усилий со стороны Ирины.

Ирина шагнула внутрь и попала в предбанник, отгороженный от остального офиса двумя дверями – стальной снаружи и стеклянной пуленепробиваемой внутри. С другой стороны пуленепробиваемой двери на нее вежливо лыбился охранник. На стене снова висело переговорное устройство. Ирина опять нажала кнопку и сказала:

– Меня зовут Ирина Извольская. Я к Константину Кимовичу.

– Константина Кимовича нет в офисе, – ответил охранник.

– Не знаю. Мы договаривались на два. Спросите у секретарши.

Охранник поднял трубку и некоторое время с этой трубкой объяснялся, а потом сказал:

– Простите, как вас зовут?

– Ирина Григорьевна.

– Ирина Григорьевна, на вас нет пропуска. И секретарь о вас ничего не знает.

Ирина поджала губы и сказала как можно уверенне:

– Если на меня нет пропуска, это проблемы секретарши. Пусть она позвонит Константину Кимовичу и получит от него выговор.

Охранник еще раз внимательно оглядел хорошо одетую женщину, стоявшую в предбаннике, в белой куртке из тончайшей кожи и с длинными ножками, но с чистыми, ненакрашенными губками, видимо рассудил, что ни на брошенную любовницу Цоя, ни на бомжиху она не похожа и, приняв какое-то свое решение, открыл дверь. Ирина вошла и стала у стойки. Откуда-то вышел начальник охраны – скромный пятидесятилетний служака, видимо офицер КГБ на пенсии. Звали его Борсков.

– Ваш паспорт, – сказал начальник охраны.

Ирина подала паспорт, тот деловито пролистнул его, дошел до странички с пропиской. В прописке значился город Ахтарск. Начальник охраны нахмурился и стал листать паспорт, пока не добрался до графы о семейном положении. Внимательно перечел данные о муже и ребенке, оценивающе взглянул на Ирину, сказал:

– Извините, – и вышел с паспортом.

Спустя минуту он появился вновь. Манера его ничуть не изменилась – в ней сквозила все та же ледяная вежливость бывшего кагебешника. Он вернул паспорт Ирине и поднялся вместе с ней в лифте.

Цой занимал весь третий этаж целиком. Лифт распахивался прямо в приемную, где за двумя просторными столами трудились две секретарши, а в огромном авариуме плавали экзотические разноцветные рыбы. Справа располагался кабинет Цоя и переговорная. Слева – обеденный зал, где Цой иногда встречал гостей.