– Нет, почему же? Я хочу сделать вам одно предложение.

— Невероятно, что эта девица сказала доктору Краучу! Вот дерзость! Если бы в нашем доме хоть какая-нибудь служанка так заговорила, матушка тут же вышвырнула бы ее на улицу.

– Какое ещё предложение?

— Твоя матушка и в самом деле меня пугает, — с ужасом в голосе проговорил Чарлз.

— Матушка говорит: нужно, чтобы ирландцы знали свое место. Это единственный способ поддерживать порядок, особенно сейчас, когда в город переезжают все эти новые люди и из-за них возникают неприятности. «Новые люди». Норрис относился к их числу.

– У нас мало времени. – Он подвинулся ещё ближе. – Я предлагаю вам сделку. Взаимовыгодную. Только между нами, пожалуйста, никому ни слова. Даже ей… Это условие. Надеюсь, вы… как бы сказать поделикатнее… человек небрезгливый?… А то, знаем вас, книжников…

– Сумасшедший, – закричал я, – не трогайте меня своими ручищами!

— Этих служанок хуже нет. Стоит повернуться к ним спиной, и они уже тащат рубашки из твоего гардероба. Ты замечаешь пропажу, а они заявляют: вещь-де потерялась во время стирки или была съедена собакой. — Эдвард фыркнул. — Этой девице надо знать свое место.

– Тише, тише, – забеспокоился Самсонов, – вы меня не так поняли. Вам понравится, вот увидите!.. Ну идёмте же, идёмте. Скоро рассвет.

— Ее сестра вполне может умереть, — вмешался Норрис.

Он взял меня за руку и повёл в комнату Александра Степановича.

В комнате Александра Степановича дурно пахло. То, что лежало на столе, было аккуратно накрыто газетой. На полу стоял портфель.

Все трое обернулись — гарвардские юноши явно удивилась тому, что их немногословный коллега вдруг заговорил.

Самсонов взял портфель в руки и открыл. О боже, подумал я. То было нечто (внутренний голос, этакий авангардист, сидящий внутри меня, искушает: поставь точку! Будучи реалистом, однако, должен закончить фразу) нечто невообразимое: полный портфель толстых, упитанных, живых червяков.

— Умереть? Это довольно серьезное заявление, — заметил Эдвард.

– Смотрите! Смотрите! Здесь на сто пятьдесят рублей! Собирал весь вечер. Знаю навозохранилище – золотая жила! Час езды на электричке. Очень перспективное навозохранилище. Наша задача: разложить всё по кулёчкам. В каждом кулёчке пять штук – это полтинник. Одному тут не справиться. Поспеть бы вдвоём. Должны торопиться. К шести на вокзал, продаю по вагонам. Рыбаки – их, знаете, тысячи! – хватают с руками-ногами. Выручку – один к трём. Нет возражений? Вот, как делать кулёчек – смотрите! Ночь будет нелёгкой…

— Она рожает пять дней и уже напоминает труп. Доктор Крауч может пускать ей кровь сколько угодно, но, похоже, шансов у нее немного. Ее сестра знает это. В ней говорит горе.

— И тем не менее ей стоит помнить, от кого исходит милость.

Я покорно взял в руки газету.

— И благодарить за каждую кроху?

9. Вместо эпилога

Я ночи не люблю. Ведь ночью нужно спать. А спать не хочется, однако заставляют: стемнело – значит надо, засыпай.

— Доктор Крауч вовсе не обязан лечить эту женщину. Но сестра ведет себя так, будто это их право. — Эдвард затушил сигару о свежевыкрашенные перила. — Немного благодарности им не повредит.

Моя белибердовая идея: ночь прячется в шкафу. У нас в прихожей шкаф – большой, как дом, как небоскрёб, как замок. И замкнуто пространство в этом замке. И в замок заползает ночь сквозь щель на дверце, заползает перед началом утра, прячется и преет до вечера, густая, а потом ползёт опять наружу…

Норрис почувствовал, как его лицо заливает румянец. Он был близок к тому, чтобы разразиться резкой тирадой в защиту девушки, но Венделл ловко перевел разговор на другую тему.

А ночью ночь – уроненная клякса на мой рисунок: на мои поля, на города, на доброго павлина и на добропорядочных людей, которые набегаются за день, ложатся спать и сразу засыпают, и называют это: «Отдыхаем». Но большинство храпит.

— Мне кажется, из этого получатся стихи, верно? «Горячая ирландка».

– Ты любишь меня, дедушка?

Эдвард вздохнул.

Он спит. И видит сон, наверное.

— Пожалуйста, не надо. Неужели снова ваши ужасные вирши!

– Ты любишь?

— А как насчет такого названия, — подхватил Чарлз,

Кряхтя спросонок, отвечает:

— «Ода преданной сестре»?

– Ну так!..

— Оно мне нравится! — воскликнул Венделл. — Дай-ка я попробую. — Он немного помолчал. — Иль воин непреклонный перед нами, иль дева — неподкупна и нежна…

И засыпает снова.

— Ее сестра в опасности смертельной, — добавил Чарлз.

Меня все любят. Вот и хорошо.

Закрыть глаза, стараться не дышать, голову засунуть под подушку. А главное, не думать. И тогда представить можно. Впрочем, не представишь.

— И… и… — задумался над новой строкой Венделл.

Так и живём. На глупые вопросы ответы не даются.

— …в бой бесстрашно ринулась она! — закончил Чарлз. Венделл рассмеялся:

Ну и пусть.

Сом – это рыба. Сом – такая рыба, которая, как маленький китёнок, и скользкая, и с длинными усами.

— И снова поэзия торжествует!

Когда ему, сому, вспороли брюхо, он ожил вдруг, проснулся, встрепенулся, забил хвостом, своими плавниками зашевелил и так заулыбался, что стало страшно. Сом – такая рыба.

Усы сома пытались расползтись, пытались улизнуть куда-нибудь, но тщетно. Ведь позади огромная улыбка, как будто говорила: «Не уйдёте…»

— Тогда как остальные страдают, — пробормотал Эдвард.

А в стороне лежало на фанерке изъятое из тела сердце и вздрагивало, словно лягушонок, полуживой и красный.

Сом – это рыба.

Норрис слушал их разговор, испытывая острое чувство неловкости, чувствуя себя чужаком. Как же запросто его коллеги шутят и смеются друг с другом! Как мало надо — всего лишь несколько строк поэтической импровизации напомнили Норрису о том, что у этих троих есть прошлое, к которому он не имеет никакого отношения.

Я щель в шкафу замазал пластилином.

Когда-нибудь я стану инженером и сконструирую искусственные пальцы. И назову искусственные пальцы не как-нибудь «искусственные пальцы», а просто «пальцы» – вот как назову.

Внезапно выпрямившись, Венделл всмотрелся в пелену дождя.

Когда-нибудь я стану инженером и изучу научную проблему, и электрификацией шкафов займусь практически. Наступит долгий день – длиннее, чем два дня на Севере, наступит. А ночь уйдёт куда-нибудь в леса дремучие, в берлоги, где медведи, которым абсолютно всё равно: они себя всецело посвятили высасыванью из мохнатых лап микробов.

— Ведь это твой экипаж, верно, Эдвард?

А в воскресенье к нам приедет мама и привезёт из города арбуз. Я побегу бегом, а дед поедет навстречу маме на велосипеде.

— Да уж пора бы ему появиться. — Эдвард поднял воротник, дабы защититься от ветра. — Садимся, джентльмены?



Коллеги Норриса двинулись вниз по ступеням террасы.

Я хочу сказать что мы ещё молоды… ведь мы ещё молоды молоды молоды… ещё ведь молоды мы…

… – 1984

Прошлепав по лужам, Эдвард и Чарлз забрались в экипаж. Однако Венделл остановился и, бросив поверх плеча взгляд на Норриса, снова поднялся по ступеням.

Часть вторая

Икра морских ежей

Недавняя история

Ну да ладно ещё среду с четвергом, но вторник с пятницей… А когда ещё он и число позабыл, какое сегодня, и месяц, какой по счёту, и даже год, и дрогнула рука, и отворотил взгляд от бумаги, и посмотрел на Вику. Вика тогда ему так сказала:

– Двенадцатое ноль седьмого восемьдесят восьмого. Олег Юрьевич.

Он дату поставил.

В сию же минуту позабыл Олег Юрьевич, подписал что, – а то было ходатайство. Ходатайство кол-ва экспериментального УПО-2 (филиал) перед профкомом Ленпромбумсбыта о переводе зем. уч. садовод. товарищества «Восход» под номером 323, принадлежащего ст. экспедитору и так далее, на имя его дочери и так далее, сотрудницы экспериментального и так далее, словом, то, что забыть немедленно следует, пока голова не треснула, и мы вслед за Олегом Юрьевичем это тоже забудем и больше вспоминать никогда не будем, – нам-то тем более это не надо… А до того, – такая уж у него общественная работа, месяц как профорг[28], – подписал Олег Юрьевич, если вспомнить, однако, открытое письмо коллективное в их газету отраслевую их столовой директору – плохо кормят народ. И тоже забыл. А ещё раньше – и тоже забыл – поздравительный адрес в честь юбилея Черносвитова. И ещё что-то. И то забыл. Вон, вон из памяти! И только то, что день какой был в тот день, позабыл, – вот это Олег Юрьевич хорошо запомнил.

— А вы разве не едете с нами? — осведомился он. Приглашение настолько поразило Норриса, что он ответил не сразу. Пусть он был на голову выше Венделла Холмса, в этом маленьком человечке чувствовалось нечто, вселявшее благоговейный ужас. Дело было не только в его щеголеватом костюме и невероятно остром языке, а в том, что его окружал ореол абсолютной уверенности в себе. То обстоятельство, что этот человек приглашал

– Нет, Жень, представь, – сокрушался он вечером, – я думал, пятница, а ещё вторник!..

День в тот день был вторник ещё.



Норриса присоединиться к компании, застало юношу врасплох.

Вечер.

Она же ему рубашку гладила.

— Венделл! — крикнул Эдвард из экипажа. — Поедем!

Вторник был. Вечер был, Олег Юрьевич у плиты стоял и варил пельмени. О работе больше не думал. Хорошая женщина Жень, насмешница только.

— Мы направляемся в «Ураган», — сообщил Холмс.

– А? Ты что-то сказала?

– Да я так. Ничего.

— Так выходит, что мы оказываемся там каждый вечер. Он помолчал. — Или у вас другие планы?

– Нет, ты что-то сказала.

– Я сказала, ты скоро имя своё позабудешь.

— Очень любезно с вашей стороны. — Норрис бросил взгляд на двух юношей, сидевших в экипаже. — Но, мне думается, господин Кингстон не ожидает никого четвертого.

– Своё?

— Господину Кингстону, — хмыкнул Венделл, — стоит привыкать к неожиданностям этой жизни. В любом случае, вас приглашает не он. А я. Выпьете с нами по бокальчику ромового флипа?

– Своё, своё. Моё ты и так путаешь.

Норрис взглянул на стену воды, в которую превратился дождь, и ему ужасно захотелось оказаться у теплого очага, почти наверняка горевшего в «Урагане». А еще больше ему хотелось воспользоваться удобным случаем и оказаться среди коллег, войти в их круг, пусть даже всего на вечер Он чувствовал, как Венделл наблюдает за ним.

– Я думал, ты что-то сказала.

Взгляд этих глаз, обычно искрившихся смешинками и обещанием остроты, стал тревожно пронзительным.

Сел на стул, ноги вытянул вперёд. Вице-президент Буш выразил удовлетворение… Он сказал, что гласность и демократизация… Она ж к нему, как будто с дежурства когда, – по вторникам, – по вторникам, значит.

— Венделл! — На этот раз из экипажа кричал Чарлз, его голос сорвался на раздраженное хныканье: — Мы вот-вот замерзнем!

… в Советском Союзе…

— Простите, — проговорил Норрис. — Боюсь, нынче вечером у меня другие дела.

— О! — Венделл приподнял и лукаво изогнул бровь. — Полагаю, она прелестная особа.

… открывают возможность…

– Выключи ты это Би-би-си ненормальное, сколько можно.

— Боюсь, речь идет не о даме. Это просто обещание, которое я не могу нарушить.

– Это не Би-би-си. Это «Маяк».

— Понимаю, — проговорил Венделл, но, видимо, ничего не понял, потому что улыбка его остыла, а сам он собрался уходить.

О забывчивости. – Имя Олег Юрьевич, нет, своё – хорошо, а вот возраст… с возрастом часто… Не желает мириться отчего-то сознание с тем, что зубы неспроста теряются и печень прихватывает, а кто скажи: время дальше не так пойдёт, куда ж дальше? – ведь, смех смехом, правда, поверит. Такой человек Олег Юрьевич. После сорока лет у него будто обратный счёт годам открылся (потому, наверное, что новый десяток разменял в год общественного подъёма), – исполнилось сорок один, а самому кажется, что тридцать девять; сорок два исполнилось, а кажется, будто тридцать восемь; скоро сорок три, а ждёшь, как тридцать семь – пушкинское, роковое. Черта!.. Ну почему черта обязательно? Чему черта? Ничему не черта. Никому ни черта он не должен. Работать, работать надо. Время такое.

— Это не потому, что я не хочу…

Молод князь – молода и дума. А годы, они всё-таки годы… Как жить дальше-то будем? Опять же, о времени:

— Что же, ладно. Возможно, в другой раз.

Другого раза не будет, думал Норрис, наблюдая за тем, как Венделл выскочил на улицу и забрался в экипаж к своим товарищам. Кучер щелкнул хлыстом, и экипаж понесся прочь, разбрызгивая лужи. Норрис представил себе разговор, который состоится между тремя сидевшими в экипаже друзьями. Они наверняка поразятся, что простой фермерский мальчишка из Белмонта позволил себе отклонить приглашение. Будут строить догадки: что же, если не встреча с представительницей прекрасного пола, могло оказаться важнее. Норрис стоял на крыльце, вцепившись в перила. Как горько, что ничего нельзя изменить, что многое никогда не сбудется.

– … – вздох.

Экипаж Эдварда Кингстона скрылся за углом, увлекая молодых людей к очагу, сплетням и веселой дружеской пирушке. Пока они будут сидеть в теплом «Урагане», размышлял Норрис, я займусь совсем иным делом. Которым, если бы мог, никогда бы не стал заниматься.

Он морально подготовился к холоду и, шагнув навстречу ливню, решительно побрел по лужам в сторону своего жилища, чтобы переодеться в старые вещи и снова двинуться прочь, под дождь.

Вот правда об Олеге Юрьевиче: он был художником.

Здание, оказавшееся конечной целью его путешествия, было таверной на Широкой улице, неподалеку от доков.

Самым настоящим – с кисточкой и палитрой.

Здесь не встретишь щеголеватых выпускников Гарвардского колледжа, попивающих ромовый флип. Но случись подобному джентльмену забрести в «Черную балку», он, оглядев помещение, тут же понял бы: не стоит спускать глаз со своих карманов. В тот вечер — как, впрочем, и в любой другой — карманы Норриса были почти пусты, а его захудалый плащ и заляпанные грязью брюки вряд ли заинтересовали бы потенциального вора. Он уже был знаком с большинством здешних завсегдатаев, и они прекрасно знали о его скромном материальном положении, поэтому, когда Норрис переступил порог, кое-кто просто поднял на него взгляд. Только чтобы определить, кто пожаловал. Затем равнодушные взоры снова вернулись к выпивке,

Норрис направился к барной стойке, за которой круглолицая Фанни Берк наполняла бокалы элем. Она окинула его взглядом маленьких злобных глазок.

Это на службе он служащим был (хоть и работал у них всего три месяца, а уже – чем не карьера? – профорг), но дома и в душе – был он художником. Да, был художником. Именно так. Пусть не кончал академий, но был художником (… или училищ…) – писал. И не Малевича он почитал, а Шишкина (тайно) и (тайно!) Саврасова, чем бы мог общественный вкус эпатировать зло, кабы не природная скромность… Трудно быть реалистом. Сегодня. Колонковая сегодня кисточка денег стоит. А ты сам по себе. Без диплома, без связей. Не член. Труд и способности.

– Ну-ну.

— Ты опоздал, и настроение у него скверное.

Камамбер.

— Фанни! — орали посетители. — Мы получим эль на этой неделе или как?

(Впрочем, нам-то какая разница – художник он или музыкант, или фокусник, или просто, скажем, книг по вечерам читатель, или зритель TV. Семьянин. Да нет, не семьянин уже. Бог с этим. Был бы человек хороший.)

Женщина перенесла бокалы на их стол и с грохотом поставила перед мужчинами. Пряча деньги в карман, она снова прошествовала к бару

Съели они в тот вечер пельмени, сели чай пить. Вдруг Женя бац по лбу себя:

— Он там, за домом, с повозкой, — сказала она Норрису. — Ждет тебя.

– Я ж сыр камамбер купила! – и в прихожую, где сумка висит.

Юноше не удалось поужинать, и он голодными глазами взглянул на буханку хлеба, которую Фанни припрятала за стойкой, однако не решился попросить кусочек. У Фанни Берк бесплатно ничего не допросишься, даже улыбки. В желудке заурчало, однако Норрис толкнул дверь и двинулся по темному коридору, заваленному ящиками и хламом, а затем снова вышел на улицу.

Стали сыр камамбер есть. Дефицит плеснючий. Дорогой: четыре рубля тогда стоил. Олег Юрьевич говорит:

На заднем дворе пахло мокрым сеном и конским навозом, бесконечный дождь превратил землю в грязное море.

– После этого сыра надо зубы чистить, – и рассказывает он историю, как ещё при Андропове выкинули в их гастрономе сыр камамбер – в миг народ раскупил. Домой приносят, а сыр с плесенью. Все возмущены. Понесли в гастроном обратно. Продавцы быстро смекнули в чём дело. Давайте ваш камамбер, эва, плесень какая. Не дураки.

Из-под навеса конюшни послышалось ржание, и Норрис заметил, что лошадь запряжена в телегу.

— В следующий раз не стану дожидаться тебя, мальчишка! — Из темной конюшни показался муж Фанни, Джек.

– Кстати, ты ничего не слышала, что они про закон о печати думают? Говорят, скоро.

Притащив две лопаты, он закинул их в повозку.

– Кто они?

— Хочешь, чтобы тебе платили, приходи к назначенному часу. — Крякнув, он забрался в телегу и взял в руки поводья. — Ты едешь?

В тусклом свете фонаря, висевшего на конюшне, Норрис видел, что Джек смотрит на него, и в очередной раз оказался в замешательстве, не зная, на каком глазе сосредоточиться. Левый и правый глядели в разные стороны.

– Ну, правительство.

Косой Джек — вот как молва окрестила этого человека. Но назвать его так в лицо никто не осмелился бы.

Забравшись в телегу, Норрис оказался рядом с Джеком, тот даже не стал дожидаться, пока юноша как следует устроится на скамье, а сразу же нетерпеливым щелчком кнута погнал лошадь вперед. Они покатили через грязный двор в задние ворота.

Дождь молотил по их шляпам, ручейками стекал по плащам, но Косой Джек, казалось, не замечал этого. Он сидел рядом с Норрисом, согбенный, словно горгулья, натягивая поводья каждый раз, когда лошадь замедляла шаг.

– Нет, – ответила Женя, – не слышала. Мне то же самое, знаешь про что? Про икру морских ежей рассказывали. Поступила икра в продажу, где, я не помню, неважно где – дефицит чудовищный. Не то что пельмени. Никто, конечно, не знает, с чем такую едят – не кетовая, но расхватали, конечно… Дома та же история, банки открыли – один йод, в рот не взять… В магазин, к заведующему… А те и рады стараться, всё назад принимают. Она полезная. Ты знаешь, какая полезная?

— Далеко мы едем на этот раз? — спросил Норрис.

— За город.

Олег Юрьевич знал. Он сказал:

— Куда?

— Какая разница? — Собрав во рту мокроту, Джек сплюнул ее на землю.

– Мне ещё рано. Справляюсь.

Разницы не было никакой. Норрис понимал, что ему придется просто перетерпеть эту ночь, какой бы печальной она ни оказалась. На ферме он никогда не боялся тяжелого труда, ему даже нравилось ощущать боль усталых мышц, но после такой работы любому грозили бы кошмарные сны. Точнее, любому нормальному человеку.

Подбоченился.

Взглянув на своего спутника, Норрис задумался: а после чего кошмарные сны мучают Джека, если они вообще его когда-нибудь мучают?

– Это как посмотреть, Алик, оно никогда не поздно.

Повозку трясло по булыжникам, и из дальнего угла телеги слышался грохот лопат — постоянное напоминание о неприятной работе, которая ждала впереди. Норрис подумал о своих коллегах — они наверняка сидят сейчас в теплом «Урагане», допивая последние порции напитков и собираясь расходиться по домам, чтобы предаться изучению «Анатомии» Вистара. Он бы тоже предпочел погрузиться в занятия, но это была сделка с колледжем,

– Да ну? – не поверил Олег Юрьевич.

Сделка, на которую он с радостью согласился. Все это ради высшей цели, думал он, пока они выезжали из

– А разве нет?

Бостона, направляясь на запад, пока гремели лопаты, а повозка поскрипывала в такт словам, стучавшим в его голове: «Высшая цель. Высшая цель».

– А разве я что-то не так?

– А разве я что-то сказала?

— Два дня назад проезжал этой дорогой, — снова сплюнув, начал Джек. — Останавливался вон в той таверне. — Он указал пальцем туда, где сквозь пелену дождя Норрис заметил светящееся окно. — Чудесно поговорили мы, с владельцем-то.

Она ничего не сказала, но он задумался. Ненадолго.

Норрис молчал, ожидая продолжения. Есть какая-то причина, по которой Джек заговорил об этом. Он никогда не разводил болтовню на пустом месте.

– Я ничего не сказала.

— Сказал мне, мол, у них в городке целая семья — две молодые дамы и брат ихний — хворает, чахоткой мучается.

Совсем плохие, мол. — Джек издал звук, напоминающий смешок. — Придется завтра снова туда наведаться, проверить, собрались ли они преставиться. Повезет, так получим трех за раз. — Джек взглянул на Норриса. Для этого дельца ты мне понадобишься.

Перестал думать.

Норрис сдержанно кивнул — его отвращение к этому человеку внезапно возросло настолько, что он с трудом усидел рядом.

— О, ты. видно, считаешь, что слишком хорош для этого, заметил Джек. — Верно?

– Этой икры, между прочим, я мог тонну приобрести.

Норрис не ответил.

— Слишком хорош, чтобы якшаться с такими, как я.

– Ты?

— Я делаю это для всеобщего блага.

– Я, – подтвердил не без гордости Олег Юрьевич. По правде сказать, он забыл совершенно, рассказывал или нет эту историю. – Я тебе не рассказывал, как в Томск ездил?

— Джек рассмеялся.

– Как в Томск – да. Про икру – нет.

— Ты ж фермер, а говоришь, будто богач какой. Думаешь, удастся сколотить состояние, да? Жить в роскошном доме…

— Не в этом дело.

– Странно.

— Ну и дурак ты после этого. В чем же еще дело, если не в деньгах? Норрис вздохнул.

— Да, господин Берк, вы, конечно же, правы. Только из-за денег и стоит трудиться.

— Думаешь, сможешь стать одним из тех джентльменов? Думаешь, они станут приглашать тебя на приемы, где устриц едят, позволят ухаживать за своими дочерьми?

Суть дела в следующем.

— Пришли новые времена. Теперь каждый может возвыситься над своим положением.

В апреле месяце побывал Олег Юрьевич в городе Томске, так получилось. И жил он там, так получилось, целых три дня в гостинице, и был ему соседом по номеру один молодой человек из Владивостока, – если посмотреть на карту, Томск будет между Владивостоком как раз и Ленинградом посередине. А звали того человека Александр Потапов, и приехал он на Дальний Восток осенью прошлого года. Так вот: в одном проживая гостиничном номере, Олег и Александр две ночи напролёт обсуждали перспективы развития нашего общества. Гласность, демократизация, соревновательность. Сталин, Бухарин, Нина Андреева. Бюрократия наступает. Сталинисты не спят. Но есть у нас «Огонёк» и «Московские новости»!..

— Считаешь, они об этом знают? Гарвардские джентльмены-то? Считаешь, привечать тебя станут?

Норрис молчал, раздумывая, есть ли зерно истины в словах Джека. Его мысли снова вернулись к Венделлу

Когда ж дошли до кооперации, её возможностей, Александр признался Олегу, что он как прораб перестройки имеет идею. Придумал даже название – «Исцелитель». Кооператив «Исцелитель», целебные снадобья Дальнего Востока. Трав у них на Дальнем Востоке – рви, не хочу – корни всякие, элеутерококка, например, – «дешёвое и эффективное средство для поднятия жизненного тонуса», или корни аралии, или китайского лимонника ягоды и семена… Но чего особенно много у них, так это морских ежей. Всё побережье, оказывается, усеяно морскими ежами. Их, ежей, миллионы! Ныряй – собирай! Плодятся как черти! И в каждом – страшно подумать – икра! Ну, не в каждом – во многих, но какая зато, икра, она уникальная! Столько в ней, в этой икре, биологически активных веществ содержится, что дух захватывает, когда поешь, – вот какая! Покупают её за валюту японцы, знают цену продукту. Иногда… да что «иногда»! – исключительно редко, почти никогда – в магазинах появится Владивостока – три рубля за сто грамм – незамедля раскупят!.. Александр сказал, что за месяц он смог бы с товарищем при хорошей погоде минимум тонну добыть, а когда бы ещё был в Европе надёжный у них человек, и когда бы в Европе он икру так рублей, ну, по шесть продавал, по цене, так сказать, ко-о-пе-ра-тивной… вот тогда бы… тогда бы… «Да за чем же дело тогда?» – возбуждённо воскликнул Олег Юрьевич.

В общем, стали они обсуждать – и в общем, и в частностях – план создания кооператива. Как перевозить, где хранить, как рекламировать… А как государство на этот проект посмотрит (ещё не освободившееся до конца от пут тоталитаризма)? Не испугает ли его слово «промысел»?… А нельзя ли из ежовых панцирей безделушки делать – будто бы основная работа, – а икру пустить как вторичный продукт?…

Холмсу, Кингстону и Лакауэю, сидевшим в «Урагане» плечом к плечу со своими собратьями в таких же отлично сшитых костюмах. Совсем другой мир, бесконечно далекий от «Черной балки», этого царства пропащих, которым правит Фанни Берк. А ведь сегодня я тоже мог оказаться в «Урагане», подумал он. Венделл приглашал меня, но вот вопрос — из вежливости или из жалости?

Решили: Александр Потапов на месте ещё раз подумает, побеседует кое с кем, посоветуется, купит маску и ласты, пойдёт в исполком, ну а двинется дело – сразу чиркнет Олегу письмо, запускай, мол, машину – пора! Тут же даст Олег объявление и откроет запись на очередь. А когда к нему Александр прибудет с первой партией этой самой икры – небольшой – килограммчиков так для начала где-нибудь до двадцати… – список будет готов, – раскидают икру за два дня, пока ещё свежая, и будьте здоровы, – здорово, да?

– Нет, не здорово, – Женя сказала. – Никуда не годится. Одно прожектёрство.

Джек хлестнул поводьями, и телега с грохотом помчалась вперед по грязи и рытвинам.

– А по-моему, просто здорово, – стоял на своём Олег Юрьевич. – Красивый план.

– Нет, одно прожектёрство.

— Еще ехать и ехать, — пояснил он, а потом смачно хмыкнул. — Надеюсь, тутошнему джентльмену поездка пришлась по нраву.

– Очень, очень красивый…

Когда Джек наконец остановил повозку, одежда Норриса уже промокла насквозь. Вылезая из телеги, окоченевший от холода, дрожащий юноша почувствовал, что мышцы его почти не слушаются. Его башмаки по щиколотку погрузились в грязь.

Джек сунул ему в руку лопаты.

– Ну а дальше-то что?

— Давай попроворней!

– Он письмо не прислал.

Прихватив совки и кусок парусины, Джек двинулся по мокрой траве. Фонарь он пока не стал зажигать — не хотел, чтобы его заметили. Казалось, Джек повинуется инстинкту, петляя между надгробиями, и вдруг он остановился на голом участке земли. Здесь не оставили никаких меток, лишь холмик земли, размытой дождем.

– Вот обманщик! – всплеснула руками.

— Только сегодня хоронили, — сообщил Джек, берясь за лопату.

Не понравилось это Олегу Юрьевичу. Он сказал назидательно:

— Как вы узнали об этом?

– Не надо иронизировать, это во-первых. А во-вторых…

— Говорю с людьми. Прислушиваюсь. — Разглядывая могилу, Джек пробормотал: — Должно быть, голова с той стороны. — Он зачерпнул лопатой землю. — Побывал здесь недели две назад, — добавил он, отбрасывая землю в сторону. — Слышал, что вот-вот Богу душу отдаст.

Тут Женя вставила:

Норрис тоже принялся за работу. Несмотря на то, что захоронение было свежим и земля еще не улеглась, почва казалась мокрой и тяжелой. Помахав лопатой всего несколько минут, юноша уже не чувствовал холода.

– … обижаться.

— Если кто умирает, люди толкуют об этом, — тяжело дыша, заговорил Джек. — Держи ухо востро, и узнаешь, кто вот-вот отойдет в мир иной. А еще гробы заказывают, цветы покупают. — Отбросив в сторону очередную порцию земли. Джек остановился, чтобы отдышаться. — Скрыть свой интерес — вот задачка. Коли в чем заподозрят, заработаешь хлопоты.

– В-третьих, Женя, при чём тут обманщик? Сорвалось, ну так что же из этого? С кем не бывает… Значит, были причины. Всё-таки Дальний Восток, это край света, можно сказать, понимаешь?

Джек снова принялся копать, но уже медленнее. Норрису досталась львиная доля работы, его лопата пробиралась все глубже и глубже. А дождь лил и лил, размывая яму, и брюки Норриса до колена покрывала грязь.

– Он и замёрзнуть мог, – согласилась Женя, – столько нырять. Брррр.

– Японское море не Финский залив.

Вскоре Джек, вовсе прекратив копать, выбрался из ямы, его одышка усилилась, и Норрис поднял взгляд, только чтобы удостовериться: его спутник не собирается падать с ног.

– А он спортсмен?

Джек больше не мог работать в одиночку — лишь только по этой причте старый скряга решился поделиться небольшой долей своего дохода, только из-за этого обзавелся помощником. Он знал, где зарыта добыча, но, чтобы выкопать ее, необходимы были молодая сильная спина и мышцы. Вот Джек и присел на корточки, наблюдая за работой подручного, за тем, как яма становится все глубже и глубже. Лопата Норриса наткнулась на дерево.

– Инженер.

— Ну наконец-то, — проворчал Джек.

Под прикрытием парусины он зажег фонарь, взял лопату и скользнул в яму. Вдвоем мужчины счистили землю с гроба, при этом они находились так близко друг от друга в тесном пространстве, что Норрис чуть не подавился от запаха, исходившего у Джека изо рта, — вони табака и гниющих зубов. Даже от этого трупа, подумал Норрис, вряд ли исходит такой мерзкий запах. Постепенно счищая грязь, они обнажили изголовье гроба.

– Ух ты!

Подсунув под крышку два железных крюка, Джек протянул один конец веревки Норрису. Затем оба вылезли из ямы и, кряхтя, под скрежет гвоздей и скрип дерева принялись с силой тянуть крышку. Внезапно она раскололась, а веревка ослабла, отчего Норрис упал на спину.

— Готово! Достаточно! — воскликнул Джек. Опустив фонарь в яму, он взглянул на обитателя гроба.

– Да. Вот так. Так что видишь сама, план какой замечательный. Красивый план, изящный. С размахом. Нет, оцени: тонна икры целая!..

Сквозь треснувшую крышку было видно, что труп женский, с бледной, как сало, кожей. Сердцевидное лицо усопшей обрамляли золотые локоны, а на лифе покоился букетик сухих цветов, чьи лепестки рассыпались под дождем. Такая красивая, подумал Норрис. Словно ангел, слишком рано призванный на небеса.

– Баночки бы хватило…

— Свежее не сыщешь, — радостно хихикнул Джек.

– Кому?

Просунув руки между обломками крышки, он подхватил девушку под мышки. Она оказалась такой легкой, что помощь ему не понадобилась — Джек запросто вынул ее из гроба. Только когда он поднял труп из ямы и положил на парусину, его снова одолела отдышка.

– Никому. Шутка. Ты зачем серьёзный такой?

— Давай снимем с нее одежду.

– Все что-то делают.

Норрис не двигался, вдруг испытав приступ тошноты.

— Как, ты не хочешь дотрагиваться до красивой девушки?

Спят. Она спит, он проснулся. Он на потолок глядит – в темноту. Глупость какую вчера показали, про НЛО – бред. Не спится Олегу Юрьевичу. Не надо ему икры ежовой. Хорош. О Господи! Совсем забыл: вчера же вторник был – не сходил на комбинат (а на какой комбинат, ему одному известно, – столь глубоко в мысли Олега Юрьевича нам не дано проникнуть). Тьфу, пропасть!

Норрис покачал головой.

Уснул по новой.

— Она заслуживает лучшего.

Утром чудо случилось.

— С тем, что мы выкопали в прошлый раз, ты не беспокойничал.

Олег Юрьевич на работу собирается. Женя домой торопится, будто с дежурства, он открыл ей дверь, глядь: к нему почтальон поднимается.

— То был старик.

Вот чудо. Говорит почтальон:

— Какая разница-то?

– Распишитесь.

— Вы же знаете, какая!

Обомлел Олег Юрьевич – телеграмма-то из Владивостока.

— Я знаю одно — она стоит столько же. И раздевать ее будет куда приятней.

ПРИЛЕТАЮ ЧЕТВЕРГ РЕЙСОМ 3935 АЛЕКСАНДР


– Быть не может!

Ан нет, ещё как может.

Джек возбужденно хихикнул и достал нож. На расстегивание пуговиц и крючков у него не было ни времени, ни терпения, поэтому он просто сунул лезвие покойнице за ворот и вспорол ткань, прореха на передней части платья обнажила сорочку, тоненькую, словно паутина. Джек трудился с удовольствием, методично вспарывая юбку, вспарывая маленькие атласные тапочки. Норрис мог лишь наблюдать со стороны, потрясенный осквернением девичьей чести. И тем, что осквернителем выступал такой человек, как Джек Берк! Однако юноша знал, что это необходимо, ибо закон неумолим. Если поймают с ворованным трупом — это уже серьезно, но если плюс к тому обнаружат и вещи, принадлежавшие покойнице, пусть даже небольшой кусочек платья, им грозит куда более суровое наказание. Нужно было брать только труп, и более ничего. Поэтому Джек безжалостно срывал одежду, снимал кольца с пальцев и атласные ленты с волос. Запихнув все это в гроб, он взглянул на Норриса.

– О-ля-ля, – говорит весело Женя. – Успеха тебе, друг мой. А меня, извини, ждут. Сам выкручивайся.

– Почему он, подлец, письмо не прислал?!

— Так ты поможешь отнести ее в повозку или нет? — рыкнул он.

На такой вопрос почтальон ответа не ведает – удаляется восвояси.

И стоит Олег Юрьевич, как перст, один – немая сцена для одного актёра.

Норрис посмотрел вниз, на обнаженный труп с белой, как алебастр, кожей. Покойница была болезненно худа — видимо, какой-то безжалостный недуг поглотил ее плоть. Помочь ей было уже нельзя, возможно, ее смерть еще сможет сотворить благо.

Женя – хлоп, уходящая, дверью внизу, почтальон – хлоп, уходящий, и мяучит, как в издёвку, собака… то есть кошка, вернее.

— Кто тут? — раздался издали чей-то голос. — Кто сюда пробрался?

До сих пор, признаться, лишь вступление было. Всё действие – впереди.

Окрик заставил Норриса пригнуться к земле. Джек тут же потушил фонарь и прошептал:

Плохо тот знает Олега Юрьевича, кто считает, что врасплох его застигнуть можно. Вовсе нет. Собравшись с мыслями, торопится на службу Олег Юрьевич, умственно обозревая потенциальных клиентов.

— Спрячь ее!

– Пал Саныч, ты вот что скажи мне… тут у меня по профсоюзной линии есть возможность… целебное, знаешь ли, средство… и очень редкое… ты как?

Норрис снова перенес труп в яму, а затем они с Джеком укрылись там же. Прижавшись к покойнице, Норрис ощущал биение своего сердца и холод ее кожи. Юноша боялся пошевелиться. Он пытался расслышать приближающиеся шаги сторожа, но слышал лишь перестук дождевых капель и уханье собственного пульса.