Фактологии для истории про Ромео у нее не было, а если Люсинда встречалась с мужчиной больше недели, она должна была знать о нем все. Отсутствие информации требовалось заполнить, и она умела это делать, благо знакомых на всех ответственных городских участках у нее было достаточно. Все, что она узнала о нем, было обыденно, просто и укладывалось в среднестатистическую биографию, но никак не объясняло «химической лаборатории», и Люсинда начала вынашивать план. Он был до банальности прост: она улучит момент и снова окажется в его «тайной комнате», там еще осталось много химикатов, и она может что-то взять для определения состава и проконсультируется с настоящими химиками. Ей нужно докопаться до истины!

— Может, завести разговор и спросить об этом у него в какой-то игривой форме?

Люсинда вспомнила, как она уже пыталась это делать, и ничего не вышло. Может, он какой криминальный авторитет? Нет, непохоже. Она читала об авторитетах книги, в подобный образ он не вписывался.

Но что же, что же значат эти дурацкие химические колбочки, разбросанные в беспорядке в комнате! Женщина понимала, что загадки в жизни встречаются для того, чтобы развивать мышление, воображение, но, когда дело касалось этого мужчины, его шаги невозможно было просчитать до конца, он в любой момент мог сорваться с крючка и нырнуть туда, куда никому не добраться. Люсинда чувствовала, что, как только она оставит своего загадочного мужчину, на ее место сразу же придут другие, а еще она надеялась, что, в конце концов, он устанет и будет только с ней, и для нее это будет вознаграждением за ее героическое терпение. Правда, вознаграждения можно ждать очень долго, а можно вовсе не дождаться.

Люсинда и не предполагала, что как раз сейчас у Ромео начался период проблем и неудач. Последняя партия колечек, слегка покрытых позолотой, которые он долгое время выдавал за золотые, была изъята руководством магазина из продажи. Причину партнеры пока не назвали, но свои претензии сформулировали: видите ли, пострадала их репутация, несколько колец покупатели вернули и написали жалобу.

— Ты живешь вчерашним днем! — кричал ему москвич. — К тебе слишком много претензий, а на дворе двадцать первый век! Люди стали соображать, разбираться во всем, они смотрят телевизор, сидят в Интернете, и провести их становится все труднее и труднее!

— Я отвечаю за свой товар, — стоял на своем Ромео.

— Да мне плевать, я больше твой товар не возьму!

Ромео злился: точка была прибыльная, канал поставки продукции отработанный, и терять деньги никак не хотелось.

— Может, мне прилететь, и мы попробуем уладить конфликт?

— Да нет никакого конфликта, товар твой больше не берем.

Ромео позвонил Лере, та ответила сразу:

— Я так по тебе соскучилась!

— Послушай, Лера, почему ты мне не сказала, что в центральной точке завернули товар, да не просто завернули, а со скандалом, и что претензии там были? Если бы я узнал об этом раньше, я бы все уладил. Ты меня слышишь? Ты чем занята?

Девушка захихикала, и Ромео понял, что она пьяна.

— Ты обалдела, что ли? Какого черта?

— Сегодня Федору Крупинкину девять дней. Я в храме была, молитву заказала. Вот помянула.

Ему хотелось разорвать ее на мелкие части, но он взял себя в руки и произнес почти ледяным тоном:

— Хорошо, девять дней ты отметила, твое право, только чем твой отчим это заслужил, не знаю. Но почему ты забыла про свое главное назначение — работу, Валерия? Мы терпим убытки. Москва, конечно, большой город, но те, кто работают в одной сфере, возможно, знакомы и общаются, информация может разойтись быстро. Для нас это означает катастрофу, придется сворачивать наработанный рынок. Ты должна была мне позвонить, если у нас начались проблемы!

— Почему у нас, для нас? — вдруг раздалось на другом конце провода.

— Потому что это наше дело!

— Нет, милый, это твое дело, а я у тебя так, в приживалках. Никакого «нас» не существует.

Он услышал, как она заплакала.

— Твои пьяные бредни я комментировать не буду. Завтра утром ты проедешь по всем остальным точкам и отзвонишься мне. Ты меня поняла? Лера, девочка. — Он решил сменить тон, поняв, что ничего от нее сейчас не добьешься. — Мы будем решать вместе все проблемы. Не разводи сырость. Я позвоню тебе завтра. — Он отключился, не дождавшись ее ответа.

Ну вот, «спеклась» его помощница, нет на нее больше надежды. Надежда есть только на золото, оно стабильно и никогда не сдаст, потому что в любых обстоятельствах всегда имеет ценность.

Глава 24

Они наконец дождались вечера и вернулись с Марией Петровной из Додонова в город. Крупинкина пыталась остаться на даче ночевать, но девушки стояли на своем:

— Мария Петровна, мы не можем оставить вас одну. Слишком мало времени прошло со смерти мужа, вдруг давление у вас подскочит или чего еще. «Скорая» в Додоново не поедет.

Наконец Мария Петровна согласилась. Вечерний автобус был почти пуст, никакой тебе толкотни.

— Дел не переделанных осталось! — сетовала Крупинкина. — Все из-за вас, девчонки! Вы меня сегодня с панталыку сбили.

— Хорошо, мы, — соглашалась Юля. — Но послушайте врачей, они говорят, что работать в вашем возрасте на солнце много нельзя.

— А врачи не говорят, кто будет в моем саду работать? — не унималась Мария Петровна. — А то, может, сразу в Испанию ехать!

— При чем тут Испания? — тихо спросила Ельчинская.

— Я тебе потом расскажу, — так же тихо ответила Юля.

— А мы что, сегодня будем ее целый день сопровождать?

Настя до сих пор не могла поверить в то, что сказала ей Сорнева. Ну не могла Юля видеть Костю, зачем ему следить за Крупинкиной? С другой стороны, зачем Юле врать и возводить на него напраслину? Как теперь смотреть Косте в глаза? А если он и правда имеет отношение к убийству гальваника? На все эти вопросы у Насти не было ни одного ответа.

Она вдруг вспомнила, что в день убийства все рабочие удивительным образом одновременно исчезли с участка, словно определили, что труп должна найти она, Настя. Костя ушел на обед не в то время, что всегда, раньше она объясняла это просто совпадением, да и вообще как-то уже забыла об этой детали, но сейчас произошедшее представлялось совсем в другом свете. Он нравился ей, физкультурник Костя, хотя они даже не встретились ни разу вне работы. Настя ждала, когда он закончит с ней балагурить и посмотрит на нее серьезно, и вот дождалась.

— Юля, а может, мне с ним поговорить, спросить вот так прямо, зачем он за ней следил? Может, объяснение окажется такое простое, что мы будем с тобой смеяться?

— Настя, я пока Костю ни в чем не обвиняю. С этим надо разобраться. Но я против того, чтобы задавать вопросы в лоб. Ты помнишь, что «нормальные герои всегда идут в обход»?

— Какие герои, Юля, человека убили!

— Поэтому давай сначала думать, а потом действовать.

Так, за разговорами, они не заметили, как приехали в город и дружной группкой двинулись за Марией Петровной, снова пить чай, но теперь уже дома у вдовы.

Если все слишком запутано, надо пытаться размотать веревочку, а не складывать все в один пакет. Может, Настя права, и надо пойти «ва-банк», потрясти мастера Жданова и выяснить, отчего он прятался за чужими заборами?

— Настя, ты должна мне помочь. Мне нужны результаты работы комиссии по расследованию технологического слива ваших гальванических ванн и список членов комиссии. Что-то такое произошло тогда на участке, к чему был причастен Крупинкин и мастер Жданов. Костя что-то знает, о чем нельзя говорить вслух, или думает, что знает. По крайней мере, он точно в курсе, какой сбой был в технологии, несмотря на то что объявляет о своем физкультурном образовании и косит под то, что у него нет знаний.

— Косит, — согласилась Настя. — У него задача — делать все по техпроцессу, а не вникать в особенности гальванопластики.

— Куда могли исчезнуть аноды? Кому они вообще нужны? Зачем? Дома покрывать серебряные крестики? Ляпать самоделку? Ну, сделал ты себе один крестик… Не понимаю, Настя, пока не понимаю. И еще надо заглянуть в Костин телефон. Мастер иногда бывает занят, а нам надо узнать, с кем он сегодня разговаривал, кому звонил. Он должен был кому-то сказать, что Крупинкина в саду не одна!

— Юля, я не смогу в его телефон заглянуть.

— Тогда сделай мне пропуск на завод, или я через кадры буду договариваться. Но тебе все равно тогда Костю надо будет отвлекать, а я в телефон загляну. Я могу!

— Хорошо, я подумаю. Но ты предлагаешь какую-то ерунду.

— Времени для думанья очень мало, Настя!

Они убедились, что никакого «хвоста» за ними нет.

— Давай договоримся так: ты завтра на работе изучаешь ситуацию и до обеда делаешь мне звонок, а там уж действуем по обстоятельствам.

Утром Настины ноги не шли на работу, на работу, которая ей нравилась. Она, конечно, понимала, что должна помочь Юльке, но лезть в чужой телефон — нет, она этого делать не будет!

— Привет, технолог! — Костя вел себя так, как будто ничего не произошло. Настя молча кивнула и направилась к кабинету начальника цеха. У Василия Егоровича дверь как всегда была нараспашку.

— Ты ко мне?

— Наверное, да, Василий Егорович. Я тут вникала в производственные процессы и узнала, что какая-то авария была в прошлом году.

— Не было у нас никакой аварии. Был технологический слив, — отчеканил начальник цеха, словно был готов к вопросу.

— Я хочу разобраться, как технолог, что же произошло тогда, что за причины были. Мне понять надо, чего от участка ждать. Мне материалы работы комиссии нужно посмотреть.

— Если ты хорошо будешь работать, никаких проблем не возникнет. За инициативу хвалю. Вел тогда всю комиссию мой заместитель, Анатолий Кубарев. Адресую тебя к нему.

— Василий Егорович, он со мной разговаривать не станет. Вы уж, пожалуйста, ему позвоните, а лучше, если команду в архив дадите, чтобы мне документы выдали.

— Не отстанешь ты, Ельчинская, от меня?!

— Не отстану, — подтвердила Настя.

Через пятнадцать минут она изучала документы по расследованию «технологического слива». Комиссию возглавлял заместитель начальника цеха Анатолий Кубарев, человек, отношение к которому технолог Настя сформулировать не сумела. Если Василий Егорович ей безоговорочно нравился, то Кубарев был «человеком без образа», и дело было не в его профессиональных особенностях, а в физико-душевных качествах, эскиз которых она определить не могла.

— Ну что ты там? — тоном заправского шпиона спросила по телефону Юля.

— Все хорошо. Мы на базе.

— А телефон?

— Это нет. Я не буду. Это вы уж сами.

— Так я и знала! — разочарованно сказала Юля. — Ну что ж, буду ждать звонка.

Настя сидела в пустом архиве и читала протоколы, помечая интересные места. Как технолог, пусть с маленьким стажем, она пока не понимала, что могло произойти на участке. Вдруг перед ее глазами вспыхнули огоньки, голове стало больно, и она медленно сползла со стула. А человек забрал рассыпавшиеся по полу бумаги и быстро вышел.

Глава 25

Как же она не увидела свою запись в блокноте! Юлька была крайне раздосадована. Как она могла забыть о том, кто постоянно работал с Крупинкиным на ваннах, — о гальванике Вадиме Лазареве! Он должен знать об убитом больше всех, они явно обменивались чем-то, кроме условий технологического процесса. Телефон Лазарева она раздобыла у Жданова еще раньше, поэтому требовалось только позвонить. Кстати, почему Федор называл своего сменщика «агентом империализма»?

Вадим Лазарев согласился встретиться после смены на проходной. Юлька облюбовала вблизи условленного места единственную лавочку и всматривалась в людской поток, надеясь узнать, какой из себя Лазарев.

— Здравствуйте. — Рядом с ней стоял мужчина неопределенного возраста. Ему можно было дать и тридцать, и сорок, хотя Юлька зареклась угадывать возраст после того, как неудачно определила его у дамы, забежавшей на минутку в редакцию к Миле Сергеевне. На даме были роскошные цветные брюки, и Юлька воскликнула:

— Какая красота!

— Мне тоже нравится, — сказала Мила Сергеевна. — Хотя я бы колебалась, можно ли в нашем возрасте носить крупные цветы.

— Да какой у вас возраст! — искренне удивилась Юлька.

— А сколько ты мне дашь? — кокетливо спросила подружка Милы Сергеевны.

И тут Юлька ляпнула то, о чем потом очень жалела:

— Ну, лет шестьдесят.

Мила Сергеевна и ее подружка просто онемели. Сорнева сообразила, что сморозила глупость и надо срочно выпутываться из неловкой ситуации.

— Вы меня простите, я очень плохо ориентируюсь в возрасте. Все время ошибаюсь. Вам, наверное, сорок, — пролепетала она.

Мила Сергеевна смерила Юльку презрительным взглядом:

— Конечно, нам два раза по двадцать, не меньше.

Этот случай вспомнился Юльке сейчас, у проходной завода. Теперь уже с улыбкой она припомнила, что Мила Сергеевна дулась на нее почти неделю. С определением возраста Юля больше не шутит.

Гальваник «без возраста», Вадим Лазарев, был очень серьезным.

— У меня всего десять минут. Мне надо домой успеть, а потом на занятия.

— Вы учитесь на вечернем отделении? Сейчас же везде каникулы.

— Я изучаю английский язык.

Юлька остолбенела. Она впервые в своей жизни видела рабочего, сосредоточенного на изучении английского.

— Как интересно!

— Ничего интересного, — буркнул Вадим. — Мне язык тяжело дается.

— А зачем он вам? Мне, например, английский нужен, потому что мой жених — американец, и мне без знания инглиша никак.

— А я хочу уехать работать за границу, в Канаду, там рабочих набирают. Вот язык подтяну — и уеду, только меня и видели.

Мечты Вадима Лазарева были всегда связаны с отъездом за границу. Сначала это казалось ему совершенно фантастическим, что-то из разряда полетов на Луну. Он вырос в обычной российской семье, у его отца не было личной нефтяной вышки, а мама не наворовала денег, работая бухгалтером, но родители всегда плохо говорили о стране, в которой жили.

Семья была недовольна всем: маленькой квартирой, зарплатой, начальством, ценами на продукты — перечень накопился солидный. Уже в школьном возрасте Вадим знал, что уедет, он не хочет жить в такой стране, не хочет — и все. Но выехать вот так просто было невозможно, места под заграничным солнцем у него не было — не переползать же границу в костюме бурого медведя! Когда он всерьез начал прорабатывать тему отъезда, его, как пробежавшие тараканы, постигли разочарования. На переезд нужны были деньги, серьезный запас денег, и рассчитывать можно было только на себя. А еще требовалось знание языка, без него о новой родине можно забыть. Вадим устроился на работу на завод и усиленно начал заниматься английским. Ему было чуть за двадцать.

— Вадим, вы часто работали в смену с Федором Павловичем Крупинкиным, каким он был человеком? Кстати, почему он вас называл агентом империализма?

— Да потому, что «дядя Федор» знал, что я хочу уехать из России, вот он и ерничал. А человек… Обычный он был человек: руки, ноги, голова и смешные большие уши.

— Ну, я ведь не про уши спрашиваю.

— Да понятно. Писать, что ли, будете? Я вас на участке в день убийства видел.

— Буду. Вот общаюсь с коллегами убитого, надо как-то картину жизни гальваника Крупинкина восстанавливать.

— Ну, тут я вам плохой помощник. Утром — здрасте, вечером — до свиданья. У нас особо разговаривать некогда, мы работой загружены, а в свободную минуту я язык учу.

— Хорошо, what kind of person he was? you spoke with him often!

— Что? Что вы сказали? — От неожиданности Вадим оторопел.

— То же самое, что спрашивала по-русски. Каким человеком он был? Вы ведь с ним часто общались.

Теперь Вадим смотрел на нее с уважением и сменил тон с напряженного на спокойный:

— Ты молодец, как шпаришь по-английски!

— А ты не молодец! Знаешь, если у тебя всего десять минут на встречу, то иностранцы используют время эффективно, по назначению. Ответил — и иди язык учить. А то мямлишь стоишь, как ты с таким отношением ко времени будешь за бугром работать? Двадцать минут раздумывать, чтобы на простой вопрос ответить!

— Да нечего мне особо отвечать. Вредный был Крупинкин, до всего ему дело было. Денег мог занять и не отдавать. Очень нехорошая привычка. Меня изводил, говорил, что канадцы и американцы русских не любят, что выдворят меня через три дня домой.

— Почему через три дня?

— А потому что мою лень больше трех дней никто терпеть не будет. А сам-то детали на гальваническое покрытие брал только выгодные. Да и Костя ему помогал, подсовывал работу получше, а мне все мелочовка попадалась.

— А вы работали, когда на участке авария произошла?

— Это когда ванны слили? Не, он тогда в ночь выходил, а потом на день остался. Когда я на смену пришел, уже ванны снова электролитом заправили. О! Вспомнил! Крупинкин любил в ночную смену работать, говорил, что ему ночью комфортней и спать он не хочет. Он женщин еще любил.

— А это вы с чего взяли?

— Говорил так: люблю женщин всех возрастов и не понимаю голубых.

— Ну, это, конечно, важная деталь, — усмехнулась Юлька. — Мне сказали, что тогда при сбросе исчезли золотая и серебряная пластины.

— Да они, поди, уже растворились в ваннах, их с раствором и вылили. У нас ведь с этим строго. Кубарев смотрит, отчеты делают.

— А вы не знаете, как могли пики оказаться на участке, те, которыми Крупинкина закололи?

Вадим засопел:

— Танька Вибрашкина привезла на своей каре, диспетчер наш, и кинула у термички, я видел. «Дядю Федора» просила их закалить и покрыть наконечники чем-то красивым. У нас не участок, а проходной двор, всяк норовил Крупинкину «левак» дать, что он за эти годы только не делал! Все прут — кому в сад, кому для дома и семьи, кому для удовольствия. В Канаде такие штучки не проходят.

— В Канаде-то нет, — согласилась Сорнева. — А вы кому-нибудь говорили о пиках?

— Когда меня спрашивали, я со страху вообще ничего не мог сообразить, а потом вспомнил. Но не буду же я за следователем бегать! Да и Танька не вспомнит про эти пики, она на своей каре туда-сюда километры накатывает с деталями.

— Спасибо, Вадим. Я обязательно Вибрашкиной позвоню. — Не успела она договорить, как ей позвонили:

— Юля! Это Костя, мастер участка Костя Жданов. — От него Юля точно звонка не ждала. — Технолога Настю Ельчинскую сегодня в архиве пытались убить, ударили по голове. Настя в больнице.

Глава 26

Лера допивала бутылку. Пить она не умела, делала это редко, поэтому хмель ударил в голову сразу и оглушил ее. В ушах громко звенело, и тело было словно разбито. Этой ночью ей приснился отчим Федор Павлович Крупинкин, который потрясал своим скрюченным пальцем, его рот был оскален, и говорил отчим укоризненно:

— Эх, Лерка, дожился я, достукался. На похороны не пришла, да и в Испанию мы с тобой не съездили. Глупая ты, Лерка, как твоя мать. Была бы ты поумней, каталась бы как сыр в масле. А теперь тебе моих денег не видать. Я поеду в Испанию один, там тепло, а ты умрешь здесь, вместе со своим золотом и своим любовником. Тебя казнят через три дня.

Федор махнул рукой, и она увидела позади него озеро, ненастоящее, как в детском мультике, из него показался черный человек, весь мокрый и в водорослях. Он схватил ее и куда-то потащил под хохот Федора. Руки у девушки оказались связаны, и она очутилась около колодца с лавой, пахло гарью, а из колодца поднимался жар. Лера вдруг поняла, что сгорит сейчас в этом колодце, и никто не узнает, что она погибла.

— Тебя казнят, тебя казнят! — не умолкал Федор.

Она проснулась мокрая, вся в слезах, ее трясло, как ненормальную, и успокоиться было невозможно. Бредовый сон произвел на нее сильное впечатление, не давал прийти в себя целый день, и было ей очень страшно. Смотреть толкование этого сна не хотелось — вдруг что-то будет такое, от чего сделается еще хуже? Лера вдруг вспомнила, что сегодня девять дней, как умер отчим, и нашла объяснение ночному кошмару.

Спиртное помогло, она забылась, но только на какое-то время. Валерия вдруг начала вспоминать какие-то светлые моменты, связанные с детством и отчимом: как он взял ее на рыбалку, и они поймали настоящую щуку. Сколько радости было! Потом из этой щуки мама варила уху, делала котлеты и все время повторяла:

— Какие вы у меня добытчики!

А Лерку просто распирало от гордости. Отчим хлопал ее по плечу и тоже хвалил:

— Если бы не Лерка, не видать нам улова!

А она-то всего лишь помогала держать удочку.

Все воспоминания были детскими, хорошими, светлыми, а все остальное отошло на задний план, как старая, использованная и уже ненужная декорация. Ей совершенно не хотелось отвечать на звонки любовника, человека, за которым она пошла без оглядки, с надеждой на любовь и на совместную счастливую семью. Ничего этого не получилось. Он искусно втянул ее своими «золотыми байками» в процесс мошенничества, и она ощущает себя теперь мухой, опутанной клейкой паутиной, из которой невозможно выбраться.

Когда она впервые по просьбе любимого ехала с товаром в столицу, то чувствовала себя просто Анной Чапман — той, которая была арестована ФБР, созналась в шпионаже и была депортирована на родину, в Россию. Внутреннее напряжение зашкаливало, Лере казалось, что весь персонал аэропорта подозрительно смотрит в ее сторону и видит, что она везет документы и образцы подделок. К командировкам она привыкла, как и к его жесткому характеру, его нервозности и несдержанности, а еще — к его поклонению золоту, ставшему для него гарантией вечной жизни, любви, мудрости.

— Разве ты не чувствуешь энергетику металла? — требовательно спрашивал он.

— Да, конечно. — Она соглашалась, но ничего не ощущала. Ничего. И понимала, что он находится в плену иллюзий.

Совсем недавно Лера наблюдала, как Интернет раскололся на два лагеря, обсуждая цвет платья одной иностранной певицы. Тысячи пользователей сошлись в непримиримой схватке: половина считала, что платье на певице бело-золотое, а половина — что сине-черное. Хитрость состояла в освещении — из темной или светлой комнаты созерцался предмет. Растиражированный Интернетом прием со светом позволил платью попасть в топ мировых трендов. У ее любимого были иллюзии только одного, золотого цвета, иллюзии, которые он перенес в реальную жизнь и которые стали его сущностью, его вторым «я».

Еще из школьной физики каждый помнит, что ложка, частично погруженная в стакан воды, воспринимается как надломленная. Если человек долго смотрит на движущийся поезд, у него появляется ощущение, что состав стоит на месте, а он как бы мчится в противоположную сторону. Человек не в силах распознать иллюзию, потому что это обман особого рода. Это обман, при котором человек хочет быть обманутым, видеть мир таким, который ему нравится. Хватит ли сил не упасть духом, когда пелена с глаз спадет, иллюзии рассеются и реальность предстанет в другом облике?

Целый день после страшного сна она думала о том, что отчим ушел из жизни не по своей воле, и почему-то уверилась, что смерть — это не конец пути. Это только рубеж, который проходит каждый, но что дальше, из живых не знает никто. Она не могла отделаться от ощущения, что причастна к смерти отчима, повинна в ней. Ее школьная подружка Анька Горшкова, когда сказала о том, как его убили, даже передернулась:

— Он мучился, Лера, он мучился! Это страшная смерть. Убийство.

Сейчас она физически ощущала его боль, ей хотелось плакать, плакать, кричать так, чтобы сводило скулы. Она собралась и вышла на улицу. Теплый ветер шевелил ее волосы, сушил слезы, и она брела по улице среди многоликой толпы, не глядя в лица прохожих. Лера очнулась, когда увидела, что стоит у церкви. Внутри шла служба, народу было немного, от силы пять бабулек. Девушка замерла, пытаясь понять, что происходит и где же батюшка. Служба закончилась, и она ринулась к человеку с бородой.

— Можно с вами поговорить?

— Со мной? Можно, но, наверное, лучше с батюшкой.

— А где он?

Мужчина указал на безбородого юнца с серьезным лицом.

— Это батюшка?

— Да, это отец Михаил.

— Скажите, я могу исповедоваться? Где у вас будка с перегородкой?

Валерия представляла себе исповедь именно так, как показывали в иностранных фильмах.

— Вы хотите исповедоваться?

— Да, мне очень плохо. Я не знаю, что делать!

— К исповеди надо готовиться, а вы пока даже не отличаете батюшку от других служителей церкви. Исповедь — это момент встречи человека с богом, а священник является лишь свидетелем. Вы сейчас как младенец, который не может говорить, а не то что принимать решения. Все, что происходит с нами в свое время, дает Господь, а если не дает, значит, либо не время, либо что-то лучшее для нас готовит! Вы крещеная? Вы первый раз в церкви?

— В пять лет мать крестила. А в церковь редко захожу, свечки иногда ставлю.

— Значит, ваш путь к Богу только начинается, у каждого он свой. Хорошо, что ты не побоялась сделать шаг навстречу Богу. Душа твоя не загрубела — это главное. Надо приходить в храм не наспех, чтобы поставить свечку, а чтобы обратиться к Богу со своими мыслями и чувствами.

— Мама говорила, что главное — если Бог в душе, — завороженно сказала Лера.

— Бог в душе — это хорошо. Церковь укрепляет человека благодатью Божией, помогает увидеть корни проблемы, соединяет с Богом. Ты можешь рассказать, что тебя тревожит.

Валерия зажмурилась и снова вспомнила сон и свои страхи, но потом набрала в грудь воздуха, словно собиралась совершить прыжок в воду. Она говорила и плакала, плакала и говорила. Для нее не было неважных и ненужных деталей, и она видела, что отец Михаил не просто кивает головой, а слушает и слышит ее. Она продолжала говорить и вдруг поняла, что хотел сказать отец Михаил: Бог не дает испытания сверх сил, что бы ни случилось, нужно не опускать рук и бороться до конца.

— Я устала от вранья, от обмана, от придуманных иллюзий, от трех своих паспортов! Иногда я не понимаю, какая я — настоящая. Я могу какое-то время пожить в церкви? — вдруг задала она вопрос, неожиданный для самой себя.

Он, этот вопрос, родился где-то глубоко внутри, и, как оказалось, был очень важным и нужным. Она не может жить, как жила до сих пор, она не может больше быть игрушкой в его руках, куклой с оловянными пуговицами вместо глаз. Она все время грешит, а сейчас хочет каяться. Неужели ей не помогут?!

— Я могу пожить немного в церкви? — снова настойчиво спросила Лера и услышала в ответ:

— Да. Конечно, да. А там поймете, какое решение вам нужно принять.

Глава 27

Настя лежала в кровати с перевязанной головой. Рядом сидел мастер Костя Жданов и держал ее за руку.

— Что случилось? — Юля запыхалась, бегом поднимаясь на верхний этаж. — Настя, что случилось? Кто это тебя?

— Юля, не шуми! Если бы я знала!

— Хорошо. — Юлька перевела дух. — Вот давай сначала. Зачем ты пошла в архив?

— Да все ты со своей аварией!

Юлька сделала «страшные глаза» и показала взглядом на Костю. Еще день назад он следил за Марией Петровной Крупинкиной и был под подозрением, поэтому Юля решительно сказала:

— Костя, ты не хочешь погулять? Мне с Настей поговорить надо.

— Это ты погуляй, журналистка! Я ее теперь не оставлю! Буду тут дежурить днем и ночью. Тот, кто пытался ее убить, обязательно придет еще раз. Настя, что ты молчишь?

— Костя, ты не кипятись. Юлька все поймет, но ты сначала ей про Марию Петровну расскажи, а потом уже про все остальное.

— Да нечего особо здесь рассказывать. Василий Егорович просил меня присмотреть за ней. Он мой дядька.

— Кто дядька? Какой дядька? — пока ничего не понимая, спросила Юля.

— Начальник двадцатого цеха Василий Егорович Половцев — мой родной дядька, старший мамин брат. Он и на работу меня взял с непрофильным физкультурным образованием и все время переживает, что и как. Только никто не знает, что я его племянник, лишних разговоров в цехе и так хватает.

— А следил ты за вдовой зачем?

— Да я же тебе говорю, Василий Егорович места себе не находит, что Федора убили. Пики эти проклятые на участке некстати валялись, чей-то левак. Дядька, понимаешь, виноватым себя чувствует. Федор Павлович по молодости в какую-то сомнительную историю влип, вместе со своим сменщиком журналы эротические разглядывал. Сейчас над этим только посмеяться можно, такого добра обнаженного везде навалом. А тогда кто-то на мужиков донес, офицерик из органов прискакал, «намылил холку» Василию Егоровичу, и дядька струсил. По тем временам такое происшествие могло для него плохо кончиться — снятием с должности, а его недавно назначили, как молодого и подающего надежды, поэтому он и Крупинкина защищать не стал. Казалось бы, история совсем плевая, но дядька ее сильно переживал, а когда Федора убили, он места себе не находил. Сон ему еще приснился…

— Какой еще сон? — продолжала удивляться Юлька.

— Федор ему приснился, который плакал, просил присмотреть за женой, говорил, что ей опасность угрожает. Мол, ее убьют следующей. Дядька и напугался сильно. Но покойник просил — значит, отказать нельзя.

— Понятно, а ты не мог отказать дядьке?

— Не мог, — помотал головой Костя.

— Вот-вот, вдова тебя и срисовала. А потом и я в автобусе, думала, ты следишь, чтобы ее подкараулить и убить.

— Ты с ума сошла, журналистка?! Книжек начиталась?

— А что бы ты на моем месте думал, когда я видела, как ты прятался за забором? Чтобы от тебя отбиваться, я Настю позвала, топор рядом положила и все время смотрела за Марией Петровной.

— Ну, фантазерка! Выдумать такое!

— Сам виноват, — огрызнулась Юля. — Тоже мне, Пинкертон-неудачник. Кстати, пики на твой участок привезла на своем транспорте, на автокаре, Вибрашкина.

— Ну, значит, от Таньки левак. Я так и думал, что кто-то из своих.

— А может, специально подвезла, в уголок сгрузила, а потом кто надо и воспользовался? Почему это вдруг Василий Егорович так за Марию Петровну заволновался? А за Настю он тоже волновался? Что за цех у вас — кого пикой не подколят, того в архиве палками бьют?!

Настя во время их диалога молчала, она верила и не верила Косте. Но именно он начал искать технолога Ельчинскую на участке, звонить по телефону, а когда Настя не ответила, бросился искать ее по всем возможным местам. Когда он зашел в архив, то увидел, что она лежит на полу и не подает признаков жизни, вызвал «Скорую», поехал с ней и не отходит от ее кровати. Разве можно ему не верить, особенно после того, что она слышит?

Ей и в голову не могло прийти, что Василий Егорович — родной Костин дядя, потому что начальник цеха никогда не выделял мастера участка Жданова, разве только тем, что подкидывал ему много работы и строго спрашивал. Настя попробовала повернуться на бок и застонала.

— Тебе больно?! — воскликнул Костя.

— Ты почему все время молчишь? — взволнованно спросила Юля. — Я вот жду, когда ты начнешь рассказывать.

— Она ничего не помнит. Сидела в архиве, ее ударили, она упала и потеряла сознание.

— Ты как будто не на физкультурника учился, а на адвоката, — съязвила Юля.

— Да, почти так все и было, — слабо подала голос Настя. — Я пришла к Василию Егоровичу и попросила акты комиссии по итогам цеховой аварии, сказала, что хочу прояснить для себя как технолога, что там было, чтобы в дальнейшем исключить факторы риска.

— Он сразу согласился тебе документы показать?

— Да вообще, мне показалось, никакой тайны нет. Документы почти в свободном доступе, в архиве. Я туда пришла и обычным способом получила акты, села за стол и начала читать. Архивариусу кто-то позвонил, она вышла, я осталась одна, а потом — темнота в глазах, и все, ничего больше не помню.

— Ты никого не видела?

— Нет, никого. Шорох какой-то сзади был, но я внимания не обратила.

— Я этого гада прибью! — злился Костя.

— Гада сначала найти надо, он у вас в цехе работает, сомнений нет, а пока все сходится на Василии Егоровиче.

— Что сходится? Что он за всех переживает? — злился и недоумевал Костя.

— Дай мне спокойно сказать! Получается, что Василий Егорович, жалея всех, оказывается на пересечении всех информационных потоков.

Первое: прошлая и мутная история с Крупинкиным, которую дядя хотел бы загладить, и поэтому сразу вытекает второе: он просит тебя посмотреть за Марией Петровной. Откуда у Половцева ощущение, что ей грозит опасность? Федор с того света рассказал? Не знаю, мне вот вещие сны не снятся. Он что-то скрывает?

Третье: он спокойно направляет технолога Настю в архив за неудобными для него документами. Может, он тоже знает, что изучить документы у нее возможности не будет, что ее стукнут по голове? Тут ее случайно, а может, и не случайно, а по просьбе дяди, находишь ты. Вызываешь «Скорую», сочувствуешь, а на самом деле ты снова выполняешь поручение дяди! Второй труп вам незачем!

— Ты неправа, Юля, — вступилась Настя.

— Да бред она несет, бред, не слушай ее! — обращаясь к Насте, повторял Костя. — Насочиняла тут до небес ересь всякую!

— Костя, я тебе привожу логические факты, а ты, вместо того чтобы их так же логически опровергнуть, говоришь, что я несу чепуху. Аргументируйте, физкультурник! Это вам не мячи пинать, не детей на зарядку строить. Что произошло на самом деле в цехе, когда слили гальванические ванны? Ты опять будешь молчать и прикрывать дядю, а дядя — гальваника Крупинкина? Такая замечательная корпоративная порука? Тогда ты должен мне сказать, потому что не можешь не знать, за что убит ваш гальваник!

— Да не собираюсь я ничего аргументировать! Не убивал я Крупинкина, и Василий Егорович его тоже не убивал! Федор нормальный мужик был, обычный, и работал нормально.

— Костя, ты мне так и не ответил ни на один вопрос!

Настя наблюдала за их словесной «перестрелкой» и жалела то Костю, то Юльку. Она понимала, что Сорнева просто осуществляет журналистскую провокацию, чтобы Костя специально или случайно начал говорить о том, что ее интересует.

Настя абсолютно не верила в какую-либо причастность Василия Егоровича и тем более Кости к убийству — она встречалась с этими людьми на работе каждый день, знала, как начальник цеха переживает за дело, как опекает молодежь, как болезненно воспринял убийство Крупинкина. Она представила себя на его месте и не могла ответить, какие действия надо было предпринять. Но, может, лучше было обратиться в полицию, хотя там бы посмеялись над просьбой «приглядеть за вдовой», потому что об этом «просил покойник», и выехали бы только на труп. Тогда Василий Егорович мудро обратился с этой просьбой к тому, на кого надеялся больше всего, — к родному племяннику. А вот напал на нее, несомненно, кто-то свой, из цеха, кто, может, и шел рядом, не привлекая внимания, и четко понимал, что она не должна получить в архиве документы. Она потрогала голову, и оба ее собеседника хором воскликнули:

— Тебе больно?

— Мне от вас обоих уже больно, от вашей ругани!

— Костя не смог ответить ни на один мой вопрос.

Настя подумала и произнесла:

— Костя, вам надо вдвоем с Юлей идти к Василию Егоровичу. Думаю, что он знает ответы на все вопросы.

— У него сердце больное! Он может не выдержать. Самое главное, он ни в чем не виноват! Я это точно знаю!

— Ты не можешь ничего точно знать. Ты родственник, а родственник — заинтересованный человек, — возразила Сорнева.

Глава 28

Она не отвечала на звонки третий день, и Ромео решил лететь в Москву. Что-то не так с его помощницей, где-то произошел сбой, а он не смог это слабое звено вычислить. Даже если бы Лера потеряла сотовый телефон, она бы нашла возможность с ним связаться, потому что знала его номер наизусть. Он принял решение еще и потому, что надо было самому вникнуть в поставки и уговорить москвичей «не выделываться» с его товаром, не придумывать способ «продинамить» его бизнес.

Вопрос, конечно, можно решить быстро, дело только в цене. В столице надо за все платить. Мужчина не любил москвичей за их заносчивость, снобизм, желание «наколоть» провинциалов, хотя в душе понимал, что столичные жители иногда вынуждены защищаться от огромного наплыва гастролеров, дельцов и мошенников, которые лезут в огромный город поживиться. Себя Ромео к таковым не причислял, а называл бизнесменом.

Московскую квартиру на самой окраине он снял год назад, ему это было удобно, потому что именно в мегаполисе с названием Москва, как правило, оседали те, кто хотел что-то продать или купить, и в этой среде он хотел стать своим. Лерка ему, конечно, помогла: регулярно моталась в столицу, возила нужные товары, собирала деньги. Он не мог так часто без подозрений отпрашиваться с работы, а бросать рабочее место ему было никак нельзя.

Мужчина открыл столичную квартиру своим ключом. В однушке было чисто и тихо. Но ее вещи были, как всегда, разбросаны по всей квартире, поэтому он не сдержался:

— Коза! Такое впечатление, что загуляла девка!

Черт бы с ней, она ему уже поднадоела, особенно ее нытье и претензии с женитьбой. Он не собирается жениться ни на ней, ни на ком другом. Он вообще не хочет связывать свою жизнь обязательствами.

Ромео разозлился и громко крикнул:

— Лера! Валерия! Где ты?!

В углу зазвонил телефон, и он взял трубку.

— Алло, с кем я разговариваю? А где Лера?

— Я бы сам хотел знать, где Лера! — гаркнул он.

— Ой, а я смотрю, дверь открыта! — Хозяйка квартиры Глафира Николаевна стояла в дверях со своей бессменной помощницей — деревянной тросточкой — и ехидно улыбалась.

— Потеряли свою жену?

— У меня нет жены.

— Ну, когда вы снимали квартиру, говорили, что она ваша жена. Да мне это неинтересно, жена она вам или нет. Когда квартиру освободите? Новые жильцы должны заезжать.

— Какие новые жильцы? Я за квартиру платил регулярно.

— Ну, вот ваша оплата и кончилась.

— В каком смысле?

— Такое ощущение, что я вам открываю Америку и вы ничего не знаете!

— Послушайте, Глафира Николаевна! Я сегодня прилетел в Москву, десять минут назад зашел в квартиру, Леры пока нет, а тут являетесь вы и говорите про каких-то новых жильцов. Ничего не понимаю.

Глафира Николаевна дернула плечиком.

— Ну, не знаю! Мне ваша якобы жена вчера позвонила и сказала, что жилье сдает, больше в нем не нуждается, за квартиру было заплачено на месяц вперед, поэтому у меня претензий нет. Вы, как будто муж, видимо, не в курсе?

— Нет, не в курсе. — Он не собирался врать этой ехидной москвичке. Вот только куда делась Лерка? И вслух произнес: — А почему она вещи не забрала, не знаете?

— Вы, конечно, извините, я, может, что-то не поняла, но вроде как она ушла жить в монастырь. Или в церковь. Церковь, между прочим, здесь недалеко. Я, признаться, решила, что это неудачная шутка, но теперь вижу, что нет.

— В какой монастырь? В какую церковь? Чего вы городите?!

— Вы мне не хамите, вы в сыновья мне годитесь! Разбирайтесь со своей женщиной сами, а мне завтра к двенадцати освободите квартиру и верните ключи! Я к этому времени завтра приеду. — Глафира Николаевна гордо развернулась и вышла, опираясь на палочку.

Он отказывался что-либо понимать. Было ясно, что Лера здесь больше не живет, что вещи она оставила и за ними, похоже, не вернется. Другой мужчина? Вряд ли, она забрала бы вещи к нему, а не бросила бесхозно в чужой квартире, она дорожила вещами.

— Ничего не понимаю! — Он ходил по квартире, трогал ее блузку, платье, косметику. Он говорил с ней по телефону еще несколько дней назад, когда она призналась, что выпила, и это было на девятый день со дня смерти Федора Крупинкина. Она говорила что-то еще, какие-то женские глупости, как всегда про женитьбу, он тогда разозлился и особо не церемонился в выражениях. Неужели про монастырь — правда? Она, что ли, сошла с ума, что решилась на такой поступок? Она его просто бросила? А деньги? Где его деньги? Нет, такой номер у Лерки не пройдет, он будет ее искать и найдет. Она должна вернуть ему деньги, а там хоть в монастырь, хоть к черту на кулички!

Мужчина со злости начал пинать ее вещи, приговаривая:

— Где деньги?! Где деньги?! — Как будто вещи могли заговорить.

Ромео решил, что найдет ближайшую церковь и там обо всем выспросит: в какой такой монастырь может уйти женщина, и что это — спонтанное решение или продуманное намерение. Он никогда не верил в Бога, вернее, Бог для него давно существовал, и это было Золото.

Церковь нашлась недалеко, в пятнадцати минутах ходьбы от их съемной квартиры, он удивился, что раньше никогда не замечал это здание. Вокруг церкви сидели нищие и просяще смотрели на прохожих. Мужчина даже не взглянул в их сторону — нищих он за людей не считал и милостыню подавать не собирался. Он еще с детства запомнил слова бабушки:

— Нищие — это профессионалы. Никогда не подавай нищим!

Он бабушку слушался.

Внутри церкви было прохладно, и стоял полумрак.

— Есть кто живой?

— Не кричите, в храме нельзя кричать, — сгорбленная маленькая старушка возникла откуда-то из полумрака и погрозила ему пальцем.

— Вы мне скажите, где ваш священник?

— Батюшка сейчас подойдет. А вы договаривались?

— Ни о чем я с ним не договаривался, но он мне срочно нужен.

Старуха посмотрела ему в лицо и исчезла. Буквально через несколько минут он увидел рядом с собой молодого человека.

— Вы меня спрашивали? Я отец Михаил.

Мужчина смерил юного священника презрительным взглядом.

— А постарше у вас никого нет? — И вытащил из кармана деньги.

— В этой церкви служу я, отец Михаил, — еще раз настойчиво повторил юноша, совсем не похожий на церковного служителя, если бы не ряса. — Если вы хотите сделать пожертвование церкви, то вам надо пройти туда. — И отец Михаил показал рукой направо.

— Я ищу девушку, ее зовут Лера, Валерия. Мне сказали, что она хотела уйти в монастырь. Где мне ее найти? Где тут рядом монастырь? Мне нужно ее найти!

— Не в силе Бог, а в правде.

— В какой правде?! — Ромео здесь не нравилось. Его все раздражало: полутьма, едва заметные движущиеся фигуры внутри здания. К тому же его тут начали поучать, но, похоже, чтобы узнать, где его партнерша, придется терпеть эти нравоучения.

— Женщина, о которой вы спрашиваете, пока у нас.