– Стивен. Спасибо, Стивен.

– Не могу же я помнить такие подробности, – заметила я, указывая на свою голову. – Будьте снисходительны к коматознику.

– Вы уже давно не коматозник, – сказал Стивен, чуть заметно улыбнувшись. – Раз я совершил чудо, то вы – мой чудесный пациент.

– Очень мило, – ответила я. Руки чесались полистать бумаги, открыть новую книгу.

– Мне пора идти. – Стивен провел рукой по волосам, откинул челку с высоченного лба. – Зайду попозже, после смены, – поколебавшись, добавил: – Если хотите.

– Конечно, – сказала я, думая, много ли здесь фотографий, может ли такое случиться, что я увижу на групповом снимке медсестер свою таинственную подругу. Доказательство, что я не совсем свихнулась.

– Тогда до встречи.

Как только Стивен ушел, я открыла книгу и принялась листать. Меня всю трясло от волнения и надежды. Черно-белые снимки больницы и прилегающей территории, медсестры, врачи, люди в старомодных костюмах, сбившиеся в кучу. Я закрыла книгу и глаза, стараясь взять себя в руки, чтобы спокойно воспринимать новую информацию. Сейчас же мне хотелось захихикать, захлопать в ладоши, сделать еще что-нибудь совершенно неадекватное. Выплеснуть этот внезапный прилив энергии.

Я прижала к себе ноутбук, раскрыла, включила, наслаждаясь чувством нормальности, которое давали эти простые действия. Я поняла, что получила не только развлечение, но и ключ к прошлой жизни. Вдруг я раньше вела дневник?

Перед обедом (запеченная до мягкости брюква, нарезанная идеальными кружочками; на удивление съедобная говядина в горшочке; обезжиренный клубничный йогурт) ко мне заглянул Марк, очень довольный. Что уж там, он был просто на седьмом небе от счастья. Но я не смогла разделить его радости – стоило увидеть его в хорошем настроении, как мое собственное тут же испортилось. Я мрачно заканчивала свой обед, сосредоточившись, чтобы доесть все до последнего кусочка, и не смотрела на Марка.

– У меня хорошие новости, – сказал он, когда я поставила поднос на тумбочку.

– Можешь завтра принести что-нибудь вкусное? Надоела больничная еда! Умру за сочный бургер.

Марк был явно недоволен, что я его перебила, но во мне поднялся дух противоречия. Я понимала, что веду себя не лучшим образом, но не могла остановиться.

– Какой-нибудь поинтереснее, из бара-ресторана. Из стопроцентной говядины, с сыром и соусом, и жареной картошки тоже хочу. Хорошей, хрустящей. Помнишь, мы купили такую, с корочкой, в том магазине… как он назывался? – пока я говорила, у меня появилась новая причина нести всякую чушь. Теперь она призвана была не раздражать, а отвлекать Марка. Я боялась того, что он сейчас скажет.

Но Марк все же разглядел краешек моего лилового ноутбука, выглядывавший из ящика прикроватной тумбочки.

– Кто его притащил?

– Стивен, – сказала я. – Доктор Адамс.

– Ах, он уже Стивен? – лицо Марка скривилось. – О чем он думал, черт бы его побрал? Тебе надо отдыхать, а не работать. Как будто я тебя не знаю. Пусти тебя к компьютеру, ты будешь целыми днями за ним торчать, отвечать на письма, чтоб не отстать от жизни.

– Это я его попросила, – я чуть запнулась. – Думала, ты забыл.

– Естественно, я ничего не забыл. Я о тебе забочусь.

Я не понимала, почему Марк так злится, но мое сердце заколотилось. Все хорошо. Я в больнице. Судорожно вздохнув, я заставила себя вновь заговорить.

– Что такого…

– Ты уже им пользовалась?

– Если честно, нет. Не могу зайти на почту или открыть документы, – я улыбнулась, давая понять, как мало это для меня значит, показывая, что ни капли не расстроилась, что все равно иду на поправку. – Забыла пароль.

Марк молчал, по-видимому, раздумывая, смешно это или нет. Пауза затянулась. Меня не покидало чувство, будто я упустила что-то важное, но я не знала что, а спросить боялась. Наконец Марк улыбнулся. Его лицо стало спокойным, голос – теплым и ласковым, будто он и не приходил в ярость.

– Жалко. Придется подождать, прежде чем узнаешь последние новости.

Я тоже улыбнулась, радуясь, что инцидент исчерпан. Но сердце по-прежнему билось слишком часто, и к тому же начала раскалываться голова.

Марк поправил ноутбук. Теперь, когда уголок не выглядывал, я не чувствовала такой тесной связи с реальностью, но ничего не сказала. Без паролей от ноутбука все равно не было никакой пользы.

– Так вот, – сказал Марк, выпрямившись и сжав мою ладонь обеими руками, – новость. Я нашел для нас дом.

Его слова ничего для меня не значили. Я думала, меня выпишут и я вернусь домой. В свою квартиру. К лиловому дивану, который не помнила, и белым стенам.

– Тебе там понравится, – продолжал он, не глядя мне в глаза. Не знай я его так хорошо, я решила бы, что он нервничает. Выпустив мою руку, он полез в бумажную сумку, набитую, судя по всему, журналами и газетами, и вытащил оттуда несколько скрепленных степлером листков формата A4. Глянцевая бумага, контакты агентства по недвижимости.

Дом на обложке был прекрасен. С террасой. На улице, название которой я хорошо помнила. У дороги, по которой я бродила, с завистью глядя на высокие дома за аккуратными черными оградками. Большие окна в необычных рамках, со створками, дорогие входные двери, выкрашенные зеленой и красной краской «Фэрроу энд Болл». Кирпичная облицовка – кремового цвета, как положено в дорогих домах Брайтона; и, еще до того, как перелистнуть страницу и увидеть расположение, я знала, что моим глазам откроется узкая полоска голубого моря.

Это было прекрасно. Идеально. А цифра под картинкой – просто чудовищна.

– Я не могу себе такой позволить, – сказала я. Я не могла сказать «мы не можем себе такой позволить», потому что это прозвучало бы неуместно. Я не собиралась съезжаться с Марком, не говоря уже о том, чтобы покупать общий дом. Разве что у меня появится неограниченный запас почек, которые можно продавать и выплачивать ипотеку.

– Можем, – ответил Марк, выпрямив спину. – Вместе мы все можем.

– Хочешь сказать, ты можешь, – сказала я сухо, давая понять, что разговор окончен.

– Внутри он тоже ничего, посмотри. – Марк перелистнул брошюрку, лежавшую у меня на коленях, как мертвая чайка. – Просторный. Четыре спальни.

Сама того не желая, я стала просматривать страницы. Кухня с дорогой деревянной мебелью кремового цвета и огромной плитой. Большие окна и стеклянные двери, ведущие в сад, – как в моей квартире, во взрослой ее версии – в бесконечный сад, в отдалении которого виднелось что-то наподобие беседки. Спальня с красивым эркерным окном, откуда открывался вид на улицу. Высокие потолки, светлые стены, очаровательные карнизы… даже – я задержала дыхание – встроенные, мать их, камины. Да, мне хотелось этот дом. Еще бы не хотелось. Если бы я выиграла в лотерею, купила бы его, не задумываясь… Я столкнула каталог с колен на пол.

– Он правда классный, – сказал Марк, – и он стоит этих денег. Не могу дождаться, когда ты наконец увидишь его своими глазами. Я знаю, ты придешь в восторг. Мы будем в нем очень счастливы.

– Подожди-ка, – и тут меня наконец осенило. – Ты уже его купил!

– Пришлось, – сказал он. – Такая выгодная покупка, столько людей интересовалось! Мне повезло больше других. Я знаю Джона, агента, давным-давно. Еще со школы. Попросил его подобрать для меня что-нибудь, и вот он нашел этот дом. Ты была здесь, – он обвел рукой палату, – что мне оставалось?

– Ты выбирал нам дом, пока я была здесь. В больнице, – я пыталась поддерживать разговор, но слова получались бессмысленными. Он говорил о том, что купил дом за наличный расчет, что продал квартиру в Лондоне в прошлом году, что хотел выгодно вложить деньги, но вообще-то сумма не имеет значения, ведь это наш дом.

– Я хотел сделать тебе сюрприз.

Я хотела вмазать ему как следует.

– Поздравляю, – сказала я сухо, чтобы избежать насилия.

– Не хотел волновать тебя, беспокоить подробностями. Хотел только порадовать, – сказал Марк. – Пусть этот дом станет предлогом начать все сначала.

– А нам нужно начать все сначала? – в последнее время я начала кое-что вспоминать. До того, как произошла катастрофа, может быть, задолго до нее, я была очень несчастна. Я не могла сказать точно, был ли тому причиной Марк, но все, что чувствовала теперь, глядя на него, – раздражение и растерянность. Радостное облегчение узнавания прошло без следа, а то, что осталось, было никак не похоже на любовь. Хотя, вынуждена признать, в этом вопросе я не эксперт.

– Пожалуй, – Марк снова напрягся. Он взял меня за руку, стал поглаживать большим пальцем ладонь. По нервным окончаниям в другие части тела направился сигнал, и я почувствовала, как пробуждается либидо, открываются чувства. Внезапно мне захотелось ощутить вкус губ Марка и растущее во мне желание, вдохнуть аромат мужского тела, заглушающий запах антисептика и мой собственный, тяжелый запах болезни. Я же сказала – я не эксперт. Я подалась назад; отзеркалив мое движение, Марк подался вперед. Я наклонила голову, и наши губы встретились.

Я целовала его и целовала. Мне хотелось подольше удержать это ощущение, радостное покалывание где-то кроме спины, шеи и головы. Я вжималась губами в его губы, я хотела снова стать нормальным человеком. Вскоре у меня мучительно заболела спина, и пришлось снова лечь на подушки.

Лишь привычка стала причиной того, что я не завизжала от изумления. Женщина в белом фартуке стояла в нескольких шагах от Марка и смотрела ему в затылок с выражением глубокого отвращения на лице.

– Это значит – да? – поинтересовался Марк, явно довольный таким поворотом.

– Не знаю, – сказала я, отводя взгляд от привидения. – Поживем – увидим.

Он улыбнулся, давая понять – пусть я все еще изображаю упрямство, он уже победил.

– По крайней мере, честно.

– Расскажи, что у нас не так, – попросила я. Мне не хотелось снова ссориться, особенно так сразу после скандала из-за ноутбука, но нужно было выяснить. – Почему нам нужно начать все сначала?

Марк взял меня за руку, посмотрел в глаза. Было трудно не заглядывать ему через плечо, чтобы выяснить, здесь ли женщина, но я справилась.

– Ты всегда была слишком независимой.

Это походило на правду.

– Мне пришлось долго ждать, пока ты доверишься мне, впустишь в свою жизнь. Но я боролся, потому что знал – у нас с тобой впереди нечто особенное.

Я прижала язык к небу, чтобы ненароком не ухмыльнуться. Выражение «нечто особенное» вызывало во мне смех. Или нервную дрожь.

– Думаю, я тоже начал отстраняться, чтобы себя защитить. – Марк опустил глаза, словно этот разговор был для него слишком болезненным.

Я постаралась всем своим видом показать, что понимаю. Мне так хотелось чувствовать что-то, кроме отчуждения. Что со мной не так? Я всегда была такой бесчувственной.

– Ты хотела съехаться, но я отказывался. Прятался на своей территории. Мы часто ссорились, ты была недовольна, говорила, что я хочу от тебя уйти. – Он расстегнул молнию кожаной сумки, вынул стопку бумаг. – Ты искала для нас квартиру, но я не хотел об этом говорить. Прости меня. Я просто наказывал тебя за непослушание.

На бумагах были сведения о квартирах Брайтона. Двухкомнатных квартирах – я и не думала, что мне такие по карману. Я смотрела на фотографии, на фразы «газовое отопление», «двойные рамы», «парадный вход» и пыталась вспомнить все это. Должно быть, эти бумажки всучили мне страховые агенты, или я зарегистрировалась на каком-то сайте и меня завалили предложениями.

– У нас начались проблемы, но я был горд, чтобы признаться – я чувствую то же самое. – Марк наклонился вперед – ни дать ни взять образцовый влюбленный: нахмуренный лоб, блестящие глаза, тихий голос. По всем признакам он производил именно такое впечатление, но я не могла отделаться от мысли, что он просто играет роль. Теперь все казалось ненастоящим. И женщины в соседних кроватях, и медсестра, приходившая время от времени, чтобы мучить меня с помощью прибора для измерения давления, и человек, с которым я собиралась покупать общую квартиру.

– Я все понял, – сказал Марк и слабо улыбнулся. – Чуть не потеряв любовь всей своей жизни в автокатастрофе, начинаешь очень трезво смотреть на вещи. Я понял, что не хочу больше тратить время, бояться и обижаться, и решил – пусть этот дом покажет тебе, как я изменился.

Теперь все встало на свои места. Мои смешанные чувства к нему объяснялись тем, что мы долго ссорились. Я старалась убедить его в своей правоте и наконец убедила. Все проблемы решились. Меня выпишут из больницы, и я перееду с Марком в дом мечты. Я знала, нужно радоваться, и постаралась придать своему лицу соответствующее выражение. Не будь еще медсестры, которая топталась за спиной Марка и качала головой, мне бы это удалось.

– Скажи что-нибудь, – попросил он.

Хорошо бы мне было что сказать. Я попыталась подобрать слова, которые звучали бы к месту, убедительно, но не слишком прямо. Нужно было подумать.

– Скажи, что хочешь домой, – настаивал Марк. – В наш новый дом.

Я очень хотела домой. Я хотела оказаться в любой точке мира, кроме этой палаты. Я хотела, чтобы Марк по-настоящему улыбнулся, обрадовался этой перемене.

– Ну да, – сказала я и подавила в себе рвотный спазм. Медсестра покачала головой и пропала.

Грейс

Проснувшись на следующий день после того, как потеряла ребенка, она не сразу об этом вспомнила. Ощущение, будто все осталось как прежде, продлилось всего только долю секунды, и это было счастьем. Потом все вернулось, и она осознала, что дрожавшая в ней жизнь оборвалась. Она знала, надо радоваться. Мать радовалась.

– Вот и хорошо, – повторяла она снова и снова, вытирая кровь. Грейс знала, ее вряд ли положат в больницу, но она надеялась, мать хотя бы вызовет врача. Но та отказалась. Покачала головой, будто Грейс просила о невозможном.

– Мы не можем себе этого позволить, – сказала она, и Грейс поняла – она имеет в виду совсем не деньги. – Миссис Льюис тебя посмотрит. Молчи.

Когда пришла миссис Льюис и все это увидела, она поджала побледневшие губы, но засучила рукава и принялась за работу. После того как осмотрела все, что надо, ощупала живот Грейс. От ее внимания не укрылся синевато-багровый кровоподтек в том месте, куда ударил ботинок, но она ничего не сказала.

Грейс закрыла глаза и почувствовала, как текут слезы, сбегают по щекам. Она понимала, что разозлила отца, заставила его потерять над собой контроль. Она понимала, что уже не та хорошая девочка, какой была раньше, что чуть было не навлекла на их семью немыслимый позор. Она понимала – не соверши она такую глупость, он и пальцем бы ее не тронул. За дисциплину всегда отвечала мать. Пощечины, шлепки, грубые слова. Грейс понимала – если такое повторится, он ее убьет.

Она легко отделалась: ребенка, который мог разрушить ее жизнь, уже не было. Все, что от него осталось, убрала хмурая миссис Льюис. Это был еще не ребенок. Миссис Льюис шепнула, что это только зародыш, только зачаток ребенка, совсем не живой малыш. Не о чем грустить.

– Легко отделалась, моя девочка, – сказала она, заворачивая его в старое полотенце и газетный лист. – Сотвори моя такое, отправилась бы в работный дом.

Грейс понимала, что работный дом хуже смерти, но еще понимала – это не ее удел. Не в такой семье. Не там, где важен статус. Она не поверила миссис Льюис. Не поверила и тому, что легко отделалась. Пусть она не хотела, чтобы в ней зарождалась жизнь, но она чувствовала эту жизнь. Никогда не злилась на крошечное существо, представляла, как оно плавает и ворочается в ней, будто маленькая рыбка.

А теперь, глядя в белый потолок, Грейс понимала – ее жизнь уже разрушена, и ничего нельзя исправить. Отец ушел на работу, она слышала, как хлопнула входная дверь. Она понимала: он вернется домой, они сядут за обеденный стол как ни в чем не бывало. Может быть, сегодня ей позволят остаться в постели, но завтра – точно нет. Симулянтов в этом доме не терпели.

Что-то в ней оборвалось, понимала Грейс с ясностью, рожденной из боли и страха. Что-то сломалось, и это никогда не починить.

Ее воспитывали как будущую жену и мать. Ее собственная мать скрывала подробности, но Грейс чувствовала: когда она станет старше, случится что-то еще. Она выйдет замуж в девятнадцать или двадцать, через год после свадьбы родит первенца… но то, что было между, оставалось загадкой. Наверное, это было как-то связано с любовью, но Грейс не особенно этому верила. Она знала несколько семейных людей, в том числе свою двоюродную сестру Мэри, которая вряд ли много понимала в любви, зато производила детей с предсказуемой регулярностью. Волосы Мэри были уложены в унылую плошку, которую, казалось, подстригал ее муж тупыми ножницами, губы она красила ярко-розовой помадой, блестевшей на выступающих передних зубах, когда она говорила. В их доме не было ничего похожего на любовь. Много грязи. Много шума. Бесконечные пеленки на очереди в стирку и круги под глазами Мэри, с каждым годом становившиеся все темнее.

Грейс так боялась, что ее заставят иметь дело с роженицами и новорожденными, что предпочла вообще забыть о существовании родильной и детской палат. Ее мозг сам собой впадал в ступор, когда она слышала слова «послеродовой» или «грудное вскармливание». Лекции по акушерству, которые остальные называли «уроками повитух», прошли как в тумане, но, если честно, большинство лекций она воспринимала именно так. Они проходили в бесценные часы, свободные от дежурств, и трудно было не уснуть, не то что воспринимать информацию.

Теперь Грейс смотрела на отпечатанный лист, на крошечные черные буквы, прыгавшие перед глазами, и больше всего на свете хотела, чтобы график дежурств оказался неправильным. Чтобы на самом деле ее отправили в палату к мужчинам или в хирургическую, да даже в инфекционную. Куда угодно.

– Не свезло, – сказала Барнс, заглянув ей через плечо. – Дежурная сестра там просто ужасная.

Настроение Грейс стало еще хуже.

– В каком плане?

Некоторые сестры были помешаны на чистоте, многие кричали, но хуже всего были те, что тихонько кружили рядом, надеясь поймать санитарку за каким-нибудь непристойным занятием: едой или отдыхом.

– Жуткая, – ответила Барнс и наигранно содрогнулась.

Детская палата располагалась в недавно построенном новом крыле. Свежевыкрашенные стены блестели, пол был застелен новым линолеумом, который какой-то умник выложил узором. Большая часть пола была серой в крапинку, но с краю простиралась широкая черная дорожка, не доходившая до кроватей футов на шесть. Сестра Харрис покачала головой, увидев Грейс.

– Молодежь все развязнее. Поправь шапочку, сестра.

– Да, сестра. – Грейс опустила глаза в знак почтения, но это, судя по всему, только больше разозлило сестру Харрис.

– Смотри в глаза, когда с тобой говорят.

Грейс расправила грудь и стала смотреть в точку между шапочкой и лбом сестры.

– Начни с мытья пола. И смотри, чтоб никто не наступал на черное. Следы остаются.

– Хорошо, сестра.

Сбоку от палаты располагалась комната рожениц; сейчас там ввиду эпидемии держали больных полиомиелитом. Жуткий черный линолеум был и там, но Грейс все равно была счастлива, что не пришлось иметь дела с младенцами. Стоя на четвереньках, она драила черный линолеум, стараясь, чтобы он засиял. Сестра Харрис уже отказалась мыть его там, где ребенок имел неосторожность на него наступить, заявив, что он все равно протерся. Грейс хотела спросить, как они предполагали обходить дорожку, идущую через всю палату, которую в любом случае придется пересекать, чтобы подойти к кровати пациента. Не говоря уже о том, как больные дети должны были через нее перепрыгивать.

– Дети должны лежать в кровати. Кто достаточно здоров, чтобы встать с кровати, достаточно здоров, чтобы идти домой.

– Сестра, – позвал ее детский голос, тонкий и дрожащий.

– Я мою полы, – ответила Грейс. – Сейчас подойду.

Поднявшись, она потерла рукой поясницу и посмотрела на мальчика. У него был детский паралич, одна рука загипсована и поддерживалась скобками. Предполагалось, что такая конструкция ему поможет. Грейс старалась не думать об этом, но порой у нее возникало подозрение, что врачи придумывают методы лечения на ходу.

– Вы не могли бы передать мне паровозик? – мальчик, Билли, показал на простыню в ногах кровати. – Он от меня уехал.

Грейс подала ему маленькую игрушку из металла. Когда-то паровозик был красным, но теперь большая часть краски слезла. Билли поднес его к глазам, погладил большим пальцем и улыбнулся.

– Спасибо.

– У тебя прекрасные манеры, – сказала Грейс. Больница изменила ее представление о том, как говорят люди. Как могут говорить даже маленькие дети.

– Мама говорит, они мне пригодятся, – ответил Билли, – раз у меня не будет ног. То есть раз я не смогу ходить.

– Ну, не будем торопиться с выводами.

Лицо Билли изменило выражение, и Грейс испугалась – вдруг сказала что-нибудь не так? – но мальчик прошептал:

– Она идет!

Грейс успела снова припасть к полу, прежде чем сестра Харрис прошла мимо. Когда она устраивала основательную головомойку маленькому пациенту на другом конце палаты, Грейс встала и поправила подушки Билли.

– Удобно?

– Да, спасибо, – ответил он и протянул ей паровозик. – Хотите покатать?

– Буду рада. – Грейс взяла паровозик и аккуратно проехалась им по холмам колен мальчика, чувствуя неловкость. Она совсем отвыкла. Не только играть, но и быть живым человеком.

– А когда посещение? – Билли забрал паровозик и обращался к нему, не глядя на Грейс.

– В три часа. Уже скоро, – она собиралась спросить, придут ли его родители, но не стала. Вдруг не придут?

– Может, мама сегодня заглянет. Обещала пораньше закончить.

– Это хорошо. Скрести пальцы.

Билли с серьезным выражением лица скрестил пальцы, показал Грейс. Она тоже скрестила.

– Вот где ты прячешься, – голос доктора Палмера был как ушат холодной воды. Грейс с трудом удержалась, чтобы в буквальном смысле не подпрыгнуть, но ужасное чувство, что он заметил, как она дернулась, не прошло.

Задвинув ширму, он подошел слишком близко, так что Грейс вынуждена была прижаться к стене.

– Я просто говорила с Билли, – сказала она, стараясь переключить его внимание на ребенка. Но Палмер, казалось, не видел никого, кроме нее. Он прислонил ладонь к стене, будто просто хотел немного отдохнуть, но что-то в этом жесте испугало Грейс.

– Лишь бы ничего не делать. Знаю я вас, молодых медсестричек.

Грейс не смогла ответить. От страха ее затошнило. Его рука метнулась вверх, как рыба, и поправила ей шапочку.

– Вот-вот свалится, – его голос был мягким. Почти игривым.

Грейс замерла. Лоб жгло там, где его коснулись пальцы Палмера.

– Хоть не шумишь, и то хорошо, – доктор Палмер улыбался, как будто шутил. Но Грейс поняла – это не шутка.

– Доктор Палмер, – ширма отодвинулась, и появилась сестра Харрис. Грейс почувствовала, как упало сердце, хотя не сделала ничего плохого. Но как бы она ни боялась дежурной сестры, все же в ее присутствии ей стало легче. Она ощутила, что спасена.

На мальчика в кровати Грейс взглянуть не посмела. Подумала, что не выдержит выражения его лица. Как он на нее посмотрит – с ужасом или отвращением?

– Не давайте сестре Кемп вас отвлекать, – сказала доктору сестра Харрис. – Трем пациентам нужны льняные обертывания, и, если она будет продолжать в том же духе, ей придется задержаться, чтобы все успеть. Не так ли, сестра?

– Да, сестра. Спасибо, сестра.

– Потом можешь идти на обед, хотя, конечно, мне нужна помощь даже такой тупицы, как ты.

– Да, сестра. Спасибо, сестра. – Идя к пациентам, Грейс чувствовала, будто избежала чего-то страшного, хотя не могла понять чего. Ясно было лишь одно: впредь надо быть осторожнее. Потом, на полпути к выходу, она осознала, что все еще сжимает в руке игрушку Билли, и напомнила себе потом ее вернуть. Металлические края паровозика впились ей в руку, оставив глубокие красные отметины.

Мина

После того, как принесла мне мобильник, Парвин навестила меня еще несколько раз и всегда держалась очень приветливо, будто мы в самом деле дружили.

– Пришла посмотреть, как там мой телефончик. Не обижаешь мальчика?

– Мальчика? – Я с трудом села, и Парвин подоткнула подушку мне под спину, продолжая рассуждать о половой принадлежности гаджетов.

– Все мобильники – мальчики. Айподы – девочки. Насчет планшетов не уверена.

Мне нравилось с ней общаться. Она была посланником внешнего мира. Я обожала, когда она рассказывала о том, как идут дела на работе. Иногда она упоминала человека и событие, и мне приходилось напрячь память, но в конце концов я понимала, о ком или о чем речь. Это давало надежду на будущее. Надежду, что я смогу вернуться к прежней жизни.

В которой кое-что обещало измениться. Например, у меня появится подруга. Парвин обсуждала со мной рестораны и бары, куда можно пойти, когда я поправлюсь, мы планировали пикники на пляже и курсы йоги. Мне казалось, она говорит об этом из вежливости и ничего этого никогда не случится. Может быть, даст о себе знать моя прежняя привычка к уединению. Но все же болтать об этом было приятно. Я мечтала попробовать новую жизнь на вкус.

Единственное, что меня смущало, – Марк. Я не хотела говорить о нем, поскольку по-прежнему испытывала к нему противоречивые чувства, но когда поняла, что Парвин не одобряет наших отношений, почувствовала себя к нему ближе, ощутила привязанность.

Парвин принесла чай и шоколадные кексы из кафе на первом этаже. Сняв пластиковую крышку, я прихлебывала обжигающую жидкость предельной крепости и предельной температуры. Пальцы жгло даже сквозь бумажную обертку, но и это было прекрасно. Я не могла поверить, что однажды все это станет обыденностью, что я буду сама готовить себе чай на собственной кухне. На новой кухне, мысленно поправила я себя.

– Не могу дождаться, когда выберусь отсюда.

– Примерно знаешь когда?

– Не говорят. Тянут резину, – сказала я. – Надеюсь, скоро.

– Скажешь мне. Я тебя подвезу.

Я вновь смутилась при мысли о нашей дружбе.

– Да ладно тебе. Марк подвезет.

Парвин дула на чай и не смотрела мне в глаза, когда спросила:

– Точно?

– Да, он сказал, что готов заехать за мной в любую минуту. Он замечательный. Справится с любой проблемой.

– Это хорошо, – сказала Парвин тоном, доказывавшим прямо противоположное. – Я же не знаю, может, ты этого и хотела.

– Что ты имеешь в виду?

– Да так, ничего. – Она сделала глоток.

– Он купил нам дом. – Я не собиралась ей об этом рассказывать, но внезапно мне стало важно. Внезапно мне захотелось доказать ей, что он – хороший человек. Хороший выбор.

– Что сделал?

– Купил дом. Для нас.

– О господи, – она покачала головой, – с ума сойти. Когда он только…

– Выгодное предложение. Пришлось поторопиться.

– Значит, он купил его без тебя, – сказала Парвин, и мне не понравилось, как она это сказала. – Но ты ведь даже не видела этот дом.

– Видела фото. – Я не понимала, почему его защищаю, я просто была сконфужена и жалела, что вообще завела этот разговор. До меня дошло, почему я так мало общаюсь с людьми. С ними чувствуешь себя глупым и незащищенным. Все, что тебе кажется замечательным, становится неправильным и нелепым, стоит только рассказать об этом кому-нибудь.

– И ты собираешься с ним съехаться? Сразу?

– Он купил дом, – повторила я и тут же разозлилась на себя за это. Как будто показывала свою слабость. – Было бы грубо не дать ему шанс.

– Да, это серьезная причина. – Парвин смотрела в сторону. – Извини. Это твоя жизнь. Просто… у тебя ведь есть другие варианты. Своя квартира. Не обязательно съезжаться с Марком.

Я не знала, как объяснить Парвин, что просто хочу выбраться из этой палаты, и не задумывалась, как сложится дальше.

– Первое время мне понадобится помощь, поэтому лучше будет жить с кем-то.

– А родители? Мама, папа, еще кто-нибудь – разве они не могут помочь?

При мысли о Пат и Дилане я почувствовала, будто меня пырнули в живот ножом. Заметив мое выражение лица, Парвин поспешно добавила:

– Я о тебе позабочусь. Одна не останешься. И очень скоро выйдешь на работу. Ты так быстро поправляешься!

– Да ну? – я была польщена, будто меня похвалили за хорошо сданный экзамен, а не за удачное стечение обстоятельств. У кровати вновь появилась моя нелепо одетая галлюцинация. Она вытирала руки о белый фартук и улыбалась Парвин, и на мгновение мне пришла в голову абсолютно нерациональная мысль их познакомить.

Парвин продолжала говорить о Марке, само собой, не замечая несуществующую медсестру, следившую за нашим разговором.

– Просто это так внезапно… ты и Марк…

– Но ведь мы уже сто лет встречаемся, разве нет?

– Ну да… но про вас не скажешь, что вы прямо вот встречаетесь.

– Так мы и не подаем вида. – Трудно было сосредоточиться на разговоре, когда рядом стояла призрачная медсестра. Я не могла отделаться от мысли, что она подслушивает. – Это наш секрет. Мы оба очень закрытые люди.

Парвин подняла руки вверх.

– Извини. Все это не мое дело.

– Смотри, – сказала я, подавив в себе желание уйти от разговора, резко его оборвать. Мне показалось, будет лучше сказать об этом вслух. – Я знаю, у нас с Марком не всегда были идеальные отношения, и ты права – я не уверена, что делаю правильный выбор, не уверена в своих чувствах к нему, но он вложил так много сил и средств, что было бы жестоко его оттолкнуть.

– Да нет, я не имела в виду…

Медсестра нахмурилась, и Парвин тоже. У меня не очень хорошо получалось, но я все равно попыталась успокоить обеих.

– Все равно надо сначала прийти в себя, а потом уже решать, что делать. Все это пока вилами по воде.

– Тоже верно, – ответила Парвин, сразу обрадовавшись. – Главное, выздоравливай.

Мой рот был набит кексом, поэтому я просто кивнула.

– И квартиру никому не отдавай, ладно?



Когда Парвин ушла, я попыталась вновь дозвониться до Джерейнта. Возилась с настройками и не заметила, как вошел Марк.

– Где ты это взяла? – он смотрел на мобильник так, будто несчастный телефон оскорблял его чувства.

– Парвин принесла. – По понятным причинам я не стала уточнять, что сама попросила его купить.

– Парвин? – Марк собирался меня поцеловать, но внезапно остановился. – Что она тут забыла?

– Пришла меня навестить, – ответила я раздраженно. И немного печально. Неужели я до того гадкая, что коллега не может меня навестить? Вообще-то тут нет ничего такого.

– Извини, – сказал Марк и наконец поцеловал меня – уверенно, как свою собственность. – Просто… ты ее не любишь. И она тебя тоже. Не думаю, чтобы кто-то из вас двоих лицемерил.

– Всему виной потеря памяти, – я сильно напряглась. – Я забыла, что не люблю ее. Я знала, что мы не особенно близко общались…

– Ты говорила, она сплетница. Вечно обсуждает других.

– Да ну? – ко мне вернулось пугающее ощущение, будто меня затягивают зыбучие пески и не за что ухватиться. Марк пожал плечами, и, хотя это движение показалось мне наигранным, я не могла объяснить почему. Я становилась параноиком.

Я позволила Парвин повлиять на мое мнение о нем, и это было неправильно. Это мой мужчина. Я должна ему доверять. Что еще мне оставалось? У меня не было никого, кроме него.

Грейс

У Грейс никогда не было лучшей подруги. Ей всегда хотелось сестру. Тогда у нее появился бы кто-то, кому можно довериться. Кто-то, кто всегда будет на ее стороне, потому что они одной крови.

Больше всего ей хотелось бы сестру-близнеца. Точно такую же девочку, как она сама. В мечтах Грейс они придумывали тайный язык, понятный лишь им одним, делились всем на свете, дружили до конца своих дней. В глубине души она верила – будь у нее сестра, она смогла бы защитить.

– Ну, решайся. Будь лапочкой. – Эви уже три дня упрашивала, и Грейс вынуждена была признать, что такое внимание ей приятно. Было что-то упоительное в том, что она кому-то нужна, пусть даже в качестве аксессуара на свидании с летчиком, который согласился встретиться с Эви только при условии, что возьмет с собой друга и этому другу тоже будет с кем пообщаться. Она могла попросить кого угодно, думала Грейс, а выбрала меня. И все же она не могла согласиться. То, что началось по привычке (Грейс обещала быть хорошей девочкой, а кто знает, в какую авантюру ее могла втянуть Эви?), стало проверкой нервов на прочность. Чем сильнее становилось искушение, чем дольше отнекивалась Грейс, тем вероятнее становилось, что Эви все это надоест, и она попросит кого-нибудь другого. Грейс одновременно устраивал и пугал такой расклад, так что она никак не могла принять какое бы то ни было решение.

– Ну пожалуйста, – умоляла Эви за завтраком, сделав большие глаза и опустив подбородок.

– Я не могу, – ответила Грейс.

– Чего ты не можешь? – поинтересовалась Барнс. Ее коровьи глаза, как всегда, расширились от смущения.

– Передать масло, – спокойно ответила Грейс. – Стерла все руки, отскребая вчера линолеум.

Эви улыбнулась, ее глаза сияли. Грейс снова ощутила в животе незнакомое чувство и подумала – наверное, это счастье.

Эви проскользнула мимо нее в палату, подняла простыню, которой было накрыто судно, и обдала Грейс резкой вонью.

– Мы отлично повеселимся, – заверила она. – Молодость бывает только раз.

– Я не могу вернуться поздно, – сказала Грейс, и Эви подняла голову, почувствовав перемену в настроении подруги. Грейс ожидала, что она скажет: конечно, мы не допоздна! – или еще что-нибудь такое, но она лишь торжествующе улыбнулась и направилась к раковинам. Осанка и походка Эви говорили о ее победе.

– Я еще не согласилась, – крикнула Грейс ей вслед. Это услышала дежурная медсестра и завопила во весь голос:

– Нечего так орать, сестра! Ты не в армии!

Когда девушки в тот вечер готовились ко сну, обе такие измученные, что натыкались друг на друга, Грейс возилась с пуговицами платья и уже совсем решила лечь в одежде, Эви сказала:

– Нам будет очень весело, обещаю!

И Грейс поймала себя на том, что не сводит глаз с ее сияющих глаз и улыбки, над которой не властна была никакая усталость. Она снова хотела отказаться и отказалась бы, но Эви повела плечом, и ее глаза сверкнули.

– Ну ладно, ладно, – к своему удивлению пробормотала Грейс. – Но обещай, что не бросишь меня одну.

Эви улыбнулась и снова стала похожа на звезду кинофильма. Она перекрестила себя там, где сердце, и прижала два пальца к своим губам, а потом к губам Грейс.

На следующий день Грейс так волновалась, что уронила градусник, и пришлось прятать осколки, пока не увидела дежурная медсестра. Случилось настоящее чудо: и Грейс, и Эви позволили взять отгул, а Эви даже удалось выпросить возможность вернуться очень поздно, без четверти час.

Расщедрившись, она одолжила Грейс свои шелковые чулки и меховую накидку, и, оглядев себя, Грейс почувствовала, что стала другим человеком. Она заранее обновила свое лучшее платье, чуть ушив его в талии и отпоров аляповатый кружевной воротничок. Эви была, как всегда, великолепна в расшитом блестками белом вечернем туалете с глубоким вырезом на спине. Она сказала, что роскошный наряд подарил ей виконт, но при этих словах улыбалась, и невозможно было сказать, шутит она или говорит серьезно. Подведя глаза и нанеся помаду, Эви накрасила и Грейс, строго приказав не дергаться и не визжать, когда острый карандаш колет ей веки. Грейс мечтала, чтобы эти минуты длились вечно.

Молодые люди подъехали за ними к семи. У летчика Эви был легковой автомобиль, который он называл «Бесси», и выступающий подбородок, покрытый шрамами от прыщей. Его кожа была загорелой, как у цыгана, а глаза – почти черными. Эви называла его красавчиком, но Грейс он показался слишком мужественным для такого определения. Она не хотела стоять рядом с ним, но он обвил рукой ее плечи и сказал своему приятелю:

– Я тебе говорил, у них в городе лучшие медсестры.

Грейс шагнула назад, но он лишь улыбнулся и предложил ей сигаретку. Его друга звали Томас; едва они оказались в машине, он повернулся к Грейс и довольно официально ей представился, что показалось ей милым.

– Наплюй на старину Томаса, не такой он зануда, каким хочет казаться, – завопил летчик. Эви прижималась к его плечу, пока он крутил руль, и Грейс старалась не думать, какова вероятность всем четверым погибнуть в автокатастрофе.

– Наплюй на старину Роберта, – сказал Томас, передразнивая своего приятеля, – не такой он болван, каким хочет казаться. Ну то есть как раз такой, но в целом неплохой парень, – и улыбнулся Грейс, показывая, что не прочь пошутить. Грейс слишком нервничала, чтобы улыбнуться в ответ, но решилась взглянуть на него, отметила темные волосы и аккуратные уши.

Дверь в здание мэрии распахнулась, теплый воздух и музыка рвались на свободу. Зал был украшен серпантином, множество пар кружилось в танце. Молодые люди пошли покупать напитки, а Эви, повернувшись к Грейс, спросила:

– Ну что? Он тебе нравится?

– Пока не знаю, – Грейс надеялась, что говорит скучающим светским тоном, а не испуганным и напряженным.

Эви рассмеялась.

– В этом вся Грейс, ужас до чего осторожная. Я вот сразу чувствую, – она щелкнула пальцами.

– Да ну? – сказала Грейс просто для поддержания разговора.

– Конечно. Если нет никакой искры, то и не будет.

– А у тебя с твоим летчиком прямо искры летят?

Эви опустила веки и сонно, соблазнительно улыбнулась.

– Ну… пожалуй.

И, внезапно изменившись в лице, схватила Грейс за руку.

– Они идут! Быстро – у меня с лицом все в порядке?

– Ну конечно. – Грейс была обескуражена такой переменой. Эви всегда была такой самоуверенной, такой яркой и блестящей, что ее неожиданный испуг больно ранил Грейс.

– Смейся, – приказала Эви. – Мужчины любят веселых девушек.

Грейс не знала, как смех без причины убедит мужчин в их веселости, но все же сдавленно улыбнулась. Было трудно противостоять, когда пальцы Эви так больно сжимали ей руку. Правда, улыбка получилась похожей на гримасу.

– Освежитесь, девочки, – сказал Роберт, ставя на стол бумажные стаканчики. Музыканты заиграли новую мелодию, он протянул руку Эви. – Потанцуем?

Сделав большой глоток пунша, она отдала стакан Грейс, взяла Роберта за руку, и они пошли танцевать. Томас тоже протянул Грейс свой стакан, она взяла его свободной рукой, и повисло неловкое молчание.

– У меня два, а у тебя ни одного, – наконец заметила Грейс. Томас взял у нее стаканчик и поставил на подоконник.

– Я не пью, – признался он, – только не говори Роберту, – и заговорщически улыбнулся. У него было очень приятное лицо. Открытое и честное, как у мальчишки-фермера.

Прислонившись к стене, он вынул из кармана брюк пачку сигарет, предложил Грейс закурить.

– Спасибо, – она взяла сигарету, встала рядом. Теперь, когда они курили вместе, молчание не казалось таким тягостным, и к тому же было слишком шумно, чтобы вести беседу. Глядя на парочки, кружившие в танце, Грейс на минуту захотела притвориться, что она – обычная девушка, которая отправилась веселиться с яркой подругой и красивыми мужчинами, и все в ее жизни просто прекрасно.

Он склонился к ее уху. Стало щекотно и немного сыро.

– Как тебе в больнице? Бьюсь об заклад, вас там мучают.

Грейс пожала плечами и улыбнулась. Ей не хотелось кричать ему в ухо.

Когда сигареты догорели, он взял ее за руку и повел танцевать.

– Давай, – прокричал он, – раз уж мы здесь.

Грейс старалась не думать, хочет ли танцевать, старалась не паниковать при мысли о том, как его руки окажутся у нее на плечах, на талии. Она спрятала привычную маску Грейс Кемп в ящик и надела другую маску. Грейс, которая любит веселиться. Грейс, которая любит танцы. С красивым летчиком, под шумную музыку.

Она была благодарна Эви, что научила ее танцевать. Фокстрот и вальс прошли на ура. Грейс выпила лимонаду, выкурила с Томасом еще по сигарете. Кружившие в пыльном зале фигуры стали если не ближе, то, во всяком случае, не такими пугающими.

Когда музыканты объявили перерыв, она села рядом с Томасом за столик, заставленный бумажными стаканчиками, и увидела, что говорить с ним не менее приятно, чем танцевать.

– Тебе нравится твоя работа? – спросил он серьезно, так, будто его искренне это интересовало.

Грейс хотела кивнуть и сказать какую-нибудь пошлость о том, как приятно помогать другим, но внезапно честно призналась:

– Совсем нет времени почитать. Порой удается, но очень редко. Иногда смена кончится, а библиотека уже закрыта.

– Я тоже скучаю по своим книгам, – сказал он, чуть придвинувшись. – Самые любимые всегда со мной, но все-таки этого мало.

Радостно взволнованная, Грейс совсем потеряла счет времени и не сразу поняла, что уже поздно. Эви же обещала! Объяснив Томасу, что ей пора, а без подруги она не уйдет, Грейс отправилась искать Эви и обнаружила ее рядом с Робертом за маленьким круглым столом. На нем стояло несколько уже пустых стаканов.

– Почти без четверти, – сказала Грейс, чувствуя нарастающее волнение.

– Привет, милая, – воскликнула Эви. Ее щеки раскраснелись, идеально накрученные локоны растрепались, несколько прядей нависло над пунцовым лицом.

– Мы опоздаем, – не унималась Грейс. – Нельзя опаздывать. Нельзя.

Прижавшись к своему летчику, Эви тихо сказала:

– Да ладно тебе, расслабься. Это не…

– Ты обещала. – Грейс склонилась к ней, не замечая, как близко прислонилась к Роберту. Тот откинулся назад; судя по выражению его загорелого лица, он находил все это забавным.

– Если тебе нужно побыстрее, я могу подвезти, – сказал Томас, подходя к ней. Он сунул руки в карманы брюк и покачивался на каблуках.

Грейс посмотрела на Эви, надеясь, что ее взгляд выразит все, о чем нельзя говорить. Пожалуйста, не оставляй меня одну с мужчиной. Даже с этим милым мужчиной, похожим на фермера. Пожалуйста.

Должно быть, что-то почувствовав, Эви поднялась на ноги.

– Милый, – пробормотала она, цепляясь за Роберта, – будь лапочкой, отвези нас домой.

– Но еще рано. – Роберту явно не нравился такой поворот. Он тоже изрядно выпил. Грейс надеялась, что на этот раз машину поведет Томас.

Уже похолодало, и воздух туманился от их дыхания. Роберт уныло мусолил во рту сигарету, подходя к машине.

– Это никуда не годится, Эви, – сказал он.

– Может, вам, голубки, сесть сзади? – предложил Томас. – Я поведу, а вы попрощаетесь как следует.