Сами тихо выл, изо рта капала слюна.

– Так о чем бишь я? – продолжил мужик с пистолетом. – А, об истине. Истина проста. Она такова: люди – это уродские создания, полные тщеславия, которые равнодушно и отупело слоняются по свету и пытаются схватить все, что попадается под руку. Они удовлетворяют разные свои желания, судят, но стараются не быть судимыми, называют стоны своего алчного сердца мечтами и презирают всех, кто не такой, как они. Они – тысячеголовое чудовище, каждая голова хочет чего-то своего, и в конечном счете они перегрызают друг друга.



Иногда по ночам, думал Сами, здесь проезжает патруль. Следит, чтобы все было тихо. Обычно фары его будили – и это раздражало, но сейчас он так жаждал увидеть это мигание в конце переулка. Может, и этой ночью проедут? Ну вдруг?

– Пройдись по улице, посмотри на людей, – продолжал человек на складной табуретке. – Все, кого ты увидишь, даже самая прелестная девушка на этой проклятой планете, – все они не более чем куски мяса, которые потребляют пищу и исторгают дерьмо. Миллионы кожаных мешков с дерьмом, населяющих этот мир, то наполняются, то опорожняются.

Вот тебе и истина. Неживая природа и говорящие существа находятся на одной плоскости, и разница между ними очень мала – всего лишь в уровне сложности их организации. А не в принципе их существования. Тот, кто становится человеком, не поднимается на более высокую ступеньку. А тот, кто становится частью неживой природы, не опускается. Жизнь не чудо, а смерть не трагедия. Это две точки на одном и том же графике – и все. Убийство – не такое уж великое дело, убить – не больше чем сорвать цветок или раздробить скалу на мелкие камни. Через полминуты пуля из моего глока пройдет через твой череп, проделает в тебе дырку и превратит тебя из мешка, производящего дерьмо, в неживой предмет. Так что ни тебе, ни мне не нужно расстраиваться по этому поводу. Это почти как проколоть воздушный шарик шампуром. Раз – и все, был шарик – и нету.

Бомж на картонке уже не слушал. Его мозг лихорадочно пытался обдумать возможность сбежать. Ужас парализовал его, мысли крутились вокруг одного и того же – приходили к одним и тем же решениям, которые оказывались бесполезными, и возвращались к начальной точке.

Нет. Не может быть, что все закончится именно так.

Человек на табуретке поднял пистолет к свету и взвел курок – холодно звякнул металл.

Он направил дуло на Сами, держа пистолет двумя руками, все еще сидя на табуретке и крепко упираясь ногами в асфальт.

– Вставай.

Тело бомжа отказывалось двигаться. Он пытался выговорить что-то пересохшим от страха ртом, но смог выдавить из себя только короткое и хриплое «пожалуйста…».

– Ой, ну в самом деле! – В голосе человека на табуретке послышалось раздражение. – Просто встань, и все. Что тут непонятного?



Потихоньку, прижавшись к стене и опираясь на нее, бомж поднялся на дрожащие ноги.

– Отлично, – сказал человек с глоком. – А теперь – только бизнес, ничего личного – я заключу с тобой сделку. Сколько там отсюда до улицы? Десять метров? Пятнадцать? Давай договоримся. Я дам тебе свалить. Если ты успеешь добежать до улицы прежде, чем я выстрелю в тебя, я не буду тебя догонять. Что скажешь на это? Посмотрим, кто сильнее: ты в беге или я в стрельбе. Давай, на старт.

Сами-уродец дрожал. На таких ногах у него нет шансов смыться. Он точно не успеет добежать до светлой большой улицы.

– Беги! – закричал человек с пистолетом. – Вперед! Оп! Оп! Ты можешь! У тебя хватит сил!

Сами немного наклонил корпус. Нет, он точно не успеет.

– Давай! Верь в себя! Марш!

Если он добежит – останется в живых.

– Всего лишь десять метров. Давай! Раз! Два!

Не так. Не так. Не так. Не может быть, чтобы все закончилось вот так. Так не честно.

– Три! Марш!



Сами-уродец бросился наутек. Ноги подгибались, во рту пересохло, глаза слезились – он пытался определить расстояние до квадрата света: тот был все ближе. Осталось всего двадцать шагов, пятнадцать, десять. Бог ты мой, за что мне это?



Послышался одинокий выстрел, который разве что перебудил окрестных кошек.

12

За дверью убежища что-то звякнуло, через пару минут этот звук сменился скрежетом металла. Большой металлический засов отодвинулся, и дверь со скрипом повернулась на петлях.

Бен поднял глаза от книги. На пороге стояла Оснат. Она нагнулась и взяла с пола две кружки.

– Доброе утро, – сказала она. – Хочешь кофе?

Она протянула ему одну кружку, он закрыл книгу, отложив ее на раскладушку, и привстал навстречу Оснат. Взяв у нее кружку с кофе (осторожно, еще горячо!), он снова сел на раскладушку.

– Доброе утро, – произнес он хриплым голосом.



Он не спал уже больше часа, но дверь была заперта снаружи, и он был вынужден просто сидеть и надеяться, что кто-нибудь вспомнит о нем и придет его проведать в ближайшее время. Это было, пожалуй, обидно.

Он мерил шагами подвал. Задумчиво проводил пальцами по книгам на полках стеллажа, который стоял у стены: хотел запомнить, каковы на ощупь их переплеты. Неужели ему суждено именно это – быть человеком, которого забыли в подвале?

Дома, ночами, лежа в одиночестве в кровати (он ложился спать рано: а что еще ему было делать?), Бен задавался вопросом, когда же он сломается. Когда что-нибудь в нем лопнет и он наконец выйдет из себя, потеряет контроль над собой. Наорет на официантку, которая ни в чем не виновата, устроит скандал в каком-нибудь присутственном месте, будет в отчаянии колотить кулаком по случайно попавшейся стене, по чьей-нибудь откормленной морде или подвернувшемуся под руку равнодушному столу. Но ничего такого не происходило. Он понял, что фантастически вынослив и его совершенно не трогает вся эта фигня, все это дерьмо, которое он привык жрать годами. Его внутренний механизм всегда заставлял его прогибаться, избегать открытых конфликтов и осторожно подкручивать пламя внутри себя – до терпимого градуса. Из всех способностей в мире он получил только эту – способность с умом выбирать себе окружение и не ломать дров. Он предпочел бы способность вставать на дыбы, когда обстоятельства вынуждают. Внутри у него все время клокотал гнев на самого себя – на то, как он убивал в себе маленькие желания, чтобы продолжать жить «по правилам» и «считаясь с окружающими». Он высмеивал самого себя за безвольно опущенные плечи, за то, что он слишком легко принимал все, что выпадало на его долю, и мирился с тем, что все вокруг смотрели сквозь него. Что-то в нем хотело дать этим «окружающим» по яйцам, развернуться и уйти, не оглядываясь. Но это что-то было слишком слабо, как оказалось.



Он довольно долго бродил по подвалу, чувствуя себя при этом как зверь в клетке, после чего опустился на пол и несколько раз быстро отжался. Темп вдохов и выдохов, ощущение усилия – в руках, по бокам грудной клетки – вернули ему концентрацию.

Лишь в последние годы он заметил, что физические упражнения могут утешить и успокоить его – если они достаточно выматывающие. Он стал ходить в небольшой фитнес-клуб в подвале торгового центра недалеко от его дома. Вокруг него по движущимся дорожкам шагали молодые девушки в блестящем обтягивающем почти-что-белье, мужчины парами или тройками поднимали ужасающие веса, громко издавая звук «псссс» при каждом рывке, как гидравлический компрессор мусоровоза.

Он приходил, бегал, старался, занимался на всех тренажерах с пылом неофита, который отрекся от своего темного прошлого и пришел к религии. Тянулись месяцы, он становился сильнее, чувствовал, как наливались мышцы и будто окутывали все тело. Но это не меняло его сути: он все так же не мог подойти ни к одной из тех девушек в блестящих шмотках, что энергично шагали на беговых дорожках, и у него не было никого, кто мог бы придержать для него штангу, и ни разу он не набрался смелости попросить, чтобы эту ужасную музыку заменили на что-нибудь другое. По недолгим взглядам завсегдатаев клуба можно было легко понять, кем он им казался: неуверенным в себе мужиком, который на первой тренировке попробовал поднять слишком тяжелый для себя вес, уронил тяжелую штангу на грудь, лежал и хрипел: «Кто-нибудь… кто-нибудь… кто-нибудь может помочь мне поднять?»

Через год, за который никто не сказал ему ни слова, он перестал ходить в фитнес-клуб. Продолжал бегать по утрам по берегу моря или по парку, расстилал на кухне коврик и делал упражнения.

Телесные мускулы гораздо проще качать, чем духовные. Упереться во что-нибудь – и вперед. Но что делать с тем, что внутри, когда нет ни одной прочной вещи, на которую можно опереться?

Что делать, когда ты не веришь ни во что, когда ничто тебя не поддерживает, у тебя нет друга или партнера, в любви которого можно быть уверенным, нет страсти, которая толкала бы тебя вперед, ничего абсолютного? Куда податься, за что уцепиться, когда все относительно, изменчиво и подвижно, как корабль? Когда все – зыбкий песок, который проваливается у тебя под ногами, когда ты живешь лишь по инерции, – за что держаться?



Он попробовал понять самого себя, открыть себя слой за слоем, ломтик за ломтиком или хотя бы последовательно изучить этот мир. Иногда он признавался себе: попытка понять жизнь путем изучения всевозможных фактов о мире не была особенно удачной. Но он продолжал надеяться, что инстинкту, который вроде бы должен быть у всех, – двигаться к счастью – можно научиться, если хорошенько изучить мир. Раз в год-два он решал «вылезти наружу», «запачкать руки грязью жизни», но каждый раз отступался за минуту до того, как выйти из замка своей души, возвращался к тому, что было ему знакомо, к привычному жизненному укладу.

Иногда, впрочем, он узнавал что-нибудь, что освещало какой-нибудь уголок в его жизни. Например, как-то раз он прочитал статью о ките-одиночке. Где-то там, в толще вод Тихого океана, оказывается, плавает себе туда-сюда кит, которого ученые называют «пятьдесят два герца». Все остальные киты поют друг другу на определенной частоте, от пятнадцати до двадцати пяти герц, – а этот кит почему-то поет на частоте в пятьдесят два. Ни один другой кит ему не отвечает, никогда, – и он плавает так по океану десятки лет, без стаи, поет непонятно кому и не получает ответа.

Он вспомнил, как дочитал эту статью, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Может быть, в этом дело? Может быть, и он вещает на своей собственной частоте, говорит на языке, которого не знает ни один другой кит?

Мы все, в сущности, киты-одиночки. У каждого – своя частота.



Перед тем как открылась дверь, он сидел на раскладушке в подвале под слабым неоновым светом и возвращался к этим знакомым мыслям. Чувствовал, как они появляются в его мозгу – и исчезают. Осколки раздумий, о существовании которых никто, в том числе он сам, больше не вспомнит – даже завтра утром. Трагедия потерянных мыслей. Миллионы легких ощущений и высказываний, тонких, как капилляры, не умеющих толкаться и незаметно исчезающих навсегда. Кто знает, сколько умных мыслей стали пустотой только потому, что рядом с ним в постели нет никого, кому бы он смог прошептать их на ушко – и тем дать им жизнь за пределами жестокого ускользающего мгновения.

В такие моменты он надеялся, что жизнь вообще не имеет смысла. Тогда все было бы куда легче…

Он сунул руку в рюкзак, нашел там книжку, купленную вчера, вытащил ее. На полках рядом стояли десятки книг, их можно было читать, чтобы скоротать время, пока кто-нибудь вспомнит о нем и откроет подвал, но бессилие, овладевшее им, легкая меланхолия, которая окутала его здесь, под землей, заставили его полезть в рюкзак. Он открыл книгу на случайной странице и начал читать.

Услышав скрежет за дверью, он поспешно дочитал последние слова главы и закрыл книгу.



– Ты уже давно не спишь, да? – спросила Оснат.

– Да, – ответил Бен. – Я проснулся и вспомнил, что вы заперли меня снаружи. Думаю, я тут хожу уже часа полтора. Если до этого я очень смутно помнил эту комнату, то теперь мы, так сказать, лично знакомы. Я теперь знаю здесь на полу каждую плитку.

– Извини, я поздно встаю, – сказала Оснат. – Всегда говорила себе, что хоть ранняя пташка и ловит букашку, но ранней букашке не позавидуешь. И пока я не узнаю, кто я – пташка или букашка, – лучше не буду рисковать.

– А где мадам Вентор?

– Ушла. Сказала, что хочет поговорить с несколькими людьми – посоветоваться, порасспросить «народ на улице», что-то такое.

– А. Понял.

– Извини, что мы тебя оставили здесь.

Бен попробовал отрицательно покачать головой, но вдруг осознал, что делает странные движения – как будто у него прихватило спину.

– Ерунда, – сказал он. – Зато тем временем я почитал несколько интересных книг из вашей библиотеки.

– Из библиотеки Вентор, – уточнила Оснат. – Я не имею к этому всему отношения.

– Не вопрос, из библиотеки Вентор, – согласился Бен. – Кстати, как ее зовут?

Оснат отхлебнула кофе из кружки, оперлась на дверной косяк. Она была в синих спортивных штанах и белой армейской футболке – надела что под руку подвернулось.

– Понятия не имею, – ответила она.

– Как долго ты работаешь здесь?

– Несколько лет. Четыре, четыре с небольшим.

– И ты не знаешь, как зовут твою начальницу?

Она пожала плечами:

– Нет. Я всегда обращалась к ней «мадам Вентор», и этого как-то хватало. Я даже не уверена, что она сама помнит, как ее зовут.

Оснат вошла в комнату, взяла стул и села напротив Бена.

Он сделал глоток и почувствовал, что кофе чудовищно горький.

– Как тебе кофе? – спросила она.

– Мм… неплохо… – выдавил он и сделал еще глоток этой отвратительной жидкости – в качестве доказательства. – Даже очень вкусно. Спасибо.

– Да что ты! – сказала Оснат. Она вытащила из кармана штанов несколько бумажных пакетиков. – Тогда добавь сахара, и он будет вообще обалденным.

Бен закусил верхнюю губу и взял один пакетик. Разорвал его, высыпал сахар в кружку.

– Я просто хотел проявить любезность, – оправдался он.

– Не страшно, я понимаю, – улыбнулась Оснат. – Я ведь не знала, сколько сахара ты кладешь.

– Да-да. Конечно.

Он помешал кофе в кружке, сделал еще глоток – на этот раз было уже куда терпимее.

– Как тебе спалось? – спросила Оснат.

– Отлично, – сказал Бен. – Спалось хорошо, кровать очень удобная и…

Он посмотрел на нее, увидел легкую улыбку на ее лице и вздохнул:

– Отвратительно. Спалось просто ужасно. Эта раскладушка – полное говно, все время скрипит, матрас очень тонкий, какая-то пружина впилась мне прямо между лопаток. Не знаю, сколько часов я смог проспать. Даже сейчас, когда я сижу на ней, и то проваливаюсь.

– Да ладно?! – Оснат вопросительно подняла бровь. – А я так люблю на ней спать!

Бен подозрительно на нее посмотрел, она рассмеялась. Он растерянно улыбнулся, отвел взгляд, и они снова принялись за кофе, делая синхронные глотки.



– Откуда ты знаешь Вольфа? – спросила Оснат.

– Как-то я делал репортаж о людях из его дома престарелых, – сказал Бен. – И вышло так, что мы подружились. Я приходил раз в неделю или две, играл с ним в шахматы, разговаривал. Он был… мм… не таким, как все. А ты как с ним познакомилась?

– Когда я начала здесь работать, официально владельцем паба был он, и собеседование при приеме вел он. Иногда мадам Вентор просила меня навестить его в доме престарелых и рассказать, как тут дела, или передать письма – они все еще приходили ему сюда, на этот адрес.

– Он долго здесь прожил?

– Да, пока не переехал в дом престарелых. На третьем этаже, над квартирой Вентор. И да, у нас тоже был особый ритуал: я приходила и приносила какой-нибудь новый крепкий напиток, который мы получали. Ему страшно нравилось их пробовать. Иногда я забегала к нему, просто чтобы поговорить. Все думали, что я его внучка. Он был настолько не похож на обычных стариков! Внутри – как будто ребенок.

– И все эти истории…

– Да, – сказала Оснат. – И все, что он говорил о жизни. У него был такой острый, пронзительный взгляд. Тихая радость человека, который немало повидал, а теперь отдыхает, довольный собой. Мне нравилось, как он всегда говорил, что не важно, куда судьба тебя забросит…

– Главное – не жить мелко, – подхватил Бен.

Оснат замолчала и улыбнулась сама себе.

– Да, – мягко сказала она и поднесла кружку к губам. – Я не уверена, что мы правильно понимали, что он имел в виду. Многие люди считают свою жизнь мелкой, просто потому что все время сравнивают. Он говорил о великой жизни, которая суждена тебе, а не кому-нибудь еще. Жизнь, которая тебе как перчатка, сказал он мне как-то раз. По-моему, Вольф говорил не о высокой жизни, а о глубокой.

Бен молчал. Наконец сказал:

– Да.



Они молча допивали кофе. Наконец Оснат поставила пустую кружку на пол.

– Надо найти вторую бутылку, – произнесла она.

– Хм, – сказал Бен. – Если честно, я просто хочу вернуться к обычной жизни. Я принес вам бутылку, которая мне досталась. Моя миссия выполнена.

– К обычной жизни? Не смеши меня, – возразила Оснат. – Эта идея – переживания в… бутылках! Это самое классное, о чем я слышала! Я просто не могу упустить эту возможность!

– Возможность чего?

– Приключений.

– То, что для тебя приключение, для меня опасность, – сказал Бен.

– Эй. – Она погрозила пальцем. – Мы ведь только что говорили о мелкой жизни, а?

Бен пожал плечами и снова взялся за кофе. Оснат посмотрела на него, склонив голову набок и нахмурив брови.

– Я одного не понимаю, – сказала она.

– Чего? – спросил Бен.

– Как ты догадался взять бутылку, когда решил удрать из дома? Как ты понял, что тебя преследуют именно из-за нее?

– Я же говорил. – Бен заерзал на раскладушке. – Я заметил, что за мной следят с тех пор, как я вышел из конторы адвоката, и исходил из предположения, что следят именно из-за этого.

– Не верю, – покачала головой Оснат. – Даже если ты как-то умудрился понять, что они следят за тобой ради бутылки, которую, как они думали, ты получил от него, – ты ведь просто мог оставить ее в квартире, и все. Если ты не знал, что́ в бутылке, и не подозревал о ее важности, зачем ты взял ее с собой?

– Я… – пробормотал Бен. – Я…

– Ты знал раньше обо всей этой истории с переживателями, правда? – сказала Оснат. – Ты ведь сам переживатель?

– Нет, нет, честно, – испугался Бен. – Ничего я не переживаю. Ну, то есть я не из них.

Оснат откинулась на спинку стула и пронзительно посмотрела на Бена.

– Тогда зачем ты взял бутылку с собой? – спросила она.

Бен вздохнул. Дело все больше запутывалось.

– Потому что мне так сказала книга, – наконец выдавил он.



– Что? – переспросила Оснат. – Книга?

Бен поднял книгу, которая лежала рядом с ним на раскладушке, и протянул ей. Оснат взяла ее и повертела в руках.

– Почитай то, что написано на задней обложке.

Она пробежала строки на задней обложке и подняла взгляд на Бена.

– Что это вообще такое? – спросила она.

– Не знаю, – сказал он. – Но такое впечатление, что это предназначено мне. Эта книга попалась мне вчера вечером. Именно из нее я узнал, что кто-то за мной следит. А придя домой, я начал ее читать. Там было обо мне, Оснат! Вот прямо обо мне! Там было в точности описано, что я делаю, написано про человека, который стоит на улице и следит за тем, что происходит в моей квартире. Там были инструкции для меня!

– Это книга привела тебя сюда?

– Нет. В книге говорилось, как сбежать из квартиры. В «Неустойку» меня, если честно, привела наклейка на бутылке. В книге написано, что каждый раз в трудный момент я должен открыть ее на случайной странице – и там будут указания, что делать.

– Ты серьезно?

– Да.

– Книга рассказала тебе, что делать?

– Да.

– Именно тебе. Книга, которая вышла тиражом в несколько тысяч, была предназначена именно тебе.

– Да.

– И дает тебе инструкции. То есть всякий раз, когда у тебя проблемы, ты можешь просто открыть ее – и она скажет тебе, что делать.

– Именно это было там написано. До сих пор это сработало только один раз, когда я раскрыл ее на первой главе.

Оснат посмотрела на переплет книги, потом на Бена и снова на книгу.

И потом еще раз на Бена.

Она рассмеялась, схватилась за голову и недоверчиво закивала.



– Вы чокнутые, – крикнула она. – Вы все. Ты, мадам Вентор – вы чокнутые. Каждый из вас – по-своему.

Она потрясла книжкой перед глазами Бена:

– Вот это? Вот эта штука говорит тебе, что делать?

Бен сидел съежившись и смотрел ей прямо в глаза.

– Я понимаю, звучит по-идиотски, но я почувствовал, что это написано именно для меня. Я даже испугался.

Оснат открыла рот, но потом вдруг резко закрыла. Она встала со стула, развела руки и озорно посмотрела на Бена.

– Ну так вперед, давай сейчас спросим у нее совета, – сказала она.

– Я не уверен, что… – начал было Бен.

– Ведь мы не знаем точно, что делать, правда? Нам нужен совет! Хотя бы направление! – сказала Оснат.

– Мне просто кажется…

– О волшебная книга! – воскликнула Оснат и подняла книгу к потолку. – О могучая книга, полная тайн и знаний! Открой, что нам делать! Укажи нам путь!

– Ладно, не надо смеяться над всем…

– Расскажи нам! Мы растеряны и жаждем указаний путеводителя!

Она начала расхаживать легкими шагами по убежищу, театрально размахивая книгой.

– Стоит ли нам надеяться? – спросила она с горестной миной. – Открой знание, которое приведет нас к истине!

– Оснат…

– Ч-ч-ш-ш! – перебила она его. – Я обращаюсь к нашей великой и могучей книге.

Она встала в центре комнаты, снова вознесла книгу к потолку и вопросила:

– Как нам добраться до следующей станции на нашем эпическом пути? К кому нам обратиться, о прекрасная книга?

Она опустила книгу и начала быстро листать страницы, снова громко спросила: «К кому нам обратиться?» – и ткнула пальцем.

Прошла пара секунд: Оснат молча уставилась на то место, куда попал ее палец.

– Я думаю, – сказал Бен, – что нужно открыть где-нибудь посередине. Ты открыла в самом начале, там еще не…

Он замолчал: она развернула раскрытую книгу к нему. Он увидел слова, на которые она показывала. Собственно, на этой странице было всего семь слов:

«К кудрявой Сигаль Фучкин, поклоннице Джонни Деппа».



– Я знаю, кто это. Я знаю ее, – бормотала Оснат с вытаращенными глазами. – Блин, я знаю ее.

13

Сигаль сидела на скамейке в садике дома престарелых и задумчиво смотрела на белый дым от своей сигареты. Это уже третий ее перекур сегодня, но покурить необходимо. Почему-то ей было неспокойно.

В садике дома престарелых было пусто – так бывало, когда обед уже давно кончился, а холодная погода не располагала к прогулкам. Старички предпочитали не выходить из дома, и Сигаль могла курить без зазрения совести и не страдая от укоризненных взглядов, которые как будто говорили ей: «Нам и так осталось недолго, а ты еще и травишь нас никотином?»

Она поднесла сигарету к губам и слегка затянулась, отчего кончик сигареты покраснел. Почему-то от вкуса табака саднило горло, хотя она курила уже столько лет. Она уже давно заметила, что ее успокаивает не сам факт курения, а то, как она держит сигарету. Нежно держать бумажную трубочку между пальцами, слегка расслабить запястье, прижать локоть к боку – как бы полуобнять себя саму – все это успокаивало нервы и давало возможность побыть наедине с собой. Короткие затяжки – это всего лишь дань обычаю.

Через стекло она увидела, как двое подходят к окну регистратуры, где она обычно сидела весь день.

Лица знакомые. Он – сутулый хлюпик, безвкусно одетый: она – поклонница британской музыки, худенькая, с короткой стрижкой, в кроссовках, которые совершенно не подходят к брюкам. Нельзя же ходить в темных брюках и светлых кроссовках. Это же элементарно. Кроссовки ломают линию, делают тебя ниже, чем на самом деле. Но, кажется, ей все равно…

Они поговорили с Мирой – та замещала Сигаль во время перекуров, лапочка. Сутулый стоял немного сзади, с рюкзаком на плече, на пальцах у него даже побелели суставы – так сильно он сжимал лямку. Разговаривала девица с короткой стрижкой, немного наклонив голову и активно жестикулируя. Потом Мира указала на нее, Сигаль, – и они оба обернулись. Она увидела, как эта стриженая быстро благодарит Миру, и оба они направились к Сигаль.

Ну, что на этот раз?



Оснат толкнула стеклянную дверь и вышла в садик дома престарелых.

– Привет, Сигаль, – сказала она. – Как дела?

Девушка маленького роста, которая сидела на скамейке и курила, улыбнулась ей в ответ.

– Привет, Оснат. Все хорошо. Вас ведь Оснат зовут, да? Я правильно помню?

– Да, – подтвердила Оснат.

– Вы ходили к этому, как его, со второго этажа, если я не ошибаюсь, – сказала Сигаль.

– Да, – ответила Оснат. – Мы, кажется, виделись недели две назад.

– Да, точно. – Сигаретный дым образовал над головой у Сигаль что-то вроде короны. – Мы говорили о фильмах, да?

– Именно, – ответила Оснат. – И я дала вам пару советов, какую музыку послушать.

Сигаль перевела взгляд на Бена:

– А вы тоже ходили к нему, да? Я забыла, как вас зовут… Вертелось на языке…

– Бен, – назвался юноша.

– Как? Я не расслышала.

– Бен, – сказал он погромче.

– А, о’кей, здрасте. – Сигаль указала на них сигаретой и спросила: – Вы родственники?

– Нет, нет, – возразила Оснат. – Просто случайно мы оба ходили к Хаиму Вольфу.

– Вольф – точно, так его звали. Меня тут не было в тот день, когда он умер, у меня был выходной. Я любила его, он был такой энергичный. Все время называл меня Сигалит – ну и ладно.

Она затянулась и улыбнулась им дежурной улыбкой:

– Вы что-то хотели?

– Да, – сказала Оснат. – Мы хотели спросить, не замечали ли вы за Вольфом каких-нибудь странностей в последние дни.

– В его последние дни?

– Да.

– В каком смысле странностей? – удивилась Сигаль. – Расписание тут довольно строгое. Иногда бывают посетители, но чаще местные ходят по одним и тем же маршрутам: комната – столовая – лекционный зал – лобби – врач. Тут ничего исключительного обычно не бывает.

– Может быть, кто-нибудь приходил к нему? Или он просил о чем-нибудь необычном? Вел себя не так, как всегда?

Сигаль смотрела то на одну, то на другого.

– А что? В чем дело? Человек умер по естественным причинам. Что, собственно?

– Нет, нет, нет, – помотала головой Оснат. – Мы пытаемся… э-э-э… найти еще кого-нибудь, кто общался с ним в последние дни. Ничего уголовного.

– Смотрите, к нему приходило не так много народу, – сказала Сигаль. – Но тут, в доме, у него было немало друзей. Все его любили, он всегда мог рассказать какую-нибудь историю. Он даже выступал здесь иногда, когда обещанный лектор не приходил. Но иногда что-нибудь вытворял.

– В смысле?

– За две недели до смерти уборщица нашла у него в комнате тайник с крепким алкоголем. Выяснилось, что у него в платяном шкафу была двойная стенка, и там он прятал всякие бутылки. Хорошие напитки, не пойло. Я говорила о них своему парню – он сказал, что это самые лучшие марки.

– А что именно там было?

– Я плохо помню, – сказала Сигаль. – «Макдафф», «Макаллан», «Макгаффин»… Не разбираюсь в этом. Уборщица принесла мне их показать и спросила, что с ними делать. Вообще-то, наши правила этого не позволяют, но ладно, пусть у него будет несколько бутылок. Он не притрагивался к ним, не пил из них. Тогда я поговорила с ним, разрешила оставить и пообещала, что никому не расскажу.

– А где эти бутылки сейчас? – спросил Бен.

– Что?

– Бутылки, – повторил Бен, стараясь говорить громче. – Где они сейчас?

Сигаль пожала плечами:

– Когда он умер, на следующий день я пошла в его комнату, взяла все бутылки и сложила их в ящик. Хотела отнести их на кухню – выпьем на праздники. Хаим, когда был жив, разрешил мне это сделать. Но этот ящик кто-то украл. Надо было запереть его в кухне, но я оставила его у двери, чтобы его занесли на следующий день, рано утром. А когда на следующий день я спросила, занесли или нет, выяснилось, что никто не видел вообще никакого ящика.

– Они думали, что наши бутылки тоже окажутся там, – пробормотал Бен.

Оснат сделала вид, что не слышит, и спросила у Сигаль:

– Кто-нибудь, кроме нас, приходил после его смерти, спрашивал о нем?

– Нет, – сказала Сигаль. Она снова затянулась сигаретой, которая уже почти обжигала ей кончики пальцев. – Вы единственные, кто спрашивает меня о нем. Вы – и еще мой парень.

– Ваш парень?

– Видимо, уже бывший, – сказала Сигаль. – Я рассказала ему о бутылках: он разбирается в крепких напитках и все такое, и он очень воодушевился.

Она встала со скамейки, бросила окурок на землю и наступила на него носком ботинка. А потом нагнулась, подняла смятый окурок и бросила его в урну у скамейки.

– Извините, что отклоняюсь от темы, – сказала она Бену и обратилась к Оснат: – Вот вы меня поймете. У вас ведь наверняка тоже есть парень… Это нормально, когда он вдруг исчезает? Три месяца, полгода – не важно, сколько вы вместе, бешеная страсть, все чудесно, – и вдруг он просто пропадает? Что это вообще такое, что эти мужики вытворяют? Кто поступает так с любимой девушкой?!

– Это ваш парень? – спросила Оснат.

– Да. – Сигаль стояла перед ними, совершенно поникшая, ее карие глаза увлажнились. – Мне казалось, что наконец я нашла свою половинку. Казалось, что вот-вот…

– Может… может быть, с ним что-то случилось? – спросила Оснат.

– Ничего с ним не случилось, человек просто решил исчезнуть, – сказала Сигаль. Она сунула руку в карман, достала оттуда телефон и помахала им у них перед носом. – Он стер у меня из телефона свой номер! Два дня он не звонил, не писал, я решила позвонить ему – и вижу: у меня вообще нет его номера! Полгода ты с парнем – и что, у тебя нет его номера? Он вдруг решил, что хочет исчезнуть, залез в мой телефон – и стер свой номер. Кто такое делает, вообще?

– Ну… я… это действительно странно, – проговорила Оснат. – Может быть, вам просто надо…

– Понять, что он полное чмо, и жить дальше? – сказала Сигаль. – Да, я знаю, нужно именно так. Но это трудно. И он же мне ни слова не сказал, вот это меня просто выводит из себя! Ну скажи ты: я больше не хочу быть с тобой, надоело. И это ведь самый романтичный на свете человек, самый классный. Смотрите, еще недели две назад мы устроили суперский пикник на холме, с видом на всю округу. Вот как так – человек летит с тобой в Париж, а через секунду залезает в твой телефон и стирает свой номер, чтобы ты даже позвонить не смела?

Оснат положила ей руку на плечо.

– Послушайте, – сказала она. – Может быть, произошло что-то, что для него было страшно важно…

И осеклась.



Бен смотрел на них со стороны. Вдруг взгляд Оснат стал строгим и проницательным, как будто ее зрачки покрылись бронированным стеклом.

– Сколько вы были в Париже? – спросила она у Сигаль.

Сигаль растерянно посмотрела на нее:

– Три дня, – ответила она. – А что?

– Вы долго планировали эту поездку?

– Нет. Это было внезапно. Он все организовал и в последний момент сказал мне…

Оснат резко ее перебила:

– Вы были в маленьком отеле, и там такой низенький лысый служащий потребовал у вас паспорта, прежде чем дать вам ключ от комнаты?

Сигаль вдруг отступила назад, и плечо ее выскользнуло из-под руки Оснат.

– Да… – сказала она.

Оснат застыла на месте. Наконец она тихо процедила:

– Сукин сын. – Несколько раз вздохнула, сжала кулаки, опустила их и заорала: – Сукин сын!!!

– Что случилось? – спросила Сигаль, испуганно глядя на Оснат.

– Да, – шепотом спросил Бен. – Что случилось?

Оснат зло посмотрела на Сигаль.

– Ваш парень, – сказала она нарочито тихо, – большая сволочь. Я знаю его. Я с ним встречалась. Он из самых больших сволочей, которые заставляют девушку влюбиться в себя, получают от нее все, что хотят, и просто идут дальше. Забудьте его, забудьте его как можно быстрее. Вам повезло, что он исчез. Скажите спасибо – и живите дальше, честное слово.

– Но… – сказала Сигаль, – откуда вы знаете, что…

– Его зовут Стефан? – отрывисто спросила Оснат.

– Да, – тихо ответила Сигаль.

– Так это он, – отрезала Оснат. – Пойдем, – обратилась она к Бену, – нам пора.

Она повернулась и пошла к выходу быстрыми шагами.

Сигаль осталась в полном изумлении.

– Извините, – скороговоркой пробормотал Бен. – В последние несколько дней ей пришлось очень нелегко. Спасибо, что поговорили с нами, и за все…

– Бен!!

– Мне… мне пора, – сказал он и побежал догонять Оснат.



– Что это было? – спросил Бен, когда они сели в машину.

Оснат сидела прямо и напряженно держалась за руль.

– В смысле, этот Стефан встречался одновременно с вами обеими? – спросил Бен.

– Нет, – тихо сказала Оснат. – Этот Стефан не встречался ни с кем из нас.

– Не понял.

Она заколотила кулаками по рулю:

– Идиотка! Идиотка! Идиотка! Как я могла быть такой идиоткой?!

– Но…