Топчан, тумбочка, табурет. Запах дезинфекции – резкий, и лекарств – горьковатый и намного слабее. Обычный запах обычного лазарета. Неистребимый, даже после Катастрофы.

– Холодно тут. Как думаешь, она не мерзнет? Может, одеяло еще одно?

– Да хоть десять. Печка у нас внутри, а снаружи так, оболочка только.

– Рука холодная.

– А ты что хотел? С чего ей теплой быть? Не топится у нее внутри печь, не топится. Сто раз объяснял.

– Угу, не ори, не глухой. Мне нужно уйти, наверное, на пару дней. Как думаешь, я еще застану ее?

– Спроси у бога, он точно знает. Она и так зажилась, если честно. И не зыркай на меня так! Хотел правду – получай. Пошли, хватит. Посещение окончено.

В дверях Алекс обернулся, и ему показалось, что Кристи улыбается. Наваждение?

* * *

«Командир, а, командир, из меня отбивная паршивая, жилистый больно. Ты скажи своим…» – слова эти постоянно вертелись в голове, не давая Алексу покоя. Он не видел картинки, как это бывало обычно, но голос, интонации – все это было как у Векса. Но черт возьми! Кирюха был уже далеко, он сам проводил его с Мужества! И раньше Грин никогда не слышал и не чувствовал так… На глюки это не было похоже. Значит, надо идти. Искать, выручать, помогать.

Алексу даже в голову не пришло, что один в поле – не воин. Главное – ввязаться в драку, а там посмотрим, что к чему.

* * *

Ратников, кажется, ни на минуту не мог расстаться со своей блядью.

Вот и сейчас Алекс опять напоролся на Нюту. Вечное дежавю: Ратников за столом, девица – уткнувшись личиком в его промежность.

– Пшла вон! Потом позову.

– Что, нагоняешь за годы воздержания?

– Завидуй молча. Хотя могу и поделиться, теперь уже не жалко. Наелся.

– Не-ет уж, себе оставь, я объедки не собираю.

– Вот это точно! Объедками ты никогда не питался. Мамочка для тебя всегда старалась, кого повкуснее отбирала, целочек, нетроганых-нецелованых. Сколько их у тебя побывало? Небось и в лицо-то никого не помнишь. Не помнишь?! То-то же, все забыл. А я помню. Вот. А теперь быстренько засунул свою правильность себе же в жопу! И выкладывай, зачем пришел. А то эта сучка только растравить успела, а не закончила.

Ратников прав. Ратников, как всегда, прав! Чем он, Алекс Грин, лучше его? Лучше того же Координатора? Или Мороза? Тем, что сумел взглянуть на себя со стороны? Что сам себе стал противен? Так это все равно не причина записываться в святые. Вот и выходит, что ему в жопу и засовывать-то нечего, нет у него никакой правильности. Нету!

Рат, между тем, с удовольствием разглядывал Гринева, тот сидел пунцовый, глаза вниз. Получил? Давно тебе, Сашенька, правду-то никто не говорил? А правда, она такая, вот. Не всегда приятная, и нравится не всем.

– Ну, и? Будем говорить, или еще не прожевал все? Может, возразить мне что хочешь?

– Да нет, возражать не буду. Прав ты, сто раз прав. Только потрудись больше меня не тыкать носом в это дерьмо. Все равно я в нем по уши, так что…

– А что уж и не потыкать-то? – Ратников засмеялся. – Могу же я иногда доставить себе удовольствие? А?

– Не много ли удовольствий? Может, на Нюте остановишься?

– И даже не старайся меня поддеть. Я не ты, мне девочек табунами не водили. Блюл и верность супружескую, и память, по возможности. Хватит. У меня теперь, может, и радостей-то осталось – Нюта эта.

– Может, еще и женишься?

– Ой-ой-ой, сколько яда! Смотри, сам им не захлебнись. Захочу, и женюсь. А кто запретит?

Что-то щелкнуло у Алекса в голове, напряжение отпустило, он рассмеялся, легко, без всякого ехидства, как смеются над хорошей шуткой или анекдотом в доброй компании.

– Слушай, Ратников, что я сейчас вспомнил: Хрен, позабыв жену седую, Влюбился в редьку молодую. И, взяв ее тарам-барам – тут точно не помню, В ЗАГС потихоньку поволок. Черт, как же там дальше… Короче. Редька требует развод… Невыносимо жизнь горька: Терпеть не в силах старика… Там еще что-то было, но это уже не важно.

Ратников неожиданно тоже рассмеялся.

– Старый хрен. Да, я старый хрен. Старпер. А Нюта… Нюта знает, как меня ублажить. И телом, и языком. И мне это приятно, что врать-то? И сладкая, и всегда готова. Никаких «голова болит», «устала». А к другому побежит, – Рат неожиданно помрачнел, – прибью.

Да, влип ты, кажись, Феликс Ратников. По уши влип…

– Или она тебя первее, вместе с любовником молодым.

Ратников опять засмеялся.

– Или она меня, да. Только я уж постараюсь первым добраться. Да у меня и защитник имеется. Всевидящий и всезнающий. А, Грин? Имеется ведь?

– Вангую, эта твоя мадама никак не завтра тебя травить побежит. Поэтому я отойду на пару денечков? Как, перебьешься без защиты?

– Да, любовника она еще не нажила, не успела. И куда пропуск выписывать?

– На Выборгскую.

– Не-ет. Не пущу. Удумал чего? Там война! Забыл?! Мне ты и тут хорошо сгодишься.

– Ратников. Ратнико-ов! Слушай сюда и хватит брызгать слюнями! Ты же знаешь, все равно уйду! А если твои мозги от сладкой манды расплавились, то тебе ничего не поможет!

Рат от бешенства аж позеленел. И уйдет. Точно – уйдет! Но все равно пропуска он ему не даст. А вот пусть как хочет, так и вертится!

– Не пущу. Я все сказал. Выматывайся.

«Все равно уйду!»

Входная дверь получила у него от души, кулаком и со всей силой. Нюточка, подслушивающая разговор, едва успела отскочить.

– Чего встала? Иди, досасывай! – Алекс схватил девку за шкирку, втолкнул в кабинет и захлопнул дверь.

* * *

Легко сказать – уйду. Но как выбраться? Тихой сапой? На Мужества под это не подпишутся. Кого другого – может быть. Да и то, раньше, не сейчас. До всего того шухера, что он же сам и навел. Через вентшахту – это вариант. Не вариант только то, что Алекс не знал города! Вообще не знал! Не того, конечно, довоенного: там-то он с закрытыми глазами мог любой подворотней пройти до нужного места. Грин совсем, абсолютно не знал города образца две тысячи тридцать третьего года: за все время, прошедшее с момента трындеца, он ни разу – ни разу! – не был на поверхности. Прогулки до сторожки не в счет. Он даже до Мурино и то не удосужился вылезти. Другими словами, если ему не терпится на тот свет, то самое время сходить «на улицу».

– Дим, и что делать?

Мамба, у которого Алекс спросил совета, почесал кудрявую голову.

– Да хрен его знает! Не, Саш, без обид… Я тут тебе плохой советчик. Вообще никакой. Придется крутиться самому.

Выхода не было, и Алекс опять отправился к Ратникову.

Слава богу, в этот раз ему повезло, Ратников был один.

– Что? Опять с этим пришел? Сказал – не пущу. И не пущу.

– Рат, а ты кино такое, «Призрак», ну, или «Привидение», видел?

– С этим, как его, Свейзи? И к чему ты это?

– А я, как он, сейчас сяду тут и буду петь дурацкую песню. А дверь запру. Что делать будешь?

– По башке дам. Думаешь, не справлюсь?

– Лучше отпусти с миром. Обещаю, в войнушку не ввяжусь. И вернусь суток через двое. Ну надо мне! Очень надо!!!

– Черт с тобой. Достал! Вали, куда хочешь, но через три дня чтоб был на месте!

* * *

Кажется, это было только вчера. Снег крупными хлопьями, и он провожает Векса. Сейчас провожают его. Вернее, не его. Группу караванщиков на Выборгскую. А он, Алекс Грин, просто идет вместе с ними. Тогда был ранний вечер, сейчас только восходит солнце, а о прошлом снегопаде напоминают лишь сугробы, укрывшие мусор. И день обещает быть прекрасным, почти весенним. Если питерская погода не выкинет свой обычный фортель.

Инструктаж закончен, химза с респиратором получены и примерены. Все. Он готов. Заскрипели гермоворота, долгий путь вверх по эскалатору и… Свобода?!

Город, какой ты теперь? Чем удивишь, чем разочаруешь? Сердце колотилось, как перед первым свиданием.

– И чего застыл? Время! – и старший группы быстрым шагом двинулся вперед.

* * *

Алекс очень быстро устал: сохранять приличный темп, и при этом смотреть себе под ноги, выбирая, куда, делая очередной шаг, поставить ногу, было невыносимо сложно. Ходить он не привык. Вернее, уже давно отвык. Прогулка по перегону от Гражданки до Мужества не в счет, да и то это расстояние он обычно проезжал на дрезине. Удивительно, что при таком режиме он еще не разжирел. Итак дыхалки не хватает, а с лишними кило он вообще бы скис.

Сталкеры открыто посмеивались над ним, хорошо еще, что беззлобно.

– Шевелись, ножками, ножками. Это тебе не карандашиком по бумажке чиркать. И не сопи так, а то все муты посмотреть сбегутся.

И он шевелился. Перешагивал через трещины в асфальте, штурмовал горы строительного мусора, спотыкался, падал, вставал. Шел. А скорее – полз.

– Перекур.

Алекс в изнеможении упал на ближайшую кучу мусора. И тут же получил леща от старшего.

– Встать!

Черт, что еще?!

Ноги не слушались.

– Руку давай, калека. Ведь предупреждал: беречь задницу! Она у тебя одна и еще пригодится!

– Рат куда тебя трахать будет, если сколопендра полжопы откусит?

– Да у него теперь есть с кем кувыркаться. Казачкову Нюшку приспособил.

– Или она его…

Точно, вот пустая голова! Жучки-паучки. Сколопендра и как там еще?.. Он тогда посмеялся, смешное имя такое… Тарантелла, вот. Кусают не смертельно, но больно, и заживаает долго.

– А теперь, как я тебя учил, ну?

– Родька, ты издеваешься. Нету тут сколопендры, сам же видишь, и тарантаса, тарантеллы, то есть, тоже нету. Только что попой своей проверил!

– Нету, говоришь?

Родька пошевелил кучу, и Алекс успел заметить, как что-то небольшое и юркое скользнуло под камень.

– Видел? Тарантелла собственной персоной. Заберется такая в штаны, и прощай яйца. Месяц будешь слезами писать.

– Какое месяц! Славка почти два страдал. Да и до сих пор еще время от времени прихватывает.

– Так-то, студент. А то – нету никого, нету… Встали! Пора!

– Погодьте, а то потом так и не спрошу, почему сколопентра и таранта… тьфу, тарантелла?

– Это у нас Родион Василич ботаник…

– Зоолог!

– Ну зоолог, те же яйца, только в профиль. Он придумал.

– Короче, хватит телиться, сам расскажу: сколопендрой мы в детстве всех пауков звали, а тарантелла по виду напоминает тарантула. Но не тарантул, поэтому – тарантелла. Все? Тогда – раз-два, двинули!

И опять эта гонка… Однообразие развалин стало утомлять. Перешли железнодорожные пути, а потом опять одни развалины и слева и справа. Новостройки. И как их лепили? Они ж сложились на раз-два, как те самые башни-близнецы в Нью-Йорке. Ничего не осталось.

– Родька, и как ты тут ориентируешься?

– Походи с наше, тоже научишься. Все кучки будут как родные.

– А не лучше по дороге?

– Кому как. Кто-то и мимо леса ходит, а я не люблю. Тут свои прелести, конечно, но зато и спрятаться есть где. И переждать, если что. Не дай бог, конечно.

Алекс заметил, что Родька старательно избегает открытого пространства. Значит, есть кого опасаться?

– Воздух!

Кто-то сцапал Грина за шкирку и повалил за ближайшую кучу строительного мусора.

– Тихо, не шевелись.

Хлопанье огромных крыльев оглушило Алекса, потом он услышал клекот. Словно индюк рассердился. Грину захотелось глянуть на то диковинное существо, что могло издавать подобные звуки.

– Да не дергайся ты!

Команда «отбой» прозвучала так же неожиданно.

– Пронесло. Что-то она в неурочный час из гнезда выползла. Что, студент, штаны-то мокрые небось? Ничего, еще чуть-чуть, и сменишь бельишко.

– Что хоть было-то? А то и не рассмотрел.

– И не надо. Мут летающий. Эксклюзивный, таких больше нигде не видели. Пашка вон его клоуном называет: клюв у него – как нос у клоуна, красный и надутый.

* * *

– Ну, прощай, студент. Иди, меняй штаны. Обратно-то когда?

– Пока не знаю.

– Если что, мы тут опять через два дня на третий. Понравилось с нами – добро пожаловать, и обратно захватим. А то смотри, у каждой группы свои заповедные тропки, можешь и с ними, за новыми ощущениями. Мы сейчас пожевать. Ты как, с нами?

Еда была так себе, но не в его положении было перебирать харчами: есть хотелось не по-детски. Отравиться Алекс не боялся: и Родька, и остальные ели местную пищу без опаски.

Посетителей в столовке было немного, и в большинстве своем – чужаки. Для местных время было неурочное.

Хозяин, он же бармен, и он же официант, хорошей памятью не отличался и ничего про Векса сказать не мог. Или не захотел, что более вероятно.

С Севера? Высокий и хромает? Нет, не помню. Северяне тут каждый день бывают, постоянных помню, а остальных – не подряжался. Спроси на станции. Если заночевал, то там точно вспомнят.

На станции так на станции. До гостиничных палаток идти через весь перрон. Алексу тут все было внове и интересно. Получалось, что все станции похожи одна на другую, как похожи и люди, обустраивающие жилье в месте, для этого совсем не приспособленном. Разница была только в степени креативности жителей, ну и в средствах. На Выборгской и креативность и средства были так себе, из разряда «не до жиру, быть бы живу». Но хоть чистенько.

Алекс медленно шел по перрону, прикидывая, у кого можно спросить про Векса.

Выбор был не велик – местных на перроне почти не было. Тощего высокого мужика в потертой тюбетейке Грин увидел издалека: он молился, расстелив коврик у входа в палатку. Алекс присел рядом, дождался, пока мужчина закончит обряд.

– А как восток определяешь? Александр, – Грин протянул руку.

– По схеме, там все есть, – мужчина кивнул на стенку, где до сих пор висела схема метро. – Сухроб. – И тоже протянул руку. – Два дня назад у меня уже спрашивали это. Его звали Кирилл. Векс. Знаешь его?

– Что с ним?

– Твоя фамилия Гринев. Я угадал?

– С Кирюхой что?!

– Он знал, что ты придешь, и велел передать: не ищи. Иди домой. Он так и сказал – тебе обязательно надо возвращаться домой.

– Куда он ушел?

– Не суетись. Слушай. Он сказал, что ушел не в метро, наверх. Что если вдруг ты или кто другой найдут его мертвым, не хоронить его и не подходить близко.

– Все?

– Все. И он точно ушел наверх. Сегодня утром. С ним были еще трое, я проследил немного. Эти трое чужие, я их никогда тут не видел… А теперь иди домой. Возвращайся, раз он велел. Не ищи его. И не спрашивай меня больше, я не знаю ничего.

Черт и еще раз черт…

Этот Сухроб не врал, Алекс чувствовал это. Получается, Векс наверху, в городе. И они разминулись совсем на чуть-чуть.

* * *

– Родька, вы домой скоро?

– Что, нагостился? Это как солнце скажет. Но ты не уходи далеко. А то мало ли…

Обратный путь показался Алексу и короче, и легче. Обошлось без приключений, и отряд подошел к Площади Мужества, когда солнце только начинало заваливаться за горизонт.

Глава двадцать первая

Штрихи к портрету

2029 год. Станция метро Ботаническая



На счет яда Виктор блефовал: не было у него ничего подобного и быть не могло. Просто потому, что отрава с такими свойствами – что-то из области фантастики, продукт химического производства, может быть. А у Хранителя было только то, что ему давала Ботаничка: стебли, листья, корни. И все это – от обычных растений, которые когда-то в изобилии высаживались на клумбах, цвели в полях, на болотах, украшали окошки квартир и офисов: олеандр, красавец дельфиниум. Лютик! Скромный, обыкновенный лютик! Цикута… Сколько ее растет по болотам и прудам? Про то, что ее ядом отравили Сократа, каждый шестиклассник в курсе. Только не каждый учитель знал: белые зонтики цветов на ближайшем пруду – та самая легендарная цикута.

На яды Хранителя «подсадил» Пинцет.

– Туки-туки. Привет, бездельник.

– И я тебя просто обожаю. С чем пожаловал, эскулап недоделанный?

– Я-то как раз доделанный. Просто криворукий. Дело есть. Вернее, предложение. Тебе понравится.

– Посмотрим. Выкладывай.

– Про гомеопатию слышал что?

– Издалека начал, значит. Положим. И?

– Что «и»? С лекарствами дефицит, ты сам в курсе. На травках далеко не уедешь. И я что подумал…

– Что моя фамилия Борджиа, а зовут меня Цезарь[4], угадал?

– Дурак ты. Я тебе идею подкидываю, отличную, между прочим! Оборудование есть, сырья – навалом. Литературу тебе натаскают, только скажи. А любой яд в малых дозах – то же лекарство.

– Заманчиво. А испытывать на ком все это будем? На кроликах? Или ты мне в туннелях крыс наловишь?

– Да ни на ком! Все уже давно описано, а дозировку я уж сам подберу! Не ошибусь, не бойся. А если что, и бизнес можно замутить, а?..

* * *

Раскаяние – это не про Хранителя. Другое дело сожаление. И то не от совершенного. Просто Виктору иногда не хватало Люськи. Не секса с ней, хотя и тут ее никто пока не превзошел. Перчинки в отношениях, острого язычка, светлой головушки – вот чего он своими же руками себя лишил. С Люськой точно бы не пришлось скучать, это не пресная дурочка Лиза. Иногда он даже радовался, что Принцесса избавила его от оков Гименея: тело, хоть и молодое, свежее, все равно бы надоело; потом это тело вообще бы состарилось, обрюзгло и, господи помилуй, растолстело. И что тогда в сухом остатке? Собачья преданность? Обрыдла бы ему уже через пару лет. Вот и получается, что вся жизнь – псу под хвост. Ради сомнительной перспективы породниться с начальником и гарантированного, законного траха. Неравноценный обмен.

Люська, сволочь. Это она во всем виновата. Это она бросила Виктора, она неуважительно относилась к Царице, смеялась над его Принцессой, над ним самим смеялась! И что? Мог ли он оставить все просто так, без последствий? Забыть и простить? Не мог. Каждый получает по делам его.

Вот и вышло, что лучше Люськи кандидата на подопытного кролика найти было невозможно. Тем более, что ей не привыкать к этой роли.

* * *

– Ты сегодня как-то слишком нежен. С чего бы?

Люська сидела на кушетке в лаборатории на Ботанической в своей любимой позе – скрестив ноги и прикрывшись покрывалом. Ткань с одного плеча упала, обнажив острое синюшного цвета плечико, голое колено уперлось Виктору в бок.

– А что не так? Было плохо?

– С тобой всегда хорошо. И ведь не люблю тебя ни капельки, а тянет.

– И меня к тебе тянет.

Виктор провел ладонью по люськиной спине: отрываться, так по полной. Женщина выгнулась, заурчала.

– Сволочь. Знаешь, где у меня слабое место.

– А у тебя других и нет, – Виктор залез рукой под плед, едва касаясь, погладил голый Люськин живот. – Ты – одна сплошная эрогенная зона. И я от этого просто балдею. Иди ко мне. Холодно, а я погрею.

– Уррр… А ничего, что у меня еще и работа?

– Не, сегодня мой день, я тебя отпросил…

Врал он, бессовестно врал. Никого Виктор не отпрашивал. Зачем? В его планы это не вписывалось…

Потом они, обнявшись, молча сидели на кушетке. Идиллия. Если не знать то, о чем каждый из них думал.

Люське было хорошо. Приятно и тепло. Сколько раз она говорила себе: все, хватит. Пора послать этого бабника далеко и без хлеба. И все равно возвращалась. И, черт возьми, оно того стоило. Витька был ее мужчина. Не потому, что Хранитель, что второе лицо на станции. Просто так случилось. Просто он был ее, со всей своей дурью, нелепостью, гордыней и махровым эгоизмом. Она издевалась над ним, ехидничала, злилась на него, она ничего ему не забыла и не простила. Уходила, бросала. Но все равно возвращалась. И, если придется, вернется вновь.

Виктору тоже было хорошо, тепло и уютно. Но думал он совсем о другом… Правильно ли он посчитал дозу? Яд не должен подействовать сразу. Люська умрет там, в темном туннеле. А потом так же, в темноте, Виктор доделает все до конца, и он не хочет видеть ее мертвого лица. Интересно, а глаза она закроет? Хорошо, если бы закрыла…

Все. Пора.

– У меня есть вино. Ребята наверху раздобыли. Тебе точно понравится. Выпьешь?

Хранитель не сомневался – выпьет, не откажется. Важно не само вино, хотя и оно было отличным, сладким, как Люська и любила, в меру терпким и крепким, важна обстановка. Хрустальные бокалы Волков искал ему по всему городу, со свечами, как неожиданно выяснилось, тоже была проблема. Но Волков раздобыл и их. И теперь все это стояло на столе, дожидаясь своего часа.

Долгий красивый секс тоже был частью спектакля. Не просто прощание, и не просто трах, хотя и это тоже. Люська, ехидна, предложи он ей только выпить и потрындеть (такое тоже случалось), могла запросто и отказаться. Да еще бы и высмеяла и свечки, и хрусталь. А секс создавал настроение.

Бокалы сверкали хрустальными гранями, вино на просвет отливало рубином…

– Красиво. Наконец-то Виктор созрел для романтического ужина. Через столько-то лет. Спасибо. Он тебе удался.

– Еще? – Виктор разлил остатки. – Давай за нас. За повторение романтических ужинов.

– Свечек не хватит. Но от повторения я все равно не откажусь. Иногда, – Люська допила вино и игриво чмокнула Виктора.

– Все, пора мне.

– Я провожу, да?

Дежурные, когда сладкая парочка скрылась из виду, немного позлословили вслед, сказали парочку скабрезностей и опять заскучали: представление закончилось.

– Ох, Вить, что-то мне плохо как…

Люська обмякла у него на руках, захрипела, дернулась и затихла. Все. Яд подействовал.

– Люсь, до завтра, буду ждать! – это громко, для охраны, чтоб слышала. Как там это называется? Обеспечить себе алиби?

Тело пока полежит запертым в подсобке, а он Хранитель, сейчас вернется на Ботаническую. Потом, когда все разойдутся по норам, он перетащит Люську в туннель, ведущий к Горьковской, и бросит ее в воду. Лишь бы только она закрыла глаза…

Да, Виктор рисковал, но ему повезло, никто и ничего не заметил. И Люську сочли за пропавшую без вести.

* * *

После этого он не раз экспериментировал с ядами, но больше никогда не рисковал их применять. А хотелось. Очень хотелось знать, как поведет себя, к примеру, смесь из сока белладонны с соком лютика. А если все это еще и дистиллировать? Сохранит ли производная свойства исходника?

У Пинцета с его гомеопатией тоже ничего не вышло: он просто подумал, прикинул и… и не рискнул. И правильно сделал. Кто знает, что там теперь с тем же самым олеандром? Может, он стал в сто раз ядовитее?

Когда на Петроградской появился Мишка, юродивый, без роду и без племени, Виктор посчитал, что вот он, шанс: никто ничего не спросит, искать не будет. Но все-таки подстраховался, поселил Горшка у себя на Ботанической. Если что, ушел, мол, и попрощаться забыл, что с него возьмешь? Юродивый. Мишка на Ботаничке прижился, считал ее своим домом, а Хранителя – другом и покровителем, и даже представить не мог, что от смерти его спас только случай. Виктор, прикинув все «за» и «против», решил, что травить своего подопечного непродуктивно: ядов много, Горшок – один. Пусть живет, ждет своего часа, сгодится еще для чего-нибудь.

И Горшок дождался.

«Сыворотку забвения» Хранитель открыл случайно. Ну, примерно так, как Менделеев придумал свою периодическую систему или Ньютон – закон тяготения. Вот раз – и придумал. От сыворотки там, само собой, не было ничего. Но уж больно название красивое: «сыворотка забвения». Ее-то Хранитель и решил испытать на бедном Горшке.

Сначала Виктор добавил раствор в водку. Уговаривать юродивого выпить не пришлось. Главное было – не дать ему напиться до такой степени, чтоб он, не дай бог, откинул копыта. Или просто напился, и стало бы просто невозможно догадаться, от чего Мишка отрубился, от сыворотки или от выпивки.

Горшок даже не заметил, что Виктор разбавил водку в его чашке какой-то бурдой. Только поморщился от неприятного привкуса. Первые тридцать секунд ничего не случилось. Мишка даже успел потребовать у Хранителя вторую порцию:

– Мишке мало. Мишка еще хочет. Дай!

А потом вдруг вытянулся, словно лом проглотил, глаза остекленели… И началось!

Мишка съежился, задрожал, словно попал голым на мороз. И тут же начал плеваться, лез руками в рот, пытаясь вытащить оттуда что-то невидимое. Не получалось, и Горшок заплакал. Потом вдруг испуганно посмотрел куда-то за спину Хранителя, вскочил, уронив табуретку, споткнулся об нее, упал, попытался подняться, а когда не получилось, то заполз под стол, где, наконец-то, успокоился.

Горшок словил «белочку»… Наутро он ничего не помнил, головную боль отнес на счет последствий «птичьей» болезни – перепил.

Хранитель попробовал подмешать сыворотку в еду… Мишка просто уснул, не доев и половины обычной порции.

Оставалось последнее – укол.

* * *

– Пинцет Иваныч, помощь нужна, специфическая.

– Ботаник, ты в своем репертуаре, никакого разнообразия. Выпить будешь?

– Допьешься ты до «белочки», смотри.

– Темный ты человек, Лазарев, я ж доктор, я ж меру знаю.

– Но не вижу, – продолжил фразу Хранитель. – Только давай уж моего. Твой доморощенный шендербек только на потравку тараканов и годится.

– Жопу мазать все равно чем.

Бутылку для Митяя Виктор приготовил заблаговременно. Хорошо, что в городе еще можно было отыскать что-то стоящее. Дружба дружбой, но с подарочком-то оно всегда надежнее.

– Водочка? Настоящая? Боюсь думать, сколько тебе стоила эта бутылка.

Караваев, жадина, бутылку вскрыл, но в стаканы только капнул – хватит, добро беречь надо.

– Дело-то какое? Выкладывай, пока я трезвый.

– Сделай укольчик человечку одному?. Моим «лекарством».

– Все-таки слава отравителей тебе покоя не дает. И меня под монастырь хочешь?

– Да не. Оно безвредное, я ж проверил уже. Вырубает и все. Но я в суп лил, в водку. Укольчик нужно.

– Не врешь? Эх, что с тобой делать? Приводи своего кролика.

Затащить Мишку к Пинцету большого труда не стоило, сделать укол – тоже. Горшок отрубился моментально, был в отключке почти час, а из последствий у него была только головная боль.

Виктор праздновал победу.

Сыворотка пригодилась очень скоро: сначала ее вкололи Вексу. Пару шприцов получил с собой Волков. А теперь Хранителю надо было приготовить еще парочку доз, на всякий случай. Почему-то он был уверен – они ему пригодятся.

И еще. Надо было выбрать яд для Векса. Виктор еще не решил, чего он больше хочет, – моментальной смерти или посмотреть, как тот медленно и, наверное, мучительно будет покидать этот мир. Наверное, все-таки второе. Только чтоб он сам закрыл глаза!

Глава двадцать вторая

Король и шут

15 ноября 2033 года



Горшок выбрался из своего убежища сразу, как только оттуда ушли Волков и Векс. Хранитель все еще оставался на Ботанической, но Мишку он видеть не мог, и тот тихонечко пробрался к туннелю.

Со стороны Петроградской вкусно пахло обедом. Или ужином? А может, это было утро, и народ сейчас потянется завтракать? Мишка совсем потерялся во времени. В любом случае, сначала надо пожевать, спасать мир куда приятнее на сытый желудок.

Дежурный на блокпосту в туннеле до Ботанички не обратил на Горшка никакого внимания: юродивый давно уже был вроде детали интерьера, привычной и незаметной.

Когда-то этот пост был действительно нужен, сейчас же надобность в нем отпала – желающих попасть на Ботаническую из праздного любопытства давно уже не было. Дежурных, однако, убирать не стали, и они по-прежнему скучали, отбывая повинность. Правда, уже без автоматов.

В какой-то момент неожиданной популярностью стала пользоваться недостроенная кольцевая, и Смотритель хотел было перенести пост на другой конец Ботанической. Виктор тогда встал насмерть: никаких блок-постов! Его бесила даже сама мысль, что кто-то, пусть чисто теоретически, сможет подглядывать за его работой.

Кто-то предложил брать с транзитников плату, но тут против выступил уже сам Роман Ильич. И вовсе не из-за любви к ближнему. Логика Смотрителя была простой, но железобетонной: зачем портить имидж станции в глазах остального метро? Странненькие, бедные, тихие… Брать с них нечего, сами обходятся малым. Как-то не вяжется это с меркантильностью, не находите? Впрочем, проводник, водивший народ через Петроградскую, исправно отсчитывал в ее казну твердую валюту. Естественно, сохраняя все это в тайне от остальных.

Аркадьевна Мишку ждала, свое обещание – выведать у Горшка планы Хранителя – она не забыла, но для этого юродивого надо было сперва поймать. А он, как назло, все время куда-то пропадал. Ой, не просто так все это, ой, не просто так… Дипломат из поварихи был никакой, поэтому, поразмыслив немного, она решила вокруг да около не плутать, а спросить Горшка обо всем прямо. Но, увидев Мишку, забыла обо всем.

– Мишка, ты чего это? Не заболел ли? Бледный что-то какой? Поесть будешь?

Горшок кивнул: само собой, разве когда он отказывался от хавчика?

Ел Мишка, как всегда, с удовольствием, всем своим видом показывая, как он доволен, как все вкусно и как он благодарен за то, что не остался голодным. И это была не игра, не притворство: Горшок умел ценить маленькие радости, не так уж много их у него было. Зная отношение поварихи к чавканью и прочему свинству, Мишка старался не нарушать порядка. Было это для него совсем не сложно.

Наблюдая, как Горшок за обе щеки уплетает похлебку, Аркадьевна успокоилась: аппетит хороший, значит, все нормально и можно идти в наступление.

– Кхм… Мишка, слушай-ка. Ты с Витьком нашим вроде же дружишь, так? Что у него там случилось? Все таится, секретничает.

Мишка насторожился. Жевать он не прекратил, это было выше его сил, даже, наоборот, еще активнее заработал челюстями и уткнулся в плошку, дескать, ем я, не мешайте!

Аркадьевна, заметив это, тут же предложила Горшку добавку, тот оказываться не стал, глупо было бы. Но и разговорчивее не стал тоже.

– Ты там язык вместе с похлебкой не съел? Чего молчишь-то?

– Мишка ест. А когда я ем, я глух и нем.

Вот поросенок хитрый, поди подступись к нему! Только похлебка вот скоро закончится, и она, Аркадьевна, от Горшка ни за что не отстанет.

Мишке самому надоели эти чужие тайны. За последние сутки (или двое?) на бедного Горшка столько всего свалилось, что его несчастные мозги, не привыкшие так напряженно работать, вскипели. Мишка устал. Он бы и рассказал все, черт с ними: и с Хранителем, и с Волковым, и с муринцами этими. Вопрос: а где гарантия, что его потом не скормят этому колючему монстру? Так просто, чтоб лишнего не болтал. Для профилактики. Он чужой. Своих не жалко, что про других тогда говорить?

Горшок поставил пустую посудину на стол.

– Благодарствую. Вкусный суп.

И тут же скривился, схватившись за живот.

– Объелся?!

– Мишка пойдет домой. Мишке больно.

«Да что это такое? Опять все не слава богу!» Повариха поняла, что Горшок просто притворяется, разозлилась, но что она могла сделать?

Смотрителю она сказала, что Горшок хоть и молчит, но точно что-то знает. А Витька, как пить дать, опять воду мутит, что-то придумал. Ох, не к добру все это…

* * *

Смотритель и сам чувствовал, что не к добру. В последнее время вокруг вообще творилось что-то странное, если не сказать – страшное. Если бы Романа Ильича попросили описать свои предчувствия и страхи, ему бы это вряд ли удалось. Огромная черная воронка на фоне сине-фиолетового неба и закатного солнца, которая стремительно увеличивается в размерах и засасывает все, что попадается ей на пути, и все. Никаких мыслей и соображений. Просто образ, как у Лукьяненко в какой-то книге. Но там воронка была материальна, а у Ильича – просто ощущение: шла беда.

И война в Большом метро, развязанная империей, была только лишь ее частью. А еще Смотритель понимал – он ничего не сможет сделать.

* * *

Конечно, никакого живота у Горшка не болело, он просто сбежал. И сейчас не знал, что ему дальше делать. Бежать спасать мир? Как велели ему Там-Тамыч и цыганка? Или они что-то другое имели в виду? Просто уж больно не похож Мишка ни на Бэтмэна, ни на Человека-паука, не говоря уже про Илью Муромца с Алешей Поповичем. Не похож, и совсем не хочет быть похожим. Ни по отдельности, ни на всех сразу.

В любом случае, на Ботаническую надо было заглянуть: там, в вещмешке, лежало все его нехитрое брахлишко, среди которого, кстати, была старая армейская плащ-палатка и противогаз с запасом фильтров. Горшок хоть и не собирался путешествовать по верху, да только если такая добыча сама шла в руки, не отказываться же от нее?

Горшок очень надеялся, что Виктор уже ушел, но ошибся.

– Горшок? Ты, что ли? Нагулялся?

– Мишка устал. Мишка хочет спать.

Второй раз за день Горшок соврал: спать ему ни капельки не хотелось. Но что он мог еще сказать? Можно было признаться, что собирается съехать. Можно, но Мишка пятой точкой чувствовал – не нужно. Именно сейчас – никак нельзя.

– Так что стоишь, или забыл, где твой угол? Я твои шмотки не трогал. Спи, и не мешай мне. Я работаю.

Хранитель никогда не гонял Горшка прочь, даже если колдовал у себя в лаборатории: для него юродивый был словно пустое место. А может ли оно раздражать?

– Мишка постель перетащит. Не хочу за кадкой.

Хранитель сначала не понял, что имеет в виду Горшок. Тот же стоял, насупившись, опустив голову, и всем своим видом напоминал не взрослого мужика сорока с хвостиком лет, а обиженного ребенка. А потом до него дошло.

– Так ты что, боишься? Принцессы?!

Мишка кивнул.

– Колючки острые, длинные. Мишка боится.

– Запомни, если ты ничем Принцессу не обидишь, она тебя не тронет. Она на самом деле добрая.

Пусть это не так. Но что-то же надо сказать?

– Иди, и ложись.

Горшок послушно отправился на место. Лег, закутался и стал ждать. В конце концов, уйдет же Хранитель когда-нибудь? И не заметил, как задремал. Спал он вполглаза, со сновидениями, тревожными, странными, если не сказать, страшными.

Мишке снилось, что он куда-то едет. Поезд – не совсем обычный, таких он никогда не видел, разве что только на картинке: впереди – паровоз, а за ним – маленькие деревянные вагончики. В вагончике темно: ночь и все тихо дремлют на скамейках. А за окном – настоящая новогодняя сказка: яркая полная луна на угольно-черном небе, крупные мерцающие звезды, голубой снег и четкие чернильные тени от деревьев, покрытых инеем и сверкающих, словно бриллианты. Вдалеке – спящие деревеньки, засыпанные снегом по самые крыши. Но Горшок знает, что все это – обман, мираж, замануха. И на самом деле нет за окошком никакой сказки. Только ужас, тоска и отчаяние.