– Точно, – кивнула Эмили.

На этот раз улыбка у нее вышла теплее, естественней. Она снова обняла Джо, и это было куда лучше, чем она себе представляла что бы ни произошло, он собирался быть с ней рядом. Вот что он на самом деле сказал ей только что, и это было именно то, в чем она сейчас нуждалась. Прошлой ночью, одна в своем доме, она умирала от ужаса при мысли, что незваный гость вернется.

– И за что ты извинялась перед Томасом? – спросил Джо. – Вроде ведь не ты влила в него тот коктейль из виски с таблетками.

Поежившись, Эмили осторожно отстранилась от Джо, не вынимая, однако, пальцев из его руки, и повернулась, чтобы еще раз взглянуть на Томаса Он не пошевелился, разумеется. Но, если только все это не была игра ее воображения, его лицо казалось еще более встревоженным, чем прежде.

– Мне сегодня звонил адвокат, – сказала она – Он считает, что мое ходатайство о единоличной опеке будет удовлетворено. Конечно, когда Томас выздоровеет, они проведут психиатрическую экспертизу, чтобы определить, в состоянии ли он… но пока…

Она не договорила и, уронив голову, закрыла глаза и стала беззвучно молиться. Потом отняла у Джо руку и пробежала пальцами по спутанным светлым волосам.

– Ты так говоришь, как будто делаешь что-то плохое, – нерешительно сказал Джо. – Я думал… в общем, разве ты не этого хотела?

Не оборачиваясь к Джо, Эмили медленно кивнула.

– Хотела, но теперь не знаю. Я не знаю, что лучше для Натана, а если я не знаю… кто тогда знает? Я дошла до такого состояния, что уже не понимаю, начались ли те видения у Томаса просто потому, что на него слишком много всего навалилось, или это была…

Эмили замерла, глаза ее были широко распахнуты, она смотрела на Томаса, но не видела его. Они с Джо словно бы оба затаили дыхание. Она только что поняла, что собиралась сказать и что Джо тоже это понял.

Тогда он произнес это вслух.

– Правда? – договорил он за нее, едва скрывая насмешку. – Мы говорим об одном и том же или как? О том, как он якобы получал тайные послания от персонажей собственных книг? Милая, я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но, пожалуйста, не говори мне, будто ты в самом деле думаешь…

Она взорвалась и в ярости набросилась на него.

– Я не знаю, что думать! – закричала Эмили, сверкая в его сторону глазами, потом закрыла лицо ладонями, в единый миг лишившись всех сил.

Джо потянулся, сжал ее руки и осторожно отвел их в сторону. Эмили подняла глаза, не желая встречаться с ним взглядом. Но в конце концов она все-таки посмотрела в его спокойные серые глаза и поняла, как он переживает за нее вопреки всему. Она понимала, каково ему пришлось с ней в последнее время. Большинство мужчин дали бы деру. Но Джо не захотел уходить. Он захотел остаться с ней. Это стоило многого.

– Это безумие, Эмми, – сказал он ласково с мольбой в глазах. – Ты ведь понимаешь это, правда? Мне жаль, но Томас слетел с катушек, а потом попытался покончить с собой. Вот что произошло. Ты хочешь оставаться с ним до тех пор, пока он не придет в себя, и это нормально. Только не позволяй втянуть в этот бред себя. Нельзя слишком долго вглядываться в бездну, Эмили.

Впоследствии Эмили не смогла вспомнить, что именно переломило ее в тот миг. Быть может, виновато было красноречие Джо, в котором проснулся эрудированный преподаватель английского. А может, просто его нежность. Каковы бы ни были причины, она вдруг ощутила в себе внезапную потребность и неожиданно появившиеся силы поделиться с ним источником разброда в своих мыслях.

– Сядь, пожалуйста, – произнесла она и взяла его за руку. – Я хочу рассказать тебе одну историю.

Она подвела его к стулу у окна, и Джо, хотя и не без колебания, уселся. Эмили несколько долгих секунд смотрела в окно, потом развернулась и поглядела на Томаса. К Джо она стояла спиной. Это почему-то казалось важным, как будто помогало ей притвориться, будто его здесь нет. Будто она говорит с одним Томасом, который не мог ее слышать.



– Когда Томасу было семь, его семья переехала в Виргинию. Его отец, Шон, был кадровым военным, и они тогда жили на базе. Однажды днем, когда отец куда-то уехал на несколько дней, Томас с несколькими другими ребятишками играл на улице у себя перед домом. Его мать, Энни, была на кухне, стряпала ужин. Томас до сих пор помнит, что в тот день она собиралась приготовить печенку, и он отчаянно надеялся, что ему удастся задержаться на улице допоздна, чтобы она скормила его порцию собаке. Эмили улыбнулась.

– Он говорил, что иной раз не возражал бы, чтобы ему позволили отправиться спать без ужина.

Тут она обернулась и взглянула на Джо. Он сосредоточенно слушал. Рассказ был довольно безыскусный, но она понимала: он по ее голосу слышит, что все не так просто.

– Я уверена, ты понимаешь, к чему я клоню, – сказала она, устремив взгляд за окно и снизив голос почти до шепота. – Или думаешь, что понимаешь.

В коридоре закричала сестра. Мимо палаты Томаса пробежали несколько пар ног. На сестринском пульте в коридоре звонил телефон. Жизнь продолжалась. Смерть продолжалась. За окном солнце отбрасывало длинные тени. Томас Рэнделл в своей постели не шевельнул ни единым мускулом, не шелохнулся. Но датчики, регистрирующие его мозговую активность, продолжали свой немыслимый анализ.

Джо раскрыл было рот, очевидно, решив, что Эмили сделала паузу в ожидании какой-то его реплики. Но немедленно проглотил первый же звук, который сорвался у него с языка когда она продолжила.

– Становилось поздно. Томас радовался, что мама все не зовет и не зовет его ужинать. Есть печенку. Многие родители уже вернулись домой, и вся улица была заставлена машинами. Мяч, которым они играли, вылетел на дорогу…

Продолжать Эмили не могла. Она закусила губу, вытерла глаза и, обернувшись, улыбнулась Джо и пожала плечами.

– Случается сплошь и рядом, – сказала она Джо посмотрел на нее странно, непонимающе.

– Томас побежал за мячом. Его сбила машина? – Джо задумался. – И… что? Он уже был в коме?

Эмили кивнула.

– Собственно, поэтому он и держал дома эти таблетки. После той аварии у него много лет время от времени случались приступы.

– Прости, Эм, я не понимаю. Как это ни прискорбно, такое, как ты сама сказала, случается сплошь и рядом. И Томас явно выкарабкался. – Он пожал плечами. – Не хочу выглядеть бесчувственным, но какое отношение это имеет ко всему остальному?

На языке у Эмили вертелся ответ «никакое», но она крепко сжала губы, чтобы оно не сорвалось. Потом проглотила его. Эти мысли крутились у нее в голове, раздирали ее изнутри иглами коготков, и ей необходимо было выпустить их наружу, поделиться ими с кем-нибудь, а не то она и впрямь сойдет с ума.

Она вспомнила, как Томас впервые рассказал ей эту историю. Они тогда еще и года не были женаты, и она со смехом упомянула о том, как случайно столкнулась со старой приятельницей, и та узнав, что она вышла замуж за известного детского писателя Ти-Джея Рэнделла поинтересовалась, откуда ее муж берет идеи. Всем известно, что глупее вопроса задать писателю невозможно – главным образом потому, что ни у одного из них нет настоящего ответа, – и Эмили знала о том, какой дурной славой пользуется этот вопрос.

Но Томас не рассмеялся. Вместо этого он сказал ей очень спокойно: «Я хочу рассказать тебе одну историю». И начиналась эта история словами: «Когда мне было семь, моя семья переехала в Виргинию». Она так и не забыла этот рассказ. Но в нем были некоторые моменты, в которые она так и не поверила до конца.

– За рулем той машины сидел генерал Шон Рэнделл, – проговорила она быстро. – Отец Томаса.

Она увидела боль в глазах Джо, боль за маленького мальчика, которого он никогда не знал, даже после того как этот маленький мальчик превратился в мужчину, и поняла, что все-таки немного его любит. Может, даже больше, чем немного. Она сделала три шага до стула на котором он сидел, взяла его за руку и, прислонившись к стене, продолжила:

– Мать не позвала Томаса ужинать, потому что хотела сделать ему сюрприз. Его отец возвращался домой на несколько дней раньше срока. Уже стемнело, а генерал ехал чуть быстрее положенного – ему не терпелось увидеть домашних. Сначала он подумал, что Томас мертв. Но, как ты понимаешь, это было не так.

Оба посмотрели на неподвижное тело бывшего мужа Эмили.

– Ну, надо полагать, – пробормотал Джо себе под нос. Эмили скупо улыбнулась, намеренно не отводя глаз от Томаса.

– Да он не был мертв, – повторила она. – Он был в Обманном лесу.

Она почувствовала на себе взгляд Джо, но он ничего не сказал. А что, собственно, он мог сказать на подобное заявление?

– Теперь, когда его родителей больше нет в живых, а врачи, которые лечили его тогда, скорее всего, или тоже умерли, или скоро умрут, ты – единственный человек кроме меня, кому известна эта часть истории, – призналась Эмили. – Мне не следовало бы рассказывать об этом даже тебе, но, может быть, ты начнешь понимать, почему все это так меня пугает. Почему тот факт, что врачи не могут дать мне ни единого объяснения тому, что происходит с моим мальчиком, пугает меня до ужаса.

Тогда Томас пролежал в коме почти месяц. Когда он поправился, он говорил только об Обманном лесе, чудесном и одновременно жутком месте, где он жил, пока его тело лежало на больничной койке. И все идеи для этих книг он почерпнул оттуда, понимаешь?

– Почему, как ты думаешь, он никогда не писал ничего другого?

Как она и ожидала, именно последнее соображение заставило Джо недоверчиво нахмуриться. Быть того не может, вот что он собирался сказать. Но Ти-Джей Рэнделл за всю свою писательскую карьеру и впрямь ни разу не издал ни одной другой книжки, кроме серии «Обманный лес».

Джо слегка поежился, и Эмили показалось, что он даже сам этого не заметил. Потом он поднялся со стула, взял ее за руки и притянул к себе. Так близко, что она почувствовала, как от него пахнет одеколоном – приятный мужской запах.

И немедленно вспомнила о том, другом запахе, о грозовом запахе… леса.

– Писатели все время черпают вдохновение в своих снах, Эмили, – сказал Джо. – В семилетнем возрасте, да еще и в коме, кто знает, что сознание Томаса могло состряпать, чтобы развлечь его. Но то, на что ты намекаешь…

– Я ни на что не намекаю.

Джо взглянул на Томаса, и на лине его забрезжило понимание.

– Погоди, – сказал он. – Ты хочешь сказать, ты думаешь, что сейчас они с Натаном…

– Ну разумеется нет, – отрезала Эмили, и с души у Джо упал камень, когда он услышал уверенность в ее голосе. – У меня голова идет кругом, Джо, но я не сумасшедшая. Я – разумная женщина Я только хочу сказать, что теперь ты понимаешь, как трудно, по-настоящему трудно мне разобраться во всем этом.

Джо кивнул.

– Абсолютно. Господи, какая жуткая история.

– Да. Но она сделала его богатеньким.

Оба рассмеялись над ее непочтительным высказыванием – что и входило в намерение Эмили. Она забралась в кольцо рук Джо и расслабилась там.

– Просто мне нужно, чтобы ты был со мной, говорил со мной и уверял меня, что я не схожу с ума, ладно?

– Я никуда не уйду, – заверил ее Джо.

Но в глазах у него билась какая-то мысль, зреющий вопрос.

– Что? – спросила она.

– Мне просто стало любопытно… Что случилось с генералом? С отцом Томаса? – спросил Джо, явно все еще под впечатлением от ее рассказа.

Эмили ощутила, как ее пробрал озноб. Она прикусила губу и снова взглянула на Томаса; ей ничего не нужно, только бы снова услышать его голос и голос Натана!

– Однажды ночью Шон в полной форме пришел к Томасу в палату. Он не дождался, когда Томас придет в себя. Убежденный, что убил своего единственного сына, генерал пустил себе пулю в лоб. Врачи обнаружили его труп лежащим поперек неподвижного тела Томаса; кровь и все остальное было разбрызгано по палате.

Час спустя, – неумолимо добавила Эмили, – Томас вышел из комы.



Журчание бегущей воды, довольное урчание танцующего гризли, немузыкальное бомканье живого колокольчика и неистовая песнь драконьих крылышек, слившиеся воедино на берегу реки Вверх в необыкновенном оркестре любви, тревоги и товарищества. Это должно было стать кошмарной какофонией. Но стало музыкой.

Брауни, Смычок и мистер Тилибом сбились в кучку неподалеку от края воды, хотя каждый из них был начеку, опасаясь возвращения песчаных крабов. Им казалось неудобным прервать и даже подслушать разговор, который двое их спутников вели в нескольких ярдах от них, ближе к деревьям. Ближе к лесу.

Томас Рэнделл и генерал Арахисовое Масло крепко обнялись. Хотя Томас не стесняясь плакал, генерал не проронил ни слезинки. Не мог, наверное.

Спустя некоторое время, в течение которого генерал снова и снова повторял, что все будет хорошо, Томас начал сбивчиво говорить:

– Мне… мне жаль, что ты оказался здесь, – признался он с неподдельной мукой. – Мне жаль, что из-за меня ты попал сюда.

Очень твердо генерал ответил:

– А мне – нет.

Он положил покрытую арахисовым маслом руку на плечо Нашего Мальчика.

– Мы вместе, Ти-Джей. Это единственное, что имеет значение.

Ненавистное прозвище в его устах не вызвало у Томаса никакого возмущения. Оно показалось совершенно естественным. Он кивнул, отстранился от генерала, весь в вязкой пленке арахисового масла, и взглянул на Плешивые горы.

– Ты прав, – сказал Томас. – Идем за моим сыном.

Все вместе они зашагали вдоль реки Вверх на запад, направляясь к крепости шакала Фонаря.

ГЛАВА 16

В понедельник утром Эмили просидела в своей машине на стоянке перед зданием «Сентинел Софтвер» почти пятнадцать минут, прежде чем у нее получилось выбраться из машины и войти внутрь. Сейчас ей как ничто другое нужна была какая-то стабильность в жизни. Единственный способ добиться этого, который она смогла придумать, – это вернуться на работу, пусть и на неполный день.

Эмили не стала предварительно звонить, так что, когда она вошла в оформленную в теплых тонах приемную, Беделия за стойкой вытаращила на нее глаза Потом поведение девушки сменилось столь странной смесью сочувствия и искренней радости от ее возвращения, что Эмили против воли успокоилась. Кроме того, для нее большим облегчением было узнать, что Артур Хоббс, генеральный директор, тоже в офисе.

Первым делом она заглянула в кабинет к Артуру и попросила принять ее, когда будет время. У него оказалась «окно» в районе полудня, и она с радостью согласилась на него.

Когда она вошла в отдел кадров, Лорена пришла в восторг.

– Господи! – завопила миниатюрная, с рыжими крашеными волосами заместитель и кинулась обнимать Эмили. – Что ты здесь делаешь?

Эмили ухмыльнулась, не в силах сдержаться:

– Я здесь работаю, ты не забыла?

Лорена захлопала в ладоши, как девчонка.

– Ох, как же я рада, что ты вернулась! – выпалила она. Потом, нахмурив лоб, добавила: – Подожди, ты действительно вернулась?

– В одиннадцать тридцать я встречаюсь с Артом, – подтвердила Эмили. – Надеюсь, поначалу я смогу работать два или три дня в неделю, когда не буду в больнице. Там от меня все равно мало толку, так что мне хотелось бы вернуться сюда, в гущу событий.

«Немного общения тоже не повредит», – подумала Эмили. Это ощущение уже давало о себе знать. Горячий прием Лорены укрепил ее в убеждении, что это была воистину хорошая идея. Именно то, что ей нужно. Люди, с которыми можно поговорить, снова почувствовать себя нужной. Прошло всего десять дней с тех пор, как она в последний раз была на работе, – возможно, они пока не так уж и сильно заметили ее отсутствие, – но трагедии последней недели заставили ее почувствовать себя никчемной и бесполезной. А в последнее время она начала чувствовать себя еще и уязвимой.

Этого Эмили не хотелось. Мама учила ее никогда не сдаваться.

– Давай пообедаем вместе? – возбужденно спросила Лорена. – Я уверена, Сандра и Эллис тоже обрадуются, что ты вернулась.

– Ничего, если мы отложим это до пятницы? Просто мне бы хотелось немного посидеть за столом, разобраться с бумагами, заново акклиматизироваться. Ну и так далее.

Лорена улыбнулась:

– Конечно.

Она поцеловала Эмили в щеку и вернулась за свой стол, оставив начальницу заново привыкать к жизни за стенами больницы.

Улыбнувшись в ответ, Эмили вошла в свой кабинет, такой успокоительно и ошеломляюще знакомый. Вон жестянка с леденцами, которые она всегда держит у себя на столе. Календарь с цветами, который она раз в год заказывала у одной итальянской компании-импортера в Бостоне. Огромный паучник в кадке, который в ее отсутствие – совершенно очевидно – поливала Лорена.

После непродолжительного осмотра кабинета она уселась в кожаное кресло за столом. Более часа она разбирала бумаги, проглядывала резюме, перезванивала людям, с которыми Лорена не могла разобраться. Было уже больше половины одиннадцатого, когда Эмили откинулась на спинку кресла, слегка повернула его и выглянула в окно, чтобы полюбоваться видом леса.

И завизжала.

Из-за дверей кабинета донесся крик Лорены и грохот телефонной трубки, упавшей на стол или на стул. Эмили в ужасе смотрела в окно, когда в ее кабинет вбежала Лорена.

– Боже, Эмили, что…

– За окном. На краю стоянки, у самых деревьев… видишь? – пробормотала Эмили с таким ощущением, как будто заговаривается.

Лорена встала у окна рядом с ней и выглянула на улицу. Сердце у Эмили бешено колотилось. На мгновение она испугалась, что все это ей чудится. Что Лорена ничего не увидит.

Потом заместитель сказала:

– Господи, а это что за придурок?

Ну вот, она его увидела.

От этого почему-то было еще страшнее.



Хохотун стоял в тени деревьев и смотрел вверх, на окно кабинета Эмили Рэнделл. У него было превосходное зрение, и он кружил возле здания, заглядывая в окна, пока не заметил ее – минут через двадцать после того, как она вошла внутрь.

А теперь она заметила его.

Он дико захохотал. Ему было никак не сдержаться, честное слово. Ведь Хохотун был гиеной, по крайней мере, какая-то часть его была. На самом деле это был даже не смех, скорее нервный, гортанный выкрик, который он не мог сдержать. И он определенно нервничал. Постоянно нервничал, с тех самых пор, как только покинул Обманный лес, вышел тропкой-царапкой в мир, из которого явился Наш Мальчик. Ему дали задание, а он не знал, с какой стороны за него взяться. Они хотели, чтобы он поговорил с ней, заставил ее поверить. Хохотун не был даже по-настоящему уверен, что понимает, почему это так важно, просто Смычок и все остальные так сказали.

Для того чтобы малыш Натан вернулся назад и чтобы Наш Мальчик одержал победу, она должна поверить.

Но Хохотун все испортил. Сначала он напугал ее, да и вообще, с чего они решили, будто она не испугается? Им надо было послать крошку Тилибома, или пускай бы шел сам Смычок. Но колокольчик был немного не в себе, так сказал дракон. А Брауни и Смычок нужны были в Обманном лесу.

Пришлось идти Хохотуну.

Но он напугал ее. А она завизжала и ударила его, и он порезался, когда вылетел из ее окна.

Теперь он снова ее напугал. Даже сейчас, когда она смотрела на него из окна кабинета. Он поступил опрометчиво, слишком отдалившись от деревьев, и теперь в окне уже маячили две женщины.

Залившись гортанным смехом, он отступил в заросли деревьев и зашагал по лесу обратно. Он вернется к ее дому. К дому – или, может быть, к больнице. Там он просто дождется, когда сумеет снова подобраться к ней близко, и тогда он сцапает ее и скажет ей. Объяснит. Он заставит ее поверить.

Его охватила дрожь.

Теперь Хохотун не просто нервничал. Он немного боялся. Время уходило слишком быстро. Они велели ему поторопиться, но уже прошло несколько дней. Он начал понимать, что ему придется во что бы то ни стало подобраться к ней настолько близко, чтобы заставить ее слушать. Может, Хохотун немного и «недалекий», как всегда говорит Брауни, но он не дурак. Он понимал, что по доброй воле женщина не станет слушать.

Придется ее заставить.



– Это поразительно, – сказал генерал Арахисовое Масло с широко раскрытыми глазами в липких нитях.

Он остановился рядом с Томасом; на плече у него снова восседал Смычок. Брауни и Тилибом как вкопанные остановились за ними, и колокольчик громко дзынькнул. Генерал ломал себе голову, нельзя ли что-нибудь с этим сделать, не прибегая к убийству бедняги. Беспокоился он и о том, не станет ли Тилибом обузой для них и во многом другом. Было совершенно очевидно (во всяком случае, генералу), что Тилибом не вполне в своем уме. Ему уже доводилось видеть такое прежде – это жуткое выражение в глазах солдата, который повидал слишком многое.

Они так легко надламывались.

Это война. Они не могут себе позволить, чтобы Тилибом своим звоном возвестил об их прибытии или совершенно съехал с катушек в самый неподходящий момент. Это был один из множества вопросов, которые им с Томасом предстояло обсудить перед штурмом. Но пока что еще только надвигался закат, и штурм приходилось отложить до утра. Им еще предстояло немало пройти, прежде чем они окажутся у подножия Плешивых гор. Именно там они собирались расположиться лагерем на ночлег.

И все же он не мог пройти мимо этого зрелища и не остановиться хотя бы на миг, чтобы полюбоваться им.

– Он был здесь еще до того, как я впервые попал сюда, – сказал Томас.

– Это… – Генерал поискал слово, слово, которое не употреблял так давно. И он нашел его. – Это прекрасно, – сказал он.

И впрямь. Огромный фонтан, бьющий в воздух из небольшого озерца, был истоком реки Вверх. Отсюда поток взбегал в гору и огибал весь Обманный лес, пока не забредал в западную оконечность леса и не был вынужден подниматься ввысь, все больше забирая в горы, откуда в конце концов срывался в Туманное ничто.

– Думаю, вода уходит в Ничто, а потом снова появляется здесь, – объяснил Томас. – Просто часть цикла.

– Ну да, – согласился генерал, разглядывая стофутовый фонтан. – И если это было не так до твоего первого появления, то стало так, когда ты начал писать.

Томас вздрогнул, как от пощечины. На лице его отразилось раскаяние – выражение, которое генерал хорошо помнил с детства сына.

– Неужели это действует таким образом? – спросил Томас.

– Уж кто бы спрашивал, – сказал генерал с дружелюбной улыбкой. Он протянул руку и взъерошил сыну волосы. – Это же ты привел меня сюда, помнишь?

Но это не помогло. Томас лишь помрачнел еще больше.

– Папа, я уже говорил тебе, я…

– Я не это имел в виду, Ти-Джей, – перебил его генерал. – Поверь мне, я никогда не верил, что бывает что-то… после. Я никогда не был особенно религиозен, как, уверен, ты помнишь. Когда ты впервые попал сюда…

Теперь настал черед генерала мрачнеть, ведь он не мог не вспомнить обстоятельства, при которых Томас попал в аварию.

Его взгляд снова вернулся к фонтану. Все остальные держались в нескольких футах поодаль, так что один Смычок оказался свидетелем этого разговора. Но дракон изо всех сил старался не слушать. Генерал взглянул на него, протянул руку и липкими пальцами погладил кожистые зеленые крылышки. Смычок кивнул.

– Когда ты впервые попал сюда, – начал он снова, – врачи были убеждены, что ты умрешь. Пожалуй, я всегда предполагал, что Обманный лес каким-то образом подлатал тебя – примерно так же, как это дурацкое арахисовое масло залечивает мои раны.

С тех самых пор он стал частью тебя, так что ваши судьбы не могут не переплетаться. А потом, когда ты начал писать о нем, в общем, это все переменило.

Томас оглянулся, поймал взгляд Брауни. Тилибом ни на кого не смотрел, но его глаза шныряли вокруг, и он, казалось, что-то бормотал себе под нос. Он беспокоил генерала все больше и больше.

– Я рад, что оказался здесь, Томас, – проговорил генерал некоторое время спустя. – В каком-то смысле ты спас меня. Хотя я знаю, что у тебя не было никаких на то причин. Я был не слишком хорошим отцом.

Какая-то часть его отчаянно хотела, чтобы Томас возразил ему, но на самом деле он на это не рассчитывал. И не напрасно. Томас хранил молчание, глядя на струю воды. Генерал не был глупцом. Он знал, что их с сыном связывала любовь. Но эта любовь не значила, что Томас пойдет на ложь, чтобы облегчить бремя его вины.

Некоторое время они молча стояли рядом.

– Прости, что все так получилось, – сказал наконец генерал. – Мы вернем Натана, Ти-Джей. Жаль только, что у меня не хватило проницательности понять, что затевается. Я мог бы все это предотвратить.

Томас покачал головой.

– Это моя вина, – возразил он. – Наверное, я совсем забыл об Обманном лесе. Через некоторое время он стал для меня просто сном, и в конце концов я начал воспринимать эти сны как данность. Когда родился Натан, все это просто перестало казаться важным.

Мне никогда не приходило в голову, что я могу… причинить кому-то зло.

Внезапно Смычок затрепыхал крылышками. Генерал поморщился от громкой музыки прямо у него под ухом; отец с сыном вскинули брови и взглянули на дракона. В этот миг Томас как никогда был похож на своего отца, и генерал еле заметно улыбнулся.

– Смычок? – спросил Томас.

– Ты ничего не сделал, Наш Мальчик, – серьезно сказал Смычок. – Мы могли бы обойтись без тебя. По пути генерал многое объяснил мне – то, что я, наверное, всегда знал, но никогда не понимал. Мы были здесь до тебя. И, может быть, некоторые из нас перестанут существовать или все ужасно изменится, но я думаю, что мы будем здесь и после тебя. Но даже если бы это и было не так, то, что сделал Фонарь, – зло. Твой Натан ничем не провинился. Но все же это он расплачивается за наши страхи.

Томас хмуро кивнул. Генерал Арахисовое Масло потянулся и положил руку сыну на плечо, крепко сжав его. Подошел Брауни – он, казалось, тоже расслышал последнюю часть разговора.

– Тогда идем, – сказал он. – Сегодня вечером мы доберемся до подножия, а завтра утром спасем малыша Натана.

– Завтра утром, – с веселым безумием проговорил Тилибом, – шакал Фонарь умрет.



Несколько часов спустя они продрались сквозь заросли деревьев и обнаружили, что пейзаж стал более суровым. Чахлая трава уступила место камням и голой земле, а впереди вздымались к небу горы. Прямо перед ними была самая высокая из Плешивых гор.

– Ну, вот мы и пришли, – сказал Брауни.

– И где же стражи? – спросил Томас. – Похоже, Краснолист нас подвел.

Лес за спиной у них ожил, послышалась тяжелая поступь, ветви зашептались, полетели листья, затрещали корни. Томас стремительно обернулся и увидел, как шесть деревьев отделились от зарослей и двинулись вперед. Краснолист был среди них. И Козодой и Чернокорый тоже. Возглавлял их капитан Толстосук, который выступил вперед и поднял ветви в подобии салюта.

– Ты недооцениваешь нас, Наш Мальчик, – сказал Толстосук. – Многие в наших рядах погибли в огне, но мы с тобой. Шакала Фонаря нужно остановить, не просто из-за того, что он представляет угрозу для всего леса, но и из-за того зла, которое он уже натворил.

Томас едва не задыхался от волнения. Облегчение, уважение, страх, надежда и множество других чувств бушевали у него в душе.

– Спасибо, капитан, – сказал он. – Вы даете мне веру.

В ту ночь они спокойно спали под ветвями хранителей леса.

Близился рассвет.



Огонь факелов дрожал на сырых стенах зала для аудиенций шакала Фонаря. Тот на четвереньках мерил шагами каменный пол, пламя внутри его выдолбленной из тыквы головы горело ярче обычного. Негромкий рык вырвался из его пасти.

То было сердце крепости. Убежище, где он уединялся от леса, от мира. Здесь до него нельзя было добраться, никогда. Или, во всяком случае, он верил в это до того, как Наш Мальчик отвернулся от Обманного леса и все начало разваливаться. Фонарь был королем страха, но внезапно страх начал одолевать его самого, это и было причиной тому, что он похитил ребенка, рассчитывая силой привлечь внимание Нашего Мальчика.

Но сейчас в самом сердце своей крепости шакал Фонарь чувствовал себя уязвимым как никогда. Он убьет мальчишку, если придется, если Наш Мальчик не прислушается к доводам разума Если лес для него так мало значит, пусть тогда хотя бы передаст свою власть старине Шаку. Логично. По крайней мере, на взгляд старины Шака.

– Ммм, – промычал Фонарь, ощерив зазубренную тыквенную пасть; и по стенам разбежались гротескные тени от огня в его голове, отражения жутких грез его сознания.

Если Наш Мальчик не пойдет на сотрудничество, старине Шаку нечего будет терять. Он вырвет сердце Томаса Рэнделла из груди и отведает его на ужин. Он раздавит глаза Нашего Мальчика зубами. Он наделает сосисок из его потрохов и приготовит салат из его мозгов.

А потом вместе со всем остальным Обманным лесом шакал Фонарь сгинет.

Именно эта вполне реальная возможность крутилась у него в мозгу, когда дверь в зал распахнулась и окованное железом дерево грохнуло о каменную стену. На пороге стоял Скалоголовый, его всклокоченная борода была в пузырьках слюны, как у бешенного пса, расщепленный череп окружало облако зловонного дыма.

– Повелитель Шак! – закричал Скалоголовый.

фонарь зарычал и одним прыжком преодолел зал, пламя в его голове ярко вспыхнуло. Он сбил Скалоголового с ног, прижал мерзкого человечишку к полу. Когти старины Шака разодрали одежду Скалоголового и располосовали грудь, он рычал и лязгал зубами в лицо незваному гостю.

– Нет, пожалуйста, не нужно! – проскулил Скалоголовый. – Я… прости, но я…

– Молчать! – прошипел шакал Фонарь. – Ты слишком много позволяешь себе, скотина.

– Нет… пожалуйста, – взмолился Скалоголовый. – С Бобом беда, мой повелитель.

И тут всякая нужда в объяснениях отпала. Шакал Фонарь услышал бормотание и сопение одной из сестер Примат и, подняв глаза, увидел в коридоре темный силуэт громадной горной гориллы. Мгновение спустя она вошла в зал с безжизненным телом Боба Долгозуба в лапах. Его мех был в запекшейся крови.

– Долгозуб, – прошептал старина Шак. – Черт. Он взревел громко и протяжно, и пламя в его тыквенном черепе слабо затрепетало. Горилла осторожно уложила Долгозуба на каменный пол и покинула зал так быстро, как только могла. Скалоголовый уселся рядом с неподвижным телом Долгозуба, но шакал Фонарь словно не замечал их обоих, в ярости расхаживая по залу взад-вперед, и голова у него шла кругом.

Молниеносным скачком он снова оказался рядом со Скалоголовым, взглянул на Долгозуба. И заметил, что грудь тигрочеловека вздымается и опадает.

– Он жив, – сказал Фонарь.

– Да, – чуть слышно произнес Скалоголовый, и в его голосе, обычно столь злобном и циничном, слышалось явное облегчение.

– Тогда мы будем драться, – уверенно заявил Фонарь. – Вымой его и уложи где-нибудь в постель.

Скалоголовый взвалил Долгозуба на плечо, и из расселины в его черепе полыхнуло зеленое пламя.

– Это все он виноват, – буркнул Скалоголовый. – Наш Мальчик.

Фонарь замер.

– Наш Мальчик сделал это? – переспросил он недоверчиво.

– Эти раны нанесла Бобу Королева леса, – ответил Скалоголовый. – Но этого никогда бы не случилось, если бы не этот тупой кусок мяса.

Шакал с облегчением кивнул. Он не считал Томаса хорошим бойцом, но слова Скалоголового заставили его призадуматься. Нет, он одержит верх. Он растерзает Мальчика в клочья, если потребуется.

Но это не понадобится. Совсем. Ведь у него в руках этот сопляк, Натан. Пока Натан в его власти, Томас как миленький будет плясать под дудку старины Шака.

Внезапно его внимание привлекло хлопанье крыльев, Фонарь обернулся и увидел, как на каменный пол за дверью уселся ворон Барри.

– Прошу позволения войти, мой повелитель, – сказал Барри.

«О, – подумал Фонарь, – хоть кто-то из моих слуг имеет представление об этикете».

– Входи.

Барри влетел в зал и устроился на высокой спинке кресла шакала.

– Что случилось, летун?

– С мальчиком плохо, – отозвался Барри. – Он умирает.



Несмотря на всю свою тревогу, шакал Фонарь не бросился в каморку, где держали мальчика. Негоже его подданным видеть его панику, а именно ее он сейчас и испытывал. Нет. Старина Шак не бросился со всех ног вверх по винтовой лестнице и не помчался, обдирая когти, по коридору, он прошествовал на задних лапах, распрямив спину и выпятив грудь, и в глазах его горел огонь.

Даже когда Скалоголовый унес куда-то Долгозуба, чтобы заняться ранами на теле тигрочеловека, Фонарь не утратил самообладания. Все пошло не так, как было задумано, но он не собирался ни с кем делиться своими тревогами. Даже с вороном, который самым первым из обитателей Обманного леса поклялся в верности старине Шаку и его плану.

Ворон Барри убил своего брата по приказу Фонаря. Как по нему, так это был шикарный жест.

Когда он добрался до коридора, ведшего к каморке Натана, то увидел, что из одной из дверей бьет яркий свет. Однако еще прежде чем он дошел до двери, до него донеслось цоканье копытцев по камню, и он понял, что рядом с заболевшим сопляком находится Султанчик. А где Султанчик, там и Ворчун.

Фонарь остановился и поднял руку, давая Барри знак сделать то же самое.

– … неважно. Если ему не дать какого-нибудь лекарства или хотя бы немного поесть, и быстро, он умрет, – говорил Ворчун.

– Мы знали об этой возможности, – отозвался Султанчик, хотя голос его звучал далеко не так уверенно, как хотелось бы шакалу.

– Да, но… – угрюмо протянул Ворчун. – Не знаю. Знаю только, что на такое я не подписывался.

Фонарь предпочел немедленно ворваться в комнату. Дверь была приоткрыта лишь наполовину, и он употребил всю свою немалую силу, чтобы грохнуть ей о стену, так что вся комната содрогнулась, как от удара грома, возвещая о его прибытии. Из его глаз и зазубренного рта вырывалось пламя, а оранжевая кожа, казалось, рдела изнутри.

– Идиот! – бушевал он. – Ты пришел ко мне за защитой и поступил ко мне на службу, прекрасно зная, на какую низость я способен! И на тебе, вдруг заскулил, как жалкий грызун.

Он умолк и вдруг застыл. Барри устроился в изножье постели мальчика. Султанчик и Ворчун просто смотрели на него с открытым ртом. Под омерзительными одеялами мальчишка, страшно исхудавший, закашлялся и захрипел. Но глаза его не открылись. Кожа у него отливала изжелта-зеленым – оттенком, обычно не присущим человечьей плоти.

Потом взгляд Фонаря перескочил обратно на Ворчуна, и он перемахнул через всю комнатку, как будто собирался наброситься на гнома и порвать его на клочки. Вместо этого он просто остановился перед брюзгливым коротышкой, размахнулся и тыльной стороной правой передней лапы разбил ему переносицу.

Ворчун вскрикнул; из обеих ноздрей у него хлынула кровь.

Правая рука гнома дрогнула, на четверть дюйма дернулась к оружию, которое, как Фонарь знал, он носил под пиджаком. Но дальше не двинулась. Ворчун молча смотрел на него.

– Весь Обманный лес висит на волоске, гном, – усмехнулся Фонарь. – Жизнь одного ребенка в сравнении с этим – ничто. Если он доживет до появления Нашего Мальчика, ничего больше нам и не нужно. Если ты такой трус, что не можешь поддержать меня в грядущей схватке, уходи сейчас. Пожалуйста. Меня тошнит от трусов.

Старина Шак счел за лучшее не упоминать о том, что Ворчун ему нужен. Как и о том, что, реши гном уйти, он был бы мертв еще до того, как дошел до двери. Однако Ворчун, несмотря на то, что явно был взбешен ударом и оскорблением, ничего не ответил, ни словом, ни делом.

– Значит, – произнес Фонарь таким тоном, как будто ничего не произошло, – ты считаешь, что его нужно покормить.

– Когда он в сознании, он не соглашается проглотить ни крошки, – сказал Султанчик и тихонько заржал, потом переступил копытцами. – Он вполне может умереть, если не поест.

В углу стояло небольшое деревянное блюдо, на котором лежал размякший кусок сыра и несколько ломтей комковатого темного хлеба. Фонарь взял сыр и принялся когтями сдирать с краев заплесневевшие корочки. Когда с этим было покончено, он отломил небольшой кусочек, подошел к постели Натана и вложил его мальчику в рот.

Натан даже не открыл глаз.

Фонарь вонзил острый коготь мальчику в щеку, проколов кожу, и Натан очнулся с испуганным криком боли.

Мальчик захныкал. При виде старины Шака глаза его расширились и он вжался в матрас, пытаясь отодвинуться так далеко, как только мог, не падая с кровати.

– Пожалуйста, – прохрипел мальчик. – Пожалуйста, не надо…

Это было все, что ему удалось выдавить из себя, прежде чем его снова скрутил приступ кашля, от которого он заметно слабел с каждой минутой.

– Ты будешь есть, – сказал шакал. И только.

Затем он поднес небольшой кусочек сыра к губам мальчика. Тот отшатнулся, но потом, глядя на Фонаря и дрожа от страха, он открыл рот и позволил положить туда еду. Начал жевать, медленно, мучительно. Потом попытался проглотить, но попытка стоила ему жесточайшего приступа кашля. Пережеванный сыр заляпал грязное белье.

Натан прижимал руки к горлу, по щекам у него катились слезы, глаза начали терять осмысленность.

– Я не могу глотать, – сказал он слабым голосом. – Очень больно. Как будто там все… съежилось.

Он потерял сознание и упал на матрас. Шакалу невыносимо хотелось как-то отыграться за оскорбление, которое нанес ему мальчишка, выплюнув сыр таким возмутительным образом. Но наказать его за это явно было невозможно. Нет, как бы трудно ни было ему об этом думать, старина Шак вынужден сохранить малолетнему щенку жизнь. Во всяком случае, до тех пор, пока не появится его папаша.

А он не заставит себя ждать, это уж как пить дать.

– Позаботьтесь о нем, – прорычал шакал Фонарь, злобно зыркнув на Султанчика с Ворчуном. – Если он сдохнет, вам тоже не жить.



За час до рассвета лесные стражи подхватили остальных на свои ветви и начали подъем. Им предстояло долгое и тяжелое восхождение, но зато небольшой отряд, собравшийся штурмовать крепость, сможет вступить в бой со свежими силами, когда они достигнут вершины.

Мистер Тилибом сидел у подножия и провожал их взглядом. Сообща было принято решение – и эту весть принес ему его добрый друг Смычок, – что практически невозможно заглушить его на время приближения к крепости. Судя по тому, как перед этим генерал и Наш Мальчик о чем-то перешептывались, Брауни возражал, а крылышки Смычка издавали печальную музыку, мистеру Тилибому казалось, что что-то здесь нечисто. Неужели они ему не доверяют?

Но Смычок дал ему слово, что дело не в этом. А Смычок никогда не обманывал. Ни разу.

Тилибом хотел убить шакала Фонаря, но не хотел подвергать жизнь друзей опасности звоном своего брюшка-колокольчика. Поэтому он остался. Он сидел, всхлипывая, и смотрел, как они поднимаются в гору, примерно полчаса, пока они не исчезли из виду. Тогда он поднялся и двинулся в долгий, страшный и одинокий обратный путь к пепелищу своего дома в краю Колокольчиков и Свистулек, где, как он думал, он сможет посидеть и поплакать немного, прежде чем начать отстраиваться заново.

Каждое утро, представлялось ему, он будет подниматься и звонить по погибшим Давать по одному удару за каждого из своих близких, которых его лишила злоба Фонаря.

Через час после рассвета он оглянулся назад, на уходящий ввысь пик Плешивой горы. В своем воображении он видел там, в этих горах, Нашего Мальчика, и генерала, и Брауни, и всех остальных.

– Убейте его, – прошептал мистер Тилибом – За меня. За нас всех.

Когда-то давным-давно Обманный лес был ему уютным домом.

Теперь он превратился в ад.



В то самое время, когда Тилибом шепотом возносил свои мольбы, лесные стражи завершили восхождение и в полный рост распрямились на безжизненном плато, на котором шакал Фонарь построил себе крепость из верхушки горы. В самом высоком месте Обманного леса с одной стороны река Вверх достигала своей высшей точки и низвергалась в пустоту, чтобы начать весь путь заново. С другой стороны виднелся плоский уродливый фасад оплота старины Шака.

Капитан лесных стражей Толстосук осторожно опустил Томаса на открытую всем ветрам вершину.

– Какие будут приказы, Наш Мальчик? – спросил капитан.

Томас взглянул на лицо в коре Толстосука.

– Мой отец – военный, – сказал он. – Все, что я хочу знать, это как нам попасть внутрь.

Толстосук улыбнулся.

– Не бойся, Томас, – сказал он добродушно. – Предоставь это нам.

Томас посмотрел на отца и увидел, как тот прищурил глаза в темных сладких нитях.

– А когда мы окажемся внутри? – спросил он.

Генерал немного помолчал. Он смотрел на фасад крепости, изучая ее. Потом вновь обратил взгляд на сына.

– Нас всего четверо. Будем держаться вместе и обыщем здание сверху донизу. Все, что нам нужно, это Натан. Если кто-то встанет у нас на пути, мы его убьем, – сказал он просто, потом остановил свой взгляд на каждом из них. – У кого-нибудь из вас возникнут с этим трудности?

– За Обманный лес, – сурово сказал Брауни.

– За Нашего Мальчика, – сказал с ветки Краснолиста Смычок.

– За жизнь, – сказали деревья, все хором. Тогда Толстосук наклонился, и несколько его верхних ветвей преподнесли Томасу дар.

– Что это? – спросил Томас, когда капитан лесных стражей передал ему большой лук и колчан со стрелами.

– Это все сделано из моих ветвей много-много лет назад, – сказал Толстосук. – Они принадлежали одному знаменитому лучнику. Теперь все это твое. Тебе нельзя без оружия.

– Ты очень добр. Но я никогда в жизни не стрелял из лука, – ответил Томас, недоуменно глядя на подарок.

Толстосук засмеялся, а за ним и все остальные.

– Ти-Джей, подумай, – сказал его отец. – Может быть, ты утратил власть над этим местом. Может быть, у тебя никогда и не было подлинной власти над ним. Но иногда ты все же мог что-то изменить, верно?

– Это твоя история, Наш Мальчик, – с низким поклоном сказал Брауни. – Может быть, ты и не знаешь, чем она кончится, но уж точно можешь написать, что ты лучник.

Томас посмотрел на оперение стрел в колчане.

– Я попробую, – ответил он неуверенно.

В эту минуту массивные нижние ворота крепости отворились, оттуда выбежала великанская черная горная горилла и, подволакивая лапы, с воплем бросилась на них.

Томас вытащил из колчана стрелу, положил ее на лук, натянул тетиву и отпустил древко. Ощущение оказалось приятное. Очень естественное. Остальные с трепетом проводили взглядом оперенное красно-зеленое древко, с пением сорвавшееся с тетивы.

Стрела пролетела в нескольких ярдах от гориллы. Свирепо вереща, разъяренная обезьяна продолжала наступать. Генерал Арахисовое Масло выхватил меч. Томас потянулся за следующей стрелой.

Из ворот крепости выскочили еще две гориллы.

Битва началась.

ГЛАВА 17