Во время обучения Габриэль был шокирован, узнав, сколько информации об обычных гражданах хранит государство. Чуть больше года назад он использовал Даркнет, чтобы найти окольные пути в такие места, как это, а теперь перед ним полный доступ всего в одно нажатие клавиши. Сначала это казалось даже слишком просто.

От сосредоточенного до болезненной чуткости внимания шорох крови в ушах начинал казаться шуршанием песка, вымываемого под малыми оборотами винтов. Девятиэтажки с редко горящими окнами замедленно откатывались назад вдоль берегов канала.

Десять разных баз данных, включая реестр ДНК, реестр фотографий и отпечатков пальцев, реестр персональной идентификации и «Индицию» – реестр уголовной разведки, где у полиции был широкий доступ не только к информации о людях, совершивших что-то криминальное, но и о тех, кого только подозревали в этом, включая всех членов семьи, круг общения и коллег.

— После Волоколамского железнодорожный мост — и к повороту налево на Москва-реку, — приговаривал Егорыч. — Хорошо… хорошо…

Big data.

Габисония на руле сглатывал шершавым горлом, усилием всех чувств сливая себя со штурвалом.

Big Brother is watching.[4]

— Шесть с половиной!

Его бывшие сетевые коллеги-анархисты разбили бы свои микрочипы, узнай они, чем он занимается, но, честно говоря, его это уже особо не волновало. Вначале – да, в некоторых из чатов IRC, где он сидел, ему приходили саркастические сообщения.

«Changed sides, have we?»[5]

— Влево давай, чтоб вписались в фарватер!

Это все еще болезненный укол?

Нет, к черту это.

— Лево сорок, средняя малый назад, правая добавить оборотов!

Шестилетние девочки, повешенные на деревьях с табличкой на шее. Десятилетняя девочка на ложе из перьев в кругу свечей. Вивиан Берг, двадцати двух лет, найденная в горном озере, убитая уколом антифриза прямо в сердце.

Пусть они думают, что хотят.

Баковый огонь покатился влево мимо пустыря, озера за его узким перешейком, и выровнялся на середине автомобильного моста.

Теперь он полицейский.

Габриэль почувствовал некоторую гордость, сделал глоток колы и вошел в первую базу данных.

— Ох мачты снесем, — беззвучно простонал Ольховский.

— Пр-ройдем…

Наверху заскрипело, заскрежетало, что-то с лязгом упало на крышу бывшего матросского камбуза, ныне музейно-показательной радиостанции. С матом выскочил маркони.

— Стеньгу сломали! — страшным голосом закричал сигнальщик. — И грот-стеньгу сейчас сломаем! господин командир!!!

10

— Не вопи, — ответил Колчак. — Сломаем — починим.

Кристиане Спидсё оказалась грациозной темноволосой женщиной лет тридцати пяти, и сомнений в том, что она в свое время была танцовщицей, не оставалось. Она двигалась по своему кабинету, как балерина, наливая кофе в чашки, словно это часть представления, с улыбкой на губах и гордо поднятой вверх головой. Но, сколько бы эта красивая женщина ни пыталась вести себя так, словно это совершенно обычная встреча, Миа ясно видела, как сильно ударило по ней убийство Вивиан.

– Директор балета, – сказала Спидсё и села в кресло напротив.

Как сучком по ксилофону, пробороздили грот-стеньгой по опорным ребрам настила и продолжали движение к Серебряному Бору.

– Извините, – сказал Мунк. – Я в этом особо не разбираюсь.

– Все в порядке, – улыбнулась Спидсё. – У нас есть генеральный директор, директор оперы, технический директор, финансовый директор, нелегко во всем этом не запутаться. Вам с молоком или с сахаром?

— Шесть ровно! Эй, на «Авроре» — шесть ровно!

Грациозная дама отклонилась назад и показала на серебряный поднос.

– Мне ничего, спасибо, – ответил Мунк.

— Слышу. Продолжать.

– Какая трагедия, – произнесла Спидсё и бросила взгляд на Миа.

– Соболезнуем, должно быть, для вас это шок, – сказал Мунк, расстегивая пальто.

Колчак выматерил все реки мира и тех, кто строил на них города. Заключил спокойно:

– Ужасный, – покачала головой Спидсё. – Мы просто не можем в это поверить. Все еще. Вивиан. Она была… нашим лучиком света.

Она слабо улыбнулась и поднесла чашку к губам.

— Без паники. Мы уже в городе. Собственно, главным калибром мы накрываем центр и отсюда.

– Это может прозвучать глупо, но она и правда была такой. Вивиан не была похожа на других, не такая самовлюбленная, если вы понимаете, о чем я.

– Не совсем, – кашлянул Мунк, улыбнувшись.

Улавливая даже не слухом, а шестым чувством бесперебойную работу машины и ровный плеск воды под форштевнем и за кормой, сверяя с атласом ночные ориентиры и вновь сбиваясь в них, Ольховский с сердцем сказал:

– О, ну, вы знаете, эти танцовщики…

– Все еще не совсем, – дружелюбно ответил Мунк.

— Кой черт!.. есть земснаряды, буксиры… предварительные промеры — почему не сделали все заранее?

– Моя сестра танцевала, – сказала Миа.

— Семь ровно!

– О! Профессионально?

— Нормально, — пожал плечами Колчак. — Флот. Икспизиция называется. Могли вообще дома сидеть. Пролезем!

– Нет, просто занималась, когда мы были маленькими. Выступала на школьных представлениях и все такое.

Огибали темные кубики и заросли Терехово, когда по набережной, обгоняя их, бойко прокатился грузовичок с открытой кабиной. Под зеленовато-желтым, издающим гнойное свечение фонарем стало видно, что кузов набит стоящими людьми. Они что-то заорали, не то бодро, не то угрожающе — стукнул выстрел.

– Как здорово, – кивнула Спидсё. – Танец – это искусство, которое, к сожалению, недооценивают толпы литературных почитателей, но мы стараемся изо всех сил. Простой народ, что с него взять.

— Москва-а… — неопределенно протянул Егорыч.

– Вы хорошо ее знали? – спросил Мунк, кашлянув.

И уже миновали выходящий на яркую набережную Филевский бульвар, когда в сквере на другом берегу вспыхнул костер. Искры винтом взметнулись в темноту, шатер колеблющегося света открыл две палатки. Вокруг расположилась компания, передавая друг другу бутылки. С этим костром, бутылками и торчащими с колен ружейными стволами они были похожи на охотников из экзотического далека, прибывших на сафари сюда, где находилось аналогичное экзотическое далёко для их разумения.

— Пять восемьдесят!

– Вивиан? И да и нет, – сказала Спидсё и отставила чашку. – Как директор я несу ответственность примерно за шестьдесят артистов, плюс за балетмейстеров, педагогов, администрацию, но я стараюсь следить за всеми лично, насколько могу.

Ночная электричка пролетела световой очередью через мост, отозвавшийся дробному вою колес тяжелой чугунной вибрацией. Громада гостиницы «Украина» уже выдвигала свой шпиль над мостами, а напротив менял под ветром конфигурацию лоскут на крыше Белого дома — в правительственной подсветке действительно очень белого.

— Пять шестьдесят!

Нервы есть даже у капитанов первых рангов, и истрепаны они жизнью и службой весьма сильно. Ольховский почмокал погасшей в сырости сигаретой… не выдержал:

– Когда вы видели ее в последний раз? – спросила Миа.

— Коля, — взмолил он, — хорош! Встаем здесь.

– В среду после обеда. У нас сейчас межсезонье, поэтому у всех выходные в четверг и пятницу. Вивиан заходила ко мне в кабинет, чтобы спросить, можно ли ей и понедельник взять выходным.

— Чего это? — энергично отозвался Колчак.

– Вот как?

— Хватит судьбу испытывать. Мы в центре. На хрена Кремль, если стволы достают на двенадцать километров?

– Видимо, она собиралась уехать.

— Ты боксом занимался? Концовочку! Концовочка сладка. Через полтора часа нормально дойдем. Лево тридцать!

– Она сказала куда? – с любопытством спросил Мунк.

В четыре часа справа на Воробьевых горах прорезался на звездном фоне Университет — в повороте желтый месяц рисовал над ним дугу.

Спидсё потянулась к серебряному подносу и положила себе в чашку кусочек сахара.

— А это что за хреновина?..

– Думаю, что-то семейное, извините, я была занята другим. У нас в бюджете появилась дыра, так что в последнее время было очень много работы.

На игле Университета реяло чудовищных размеров знамя — эдак в четверть футбольного поля. Вероятно, оно соответствовало размерам студенческого патриотизма.

– Но вы отпустили ее?

Интереснее было другое: через реку, в Лужниках, шел этой глубокой ночью, которую вернее было назвать ранним утром, какой-то рок-концерт. Там хлопали петарды и взлетали ракеты, а если прислушаться, то сквозь мощные басовые содрогания сверхнизких, издаваемые мегаваттными усилителями стадионной аппаратуры, можно было разобрать призывный голос Наташи Королевой:

Спидсё кивнула.

— У тебя есть палочка! палочка-выручалочка!

– Во время представлений все здесь работают круглые сутки, поэтому я совсем не против, чтобы мои артисты отдыхали побольше, пока могут.

— Насчет палочки — это точно, — сказал Колчак. — Талант всегда прав, за что и люблю искусство. Расчет бакового орудия — к орудию! Снаряды подать! Будет вам и палочка… будет и выручалочка… во все места. Ну что, командир, — засадим шершавого?!

– Но у вас нет никаких идей, куда она собиралась?

– Увы.

— Ладно, потерпи… дойдем до места.

Миа перевела взгляд на окно. Вдалеке она увидела яхту.

– Какая трагедия. У вас есть какие-то предположения о…?

— То-то же.

– К сожалению, пока никаких, – сказал Мунк.

– У Вивиан были проколоты уши? – спросила Миа.

Вода, ночь, огни, ветер.

– В смысле?

Спидсё с удивлением посмотрела на нее.

Из катера:

– Ну, вы знаете? – Миа взяла себя за мочку уха.

– Э-э, нет, честно говоря, не знаю. А что?

— Пять с половиной!!

Миа увидела еще яснее, что это был просто фасад. Кристиане Спидсё надела серьезную маску, чтобы пережить этот день, но на самом деле она была на волосок от того, чтобы сломаться. Поднос зазвенел под кофейной чашкой, которую она опустила трясущимися руками.

– Извините меня, я…

С мостика:

Она слегка улыбнулась, и по ее щеке побежала слеза. Она смахнула ее рукой и снова выпрямила спину.

— Малый на обе!

– Это вы нас извините, – сказал Мунк. – Мы знаем, как трудно вам должно быть сейчас. И очень ценим, что вы нашли время помочь нам.

– Само собой, – кивнула Спидсё, и по ее щеке покатилась новая слеза.

С бака:

Миа почувствовала, что ей самой становится нехорошо.

Вся эта скорбь вокруг.

— Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад…

Ее спас завибрировавший в кармане кожаной куртки телефон.

На дисплее имя Людвиг Гренли.

— Молчать, хор Пятницкого! Я вам покажу «последний парад»! Радиорубка!

– Я должна ответить, – кивнула она, извиняясь, и вышла в коридор.

Громкая трансляция — в четверть звука: «Мать вашу всех так и этак… меломаны!..» И — оглушительно:

– Да?

– Я нашел его, – сказал Гренли. – Себастиан Фалк. Он в Швейцарии, лазает по горам в отпуске. Бедный парень, он даже не сразу понял, что ее не стало.

— Кор-рабли постоят — и ложатся на курс!!!

– Как он отреагировал?

– В полнейшем шоке, – пробормотал Людвиг. – Не смог сказать ни слова. Ему пришлось положить трубку и перезвонить мне.

Придвинулся чащобный массив Парка Горького, протканный редкими светлячками. И оттуда — одновременно — два голоса: слабый — «Помогите!», и нестройный хор: «Гремя огнем, сверкая блеском стали, рванут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет!»

– Ты спросил, были ли они в отношениях?

— Вахтенный! Дай полрожка над парком — помочь просят.

– Мне показалось, что они были очень близкими друзьями. Он прилетит первым же самолетом.

– Ты попросил его сообщить, когда прилетит?

Очередь из трофейного АКСа простучала тихо и невыразительно по сравнению с недавним фейерверком в Лужниках, но оба крика — и одиночный, и хоровой, — прервались, и в ответ, как отзыв на автоматный пароль, хлопнули два пистолетных выстрела.

– Он очень хочет помочь, так что я попросил его позвонить мне.

– Хорошо, спасибо, Людвиг, – сказала Миа и положила трубку.

— Свои, — хмыкнул Ольховский.

Она уже собиралась вернуться в кабинет балетмейстера, когда ее телефон опять зазвонил.

– Привет, – сказал Габриэль Мерк, – у тебя что-то с телефоном?

— Пять сорок!!!

– Да, он странно себя ведет. Куплю себе новый, когда будет время. Нашел что-нибудь?

– Нашел, – сказал юный хакер, и она услышала в его голосе воодушевление. – Это заняло некоторое время, но в конце концов я все выяснил.

Командиры переглянулись.

– Что там?

— Самый полный! Виталик, выжимай все, что можно, лопнет — плевать! — гаркнул Колчак в связь.

– Я нашел информацию по Каролине Берг в «Индиции». В связи с мужчиной по имени Реймонд Грегер.

Ольховский вцепился в поручни, шаркнул ногой по ребристому железу настила, тяжело задышал:

– Ее разыскивала полиция? – удивленно спросила Миа.

– Нет, не ее, а его. Но самое странное – что в файле ничего нет, только имя полицейского адвоката в Буде.

— Теперь — плевать. Сядем — а уже на месте. Дойдем сколько можно. Радиорубка — отставить.

– Файл «Индиции» пуст?

– Да, пусто, только эти имена, но я позвонил полицейскому адвокату. И узнал много интересного. У тебя есть время?

В тишине палуба еле уловимо дрогнула, движение замедлилось и обрело натужность гасимой инерции.

– Да-да, выкладывай.

– Оказалось, что несколько лет назад этого Реймонда Грегера подозревали в очень серьезном преступлении.

— Стармех, в попу целовать буду, давай обороты, родной!!!

– А как он связан с Вивиан?

Под днищем царапало и шелестело. Забурлило под кормой.

– Ой, да, сорри, он ее дядя.

— Паропроводы летят! — предсмертно зарыдал в динамиках тенор Мознаима.

– Брат Каролине Берг?

— Дав-вай!!!

– Сводный.

Полсотни метров проползли на брюхе, и шорох стал смещаться к корме, полоса его под днищем узилась — и вот все тело ощущает, как корабль подается вперед, не сдерживаемый более ничем.

– И в чем его подозревали?

– Вот тут-то и начинается самое интересное. Несколько лет назад в Буде исчезли две маленькие девочки, в двух не связанных между собой случаях. Они позже объявились и обе рассказали одну и ту же странную историю.

— Сбавить до малого! Прошли…

– Какую?

– Их подобрал мужчина и отвез в дом за городом.

— Пять с половиной! Пять восемьдесят!

– Изнасилование?

– Э-э, нет, не совсем, он играл с ними.

И только тогда ощутили конденсат бензиновой вони над холодной водой, и подмерзающую прель палой листвы с берега, и пряную нитку мясного с жареным лучком аромата из ночного ресторана, и шелест редких машин, проносящихся по набережной. И горячую слабеющую дрожь в позвоночнике, вдоль которого стекает ручеек пота.

– В каком смысле играл?

В двадцать минут шестого различили обращенную к ним для встречи гигантскую фигуру — и обрадовались, как земляку и родному, церетелевскому истукану Петра: он воспринимался как свидетельство, что прибыли в свой город.

– Просто играл. Они играли в куклы, устроили чаепитие, наряжались…

– Эээ?

Справа развертывались в черном небе огненные буквы над кондитерской фабрикой: «КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ». Слева отблескивал свежим тяжелым золотом крупный купол Храма Христа Спасителя. Алые и желтые змейки дробились в речной ряби.

– Знаю, я сто лет ничего страннее не слышал.

– Тогда почему этого не было в базе данных?

— Красиво как в столице, — с восхищением сказал Егорыч и перекрестился на обе стороны. — Слава те Господи.

– Сейчас расскажу, – вдохновенно продолжил Габриэль. – Обе девочки указали на Реймонда Грегера, но дело отозвали.

– Потому что?..

Габисония утерся мокрым рукавом.

– Я не совсем понял, какая-то формальность, может. Анетте лучше объяснит. Как бы то ни было, его оправдали, и он заставил адвоката позаботиться о том, чтобы в реестре ничего не осталось.

– Странно. Она что-то сказала о причинах?

В шесть тридцать три утра, не доходя Боровицкой площади, дали дробь машине и отдали оба носовых. Цепи загремели в клюзах.

– Видимо, чтобы он мог продолжать.

– Продолжать что?

Подсвеченный Кремль вздымался за мостом — вот он.

– Работать. Он учитель.

– Ты шутишь?

— Ну — по стакану. Прибыли.

– Нет.

– В Буде?

– Нет-нет, он переехал.

Часть четвертая. Тайна двух капитанов

– Мы знаем, где он сейчас?

– Да, – с триумфом сказал Габриэль. – Я его отследил. Сейчас он работает в старшей школе Хедрум. Недалеко от Ларвика.

«Греза» Массне в собственном переложении Ольховского для рояля на этот раз его не успокоила, а напротив, наводила на мысль, что написана она в дни Парижской Коммуны.

– Дьявол.

Он вышел охладиться на мостик, где были ночь, ветер и рассыпчатые перспективы городских огней. В растяжках свистело.

– Знаю. Думаешь, тут что-то есть?

– Уверена, – сказала Миа. – Отлично, Габриэль.

В командирском салоне сидел у настольной лампы Колчак и, щурясь от дыма, зачеркивал и вносил пометки в пятистраничный план. Ольховский вошел, кинул плащ, выколупнул из пачки сигарету желтым от никотина ногтем. Сосредоточенно, иногда сам себе кивая и делая паузы, стал говорить:

– Та адвокат очень хотела, чтобы мы оставались на связи.

— Делается это примерно так.

– Хорошо, передай это Анетте.

– Отлично.

Первое. Все всегда чем-нибудь недовольны. Главное в начальный период смены власти — объединить всех в попутчики. Сыграть на учете интересов всех. Чистый и полный популизм. Всем обещается все — вплоть до пресловутого и анекдотического «Каждой женщине — по мужчине, каждому мужчине — по бутылке водки». Народ должен получить все, но ни у кого ничего не будет отбираться — все дело лишь в том, чтобы правильно и справедливо все организовать.

– Чертовски хорошая работа, Габриэль. Увидимся позже.

Миа убрала телефон в карман и вернулась в кабинет Спидсё.

Повысить зарплаты и пенсии до мирового уровня, увеличить вложения в медицину и образование, полностью освободить от налогов малоимущие три четверти населения, создать новые рабочие места.

11

Но ни в коем случае не ущемлять интересы и уж тем более не экспроприировать олигархов, магнатов и прочих нуворишей — потому что это наиболее предприимчивая и энергичная часть населения, организаторы экономики. Мы не будем забирать у них ни копейки, не будем даже пытаться давить на них, чтобы они вернули свои деньги из западных банков в Россию. Мы создадим такие экономические условия, чтобы вкладывать деньги в наши предприятия и банки было выгоднее. Чтобы весь ум, предприимчивость и энергия бизнесменов и финансистов были направлены на то, чтоб деньги крутились здесь. И тогда лучше будет всем.

Адвокат Томас Лорентцен сидел в своем кабинете на Габриэльсгате и нервно смотрел на телефон перед собой. Он ждал предстоящего разговора. Но одного он не мог понять. Они-то позвонят ему, это однозначно. Черт побери, как это вообще случилось? Его машина, Мерседес, украдена прямо из-под окон офиса меньше недели назад. И теперь она всплыла в деле об убийстве?

Мы не будем национализировать запасы сырья и энергоресурсы, потому что конкретный хозяин всегда лучше организует дело, чем наемный госчиновник. Пусть качают, пусть вывозят и продают. Мы лишь наладим честный и четкий учет и контроль, чтобы законные налоги не воровались в свой карман мимо государственного, то есть народного. Мы вообще ничего не будем национализировать и отбирать у новых хозяев: однажды уже попробовали, ничего хорошего не вышло.

Черт, у него не получалось связать все вместе.

Снижение налогов в результате увеличит сумму их сбора в бюджет. Этого достаточно. Так и делается в нормальных странах, оттого они и богаты.

Телефон все еще молчал. Ему казалось, что безжизненный блестящий черный предмет смеется над ним. Мучает его своим молчанием. Больше всего ему хотелось разбить его о стену. Ну, звони же, черт возьми. Ты знаешь, что скоро зазвонишь, так на кой черт меня мучить? Лорентцен одарил телефон свирепым взглядом, ослабил узел галстука и поднялся с кресла. По пути к бару он увидел свое отражение в окне. Он выглядит уставшим? Уставшим он себя не чувствовал, или нет, конечно, его это затронуло, но, черт побери, он же не имеет никакого отношения к этому убийству?

Или имеет?

Мы резко увеличим зарплату госслужащим: тогда они перестанут брать взятки, без которых сегодня обречены нищенствовать. Уже это повысит эффективность экономики и отдачу средств в госбюджет. Заплати сам справедливую долю — иначе у тебя украдут больше. Скупой плачет дважды, трижды и четырежды.

Связано ли это с другим?

Лорентцен открыл бар и налил в один из хрустальных бокалов большую порцию виски. Он и не заметил, как снова оказался за столом красного дерева, практически добежав до него. Чертов телефон. Еще и уродливый. Не то что его телефон, позолоченный «Айфон», специально заказанный из Англии. Он, конечно, знал, что не нужно им светить повсюду, не нужно показывать, как много у него денег, но просто не мог этого не делать. Может же он себе хоть что-то позволить, так ведь? После всего, что он сделал? Твою мать, да они понятия не имеют, на какой риск он пошел. Он почувствовал нарастающее раздражение.

Мать его, труп? И даже не одного из каких-нибудь наркош, до которых никому дела нет. В новостях трубили об этом. Молодая девушка. Балерина. В горном озере. Он лихорадочно напряг мозг, чтобы понять, есть ли тут связь, но в голове было пусто. Должно быть, это совпадение, иначе он вообще уже ничего не понимает. Сегодня днем ему звонила полиция. Какой-то Гренли.

Мы не будем вводить террор и расстреливать бандитов, потому что в основном бандиты — это энергичные и храбрые молодые люди, которые просто не могут нормальным путем заработать себе на человеческую жизнь. И, накопив сколько-то серьезные деньги, они всячески стараются сохранить и легализовать их, то есть вложить в дело — фактически в экономику страны, в развитие хозяйства. Мы лишь изменим структуру экономики так, чтобы зарабатывать деньги полезными и честными путями было выгоднее, чем совершать преступления. Как справедливо замечено, «преступление не оправдывается». То, что сейчас является «бандитской элитой», должно войти со своими деньгами в нормальную экономику — они сами этого хотят, и государственной мудростью будет всячески реализовать это их желание. Что же касается отморозков и рядовых боевиков — за пару тысяч долларов в месяц на брата из них формируются (и только на принципах полной добровольности) элитные воинские части, своего рода Иностранный легион, способный решать любые боевые задачи. Они умеют и любят подраться? — что ж, у нас, к сожалению, пока есть с кем драться, на границах много где дымится, и кто знает, где будет еще.

– Это Томас Лорентцен?

– Да?

– Вы владелец серого «Мерседеса Бенц Е220», регистрационный номер DN87178?

Армия получает все! Содержать армию в такой нищете и унижении — преступление перед страной и народом. Армии платятся все долги в первую очередь. Зарплаты повышаются до мирового уровня. Армия — гарантия жизни страны. Офицер после трех лет службы имеет право уволиться в любой момент, и ему начисляется пенсия — пусть сравнительно небольшая за краткий срок выслуги. И только контрактная система профессионалов-добровольцев. Повышение боеспособности при снижении численности. В результате дешевле обойдется — содержать надо меньше солдат, а не желающие служить будут работать на экономику и тем самым вносить средства на содержание тех, кто служит. Но все генеральские должности и льготы сохраняются — опыт и квалификацию высшей офицерской элиты надо использовать и беречь, это разумно — и не так уж дорого.

– Да.

– Вы говорите, вашу машину угнали?

Зарплата и все льготы милиции повышаются также, нищета оскорбляет и развращает несчастных ментов, ежедневно рискующих жизнью и разгребающих всю грязь общества.

– Да, в прошлую среду.

Мы очень, мы сказочно богаты, мы просто бездарно и бессмысленно сами у себя разворовываем все, что имеем. И мы ничего не добьемся репрессиями — это проверено историей: даже животных дрессируют вырабатыванием положительных рефлексов — поощрением, а не кнутом.

– И вы в этом уверены?

Уверен?

И свободная пресса — гарантия нашей честности и отчетности перед народом. Свобода слова и печати — священна! Давление на прессу — подсудно!

Конечно, он был уверен.

Машина была на стоянке. На его персональном парковочном месте. Вообще-то, он предполагал, что защищен, здесь, во дворе, за воротами, и тем не менее машина исчезла.

Деньги на науку — обязательно! Престиж российской школы — восстановить!

– Позвоните нам, если что-нибудь вспомните, ладно?

И мы обнародуем четырехлетний план (пятилетка скомпрометирована в исторической памяти) подъема экономики — с конкретными цифрами и сроками, с подъемом производства и доходов населения, с графиком погашения государственного долга труженикам и расписанием поэтапного пуска новых производств.

Лорентцен снял галстук и почувствовал, как потеет в подмышках.

Что-нибудь вспомню?

Что это было?

И все — за нас! И пусть хоть одна сволочь вякнет, что что-то плохо или не так. Конечно, всегда найдется кучка врожденных скептиков и оппозиционеров, которые в любом коньяке вынюхивают клопов. И какие-нибудь умники начнут считать цифры и пищать про изъяны. Но от этих бездельников-говорунов все давно устали до ненависти. Людям нужна надежда, подкрепленная конкретными планами. А наши планы отвечают чаяниям всех слоев населения!

И тогда на первые месяцы у нас есть хороший «кредит доверия», и можно заниматься делами. А дела такие.

Они что-то заметили?

Второе. Без всякой помпы и рекламы мы резко повышаем зарплаты госбезопасности, спецслужбам. И без всякой публичной огласки говорим им: хватит, ребята, вешать на вас всех собак. Все, что было плохого — делалось по приказу сверху, за репрессии и перегибы отвечают те, кто отдавал приказы, а не те, кто честно и в собачьих условиях их выполнял. Вас прижали, ошельмовали, урезали права под самый корень — вот теперь все могут полюбоваться, какой беспредел получился. Оклады, штаты, помещения, техника — даются как родным. Госбезопасность — главная и единственная опора власти, без вас ничего невозможно сделать. Эти ребята должны быть всецело на стороне власти.

Вдруг это все инсценировка, чтобы взять его?

Вдруг это все…

Он оборвал себя, опустился в кресло и даже рассмеялся.

Третье. Военные обеспечиваются жильем — поголовно и качественно. Офицер получает приличную квартиру в день прибытия на место службы. Обязать строить муниципалитеты, Управление исправительно-трудовых учреждений, перекинуть средства из статей на перевооружение, откуда угодно: это задача головная. Новое, повышенное денежное довольствие — выплачивать без единого часа задержки, материальное положение личного состава обеспечивается всем военным бюджетом! На остальные военные нужды — то, что останется, плевать. Кормить солдат — от пуза, а не помоями! Десятидневный отпуск за службу — каждому! Увольнений не лишать! Наряды за счет сна — не допускать! Чтобы — в огонь и в воду.

Он, безусловно, важная птица, это правда. Но выдумывать, что мертвую балерину нашли в горном озере, запускать эту громкую дискуссию в СМИ, только чтобы раскрыть его, – нет, хе-хе, конечно, нет.

Соберись, Томас.

Четвертое. Точно так же обеспечивается всем и привлекается на нашу сторону милиция. Чтоб как сыр в масле катались. Выявленным предателям и особо злостным взяточникам — делать жесткие внушения, но не репрессировать никак. Страха в людях быть не должно — должны быть благодарность, понимание, чувство обязанности по отношению к новой власти, сознание справедливости происходящего. Преданность!

Успокойся.

Не забывай, что говорил врач.

Лорентцен достал из ящика коробочку и запил глотком виски две круглые белые таблетки.

И пятое. В это же время проходят показательные кампании по улучшению положения беднейших слоев. Квартиры и премии учителям и врачам — с освещением в прессе. Открытие бесплатных аптек для пенсионеров, завоз современной аппаратуры в больницы, новый летний детский лагерь на Черном море, новые расценки на каких-то отдельных шахтах. То есть — полное впечатление начинающегося подъема.

Полиция?

Зачем звонила полиция?

У них ведь есть свой человек в полиции.

Народ — наш, наш, наш!

Разве он не должен ограждать их от таких вещей?

На все это можно отпустить от силы полгода. Потому что реальное экономическое положение будет ухудшаться. Казна в глубоком минусе. Но полгода это можно прикрывать дутыми цифрами и ссылками на планы, которые якобы воплощаются в жизнь.

Лорентцен встал, не отрывая взгляда от лежавшего на столе телефона.

Ну, звони же уже, черт возьми.

При нехватке денег — строить любые пирамиды, вырывать где угодно любые кредиты на любых условиях, соглашаться на все и закладывать хоть кости своих бабушек: но чтобы на полгода хватило.

Он осушил бокал и снова его наполнил, на этот раз попытавшись избежать своего отражения в окне, пока мысли понеслись в том направлении, в котором так часто устремлялись в последнее время. Не только потому что это случилось, но также, наверное, потому что время пришло.

Забирай деньги и уматывай.

А вот когда подкормленные силовые ведомства стоят за тебя, а спецслужбы бдят и докладывают, а народ полагает, что положение выправляется, а чиновники и спекулянты воруют сладко в успокоении, что все по-прежнему, — вот тогда можно приниматься за дело. Отвлекающая кампания мимикрии и дезинформации окончена, господа, она свое дело уже сделала.

Исчезни.

Он вытер пот со лба.

Мы переходим к реальному исправлению положения!

Почему нет?

В одночасье вводим закон о новом режиме выезда за границу. Об его подготовке до момента задействования не знает ни один лишний человек — лишь несколько посвященных, которые готовили. Они под строжайшей подпиской сидят в местной командировке на Лубянке. За любую утечку информации коллективно отвечают головой. О, закон может иметь форму инструкции, подзаконного акта, временной чрезвычайной меры в связи с особыми обстоятельствами — так, ерунда, мелочь, служебный параграф на несколько дней. Либо это связано с крупным хищением драгкамней из Гохрана, либо еще что. Загранпаспорта сменим на новый образец — и все, граждане. А на выезде — погранцы, а с них взятки гладки, у них приказ: граница на замке. Пока дума и магнаты прочухаются и начнут принимать меры к преодолению запрета — время их будет упущено. Конечно, сегодня перекрыть российские границы крайне сложно, но за полгода многое можно сделать. Временно, очень временно ездят только дипломаты и шофера-дальнобойщики, оставляя дома семьи в заложники. Убытки мы переживем.

У него ведь их достаточно.

Уже давно достаточно.

Но есть одно…