Медсестра позволила себе косо улыбнуться.

– С нынешним правительством о яйцах можете забыть. Но тостом угостить можем.

Теперь Фабиан нисколько не сомневался. Ему не снилось. Жертвенник в Седеросене и фото девятого класса. Все взаимосвязано. Как только медсестра вышла из палаты, он переборол боль и сел. У него в запасе максимум пять минут, пока она будет на кухне. Потом она вернется за стойку ресепшена, откуда виден весь коридор. Фабиан сполз с кровати, коснулся ногами пола и попытался выпрямить спину. В шкафу он нашел свои брюки, носки и ботинки. Рубашка и пиджак так прогорели, что их нельзя надевать. Он не мог понять, зачем вообще кто-то потратил энергию на то, чтобы их сюда повесить.

Он открыл дверь и увидел, что один молчаливый полицейский сидит и листает автомобильный журнал «Wheels Magazine».

– Пойду возьму кое-что на ресепшене.

Полицейский кивнул и вернулся к репортажу о лихаче.

На ресепшене, как он и предполагал, никого не было. Он стал рыться в папках и стопках бумаги, но ничего не нашел. В палате его вещей нет, и если их нет и здесь, то неизвестно, где их искать.

Медсестра вышла в коридор, держа в руках поднос с завтраком. Фабиан пригнулся, спрятавшись за стойкой, и стиснул зубы. От боли в спине лоб покрылся испариной. И тут, под стойкой ресепшена, он увидел свою компьютерную сумку, чехол с мобильным и документы. Он подождал, пока пройдет медсестра, взял свои вещи и пошел к лифтам.

71


ЕЩЕ ОДНА ЖЕРТВА В КЛАССЕ ЗЛА


Тувессон, Лилья, Утес и Муландер стояли вокруг стола, уставившись в вечернюю газету «Квельспостен», на первой полосе которой был помещен снимок искореженной машины, кверху дном лежавшей на трассе Е6.

– И почему мы об этом не знали? – спросила Тувессон, думая, может ли она разрешить себе послать Флориана за сигаретами.

– По словам дежурной части, к ним поступила информация об аварии и ничего больше, – сказал Утес.

– И никто не отреагировал на то, что она училась в том самом классе? – удивилась Лилья.

– Это не они должны проверять такие сведения, а мы. А поскольку мы даже не знали, что она мертва…

– Как «Квельспостен» разнюхала об этом? – спросил Муландер и принялся листать газету.

– Или он сам сообщил им, или они просто делали свое дело и сложили два и два, – предположила Лилья.

– Но пока мы не знаем наверняка, была это авария или нет, – сказала Тувессон. – Машина следует сюда, так что посмотрим, что найдет Муландер. Но до этого предлагаю считать, что за всем этим стоит преступник.

– Ты хочешь сказать, что вчера он совершил два убийства? – спросил Утес. – Да еще какие убийства. Понятия не имею, что произошло на трассе Е6, но в библиотеке наверняка было непросто. Только заманить ее в зал так, чтобы никто не заметил, а потом сам ритуал, который…

Утес запнулся и покачал головой.

– Какое хладнокровие.

– Что мы знаем? Может быть, Риск прав, и это два разных человека, – сказала Тувессон.

– Подожди. Давайте попытаемся рассуждать логически, – слово взял Муландер. – Об аварии мы знаем точно только то, что она произошла вчера вечером в 17:38 на трассе Е6. Был ли преступник на месте или установил что-то в машине, покажет мое расследование. Что касается библиотеки, Коса уже определил время наступления смерти?

– Между тремя и пятью вечера, – сказала Тувессон.

– Понятно. Положим, он разрезал ее примерно в час – в половине второго, а спустя час-полтора она умерла. У него было много времени, чтобы успеть сделать что-то еще.

– Как бы то ни было, мы можем констатировать, что он опять взялся за свое. И даже перевыполнил норму, – сказала Тувессон. – Давайте сравним с Йоргеном и Гленном. В чем, например, виновата Эльза Халлин?

– По словам одной из ее коллег, у нее был острый язык, – ответила Лилья.

– Так, значит, она тоже занималась травлей, только словесной? Во всяком случае, это соотносится с вырезанным языком. – Тувессон повернулась к Утесу. – Никто в классе не упоминал это?

– Нет, не так буквально, – Утес листал свои документы. – О ней только сказали, что она задирала нос.

– А кто это сказал?

– Камилла Линден.

Тувессон вздохнула.

– Понятно. А что говорила о ней Эльза Халлин?

– Только то, что она обычно стояла и смотрела, как Йорген и Гленн издеваются над Клаесом.

– Но к аварии это не имеет отношения.

– Нет, по крайней мере, на данный момент.

– От Сета Корхедена по-прежнему ничего? – спросила Тувессон и посмотрела, остался ли еще кофе в термосе.

– Нет, – ответила Лилья. – Но мне подтвердили, что 15 июня он сел на самолет до Памплоны, а сегодня вечером должен вылететь домой из Сантьяго-де-Компостелы.

– Может быть, он проделал путь святого Иакова? – предположил Утес.

– Или создал видимость, – отозвался Муландер. – Он мог с тем же успехом вернуться обратно на машине.

– Что он там написал в шкафчике? – спросила Тувессон.

– «Никто меня не видит. Никто меня не слышит. Никто даже не издевается надо мной».

– Никто даже не издевается надо мной. Соответствует теории Риска о мхе. – Тувессон остановилась и посмотрела коллегам в глаза. – Так преступник воспринимает самого себя – в тени Клаеса Мельвика, над которым хотя бы издевались.

– Да, с ним так и хочется поменяться, – заметил Утес.

– Нам легко говорить. Вопрос только, что на самом деле хуже? Когда над тобой издеваются или когда тебя полностью игнорируют и относятся к тебе как к воздуху?

– Ты хочешь сказать, что как раз это он и хочет изменить? – спросила Лилья.

– Именно. В этом все и дело. Он хочет стать кем-то. С кем надо считаться. Кого нельзя игнорировать. Кого никто никогда не сможет опять забыть.

– Но тогда он должен назваться, – сказал Утес. – Какой смысл быть известным, когда никто не знает, кто ты?

– Зависит от того, какая ему нужна известность, – заметил Муландер. – Предположим, мы или он сам уже сейчас назовем его имя. Конечно, это будет во всех заголовках. Но через несколько лет все наверняка уляжется и забудется, и когда он отсидит свой срок, никто больше не будет знать, кто он. Поэтому ему надо продолжать делать свое дело.

– Именно, – кивнула Тувессон. – Он творит миф о самом себе. Показывает всем, какой он хитроумный и непобедимый, что даже полиция никак не может его остановить.

– Получается, он лишает жизни своих бывших одноклассников, чтобы самому стать бессмертным, – сказала Лилья. Остальные кивнули. – И скольких ему надо убить, чтобы ему это удалось?

– Тебе нужно знать количество? – спросила Тувессон.

– Да. Сколько должно умереть, чтобы он пробился сквозь фоновый шум и его никогда не забыли?

– Вспомни школу «Колумбайн», – привел пример Муландер. – Тогда погибли двенадцать учеников и один учитель. Мы до сих пор это помним.

– Ты хочешь сказать, что он должен дойти до тринадцати человек?

Муландер покачал головой.

– К сожалению, думаю, теперь этого не хватит. В Колумбайне произошло первое массовое убийство в школе. Все последующие убийства такого рода забылись меньше, чем через полгода. И даже если этот преступник не имеет себе равных по части способов убийства, он, тем не менее, просто еще один серийный убийца, а таких мы уже видели. Другое дело, если он дойдет до восемнадцати-двадцати человек.

– Это же целый класс.

Муландер кивнул, и за столом воцарилась тишина.

– Вижу, что настроение у всех на высоте.

Все повернулись и увидели в дверях Фабиана Риска. Он стоял слегка наклонившись вперед и опираясь одной рукой на о дверной косяк.

– Фабиан? Что ты здесь делаешь? И где твое полицейское прикрытие? – Тувессон подошла к Фабиану, но он предупреждающе поднял руку.

– Я знаю, кто это. – Он вошел в комнату и осмотрел распечатанные граффити, украшающие стены. – Ой, здесь кто-то потрудился.

– Фабиан, что ты…

– Я нашел его. Вот он. Смотрите, – Фабиан подошел к доске, где висела увеличенная фотография класса, и ткнул указательным пальцем прямо над Клаесом. – Он был здесь все время. Прямо перед нашими глазами.

Тувессон и остальные окружили Фабиана и принялись разглядывать фото.

– Это же Клаес, – Утес обернулся к Фабиану, – Фабиан, Клаес мертв.

– Нет, не Клаес, а тот, кто стоит прямо за ним. Вот волосы этого парня.

– Дайте-ка посмотреть, – сказал Муландер и протиснулся вперед с лупой. Он изучил фото, а потом повернулся к остальным и кивнул. – Он прав.

– К сожалению, его имя не подписано, – сказал Фабиан.

– Пожалуй, тут нет ничего удивительного, – заметила Лилья. – Его без сомнения легко пропустить.

– Но в таком случае он должен быть в списке отсутствующих, – предположил Утес.

– Да, пожалуй.

– Но с точки зрения логики, – подхватил Муландер, – он ведь явно был там, и поэтому не значился отсутствующим.

– Понятно, иными словами он должен быть в каком-нибудь альбоме других классов, – сказала Тувессон, и Фабиан кивнул.

– Именно поэтому я сейчас здесь, – Фабиан повернулся к Утесу, который развел руками.

– Все, с кем мы связывались, обещали искать, но пока никто ничего не нашел.

– Может быть, его имя по ошибке попало куда-то в другое место? – сказала Лилья и принялась листать альбом.

– Со мной один раз так было, или, точнее, со всем нашим классом, – сказал Утес. – По-моему, мы тогда учились в пятом классе. Наши имена перепутали с именами третьеклассников. Меня вдруг стали звать Рагнаром Блумом, и до окончания средней школы дразнили Цветочком[34], – со смехом продолжил Утес. – Другого парня обозвали Гретой и стали дразнить Конфетой.

– Фабиан, что с тобой? – прервала рассказ Тувессон.

Она подхватила Фабиана, который терял равновесие и, похоже, мог в любой момент упасть в обморок. На выручку пришел Муландер, и вместе они усадили его на стул.

Фабиан почувствовал, как на него наваливается усталость, а вслед за ней холодный пот и дурнота.

– Все нормально… Дайте только немного воды, все нормально…

Тувессон поставила на стол перед ним большой стакан воды.

– Совсем не нормально. Ты ранен и должен быть в больнице. Врач сказал, что ты должен лежать по крайней мере до послезавтра.

– Мне надо домой… Тео, мой сын. Он совсем один… – Фабиан взял стакан и стал пить, чувствуя, как вода разливается по телу живительной влагой. – В больнице они не давали мне работать, так что выбора у меня нет.

Тувессон дождалась, когда он все выпьет, села рядом с ним и посмотрела ему в глаза.

– Фабиан, а теперь выслушай меня. С этим делом работаем мы. Мы, а не ты. Понятно?

– Мне надо только связаться со школой и узнать его имя.

– Ничего тебе не надо, Фабиан. Ты отстранен. Ты больше не занимаешься этим расследованием. Ты в отпуске, и к тому же на больничном. Ты должен думать только об отдыхе, а мы уж как-нибудь узнаем его имя. Это вряд ли так трудно. Нам известно, в каком классе он учился, и где-то он точно значится. Важно, чтобы ты следовал предписаниям врачей. К тому же существует угроза в отношении тебя и твоих одноклассников. Поэтому я хочу, чтобы ты вернулся обратно…

– 349? Это номер шкафчика? – Фабиан показал на записку рядом с фото.

Фото изображало стертое граффити на внутренней стороне шкафчика. Утес кивнул.

– Фабиан, ты слышишь, что я говорю?

– Мы думаем, что это написал преступник, – сказал Муландер.

Фабиан взял фото и попытался разобрать текст.

– Никто меня не видит. Никто меня не слышит. Никто даже не издевается надо мной. Ч.Н., – произнес Муландер.

Фабиан встретился с ним взглядом.

– Ч.Н.?

– Человек-невидимка. Так он подписался в других местах.

– Человек-невидимка, который больше не хочет оставаться невидимым. Он хочет явиться и стать видимым.

Тувессон кивнула.

– Мы думаем, что он не раскроет свое имя, пока не убьет достаточно много людей.

– А достаточно много – это сколько? Весь класс?

– Этого я и боюсь.

Тувессон была права. Чтобы тебя помнили, не хватит нескольких изощренных убийств. Уставшей от СМИ общественности нужны как минимум двузначные цифры.

Тогда почему бы не выбить, как в боулинге, все кегли и не уничтожить весь класс, раз уж все равно начал? Ведь каждый, так или иначе, виноват, что преступник сделался невидимкой. Именно по этой причине Фабиан не может лечь в постель и ждать, когда Утес и компания выполнят свою работу. Если он ничего не будет делать, все быстро закончится.

Он встал, почувствовав прилив энергии. У него возникла идея.

– Фабиан, а теперь позволь нам самим заниматься этим делом.

– Хорошо, – с этими словами он вышел из комнаты для совещаний.

Идея не могла ждать.



Тувессон подошла к увеличенному снимку класса и внимательно посмотрела на волосы за Клаесом Мельвиком. Волосы мальчика, которого никто не помнит. Теперь им нужно только одно: его имя.

Одно только имя.

Если они узнают имя, остальное возникнет само, как последние слова в кроссворде. Скоро они приступят к заключительному этапу, и поэтому крайне важно делать все надлежащим образом. Следовать правилам. Пропущенный параграф. Отсутствие подписи на документе. Неопровержимое доказательство, полученное неправильным образом. Все может послужить препятствием в предстоящем процессе, и вследствие этого преступник выйдет на свободу еще до того, как они успеют взять свои отгулы.

У Риска так уже было. И она это знала. В ходе одного расследования в Стокгольме, не менее громкого, чем это. Риск не знал, что она знает, а она не собиралась затрагивать эту тему.

– Хорошо. Ирен и Утес, прошу вас опять связаться со всеми одноклассниками. Надеюсь, его кто-то вспомнит и назовет имя. И не забудьте еще раз сказать им, чтобы они поискали другие школьные альбомы.

– А как мы поступим с полицейским прикрытием? – спросил Утес. – Ты говорила с Мальме?

– Нет, не успела. Сделаю это прямо сейчас.

Лилья и Утес молча кивнули и пошли к выходу. Тувессон достала мобильный, набрала номер и посмотрела на Муландера, который не спешил уходить. – А ты можешь начать заниматься этой разбитой машиной, чтобы понять, что на самом деле случилось с Линден.

Муландер кивнул и собрался было идти, но опять обернулся:

– Кстати… Как там поездка с Ингелой Плухгед?

– Да, точно, ведь это было сегодня. – Она позвала Лилью и Утеса. – Извините, я совершенно забыла одну вещь. Сегодня в первой половине дня я возила Плугхед.

– Ну и как? – спросила Лилья.

– Честно говоря, сама не знаю. Я подвезла ее к теплоходу, и она смогла только вспомнить, что ее забрал мужчина в синей машине.

– Синей? – переспросил Утес. – А она не помнит марку? Была ли машина старой или новой?

– Нет, только цвет.

– У кого только нет синих машин, – заметил Муландер.

– Твоя ведь тоже синяя? – Лилья повернулась к Муландеру, который кивнул и пожал плечами.

– И это все, что ты выяснила?

– Да, потом мы поехали в парк, и там ничего не произошло, кроме того, что я вся обливалась потом, когда везла инвалидную коляску по гравию… Но по дороге домой… – Тувессон замолчала, подошла к окну и посмотрела на город. – Мне пришлось съехать на обочину и остановиться. Ингвар, как раз когда ты позвонил и рассказал о камере, которую нашел в Седеросене… мы припарковались совсем рядом с железной дорогой, и как только появился поезд… – Она опять замолчала.

– И что? – спросила Лилья.

– Не знаю. У нее словно помутился рассудок и случился приступ паники. Она махала руками и кричала, чтобы я уезжала. Я пыталась успокоить ее и установить контакт, но это было невозможно. – Тувессон повернулась к остальным и пожала плечами.

– Может быть, звук поезда вернул ей память? – предположил Утес.

– А если он надругался над ней в поезде? – спросила Лилья.

– Нет, это слишком сложно. Но, может, рядом с железной дорогой?

– Но разве во время операции она не была накачана наркотиками и без сознания? – спросил Муландер.

– А если она зафиксировала звук в подсознании? – сказал Утес.

Муландер фыркнул и покачал головой.

– А что? Эти поезда грохочут что надо, – продолжал Утес. – Я обычно собираю грибы недалеко от железной дороги к югу от Рамлесы, и когда поезда идут мимо, хоть уши затыкай.

– Ладно, но если позволите, мне кажется, мы идем не тем путем, – вмешался Муландер.

– Это почему? – удивилась Тувессон.

– Совсем необязательно, что она отреагировала на звук. Это с тем же успехом могла быть реакция на то, что ее заперли в машине.

– Конечно, ты совершенно прав. Но учитывая сложность самого вмешательства, скорее всего преступник привез ее в такое место, где ему с большой вероятностью не могли помешать.

Лилья и Утес кивнули. Муландер пожал плечами.

– Что-то вроде отдельно стоящего дома без соседей, – продолжила Тувессон.

– Или какого-нибудь рабочего помещения, – сказал Утес.

– Рядом с рельсами, – заключила Лилья.

Тувессон задумчиво кивнула.

– Да, почему бы и нет? Я, наверное, поеду осмотрю места вокруг источника Рамлеса Брунн. Терять нам нечего.

– Кроме времени. Не знаю, как вы, но, по-моему, в нашей ситуации это дефицитный товар, – сказал Муландер и вышел из комнаты.

Лилья посмотрела ему вслед и повернулась к остальным.

– Что это с ним? Весь такой хмурый и недовольный.

– Он просто устал, – сказала Тувессон. – А кто нет?

– Думаю, он хмурый из-за того, что все идет не по его сценарию, – возразил Утес.

Тут зазвонил телефон Тувессон.

– Говорит Астрид Тувессон. Да, это так… Что? Самоубийство? Что вы такое… – Она повернулась к Лилье и Утесу. – Но я не понимаю. Как? И где?

72

Дуня Хоугор, выйдя из лифта и направившись в подразделение насильственных преступлений, как никогда постаралась придать себе беспечный вид. Она пришла сюда только работать, и ничего другого. Слейзнера видно не было. Но дверь в его кабинет была закрыта, а это означало, что он на месте. Если не выскользнул через какой-нибудь запасной выход.

Она вошла в свой компьютер, кликнула на входящие мейлы и увидела, что получила ответ от более или менее всех газет, к которым обращалась. Она просила их прислать все снимки, сделанные в комнате ожидания рядом с отделением, где лежал Мортен Стенструп, и, к ее удивлению, почти все охотно согласились. Из акул только «Юлландспостен» не выказала энтузиазма и потребовала гарантий, что они первые узнают новость, если окажется, что на их фото изображено что-то интересное.

Поэтому она начала с просмотра снимков оттуда и почувствовала своего рода облегчение, когда оказалось, что не может найти на них ни одного незнакомого лица. Она точно знала, кто пишет в каждой газете. Потом взялась за «Политикен» и пролистала большое количество фотографий самой себя, на которых она выглядела как полная развалина, нуждающаяся во всевозможном уходе. Потная, ненакрашенная и с такими темными кругами под глазами, как будто их нарисовали специально.

Радовало только то, что ни один из снимков не опубликован. Может быть, даже журналисты способны на милосердие? Или просто понимают, что не получат от нее ни одного интервью или предварительной информации, если им придет в голову напечатать хоть одно такое фото.

Дуня нашла его спустя полтора часа. В том, что это он, не было никаких сомнений. Снимок был сделан с высоты птичьего полета, словно фотограф держал фотоаппарат высоко над головой и щелкал наугад. Для публикации он не представлял никакой ценности – внизу виднелись срезанные головы журналистов с редкими волосами. Но для нее это фото – почти само совершенство.

Снимок изображал ряд стульев у самой дальней стены. Там сидел мужчина с газетой в руках и отстраненно смотрел на весь этот переполох. Дуня навела фокус на мужчину, отметив почти идеальную резкость, хотя его лицо получилось довольно расплывчатым и нечетким. Но, конечно, это был он, и никто другой.

Слейзнер, понятно, никогда не позволит ей отдать фото шведам. Что с того, что это единственный правильный шаг?! Пусть шведы обходятся без их помощи. Вместо этого дело раскроют датчане, или, правильнее сказать, Ким чтоб его Слейзнер. Если этого не произойдет, пусть дело вообще остается нераскрытым.

Как же она его ненавидела. Каждая клетка в ее теле исходила ненавистью, и мысль, которой она много раз тешила себя все эти годы, превратилась в более или менее определенное решение. Выбора у нее нет. Ей надо избавиться от Кима. Не только ради себя, но и ради расследования и всей датской полиции она вынуждена сделать все, что в ее силах, чтобы его уволили.

Прежде чем она успеет пожалеть об этом, она подняла трубку и набрала номер начальника Главного полицейского управления Хенрика Хаммерстена. Он сам подошел к телефону и легко согласился встретиться с нею с глазу на глаз в течение дня. Она положила трубку и несколько раз глубоко вздохнула.

– Так вот ты где, – раздался голос прямо за ее спиной.

Как давно этот черт здесь стоит? Она обернулась и встретилась с ним взглядом, но не смогла истолковать выражение его глаз.

– Как насчет того, чтобы зайти в мой кабинет и…. немного поговорить?

– А что, здесь нельзя?

– Можно, конечно, можно. Но на твоем месте я бы предпочел разговор за закрытыми дверями.



Ким Слейзнер закрыл дверь за Дуней, которая проигнорировала свой внутренний голос и села на стул для посетителей. Слизняк обошел стол и опустился на свой стул. К ее удивлению, на его лице не было привычной высокомерной ухмылки.

– Для начала хочу сказать, что очень сожалею по поводу случившегося вчера ночью.

Ей снится, или он шутит?

– Честно говоря, я точно не помню, как развивались события, что, наверное, к лучшему. Но того немногого, что я помню, мне хватит с лихвой, чтобы понять: ничто не может извинить мое поведение. Могу сослаться только на то, что как следует выпил и потерял над собой контроль. – Он сделал паузу и посмотрел ей в глаза. – Но это нисколько не оправдывает мое поведение. Ни сегодня ночью, ни… ну, ты понимаешь, о чем я. Я пытаюсь сказать, что хочу, чтобы ты знала: мне страшно стыдно.

Первый раз Слейзнер просил у нее прощения. Возможно, он вообще первый раз просил у кого-либо прощения. И, похоже, делал это искренне, подумала Дуня, не зная, должна ли она что-то сказать. Но зачем облегчать ему жизнь?

– Дуня, я был полностью уверен, что ты настучала в «Экстра Бладет». И только теперь, задним числом, понял, что это вовсе не ты. Поэтому я готов зарыть топор войны. И если ты не заявишь о моей дикой выходке, я не заявлю о твоем невыполнении приказа и подделке документов.

Значит, ему известен ее поступок с машиной.

– Я точно знаю, о чем ты сейчас думаешь, – продолжил Слейзнер. – И ответ «да». Я прекрасно знаю, что ты сделала. И всегда знал. Но я готов подвести подо всем черту и к тому же предоставить тебе полную свободу в работе над делом.

Он что, серьезно? Он действительно так сильно спалился, что единственный шанс – полная капитуляция? У него нет другого выбора, кроме как наступить на горло собственной песне и не мешать ей выполнять работу? Дуня слишком хорошо знала Слейзнера, чтобы позволить себе расслабиться, и старалась быть начеку. Но если сейчас он действительно имеет в виду, что она будет вести следствие, она не хочет вставлять ему палки в колеса. Пренебречь работой ради отстаивания своих собственных прав не в ее духе. Такого никогда не будет. Она едва заметно кивнула.

– Хорошо. Значит, с этим все, – продолжил Слейзнер. – Как идет расследование? Вы пришли к чему-то, о чем мне следует знать?

С ее стороны было бы должностным преступлением совсем не упоминать о снимке преступника. Вместе с тем, фото надо напрямую отослать шведам. А Слейзнер до сегодняшнего дня запрещал это и всячески этому препятствовал. Она решила проверить его.

– Мне кажется, он есть у меня на снимке.

Выражение лица Слейзнера изменилось.

– Правда? И как тебе это удалось?

Дуня рассказала об изысканиях Кьеля Рихтера, которые показали, что преступник забрался к раненому полицейскому через крышу, и, насколько она поняла, находился в одной комнате ожидания вместе с журналистами.

– Потрясающе, Дуня. Хорошо сработано.

– Предлагаю послать это шведам и посмотреть, что они скажут, до того, как мы что-то предпримем, – сказала Дуня.

– Хорошо, если хочешь. – Он обошел вокруг и сел перед ней на край стола. – Дуня, я действительно имею в виду то, что сказал. У нас с тобой с самого начала не заладилось, и, в основном, по моей вине. Ты все время была прекрасным полицейским, и с этого момента я хочу, чтобы ты продолжала им быть. И если ты считаешь, что надо послать снимок шведам, так и будет.

Дуня кивнула и встала.

– И еще.

Она обернулась.

– Как я понял, ты просила Хаммерстена принять тебя. Если ты не против, я пойду с тобой.

Дуня не знала, что ответить, только заметила, что кивнула.

73

Тридцать семь… тридцать восемь, считала она про себя и остановилась, чтобы чуть-чуть передохнуть. Она уже запыхалась и почувствовала, что тонкая блузка пропиталась потом. Оказалось труднее, чем она думала, хотя она и опиралась на костыли. После четырех таблеток цитодона она почти не испытывала боли. В больнице ей предписали постельный режим минимум на неделю, чтобы исключить риск новых кровотечений. Проблему кровотечения она решила с помощью больничной пеленки и трех бинтов. Двое ее полицейских охранников настаивали на том, чтобы подняться вместе с ней, но после длительных препирательств согласились остаться внизу и охранять вход.

Она продолжала идти по круговой лестнице, допивая сок, купленный в газетном киоске на площади Стурторгет. Она жалела, что не купила бутылку побольше. На самом деле, ее-то она и хотела, но поскольку литровая бутылка стоила столько же, она купила маленькую назло. Кому и зачем? Скоро ничего не будет играть никакой роли.

Пятьдесят девять.

Шестьдесят. До самого верха ей осталось восемьдесят шесть ступеней.

Шестьдесят один.

Она взбиралась на башню Чернан второй раз в жизни. Первый раз она приходила сюда с одноклассниками, когда ей было тринадцать. Тогда им пришлось заходить в разные залы, смотреть на картины и слушать, как датчане в начале XIV века построили башню высотой тридцать пять метров, чтобы вместе с замком Кронборг наблюдать за устьем Эресунна и защищать его. Но ее и остальных школьников интересовало только одно: как можно быстрее посчитать ступеньки до самого верха.

Первым наверх забрался Гленн Гранквист. Он насчитал сто тридцать девять ступенек и ошибся. Она помнит это, как вчера. Может быть, потому что на самом деле первой поднялась она и прокричала правильное количество ступенек. Сто сорок шесть. Не больше и не меньше.

Семьдесят четыре.

Она вспоминала свои последние школьные годы как самые лучшие в жизни. Тогда она была на высоте. У нее были пятерки по всем предметам, и тем не менее, она была одной из самых популярных в классе. Тогда к Ингеле Плугхед прислушивались. Она собиралась стать одним из лучших адвокатов в стране и вкладывать всю свою энергию в помощь самым слабым, оказавшимся на дне общества. Она без проблем поступила на юридический факультет Лундского университета и влюбилась в студенческую жизнь с первой минуты.

Сейчас она не понимала, как могла так хорошо учиться. Ни один вечер не проходил без вечеринки, причем каждая последующая была еще безумнее, чем предыдущая. Сегодня она до седьмого пота танцевала в студенческом землячестве Вестгета, а уже завтра в костюме Дамы с поленом отплясывала на вечеринке в стиле «Твин Пикс». Через два с половиной года влюбленности пришел конец.

Сто тринадцать.

Возвращаясь домой после поздних посиделок в землячестве Мальме, она наткнулась на Герхарда Кемпе, преподавателя по гражданскому праву. Он вызвался проводить ее до общежития. По дороге они обсуждали большую разницу в зарплатах между мужчинами-юристами и женщинами-юристами.

Герхард считал, что главным образом это объясняется тем, что мужчины лучше умеют себя подавать и знают себе цену. Сама она доказывала, что не играет никакой роли, как женщины себя подают. Они все равно получат зарплату ниже, чем у мужчин. Сегодня она, пожалуй, готова с ним согласиться.

Когда они дошли до корпуса Спарта, где она жила, он предложил выпить перед сном. Она отказалась, сказав, что сейчас алкоголь нужен ей меньше всего. После этого все произошло так быстро, что у нее остались только обрывочные воспоминания.

Сто двадцать шесть – Сильный удар в лицо, упала.

Сто двадцать семь – Ударилась головой об асфальт. Везде его руки.

Сто двадцать восемь – Пыталась царапаться, высвободиться, закричать.

Сто двадцать девять – Новый удар, выбиты передние зубы. Привкус крови.

Сто тридцать – Треск разорванных трусов.

Сто тридцать один – Настойчивые толстые пальцы лезут вверх.

Сто тридцать два – Сдалась, позволила ему продолжить.

Сто тридцать три – Перевернул ее на живот.

Сто тридцать четыре – Потянул за волосы, боль в анальном отверстии.

Сто тридцать пять – Предупредил, что будет, если она кому-то расскажет.

Сто тридцать шесть – Затихающие вдали шаги.

Она как можно быстрее одолела последние ступени и вышла на свет. Легкий бриз охладил ее вспотевшее тело.

Помимо нее там была голландская семья, двое взрослых и двое детей. Она не понимала, о чем они говорят, но догадалась, что дочь клянчит деньги на подзорную трубу, а сын все время порывается перелезть через край.

Она встала в самый дальний угол, подальше от семьи, и ее поразило, какой прекрасный вид открывается отсюда. Она не помнила, чтобы этот вид произвел на нее такое же впечатление тогда, когда она была здесь с классом. Обычно все бывает наоборот: в детстве все кажется больше, круче, значительнее. Но в тот раз ее мысли были поглощены другим.

Как всегда, Йорген и Гленн не могли оставить Клаеса в покое – они подняли его на край стены, угрожая столкнуть его с башни. Она до сих пор слышала его голос. Как он умолял и просил их прекратить. Один за другим на башню поднимались запыхавшиеся одноклассники, сообщая количество ступеней. Но стоило им понять, что происходит, как они поспешно переходили на другую сторону и притворялись, что любуются видом.

Она подошла к ним и велела опустить Клаеса вниз. «Внизу он всегда будет», – с ухмылкой ответил Йорген. Рядом стояли Камилла и Эльза. Камилла просто смотрела, как они над ним издеваются. Она всегда так делала. Словно ей доставляло удовольствие видеть, как Клаес страдает. Эльза, как обычно, распустила язык: «Давайте! Какого черта вы медлите? Ветер разнесет его проклятую перхоть, как снег! До чего мерзко!»

До того, как появилась Моника Крусеншерна и сообщила правильное количество ступенек, прошла целая вечность. Но она даже не подумала обратить внимание на то, что Клаес по-прежнему всхлипывает и весь покраснел от рыданий.

Голландская семья стала спускаться вниз, и Ингела осталась одна. Наконец-то.

Она прислонила костыли к стене, сняла босоножки и поставила их рядом вместе с наручными часами, заколкой для волос и цепочкой. Взобравшись на стену и сев на край, почувствовала, как возвращается боль, но это ее нисколько не трогало. Она посмотрела на крыши домов и деревья далеко внизу и стала болтать в воздухе ногами. Она рассчитывала на то, что у нее появится головокружение и дурнота, но испытывала только чувство свободы. Скоро все кончится.

Ингела подумывала о самоубийстве уже после первого изнасилования. Даже делала несколько слабых попыток. Она где-то прочла, что те, кому не удается лишить себя жизни, на самом деле хотят жить, и попытка – просто крик о помощи. Но с ней все было не так. После случившегося в Лунде она стала презирать себя до такой степени, что в глубине души хотела только одного: умереть. Без преувеличения она могла сказать, что последние годы ее жизни были ничем иным, как чередой неудач.

Опознание преступника, который надругался над ней, стало бы еще одним звеном этой цепи. Она могла опознать его. В машине этой женщины-полицейского к ней вернулась память. Стук колес и его лицо. Она думала, что не видела его, а, получается, видела. Какую теперь это играет роль? Ей все равно никто не поверит. Будь это кто-то другой, тогда, может быть. Но не он. Ни единого шанса. Ее слова противоречили бы его словам. Накаченная наркотиками женщина, наполовину без сознания, или…

Ингела Плугхед выбросила эти мысли из головы, закрыла глаза и подалась вперед.

74

Фабиан Риск нашел свободное место прямо перед домом на улице Польшегатан. Ключи от машины лежали на письменном столе Хуго Эльвина вместе с запиской о том, что машина стоит на парковке. Какая-то добрая душа перегнала его машину сюда аж из самого Седеросена.

Он запер машину и повернулся к таунхаусам из красного кирпича. Его охватило чувство, будто он не вернулся домой, а приехал кого-то навестить. Наверное, в этом не было ничего удивительного, – ведь он прожил здесь всего девять дней, да и то бывал только изредка. Он отсутствовал почти трое суток, и если он хорошо знает Теодора, все это время тот беспрерывно наслаждался пиццами, компьютерными играми и грохотом тяжелого рока.

Фабиан поднялся на крыльцо, вставил ключ в дверь и сразу же услышал глухой ритмичный шум любимой музыки смерти. Он никогда не воспринимал этих ударов. Не чувствовал от них ни куража, ни драйва. Они только вызывали в нем панику. Но он обещал самому себе никогда не критиковать музыкальные пристрастия своих детей, и хотя пару раз чуть было не ворвался к сыну, ему пока что удавалось держать свое обещание. Его собственные родители только и делали, что ворчали. Они не отличали «Kraftwerk» от «Depeche Mode» или от «Heaven 17». Для них все было только «бух-бух» и «а где же настоящие инструменты?».

– Вы, наверное, наш новый сосед, – услышал он голос у себя за спиной.

Фабиан обернулся и увидел грушеобразную женщину в коротких брюках с большими карманами, майке и шляпе от солнца. В руках она держала стеклянную банку со смородиной.

– Меня зовут Улла Стенхаммер. Мы живем в пятнадцатом доме.

Фабиан спустился обратно по лестнице и пожал женщине руку.

– Фабиан Риск.

– Вот как. А чем вы занимаетесь, если можно спросить?

– Занимаюсь?

– Ну, кем работаете?

– Пока что я в отпуске и изо всех сил стараюсь не думать о работе, – Фабиан выдавил улыбку ради добрососедства, надеясь, что первое впечатление от соседки окажется ошибочным.

– Ага… Я просто хотела поздравить вас с приездом, – женщина протянула банку с ягодами. – Знаете, нам всем было немного любопытно, кто сюда въедет, и когда я поняла, что это совершенно нормальная обычная семья, страшно обрадовалась.

– Вот оно что. А с прежними соседями было что-то не так?

– Ну как вам сказать. На мой взгляд, в них безусловно было что-то странное. Например, они никогда не ходили на наши весенние или осенние праздники и… Ну, вы видели, как выглядит участок с задней стороны. Настоящие джунгли. Знаете, тень от них падает на наш дворик, и там растет только мох. Не очень-то приятно, если хотите знать мое мнение.

Фабиан отметил, что первое впечатление, к сожалению, его не обмануло.

– Обещаю все подрезать, как только найду время.

– Ну, не буду в это вмешиваться.

Оба замолчали, и Фабиан сделал поползновение уйти.

– В этих старых домах довольно толстые стены, и можно подумать, что здесь плохая слышимость. Но скажу вам: это не так. Не спрашивайте меня, как проникает звук. Я только знаю, что проникает.

– Мой сын слишком громко заводит музыку?

– Я бы не назвала это музыкой. Но если ночью он сделает немного тише, ничего не случится, так сказать. Хотя ни в какое сравнение с Палдинскими это не идет. Это прежние соседи.

– А они тоже слушали музыку?

– Нет. Или да, немного классики. Но проблема была не в этом, а в их ссорах.

– Ссорах?

Женщина приблизилась на шаг к Фабиану и посмотрела через плечо, словно боялась, что их подслушивают.

– Вы не представляете, как они кричали друг на друга. Иногда казалось, будто… Ну, не знаю, как сказать. Пятница 13-е. Знаете, когда мы лежали в нашей спальне, мы будто находились с ними в одной комнате. Точно я не знаю, но уверена, он ее бил.

Фабиан понял, что первое впечатление надо пересмотреть. Тетка оказалась гораздо хуже, чем он предполагал.

– Но в конце концов она сбежала, и никто ее за это не упрекнет. Даже если она поступила не самым лучшим образом. Но это не мое дело. Нет ничего хуже соседей, которые суют нос в чужие дела.

– Да уж, действительно. Спасибо за смородину, – Фабиан предпринял новую попытку подняться по лестнице на крыльцо.

– Знаете, он просто уехал на выходные. По-моему, в Берлин. Странный город, правда? Разве нет? Один раз я поехала туда в отпуск, и после этого мне пришлось брать еще один отпуск, так мы устали. Но когда он вернулся домой, из дома исчезла вся одежда и игрушки. Это она и дети сбежали с полными чемоданами. Исчезли в один миг. Не очень здорово, если хотите знать мое мнение.

Значит, вот что риелтор назвал личными обстоятельствами.

– Да, не особо приятно. А известно, куда она уехала?

– Вот в этом вся соль, – она подняла указательный палец вверх и повела бровями, чтобы подчеркнуть странность ситуации. – Ему, похоже, не было никакого дела. Он просто пожал плечами и стал жить дальше.

– А он не пытался их найти?

– Не знаю. Мне показалось, что он скорее почувствовал облегчение. – Женщина покачала головой. – Я ничего не поняла, для меня это совершенно непостижимо. Вы только представьте себе: приходишь домой, а твоей семьи нет.