Они были вдвое больше любой охотничьей собаки, какую Серильда могла себе представить. Концы острых ушей доставали ей до плеч. Но тела были тощими, поджарыми, а выпирающие ребра, казалось, вот-вот должны были прорвать стоящую дыбом шерсть. С вываленных языков и торчащих клыков тянулись нити густой слюны. Страшнее всего был ослепительный свет – он пробивался из их пастей, ноздрей и глаз. Светилась даже покрытая коростой шкура в тех местах, где она особенно туго обтягивала кости. Как будто в них текла не кровь, а огонь Ферлорена.

Серильда даже вскрикнуть не успела, когда одна из этих зверюг бросилась на нее, клацнув зубами перед самым лицом. Огромные лапы ударили ее по плечам. Она упала в снег, закрыв лицо руками. Пес, широко расставив лапы, навис над ней, воняя серой и гнилью.

К ее удивлению, тварь не впилась в нее зубами, а замерла в ожидании. Дрожа, Серильда осмелилась посмотреть в щель между пальцами. Пес, сверкнув глазами, потянул воздух носом, в кожаных ноздрях полыхнул свет. Что-то мокрое капнуло Серильде на лицо. Ахнув, она попыталась вытереться и, не удержавшись, всхлипнула.

– Оставь ее, – скомандовал голос, тихий, но властный.

Пес отскочил, оставив на снегу дрожащую, задыхающуюся Серильду. Она вскочила и метнулась назад к дому. Схватив стоявшую у стены лопату, стремительно, с отчаянно бьющимся сердцем, повернулась, готовая дать отпор. Но адских гончих рядом не оказалось.

На том самом месте, где она только что лежала, неподвижно стоял конь. Серильда растерянно смотрела на него. Это был вороной жеребец, под его лоснящейся шкурой бугрились мышцы, из ноздрей вырывались струи пара.

Всадник, залитый лунным светом, был красив и в то же время ужасен. Бледная с серебристым отливом кожа, глаза цвета тонкого льда над глубоким озером и длинные черные волосы, свободно падавшие на плечи. На нем были великолепные кожаные доспехи, два пояса с несколькими кинжалами, ножами и изогнутым рогом. За плечом – колчан со стрелами. Он был похож на короля – властный, подчинивший себе чудовище, на котором сидел верхом. Уверенный, что любой с трепетом и почтением склонится перед ним.

Он был опасен.

Он был великолепен.

Он был не один.

Поодаль стояли еще дюжины две скакунов – вороные, черные как смоль, но с белоснежными гривами и хвостами. На спине у каждого сидел всадник – мужчины и женщины, молодые и старые, одни в прекрасных одеждах, другие – в лохмотьях. Некоторые из них были призраками. Это Серильда поняла сразу – их нечеткие силуэты расплывались на фоне ночного неба.

Остальные были Темными. Глядя на их неземную красоту, ошибиться было невозможно – это были бессмертные демоны, давным-давно сбежавшие из Ферлорена, от их хозяина, бога смерти. И все они смотрели на нее. Гончие тоже. Повинуясь приказу хозяина, они отошли и с голодным видом бродили поодаль.

Серильда снова посмотрела на всадника, возглавлявшего Охоту. Она знала, кто перед ней, но даже в мыслях не осмеливалась поминать его имя, опасаясь, что может оказаться права.

Он пристально смотрел на нее, сквозь нее взглядом, каким смотрят на блохастую шавку, посмевшую украсть чужой ужин.

– В какую сторону они пошли?

Серильда вздрогнула. Этот голос… Полный спокойствия, пронизывающий. Если бы всадник не ограничился простым вопросом, а снизошел до того, чтобы, например, почитать ей стихи, она уже была бы околдована.

Однако она обнаружила, что может стряхнуть с себя очарование. Ей помогла мысль о моховицах, сидевших в подполе в нескольких футах от нее, и об отце, который, как она надеялась, крепко спал в доме. Она осталась одна и, будто в капкан попала, привлекла внимание этого странного создания, скорее демона, чем человека.

Аккуратно поставив лопату на место, Серильда спросила:

– В какую сторону кто пошел, сударь?

Потому что, конечно же, он был из знатных, занимал высокое положение. Король, подсказал ей разум, и Серильда умолкла. Это просто… не укладывалось в голове.

Его светлые глаза сузились. Вопрос надолго повис между ними в ледяном воздухе, и Серильда начала дрожать от холода. Под плащом на ней была только ночная рубашка, пальцы на ногах быстро немели.

Эрл… – нет, охотник, так она будет его называть. Охотник не ответил. Серильда была разочарована, ведь если бы он сказал: «моховицы», она могла бы задать ему новые вопросы. Зачем он охотится на лесной народец? Что ему от них нужно? Это ведь не звери, которых можно убить и обезглавить, а шкурами украсить замок. Она очень надеялась, что это в его намерения не входит. При одной мысли о чем-то подобном сводило живот.

Но охотник ничего не говорил, только смотрел ей в глаза, а конь его замер в полной, неестественной неподвижности.

Не в силах больше выдерживать молчание – вообще никакое, но особенно молчание в окружении призраков и духов, Серильда испуганно вскрикнула.

– О, простите меня! Я мешаю вам проехать? Простите… – она отступила назад и присела в реверансе, взмахнув рукой. – Не обращайте на меня внимания. Мне просто нужно кое-что собрать тут в полночь, но я подожду, пока вы проедете.

Охотник не двинулся с места. Еще несколько коней, встав полукругом, постукивали копытами по снегу и нетерпеливо фыркали.

После мучительно долгой паузы охотник заговорил:

– Не хочешь ли к нам присоединиться?

Серильда вздрогнула. Трудно было понять, что это – приглашение или угроза, но сама мысль о том, чтобы присоединиться к этой кошмарной компании и участвовать в продолжении Охоты вызвала ужас. Отвечая, она старалась не заикаться:

– Я бесполезна для вас, сударь. Никогда не училась охоте и ничего не умею, даже в седле не могу как следует держаться. Лучше уж вы поезжайте, а я останусь и займусь своими делами, соберу кое-что.

Охотник склонил голову, и в его холодном взгляде Серильда впервые заметила что-то новое. Нечто вроде любопытства. К ее большому удивлению, он перекинул ногу через седло и – Серильда ахнуть не успела – соскочил на землю прямо перед ней.

По сравнению с большинством девушек в деревне Серильда была высокой, но Эрлки… охотник оказался выше на целую голову. Необычной была вся его фигура – длинная и тонкая, как водяной тростник. Хотя, пожалуй, уместнее было бы уподобить его мечу. Серильда тяжело сглотнула, когда он шагнул к ней.

– Расскажи-ка мне, – сказал он негромко, – чем это ты занята в такой час, в такую ночь?

Одно жуткое мгновение Серильда не могла произнести ни слова. Язык не слушался ее, в голове было пусто. Слова не шли на ум. Там, где обычно роились выдумки, сказки и истории, не было ничего. Такого с ней еще не случалось.

Все равно, что прясть золото из соломы.

Охотник насмешливо склонил голову. Понял, что поймал ее. Теперь он снова спросит, где моховицы. И что она ему скажет, кроме правды? Что еще она может ответить?

Думай. Думай…

– Ты, помнится, сказала, что хочешь… что-то собрать? – подсказал он тоном, в котором легко было услышать искреннее расположение и любопытство. Но это была хитрость, ловушка.

Серильде удалось оторвать от него взгляд и посмотреть на поле, где вечером она протоптала дорожку в снегу, когда мчалась домой. Из слякоти торчало несколько сломанных и пожелтевших стебельков ржи.

– Солому! – ответила она, почти закричала, так что охотник слегка отпрянул. – Солому я собираю, сударь! Что же еще?

Брови охотника сдвинулись к переносице.

– В новогоднюю ночь? Под Снежной луной?

– А что же… Конечно. Лучшее время для этого. Я имею в виду… не обязательно, чтобы это был новый год, но… в полнолуние. Иначе солома не годится! Из нее тогда не спрясть… – она запнулась, а потом продолжила: – не спрясть… золото.

Сказав эту нелепицу, она еще и дерзко улыбнулась. Но охотник в ответ не улыбнулся. Он испытующе смотрел на нее, подозрительно, но… с интересом.

Чтобы хоть как-то укрыться от его проницательного взгляда, да и от холода, Серильда обхватила себя руками. Ее начала бить дрожь, зубы стучали. Наконец, охотник снова заговорил, но сказал совсем не то, чего она ожидала или на что надеялась:

– На тебе печать Хульды.

У нее екнуло сердце.

– Хульды?

– Бога труда.

Серильда уставилась на него. Разумеется, она знала, кто такой Хульда. В конце концов, богов всего семь – не так уж сложно запомнить. Хульда был богом, отвечавшим в основном за славный честный труд, как сказала бы фрау Зауэр. От крестьянских работ до плотницкого дела – и уж пряхам-то он, наверняка, покровительствовал.

Она надеялась, что ночной мрак скроет ее странные глаза с золотыми колесами в них, но у охотника зрение было острое, как у совы.

Вот только он решил, что видит колесо прялки. Серильда хотела сказать правду – что отмечена вовсе не богом труда, а богом лжи. И знак, который он видит, символизирует колесо судьбы и везения – или невезения, что с ней случалось гораздо чаще. И ошибиться было очень легко…

Но она вовремя сообразила, что такая деталь придаст правдоподобия ее вранью, поэтому просто пожала плечами, немного смущаясь от предположения, будто она владеет какой-то магией.

– Да, – отозвалась она внезапно севшим голосом. – Хульда благословил меня еще до моего рождения.

– С какой целью?

– Матушка моя была талантливой белошвейкой, – снова солгала Серильда. – Она сшила и подарила Хульде прекрасный плащ, который так ему понравился, что он пообещал наделить ее первенца чудеснейшей способностью.

– Прясть золото из соломы, – протянул охотник голосом, полным недоверия.

Серильда кивнула.

– Я мало кому об этом рассказываю, чтобы не пробуждать в девушках зависть, а в мужчинах жадность. Надеюсь, сударь, вы сохраните мою тайну?

Охотник удивился, затем шагнул ближе, и воздух вокруг Серильды стал неподвижным и очень, очень холодным. Она почувствовала прикосновение настоящей стужи и лишь тогда сообразила, что при дыхании из его рта не вырывались облачка пара.

К ее шее под подбородком прижалось что-то острое. Серильда судорожно вздохнула. Конечно, она должна была заметить, как он достает оружие, но не заметила и не почувствовала, чтобы он вообще двигался. А теперь он стоял, приставив к ее горлу охотничий нож.

– Спрошу еще раз, – сказал он почти нежно, – где лесные твари?

Глава 5

Серильда, хоть и выдержала ледяной взгляд охотника, чувствовала себя уязвимой и беззащитной. Но ее язык, дурацкий лживый язык, продолжал болтать.

– Сударь, – сказала она с легким сочувствием, словно ей неловко было объяснять очевидные вещи такому опытному охотнику, – лесные твари водятся в Ясеневом лесу, к западу от Большого Дуба. И еще… немного севернее, кажется. Так люди говорят.

Впервые на лице охотника промелькнуло нечто, похожее на вспышку гнева. Гнева и неуверенности. Он не мог понять, разыгрывает она его или говорит правду.

Серильда подняла руку и осторожно коснулась пальцами его запястья. Охотник вздрогнул от неожиданности. Она же вздрогнула от того, какой его кожа оказалась на ощупь. Ее пальцы давно окоченели, но все-таки в них текла теплая кровь. А вот кожа охотника была будто покрыта инеем.

Он молча убрал нож от ее шеи.

– Не хочу показаться непочтительной, – продолжила Серильда, – но мне и правда пора заняться делом. Луна скоро зайдет, и солома уже не будет такой податливой. А я люблю работать с самым лучшим материалом.

Не дожидаясь ответа, Серильда вытряхнула снег из ведра, снова подхватила лопату. С высоко поднятой головой она прошла мимо охотника и его коня, и направилась в поле. Другие охотники расступились, пропуская ее, и Серильда принялась разгребать снег, из-под которого показалась стерня – унылые стебли, оставшиеся после осенней жатвы.

Ничего похожего на золото.

В какую нелепую ложь это превращалось…

Но Серильда знала: хочешь убедить кого-то в том, что говоришь правду, – твердо верь в это сама. И она принялась невозмутимо выдергивать замерзшие стебли и складывать в ведро. Некоторое время слышались только шелест сухих стеблей, да время от времени стук лошадиных копыт и низкое рычание гончих.

Затем раздался высокий скрипучий голос:

– Я слышала о пряхах, получивших благословение Хульды.

Серильда посмотрела на всадницу, которая оказалась к ней ближе всего – бледную, немного расплывающуюся по краям, с косой, венцом уложенной на голове. На ней были короткие штаны и кожаные доспехи, спереди на куртке расплылось зловещее темно-красное пятно. Крови было очень много – и натекла она из глубокой раны на шее призрачной женщины.

На миг всадница задержала на Серильде бесстрастный, равнодушный взгляд и обратилась к своему повелителю:

– Верю, что она говорит правду.

Охотник не обратил внимания на ее слова. Серильда услышала, как снег слегка скрипнул под его сапогами – и вот он уже оказался рядом с ней. Она опустила глаза, полностью сосредоточившись на том, чем была занята. Стебли соломы резали ладони, под ногти уже набилась грязь. Почему только она не прихватила варежки? И тут же вспомнила, что отдала их Гердрут. Ну и вид у нее сейчас, наверное…

Собирать солому, чтобы превратить ее в золото. В самом деле, Серильда. Из всех глупостей и нелепостей, которые ты могла ляпнуть…

– Приятно узнать, что благословение Хульды не пропало даром, – певуче произнес охотник. – Этот дар и вправду редкое сокровище.

Серильда обернулась, но охотник уже отошел. Гибкий, как пятнистая рысь, он вскочил в седло. Конь фыркнул. Не глядя на Серильду, охотник подал знак спутникам. Они исчезли так же, как появились – грохот копыт, шквал снега и льда, завывание адских гончих. Грозовая туча, зловещая и потрескивающая, промчалась по полю. И никого – только сверкающий снег и полная луна, целующая горизонт.

Серильда тяжело вздохнула, не веря, что удача ей не изменила. Она пережила встречу с Дикой Охотой. Врала в лицо самому Эрлкингу! Никто мне не поверит, подумала она. Вот где настоящая трагедия!

Она подождала, когда вернутся обычные ночные звуки – скрип застывших веток, успокаивающее журчание реки, далекое уханье совы. Наконец, взяв фонарь, она решилась открыть дверь подпола. Моховицы появились в проеме, таращась на Серильду так, будто она стала синего цвета. Впрочем, стоял такой холод, что, может, она и правда посинела.

Серидьда попыталась улыбнуться, но это трудно, если зубы стучат.

– С вами теперь все будет в порядке? Сможете вернуться в лес, отыщете путь?

Высокая моховица Сныть обиженно усмехнулась.

– Это вы, люди, вечно теряетесь, а не мы.

– Я не хотела вас обидеть, – Серильда окинула глазами их легкую одежду из клочков меха. – Ох, и замерзли же вы, поди.

Сныть не ответила, она испытующе смотрела на Серильду – с любопытством и раздражением.

– Ты спасла нам жизнь, рискуя своей. Зачем?

Сердце Серильды радостно дрогнуло. Ее поступок выглядел героическим! Но героям полагается быть скромными, поэтому она просто пожала плечами.

– Мне показалось, что это неправильно – преследовать вас, словно вы дикие звери. А кстати, чего охотники от вас хотели?

Ответила ей Таволга, преодолевая застенчивость:

– Эрлкинг испокон веку охотится на лесной народ, и на всю нашу волшебную родню.

– Он считает это забавой, – продолжала Сныть. – Видно, если столько времени охотиться, голова обычного оленя уже не кажется достойным трофеем.

Серильда потрясенно уставилась на них.

– Он собирался вас убить?

Обе моховицы посмотрели на нее, как на дурочку. Но Серильда-то думала, что Охота гонится за ними, просто чтобы поймать. Возможно, в чем-то это было бы даже хуже. Но убивать таких нежных, изящных созданий ради забавы? Она почувствовала отвращение.

– Мы можем защититься от Охоты, скрыться от их собак, – объяснила Сныть. – Им ни за что не найти нас, пока мы под защитой Лесной Бабушки. Но мы с сестрой не успели вернуться до наступления темноты.

– Рада, что сумела помочь, – улыбнулась Серильда. – Можете прятаться в моем подполе, когда пожелаете.

– Мы в долгу перед тобой, – сказала Таволга.

Серильда замотала головой.

– И слышать не хочу. Поверьте, приключение стоило риска.

Моховицы переглянулись, и Серильда поняла, что они недовольны. Сныть решительно подошла, крутя что-то на пальце, и хмуро посмотрела на нее.

– Любая магия требует оплаты, чтобы между нашими мирами сохранялось равновесие. Примешь ли ты это подношение в уплату за помощь, которую оказала мне этой ночью?

Совсем растерявшись, Серильда подставила ладонь и моховица уронила на нее кольцо.

– Что ты, в этом нет необходимости… К тому же, я не творила магию.

Неуловимо птичьим движением Сныть склонила голову набок:

– Ты уверена?

Не успела Серильда ответить, как к ней подошла Таволга и сняла с шеи тонкую цепочку.

– Примешь ли ты это подношение в уплату за помощь, которую оказала мне этой ночью? – повторила она за сестрой.

Она положила на ладонь Серильды цепочку с небольшим овальным медальоном. Оба украшения сияли золотом в лунном свете. Настоящим золотом. Дорогие, должно быть, вещицы… Но откуда они у лесного народца? Серильда всегда была уверена, что богатство и вообще вещи им не нужны. Одержимость человечества золотом и драгоценными камнями казалась им отвратительной, отталкивающей. Может, поэтому они с такой легкостью и отдают эти вещи… Для Серильды и ее отца это было настоящее сокровище. Ничего подобного она никогда и в руках не держала.

И все-таки…

– Убирайся! Убирайся отсюда!

Снова помотав головой, она протянула украшения назад.

– Я не могу это взять. Спасибо, но… вам помог бы любой. И платы за это не требуется.

Я послушалась и пошла плакать на улицу.

В улыбке Сныти мелькнула снисходительность.



– Плохо ты знаешь людей, если веришь в это, – кисло произнесла она. Потом кивнула на подарки. – Если не примешь подношения, значит, долг не выплачен, и нам придется оставаться у тебя в услужении, пока не расплатимся, – ее глаза предостерегающе потемнели. – Мы предпочли бы, чтобы ты взяла подарки.

Серильда зажала украшения в кулаке.

«Но ведь это неверно – всего ты не сделала».

– Тогда спасибо, – сказала она. – Долг выплачен.

Мое зеркало право, конечно, как и любое другое.

Моховицы кивнули, и у Серильды возникло странное чувство, будто между ними заключена сделка. Заключена и подписана кровью – такой серьезный и торжественный был этот момент.

Желая прогнать возникшее напряжение, Серильда протянула к лесным девам руки.

Был понедельник, почти без четверти девять вечера, когда я приняла решение. Я сама себя презирала, когда произносила номер телефона, но понять причину этого презрения мне было не дано. Возможно, в его основе лежал мой страх. Страх обратиться к нему вновь, хотя бы просто встретиться с ним, спустя годы. И это рождало во мне ярость – густую ярость, поднимавшуюся по горлу, словно блевотина, пока я слушала гудки: один, второй, третий, но не проросшую в слова, а тут же погасшую, как только мне ответили.

– Мне кажется, я будто породнилась с вами. Обнимемся?

Таволга вытаращила круглые глазищи. А Сныть зарычала. Напряжение и не подумало исчезнуть. Серильда отдернула руки.

Я произнесла только несколько слов:

– Хотя нет. Это было бы странно.

– Мне хотелось бы поговорить с сеньором Пиплзом. – И добавила: – Пожалуйста.

– Мы пойдем, – сказала Сныть. – Бабушка будет волноваться.

Словно пугливые косули, они побежали в сторону реки и скрылись с глаз.

14

– Клянусь старыми богами, ну и ночка, – пробормотала Серильда и постучала башмаками о стену, чтобы стряхнуть снег.

Парк «Нулевая зона» находится к югу от Мадрида. Он был спроектирован на месте кратера, образовавшегося пятнадцать лет назад после взрыва огромной бомбы 9-N. Теперь это спокойное, ничем не примечательное, приятное место. Проложены дорожки, разбиты цветочные клумбы и установлены некие человекоподобные статуи – их позы, кажется, свидетельствуют о том, что они мигом сбежали бы оттуда, если бы могли. И я бы их не осудила: место это не слишком отличается от пустыря площадью около трех квадратных километров, населенных призраками и преступниками, – и тут никогда не играют дети. Даже в пальто было как-то холодновато. Под пальто на мне только трико Селии Тачстоун, одна из тех уникальных моделей, которые делают только на заказ, – желтого цвета, а боковинки и рукава из прозрачной ткани, так что, если посмотреть сбоку, тело выглядит обнаженным. Сумку я не взяла, зато сапожки хорошо сочетались со всем остальным. Недавние дожди оставили после себя большие лужи, по которым приходилось шлепать. И хотя в этот вторник в десять часов утра солнце было надежно упрятано за тяжелыми тучами, на лице у меня все же красовались солнечные очки – возможно, для того, чтобы не видеть лицо сеньора Пиплза.

В доме ее встретил храп. Отец спал, как сурок, и ничего не заметил. Серильда сняла плащ и со вздохом села к очагу. Подбросила кусок болотного торфа, чтобы огонь не погас. Потом придвинулась ближе к очагу и при свете тлеющих углей стала разглядывать свои награды.

По периметру парка кривились деревья – точь-в-точь из сказок о ведьмах и колдунах – с листьями либо сорванными ветром, либо заляпанными дождем. Городские байки утверждали, что по ночам молоденькие проститутки из Восточной Европы забираются здесь на пеньки, чтобы привлекать внимание клиентов, медленно объезжавших соседние улицы. Любой таксист расскажет тебе то же самое, особенно если ты мужчина. Я ни разу не работала в «Нулевой зоне», но тем коллегам, которым доводилось охотиться именно здесь, не случалось увидеть ни одной девушки, поступавшей таким образом. Слухи же объяснялись тем обстоятельством, что район этот был не чем иным, как «маленькой Россией» Мадрида, хотя жили здесь не только русские эмигранты. Разумеется, группа террористов, ответственная за взрыв бомбы 9-N, тоже имела собственную легенду об этом месте.

Золотое кольцо.

Под деревьями расположились гротескные творения скульпторов, работавших по заказу правительства. Идя через парк к граничащей с ним маленькой улочке Корин, я заметила несколько таких скульптур – в большинстве своем человеческие фигуры из стекловолокна, с волосами на голове. Они сидели, как-то скрючившись. Вроде в одном документальном фильме объясняли, что они символизируют «боль человеческую». Я тогда подумала, что не было никакой необходимости создавать статуи – по той простой причине, что от бомбы 9-N погибло больше десяти тысяч человек, включая тех, кто подпольно изготовил атомную бомбу, а вдвое больше было покалечено и поражено радиацией. Я никогда не считала, что тут годится количественный подход. И статуи мне не нравились даже в качестве символа человеческой боли. По мне, так «боль человеческая» не отличается столь красивым силуэтом, она, напротив, тошнотворна и даже жалка – это агония, гнойники и стоны. И я ненавижу ее, как ненавижу болезни. Мне и в голову не пришло бы создать скульптуру боли, равно как и поставить памятник бубонной чуме или церебральному параличу.

Естественно, я знала, что сеньор Пиплз так не думает.

Золотой медальон.

Нечто похожее на ощущение, когда мокрыми руками берешься за клеммы под напряжением вольт в двести, пронзило меня с головы до ног, когда я заметила его одинокую фигуру в обрамлении голых деревьев и пустых улиц – фигуру неизменно осознающего свою значимость человека, эдакого степного волка, уникального и гордого этим. Он ждал меня именно там, где обещал, – в конце парка, в начале улицы. Я узнала его даже со спины, но, лишь подойдя поближе, стала понимать, что немногие прошедшие годы обрушились на него гораздо более тяжелым грузом, чем просто количество прожитых дней.

Когда на них упал свет, Серильда заметила на кольце знак. Герб, вроде тех, что благородные господа ставят на восковые печати. Чтобы разглядеть рисунок, Серильде пришлось напрячься. На гербе был изображен татцельвурм – огромный мифический зверь, похожий на змея с кошачьей головой. Его гибкое тело обвивало букву «Р». Никогда прежде Серильда не видела ничего похожего.

Я и познакомилась с ним, когда он был уже стар, но сейчас он выглядел постаревшим. Спина согнулась, будто у зрителя в театре, что сидит в последнем ряду и тянется, чтобы лучше увидеть сцену между головами впереди сидящих. На голове – шляпа с обвисшими полями, он оброс, отпустил бороду. Недавнее приобретение – трость – воткнуто в землю, как деревянная нога пирата. В нескольких метрах подростки в дырявых джинсах, вязаных шапочках с красными звездами и шарфах, у некоторых полностью закрывающих лицо, тусовались возле стены, исписанной старыми надписями. Еще прежде, чем они заметили меня и стали выкрикивать в мой адрес похабщину, я обратила внимание, как ребята показывали пальцем на старика «в шляпе», будто перед ними забавный снеговик, который начал таять.

Подцепив ногтем застежку, она открыла медальон. Раздался щелчок, и от восторга у нее перехватило дыхание. Она ожидала, что медальон внутри пустой, но там оказался крохотный портрет – самой тонкой работы, какую только можно представить. На портрете была изображена прелестная девочка – совсем еще ребенок, ровесница Анны, если не младше. Она, наверное, была принцессой или герцогиней, или кем-то таким же важным и знатным – золотые локоны перевиты нитями жемчуга, нежные щеки, высокий кружевной воротник. Царственно приподнятый подбородок и озорной блеск в глазах.

Заметив друг друга, мы проигнорировали стайку пацанов.

Защелкнув крышку медальона, Серильда надела цепочку с медальоном на шею, и кольцо на палец. Вздохнула и полезла под одеяло. Теперь у нее есть доказательства того, что произошло ночью, но утешительного в этом мало. Если она покажет кому-нибудь эти вещицы, люди решат, что они краденые. Жить с репутацией выдумщицы и врушки совсем не сладко. А уж прослыть воровкой…

– Добрый день, сеньор Пиплз, – проговорила я.

Слабая улыбка прорезала снежно-белую бородку под горевшими румянцем впалыми щеками и круглыми черными очками.

Серильда лежала без сна, зажав в кулаке медальон и глядя на то, как золотистые пятна и тени мечутся по потолку.

– Добрый день, Диана, – сказал доктор Виктор Женс.



Глава 6

– У меня вошло в привычку гулять по парку Бомбы. Это место наводит на мысли о себе самом: нечто совершенно новое, созданное на руинах и костях. Хорошо здесь, никто не побеспокоит. Кстати, слежки за тобой не было, а?

– Да нет, конечно же нет. – Вопрос застал меня врасплох, и я принялась озираться по сторонам.

Иногда Серильда часами размышляла над подтверждениями. Над маленькими знаками и ключиками, которые могли подтвердить правдивость истории, преодолеть разрыв между фантазией и реальностью, связать их воедино.

В парке были только редкие прохожие, да и те двигались, как в наших тренировочных маскарадах, когда тебе завязывают глаза и ты должен идти вперед, бормоча, как в трансе, свои реплики.

Какие у нее доказательства того, что она отмечена Вирдитом, богом историй и удачи? Истории, которые рассказывал ей на ночь отец? Но она ни разу не спросила, правдивы они или нет. Золотые колеса в ее черных глазах? Ее неудержимый язык? Мать, которая не интересовалась тем, как растет ее дочь, и которая ушла, даже не попрощавшись?

– Ах да, пока не забыл… – Женс хрипло хохотнул. – Хочу тебя поблагодарить – за то, что ничего не прибавила после своего приветствия, даже когда я замолчал… Ничего вроде «как я рада, что…» или «как здорово, что…». Ты так же рада меня видеть, как была бы рада таракану, разгуливающему по твоему лицу, я знаю. И это хорошо, потому что не притворяешься. А это означает, что притворяешься ты очень хорошо.

А что доказывает, что Эрлкинг убивает детей, заблудившихся в лесу? Совсем немногое – в основном, слухи да сказки. Слухи о призрачной фигуре, которая крадется среди деревьев, прислушиваясь к испуганным крикам ребенка. Нечасто, но почти в каждом поколении на опушке леса находили маленькое тельце, исклеванное во́ронами до неузнаваемости. Но родители всегда узнавали своего пропавшего ребенка, даже десять лет спустя. Даже, если от него остался только скелет.

Я нехотя улыбнулась, чтобы замаскировать робость, которая вдруг меня охватила. Прошло всего два года, но передо мной был другой Женс. Какая-то алхимия: и сила, и слабость. Я обратила внимание на жилы на его шее, которые, казалось, поддерживают его голову, как канаты – мачты, и на скопище морщинок вокруг глаз, скрытых за черными очками, и сильный тремор, придававший его рукам сходство с дрожью закоченевшего homeless[38]. Это меня шокировало, не удавалось принять все как должное. Пришлось приложить усилия к тому, чтобы заставить себя думать: это – он. Это Виктор Женс в образе старика. У него хорошо получалось.

Правда, в последние годы такого не случалось, так что вряд ли можно считать это доказательством. Суеверные бредни.

– Ты должна рассказать, что там в мире делается… Кое о чем я узнаю, но не обо всем. Я некоторым образом погружен в себя. Консультации с врачом онлайн, цвет утренних таблеток, цвет вечерних таблеток, ну, ты знаешь… Веду что-то вроде дневника своего стула. Раньше я все утро мог вспоминать, сходил ли в туалет, встав с постели, или нет… Когда забываешь уже о собственном дерьме, можно сказать, что пора прикрыть лавочку… И тогда подступают вопросы, как я это называю… Один вопрос за другим… Но все, в конце концов, об одном и том же: создал ли я хоть что-то в этой жизни? Что-то стоящее, хочу я сказать… И знаешь, что я себе отвечаю? Что да, я создал нечто стоящее. И это нечто сейчас гуляет со мной по парку.

Я уж было забормотала подходящую к случаю фразу вежливой благодарности, но он меня остановил:

Однако теперь все иначе. Какие у Серильды доказательства, что она спасла двух моховиц, за которыми гналась Дикая Охота?

Золотое кольцо и цепочка, которая к утру нагрелась у нее на груди.

– Да ладно тебе, помолчи. Я сделал тот единственный комплимент, который был для тебя припасен.

Истоптанная стерня на поле, где она расчищала снег лопатой.

– Я хотела поблагодарить вас не за эти слова, а за согласие встретиться со мной, – ответила я.

Женс стукнул своей тростью:

Открытая дверь в подпол осталась незапертой, от дерева все еще пахло сырым луком.

– О, да будет тебе, Диана! Ведь я сам оставил для тебя открытой эту дверь – и только я сам могу захлопнуть ее у тебя перед носом. Но я хотел этой встречи. Ты – мое наследие, мой завет, так почему бы мне не пожелать увидеть тебя? Клаудия Кабильдо и ты – два моих завета этому миру… Этому миру в руинах, такому вечно юному и такому древнему, который так безмятежно спит… – И внимательно посмотрел по сторонам, будто и вправду увидел кого-то, кто именно так спит… – Так о чем бишь я говорил?

Но ни следа, – вдруг поразилась она, – ни следа копыт на заснеженном поле. Снег оставался таким же девственным, как накануне вечером, когда она возвращалась домой. Единственные следы принадлежали ей самой. Никаких напоминаний о полуночных гостях – никаких отпечатков изящных ножек моховиц, тяжелых копыт или лап гончих, похожих на волчьи. Только нежная, нетронутая белизна, весело сверкающая в лучах утреннего солнца.



Я ему напомнила. Он кивнул, но не стал продолжать ту же тему, словно она ему наскучила. Поскреб морщинистый подбородок.

– Я же говорил тебе, что ты можешь обращаться ко мне, дал тебе номер и имя Пиплза. Больше никому не известен этот ключ. Я не желаю никого видеть. Не желаю ни о чем знать. Мир для меня кончился.

Вскоре оказалось, что в том, что у нее есть доказательства, нет ничего хорошего. Серильда рассказала отцу все, как было, ничего не утаив. Он слушал, жадно, едва ли не с ужасом. В почтительном молчании разглядывал кольцо с печаткой и портрет в медальоне. Сходил посмотреть на дверь подпола. Долго стоял на пороге, пристально глядя на пустой горизонт, за которым лежал Ясеневый лес.

После непродолжительного молчания, подчеркнувшего последнюю фразу, в тот момент, когда мы дошли до конца парка, Женс поднял морщинистое лицо под этой своей шляпой без затей.

Потом, когда Серильда почувствовала, что больше не вынесет молчания, он засмеялся. В его безудержном добродушном смехе слышалось что-то еще, но она не могла понять, что это. Паника? Страх?

– Ты навещаешь ее? – спросил он. – Клаудию?

– Я уж думал, – заговорил он, вытирая глаза, – что перестал быть таким легковерным. Ну, Серильда, – он обхватил ее лицо грубыми ладонями. – Как ты можешь рассказывать такое и даже не улыбнуться? Чуть не подловила меня, в который уже раз. Где ты это взяла, только честно? – Он подцепил пальцем медальон, висевший у нее на шее. Вспоминая события прошедшей ночи, Серильда побледнела, но сейчас кровь снова хлынула ей в лицо. – Неужели паренек какой подарил? Ты, верно, приглянулась кому-то в городке, а мне рассказать боишься.

– Время от времени.

Еще одна пауза. Еще один вопрос:

Попятившись, Серильда спрятала медальон под платье. Велико было искушение попробовать еще раз. Настоять. Отец должен поверить. Ведь на этот раз все было на самом деле. Это случилось. Она не солгала. И она непременно предприняла бы еще одну попытку, если бы не страх, мелькнувший в его взгляде. Отец волнуется за нее. За его деланым смехом скрывается ужас от того, что ее рассказ может оказаться правдой.

– Как она?

Нет, этого Серильда не хотела. Хватит с него тревог и страхов.

– С просветлениями, – сказала я. – Я была у нее на прошлой неделе, и мне показалось, что она меня узнала. Но в общем и целом она не выходит из состояния какого-то ступора. Иногда даже не осознает, кто с ней рядом, не понимает, что я – это я.

– Да что ты, конечно, нет. Никому я не приглянулась. И разве ты видел хоть раз, чтобы я оробела? – она пожала плечами. – Если хочешь знать правду, кольцо я нашла привязанным к поганке в ведьмином кольце, а медальон украла у буки, который живет в реке.

– Ренар основательно поработал над ее мозгами – выскоблил и сознание, и импульсы. Он в этом специалист, хотя не только в этом. Да-да, девочка-солдат… Моя девочка-солдат… Я часто о ней думаю. В конце концов, именно я ее воспитал, как и тебя. Диана, моя Диана… – На моем имени голос его затих. А потом он рассмеялся. – Как же трудно тебе давались маскарады послушания! Изображать ученицу, брошенную в каталажку, часами на этой простынке, и в то же время – солдата, морского пехотинца, начиненного тестостероном… «Господин, да, господин!» Как плохо это у тебя получалось… А вот у Клаудии, наоборот, это получалось очень легко.

Отец расхохотался.

– Да уж, в это я скорее поверю!

Он остановился. Оглянувшись назад, я поняла, что ушли мы не так далеко, как казалось. Все еще были видны те пацаны возле стены, слышны их смешки. И поняла, что передвигаться рядом с Женсом в пространстве – это все равно что двигаться в его времени. Теперь мы стояли в одном шаге от тротуара. Небольшая улочка перед нами была все той же улицей Корин, чуть дальше виднелось отделение банка, супермаркет и жилой многоквартирный дом, создавая ложное ощущение спокойствия.

Он вернулся в дом, и Серильда в самой глубине сердца поняла, что, раз уж отец не поверил, не поверит никто. Слишком много выдумок от нее слышали. Наверное, это и к лучшему, подумала она. Если бы то, что произошло, не было правдой, она бы не постеснялась это приукрасить. Она очень любила приукрашивать.

Порыв ветра одновременно взметнул полы моего пальто и толстого шерстяного жакета Женса.

– Кстати, о молодых парнях! – крикнул отец в открытую дверь. – Чуть не забыл! Томас Линдбек согласился помочь мне весной управляться на мельнице.

Серильду словно под дых ударили, когда она услышала это имя.

– А как ты? – спросил он. – До меня дошли слухи о твоей отставке…

– Томас Линдбек? – переспросила она, бросаясь в дом. – Брат Ханса? Зачем? Ты раньше не нанимал помощников!

Меня не удивило, что он был осведомлен на этот счет.

– Старею. Вот и подумал, что неплохо, чтобы молодой здоровый парень был на подхвате, тяжести таскал, и все такое.

– Ну… я сейчас подчищаю кое-какие хвосты. Когда добью это дело, тогда да, уйду.

– Ага, – отозвался Женс.

Серильда нахмурилась.

Я сама себя возненавидела за смущенный тон, которым это сказала, и решила пояснить, на этот раз с вызовом:

– Я влюблена. Хочу испытать в жизни и другое: родить детей, например, кто знает… Вы ведь помните Мигеля Ларедо, правда? Нашим с ним отношениям уже примерно год или чуть больше. Мы собираемся съехаться.

– Тебе всего сорок.

Женс согласно покачивал головой и вставлял свое «а», слушая меня. Я выдержала его прямой взгляд, но не смогла проникнуть за черные стекла его очков. Однако у меня сложилось дикое впечатление, что он сумел пронзить своим взглядом мои очки. Когда я замолчала, он сказал:

Отец, оторвавшись от разжигания огня, с досадой поднял на нее глаза. Со вздохом поставил кочергу и повернулся к ней, отряхивая руки.

– А твоя сестра? Насколько я знаю, она продолжает тренироваться…

– Она стала для меня чирьем на заднице. – Я улыбнулась. – Вбила себе в голову, что должна совершить нечто грандиозное.

– Ладно. Он сам пришел и попросился на работу. Надеется заработать пару монет, чтобы…

– Ах да, Наблюдатель. Не удивляйся, что я в курсе. Падилья регулярно присылает мне отчеты.

– Чтобы что? – нетерпеливо спросила Серильда. Отец медлил с ответом, и это заставляло ее нервничать.

В его взгляде было столько жалости, что внутри у нее все перевернулось.

– А я не знала, что Падилья в курсе, что вы не погибли.

– Чтобы, как я понимаю, посвататься к Блюме Раск.

Посвататься.

– О, бога ради, конечно же он в курсе. Как и этот торгаш… Вылетело из головы его имя… Алварес, да… Алварес Корреа. Эти двое знают все. Может, один из них бывает у другого – и так они делят и постель, и информацию… – Вновь карканьем прозвучал его смешок. – Чего они не знают – так это где меня найти. Поэтому я и не хочу, чтобы ты говорила им, что виделась со мной. Они думают, что я все еще в Париже или в поместье…

Жениться.

Одно лишь упоминание поместья, как появление того, кого ты и ждешь, и боишься, заставило меня вздрогнуть. К счастью, Женс сменил тему, ничего не заметив:

– Понятно, – сказала Серильда, заставив себя улыбнуться. – Не знала, что у них все так… славно. Ну и хорошо. Они чудесная пара, – она отвернулась и посмотрела в очаг. – Принесу-ка яблок к завтраку. Захватить из погреба еще что-нибудь?

Отец покачал головой, внимательно наблюдая за ней. А нервы у нее совсем расходились. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не топать ногами и не скрипеть зубами, выходя из дома.

– Как раз Падилье и пришла в голову идея использовать мою привычку выходить в море на яхте, чтобы имитировать мою смерть… Так что у них появилось замечательное объяснение того факта, что мое тело не было найдено. И тебе-то уж должно быть понятно, что я никак не мог бы инсценировать собственную смерть без их помощи… Это как ограбить мафиози – один ты мало что можешь сделать. Но им я запретил встречаться со мной – под каким бы то ни было предлогом. Они отправляют мне отчеты на анонимный адрес электронной почты, потом я пропускаю их через несколько фильтров и снова пересылаю, уже на свой сервер. Тривиальные меры безопасности: когда захотят, они смогут меня найти. Но я, по крайней мере, буду об этом знать. А они не захотят никогда – я им нужен.

Вдруг у меня возникло глупейшее желание польстить ему:

Какое ей дело до того, что Томас Линдбек женится на Блюме Раск? Да и вообще на ком угодно! У нее с ним больше ничего общего. И никаких претензий друг к другу. Прошло уже два года с тех пор, как Томас перестал смотреть на Серильду, как на солнце, и стал видеть в ней грозовую тучу, зловеще ползущую по небосводу. А потом он и вовсе перестал смотреть.

– Они не могут обойтись без такого человека, как вы.

Пусть они с Блюмой живут долго и счастливо. Симпатичный домик в деревне. Двор, полный детей. Бесконечные разговоры о ценах на скотину и о погоде.

Жизнь без проклятий.

Он взглянул на меня все с тем же выражением на лице, и я вспомнила, что так он вел себя с каждой наживкой: показывал нам, что мы не можем повлиять на него лестью.

Жизнь без историй.

– Я в любом случае в отставке. Сослан в свой Арденнский лес…[39] – Улыбаясь, он поднял руки. – Я… кто я? Старый Адам? Меланхоличный Жак?[40] Ты же, верно, знаешь… Говорят, что Шекспир играл Адама в «Как вам это понравится». Она любопытна, ведь так? Я имею в виду эту легенду, что он всегда играл стариков – Адама, призрака отца Гамлета… Он хотел играть старость, быть может… Что-то я забыл, к чему я вел…

Подняв дверь погреба, Серильда остановилась. Вчера она прятала там двух волшебных созданий. Вот на этом самом месте она стояла, когда встретилась с существами из другого мира – злым королем и толпой нежити.

– Вы говорили о том, что теперь вы в отставке.

– Да, верно… Я сослан в свой Арденнский лес… до тех пор пока ты, моя прекрасная Розалинда[41], не явишься за мной туда, чтобы вновь вывести к солнечному свету.

Нет, она не из тех, кто тоскует по простой жизни, и по таким, как Томас Линдбек, она тоже тосковать не намерена.

– Я не явилась вывести вас ниоткуда, – сказала я в ответ. – Я всего лишь хотела попросить вас о помощи.



Напрасно я ждала его вопроса, в чем мне понадобилась помощь. Он всего лишь молча кивнул. Пока длилась пауза, я пыталась получше приладить постоянно вылезавшую из наскоро скрученного перед выходом из дома пучка на затылке проклятую прядку волос, которую налетавший ветер то и дело трепал по моему лицу. На улице прямо перед нами вдруг резко, с визгом тормозов, остановился микроавтобус. Из него вышли двое и направились в супермаркет. Одной из двоих была крепкого телосложения женщина в кожаном берете, тяжело переваливавшаяся на ходу. И тут наконец Женс произнес:

Истории меняются, когда их постоянно рассказываешь, и ее история не стала исключением. Ночь Снежной Луны становилась все более нереальной. Рассказывая сказку детям, Серильда спасала не моховиц, а злобную маленькую русалку, которая вместо благодарности кусала ее за пальцы, а потом прыгнула в реку и исчезла.

– Помощи относительно твоей сестры, конечно же. Ты стремишься уберечь ее от этого монстра.

– Вы читали его профиль? – спросила я.

Когда фермер Бауманн принес дрова для школы, Гердрут упросила Серильду повторить эту историю – и теперь Серильда уверяла, что Эрлкинг прискакал не на черном коне, а на громадной виверне, которая выпускала из ноздрей едкий дым, а между чешуек на ее шкуре сочился расплавленный камень.

– Разумеется, читал. Хорошая он штучка, наш Наблюдатель. Настоящий трофей. Самый хитрющий псих из всех, с которыми нам приходилось иметь дело за долгие годы. Я многое дал бы, чтобы вновь оказаться на передовой и заняться им… Но и я сделал бы то же, что и Падилья: использовал бы твою сестру. С твоим-то опытом ты и сама должна понимать не хуже меня, что в настоящий момент она – наиболее подходящая для него наживка.

Я постаралась сохранить спокойствие:

Потом Серильда пошла к Матушке Вебер, чтобы выменять непряденую шерсть, а там Анна попросила ее еще раз рассказать невероятную историю – и на этот раз Серильда не решилась признаться, что обманула Ольхового Короля, соврав про свои магические способности. Матушка Вебер учила Серильду прясть, когда та была еще совсем маленькой, и с тех пор все ворчала и называла ее неумехой. Местные овцы заслуживают, – говорила она, – чтобы их шубы превращались в тонкую нить, а не в клочкастую, неровную пряжу, которая получалась у Серильды. Если бы старушка услышала о том, как Серильда расписывала Эрлкингу свой талант пряхи, она бы жестоко высмеяла ее.

– Я так не думаю, но, даже если это и верно, она далеко не самая подходящая, чтобы его обезвредить.

Поэтому Серильда превратила себя в храбрую воительницу и сочинила для своих слушателей рассказ о мужестве и отваге. Оказывается, она размахивала не лопатой, а смертоносной кочергой, угрожая Королю и прогоняя его слуг-демонов. Серильда в лицах изображала, как замахивалась, била и колотила врагов. Как загнала кочергу прямо в сердце адской гончей и бросила жуткую тварь в мельничное колесо.

– Да ладно тебе, Диана, неужто после десяти лет работы я должен повторять тебе азы? Решающий шаг для обезвреживания добычи – это чтобы он тебя выбрал. И не только это… – Он поднял слегка трясущуюся левую руку к губам и пошевелил пальцами. – Нужно, чтобы у него слюнки потекли…

– Но Вера не сможет его обезвредить. Этот псих напоминает мне Ренара… Он…

Дети надрывались от смеха, когда в конце истории Эрлкинг удирал от Серильды, пища и скуля, а на голове у него красовалась шишка с гусиное яйцо. Анна и ее маленький брат тут же затеяли игру и начали спорить, кто из них будет Серильдой, а кто злым королем. Матушка Вебер вязала, качая головой, но Серильда видела, что она прячет улыбку.

Женс поднял указательный палец, прерывая меня:

* * *

– Ты Ренара не знала. – И повторил еще раз, утверждая: – Ты его не знала. Не говори о том, чего не знаешь. – И вновь оперся обеими руками на трость, успокаиваясь. – Забавные вы, наживки-ветераны. Уходите на покой раньше футболистов, зарабатываете бешеные деньги и пожизненную пенсию. Вот это зеленое пальто из искусственной кожи и трико, которые на тебе сейчас… Какая девушка в твоем возрасте может позволить себе такие вещи? А что такого ты сделала, чтобы это заслужить? Получала удовольствие. Услаждала свой псином. Остальное – тишина, дорогая моя. Скорее, невежество. Тебе и не нужно ничего знать: лучшая наживка – ничего не знающая наживка. А невежество – вполне приемлемая имитация невинности… Невинность же – это противоположность притворству. Это такое Адамово состояние, до грехопадения, когда еще и половых различий не было. Твоя сестра в достаточной степени невежественна, чтобы казаться невинной. Если это чудовище на нее клюнет, его псином пробьет от наслаждения и он, скорей всего, сам себя обезвредит. Именно так думают в отделе, и ты это знаешь.

– Нет, я этого не знаю.

Серильда думала, что реакция слушателей доставит ей удовольствие. Открытые рты, пристальные взгляды, заливистый хохот… Обычно ей, рассказчице, только этого и было надо. Но она чувствовала, что от этого история будто ускользает от нее, становится все менее реальной. Время и бесконечные переделки заволакивали ее, словно туманом. Она спрашивала себя, как скоро она сама начнет сомневаться в том, что все это с ней произошло на самом деле.

– Ты это знаешь! – настаивал Женс. – Не твоими эмоциональными мозгами, конечно. Твои эмоции вынуждают тебя хотеть защитить ее. Однако, обрати внимание, чем больше ты стремишься ее защитить, тем более невинной она становится, поскольку тебя она отвергает, а Наблюдателя выбирает. Единственное, что у тебя получается, – это приправить ее своей заботой, как специями. Прости мне это сравнение, но к этому часу у меня обычно разыгрывается аппетит и я начинаю думать о еде… Желая защитить, ты доводишь ее до нужной кондиции. И твоя сестренка становится еще более лакомым кусочком, сладким, почти приторным… Перфис полагают, что Наблюдатель помрет от несварения. Теперь понимаешь, почему ее не отставляют? Краснеешь – вижу, что понимаешь.

От этих мыслей становилось грустно. Иногда, оставшись одна, она вытаскивала из-за ворота платья цепочку и любовалась портретом девочки, которую про себя называла принцессой. Она терла пальцем гравировку на кольце – татцельвурм закручивался вокруг буквы «Р». Я не забуду, пообещала себе Серильда. Ни одной, самой мелкой подробности.

На самом деле я ощущала дикую ярость. Я знала, что Женс прав: Падилья никогда, ни на минуту, не думал отстранять Веру. Он верил в ее наивность, как в бомбу, завернутую в подарочную бумагу. Откашлявшись в носовой платок, Женс прибавил:



– Точка зрения, которую нужно принять в этом деле, сводится к вопросу: сколько наслаждения ты можешь дать этому монстру? Много? Тогда ты не годишься. Все? Тогда, возможно, годишься.

– Я знаю, какая принята точка зрения.

Громкое карр заставило вздрогнуть погрузившуюся в раздумья Серильду. Подняв глаза, она увидела птицу, наблюдавшую за ней через дверь, которую она оставила открытой, чтобы как следует проветрить дом, пока стоит солнечная погода – ведь в любой день могла снова подняться вьюга.

– О да, но только теоретически. Однако ты ее не приняла. Какого черта, куда подевался мой карман? – Он пытался сунуть влажный платок в карман светло-зеленых брюк. – Одежду мне покупает одна сеньора, но, похоже, она ее выбирает, имея в виду устроить тест с целью профилактики Альцгеймера… Ага, вот он…

Ну вот, опять она замечталась и забыла о работе. А собиралась ведь спрясть всю шерсть, которую получила от Матушки Вебер. Самая нудная и противная работа на свете. Tedium incarnate. С гораздо большим удовольствием Серильда сейчас каталась бы на коньках по застывшему пруду или делала к ужину леденцы из жженого сахара.

Увидев его – такого старого, такого дряхлого, я совершила ошибку, воззвав к его сочувствию:

– Но речь идет о моей сестре… Может быть, все, что вы говорите, верно, но Вера…

Но она задумалась, любуясь маленьким портретом… Она закрыла медальон и сунула его под воротник. Отодвинув трехногий табурет и отставив прялку, подошла к двери. Ух, как, оказывается, похолодало, а она и не заметила. Серильда потерла руки, пытаясь согреть окоченевшие пальцы.