Коломба не могла отойти от потрясения всю поездку. Не то чтобы она ждала, что отец и сын будут похожи как две капли воды, но того, что отцом Данте окажется орк в три раза выше его, она никак не могла предвидеть. Единственными их общими чертами был цвет глаз и непоколебимая уверенность в собственной правоте.

Они держались за пикапом Валле, пока не очутились в квартале Боскетто перед односемейным домиком, который отличался от остальных выходящих на улицу домишек разве что цветом гаражной двери. Крошечный огороженный садик, пышно засаженный цикламенами, охраняла целая армия садовых гномов. Коломба поставила машину в гараж и накрыла брезентом. Валле припарковался позади них.

Валле попросил их подождать несколько минут, пока он поговорит с хозяйкой, после чего увешанная браслетами и цепочками женщина лет шестидесяти с крашеными волосами провела их в меблированную, как швейцарское шале из рекламы, гостиную. Над газовым камином висел написанный маслом двойной портрет хозяйки в юности и мужчины в охотничьем костюме. Ванда немедленно заключила в объятия Данте, который робко жался к окну, стараясь не показывать, насколько ему неловко находиться в этом чужом месте. Он чувствовал, что ему здесь рады, поэтому и сумел заставить себя войти, но температура его внутреннего термометра держалась на высокой отметке.

– Вот ты какой, сын Аннибале, – проворковала женщина с таким сильным диалектальным акцентом, что Коломбе стоило немалого труда разобрать ее слова. – Дай-ка тебя хорошенько разглядеть.

– Здравствуйте, синьора, – смущаясь, ответил напряженный, как струна, Данте.

– Обращайся ко мне на «ты». Не представляешь, как давно я мечтала с тобой познакомиться. – Она погладила его по щеке, и Данте склонил голову набок, как домашний кот.

Коломба подумала, что в жизни Данте, должно быть, было слишком мало ласки и тепла.

– Синьора… – начала она.

Женщина повернулась к ней. Тени на ее веках были того же оттенка голубого, что и висячие серьги.

– Зовите меня Ванда.

– Ванда, господин Валле ввел вас в курс дела?

– Да. Сказал, нельзя никому рассказывать, что вы здесь.

– Мы постараемся не слишком злоупотреблять вашим гостеприимством, – продолжала Коломба. – Но вы должны понимать, что, если нас обнаружат, у вас будут большие неприятности из-за того, что вы нам помогали.

– Но вы ведь ни в чем не виноваты, правда? – спросила Ванда.

– Правда. Мы не сделали ничего плохого. Но это ничего не меняет. Вас обвинят в укрывательстве разыскиваемой за убийство беглой преступницы.

Ванда криво улыбнулась:

– Хотите меня напугать?

– Нет. Я лишь хочу, чтобы вы понимали, чем рискуете.

Ванда оглянулась на Валле, который расселся в кресле со стаканом виски в руке.

– За вас поручился Аннибале.

– Только за сына! – проворчал он. – Девицу из полиции я знать не знаю. Но в данный момент они, как я погляжу, неразлейвода.

Ванда вздохнула:

– Значит, придется принять обоих.

– Спасибо, Ванда, – с искренней признательностью сказала Коломба. Еще недавно она бы посчитала эту женщину преступницей за помощь беглецам, скрывающимся от служителей закона.

– Я покажу вам, где ванная. Вы, наверное, хотите освежиться.

Первой отправившаяся в ванную Коломба надела полиэтиленовую шапочку, чтобы не намочить свежеокрашенных волос, и стояла под душем, пока не сморщились подушечки пальцев. Выданные ей Вандой чистое белье и футболка отлично сели, и, выйдя из ванной, Коломба чувствовала себя почти по-человечески.

Данте с недовольным лицом сидел в гостиной с Валле. Не нужно было быть гением, чтобы догадаться, что они поругались. Должно быть, поэтому Ванда и удалилась в кухню.

– Ты мне хоть немного горячей воды оставила? – спросил Данте.

– Да, иди давай.

Он так опасливо выскользнул из гостиной, словно в каждом углу мог поджидать неприятный сюрприз. Несколько секунд Коломба и Валле в полном молчании смотрели друг на друга.

– Это вы вбили ему в голову эту чепуху? – внезапно спросил из глубины кресла Валле.

– Какую чепуху?

– Что он должен поймать своего похитителя, учинить самосуд!

Коломба подтянула к себе стул и села на него верхом напротив Валле.

– Учинять самосуд никто не собирается. Единственное, о чем я его прошу, – это помочь мне спасти детей. Уж и не знаю, кто кого убедил. Это была командная игра.

– Если Данте сдаст вас полиции, у него больше не будет никаких проблем, – сказал Валле.

– И вы постарались уговорить его это сделать?

– А сами как думаете?

– Думаю, если Данте вас послушает, это разрешит его проблемы с полицией. Но только с полицией.

– А кто еще может устроить ему проблемы?

Коломба прищурила блеснувшие кобальтово-зеленым глаза:

– Вы знаете кто.

Валле сделал глоток виски.

– Вы спите вместе?

Коломба почувствовала, что краснеет, и еще больше разозлилась:

– Если бы и так, вас это не касается.

– То есть спите.

– То есть не лезьте в чужие дела.

– Он мой сын. И мои дела.

– Он способен сам о себе позаботиться.

– Правда? – фыркнул Валле. – Пожалуй, вы единственная в мире, кто так считает. И та дурь, которой он по вашей милости мается, только усугубит его состояние. Если он не загремит за решетку вместе с вами.

Коломба изучающе посмотрела на него, но его толстое лицо было непроницаемым. Он напоминал то ли жирного шелудивого кота, то ли потрепанного Будду.

– Вас действительно не волнует, что тот, кто истязал вашего сына, все еще на свободе?

– Даже если бы это было правдой…

– Это правда, – холодно сказала Коломба.

– Не думаю, что сыну следует его разыскивать. Возможно, для Данте будет лучше, если он обо всем этом забудет и уедет как можно дальше отсюда. А вы могли бы поехать с ним.

– Звучит скорее как предложение, чем как предположение.

Валле залпом осушил стакан и подлил себе виски из стоящей на стеклянном столике бутылки.

– Я богат, госпожа Каселли. Часть полученных от государства денег я подарил сыну, а остальные вовремя вложил в ценные бумаги, и мне повезло. За исключением скромной суммы, достаточной, чтобы протянуть немногие оставшиеся мне годы, я готов предложить вам все, что у меня есть. Купите билеты в любой конец земли. Черт, да купите хоть гребаный остров! Вы из полиции и наверняка найдете способ выехать из страны.

– Так вот какого будущего вы желаете для сына. Хотите, чтобы он всю жизнь провел в бегах?

Валле осушил второй стакан и налил себе третий.

– Много лет назад мне уже пришлось оплакивать его смерть. Я не хочу, чтобы это повторилось.

– В данный момент другие родители точно так же оплакивают детей, которых считают погибшими.

– Это не мои дети. Их судьба меня не волнует.

– Полагаю, то же предложение вы сделали и Данте. Что он вам ответил?

– Сказал, чтоб я пошел повесился. И знаете, что я ему ответил? Что я бы так и поступил, если бы знал, что это сделает его счастливым.

– Вот и я говорю вам то же самое. Только ни одна веревка вас не выдержит.

Неожиданно Валле зашелся хохотом, перешедшим в приступ кашля.

– Пораскиньте мозгами, – выговорил он, придя в себя, и вытер лицо платком. – Когда вас арестуют, будет слишком поздно.

Из кухни вышла Ванда:

– Аннибале говорит, что Данте не ест мяса. Но вы-то едите, Коломба?

Она встала:

– К сожалению, нам некогда. Нам нужно повидаться с одним человеком, и чем скорее, тем лучше. У вас есть интернет или карта города? Мне нужно сориентироваться.

– Карта есть, – сказала Ванда. – Сейчас принесу.

В этот момент из ванной босиком вышел Данте. На нем была чистая футболка с логотипом охотничьего клуба, свисающая с его плеч, как цирковой шатер.

– Одевайся, нам пора ехать, – сказала Коломба.

– Так я и думал. – Он взглянул на отца, который сидел без движения, угрюмо опустив подбородок. – Нам бы пригодился твой пикап, – сказал он ему.

– А если я тебе его не дам? Силой заберешь у меня ключи?

– Папа…

Валле бросил ему ключи и повернулся к Ванде:

– Дай ему свой сотовый.

– Я не могу… – начал Данте.

– Все ты можешь. Ванда им никогда не пользуется. Уж я-то по крайней мере ни разу ей на него не звонил. Если он прослушивается, значит копы вдруг превратились в гениев. А я в этом изрядно сомневаюсь.

Коломба кивнула, и Данте положил телефон в карман.

– Эта история плохо кончится, Данте, – снова сказал Валле.

– Вопрос только для кого, – сказала Коломба.

16

Де Анджелис подверг Сантьяго допросу дважды – в ночь ареста и на следующий вечер. Арестованный не ответил ни на один вопрос, и магистрат с трудом сдерживал бешенство. Вернувшись в свой кабинет в прокуратуре, он бесновался целых пять минут, пока в дверь не постучал Сантини, которого сопровождал неизвестный ему мужчина.

– Явился, гений, – с сарказмом сказал Де Анджелис. – Новости есть?

– Никаких, господин магистрат, – отозвался Сантини.

– Если бы вы провели операцию как надо, нам не пришлось бы сейчас играть в кошки-мышки. – Затем он словно вдруг вспомнил о явившемся вместе с Сантини человеке.

Мужчина лет шестидесяти, с рыжеватыми усами, тронутыми сединой, и такими же волосами, терпеливо дожидался, пока на него обратят внимание.

– Де Анджелис, – протянул ему руку судья.

– Маурицио Курчо, – представился тот.

– Прошу прощения, я полагал, что вы знакомы, – вмешался Сантини. – Господин Курчо – новый начальник спецподразделения. Он возглавлял уголовный розыск в Реджо-ди-Калабрии.

– Поздравляю с повышением, – сказал Де Анджелис. – Жаль, что вы получили его в столь прискорбных обстоятельствах.

Курчо сел. Он был спокойным человеком, который осторожно выбирал слова:

– Поэтому я и позволил себе вас побеспокоить, чтобы осведомиться о ходе расследования.

Де Анджелис взглянул на Сантини. Тот прочистил горло.

– Через два часа после побега Каселли из дома на улице Реденторе, что в районе Тор-Белла-Монака, Торре снял в банкомате наличные, из чего можно заключить, что обоих укрывал у себя ранее судимый Сантьяго Гуртадо, – сказал Сантини. – По нашему мнению, наличные понадобились им на побег.

– Если не ошибаюсь, Гуртадо – член какой-то латиноамериканской группировки? – спросил Курчо.

– Да, – ответил Сантини. – Он якшался с кукиллос, но сейчас действует в одиночку.

– Но почему этот человек помог Каселли? Сложно представить, что их объединяют общие интересы.

– Это нам неизвестно, – резко оборвал его Де Анджелис. – Это сообщит нам сама Каселли, когда мы ее поймаем.

– Неясен также – по крайней мере, из тех материалов, с которыми ознакомился я, – характер ее взаимоотношений с Торре.

Сантини и Де Анджелис переглянулись.

– Насколько мы знаем, Каселли вовлекла Торре в несанкционированное расследование похищения Луки Мауджери.

– Отец ребенка все еще под арестом? – спросил Курчо.

– Да, – ответил Де Анджелис. – Потому что мы все еще считаем его виновным.

– Однако Каселли с вами не согласна.

– Откровенно говоря, разобраться в том, что на уме у Каселли, весьма нелегко.

Курчо пригладил усы. Эта его привычка почему-то действовала Де Анджелису на нервы.

– Если у вас больше нет вопросов… – сказал судья. – У меня был тяжелый день, и уже время ужина.

– Я задавался вопросом, почему вы столь уверены в виновности госпожи Каселли.

– Вы забываете о найденных в ее квартире следах взрывчатки, – сказал Де Анджелис.

– Я прекрасно об этом помню, и разумного объяснения у меня нет. Тем не менее я в замешательстве. До парижского кровопролития она была на хорошем счету. С чего бы ей внезапно превращаться в террористку?

Де Анджелис откинулся на спинку кресла и, прищурившись, посмотрел на него:

– Вы читали заключение психиатра, наблюдавшего ее в больнице?

Курчо кивнул:

– Да. Учитывая обстоятельства, посттравматическое стрессовое расстройство – достаточно обычная реакция.

– Вы в курсе, что после выписки она перестала посещать психотерапевта?

– Такое случается.

– Когда человек в ее состоянии остается без медицинского наблюдения… Кто знает, что творится у нее в голове. – Де Анджелис постучал по виску.

– После выздоровления Каселли я встречался с ней дважды, – сказал Сантини. – В первый раз она под надуманным предлогом нанесла мне устное оскорбление. Во второй – без всякого повода меня ударила. Я написал рапорт об этом инциденте.

– По моему мнению, – продолжал Де Анджелис, – вместо того чтобы отправлять Каселли в административный отпуск, ее следовало попросту уволить. Как ни грустно об этом говорить, но частичная ответственность за случившееся лежит на самом Ровере. Это он ее выгораживал.

– Безусловно, – сказал Курчо, но Де Анджелису стало ясно, что подразумевает он прямо противоположное. – А как вписывается в вашу версию человек, пытавшийся убить Каселли? Некий Феррари.

Де Анджелис приподнял бровь:

– Об этом мнимом покушении сообщила по телефону одному из коллег она сама. Мы не знаем, что произошло на самом деле.

– Сложно себе представить, что Каселли заманила Феррари в больницу, чтобы ввести ему смертельный яд.

– Согласно криминалистам, это был не обычный яд, а раствор панкурония и хлорида калия. Эти вещества вызывают паралич и немедленную остановку сердца, – объяснил Сантини. – И их очень просто раздобыть в больнице.

– А как Каселли собиралась избавиться от трупа? – преувеличенно любезным тоном осведомился Курчо. – Или, по вашему мнению, она изначально намеревалась сбежать?

Де Анджелис, скрывая раздражение, поправил запонки на рубашке.

– Нам пока не удалось восстановить полную картину событий, – сказал он. – Возможно, ей пришлось избавиться от Феррари, чтобы он не сдал ее полиции.

– Мы считаем, что Феррари был ее сообщником в организации взрыва, – вмешался Сантини. – Ранее он не привлекался, но никому не известно, чем он зарабатывал на жизнь. Постоянной работы он не имел, а родители его были бедны как церковные мыши. Поэтому мы проверяем его на наличие связей с криминальным миром.

– Известно ли вам, что Феррари был связан с Белломо? – спросил Курчо.

Де Анджелис и Сантини уставились на него.

– Согласно отчету карабинеров, сделанному в октябре девяносто восьмого года, – продолжал Курчо, – Белломо скрылся от преследования на машине, зарегистрированной на имя Феррари. На допросе Феррари заявил, что машину у него угнали, и впоследствии был полностью оправдан.

– Ты об этом знал? – спросил Де Анджелис, прожигая Сантини глазами.

– Впервые слышу, – отозвался тот.

– Я и сам только-только получил отчет карабинеров, – с извиняющейся улыбкой сказал Курчо, – и еще не успел передать его в следственное управление. Конечно, это может быть совпадением, но, возможно, Белломо и Феррари общались.

– С какой целью? – спросил Де Анджелис.

– Не знаю, – откровенно признал Курчо. – В этом деле многое не сходится. На мой взгляд, в вашей версии есть нестыковки.

Де Анджелис уперся в него тяжелым взглядом:

– Жаль, что приходится вам об этом напоминать, но в настоящем случае ваш взгляд не является ключевым. Надеюсь, мы друг друга поняли.

– Разумеется, господин магистрат. – Курчо встал и пожал руку Де Анджелису. – Спасибо, что уделили мне время.

Обменявшись рукопожатием с Сантини, Курчо вышел из кабинета.

– Чую, этот хмырь изрядно попортит нам жизнь, – произнес Де Анджелис. – Изрядно попортит.

– Да он просто пускает пыль в глаза. У вас есть для меня поручения?

Де Анджелис кивнул:

– Проверь друзей и родных Торре. Если Коломба с ним, возможно, он помогает ей скрываться. Они же оба двинутые. Два сапога пара.

Сантини кивнул:

– А как там Гуртадо? Удалось из него что-то вытащить на допросе?

Де Анджелис покачал головой:

– Молчит как рыба. Частично – благодаря советам своего засранца-адвоката. Который – вот так совпадение! – также является адвокатом Торре.

– Минутилло, – сказал Сантини. – А что другие дружки Гуртадо?

– К сожалению, судья, ведущий предварительное расследование, признал аресты незаконными за недостатком убедительных доказательств преступления, – ответил Де Анджелис.

– Ему еще требуются доказательства, когда речь идет о такой шпане? – спросил Сантини.

– Вот именно, – сказал Де Анджелис. – Мне пришлось распорядиться, чтобы их освободили.



Одним из освобожденных был Хорхе, который в этот момент как на крыльях парил, мчась по улицам Рима. Хоть он и не оказал сопротивления, когда его скрутили в подвале, но не поставил бы и гроша на то, что так легко отделается после суматохи в Торбелле. Он провел за решеткой всего одну ночь и успел попрощаться с Сантьяго, который уже смирился с мыслью, что застрял там надолго. Когда Хорхе позвонил с почти разряженного мобильника Аните, та залилась слезами. Она-то уже собирала ему передачку с чистым бельем.

– Говорил же, я всегда выхожу сухим из воды, – похвалился собственной удачливостью Хорхе.

– Ты же домой идешь, правда? Я так хочу тебя увидеть, – сказала она.

И он заверил ее, что скоро будет. В конце концов, он все-таки ее любил. Да и где бы он нашел другую такую подружку? Анита не пилила его, когда он шатался где-то ночи напролет и притаскивал домой дружков, типа пацанов из банды, которые оставляли после себя свинарник. Да что там, она его даже не ревновала: главное, чтобы он не мутил с другими девчонками у нее на глазах.

Хорхе и его девушка жили в одной из трехсот квартир грязно-розового муниципального дома в квартале Сан-Базилио, похожего на гигантскую уродливую подкову. Это была настоящая помойка с загаженными лестницами и спозаранку орущими младенцами – из-за бумажных стен был слышен каждый чих соседей, – зато там можно было жить на халяву. Когда-то в квартире жила бабушка Хорхе, а после ее смерти туда заселился он. И хотя администрация то и дело угрожала ему выселением, Хорхе знал, что опасаться ему нечего. За квартиры не платило полдома, не говоря уже о жителях зданий по соседству. Не может же муниципалитет выбросить их всех на улицу.

Он открыл дверь своими ключами и ожидал, что Анита с объятиями кинется ему навстречу, однако этого не случилось.

– Венди, я дома! – зловеще воскликнул Хорхе, подражая герою Джека Николсона из «Сияния». На такие шутки он был мастак.

Но она снова не откликнулась.

– Анита? – позвал он.

Может, она вышла за продуктами? Или в душе моется. Открывая дверь в ванную, он заметил на полу в коридоре небольшое, почти идеально круглое красное пятнышко. Он стер его пальцем – пятнышко оказалось клейким на ощупь.

Кровь. Свежая, не успевшая свернуться капля крови. Невдалеке алела еще одна. И еще, и еще. Видать, Анита порезала палец. Странно только, что она сразу не побежала в ванную за пластырем, потому что красный пунктир вел прямо в спальню. Одна из капель темнела у самых его ног, как будто Анита порезалась на пороге.

Слегка встревоженный, Хорхе снова позвал ее и вошел в комнату.

Анита валялась на полу, как тюк с тряпьем. Под ней расползалась огромная лужа крови. Хорхе мгновенно понял, что в ее теле не осталось ни капли. На кровати, протирая салфеткой лезвие ножа, сидел пожилой мужчина с такими светлыми голубыми глазами, что они казались прозрачными.

– Нам с тобой нужно поболтать, – сказал человек, которого Данте называл Отцом.

Хорхе попытался закричать, но не смог издать ни звука.

17

Аугусто Ноггини, старый армейский товарищ Пинны, жил неподалеку от собора. Коломба припарковала пикап Валле поблизости от пешеходной зоны возле баптистерия, прямо напротив сторожащих вход каменных львов. Данте разглядывал их, напрасно пытаясь вспомнить, как видел их в детстве. Окружающие постройки не будили ни единого воспоминания, помимо смазанных вспышек памяти, относящихся к периоду после освобождения. Неужели он никогда не забирался верхом на этих львов? Не ходил к мессе в местный собор? Данте не имел ни малейшего понятия. Кремона казалась совершенно чужой, хотя то немногое, что он успел увидеть, ему вполне понравилось – в особенности центр города, сохранивший на себе отпечаток древнеримской архитектуры.

– Кто ему позвонит? – вырвал его из раздумий вопрос Коломбы.

– Он скорее станет слушать женщину, чем мужчину, – сказал Данте. – Особенно если у этой женщины красивый голос.

– Так у меня красивый голос?

– Только когда ты не говоришь приказным тоном.

– Зато ты лучше умеешь врать. Звони ты.

– Есть советы и напутствия?

– Не спугни его. И найди предлог для встречи.

– О’кей.

Данте набрал на мобильнике Ванды номер Ноггини и включил громкую связь.

– Тухлоногий? – дождавшись, пока мужчина снимет трубку, спросил он.

Коломба подпрыгнула: она никак не ожидала, что Данте попрет напролом.

Ноггини на секунду заколебался.

– Да. Кто это? – осторожно спросил он.

– Меня зовут Данте Пинна. Я сын Фабрицио Пинны.

Коломба снова вздрогнула и попыталась выхватить у Данте телефон, но тот отдернул руку и повернулся к ней спиной.

– О! Жаль, что так вышло с вашим папой. Мои соболезнования. Как я могу…

– Я бы хотел встретиться, – перебил Данте. – Мне срочно нужно с вами поговорить. Могу я заскочить к вам домой через десять минут? Я с подругой.

– Простите, но я сейчас ужинаю с семьей. Я не могу…

– Будет лучше, если вы освободитесь.

– Это почему же?

– Иначе я позвоню в полицию, и тогда вам придется объяснить, почему вы не сообщили, что мой отец связывался с вами перед самоубийством.

Коломба закрыла глаза. Секунд десять Ноггини молча дышал в трубку.

– Так вы просто хотите меня увидеть? – наконец спросил он.

Данте победно вскинул кулак:

– И поговорить. Скажем, это займет около часа вашего времени. Так я заеду?

– Нет, я сам к вам подъеду. Скажите куда.

– Ко входу в баптистерий. Это всего в двадцати метрах от вашего дома. Я на пикапе.

– Хорошо. До скорого.

Данте с триумфальной ухмылкой повесил трубку и закурил сигарету, чтобы отпраздновать успех.

Коломба опустила стекло: теперь, когда ей наконец удалось принять душ, ее снова начал раздражать запах дыма.

– Как ты узнал, что Пинна с ним связывался?

– Если ты не слышал о человеке четверть века, то не отреагируешь с такой готовностью, когда тебе назовут его имя. Он же явно вспоминал Пинну, и, судя по его тону, с немалой тревогой. Значит, Ноггини общался с ним перед тем, как Отец его повесил, и боялся, что рано или поздно с него за это спросят.

– Он мог прочитать о нем в газете.

– Он и на кличку свою слишком быстро отозвался. Тут я пошел ва-банк, но, если бы он не вспомнил собственное прозвище, можно было бы не терять на него время.

Данте показал ей на переходящего улицу мужчину лет сорока пяти в стеганой твидовой куртке. В Кремоне было гораздо холоднее, чем в Риме, особенно по вечерам, когда воздух становился сырым и промозглым.

– Ты знаешь его в лицо? – спросила Коломба.

– Нет, но ты только взгляни на его обувь. Такие перфорированные ботинки носят больные гипергидрозом. Неспроста его звали Тухлоногим.

Мужчина направился к пикапу, и Коломба поняла, что Данте попал в яблочко. Она вышла из машины и протянула ему руку.

– Господин Ноггини? Приятно познакомиться. Садитесь, пожалуйста, – сказала она и открыла перед ним заднюю дверцу.

– Может быть, лучше посидим в баре? – спросил он, указывая на кафе-мороженое на углу. – Там почти пусто.

– Здесь нам будет удобнее. Прошу.

Ноггини пожал плечами и сел в машину. Коломба расположилась рядом с ним. Данте остался впереди, но развернулся на сиденье, чтобы иметь возможность поучаствовать в разговоре.

– Вы, должно быть, Пинна, – сказал мужчина.

– Вы на удивление проницательны. Но все, что нужно, вы можете обсудить с моей подругой, – отозвался Данте.

– Клянусь, я понятия не имею, что происходит.

Данте ухмыльнулся:

– Это называется беседа.

– Господин Ноггини, почему Пинна с вами связался? – спросила Коломба.

Ноггини повернулся к ней:

– Если позволите говорить откровенно, у него было неладно с головой.

– Продолжайте, – подбодрила его Коломба.

– Фабрицио помешался на радиации. Утверждал, будто заболел раком из-за военной службы. Просил, чтоб я связался с нашими бывшими сослуживцами из Аннони и узнал, кто еще заболел. Но к тому времени я давно потерял их из виду. Впрочем, как и его самого. Когда он позвонил, я порядком удивился. – Он помолчал. – Стоит ли говорить, как я был удивлен, когда прочитал в газетах, что он отсидел в тюрьме и водил дружбу со взорвавшим парижский ресторан террористом.

– Белломо.

Ноггини кивнул:

– Да. Когда-то мы с Фабрицио были те еще дебоширы. Все мы были немного бешеными, иначе нас бы не отправили в Аннони. Но потом я изменился. Остепенился, завел семью. А он так и остался прежним.

– Это точно, – сказала Коломба, взглянув на Данте.

Тот незаметно кивнул: Ноггини говорил правду.

– Что еще он вам сказал? – настойчиво спросила Коломба.

– Спрашивал, помню ли я один давний ночной наряд. Он был уверен, что именно там и заразился.

– И вы его помнили, – утвердительно произнес Данте.

Ноггини снова кивнул:

– Да. Это было одно из тех странных армейских поручений, которые запоминаются на всю жизнь. Но домыслы про радиацию – просто чепуха. Я сотрудник муниципальной администрации и занимаюсь общественными зелеными насаждениями. Никакой утечки радиации в Каорсо никогда не было. Радиоактивные отходы представляют опасность несколько миллионов лет, но сейчас все они утилизируются во Франции. Также есть само ядро, которое…

– Расскажите об этом наряде, – перебила Коломба.

– Простите, но вы, случайно, не из полиции? – спросил Ноггини. – У меня складывается впечатление, что вы меня допрашиваете.

– Я тоже похож на полицейского? – спросил Данте.

– Нет, вы не похожи.

– Ну слава богу.

Мужчина улыбнулся:

– Так вот. Точной даты не помню, но было это в декабре, перед рождественскими праздниками. Сержант поднимает всех с коек и отправляет нас шестерых в ночной наряд. Нас грузят в фургон и увозят за несколько километров от казармы. Несусветная глушь, холод собачий. Там находится армейский склад, и нам приказывают избавиться от всего, что хранится внутри.

– И что же там хранилось?

– Мебель, медикаменты, книги, но в основном мешки с одеждой.

Данте напрягся:

– Мешки с одеждой?

– Да. В мешках были ношеные вещи. Гражданские, не военные. Было противно к ним прикасаться, потому что они были грязными и все провоняли. Но бо́льшая часть одежды была в мешках, и мы всю ее сожгли. Помню, Пинна при виде одежды буквально остолбенел.

– Почему? – снова спросил Данте, сверля его глазами.

Ноггини замялся:

– Столько лет прошло.

– Попытайтесь вспомнить, – гипнотизируя его взглядом, как удав кролика, сказал Данте.

– Он потом говорил, что для взрослых вещи были слишком маленькие. Что одежда была детская, мальчиковая.

Коломба и Данте молчали.

Ноггини смущенно продолжил:

– Но скорее всего, он ошибался. Бо́льшую часть мешков мы так завязанными и сожгли. И потом, откуда в армии дети? – Данте и Коломба продолжали молчать, и Ноггини испугался, что ляпнул лишнего. – По телефону Фабрицио сказал, что считает, будто одежда принадлежала облученным детям. А склад служил чем-то вроде секретного госпиталя, поскольку военные скрывали утечку радиации. Но как я вам уже говорил, это бред…

Опомнившись, Коломба достала из кармана поляроидный снимок:

– По словам Пинны, помимо вас, там были и солдаты из другого отряда. В камуфляже без знаков различия. Это они?

Ноггини взглянул на фотографию.

– У меня не слишком хорошая память на лица… Помню, в то время солдаты из другого отряда меня немало напугали, а теперь кажутся обыкновенными малолетними пацанами. Кроме него, – добавил он, показав на Немца. – Он пугает меня и сейчас. По-моему, это был их командир, но я не уверен. Простите. – Он вернул снимок Коломбе.

– Что еще вам запомнилось?

– То, что я сказал Фабрицио. Я видел, как солдаты из другой части загружают грузовик цистернами с керосином. Фабрицио спросил, уверен ли я, что это был керосин, и я сказал «нет». – Он посмотрел на Коломбу, потом на Данте. – Все носился со своей ядерной теорией.

– Он считал, что в цистернах могли находиться ядерные отходы? – спросила Коломба.

– Вот именно, но я сказал, что тогда мы все бы заразились, а это не так.

– Почему? – спросил Данте.

– Потому что я знаю, где они захоронены.

– Откуда вам это известно, господин Ноггини? – спросила Коломба.

Ноггини прислонился к дверце машины. Все это время ему приходилось поворачиваться, чтобы взглянуть женщине в лицо, и у него начинала побаливать шея. Однако, несмотря на ее дурацкий цвет волос, ему было на что посмотреть.