– И вы используете Дориан для… чего? Чтобы наказать себя?
– Пошли вы! – прошипела Лили. – Не я отправила ее взрывать самолеты.
– Она доброволец, – мягко ответил он.
Я иду, пока не добираюсь до отметки «401», и тогда сворачиваю налево. Пробираюсь по узкому проходу, по дороге здороваюсь с другими пикселями. У Евы пятьсот тринадцатое место, у меня — пятьсот двенадцатое. Она говорит, что я счастливая, потому мне достался счастливый номер. С удовольствием бы с ней поменялась, но это строго запрещено правилами. За это могут оштрафовать так, что навеки ноги протянешь.
– Перестаньте. Ваша группа набирает людей, которым некуда идти.
Ева всегда приходит раньше меня. Когда я добираюсь до места, она уже сидит, скрестив ноги, на своей платформе и хрустит чипсами. Я усаживаюсь рядом, и она меня угощает. Всегда угощает, пусть даже у нее останется последний ломтик.
– Да, у большинства из них ничего нет. Но они становятся добровольцами не поэтому.
Холм справа и слева от нас — плоская площадка на склоне холма — полностью заполняется людьми и гудит, как улей. До заката остается минут пятнадцать. Край неба на юго-западе все ярче. У нас над головами — низкие, плотные, серебристые тучи.
– Тогда почему?
В наушниках начинается отсчет: пятьдесят семь… пятьдесят шесть… Мы встаем, надеваем очки, проверяем застежку робы на четвертом позвонке и поворачиваемся лицами к юго-западу. Ветер покачивает тяжелые полы нашей рабочей одежды.
Он наклонился вперед, его удивительные глаза мерцали в свете свечи. Он сцепил руки, и Лили увидела, что его пальцы поранены и обожжены в нескольких местах. Что бы она ни представляла себе, думая о «Голубом Горизонте», это был никак не этот мужчина.
Платформа под босыми ступнями — гладкая и шершавая одновременно. Продолжается отсчет: пятнадцать, четырнадцать… пять, четыре, три, два, один… начали!
– Скажите, миссис Мэйхью, вы когда-нибудь мечтали о Лучшем мире?
И приходит ритм.
– А кто не мечтал?
– Все, кто наживается, сохраняя мир таким, какой он есть. Вы и ваш муж, например.
Когда меня спрашивают о нашей работе, я не умею толком описать. Ритм может быть простой, тогда он означает просто «красный», «желтый», «синий» или «белый». В начале, на заставке, всегда простой ритм. Я развожу руки в стороны, и роба разворачивается во всю ширь. Спереди она красная, сзади белая. Если поднять правую руку, раскроется желтая складка, левую — синяя. Видите, все очень просто: я поворачиваюсь на своей платформе и меняю цвет. А если в наушниках вдруг наступает тишина, забрасываю полы на голову. С изнанки роба черная.
– Я не наживаюсь, – пробормотала Лили, утирая слезы со щек.
Проба на готовность прошла успешно. Мы опять стоим лицами к юго-западу, где все светлее край облаков. Весь экран сейчас залит красным, но его никто не видит, кроме дежурного администратора да нескольких технических сотрудников…
– Может, и нет, – ответил он, впившись взглядом ей в лоб. – Нажива – штука относительная. Но независимо от этого Лучший мир существует. Я его вижу…
В эту секунду солнце, опускаясь все ниже, выкатывается наконец из-под облаков, зависает между слоем туч и горизонтом. Яркий свет заливает склон холма и людей-пикселей. Вот они, двадцать минут в день, когда мы видим солнце. Если бы не черные очки, я бы, наверное, ослепла.
Англичанин резко замолчал, склоняя голову набок. Мгновение спустя Лили услышала: сирена завывала не дальше, чем в нескольких улицах.
И вот, как только солнце заливает холм, я тоже вижу наш экран. На небе! Ярко освещенный, он отражается в облаках, он виден отовсюду. На улицах от радости кричат и хлопают так громко, что даже здесь, на холме, слышен гул толпы.
– Мне пора. – Он начал копаться в медицинской сумке на столе. – Я думал, мне это понадобится, но, кажется, доктор сделал все, как надо. Он оставил антибиотики?
И начинается!
Лили кивнула.
В наушниках нарастает ритм. Теперь он становится сложным, это не просто чередование цветов, это последовательности, которые я помню, как буквы алфавита. Кра-си-че-бе! Кра-си-че-бе! Жел-кра-жел! Жел-кра-кра-жел! Полы робы летают, поднимая ветер. Почти не остается времени, чтобы смотреть вверх: я подпрыгиваю на платформе, сливаясь с ритмом, я сама — ритм. Там, наверху, появляются картинки, ползут по экрану слова: «Динамические мыши — сто тысяч километров пробега!», «Честная работа — дополнительный пакет!» и еще что-то, я не успеваю прочитать. Я и эти-то замечаю потому, что они часто повторяются…
– Я должна делать ей по уколу в день.
Двадцать минут я выдаю и повторяю цветовые последовательности, и Ева рядом со мной, и все сотни тысяч пикселей на холме — одновременно. На экране — реклама, клоуны, бегущая строка сообщает новости, и каждые пять минут возникает огромная надпись: «Энергетическое шоу — для вас, горожане!»
– Хорошо. Когда пойдете по магазинам, не забудьте.
Лилины щеки зарделись, но она не ответила на его выпад.
Мне весело. Платформа нагревается под ступнями. Вокруг плещется разноцветная ткань. В какой-то момент летающая роба Евы вдруг исчезает из поля моего зрения, я удивленно поворачиваю голову — нет, все в порядке, Ева работает, мой синий и ее желтый дают на экране насыщенный зеленый цвет…
– Она может остаться?
А потом экран снова заливает красным. Мы замираем, раскинув руки и повернувшись лицом к юго-западу, а солнце медленно тонет за горизонтом. Экран тускнеет… тускнеет… последней исчезает бегущая строка: она на самой вершине холма.
Смена закончилась. Ноги подкашиваются, я сажусь на платформу и стягиваю наушники. Рядом опускается Ева. Облизывает губы.
– Пока я не найду безопасный способ ее вытащить. Максимум несколько дней. – Он достал из сумки небольшой белый пакет и протянул Лили.
Нам некуда спешить. Первыми уходят те пиксели, которые поближе к краю.
– Возьмите. Наливайте немного в ванну несколько дней.
– Для чего?
— Я тебе завидую, — говорит Ева.
Он уставился на нее, его лицо было нечитаемым.
Мы идем с работы. Давно стемнело, постовой на перекрестке вертит педали динамо-машины, над головой его мерцает бледный фонарь. Выступают из темноты светоотражатели: вдоль края тротуаров, на углах домов, на вывесках общественных кафе.
– Вы отлично сыграли, миссис Мэйхью, но такие люди, как ваш муж, редко наносят травмы только снаружи.
У Евы светящаяся косметика, ее лицо плывет, как луна, в темноте рядом со мной. В глаза она капает «ночной взгляд», от него радужки светятся зеленовато-белым ярким светом. И потому отлично видно, что Ева очень устала и чего-то боится.
Лили взяла пакет, стараясь не коснуться его пальцев.
Я присаживаюсь на тротуар, Ева за мной. Моментально подкатывает автоматический уличный разносчик, сгружает два энерджи-дринка. Это питье только так называется — «энерджи», на самом деле энергии в нем — только та, что на вывеске.
– Полагаю, вы думаете, что у меня есть выбор.
Разносчик катит дальше: низкая тележка на трех пластиковых гусеницах, один подслеповатый сенсор и разъем для маршрутной карты. Пирамида картонных банок с питьем опасно кренится вправо. Пока я смотрю разносчику вслед, Ева открывает свой дринк и делает большой глоток.
– Ох, я знаю, что нет. – Он закрыл створки саквояжа. – Но я не теряю надежду на Лучший мир. Он там, так близко, что можно потрогать.
— Что-то случилось? — спрашиваю я.
– Что за Лучший мир?
Она мотает головой.
Англичанин молчал, раздумывая. Лили казалось, что у него серые глаза, но теперь она увидела, что на самом деле они ярко-серебряные, цвета лунного света на воде.
Я знаю, Ева живет с трудом. Едва дотягивает до полуночи, и так каждые сутки. Сейчас десять сорок пять, самое скверное время для Евы, потому-то я сижу здесь на тротуаре и пью с ней дринк, вместо того чтобы идти домой.
– Представьте мир, где нет богатых и бедных. Никакой роскоши, но все сыты и одеты, выучены и вылечены. Бог не довлеет надо всем. Книги не запрещены. Женщины не считаются низшим классом. Цвет кожи и обстоятельства рождения не имеют значения. Доброта и человечность – это все. Нет оружия, слежки, наркотиков, долгов, а жадность не властвует над миром.
— Ты никогда не думала уйти на Завод? — спрашивает Ева.
Лили пыталась сопротивляться его голосу, но вполсилы. Она мельком увидела его Лучший мир, ясно и четко в оттенках голубого и зеленого: маленькие деревянные деревенские дома, кристальная доброта, река, деревья.
Проснись, Лили!
Питье встает поперек горла. Я захлебываюсь и кашляю. Постовой все вертит и вертит педали, динамо-машина превращает в свет его сопение, его пот, его скуку. Мерцает фонарь, мерцают отражатели на рукавах, на лицах, на волосах случайных прохожих.
Она впилась ногтями в ладони.
Я восстанавливаю дыхание. От кого-кого, а от Евы подобной смелости не ожидала.
– Мне говорили, что несбыточные мечты лучше идут со смазкой.
— Следи за языком, — советую. — Люди кругом.
Его плечи задрожали от беззвучного смеха.
Она втягивает голову в плечи.
– Уже поздно, миссис Мэйхью. Но вы задали вопрос.
— Ты все-таки веришь в Завод, — говорит шепотом, не спрашивая, а утверждая. — Ты веришь, что он есть, что это не сказка. И что его можно найти.
Он открыл дверь и на мгновение застыл в проеме, прислушиваясь к ночи. Теперь Лили заметила, что он был выше Грега, но в то время как Грег еще с футбольных времен оставался массивным, этот мужчина был подвижным, с гибкими мышцами бегуна или пловца. Когда он повернулся к ней спиной, она увидела длинный неровный шрам на его шее.
Дома первым делом взгромождаюсь на старый велосипед без колес, с тусклым монитором на руле. Верчу педали; экран загорается. Вхожу в сеть. Проверяю почту. Только одно письмо: от Игната. Зовет погулять сразу после энергетического часа. Ну, посмотрим.
– Хотите помогать нам в дальнейшем?
Потом, затаив дыхание, вхожу в раздел «Отчеты и статистика». Набираю свой гражданский код. Все в порядке: есть пакет на сегодня и запаска на завтра. Живем.
– Как помогать?
Приближается энергетический час. Ветра нет, вертушка за окном едва поворачивает лопасти. Динамическая мышь, которую Ева подарила мне на день рождения, дрыхнет без задних ног. А в инструкции сказано, что динамо-мыши спят только два часа в сутки, а остальное время заряжают аккумулятор!
– Любые сведения полезны. Все, что вы сможете передать через Джонатана, пригодится.
Не знаю, чем себя занять. Вот эти последние минуты перед подключением — они всегда так долго тянутся! Трясет, знобит, и во рту сухо, а у некоторых еще и голова кружится. И мысли дурацкие в эту голову лезут: зачем все? Зачем я? Как все надоело, пойти, что ли, броситься с крыши…
– Как Джонатан к вам присоединился?
Застегиваю манжету на левой руке, выше локтя. Изнутри она покрыта крохотными иголочками, они впиваются в кожу, но это не больно. От манжеты тянется шлейф проводов, его я подключаю к разъему в стене. На городской башне начинают бить часы: раз… два… три… Мороз по коже продирает от этого боя, я закрываю глаза.
– Его история – ему и рассказывать.
Двенадцать!
– Как вы перебрались через стену вокруг Нью-Ханаана?
Манжета плотнее сжимает руку. От иголочек разливается тепло: к сердцу. К горлу. Перед глазами вспыхивают золотые искры, мерцают, танцуют: ах, как хорошо жить! Какое счастье, что мы живы!
– Нет таких барьеров, которые нельзя было бы преодолеть, миссис Мэйхью.
Я пою в полный голос. Динамо-мышь просыпается, влезает в свое колесо и все быстрее перебирает лапами. Над клеткой загорается тусклая лампочка.
Лили зажмурилась, потрясенная спокойной уверенностью этого заявления.
Энергетический час!
– Кто вы?
Мне не нужно света — я сама свечусь. От радости. Мне не нужно тепла — я сама кого хочешь согрею. Я умею петь, танцевать, рисовать… наверное. Я могу сочинять стихи и играть в баскетбол!
Она знала, что получит в ответ: без имен. Англичанин шагнул за дверь, и Лили отвернулась от него, решительно глядя на спящую на диване женщину. Он позволил Дориан остаться, но Лили уже чувствовала, словно что-то потеряла. Вскоре они оба уйдут, Дориан и этот мужчина, и что тогда останется у Лили? Жизнь с Грегом и бесконечные ночи вроде сегодняшней. Краткий проблеск другой жизни сделает неизбежное будущее в тысячи раз хуже. Когда мужчина все-таки заговорил, его ответ оказался настолько неожиданным, что Лили замерла в кресле, а когда подняла глаза, тот уже исчез в ночи.
Улыбаясь, снимаю манжету. От нее на руке остается след: узор из красных точек. Он исчезнет через час или два. Сейчас, если присмотреться, он складывается в какие-то буквы… но мне не до того. Мне весело!
– Меня зовут Уильям Тир.
Как хорошо, что я есть. Как хорошо, что у меня есть работа. И не простая: за двадцать минут участия в шоу мне дают пакет на девяносто восемь энерго!
Скрипит дверь — я ее не запирала. Держась за стену, входит Ева. Ее лицо горит в полумраке под слоем светящейся пудры.
КНИГА II
Едва взглянув на это лицо, я сразу прекращаю танцевать.
— Меня оштрафовали, — говорит Ева трясущимся голосом. — На полный пакет.
Глава 6
Ивен
— Как?!
Даже незначительные добрые поступки могут удостоиться щедрой награды. Недальновиден тот, кто считает иначе.
«Цитаты Королевы Глинн», составитель отец Тайлер
— У меня нет запаски, — говорит Ева чуть слышно и садится на пол.
Посол Кадара, Аджмал Каттан, был очарователен: высокий, умный и красивый, с загорелой кожей и ослепительной белозубой улыбкой.
— Как же это? — растерянно спрашивает Игнат. Он наш сосед. Живет с нами в одном блоке.
— Она сбилась сегодня на шоу, — объясняю я скучным голосом. — Ошиблась. Ее оштрафовали и не выдали энергопакет. А запаски у нее нет.
Ева лежит на койке и смотрит в потолок. Иногда вздрагивает, будто от озноба. Руки холодные, как… лед? Смерть?
Келси он сразу понравился, несмотря на предупреждение Булавы, что это как раз тот тип послов, которых Король Кадара всегда посылает к женщинам: аккуратный, убедительный и соблазнительный. Каттан говорил по-тирски неидеально, но даже его акцент казался привлекательным, пронизанный паузами перед длинными словами и резкими ударениями на предпоследний гласный. Он привез Келси красивые шахматы из мрамора, с затейливо вырезанными лицами королей, мордами коней и слонов, и она с радостью приняла подарок. После возвращения из Аргоса она отправила нескольких слуг из Цитадели прибраться в доме Карлин и Барти, и среди прочих вещиц они принесли старые шахматы Карлин. Арлисс и Булава оказались хорошими игроками: Арлисс обыгрывал Келси два раза из трех. Но шахматы Карлин были старыми, выструганными – без сомнения, Барти – из обыкновенного дерева и уже изрядно потертыми. Этот набор обладал для Келси огромной сентиментальной ценностью, новый же, более долговечный, отлично подойдет для игры.
— Игнат, — говорю я решительно. — Где можно в городе достать подзарядку?
— Нигде, — быстро отвечает он и отводит глаза. — Ты же знаешь… только в энергочас.
Булава предупредил Келси, что Кадар придает большое значение внешним атрибутам, и поэтому она не хотела проводить эту встречу в большой центральной комнате Королевского Крыла, которая обычно служила этим целям. По ее настоянию Булава наконец смилостивился и перенес трон обратно в огромный аудиенц-зал несколькими этажами ниже. Не заполненный людьми, зал до жути напоминал пещеру, так что его открыли для публики. Тирская знать перестала посещать приемы Келси, когда они поняли, что от трона не перепадет никаких подарков. И Булава с Келси придумали простую, справедливую систему: на прием допускались первые пять сотен человек, пришедших к воротам Цитадели, при условии, что они давали себя обыскать на предмет оружия. Келси обнаружила, что одежда была довольно надежным показателем достатка: некоторые люди, стоявшие перед ней, явно относились к предпринимателям, возможно, приторговывая древесиной или занимаясь чем-то еще менее законным. Но большинство зрителей были бедны, и Келси с грустью думала, что они пришли сюда развлечься. Первые публичные приемы отличались громкими разговорами, а порой из толпы и вовсе раздавался свист, но Булава объявил, что тот, кто привлечет его внимание, может ожидать «личной аудиенции». Теперь Келси не слышала даже писка.
— Неправда. Помнишь, Толстый из тридцать девятого блока рассказывал…
– Мой господин просит вас почтить его своим визитом, – сказал посол.
— Ну и где теперь этот Толстый? — тихо спрашивает Игнат.
— Я могу отдать ей свою запаску…
– Может быть, когда-нибудь, – ответила Келси, видя хмурый взгляд Булавы. – В данную минуту у меня слишком много дел.
— Да ты что! — поражается Игнат.
– Действительно, дел у вас через край. Вы спровоцировали Нестареющую Королеву. Мой господин восхищен вашей отвагой.
Я его не слушаю:
– Ваш господин никогда ее не провоцировал?
— …могу отдать, но это будет завтра, понимаешь? Только завтра! В энергетический час! Если она не явится на работу, ее выгонят. Да что я говорю — она может просто не дотянуть!
– Нет. Его отец провоцировал и получил болезненное напоминание. Сейчас мы платим в два раза дороже в стекле и лошадях.
Ева смотрит в потолок. Светящаяся пудра наполовину стерлась, и выглядит моя подруга просто жутко.
– Возможно, в этом разница. Мы платили в людях.
— Игнат, — говорю я. — Ей нужна эта подзарядка, просто чтобы выжить!
Мгновение спустя Келси вспомнила, что Кадар тоже отправлял рабов в Мортмин, но посол, казалось, не обиделся.
— За незаконные сделки с энергией лишают пакета на неделю, — шепотом говорит Игнат. — Это гарантированная… гадкая смерть.
– Да, мы об этом слышали. Вы запретили торговлю людьми в пределах ваших границ. Моего господина это очень позабавило.
Я смотрю на Еву. Глаза у нее ввалились, «ночной взгляд» освещает воспаленные веки и слипшиеся ресницы.
— Ты прости, — говорит Игнат. — Я в самом деле не знаю… где искать этих дилеров. Честное слово.
В последнем утверждении таилось оскорбление, но Келси не стала вытаскивать его на свет. Она нуждалась в помощи кадарского короля и не хотела обижать посла, допрашивая его в присутствии его помощников, но времени вести долгие светские беседы, прежде чем перейти к серьезному обсуждению, как любили в Кадаре, не было. Этим утром от Холла пришли плохие новости: генерал Дукарте принял командование мортийской армией. Казалось, все в Королевском Крыле знали страшные истории о Дукарте, и, хотя пограничные деревни уже эвакуировали, а Бермонд начал вычищать восточный Алмонт, даже успешная эвакуация ничего не даст, если Дукарте доберется до Нового Лондона. Оборона города была слаба. С восточной стороны возвышалась стена, но слишком уж близко к реке Кадделл – земля там была водянистой. В западной части города не было ничего: ее мать считала, что естественной защиты Клейтонских гор достаточно, чтобы выдержать длительную осаду, но Келси была не столь оптимистична. Она хотела возвести стену с запада, но Булава считал, что мортийская армия доберется до города менее чем за два месяца. Даже если они призовут всех каменщиков Нового Лондона, тем не поспеть в срок.
Но в Кадаре жило множество каменщиков, лучших каменотесов Нового Мира. Пусть король не пожелает поделиться с тирской армией своими силами, но, возможно, Келси хотя бы сумеет одолжить у него мастеров.
Энергетический час выводит всех на улицу. Люди смеются и обнимаются. Целуются, сидя на тротуарах. Пьют. Я иду — почти бегу — мимо.
Начинается ветер. Все быстрее вертятся лопасти ветряков на крышах. В окнах один за другим появляются огоньки. Ночной город становится ярче: сине-белым горит дорожная разметка. Светятся края тротуаров. Посверкивают отражатели на столбах. Я бегу, лавируя в мерцающей толпе.
По крайней мере, она должна добиться того, чтобы он перестал отправлять в Мортмин лошадей. Поговорка, что самая хилая кадарская кобыла обгоняет здорового тирского годовика, была совсем небольшим преувеличением. Лучшие лошади вряд ли помогут мортийцам в Пограничных холмах, но как только те спустятся в Алмонт, превосходство в коннице станет сокрушительным. Келси нуждалась в успехе переговоров.
Вход в подвал — как нора. Над норой тусклая вывеска: «Игры. Games». Сбегаю по крутым ступенькам. Внизу душно, пахнет куревом и потом.
– Можем ли мы перейти к делу, посол?
Люди толпятся вокруг большого стола. Столешница, кажется, гудит под лапами беговых тараканов.
Брови Каттана взлетели:
— Пошла! Седьмая пошла!
– Вы торопитесь, Ваше Величество.
— Подрезает, это кикс!
— Не кикс!
– Я занятая женщина.
Я верчу головой. Тот, кто мне нужен, сидит в углу — развалился в единственном кресле. Закинул ногу на подлокотник. На подошве тяжелого башмака фосфоресцирует картинка: лошадиный череп. Вокруг сидящего свободное пространство.
Каттан устроился в кресле с недовольным видом.
— Лысый!
– Мой господин хочет обсудить союз.
Он приоткрывает правый глаз.
Сердце Келси забилось. По залу пробежал ропот, но Булава никак не отреагировал: был слишком занят, пялясь на посла прищуренными, подозрительными глазами.
— Чего тебе?
– Мой господин также хотел бы уменьшить мортийскую дань, – продолжил Каттан. – Но Кадар с Тирлингом недостаточно сильны, чтобы сделать это в одиночку.
Я беру себя за горло. Высовываю язык, будто задыхаясь. Лысый раскрывает оба глаза.
– Согласна. Каким ваш господин видит этот альянс?
— Чего?
– Помедленнее, помедленнее, Ваше Величество! – потребовал Каттан, размахивая руками, и Келси поняла: предложение ей не понравится. Посол явно искал, как бы лучше преподнести новость Келси. – Мой господин признает, что вы поступили храбро, бросив вызов мортийцам, и вознаградит вас соответствующим образом.
— Подзарядка, — говорю шепотом. — Сейчас. Срочно.
– И как же он меня вознаградит?
— Я за такое не берусь, — говорит он, подумав. — Грязные они ребята, эти дилеры.
– Назначит своей первой женой.
— Я бы тоже не взялась. Но очень надо. К кому мне идти?
Келси, остолбенев, слышала, как забормотали стражники. Она с трудом сглотнула и сумела ответить, хотя в глотку словно набилось полчище моли.
— Не знаю, — он равнодушно прикрывает глаза. — Не скажу.
– А сколько жен у вашего Короля?
– Двадцать три, Ваше Величество.
Я выскакиваю снова на улицу. Беспомощно оглядываюсь. До рассвета Ева не дотянет. Смотрю на небо: который час?
Меня хлопают по плечу:
– И все из Кадара?
— Кого-то ищешь?
– Кроме двух, Ваше Величество. Две – мортийки, подарки Нестареющей Королевы.
Оглядываюсь. Девчонка вроде бы знакомая, только не помню, как ее зовут. Волосы зеленые, стоят дыбом, как трава на газоне. В волосах проскакивают искры: не настоящие, конечно. Косметика.
– Каков возраст этих жен?
Она смотрит на меня и улыбается:
Посол отвел взгляд и откашлялся.
— Нехорошо после энергочаса бегать с озабоченным видом. Что случилось?
Я уже открываю рот, чтобы объяснить ей. Еще секунда — и я скажу… Она все улыбается. И я вдруг понимаю, что говорить ни в коем случае нельзя. Она донесет.
– Я не уверен, Ваше Величество.
— Ничего не случилось, — говорю вежливо. — Отвали!
– Понятно. – Келси хотелось пнуть саму себя. Ей следовало догадаться. Булава предупредил ее, что кадарцы – изоляционисты, что их помощь может обернуться тяжелым ярмом. Но такое вряд ли предвидел даже Булава. Она попыталась придумать встречное предложение.
Бегу через перекресток. Размышляю: она права. В толпе людей, которые только что получили свои пакеты, бегущий человек вроде меня бросается в глаза…
– Какова значимость первой жены?
Спотыкаюсь об автомат с энерджи-дринком и чуть не падаю. Рассыпаются картонные банки. Свистит полицейский на перекрестке. Вот елки-палки!
– Она сидит за столом прямо подле господина. Первой выбирает подарки, доставленные во дворец. Произведя на свет здорового сына, может, по желанию, отказаться от внимания господина.
Ныряю в темную подворотню. Говорят, полицейским выдают премию за каждого оштрафованного нарушителя.
Корин начал постукивать по рукоятке меча. Эслтон, казалось, подумывал, как бы поизобретательнее выпотрошить посла, и Кибб предупреждающе положил руку ему на плечо. Но Булава… Келси радовалась, что Каттан не видит выражения его лица, потому что оно было убийственным.
Есть в этой подворотне второй выход или нет?!
– А как насчет альянса без брака?
Есть. Выбегаю на торговую улицу. Прямо передо мной витрина, в ней плавают, фосфоресцируя, рыбы, каждая величиной с круглый стол. В воде струится синеватый холодный свет. Я, не долго думая, заскакиваю в магазин.
– В таком альянсе мой господин не заинтересован.
Продавец — парень моих приблизительно лет. Улыбается:
– Почему?
— Что, попала?
– Король Кадара не может вступить в союз с женщиной на равных. Брак гарантирует, что Ваше Величество понимает, что во всем подчиняется моему господину.
Сквозь витрину наблюдаю за подворотней. Полицейского нет. Поленился за мной бежать. А может, пожалел — все-таки у него тоже был энергетический час, ему хорошо и весело, как и всем.
Булава резко сменил позицию, прикрывая Келси справа. Она удивленно моргнула, потому что не чувствовала никакой угрозы со стороны посла и его стражников, и лишь через несколько секунд поняла: на самом деле, Булава защищал посла. Гнев тут же отхлынул. Она улыбнулась Булаве и почувствовала прилив нежности, когда он улыбнулся в ответ.
Почти всем.
Повернувшись обратно к Каттану, она спросила:
— Ты что, стянула что-то? Или морду бой-френду набила?
– Планирует ли ваш господин разделить со мной трон?
Чуть поворачиваю голову. Окидываю парня взглядом с головы до ног. Он перестает улыбаться:
– Одному человеку трудно управлять двумя королевствами, Ваше Величество. Скорее мой господин назначит, – Каттан замолчал, подбирая слова, – смотрителя, да? Наместника, чтобы присматривать за вашим троном от своего имени.
— Но-но… ты чего такая… дикая?
– И я буду жить в Кадаре?
Парень тощий и очень хитрый. Шрам на щеке. Черные глаза блестят, как у птицы.
– Да, Ваше Величество, с другими женами моего господина.
— Мне нужна подзарядка, — говорю ни с того, ни с сего.
Элстон начал хрустеть костяшками пальцев, медленно и навязчиво, по одному за раз. Каттан, явно понимая, что ступил на тонкий лед, не стал расписывать радости жизни в королевском гареме, а просто молча ждал ответа Келси.
— Чего?!
– Это единственное предложение, которое вы принесли?
— Что слышал. Мне нужна подзарядка, срочно. Ты знаешь, как найти?..
– Мой господин не уполномочил меня делать какие-либо еще предложения, Ваше Величество.
— Вали отсюда, — говорит он нервно.
Я поворачиваюсь и иду к двери. Светящиеся рыбы пялят на меня огромные глазищи. Я берусь за дверную ручку…
Келси мягко улыбнулась. Будь она правительницей, которую пыталась воспитать Карлин, возможно, она бы приняла предложение Каттана, хоть оно и было неприятным. Вся жизнь, казалось, промелькнула у нее перед глазами, особенно ярко – отрезок жизни в виде кадарской наложницы, прежде чем она выкинула эту мысль из головы. Если это спасет Тирлинг, она с радостью отдаст собственную жизнь, хоть завтра же вонзит нож в сердце. Но это… такое выдержать она не могла.
— Подожди, — говорит парень.
– Я отказываюсь.
– Да, Ваше Величество. – Он поднял черные глаза, блеснувшие внезапным весельем. – Не могу сказать, что удивлен.
— Ева! Ева, вставай скорее! Я нашла для тебя… — я невольно понижаю голос, — …подзарядку! Пошли! Пошли!
– Почему?
Я трясу ее и уговариваю до тех пор, пока она не открывает глаза. Совершенно равнодушные. Ей уже все равно, жива она или нет.
– Мы в Кадаре наслышаны о вашем Величестве. У вас сильная воля.
— Ева, пожалуйста. Я знаю, куда идти. Вставай!
– Тогда к чему предложение?
Игнат приносит из общей кухни воды в ковше — вообще-то водопровод работает только час в сутки и только до пятого этажа, но у нас, к счастью, четвертый. Холодная вода смывает с Евы остатки косметики и немножко приводит в чувство.
– Это моя работа, Ваше Величество. Исполнять желания и передавать предложения господина. Кстати, это предложение будет оставаться открытым, пока господин его не отзовет. – Посол наклонился на несколько футов ближе, понизив голос. – Но, ради вашего же блага, я рад, что вы его не приняли. Вы не такая женщина, чтобы содержаться в гареме моего господина.
— Пойдем, — уговариваю я.
Келси встретилась с его улыбающимися глазами и почувствовала, как ее губы дернулись. Она осознала, что находит его привлекательным… Он привлекал ее так же, как раньше привлекал только Ловкач. Это было прекрасное чувство, почти как свобода.
Она прерывисто, со всхлипом, вздыхает.
– Вы останетесь погостить у нас, господин посол?
— Ты человек или тряпка? — говорю зло. — Ты собираешься сложить лапки и сдохнуть? Учти тогда, что я с тряпками не дружу, я о них ноги вытираю!
– Увы, Ваше Величество, я должен доложить моему господину о результатах, как только переговоры завершатся. Мы будем просить вашего гостеприимства только на одну ночь.
Она мигает. Закусывает губу. Кивает. Честно пытается встать. Я хватаю ее холодные руки и тяну, тяну, будто вытаскиваю из болота.
Она встает.
– Жаль. – Но, на самом деле, Келси знала, что это, наверное, к лучшему. Она и так уже провела слишком много времени в мыслях о Ловкаче, еще один красавец только отвлекал бы ее еще сильнее. Глубоко в подсознании протестующе восстал тихий голос: разве она не заслужила удовольствия для себя? Но Келси легко его заглушила. Каждый раз, когда ей требовалась поучительная басня, в глубине души ее всегда поджидала мать.
— Игнат, ты поможешь… ты идешь с нами?
Булава кашлянул, напоминая ей об обязанностях хозяйки: кадарское гостеприимство имело вполне определенные правила, и они предполагали, по крайней мере, одну трапезу с королевой перед отъездом.
Он смотрит на меня круглыми глазами. Целую минуту, наверное. Наконец мотает головой.
– Что ж, господа, мы… – начала Келси, но не закончила, потому что двери на другом конце тронного зала внезапно взорвались суматохой.
— Я не могу.
— Трус паршивый!
Стража сомкнулась вокруг Келси. Она мысленно вернулась в ужасный день коронации, мышцы плеча инстинктивно напряглись, сморщившись под шрамом. У дверей что-то происходило: королевские стражники и тирские солдаты сбились в кучу. Несколько мужчин кричали.
— Послушай, у меня мать есть и отец. Если меня привлекут за операции с энергией…
– Что такое? – гаркнул Булава.
Больше я не трачу на него времени. Совсем. Ева выпивает банку газировки, потом я помогаю ей добраться до туалета. Помогаю спуститься по лестнице и выйти из дома. Ее рука лежит у меня на плече. А кому какое дело? Гуляем мы! Подруги — не разлей вода.
Никто ему не ответил. Спор явственно продолжался: солдаты препирались со стражниками.
— Нам далеко идти? — спрашивает Ева шепотом.
Но, наконец, внутрь прорвалось двое, тащивших между собой третьего. Они медленно подошли к трону, спотыкаясь, за ними неотрывно следили солдаты и Стража.
— Не очень. Возьмем рикшу.
– Боже, – пробормотал Булава.
В нашем районе не очень-то много рикш — большинству они не по карману. Но одна стоянка есть — на перекрестке в двух кварталах от дома.
Людей на улице уже меньше. Нагулялись, расходятся по домам. Хорошо нам, пикселям, мы можем дрыхнуть до обеда. А если кому-то с утра на смену?
Келси не могла похвастаться хорошим зрением: ей пришлось подождать пару секунд, но, когда трое мужчин подошли поближе, разинула рот. Слева стоял ее тюремщик, Ивен, его открытое дружелюбное лицо теперь покрывали синяки, один глаз опух. Справа стоял Жавель, заключенный из Аргоса. Его запястья сковывали наручники, но он казался целым и невредимым.
Ева с трудом переставляет ноги.
Между ними, почти без сознания, связанный толстой веревкой и истекающий кровью от множества ран, ковылял Алан Торн.
— Девочки, у вас проблемы? — кричит постовой, не переставая вертеть педали. Ему скучно.
* * *
— Нет! — кричу в ответ. — Подружка напилась пьяная, ей можно, у нее сегодня день рождения!
— А-а! — Постовой сильнее налегает на педали, лампа у него над головой вспыхивает ярче. — Ну, поздравь ее от меня!
Ивен узнал человека, как только его увидел. Он не нуждался в тишине наверху лестницы, ведущей в подземелье, где должны были постоянно дежурить два солдата. Он не нуждался в стремительном вдохе женщины во второй камере, чьи глаза вспыхнули, когда она вытаращилась через прутья. Он даже не нуждался во взгляде на нож, заткнутый за спину мужчины. Королева сказала: высокий, болезненно худой мужчина с яркими голубыми глазами… И когда Ивен посмотрел вверх и увидел это чучело, он просто знал.
Остается пройти еще один квартал.
— Ева, — говорю я шепотом. — Ты можешь идти быстрее?
И все же он был полон решимости сделать все правильно. У чучела был нож, а у Ивена – трое заключенных. Ивен мог сбить чучело с ног одним ударом, и знал, что прекрасно справится даже без оружия. Но также он знал, что так мог и убить его. Па всегда напоминал Ивену, чтобы тот не забывал о своих габаритах, а Королеве, напомнил себе Ивен, этот человек нужен был живым.
Она мотает головой. Я смотрю на небо: до рассвета остается несколько часов.
– Добрый день, – поприветствовал Ивена чучело, нависая над столом.
Евина рука соскальзывает с моего плеча. Ева медленно и плавно опускается на асфальт. Я оглядываюсь на постового: его лампа горит слишком ярко. Мы посреди улицы, как на ладони. Бумажка, свернутая трубочкой, жжет мне карман.
Жавель, заключенный в третьей камере, выпрямился на своей койке.
Подкатывает уличный разносчик. Я беру у него банку с энерджи-дринком, раскрываю, выливаю Еве на голову.
– Чем я могу помочь вам, сэр? – спросил Ивен. Краем глаза он увидел, что двое других заключенных, Бренна и Баннакер, поднялись и встали у прутьев. Свет факела сыграл злую шутку с подживающими рубцами, что покрывали тело Баннакера, но его лицо оставалось хитрым и выжидающим.